Гонки на выживание (Солдаты удачи - 2)

.. -прошептал Пастух. Он отодрал скотч и заглянул в пакет. Там было именно то, что и требовалось им, -- тонкие листы кальки с чертежами разрезов фюзеляжа "Руслана", на таких же кальках -- фрагменты навигационной карты со схемой маршрута и четко проставленными показаниями магнитного компаса и московского времени в разных точках, три пары легких пластиковых наручников, моток крепчайшего пенькового шнура, два почти невесомых маленьких пистолета "колибри", а также две плоские черные "зажигалки", точно такие же, как у самого Голубкова.
      -- Живем! -- прошептал Боцман. -- Классное ассорти. Пальчики оближешь.
      Внезапно одна из "зажигалок" начала дрожать и вибрировать -точь-в-точь как пейджер с отключенным звуковым сигналом. Недолго думая, Сергей щелкнул, и из крышки выскочил тонюсенький штырек-антеннка. Он поднес "зажигалку" к уху.
      -- Значит, на месте, -- чуть слышно пискнуло из черной коробочки. -Можете поддерживать связь между собой. Прием!
      Боцман поднес к губам свою "зажигалку":
      -- Благодарим. Устроились с комфортом. Экипаж с ними?
      -- Информацией не располагаю, -- хором пиликнули обе "зажигалки" искаженным голосом Голубкова. -- Там разберетесь. Ну, удачи вам!
      -- Слушай, Пастух, -- шепнул Боцман, -- в ногах правды нет. Давай-ка ляжем. Тогда нас и вовсе никто не приметит...
      Он не успел договорить -- по телу самолета пробежала тяжелая дрожь, загудели электромоторы и приводы гидравлики: поднималась, закрывая проем, задняя аппарель. Одновременно, задраивая фюзеляж спереди, опускался вниз обтекаемый нос.
      -- Отдали швартовы, -- прошептал Боцман.
      -- Знаешь, -- ответил Пастух, -- курить хочется. И... выпить.
      -- Вах-вах, -- приглушенным смешком отозвался Боцман. -- А как же наши святые обеты?
      В этот момент в кармане у Пастуха и на поясе у Боцмана одновременно завибрировали пейджеры. Пастух вытащил плоскую черную коробочку, нажал маленькую кнопку дисплея и подсветку. На экранчике значилось:
      "23.45. Вновь подтверждаем место встречи в любое время завтра до 22.00. В случае неявки после указанного времени известные вам лица будут отправлены в Могилев".
      Они встретились глазами в полумраке.
      Теперь все зависело только от Всевышнего.
      * * *
      Через два с лишним часа, уже в наступившей ночной темноте, личный вертолет Ми-8 генерала Нифонтова совершил вторую посадку на военном аэродроме в Андреаполе под Тверью, невдалеке от тяжелого транспортника Ил-76.
      -- Можете пока отдыхать, -- сказал тот немногословный человек, заботам которого Голубков при расставании в Чкаловской поручил Артиста и Муху. -- Мы получили пока еще не все, что вам потребуется... Полет предстоит тяжелый. Погода на маршруте дрянь. Но времени нет. Вылетим при любых метеоусловиях.
      -- Новости, как обычно, самые приятные, -- заметил Семен. -Обнадеживают. А в чем именно наблюдается недокомплект?
      -- Увидим.
      Этот замкнутый парень, не намного старше их самих, видимо ровесник Боцмана и Пастухова, а может, и Трубача, был явно не склонен к сближению.
      -- Все понятно, -- сказал Муха. -- Ждать, так ждать.
      -- Можете сразу располагаться в транспорте, -- кивнул попутчик на открытые люки и заднюю аппарель "ила", -- на нем и полетим. Там для вас приготовлены спальные места и ужин.
      Места, отдых, ужин... Но на уме было другое: как там друзья, что там с ними, удалось ли им то, что должны были выполнить, или...
      -- Мы пойдем... малость пройдемся, подышим, -- сказал Артист.
      -- Нет, -- непреклонно покачал головой сопровождающий. -- Отлучаться запрещено. Будьте у самолета в поле зрения.
      -- Во гусь! -- мотнув головой, прошептал Муха. Артист осведомился:
      -- Что, и на пять минут нельзя?
      -- Даже на одну. Таков приказ.
      -- Так точно, товарищ... капитан, -- прикинув, наугад сказал Артист.
      -- Подполковник, -- спокойно поправил попутчик. -- Впрочем, не важно. Можно без званий.
      -- Ну а как зовут вас хотя бы -- узнать можно?
      -- Можно. Хотя пока и это не обязательно, -- невозмутимо отозвался тот.
      Они стояли втроем на ночном аэродроме у огромного черного силуэта самолета, в котором тускло светились лишь несколько иллюминаторов. Было прохладно, звезды затянуло тучами, все сильней задувал ветер, где-то у горизонта посверкивали зарницы.
      -- Сюда идет, -- заметил молчун подполковник.
      -- Кто? -- с некоторой обидой в голосе спросил Олег.
      -- Гроза. И похоже, не слабая.
      -- А вы тоже с нами полетите? -- поинтересовался Артист.
      -- Полечу, -- кивнул подполковник и отвернулся. Артист поманил Олега, и они отошли немного в сторону, подальше от этого малоприятного субъекта.
      -- Странный какой-то... -- сказал Семен. -- Конечно, фирма "Голубков и К?", прямо скажем, не голубиная. Но все же...
      Время шло, они ждали и ждали... Гроза ходила кругами, понемногу приближаясь, обкладывая со всех сторон небо, и перед предстоящим полетом это настраивало не на самый оптимистичный лад. Они бродили вдоль самолета, присаживались на широкие колеса шасси, поглядывали на зловещее темное небо, на мрачного провожатого, нет-нет да и выглядывавшего из толстого брюха самолета.
      -- Прямо хозяин тут... -- бормотал Олег. -- Конвоир, блин...
      Наконец часа через полтора, когда стояла уже глубокая ночь, где-то вдали послышался приближающийся звук автомобильного мотора и рокот шин по бетону.
      По серебристому фюзеляжу "ила" скользнули пятна света -- Артист и Муха одновременно обернулись и зажмурились. Какая-то машина летела к ним из темноты, будто пропарывая их насквозь горстью ярчайших белых и желтых фар. Вот она ближе, ближе...
      -- А это ваш экипаж, -- сказал, подходя, немногословный подполковник.
      Машина подкатила и замерла. Они пригляделись. Во тьме чуть поблескивали обводы белого внедорожника. Это был английский "лендровер", полностью оборудованный согласно стандартам международных ралли -- со множеством фар, с запасками и канистрами на крыше, с какими-то надписями по бортам и на капоте. По острому запаху нитрокраски легко было догадаться, что все картинки и буквы нанесены на кузов совсем недавно, буквально считанные часы назад. Из машины выскочил взмыленный водитель.
      -- Кому агрегат?
      -- Вот им, -- подойдя, сказал подполковник и, обернувшись к Олегу, коротко приказал:
      -- Развернитесь и въезжайте в самолет.
      Муха уселся за руль. Впервые оказавшись за рулем такой изумительной игрушки, он забыл обо всем. Плавно тронувшись с места, он осторожно въехал в брюхо самолета. И в это время, сначала редко, а потом все чаще, все сильней и громче застучали капли дождя.
      -- Ну, вот и все, -- сказал подполковник. -- Располагайтесь, пристегивайтесь.
      Гроза приближалась. Молнии уже сверкали в разных концах неба, гром грохотал почти беспрерывно. Шум ливня, колотящего по обшивке самолета, казался еще сильнее в гулком пространстве фюзеляжа.
      -- Неужто попремся прямо в ураган? -- проговорил Муха, с тревогой глядя на Артиста. -- Я не согласен.
      -- Ты же слышал, он сказал -- при любых условиях, -- хохотнул Артист. -- И вообще, лейтенант Мухин, вы меня изумляете. Вы же должны являть образец мужества.
      -- Ну да, -- сказал Муха, -- на земле. А там... -- и он опасливо ткнул вверх, где разверзлись хляби небесные.
      -- Погоди, пойду справлюсь у вагоновожатого. Артист поднялся и, миновав жестко закрепленный белый "лендровер", а также высокие штабеля картонных коробок с чем-то полезным для "свободного Туркменистана", отправился вперед, в пилотскую кабину. Он вежливо постучал, но за шумом дождя его, кажется, не услышали. Семен постучал громче, и тогда дверь отворилась. То, что он увидел, поразило его.
      В левом пилотском кресле командира, с наушниками на голове, сидел не кто иной, как их скупой на слова сопровождающий.
      -- Простите, -- опешил Артист, -- я что-то ничего... не соображу...
      Тут совсем близко грянул гром, за стеклами кабины на доли секунды как будто вспыхнул и снова погас яркий солнечный день.
      "Провожатый" обернулся, строго-вопросительно глядя на Семена.
      -- Я... хотел спросить, -- крикнул Семен. -- Так вы, значит...
      Тот сбросил наушники, чтобы слышать говорящего.
      -- Я говорю, -- начал опять Семен, -- не пора ли нам в путь? -- и постучал по своим часам. -- Как бы не опоздать.
      -- А-а... -- сказал молчун. -- Не терпится? И впервые губы его тронуло нечто похожее на
      улыбку.
      К Семену обернулся второй пилот:
      , -- Не бойтесь. И можете успокоить своего друга.
      Прямо в бурю вас никто не повезет.
      -- Между прочим, я и не боюсь, -- с некоторым апломбом заявил Семен. -Если что меня и волнует, так только сохранность государственного имущества, -- и он похлопал по косяку двери пилотской.
      -- Зато мы боимся, -- сказал подполковник. -- Так что ждите...
      Гроза не стихала долго, еще часа два. То отходила, то возвращалась опять.
      Артист с Мухой устроились на жестких откидных лежаках.
      -- Неплохо начинается наше путешествие, -- заметил Семен. -- Как считаешь?
      -- Говорят, если какое дело дождичком обмоет -- к удаче, -- не очень уверенно обнадежил Олег. -- А пока делать нечего, давай-ка посмотрим наши карты. Что там за трасса. Одно дело -- по телеку балдеть, и совсем другое...
      Пакет с картами и пояснительными записками по всем остающимся этапам маршрута лежал на заднем сиденье "лендровера".
      -- Тут, конечно, за час не изучишь, -- сказал Олег. -- Люди с этими картами годами работают. На места выезжают, каждый поворот, каждый спуск и подъем проходят.
      Линия маршрута была извилистой, как запутавшаяся тонкая нитка. Кое-где она втекала в полоски шоссе, но куда чаще проходила пунктиром, рядом с которым имелись уныло-невнятные пометки: "Дорога не разведана", "Рельеф не установлен", "Ориентир нуждается в уточнении".
      -- Ну и как такие пометочки следует понимать? -- спросил Артист.
      -- Хм, -- почесал в затылке Муха. -- Скорее всего, там вообще ни фига не проедешь.
      -- И что тогда? -- спросил Артист.
      -- А тогда просто делают то, что и все. Тыкаются куда придется, в конце концов находят мостик или брод -- ну и проезжают... А часики-то стучат, всюду по трассе -- контрольные пункты, не отметился -- и привет! Впарят штрафные. Только нам ведь с тобой победы и фанфары ни к чему.
      -- То есть как? -- поднял голову Артист. -- Лично я проигрывать не собираюсь.
      Только теперь, склонившись над картой, Семен, кажется, в полной мере осознал, какую сложность представляет этот их предстоящий маршрут.
      Снова рядом громыхнул гром, весь корпус огромного самолета задрожал, словно на его крылья обрушились тяжелые камни. Семен печально вздохнул.
      -- Ты чего? -- повернулся к нему Мухин.
      -- Бедная моя мама, -- сказал Семен Злотников, -- если бы она знала...
      -- А лапа? -- улыбнулся Мухин.
      -- О папе и не говорю... -- сокрушенно покачал головой Артист.
      * * *
      Все вещи на этом свете пахнут по-своему -- машины, книги, собаки, травы, самолеты... Пастух и Боцман вдыхали сложную авиационную смесь запахов каких-то пластиков, специальной резины, гидрожидкости, виниловых шлангов, каленой стали и дюраля.
      -- О чем думаешь? -- шепнул Хохлов.
      -- Обо всем сразу, -- помолчав, отозвался Пастух. -- О жене, об Ольге... Думаю, как там ребята. Видно, круто им... Где-то мы оплошали. А ты?
      -- А я думаю, как у них тут с герметикой, в этой бочке с крыльями. Если герметизируют только верхний этаж, нам тут с тобой, Серега, на высоте крышка. Ни кислорода, ни давления. И температура под минус пятьдесят.
      -- Дай подняться на высоту, -- сказал Пастух. -- Ближе к Господу Богу. Авось выручит и спасет рабов своих, воинов.
      Боцман не ответил и поднес палец к губам. В задраенном фюзеляже шаги и голоса разносились гулким эхом, как в горной пещере.
      -- Взлетаю через десять минут... -- донесся уверенный начальственный бас -- вероятно, командира экипажа.
      В ответ донеслось невнятное бормотание, однако отдельные слова с трудом можно было разобрать: "...сопровождающие", "...спецохрана".
      -- Они, -- шепнул Боцман.
      -- А где ваши техники, специалисты? -- строго спросил командир.
      В ответ -- невнятная мешанина слов, из которой удалось выцедить лишь три слова: "...улетели... другим рейсом".
      Вскоре "Руслан" засвистел-зашумел четырьмя турбинами, вздрогнул, плавно стронулся с места -- видно, медленно порулил к взлетно-посадочной полосе и через несколько минут замер на старте. Турбины раскручивались все сильней... Тело машины наливалось чудовищной силой, и они, лежа на жестком покрытии пола, каждой клеткой ощущали все нарастающую вибрацию его могучих конструкций.
      Грохот делался все оглушительней... "Руслан" неодолимо потащило вперед, и он помчался по полосе, убыстряя бег. Боцман и Пастух почувствовали, как все нутро у них потянуло куда-то вниз и плотно заложило уши. "Руслан" оторвался от земли.
      Самолет взлетел и быстро пошел вверх, растворяясь в огромном черном небе. Через несколько минут лишь удаляющаяся красная мерцающая искра указывала направление его полета.
      * * *
      Ну, вот и все, улетели...
      Голубков взглянул на часы. Две минуты первого. Его напряжение достигло предела. Все ли они предусмотрели с Нифонтовым? Не упустил ли чего-нибудь он сам? Сумеют ли его парни выполнить задание, и если сумеют, то какой ценой? Сегодня самое трудное ложилось на них.
      Примерно час назад вертолет с тремя другими его посланниками уже должен был приземлиться в Андреаполе...
      Как прошла встреча Трубача-Ухова и Перегудова-Дока с теми людьми, что назначили им свидание на платформе в Быкове? Засекли ли его помощники тех, кто должен был прийти к ним на свидание? Сумели ли сопроводить до места? Что ждет Мухина и Семена на этих чертовых гонках?
      Как это бывало много раз в жизни, Голубков вдруг физически ощутил огромность этой ночной земли и неподвластную человеку непреодолимость расстояния.
      Полковник чувствовал запредельное изнеможение, какое испытывал уже не раз в своей жизни. Оно нередко наваливалось и раньше -- в Афганистане, потом -- в Нагорном Карабахе и особенно -- в Чечне. А в начале работы в управлении утомление ощущалось постоянно, чуть ли не каждый день.
      Ему шел пятьдесят третий год. И он лучше любых врачей понимал, что на таком "форсаже" долго не вытянуть. Надо было хоть немного передохнуть, хоть малость отдышаться. Он усмехнулся, подумав: от этого "ралли", от этой "гонки на выживание".
      В том же безумном режиме работа предстояла и завтра, и послезавтра, возможно -- еще много дней. Сменить его не мог никто ни на одном этапе. Сойти с дистанции он не имел права -- дублеров не было.
      Но сегодня он не мог уже больше повлиять ни на какие события, а уж тем более -- участвовать в них. Пора было отправляться в Москву. Но не было сил даже шевельнуться, и он понял, что обязан дать себе час передышки. Незадолго до взлета "Руслана", связавшись по радиотелефону с управлением, он вызвал машину. Она должна была скоро подойти.
      Ничего, подождут, подождут...
      После завершения погрузки "Руслана" жизнь на ночном аэродроме почти замерла. Солдаты куда-то исчезли, разбрелись офицеры, почти никого не осталось на летном поле и на стоянках, где виднелись вдали темные силуэты спящих самолетов.
      Радуясь прохладе свежего ночного воздуха, полковник обессилено присел на траву, привалился спиной к бетонному цоколю ангара.
      Несколько человек в военной форме и гражданской одежде вышли откуда-то из темноты, наверное, из штаба аэродрома. Похоже, как и сам он, эти люди остались на поле, чтобы присутствовать при взлете "Руслана". Стараясь быть незамеченным, полковник тихо отполз в сторону. Кем могли быть эти пятеро мужчин? Судя по всему -- тоже чужие здесь, не иначе те, кто каким-то образом был связан с его противниками. Уж коли они оказались тут, за ними надо бы понаблюдать, проследить, если получится, подслушать их разговоры.
      Прикрыв глаза, он расслабился -- аутотренинг всегда помогал быстро восстановить силы. Он спал и не спал, попеременно заставляя тяжелеть и теплеть то одну, то другую руку, в то же время чутко прислушиваясь к негромким голосам тех людей, что привлекли его внимание. Они не уходили, не уезжали, словно тоже ждали чего-то. Но вот оттуда, где стояли они, до него донесся едва различимый звук вызывного сигнала микрорации. И те пятеро тотчас двинулись с летного поля. Через секунду и он уже был на ногах и, стараясь быть незамеченным, пошел к главному КПП, где ярко светили прожектора и прогуливались у ворот люди с оружием.
      Вдруг один из идущих впереди оглянулся. И тут же раздался одновременно изумленный и недоверчивый возглас:
      -- Мать честная! Никак ты, Голубков?! Константин!
      * * *
      Дышать становилось все тяжелее: они поднялись уже на большую высоту, летели в семи-восьми километрах от земли. Все сильней ощущался и холод. Однако признаков глубокого кислородного голодания пока не было. Вероятно, фюзеляж был все же герметизирован, хотя и не так, как салоны обычных пассажирских лайнеров.
      Пастух и Боцман лежали между ящиками не шевелясь, у обоих затекли руки и ноги, ломило спину и шею. Это было опасно: перед тем, что им предстояло, мышцы должны были быть в идеальном физическом состоянии. А самолет поднимался все выше и выше...
      -- Задохнемся мы тут на фиг, -- под грохот двигателей прямо в ухо Пастуху с трудом выговорил Боцман, растирая свои немеющие руки и ноги.
      -- Ладно, -- ответил Пастух и взглянул на светящийся циферблат часов: они находились в воздухе уже второй час... -- Пошли на разведку.
      И они поползли друг за другом по тесному коридорчику в сторону хвоста, достигли сквозного поперечного просвета, расползлись по нему вправо и влево и осторожно выглянули из-за ящиков. В огромном грузовом отсеке стоял все тот же полумрак, лишь несколько светильников горели по бортам и в потолке небесного колосса. Но и этого света Сергею хватило, чтобы различить в хвостовой части фигурку человека, сидящего в кресле спиной к борту. Он был метрах в сорока и казался совсем маленьким, но, приглядевшись, Пастух с завистью увидел, что на лице того -- кислородная маска, а в руках -укороченный "Калашников". Сергей повернул голову. И в носовой части сидел такой же вояка при оружии.
      Они снова сползлись в середине отсека.
      -- Двое, -- прохрипел Боцман. -- С оружием и в масках.
      -- И с моей стороны, -- сказал Сергей. -- Всего внизу -- четверо. Стало быть, наверху трое.
      Дышать было трудно, сердца колотились, перед глазами плыли сине-зеленые круги. Оставался только один путь -- он напрашивался сам собой. Не сговариваясь, они снова вскарабкались на ящики и поползли по ним в сторону хвоста. Тут их увидеть не могли.
      Огромный самолет плавно покачивало с крыла на крыло, и они что есть силы цеплялись на виражах за такелажные тросы и монтажные скобы. Ближе к хвосту шум двигателей стал намного сильней. Они ползли долго и наконец оказались над головами противников.
      Сгруппировались, вдохнули поглубже и одновременно обрушились на них сверху. Те, видно, дремали, так что дальнейшее заняло не более десяти секунд. Не дав ни тому, ни другому выйти из шока, они умело вырубили обоих, сорвали с них дыхательные маски, завладели оружием и, уже в масках, облачившись в бронежилеты и утепленные куртки противников, быстро заняли их места, подсоединив рифленые патрубки к разъемам кислородной системы.
      Несколько минут они с наслаждением вдыхали подогретый кислород. Казалось, бодрящая жизненная сила вливается в легкие, вытаскивая из бредового полусна.
      Двое поверженных лежали за высоким контейнером, и те, что были впереди, увидеть их не могли.
      Вдруг один из лежащих зашевелился. Вслед за ним раскрыл свои мутные глаза и второй. Боцман не стал мешкать. Спецснаряжение из посылки дяди Кости оказалось как нельзя кстати.
      Р-раз! -- и заклеены кусками скотча рты.
      Д-два! -- и сверхпрочные легкие пластмассовые наручники защелкнулись за спинами на запястьях.
      Т-три! -- тонкий пеньковый шнур перехлестнулся двойным морским узлом, крепко стянув лодыжки одного с лодыжками другого и намертво зафиксировался на крепежных тросах. Они лежали, выпучив глаза, профессионально спеленутые "двойным валетом" -- головами в разные стороны, ногами к ногам, и, видно, не могли еще уразуметь, что произошло.
      Боцман невозмутимо занял чужое кресло и строго погрозил лежащим пальцем. Те непроизвольно задвигались, пытаясь высвободиться. Дмитрий очень доходчиво показал им дульный срез своего автомата и на миг поочередно прижал к их ноздрям кислородную маску, мол, делайте выводы: выбор за вами. Вдруг под камуфляжем одного из блокированных ожила переговорная рация.
      Пастух стремглав метнулся и сорвал с обоих поверженных их переговорные устройства. Одну рацию кинул Боцману, на второй перевел рычажок и поднес к уху.
      -- Кабанов, Махотин! Как вы там? -- прошепелявила рация.
      Пастух выждал -- не отзовутся ли те, впереди, и после паузы проговорил в микрофон:
      -- Летим нормально.
      -- Горюхин! Климов!
      -- На связи! -- откликнулись сидящие в носовой части.
      -- Кофейку хотите? Горяченького?
      -- Не отказались бы.
      -- Сейчас принесу...
      Боцман вопросительно уставился на Пастуха. Тот вместо ответа поставил на боевой свой автомат. И Боцман вслед за ним сделал то же.
      Однако довольно долго, не меньше четверти часа, никто не появлялся. И что происходило там, наверху, понять было нельзя. Они сидели наготове в напряженном ожидании. Наконец на лестнице показалась фигура. До тех, что были впереди, ему, видимо, показалось ближе, и он двинулся к ним с маленьким термосом, чуть пританцовывая и хватаясь за толстые поручни, протянутые вдоль борта.
      А дальше произошло то, чего не ждали ни Боцман, ни Пастух. Тот, кто нес термос, что-то протянул одному из сопровождающих, и вдруг из этой его руки сверкнул огонь и сидевший с автоматом завалился на бок... И через мгновение та же участь постигла и второго охранника. Сергей и Дмитрий быстро встретились взглядами.
      Только сейчас оба поняли: именно для этого, лишь на роли заведомых покойников, их и затягивали в это дело. Лишь для того, чтобы предъявить потом кому-то их трупы. То ли в качестве жертв угонщиков-террористов, то ли наоборот -- как тела воздушных пиратов, застреленных при попытке захвата самолета.
      Друзья сидели друг против друга окаменев. Узнать их в кислородных масках было совершенно невозможно. Вот-вот убийца так же хладнокровно проследует в хвостовую часть, чтобы отправить в небытие Кабанова и Махотина, на чьих местах сидели теперь они сами. И что тогда?
      Пастух с предельной четкостью вдруг вспомнил все, что случилось за эти дни. Ненависть темным огнем окатила все его существо. Как просто, как легко они убивали!
      Он вспомнил слова приказа в записке Голубкова: "Не допустить угона. Ни под каким видом! Пресечь изменение курса". Значит, согласно их плану сейчас все и начнется. Но прежде должны ликвидировать их, то есть тех, чьи места они заняли.
      Но человек, минуту назад хладнокровно убивший членов своей команды, вместо того чтобы добраться до хвоста, вдруг... прежним путем вскарабкался наверх, скрылся в проеме, и тотчас снова заговорила рация:
      -- Кабанов, Махотин, как слышите?
      -- Нормально слышим, -- отозвался Сергей, понимая, что грохот двигателей неузнаваемо меняет все голоса.
      -- Второй и первый, -- сообщили по рации, -- кофе выпили. Как поняли?
      -- Вас понял! Мы видели.
      -- Начинаем ровно через десять минут. Оставайтесь на связи! Через минуту после сигнала чтобы были у нас.
      -- Понял! -- повторил Пастух.
      Он и правда понял. Эти двое, что лежали теперь связанные у их ног, были с убийцами заодно! По совести говоря, тому и другому полагалось по пуле. Подмывало въехать им промеж глаз, но сейчас имелись дела поважней.
      Пастух вел точный отсчет времени. Пять минут прошло, шесть... Он вытащил из-за пазухи кальку -- полетную карту с привязкой времени прохождения контрольных точек на маршруте. Сверился, просчитал... Все точно -- по истечении этих самых десяти минут "Руслан" должен был пересечь государственную границу и покинуть воздушное пространство России.
      Две минуты осталось, одна... Тридцать секунд! Двадцать!
      И тут из рации послышалось то, что заставило Пастухова невольно вздрогнуть:
      "Подари мне лунный камень... -- прохрипел из рации маленький динамик. -- Все пути преодолей..."
      * * *
      -- Мать честная! Никак ты, Голубков?! Константин!
      Голубков шагал во мраке, не зная -- откликаться ли, выдавать ли себя... Но окликнувший его уже оказался рядом. Деваться было некуда.
      -- Bon soir, mon colonel! -- на прекрасном французском приветствовал Голубкова грузный человек среднего роста, и полковник, к собственному изумлению, узнал в нем старинного своего приятеля, отличного мужика, коллегу по тем еще временам, когда он был в штате ГРУ, полковника ФСБ Витю Макарычева, с которым не один пуд соли съели они на разных континентах. -Здорово! -- радостно воскликнул Макарычев, и несколько его молодых спутников вежливо отошли в сторону. На них попискивали рации и другие связные устройства, как обычно бывает на серьезных операциях.
      -- Здорово, черт! -- крепко сжал его руку Голубков. -- Какими судьбами тут?
      -- Какими? Служебными! А я, понимаешь, ексель-моксель, пока этого борова крылатого грузили, все смотрел издали -- ты, не ты? Летуном вроде не был... А ты здесь чего?
      -- Да так, -- усмехнулся Голубков, -- гуляю.... Ты где теперь, Витя, все там же? По прежнему ведомству?
      -- А куда нам, старичью, деваться? -- засмеялся Макарычев. -- Сейчас же знаешь как, на работу не устроишься. Только до тридцати пяти и берут. А ты куда делся?
      Голубков знал, что кому-кому, а Витюхе Макарычеву можно сказать и доверить многое. Однако вопрос оставил без ответа.
      -- Ладно, -- сказал Макарычев, -- молчи. Догадываюсь и так.
      Показав пропуска и удостоверения часовым у ворот, они подошли к своим машинам.
      -- Тебе в Москву? -- спросил Макарычев. -- Как поедем? Давай садись ко мне, посудачим по дороге, мои ребята поедут за нами в твоей.
      -- Охотно, -- сказал Голубков, -- сколько мы не виделись-то?
      -- Года три.
      Макарычев сам сел за руль, завел мотор, и они покатили по ночной дороге в сторону Щелковского шоссе. Оба понимали, что многие темы не подлежат обсуждению, что у каждого из их ведомств своя специфика.
      Они говорили о чем-то давнишнем, вспоминали, но вдруг до Голубкова как будто что-то дошло и страшно прояснилось в голове. Только безмерная его усталость помешала сразу и вовремя соединить и связать концы. Константин Дмитриевич порывисто схватил Макарычева за руку, сжимающую баранку черного руля его "сааба".
      -- А ну, Витя, остановись!
      Тот непроизвольно резко нажал на тормоз и свернул к обочине шоссе. Идущая сзади машина проскочила, обогнав их на сотню метров и тоже остановилась.
      -- Знаю, задавать вопросов не имею права, -- лихорадочно заговорил Голубков, -- как и ты мне. Вы там были на операции, это ясно. Скажи одно, но быстрей, быстрей! Она как-то связана с грузом этого "Руслана"?
      -- иксель-моксель! -- взволнованно вскрикнул Макарычев. -- Откуда ты знаешь? Мы же у себя вышивали этот узор почти полгода. В полной тайне. В полнейшей! Костя, говори скорей.
      -- Но мы тоже ведем это дело, понимаешь... И тоже секретность три нуля. Ты пойми -- там, на борту, мои люди!
      -- И... мои! -- побелев, простонал сразу севшим голосом Макарычев. -Что ж там будет-то? Они же сейчас перебьют друг друга!
      * * *
      Ночь, которую провел Роберт Николаевич Стенин, расставшись с Клоковым, была самой страшной за всю его пятидесятилетнюю жизнь.
      По роду деятельности ему доводилось видеть много тяжелого, но то, что случилось теперь, было совсем другое. Он знал, что придется платить, что платят всегда, но что цена будет назначена такая -- и представить себе не мог. Он стал в одночасье заложником, жертвой, предназначенной к закланию. Все, что радовало еще утром, открывая простор идеям и начинаниям, в какие-то считанные минуты из белого стало черным, как "Белый дом" тогда, четвертого октября девяносто третьего. Теперь его сделали и сообщником убийства.
      На ослабевших ногах он вышел из подъезда Дома правительства. Солнце уже село. Сгущались сумерки. Несколько минут он никак не мог найти свою машину среди черных правительственных "мерседесов", "вольво", "саабов" и "Волг". Наконец нашел ее по номеру и сразу понял причину своего замешательства: за то время, что он был в кабинете у Клокова, сменили его личного водителя и охранников в машине сопровождения. Не церемонясь, ему ясно дали понять реальное положение вещей. Отныне всюду и везде ему суждено было жить под жесткой опекой клоковских клевретов.
      Стенин возвращался домой, на Кутузовский проспект, думая о многом -- о Черемисине, о его дочери, о собственной семье, которая тоже теперь была взята на прицел, о Клокове, которого он, оказывается, не сумел понять за столько лет, о том, кто он вообще -- этот спокойный властный господин, за десять -- двенадцать лет поднявшийся из небытия какого-то скромного НИИ на самый верхний этаж власти, о том, для чего мог потребоваться ему двигатель, и кому он предназначен и насколько надежна, неуязвима позиция Клокова -большого друга Черемисина, общеизвестного защитника интересов России и противника продвижения двигателя "РД-018" на мировой рынок... Эта позиция Клокова была зафиксирована во многих заявлениях и документах -- он создал себе неоспоримое алиби на всех уровнях. И на уровне юридическом и, что, может быть, еще важнее -- в сфере людской психологии.
      Чужие, незнакомые и страшные люди везли его домой. Люди, наверняка имевшие приказ в любую минуту разделаться с ним, если бы он вдруг вздумал выказать строптивость, хотя бы малейшее минутное неповиновение.
      Во рту разливалась горечь -- проклятый желчный пузырь, молчавший столько лет, решил напомнить о себе именно сейчас. Стенину было страшно. И в то же время его деятельная натура яростно противилась мертвящей покорности. Он должен был найти выход, как находил его всегда.