Гонки на выживание (Солдаты удачи - 2)

      -- Молчать, майор! Слушай внимательно и запоминай. Всех вас тогда возьмут под особый надзор. Дома все перероют, вы и не заметите. Бумаги, документы -- якобы по соображениям секретности -- изымут и увезут. Впрочем, дома у меня и нет ничего. Если это случится, твои действия в первые же минуты -- именно в первые, сразу! -- иначе потом будет поздно. Где бы ни был -- хватаешь такси, а лучше левака и летишь в почтовое отделение номер сто пятьдесят. Адрес: Четвертый проезд Подбельского, дом четыре. Там на твое имя будет конверт до востребования, большой, в полный лист. В нем, внутри, пакет. Этот пакет ты должен будешь немедленно передать в ФСБ, прямо в руки -- слышишь, только в руки и только лично! -- полковнику Макарычеву. Его внутренний телефон -- семнадцать-пятьдесят. Приказ понятен?
      -- А что в этом... пакете?
      -- Там все. Документы, счета и мое личное письмо на имя зам председателя ФСБ Касьянова.
      -- Я имею право их прочитать? Генерал Сидорчук задумался, потом глухо сказал.
      --Что ж, имеешь. Только у тебя уже не будет времени.
      -- Но погоди! -- воскликнул Евгений. -- Погоди, отец! Почему ты не можешь просто сам пойти к этому Макарычеву, встретиться с Касьяновым, зачем... так?..
      -- Потому что так, и только так! -- отрезал отец. -- Потому что иначе -- следствие, трибунал, позор, гибель всем. Вы останетесь ни с чем, а меня все равно уничтожат. Возможно, для верности и вас всех. А так моя внезапная трагическая смерть все спишет, всему подведет черту. Семью не тронут. Вы им будете уже не нужны.
      -- Слушай, папка, -- в отчаянии вскрикнул Евгений, -- ну неужели нет спасения?
      -- Для меня спасения нет! Я знаю, как это у нас делается, -- пощады не бывает. А ты обязан спасти мать и сестру. Я оставляю их на тебя. Клянись, что сделаешь все!
      -- Клянусь, -- тихо сказал Евгений. Огромный пес, угрожающе поглядывая по сторонам, неспешно бежал впереди, натягивая толстую цепь.
      -- Вот и я на цепи, -- после долгого молчания сказал генерал Сидорчук. -- Хотел счастья, дурак, а попал на цепь. Ну давай, что ли?
      Он достал из кармана плоскую бутылку коньяка, отвинтил пробку, сделал большой глоток и протянул сыну. Вскоре бутылка была пуста. Майор Евгений Сидорчук с силой швырнул ее в стену дома, и она разлетелась на мелкие осколки.
      -- Жаль, -- сказал генерал. -- Напрасно. Оставил бы на память...
      * * *
      Время, прошедшее с того морозного утра, сын генерала Сидорчука прожил как во сне.
      Его не оставляло ощущение какого-то жуткого морока, как бывает нередко перед пробуждением. Но он знал: нет, не морок. И когда через несколько недель ему на работу, в огромное серое здание Министерства обороны на Фрунзенской набережной, позвонили с Арбатской, он не стал медлить и данную отцу клятву выполнил.
      Летя мимо Лефортова по заснеженному берегу замерзшей Яузы в чужом "жигуленке", он успел прочитать все, что было в том пакете, от знака до знака.
      И, сразу смекнув, что держит в руках, заскочил по дороге в какую-то фирмочку, снял ксероксы со всех документов и, не раздумывая, отправил их самому себе ценной бандеролью до востребования на главпочтамт города Владимира, куда часто выезжал по делам службы.
      Еще через полчаса подлинники документов в запечатанном конверте уже держал в руках полковник Макарычев.
      А Евгений Сидорчук, побывав на Арбатской площади в опустевшем кабинете отца, где работала следственная группа Главной военной прокуратуры, вез страшную весть матери и сестре в сопровождении старого отцовского товарища и друга дома генерала Курцевского.
      Только клятва, данная отцу, останавливала его в желании сделать то, что он считал нужным. Он молча слушал слова утешения, отвернувшись к окну машины, уже зная имена, пароли и схему всего задуманного тайного предприятия.
      * * *
      "Вчера, на космодроме Байконур в Казахстане, был произведен первый испытательный пуск новейшей российской ракеты-носителя "Зодиак" с искусственным спутником связи на борту. Специалисты Главкосмоса и российских Военно-космических сил отмечают безупречную работу всех систем и агрегатов. Во время запуска на космодроме присутствовали члены Российского правительства, а также ряд иностранных дипломатов, военных атташе и журналистов, что в полной мере отвечает духу доверия и гласности" (ИТАР-ТАСС).
      * * *
      Генерал Нифонтов пригласил в кабинет Голубкова и вызвал одного из помощников.
      -- Отключите на сорок минут все телефоны, кроме прямого президентского, премьер-министра No оперативного дежурного Минобороны. До девятнадцати ноль-ноль я никого не принимаю. -- И когда они остались вдвоем с полковником, сказал: -- Хочу ознакомить вас с видеозаписью сегодняшнего заседания правительства.
      Нифонтов включил видеомагнитофон. На экране возникло изображение длинного стола, по обеим сторонам которого сидели наиболее авторитетные руководители страны, отвечающие за вопросы, связанные с обороной. Здесь были министры, заместители министров, руководители ведомств и управлений. Камера показала всех присутствующих -- военных и гражданских, среди которых на миг мелькнуло лицо и самого Нифонтова.
      Встал председательствующий -- вице-премьер Герман Григорьевич Клоков.
      "В повестке сегодняшнего заседания дальнейшая судьба последней разработки НПО "Апогей" -- ракетного двигателя нового поколения "РД-018". От того, какое мы примем решение, напрямую зависит судьба тысяч людей. Поэтому мы должны тщательно все взвесить, чтобы не наломать дров. В чем суть вопроса? Есть два пути. Первый -- в виду отсутствия средств заморозить дальнейшие испытания и производство двигателя. Второй -- предложение, с которым вошли в правительство представители армии и торгово-коммерческое объединение "Армада": снять с двигателя гриф особой секретности и предложить его на зарубежный рынок для реализации и привлечения средств".
      По залу прошел шумок, и Клоков чуть возвысил голос:
      "Минуточку внимания! Вопрос в самом деле сложный, щекотливый, но мы тут других и не решаем. Разумеется, поставка уникального двигателя иностранным государствам -- вещь обоюдоострая. Но инвестиций нет, и сама жизнь ставит сегодня вопрос ребром -- либо рассекретить это изделие, либо закрывать, как полностью убыточную, фирму "Апогей". Существование некогда могучего научно-производственного комплекса зависит от того, к чему мы сегодня придем. Прошу высказываться".
      "Разрешите?" -- поднял руку сидевший у второго стола, неподалеку от неприметного Нифонтова, бравый красавец, генерал-лейтенант Владлен Курцевский.
      Председательствующий кивнул, и на микрофоне Курцевского вспыхнула красная лампочка.
      "Разумеется, -- сказал он, -- передавать такую машину в чужие руки было бы мучительно тяжело. Но, как человек военный, я знаю: бывают ситуации, когда под натиском противника воинские соединения вынуждены отступать. Вконец расстроенная экономика загнала нас в угол, и, чтобы сберечь хоть какие-то силы, хотим мы этого или нет, мы поставлены перед необходимостью отступить".
      Он говорил с такой болью, что никто не усомнился в искренности его чувств.
      "Ведь дело не только в спасении НПО "Апогей", -- продолжил он. -Выгодно продав двигатель платежеспособному покупателю, мы смогли бы отчасти поправить и финансовое положение армии. То есть речь идет о проблеме общегосударственного значения. Не стану скрывать -- проведя маркетинговые исследования, мы пришли к убеждению: не поставив продукцию НПО "Апогей" на коммерческую основу, его не спасти".
      Один из участников совещания поднял руку.
      "Скажите прямо: может быть, вы уже подыскали покупателя?"
      "Мне непонятен ваш вопрос, -- резко повернулся к нему Курцевский. -- Мы решаем задачу в принципе. В моем управлении подготовлено финансово-экономическое обоснование. Оно передано в правительство и рассмотрено специальным экспертным советом".
      "Это действительно так, -- сказал министр финансов. -- Обоснование признано достаточно убедительным и вселяющим определенный оптимизм".
      "Может быть, еще кто-нибудь хочет высказаться?" -- спросил Клоков.
      "Да, я хотел бы, -- раздался голос, и на экране появилось лицо Черемисина. -- Думаю, по известным причинам у меня есть особые права, если речь идет о моем детище и о моем коллективе, пусть даже и бывшем. Положение действительно аховое, а жизнь моих сотрудников и коллег для меня не звук пустой. Да, я не знаю, чем им помочь сегодня, если бессильно само государство. Да, "Апогей" надо спасать. Но этот двигатель не может быть предметом торговли! Надо руководствоваться не сиюминутными соображениями, а геополитическими. Все здесь присутствующие должны понимать это не хуже меня. Я инженер, а не политик. А политики обязаны мыслить масштабнее, мыслить перспективно. И я пекусь в данном случае даже не о сохранении национального приоритета, а о безопасности огромных регионов, а может быть, и всего мира".
      Он сел, и тотчас поднялся Клоков.
      Нифонтов на минуту остановил видеомагнитофон, и на экране застыло хмурое, озабоченное лицо вице-премьера. Начальник управления взглянул на Голубкова.
      -- А вот теперь прошу вас быть особенно внимательным. Мы, конечно, можем потом прокрутить это место еще не раз, но мне важно ваше самое первое впечатление.
      Оцепеневшее было лицо Клокова вновь задвигалось, он прокашлялся и оглядел всех сидящих через очки в тонкой золотой оправе, так называемые "а-ля Горби".
      "Я полностью поддерживаю уважаемого Андрея Терентьевича, -- твердо сказал он. -- Рассекречивать двигатель и выкладывать его на прилавок было бы просто преступно. Не говоря уже о том, какой скандал это вызвало бы во всем мире. Это же не зенитный комплекс, а межконтинентальный носитель. Такой шаг наверняка привел бы к резкому осложнению наших отношений с американцами, со странами НАТО, с нашими соседями на юге и на востоке и даже в Африке. Так что эту торговую идею считаю мертворожденной. Что же касается спасения "Апогея" и финансовой подпитки армии, то здесь надо изыскивать другие резервы. Нельзя очертя голову распродавать последнее, подобно банкротам-самоубийцам. Если сегодня мои доводы окажутся недостаточно убедительными и вы примете абсолютно неприемлемое решение, я буду вынужден просить Президента об отставке".
      Все это было сказано веско, убежденно, непререкаемым тоном. В зале повисла тишина.
      "Ну что же, по-моему, вопрос ясен... Может быть, есть еще какие-нибудь мысли?"
      "Разрешите мне! -- встал новый генеральный директор "Апогея" профессор Стенин. -- Я думаю, всем понятно мое нынешнее положение. На мне двадцать тысяч человек, и я не знаю, что завтра говорить этим людям. В то же время я не могу не разделить точку зрения Германа Григорьевича и Андрея Терентьевича. У меня есть альтернативное предложение. Наш двигатель без специального топлива -- просто кусок железа. Таков был замысел, такова конструкция. Мы могли бы без всякого риска продавать единичные образцы двигателя по особо оговоренным целевым контрактам, согласно которым Россия поставляла бы необходимые объемы топлива для каждого зарубежного запуска под полным нашим контролем, не рассекречивая химической формулы его компонентов, что исключило бы несанкционированное использование "РД-018". Состав топлива определить почти невозможно".
      "Как порошок кока-колы?" -- вставил один из участников совещания.
      "Совершенно верно, -- подтвердил Стенин. -- Секрет состава кока-колы сохраняется уже полвека. Таким образом, Россия останется единоличным монополистом на горюче-топливную смесь для "Зодиака".
      "И что же?" -- спросил Клоков.
      "На таких условиях, -- сказал Стенин, -- продажа "Зодиака" не нанесла бы нам урона, и поэтому мы хотели бы показать ракету на авиакосмическом салоне в Сингапуре. Пусть не думают некоторые, что мы навсегда выброшены с мировой ракетно-космической арены".
      Все молчали. Вдруг слово попросил зам директора Федеральной службы безопасности генерал Касьянов. Он поднялся, прошел вдоль стола и встал около председательствующего с большим бумажным рулоном в руке.
      "Мы тоже по своим каналам получили кое-какую информацию об этом двигателе и ракете. Так что проблемы его секретности, рассекречивания и так далее считаю уже утратившими актуальность".
      "То есть, как?" -- поспешно обернулся к нему Клоков.
      "Сейчас поясню".
      Он развернул рулон, и все участники заседания увидели несколько крупноформатных цветных фотографий.
      "Эти снимки получены с американских спутников. Они переправлены нашими людьми. Вот здесь, как вы видите, вывоз ракеты из монтажного корпуса на стартовую позицию на Байконуре, здесь -- установка комплекса на стартовый стол, а это -- ваш двигатель".
      "Но ведь по этим снимкам мало, что можно понять", -- заметил вице-премьер.
      "Специалист поймет все", -- сказал Черемисин.
      "Так что, как видите, ваш диспут, -- продолжил Касьянов, -- уже мало чего стоит. Это секрет полишинеля. Так что, на наш взгляд, показ на сингапурском салоне такого экспоната никакого урона обороноспособности страны уже не нанесет. А схема, предложенная товарищем Стениным, достаточно разумна".
      "А вы как считаете, Андрей Терентьевич?" -- обратился к Черемисину Клоков.
      Тот задумался. Взял в руки фотографии, всмотрелся...
      "Ну что ж, -- вздохнул он. -- Может быть, и стоит показать. Но не сам "Зодиак", а только самый схематичный выставочный макет".
      "Резонно, -- заключил Клоков. -- Значит, будем готовить соответствующее постановление..."
      Запись кончилась. Нифонтов выключил видеомагнитофон.
      -- Ну, что скажете?
      -- Все довольно странно, -- сказал Голубков. -- И неожиданно. Как будто бы опрокидывает все наши предположения.
      --Значит, наша задача теперь, -- подвел итог Нифонтов, -- установить, действительно опрокидывает или все-таки "как будто бы".
      * * *
      Почти два месяца генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский начинал рабочий день коротким телефонным разговором с одним из сотрудников аппарата вице-премьера Германа Григорьевича Клокова.
      Именно он, влиятельный помощник-референт Борис Владимирович Лапичев, должен был проследить и ускорить прохождение документов, дающих торгово-коммерческому объединению "Армада" разрешение на внешнеэкономическую деятельность, по всем инстанциям, вплоть до стола главы государства.
      Бумаг в президентской канцелярии, как всегда, была уйма, и многие из них вполне могли быть завизированы и введены в действие на куда более низком уровне. На это, собственно, и рассчитывал Курцевский. Однако, сколько он ни звонил, дело не двигалось, и в ответ на свои вопросы генерал слышал только одно: "Надо ждать", "К сожалению, пока еще нет...", "Наберитесь терпения...".
      Спорить тут было бессмысленно. Курцевский прекрасно это понимал. Сдерживая ярость, опускал трубку на рычаг и матерился.
      * * *
      С тех пор как речное пароходство взвинтило цены, водные прогулки сделались приятным времяпровождением лишь обеспеченных влюбленных мальчиков и девочек, деловой братвы да удачливых "челноков" с периферии. Так что появление утром на борту шестерых крепких молодых людей ни у кого не вызвало удивления.
      Конечно, куда лучше было бы в этот солнечный день плыть на верхней палубе, дышать речной свежестью да потягивать пивко, поглядывая на любимый город. Но они собрались внизу, в закрытом салоне, где не было ни прохладного влажного ветерка, ни чаек, ни белых облаков в синеве над городом.
      Когда отплыли. Пастух вежливо постучал и заглянул в рубку капитана, где состоялись небольшие дипломатические переговоры. Результатом их стало соглашение на скромной коммерческой основе, по которому нижний салон вплоть до конца рейса полностью переходил в распоряжение этой странной шестерки. Молодой капитан "семнадцатой", видно, был парень тертый, вдаваться в подробности не стал. Скорее всего, принял их то ли за солнцевских, то ли за люберецких. У трапа в нижний салон появился молчаливый матрос, а также табличка -- точь-в-точь как на ресторанных дверях: "Закрыто на спецобслуживание". Так что ни одна живая душа не могла теперь согласно договору и носа сунуть туда, где сидели эти очень спокойные крепкие парни.
      -- Значит, так, мужики, -- начал Пастух, рассказав где и как их принимали на "Рижской". -- Как выяснилось, нас подрядили сразу две, если не три команды. Понятное дело, не считая портного дяди Кости и его ателье. Сегодня ночью мы с Доком имели с ним короткую встречу и обсудили положение.
      -- Задание получили? -- спросил Артист.
      -- Так точно. Но вышла накладка. Помните мужика, который вез нас на "мицубиси", а после тыркался в том дворе с пеленгатором? Он нас и встретил на "Рижской". Во время разговора приказали сработать под террористов и захватить самолет после вылета с аэродрома в Кубинке. Ну и мы, не раскумекав, кто есть кто, трепанули лишнего...
      -- То есть как? -- спросил Трубач.
      -- Элементарно. Мы-то думали, что нас вызвали люди с той дачи -- так? А угодили к их конкурентам. Выложили сдуру две-три детали, и товарищ запросто допетрил, что мы повязаны с другими. А поскольку нас с Иваном успели кое во что посвятить, у них, понятное дело, с ходу возникло острое желание зарыть нас как можно глубже и навсегда. Мы это просекли и рванули к вам. Но вас уже не было. Потом приехали мясники. Мы малость помахались и рванули к вам. Вас кто предупредил?
      -- Без понятия, -- сказал Боцман.
      -- Тогда докладывайте, -- приказал Пастух.
      -- Чего докладывать, -- сказал Ухов. -- Покажем пейджеры.
      Трубач, Муха, Артист и Боцман одновременно выложили на столик в салоне речного теплохода свои черные коробочки фирмы "Моторола". На четыре маленьких дисплея в двенадцать минут первого поступило одно и то же сообщение. Текст гласил:
      "Серега, привет! День рождения отмечаем сегодня вечером в Быкове. Вас встретят на платформе в 20.40. Подробности при встрече".
      -- Смотрите, -- воскликнул Пастух, -- в это самое время мы с Иваном как раз беседовали с нашим ночным заказчиком в вагоне.
      -- Мы маленько прибалдели, когда поступила эта директива, -- сказал Артист. -- На хрена, спрашивается, было гнать послание, если вас все равно вызвали на личную встречу? Какая-то нестыковка. Стало быть, вы тоже это получили?
      -- То-то и оно, что нет, -- сказал Перегудов. -- Когда подъезжали к "Рижской", мы сочли, что пейджеры ни к чему, обесточили от греха и сунули под сиденье.
      -- Мужики! Да ведь это вас, а может, нас всех и спасло... -- вытаращил глаза Артист. -- Представляете, если б пейджеры сработали на сигнал прямо там, в вагоне?
      -- Ладно, отставим лирику, -- сказал Трубач и яростно зажмурил глаза -видно, так ему легче думалось. -- Что происходит дальше? Во сколько вас тормознули гаишники?
      -- Могу сказать точно, -- ответил Пастух. -- Разговор в вагоне начался в двадцать три двадцать. Закончился в десять минут первого. Пока тащились между вагонами, по всем этим закоулкам -- к "джипу" выбрались в ноль двадцать и врубили форсаж. А дядю Костю увидели в ноль тридцать пять.
      -- Сколько вы толковали?
      -- Минут тридцать.
      -- Значит, сразу после часа ночи вы рванули обратно на "Академическую", гнали резво и прибыли в час сорок. А в ноль двадцать пять у нас раздался звонок и мужской голос сказал: "Приказ группе Пастухова. Немедленно уходите. Слышите, немедленно! Сейчас вас придут убивать. Они уже едут".
      -- В ноль двадцать пять, говоришь? -- спросил Док. -- Занятно! Мы же и дяде Косте еще ничего сообщить не могли. Так? Кто тогда звонил? Кто мог знать, что убийцы уже в пути?
      -- Вот холера! Аж голова кругом, -- чуть не взвыл Боцман. -- Ты представь, Серега, наше положение. Уходить? Остаться? Надо же было дождаться вас с Иваном, перехватить, чтоб вы не приехали под пули.
      -- Ну и?.. -- спросил Пастух.
      -- И тут позвонили опять, -- сказал Артист. -- В ноль тридцать шесть. Тот же голос: "Почему не ушли? Выполняйте приказ!" Я ответил -- передаю текстуально: "Неполный состав". А он: "Мы в курсе. Примем меры, чтобы задержать тех и прикрыть ваших двоих. Уходите верхним путем. Сбор где всегда. Как поняли?"
      -- А вы? -- поднял голову Пастух.
      -- Мы поняли, что можно уходить, -- сказал Трубач. -- Уж если знают, где наше место сбора, -- значит, без вас не обошлось. Мы вылезли на крышу, спустились через другой подъезд, ну и...
      -- А что мне было делать? -- глухо спросил Семен. -- Ты приказал мне принять командование -- я принял. Что бы ты делал на моем месте?
      -- Исполнял бы приказ и уводил подчиненных.
      -- Ну вот так я и поступил. Но когда мы еще сидели и ждали вас на крыше, поступил еще один пейдж.
      Сергей нажал кнопочку прокрутки сообщений на дисплее. Там значилось:
      "00.47. Кубинка умерла. В Голицыне сломаете шеи. Встреча сегодня не позднее 21.30 у Валерия Павловича. Подарок у Руслана. Выбирайтесь любой ценой".
      -- Еще чудней, -- сказал Пастух. -- Положим, "Валерий Павлович" -аэродром в Чкаловской. Это еще понятно. А что дальше?
      -- В вагоне нам успели назвать Кубинку, -- сказал Док. -- Это уже их прокол. Значит, с Кубинки они в любом случае действовать не будут. И нас кто-то предупреждает и перенацеливает на Чкаловскую.
      -- Точно! -- сказал Пастух. -- Другого ответа нет.
      -- Но вы ведь тоже должны были получить это сообщение, -- сказал Трубач. -- На ваши пейджеры.
      -- На наши последний сигнал не прошел, -- ответил Пастух. -- Мы в это время сидели в машине дяди Кости. А там такая радиозащита... Не вылетит, не влетит. Значит, вам пришел приказ выходить на встречу в Быкове. И новое указание, что работать надо вместо Кубинки с Чкаловской. Причем и там и там надо быть практически в одно и то же время. Так что будем делать, господа офицеры, давайте решать.
      -- Либо у них самих -- неувязка, либо кто-то в курсе дел обеих групп и знает все коды и пароли, либо... -- Тут Артист осекся и замолчал.
      -- Либо кто-то третий, -- сказал Трубач, -- нарочно решил запутать нас, сбить с толку и тем самым вывести из игры.
      -- Однако, похоже, этот кто-то, -- заметил Док, -- за прошлую ночь минимум дважды спас нас от смерти. Это факт.
      Пастухов мельком глянул на часы.
      -- Двенадцать сорок восемь. За оставшиеся часы мы должны принять единственно верное решение.
      -- Думать нечего. Придется разделиться, -- вздохнул Перегудов. -- Троим ехать в Быково, троим -- на Чкаловскую. Другого пути просто нет.
      -- Веселенький вариант, -- сказал Муха. -- К тому же и там и тут мы нужны вшестером. Пойдут вопросы -- где остальные? Что отвечать?
      -- Что-нибудь сочиним, -- ответил Боцман, -- не впервой.
      -- Эх ты, сочинитель! -- усмехнулся Иван. -- Мы имеем дело с серьезными людьми. Их байками не заморочишь. И потом, одно дело идти в атаку ротой, и другое -- взводом. Но, видно, делать нечего... Придется действовать так.
      -- Отряд, слушай приказ! -- объявил Пастухов. -- Группа первая: Пастухов, Мухин, Хохлов. Старший Пастухов, за него -- Хохлов. Вторая группа: Перегудов, Злотников, Ухов. Старший Перегудов, замещает Злотников. Вопросы есть?
      -- Принято и подписано, -- кивнул Иван.
      -- Разлучаться неохота, -- поморщился Мухин. Остальные промолчали.
      -- Ну а кому куда? -- спросил Боцман.
      -- А спички на что? Давайте тянуть, -- сказал Иван.
      * * *
      Роберт Николаевич Стенин, месяц назад назначенный новым генеральным директором НПО "Апогей", в этот июньский день приехал на работу около восьми утра.
      Он уже вполне освоился в кабинете своего бывшего начальника, академика Черемисина, и чувствовал себя в нем превосходно. Сколько лет мечтал он о том, чтобы возглавить фирму! И вот сбылось, осуществилось.
      Наследство после Черемисина ему досталось огромное -- прославленное на весь мир особое конструкторское бюро, мощнейшая экспериментально-лабораторная база, монтажно-сборочные цеха, испытательный полигон...
      Отношения Стенина и Черемисина были, что называется, непростые.
      Блестящий конструктор и инженер, чье имя вошло во все энциклопедии, создатель нескольких поколений лучших ракетных двигателей, Андрей Терентьевич был человеком настроения и вдохновения. Он терпеть не мог работы административной, всякой хозяйственно-организационной рутины, всего того, в чем его первый заместитель, профессор Стенин, оказался куда способнее, он в этом был как рыба в воде.
      Не сговариваясь, они поделили обязанности, и много лет отлично дополняли друг друга. С радостью свалив на своего первого заместителя массу мелких и нудных проблем, академик всецело отдался работе над последним и самым дорогим своим детищем -- гигантским жидкостным двигателем нового поколения. А Стенин надежно и безропотно тащил свой тяжелейший воз. В вопросы научные, инженерные, конструкторские он вникал лишь в той мере, в какой это требовалось, чтобы обеспечить бесперебойную работу всех служб, отделов и подразделений объединения. По сути дела, он был исполнительным директором комплекса с огромными правами, возможностями и полномочиями, и если бы не наступление новой эпохи и новых отношений, возможно, так продолжалось бы еще очень долго.
      Но ход истории переменил все. И в новой эпохе Стенин почувствовал себя иначе. Он понял: наконец-то пришло его время. Время людей его склада, его устремлений.
      Стенин не сомневался: эпоха энтузиастов и старомодных романтиков вроде Черемисина приказала долго жить. То положение, которое еще недавно устраивало всех, в том числе и его самого, мало-помалу стало казаться Роберту Николаевичу абсурдным и нестерпимо-тягостным. Вздорный старик Черемисин со своими иллюзиями и абстрактными принципами все сильнее мешал делать то, что Стенину казалось совершенно необходимым и неизбежным.
      Надо было переоснащать и переориентировать весь комплекс, ставить его на новые рельсы согласно новым задачам, которые напрашивались сами собой и диктовались временем.
      Положение "Апогея" осложнялось день ото дня. Ни Министерство обороны, ни Главкосмос уже не могли быть теми надежными заказчиками, которые десятилетиями обеспечивали работой многотысячный коллектив.
      Надо было придумывать что-то новое, современное, чтобы каким-то образом избежать разорения и участи банкротов. Пришла эра торговли, и, значит, надо было учиться торговать.
      Но Андрей Терентьевич, мудрец и светило науки, об этом и слышать не хотел. И сам того, разумеется, не желая, вел возглавляемый им "Апогей" к скорой и верной гибели.
      Это была проблема проблем, из-за которой и без того непростые отношения двух первых руководителей объединения обострились и испортились вконец. Мало кто знал об этом. На людях они были, как всегда, предельно вежливы и корректны друг с другом, хотя конфликт двух идеологий, двух политик не мог не привести к решительному столкновению.
      Черемисин и в самом деле не знал, как в сложившейся ситуации вытащить из трясины созданное им предприятие.
      Он привык к тому, что правительство всегда и без промедления давало все, а то и сверх требуемого, тем, кто, как писали советские газеты, "крепил могущество Родины, выковывая ее ракетно-ядерный меч". И вот внезапно это благоденствие кончилось. Заказы сокращались, закупки Минобороны отменялись и в конце концов почти прекратились. Все останавливалось, замирало, приходило в упадок и запустение. Но все равно, несмотря ни на что, Андрей Терентьевич отвергал идеи и предложения своего первого заместителя. Он считал их не просто ошибочными, но пагубными и вредными для всей национальной ракетной отрасли в целом.
      Предвидя надвигающееся столкновение и разрыв, Роберт Николаевич решил искать поддержку и опору на самом верху, среди наиболее влиятельных и реалистически мыслящих единомышленников в правительстве. Он знал, к кому идти, к кому обратиться. И когда полтора месяца назад они встретились с Клоковым, когда обсудили все проблемы и обнаружилось полное совпадение их принципов и взглядов на дальнейшую перспективу развития и реорганизации "Апогея", Роберт Николаевич Стенин испытал огромное облегчение.
      -- Я рад, что мы поняли друг друга, -- прощаясь с ним у себя в кабинете, сказал Клоков. -- Мы с вами оба мыслим стратегически, системно, сообразуясь с реалиями времени. Вы прекрасно знаете, как искренно и глубоко я уважаю Андрея Терентьевича...
      -- Да я сам преклоняюсь перед ним, -- подхватил Стенин. -- Это же не человек, а легенда. Быть может, я лучше всех представляю его масштаб...
      -- И тем не менее, -- сказал Клоков, -- как ни горько нам с вами это сознавать, мы оба понимаем, что время легенд прошло. Я ведь знаю, зачем вы приехали, Роберт Николаевич.
      Стенин молчал.
      -- Знаю, знаю, -- махнул рукой Клоков. -- Вам нужно заручиться моей поддержкой, чтобы возглавить "Апогей" вместо великого мавра, который может уходить. Вы получите эту поддержку. И заметьте -- вы ни о чем меня не просили, я сам пришел к такому решению. Скала на дороге должна быть устранена, и я это сделаю. О нашем разговоре никто и никогда не узнает. Но скажите, Роберт Николаевич, если придет момент, когда не вам, а мне потребуется ваша помощь и поддержка, смогу ли я тогда рассчитывать на вас?
      Воодушевленный всем услышанным, Стенин не думал и секунды. Да и мог ли он колебаться в такой момент?
      -- Всегда и во всем! -- твердо сказал он.
      * * *
      И вот он сидел в этом кабинете, наконец-то чувствуя себя полноправным хозяином, способным принимать окончательные решения, миловать и карать. За эти два месяца было сделано много. После первого пуска ракеты, произведшего такое впечатление на сиятельных гостей, было уже легче. Удалось, не без помощи Клокова разумеется, добиться разрешения правительства и на второе летное испытание. Мало того, тот же Клоков надавил на военных, для чьих нужд этот второй двигатель предназначался, и они сделали двадцатипроцентную предоплату с условием полного погашением всей суммы после успешного пуска. И хотя эти суммы кардинально повлиять на финансовое положение предприятия не могли, Стенин считал эту сделку своим личным достижением, первой ласточкой будущего возрождения.
      Настроение было превосходным. Накануне утром ему доложили, что полностью отлаженный, испытанный и вновь разобранный двигатель подготовлен к транспортировке на космодром.
      Он съездил в монтажный цех, чтобы самому лишний раз удостовериться, что все в порядке. Разделенный на три основные части -- насосный блок, камеру сгорания с контурами охлаждения и жаропрочное сопло, -- "РД-018" теперь покоился в трех огромных контейнерах. Здесь уже были представители заказчика и сопровождающие груза. Роберт Николаевич поблагодарил всех инженеров и рабочих, принимавших участие в монтаже и подготовке изделия, и лишь убедившись, что контейнеры со всеми предосторожностями погрузили на железнодорожные платформы, с чистым сердцем вернулся к себе в кабинет.