-- Вроде не пахнет ничем.
      -- Ну, займемся алхимией, -- сказал Михаил и опустил в черную каплю белый кончик золотого стержня, посмотрел на часы.
      Все окна в машине были тщательно закрыты спальными мешками -- Муха специально выбирался наружу, чтобы проверить светомаскировку. Прошло десять секунд, пятнадцать, двадцать... Наклонившись, они, не мигая, смотрели на белый кончик пробного штыря, и сердца их колотились. Белое оставалось белым. И вдруг почти сразу сделалось ярко-красным, с минуту оставалось таким, а потом самый кончик стержня стал золотым -- покрытие растворилось.
      Они молчали. Да и что можно было сказать?
      -- Ну что? -- нарушил тишину Михаил. -- Исследуем содержимое второй?
      Через пару минут такая же капля, только прозрачная и бесцветная, как вода, упала во вторую чашку, а увлажненный этой жидкостью стержень через положенное время позеленел.
      -- Я думаю, -- сказал Михаил, -- что Слейтон вряд ли посредник между нашими гадами и бесценным эмиром. Вероятно, наш шустрый Шурик решил сыграть со штатниками свой маленький гейм... Теперь мы поменялись ролями. Эти канистры уже ищут и будут искать всюду, не считаясь ни с чем. Нам останется только ждать, когда за ними придут. И тогда мы узнаем все. А документы наверняка у того, кто вез и канистры.
      Две капли были рядом на дне плоских стеклянных чашек. Михаил понял взгляды своих товарищей.
      -- Ладно, -- сказал он, -- черт с вами! Мне самому любопытно. Рискнем.
      Он втянул прозрачную каплю в стеклянную трубку и осторожно выпустил ее над чашкой с черным веществом. Два вещества соединились, капля сделалась темно-зеленой и как будто закипела.
      -- Пойдем до конца, -- сказал Михаил. -- А ну-ка подальше!
      И, прижмурив глаза, поднес к кипящей капле самую малость азотной кислоты. Коротко грохнуло, сверкнула вспышка лимонного цвета. Михаил тотчас отворил дверь "лендровера", чтобы всем им не отравиться продуктами горения.
      -- За это бы выпить, -- сказал Артист.
      -- Рано, Семен, -- покачал головой Михаил. -- Слишком рано.
      В этот момент у всех троих завибрировали их черные "зажигалки". Ничего не понимая, они уставились друг на друга, и Михаил, щелкнув крышкой, выпустил антенну.
      Будьте предельно осторожны, -- послышалось из "зажигалки". -- Повторяю: предельно осторожны. Отдан приказ вас ликвидировать. Исполнители: Штукин, Слейтон, Харрис.
      Связь закончилась.
      -- Что за черт! -- сказал Артист.
      -- Слушайте! -- вдруг дошло до Мухи. -- Значит, тут еще у кого-то есть такая цацка! И...
      Все смотрели на него и ждали, что он скажет.
      -- Вы что, не сечете, что ли? -- взорвался Муха. -- Если так, он прослушивает все наши переговоры!
      Артист яростно потер лоб.
      -- Прослушивает, точно! Но, судя по всему, он играет на нашей стороне.
      -- Ну и спасибо ему, -- сказал Муха. -- Не тот ли это добрый дух, что отвел от нас смерть еще там, в Москве?
      -- Он, не он, -- сказал Артист, -- а сигнал надо принять к сведению. А там посмотрим...
      * * *
      -- И сколько мы тут еще проторчим, в этой каменоломне? -поинтересовался Трубач на исходе вторых суток вынужденного привала в горах. -- По-моему, Аллах не помог, и они утратили веру, что мы попадемся им на вертела.
      В самом деле, если в первый день небо над равниной то и дело оглашалось грохотом "вертушек", то к вечеру следующего дня оно сделалось пустынным и беззвучным, как миллионы и миллионы лет назад.
      -- Похоже, отсиделись, -- заключил Пастух. -- Наверное, сочли, что мы все-таки сумели улизнуть за границу. Логично. Времени было достаточно. Готовьтесь. Как стемнеет -- в путь. За ночь надо промахнуть больше сотни километров.
      -- По бездорожью... Без фар... Особо не разгонишься, -- заметил Боцман.
      -- Вот и будут тебе гонки на выживание, -- не без ехидства кивнул Пастух. -- И приз тут ку-уда ценней твоего дохлого "форда".
      Съехать в вечерней мгле вниз оказалось не менее сложно, чем забраться на высоту, но с грехом пополам поднатужились и стащили трофейную повозку.
      "Джип" катил в темноте почти по прямой. Они отмахали уже много километров -- скоро должен был наступить рассвет, но пока над ними еще нависало низкое ночное небо с бесчисленными чужими звездами. Было холодно и тревожно, как всегда в этот час. На коленях Пастуха под автоматом теперь лежала не только карта, полученная от Буянова, но и армейская топографическая, вроде нашей трехверстки. Боцман обнаружил ее за солнцезащитным щитком мощной быстроходной машины, и хотя названия и пометки на ней были набраны мелкой арабской вязью, карта есть карта. Сопоставляя контуры полетной штурманской и этой, они уже безошибочно знали, где едут, какие высоты и низины откроются впереди.
      Разжились и биноклем, а также отличным японским компасом со светящейся стрелкой и разметкой циферблата. Время от времени Боцман притормаживал, Сергей осторожно освещал участок карты вражеским фонариком, и вновь они двигались дальше по ночному плоскогорью.
      -- Нет, -- покручивая жесткий руль, объявил Боцман, -- что там ни говори, а все-таки разбой и грабеж неплохая штука! Одним махом -- сразу столько полезных вещей! Если выскочим из этой передряги, пойду в разбойники.
      -- В соловьи ты пойдешь, а не в разбойники, -- сказал Пастух и, обернувшись на миг, окликнул: -- Трубач! Дрыхнешь, что ли?
      -- Да нет, не сплю. Думаю просто...
      -- Думает он! Чего без дела сидишь? А ну давай ДУДИ!
      -- То есть как? -- не понял Ухов. -- В каком, так сказать, виде?
      -- А я почем знаю? -- улыбнулся Сергей. -- Как-нибудь эдак... на губах, что ли...
      -- А что? Попробую... -- улыбнулся в ответ Николай. -- И что же вам продудеть, дорогие радиослушатели?
      -- "Караван", -- сказал Док. -- Что ж тут еще сейчас можно дудеть? Конечно, "Караван"... Или слабо?
      -- Темп немного не тот, -- сказал Трубач.
      -- А ты ускорь, -- сказал Боцман, -- мы не против.
      И Трубач вдруг действительно задудел, подражая своему любимому инструменту, загудел, чуть пофыркивая, знаменитую мелодию великого Эллингтона, и это было так здорово -- в ночи, посреди чужой пустыни, -- так похоже на настоящий живой саксофон, что они, как тогда в лесу у костра, захлопали в ладоши. Даже Боцман на пяток секунд сбросил руки с руля.
      -- А ну еще! -- крикнул Пастух. -- Еще давай! А мы-то ему на сакс складывались!
      -- Тряхнем стариной! -- пристукнул кулаком по коленке Док. -- "Мы идем по Парагваю..." Помнишь?..
      -- А то!
      Он задудел, и все подхватили мелодию, кто получше, кто похуже, кто привирая малость, а кто поточней. Машина мчалась по ночному плоскогорью чужой страны, подскакивая на ухабах, а Ухов солировал, подражая саксофону, выдувал губами замечательную мелодию пятидесятых.
      Ночь отошла сразу и бесповоротно, разгоралась заря, короткие сумерки сменялись новым утром. Вот-вот должно было выглянуть солнце нового дня.
      Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков...
      Казалось, что они тут столетия и столетия -- давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны... Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.
      -- Мать честная! Что же это? -- воскликнул Боцман и остановил машину.
      Некоторое время все четверо молчали.
      -- Один из знаков великой мудрости эмира Рашид-Шаха, -- сказал наконец Трубач. -- Когда-то я видел это поле. По телевизору, кажется. Или в каком-то журнале.
      -- Говорят, примерно так выглядят тут все приграничные районы, -продолжил Док. -- За четверть века этот субъект затеял то ли восемь, то ли десять войн, практически со всеми соседями. О стычках, конфликтах -- и говорить нечего. Ну любит человек погарцевать...
      -- Ну что? -- сказал Сергей. -- Вперед?
      Они ехали, как по музею войны, мимо искалеченной, окаменевшей бронетехники, по бывшему полю боя, на котором, вероятно, нашли свой конец сотни и сотни неведомых солдат.
      Ехали молча.
      Все думали об одном -- как похож этот пейзаж, эти уродливые ископаемые стальные звери с переломанными хребтами и оплавленной броней на фоне отдаленных гор на то, что еще так недавно они видели в Чечне.
      -- Дурной мир! -- убежденно сказал Трубач.
      -- Уж какой есть, -- вздохнул Иван. Остальные не возразили ни тому, ни другому. Пастух посмотрел на часы. В пути были уже шесть часов и теперь приближались к подножию гор приграничной окраины Рашиджистана. Вершины уже полыхали и золотились под солнцем. Он оглянулся. За их армейским "джипом", слегка извиваясь, теперь убегала к горизонту отчетливая колея. Ветер нес легкую пыль, но он должен был еще не скоро засыпать их след. Сергей сверился с картой. Окинул взглядом плоскогорье и горы впереди. И тут же тон его стал другим -- четким, командным.
      -- Стой, Боцман. Приехали. Станция Вылезайка.
      -- Ты чего, Серега? -- не понял Боцман.
      -- Просто вспомнил закон жизни. Хорошо долго не бывает. Проехались, прокатились, ну и спасибо. Тут ведь была война, так? Значит, остались и последствия. Противотанковые, противопехотные. Дальше выступаем пешим порядком. Спасибо "джипу", и айда.
      Взвалив на спины парашютные ранцы с водой, пайком и боеприпасами, с автоматами на плечах, они вновь двинулись под солнцем, поднимаясь в горы. Трубач шел последним, он уже почти не хромал.
      * * *
      Караван внеконкурсных машин двигался параллельно колее, проложенной участниками. Уже когда выехали на маршрут, Михаил извлек из тайника и выдал Артисту и Мухе маленькие автоматы "узи" и обоймы.
      -- Если кто сунется, применяйте без колебаний. Технический директор господин Добрынин ехал в машине оргкомитета под номером 5, представитель Российского фонда спорта Александр Штукин -- на своем "паджеро" цвета топленого молока. То отрываясь на несколько километров, то пропуская их вперед. Муха старался все время быть неподалеку. Несмотря на все попытки, Добрынина с утра увидеть ему не удалось. И только когда уже были в пути, в открытом окне вездехода с большой желтой пятеркой на красном кузове мелькнуло бледное, встревоженное лицо Леонида Павловича.
      -- Наш командор, похоже, провел не самую лучшую ночь, -- заметил Артист. -- Почему же все-таки они с товарищем Штукиным в жмурки играли в столь поздний час?
      -- Вопрос законный, -- отозвался с заднего сиденья Михаил. -- Боюсь только, ответа мы не получим. По крайней мере, в обозримом будущем.
      Перед выездом, когда было еще темно, удостоверившись, что никто не видит их, они сняли с верхнего багажника две новые пустые серебристые канистры, со всеми предосторожностями перелили в них содержимое обеих черных и спрятали за сиденьями сзади, завалив поклажей: запасными колесами, коробками с инструментами, спальными мешками и пакетами с провиантом.
      -- Вот так-то верней будет, -- заметил Михаил. -- Нам чужого даром не надо -- согласны? Как только с этими теперь быть? -- он похлопал по одной из опорожненных черных канистр. -- От них желательно избавиться побыстрее.
      -- Выйдем утром на трассу -- сообразим, -- сказал Семен. -- Главное -чтоб о них никто не прознал и не подобрался.
      -- Даю директиву! -- Михаил обвел их взглядом. -- Кто-то из нас должен находиться возле них неотступно. Ни секунды без присмотра. Постоянное дежурство по первому номеру.
      -- Есть... -- серьезно ответил Муха.
      * * *
      Все эти дни Голубков и Макарычев провели в таком волнении и напряжении, какое вряд ли выдержал бы любой другой человек, который не может в подобных обстоятельствах чувствовать себя художником, завершающим самое трудное и важное для него полотно.
      Работать приходилось сразу на нескольких направлениях. Причем, как и раньше, предельно малыми силами лишь самых доверенных, самых надежных помощников. Они знали, с каким пристальным вниманием следит за развитием событий сам глава государства, и отлично понимали, что будет означать их удача или позорный срыв для всей дальнейшей борьбы с коррупцией, как обычно изъяснялись газетчики, "в верхних эшелонах власти".
      Вся работа по координации действий объединенных оперативно-следственных групп ФСБ и управления была возложена на генерал-лейтенанта Нифонтова и одного из заместителей директора Федеральной службы безопасности -старейшего, опытнейшего разведчика и контрразведчика, генерал-майора Касьянова. Они несли персональную ответственность не только за конечный результат, но и за строжайшее соблюдение секретности всех проводимых мероприятий.
      Тот, кого они пытались скрытно обложить, как зверя в берлоге, не должен был ничего заподозрить. А вот это-то и было невероятно сложно. Никто не мог с абсолютной уверенностью сказать, куда, на какие посты, в какие структуры и учреждения сумел он поставить своих людей. Никто не мог бы ответить, кто и каким образом связан с ним или зависит от него. А такие люди могли быть всюду, и каждый из них мог дернуть за свою ниточку, зазвонить в свой колокольчик и обрушить незримое здание, которое пытались возвести Голубков, Нифонтов, Макарычев и еще несколько десятков людей, забывших о сне и отдыхе.
      Они осознавали: чтобы по-настоящему выявить и раскрыть эту опутавшую Москву и Россию невидимую сеть, нужны годы и годы...
      Как было им действовать в этих условиях? Как могли они все рассчитать? Нет, на такое они замахиваться и не пытались. Но были ключевые точки, и эти точки, благо на то дал добро сам Президент, они и взяли под тайный неусыпный контроль.
      Прежде всего надо было быть полностью посвященными во все, что Делал, писал и говорил в последние дни и в данную минуту господин Клоков.
      Как выразился Макарычев, "взять в кулак его информационное поле". Самая лучшая, новейшая, самая чуткая и миниатюрная спецаппаратура, какой не знали еще даже в ФАПСИ, была впервые использована для этих целей.
      Те средства и способы, которые, не стесняясь, применял сам Клоков для подчинения себе других людей, теперь работали против него, но на куда более высоком уровне. Каждый шаг его, каждое движение, разве только не мысли, были известны и открыты тем, кто участвовал в этом деле.
      Собравшись у Нифонтова в кабинете, где был создан штаб операции, они прослушивали -- то в записи, а то и непосредственно, напрямую, все переговоры вице-премьера. Он мог быть дома, на даче, в одном из своих кабинетов, в служебном автомобиле или вертолете, он мог быть где угодно, хоть за тысячу километров от Москвы -- они слышали или могли слышать его.
      Уже получив личное разрешение главы государства на то, чтобы довести это дело до конца, Александр Николаевич не утаил от него, что многие из этих методов проникновения в тайная тайных господина Клокова не раз находили применение и раньше, еще за несколько месяцев до получения на то официальных санкций, что другого выхода просто не имелось -- слишком надежно и тщательно обеспечил этот человек свои тылы и пути к отступлению.
      Президент подумал и махнул рукой.
      -- Если для пользы дела, чтоб прищучить... этого самого... пусть так! Что было -- то сплыло.
      И вот они сидели вчетвером в специально оборудованном кабинете начальника Управления по планированию специальных мероприятий в ожидании поступления новой информации и прослушивали то, что удалось засечь и зафиксировать в минувшие дни и часы.
      Как всегда, вице-премьер был в гуще дел и событий, как всегда, график его дня был предельно насыщен звонками, докладами, деловыми встречами, беседами и распоряжениями. В этом потоке легко было упустить то, ради чего все они предпринимали такие усилия.
      Это могли быть всего несколько незначительных условленных фраз, всего несколько как бы вскользь брошенных слов, но их хватило бы для понимающих ушей. Причем касалось все это не только самого Клокова, но и наиболее доверенных его приближенных.
      За минувшие дни уже был собран, систематизирован и расшифрован большой объем подозрительных телефонных, радио- и спутниковых перехватов, из которых специальной группой анализа были отсеяны и выделены наиболее интересные.
      Так, через десять минут после разговора Черемисина со Стениным вечером четвертого июня на пейджер первого помощника референта вице-премьера господина Лапичева поступило сообщение:
      "Андрей говорил с Робертом, выезжает к Феликсу. Жду указаний".
      На что Лапичев по линии защищенной правительственной связи кому-то передал ответ:
      "Его надо остановить. Не опоздайте. Лучше на дороге".
      А еще через двадцать шесть минут Андрей Терентьевич погиб на шоссе в автокатастрофе.
      Разумеется, чьи-то имена на пейджере вряд ли можно было считать надежными доказательствами спланированного покушения. Но в свете признаний, сделанных через три дня Робертом Николаевичем Стениным, они приобрели совершенно новое, зловещее звучание.
      Седьмого июня, когда академика Черемисина предавали земле на Новодевичьем, а самолет "Руслан" вылетал в Сингапур, тот же Лапичев прямо на кладбище связался с кем-то по сотовому телефону.
      Был перехвачен и этот разговор.
      "Лапичев. -- Ну, как там у вас, все на месте?
      Неизвестный. Пока все нормально, но тех двоих по-прежнему нет.
      Лапичев. Обойдемся без них. Хватит и четверых. Появятся те -расспросить поподробнее, ну и...
      Неизвестный. Понятно. Значит, мы выезжаем?
      Лапичев. Можете ехать. Последние инструкции прямо у вагона. Как только поезд отправится, дайте знать.
      Неизвестный. Все ясно".
      А еще через два часа по этому же телефону мобильной связи тот же неизвестный вызвал Лапичева, и разговор был предельно коротким.
      "Неизвестный. Поезд отправлен, пассажиры в купе.
      Лапичев. Сейчас передам".
      В этот момент Борис Владимирович Лапичев находился в вестибюле у входа в банкетный зал Президент-отеля, где продолжались официальные поминки по трагически погибшему академику.
      Получив это сообщение, Лапичев вошел в зал и, обойдя длинный стол, наклонился над вице-премьером.
      Запись с помощью специального техсредства:
      "Лапичев. Герман Григорьевич, только что сообщили -- все прошло гладко, точно по графику. Они в пути.
      Клоков. Никаких сбоев, никаких накладок?
      Лапичев. Практически безупречно. Если не считать, что машинисты пришли к паровозу с опозданием на двадцать -- тридцать минут.
      Клоков. Ерунда. У страха глаза велики. Ну спасибо. Будем надеяться, что здесь не получится, как в первый раз. Есть о нем какие-нибудь новые сведения?
      Лапичев. Пока все то же. Стоит в Андреаполе. Никакого доступа.
      Клоков. А как вояки? Засуетились?
      Лапичев. Естественно. Особенно Бушенко, ну и... сам Владлен Иванович. Наводят справки по всем своим каналам.
      Клоков. Идиоты. Ну ладно. Пусть ищут. Прослушку продолжайте. Через этих остолопов мы, не прилагая рук, получим всю нужную информацию. Не будем паниковать раньше времени. Найдется. У тебя все?
      Лапичев. Пока да.
      Клоков. Хорошо. Через полчаса уедем".
      Но уехали они с поминок раньше.
      Запись при помощи специального техсредства:
      "Лапичев. Герман Григорьевич, простите, на два слова!
      Небольшая пауза, звук сдвигаемых стульев, приглушенные голоса, шаги.
      Клоков. Что стряслось, на тебе лица нет. Говори скорее.
      Лапичев. Что-то случилось. Боюсь, самое худшее.
      Клоков. Без эмоций. Сжато и ясно.
      Лапичев. Только что в вестибюле задержан и увезен Стенин.
      Клоков. То есть как? Ты что, спятил? Кем увезен, по какому поводу?
      Лапичев. Судя по всему, людьми ФСБ. Я сам не видел. Доложил Егор.
      Клоков. Не может быть... Да, я видел, его вызвали... Неужели он все-таки... Почему не предотвратили? Был же приказ.
      Лапичев. Мне тоже непонятно. Видно, не смогли.
      Клоков. "Не смогли"! Не смогли, потому что трусы! Вы уверены, что это ФСБ? Может быть, Нифонтов? Ладно, все. Это слишком серьезно. Но он будет молчать... Он же знает, что если...
      Лапичев. Я не успел вам сообщить -- его жена и мальчишки не выходят из дома второй день. Говорят по телефону, вечером в окнах зажигается свет... Но...
      Клоков. Проверить. Если их там нет... Думаю, можно не продолжать. А сейчас вот что. Стенин не должен доехать до того места, куда его везут.
      Лапичев. Думаю, мы уже опоздали.
      Клоков. Мы не должны опоздать! Действуй!
      Лапичев. Не стоит пока волноваться, Герман Григорьевич. В любом случае он ничего не скажет.
      Клоков. Почему ты так считаешь?
      Лапичев. А потому, что деваться ему некуда. Ведь именно он, а не кто другой, распорядился поменять слагаемые в уравнении. Так ведь?
      Клоков. Но... ты же помнишь, где и как он принял это решение...
      Лапичев. А кто это знает? Разве были свидетели? Или у него имеется запись? Будьте спокойны, ребята проверили его своими приборами весьма тщательно. Он никому ничего не объяснит и не докажет.
      Клоков. И все-таки... Боюсь, мы где-то просчитались. Ну все, Борис, поехали!"
      Нифонтов остановил магнитофон и обвел глазами всех, кто был в его кабинете.
      -- Вот эта запись и убедила Президента дать разрешение начать финальную фазу операции "Зодиак".
      -- Как мы видим, -- сказал генерал Касьянов, -- они говорили очень тихо и тем не менее говорили на виду у всех, будучи уверены, что их никто не услышит. Значит, пока ничего не подозревают.
      -- И еще очень важный момент, -- сказал Голубков, -- несмотря на указания патрона, Лапичев погони за Стениным устраивать не стал. Вопрос: почему? Может быть, он мыслит более реалистично, чем Клоков?
      -- Это сомнительно, -- сказал Нифонтов. -- Куда более вероятно другое -- парень ходит по лезвию ножа, лучше всех знает, с кем имеет дело и чем рискует, и тем не менее ведет какую-то свою игру.
      Он обернулся к Голубкову:
      -- Я просил составить график с указанием времени и мест разъездов и зарубежных командировок всех людей из аппарата Клокова.
      -- Вот он, -- сказал Голубков. -- Но это только то, что нам удалось документально проследить. Возможно, были и тайные вояжи, по чужим документам. Возможно, имели место встречи, контакты, так сказать, транзитом или с заездом в третьи страны. По части путешествий за кордон Лапичев у них абсолютный чемпион.
      -- А именно? -- спросил Касьянов.
      -- Помимо поездок в свите вице-премьера с декабря по май Лапичев побывал в восьми странах -- пять раз в составе технических групп по подготовке визитов Клокова и трижды -- один.
      -- И где он был, так сказать, сам-друг? -- спросил Касьянов.
      -- Один раз в Париже, один раз -- в Лондоне и последний раз -- в Сингапуре, в связи с подготовкой салона. Однако ничего больше нам выяснить не удалось.
      -- Какие-либо сепаратные встречи, частные контакты, переговоры? -спросил Касьянов.
      -- Решительно ничего. Все в соответствии с рабочими планами.
      -- Что на квартире у Стениных в поселке "Апогея"? -- поинтересовался Касьянов.
      -- Вся автоматика работала и работает прекрасно, телевизор включается и выключается, свет зажигается и гаснет.
      -- Как мы слышали, -- сказал Касьянов, -- Клоков отдал распоряжение Лапичеву квартиру проверить. Ну как, проверили? Пытались проникнуть?
      -- Войти почему-то не решились, -- ответил Голубков. -- Просто несколько раз в разное время звонили в дверь.
      -- Ну а после? -- спросил Нифонтов. -- Когда им никто не открыл?
      -- Тут был довольно острый момент, -- сказал Макарычев, -- легко можно было вспугнуть и... Для начала они послали даму. Мы проследили и записали на видео все ее действия -- гуляние под окнами, установку "жучка" под обивку стальной двери, ну а по завершении всех манипуляций очень вежливо встретили ее внизу и очень любезно пригласили немного прокатиться с нами.
      -- А потом? -- спросил Касьянов.
      -- Ну а потом дали прослушать запись перехвата телефонного разговора Лапичева с Клоковым, в котором Лапичев получил приказ -- после того как она побывает в квартире и сообщит о том, что там происходит, немедленно выписать ей чек. Вероятно, она знает, что означает этот чек, так как сразу дала согласие выполнить все наши просьбы с условием обеспечить ей охрану и защиту.
      -- Возможно, они пошлют кого-нибудь еще, -- сказал Нифонтов.
      -- Возможно...
      -- Тогда так, -- сказал Макарычев. -- Их постоянные наблюдатели у квартиры Стениных нами не установлены. И тем не менее наверняка они есть. Жену и сыновей Роберта Николаевича надо так же тайно доставить на одну ночь в квартиру, показать, а на следующее утро разыграть сцену отъезда сыновей куда-нибудь на отдых.
      -- Насколько это рискованно для них? -- нахмурился Касьянов. -- В жизни всегда есть место снайперу.
      -- Мы гарантировали Стенину полную безопасность, -- встревожился и Нифонтов.
      -- Думаю, пока Клоков не знает, в связи с чем задержан Стенин, он ничего предпринимать не станет из опасения, что как раз в этом случае тот может заговорить, -- сказал Макарычев.
      -- Так или иначе, риск остается, -- сказал Голубков. -- А мы должны исключить его полностью.
      -- Тогда пусть решают сама жена Стенина и его старший сын. Они должны понять, что, если мы сейчас не обезвредим этого господина со всей его камарильей, им придется вечно жить под дамокловым мечом. Его супруга -умная, мужественная женщина, пусть решает.
      * * *
      Те двое суток, когда весь мир терялся в догадках о судьбе самолета "Руслан", бесследно пропавшего в небе Центральной Азии, вице-премьер правительства России Герман Григорьевич Клоков провел в больших хлопотах и волнениях.
      Как член правительства, ответственный за многие вопросы, связанные с обороной и безопасностью страны, он, естественно, не мог оставаться в стороне от такого печального инцидента. Он звонил в самые разные учреждения, связывался с руководителями ведомств, настойчиво требовал, чтобы его постоянно держали в курсе событий и немедленно сообщали любые вновь поступившие сведения. Его участие в судьбе самолета и экипажа было чрезвычайно активным и разносторонним, причем настолько, что это даже привлекло внимание людей, весьма далеких от операции "Зодиак".
      И когда Клоков, созвонившись с командующим дальней военно-транспортной авиацией, потребовал немедленно начать служебное расследование, чтобы выявить по горячим следам виновных за выпуск в небо неисправного самолета, тот твердо и непреклонно заявил, что пока еще находится в подчинении у своего начальства -- главнокомандующего ВВС и министра обороны и предпримет какие-либо соответствующие шаги лишь по их приказу. А пока судьба самолета неизвестна, судить кого-то да казнить он считает преждевременным.
      Несмотря на это. Клоков отправил на аэродром в Жуковский одного из своих помощников, чтобы выяснить точные обстоятельства подготовки самолета и причины задержки экипажа перед вылетом. Однако ничего вразумительного тот не добыл, о чем и доложил Герману Григорьевичу по возвращении.
      Клоков предполагал, что эти дни будут чрезвычайно напряженными, но не мог и подумать, что возникнет столько непредвиденных осложнений и совершенно необъяснимых срывов. Человек научного склада ума, аналитик по природе, он не мог не почувствовать, что сумма этих срывов и неудач превысила некую статистическую норму, что за всеми этими неожиданно посыпавшимися проблемами и напастями вдруг возникает какая-то смутная, неподвластная ему закономерность.
      Все вокруг видели, как удручен и взволнован он несчастьем с пропавшим самолетом. Каждый мог оценить его недюжинную энергию, направленную на выяснение причин случившегося... Но люди действительно близкие, давно и хорошо знавшие Клокова, если бы пригляделись, могли бы различить и иное -острый азартный огонек в его прищуренных глазах, нетерпеливое тайное ожидание и... безумную скрытую тревогу на породистом лице.
      Он действительно ждал. И что бы ни делал, куда бы ни ехал, с кем бы ни говорил, на самом деле он мог думать только об одном -- о том, что единственно и занимало его в эти дни и часы. Если бы все удалось, никакая закономерность, никакая непреложность уже не были бы ему страшны. Теперь нельзя было допустить ни одного неверного шага, даже мелкого промаха, которые могли бы разрушить блестяще продуманный, многократно подстрахованный замысел.
      Согласно этому замыслу долгожданное известие должно было поступить не позднее чем через сутки после вылета самолета. Однако время шло, а известие не приходило. Нервы его были не то что на пределе, каждая клетка искрила электричеством -- ведь от того, сойдется все или не сойдется, сложится или нет, зависела не просто удача сделки, феноменального коммерческого предприятия. От этого без громких слов зависело главное тайное дело всей его жизни.
      Третий день после вылета самолета в Сингапур оказался для Клокова самым трудным и мучительным.
      Чувство неясной угрозы, возникшее после странного исчезновения, а затем не менее странного обнаружения первого самолета в Андреаполе и задержания Стенина, резко усилилось, когда Прошли все контрольные сроки для получения удостоверяющего сигнала, что товар дошел до покупателя. Сигнал должен был поступить по сложной схеме -- последовательно через три страны и по спутниковому радиотелефону из Владивостока. Всего две фразы условного сообщения, которое подвело бы черту. Но его не было.
      Герман Григорьевич понимал: чтобы ненароком не выдать себя, сейчас нельзя выказать и малейшего наружного беспокойства. Но сидеть, не имея никакой информации, тоже было выше его сил. Он должен был оставаться "женой Цезаря", чтобы мелкие сошки его аппарата могли, сами того не зная, выполнить важнейшее для своего начальника поручение.
      Когда волнение достигло наивысшей точки, он решил, что пора пускать в дело засадный полк.
      Клоков пригласил в кабинет Бориса Владимировича и уединился с ним в той небольшой задней комнате без окон, в которой обычно проводил наиболее важные конфиденциальные встречи. Плотно закрыв дверь, они вели разговор, сидя в тех самых креслах, которые профессор Стенин был обречен помнить до конца своих дней. Оба говорили очень тихо, хотя были уверены, что уж здесь-то их никто не слышит. Но на сей раз они заблуждались.