-- Снимайте, быстро! Снимайте все! Крупно и мелко! Средним планом. Тайм-код включили? Все! Не упустите ничего! Пошел репортаж... "Всем, всем! Документальная запись. Борт "Руслана" сорок восемь -- двести двадцать семь, время девятнадцать сорок две Москвы, координаты тридцать градусов пятьдесят минут северной широты, сорок восемь градусов десять минут восточной долготы, курс сто девяносто пять, высота шесть тысяч восемьсот метров. Атакован группой перехватчиков МиГ-23. Принадлежность неизвестна -- не могу различить бортовые знаки. Ведут обстрел из пушек и реактивных снарядов. Намерения непонятны".
      В этот момент впереди, немного выше "Руслана", появился еще один самолет, крупнее остальных, утыканный, будто еж, десятками антенных штырей и обтекателями остронаправленных излучателей.
      -- Снимай, снимай, мать твою! -- рявкнул Буянов. -- "Репортаж продолжаю! В группе перехвата самолет радиоэлектронной борьбы. Поставлены помехи. Все наши системы связи и радионавигации подавлены. Локаторы выведены из строя".
      Пастух и Док, прижав видоискатели съемочных камер к глазам, вели съемку в двух направлениях. Лица летчиков в кабинах истребителей под гермошлемами рассмотреть было невозможно. Но вот один из пилотов-истребителей энергично замахал рукой, показывая вниз, на землю.
      -- Ну все, -- сказал Буянов. -- Плетью обуха не перешибешь. Сейчас будут заводить на свою полосу.
      -- Да куда же, куда?!
      И в этот момент перехватчики заложили вираж, вынуждая повернуть и экипаж "Руслана". Освещенность изменилась. Истребители на мгновение осветило садящимся солнцем, на фюзеляже и киле одного из них отчетливо выступила эмблема -- золотой лев под золотым полумесяцем в зеленом круге.
      -- Рашидшаховские! Это их знак! Во бандюги! Снимайте крупнее, чтобы знак попал!
      Но подсказывать им не требовалось. Теперь все стало понятно. Такого поворота дел предусмотреть не мог никто. Вот для чего их загнали в эту точку неба! Вот на какое рандеву.
      -- "Репортаж продолжаю! -- быстро комментировал происходящее Буянов. -Принуждают совершить посадку. Принадлежность установлена. Машины эмирата Рашиджистан. Вероятно, ведут на авиабазу Эль-Вахайят. Время Москвы девятнадцать сорок пять. Вошли в воздушное пространство Рашиджистана. Высота пять двести. Курс девяносто семь. Точно, ведут на Эль-Вахайят. Борт сорок два -- двести двадцать семь. Командир корабля -- подполковник Буянов Игорь Иванович, второй пилот -- подполковник Сидоров Дмитрий Степанович. Штурман-бортинженер -- Остапчук Василий Федорович. Бортрадист -- Виноградов Валентин Павлович. Вторая дивизия тяжелой дальней военно-транспортной авиации ВВС России. Я, командир корабля пилот первого класса Буянов, подтверждаю подлинность этой записи. В случае нашей гибели просим позаботиться о наших семьях". Василий! -- крикнул он бортинженеру по СПУ. -Сопровождающим груза -- оружие, паек, связную рацию, наши карты и парашюты! Приготовь люк для выброски!
      -- А вы как? -- закричал Пастух. -- Это ж ваши парашюты!
      -- У нас есть еще, -- не оглядываясь, бросил Буянов. -- Буду за штурвалом до последнего, а там -- уведу на скалу. Не видать этому гаду ни вашего груза, ни "Руслана"!
      -- Но ты же...
      -- Не рассуждать! -- крикнул Буянов. -- Я старший на борту! А вы обязаны спасти эти кассеты. Это документ. И ваши доказательства, и наши. Выполняйте!
      * * *
      Через полчаса после внезапного задержания в холле Президент-отеля профессор Стенин был тайно доставлен в особняк Управления по планированию специальных мероприятий и препровожден в кабинет генерала Нифонтова.
      Они сидели вчетвером -- сам Александр Николаевич, полковники Голубков и Макарычев и очень бледный, но спокойный Стенин.
      -- Спасибо вам, -- быстро сказал он. -- Спасибо огромное! Первая моя просьба -- обеспечьте охрану и защиту моей семьи. Им угрожает смертельная опасность.
      -- Можете не тревожиться, Роберт Николаевич, -- сказал Макарычев. -Ваша семья уже третий день как вывезена со служебной квартиры и спрятана в надежном месте.
      -- Но я же говорил с ними по телефону, -- изумился Стенин. -- Они были дома!
      -- Ах, профессор, -- улыбнулся Макарычев. -- Как говорил Остап Бендер, "при современном развитии печатного дела на Западе...". Уж коли мы смогли в полной тайне эвакуировать вашу жену и сыновей, то при современном развитии электроники установить с ними связь через тот же номер было куда проще.
      -- Роберт Николаевич, -- сказал Нифонтов, -- мы доверяем вам, хотя понимаем всю затруднительность вашего положения. Давайте поможем друг другу. Нам неясна ваша роль. Что вас связывает с генералом Курцевским?
      -- Я расскажу вам все, -- кивнул Стенин, -- все буквально. Только Курцевский здесь, скорее всего, второстепенная шестеренка. А у всего дела должен быть мотор -- как говорим мы, механики, движитель, источник энергии.
      -- Ну и что же это за движитель? -- спросил Нифонтов.
      -- Я убежден в существовании разветвленного заговора, во главе которого вице-премьер Клоков.
      -- Та-ак, -- сказал Нифонтов. -- Чрезвычайно интересно! Ну а чем бы вы, Роберт Николаевич, могли подтвердить и доказать это ваше предположение?
      -- Это не предположение, -- твердо сказал Стенин. -- Это железная убежденность, основанная на фактах.
      И он рассказал все, что знал, не утаив ничего, не пытаясь обелить или выгородить себя.
      -- Значит, вы подтверждаете, что получили личное указание вице-премьера правительства Германа Григорьевича Клокова и под его психологическим давлением были вынуждены совершить подмену? -- спросил Нифонтов.
      --Да, подтверждаю, -- сказал Стенин. -- Но прямых доказательств у меня нет. Разговор происходил без свидетелей. Как сами понимаете, диктофона на эту встречу я тоже не прихватил. Да меня бы с ним и не пропустили.
      Нифонтов взглянул на часы.
      -- Доказательства будут. Как все мы понимаем, если Герман Григорьевич отдал приказ подменить двигатель, то нужен он ему, понятно, не в Сингапуре. Значит, в ближайшие час-два будет предпринята попытка захвата и угона самолета в некое третье место, где эту скромную посылку уже, конечно, с нетерпением ждут.
      -- Но дело в том, -- сказал Стенин, -- дело в том, что... Я все-таки не выполнил указание Клокова.
      -- То есть как? -- подался к нему Нифонтов. -- Объясните...
      -- Узнав о смерти Андрея Терентьевича, я не смог да и не захотел быть клоковской марионеткой. Все было подготовлено согласно его приказу, но в последний момент я решился и все переиграл. И этому есть свидетели.
      -- Александр Николаевич! -- взволнованно вскочил Голубков. -- Без промедления сообщите это нашим на борт!
      Стенин с изумлением повернулся к нему.
      Нифонтов нажал кнопку на столе.
      -- Срочно соедините с Центральным пунктом дальней связи ВВС! Оперативный дежурный? Передайте на борт сорок восемь -- двести двадцать семь:
      "На борту макет". Как поняли?
      -- Понял вас, -- подтвердил дежурный. -- "На борту макет".
      -- Огромное вам спасибо, Роберт Николаевич! Подчеркиваю: огромное! Вы сделали то, что сегодня мало кто сделал бы. Сколько он вам предлагал?
      -- Три миллиона долларов.
      -- И где эта бумажка?
      -- Как ни странно, осталась у меня. И написана она собственной рукой Клокова. Записка спрятана, я смогу ее вам передать.
      -- Ступайте и отдыхайте, -- сказал Нифонтов. -- И будьте спокойны -- мы сделаем все, чтобы ни до вас, ни до ваших близких не дотянулись его щупальца.
      Стенин вышел.
      Нифонтов с минуту сидел, сжав виски пальцами, и вдруг поднял голову.
      -- А, ч-черт!.. Но если там нет настоящего двигателя, то... нет и доказательств! Только косвенные улики и личные показания. Мало этого, понимаете, мало!
      -- Не согласен, -- возразил Макарычев.
      -- И я не согласен. За эти двое суток получен огромный фактический материал, -- сказал Голубков.
      -- Хорошо, Константин Дмитриевич, -- согласился Нифонтов. -- В течение сорока минут подготовьте мне все -- предельно кратко, сжато и доходчиво. Теперь мне есть с чем прийти к Президенту.
      -- А если... -- спросил Голубков. -- Если опять...
      -- Если опять, то я немедленно подаю в отставку. И пошло оно все!
      * * *
      Окруженный маленькими перехватчиками, огромный "Руслан" покорно шел к земле.
      Под ним проплывали горы, пустынные плато, редкие островки темной зелени, необозримые песчаные равнины с огоньками над бесчисленным множеством нефтяных вышек и огромных металлических емкостей нефтехранилищ.
      На земле уже наступали сумерки. Самолет радиоэлектронной борьбы обогнал "Руслан" и отвалил в сторону. Меньше чем через минуту восстановилась работа локаторов, ожили радиостанции. Было девятнадцать пятьдесят три по московскому. В наушниках летчиков раздалась английская речь с заметным арабским акцентом: "Народ и правительство благословенного Рашиджистана рады принять добрых гостей на нашей гостеприимной земле. Да будет славен Аллах, великий и всемогущий!"
      -- Парашютную подготовку имеете? -- спросил Буянов.
      -- Трое, кроме одного, -- крикнул Пастух.
      -- Ладно, -- хрипло отозвался Буянов. -- Пусть попробует. Первый раз никогда не забудешь!
      Быть может, жить ему оставалось всего несколько минут... А он шугал.
      -- Прощай, Буян! -- крикнул Пастух. -- Приказ принят.
      -- Командир, Москва на связи! -- что есть мочи завопил бортрадист Валентин. -- Прохождение хилое, но разобрать можно. Через спутник. Сорок восемь -- двести двадцать семь на связи! Слышу, слышу вас! Повторите!.. Как?.. На борту?.. Что на борту?.. Пакет? Какой пакет?.. Повторите, Москва!.. Пакет?.. Ах, макет! Груз -- макет! Понял, понял! Москва, Москва!.. Все, пропала связь...
      -- Ясно! -- закричал Пастух. -- У нас там в грузовом -- "кукла"! Не движок, а макет! Усек, Буянов? Не надо в гору, садись, куда ведут! Рашид-Шах утрется!
      -- А вы? -- крикнул Буянов.
      -- Нам все равно прыгать. Так и так -- крышка! Скажете им: террористы, мол, увидели перехват, ну и попрыгали со страху.
      Буянов протянул Пастуху тот листок с координатами. Пастух и Док одновременно извлекли кассеты из видеокамер и сунули в карманы.
      Под ними неслась синеющая вечерняя земля. Холмистые пространства, горы, редкие огоньки селений, алые точки на вершинах многих и многих нефтяных вышек.
      -- Ну прощайте! -- крикнул Буянов. -- Ни пуха! Бортинженер открыл дверь в грузовой отсек. Они торопливо спустились вниз по знакомой лестнице, прошли к хвосту мимо протянувшихся чуть не во всю длину самолета зачехленных блоков ракеты. У открытого напольного люка, за которым оглушительно грохотали двигатели и рвался бешеный ветер, уже стояли с тяжелыми парашютными ранцами на спине Трубач и Боцман -- оба бледные, сосредоточенные, в десантных шлемах и защитных очках.
      -- Что, Митрич, -- Пастух хлопнул по плечу Боцмана, -- очко играет? Держись, морская пехота, надо ж когда-нибудь осваивать шестой океан!
      -- Боюсь, Серега, -- судорожно мотнул головой Боцман. -- Может, как-нибудь... это... обойдется?
      -- Обойдется. Система сама все сделает. При приземлении сожмись, как зародыш, подожми ноги... Ни фига, падать умеешь!
      Имевшие каждый больше сорока прыжков, Пастух и Док торопливо натянули парашюты, закрепили подвесные системы, защелкнули пряжки и карабины. Бортинженер раздал типовые армейские контейнеры с сухим аварийным пайком, по две фляжки с пресной водой, короткие десантные "Калашниковы", карты района и две рации.
      Пастух рассчитал по номерам:
      -- Ухов первый, Перегудов второй, Хохлов третий, я за разводящего.
      На "Руслане" была оборудована система десантирования личного состава. Бортинженер защелкнул карабины вытяжных фалов.
      -- Пошли!
      Трубач махнул рукой и шагнул в свистящую ветром синюю бездну. Скорость была под четыреста километров. Его унесло, как пылинку.
      Вторым прыгнул и исчез Перегудов. Хохлов, как всегда бывает с прыгающими впервые, невольно застыл над люком, с ужасом глядя в затягивающую синеву.
      -- Не могу, бля!
      -- Кто последний, я за вами! -- крикнул Пастух и ногой вышиб его в люк. Крик Боцмана мгновенно унесло ветром.
      -- Давай, технарь! -- крикнул Пастух и, не мешкая, сиганул вслед за ним.
      Лицо Боцмана обожгло ледяной струей, на миг он будто потерял сознание, тело закрутило воздушным потоком...
      Страшный рывок привел его в себя. Вытяжной парашютик сорвал чехол, купол хлопнул и раскрылся.
      Судорожно ухватившись за стропы, Дмитрий ничего не соображал -- где верх, где низ... Но вот сориентировался, глянул в небо, на землю... Других парашютов не было видно, маленький силуэт "Руслана" в вышине был уже далеко. Свистел ветер, его уносило куда-то...
      Наконец в стороне, на фоне темной земли, он различил крохотный купол парашютика, еще дальше -- второй... Их разносило в разные стороны, покачивая на тугих воздушных волнах. Хохлов закрыл глаза...
      "Будь что будет, -- подумал он. -- Только бы не разбиться о землю".
      Уносило все дальше. Синие холмы внизу приближались, размытый горизонт уходил вверх. Он не знал, сколько еще продлится это скольжение. То один, то другой поток воздуха подхватывал, закручивал, швырял из стороны в сторону. Сильное, тренированное тело рефлекторно приспосабливалось к изменению положения. Боцман почувствовал, что может менять скорость спуска и угол сноса. Казалось, земля приближается все быстрей. Еще быстрей...
      Детали поверхности делались все отчетливей, и чем ближе становились эти скалы, темные валы почвы, тем страшней становилось. Над самой поверхностью вдруг резко подхватило и понесло вдоль земли, он поджал ноги, сгруппировался...
      Удар был сильным, но он сумел принять его корпусом, умудрившись не поломать и не вывихнуть ног. Купол протащил его метров пятьдесят по земле, он ухватился за камень, вцепился, что было мочи и остановился. Минуты полторы лежал неподвижно ничком, вжавшись в сухую глинистую почву, крепко зажмурив глаза. Земля под ним часто и гулко стучала, будто мерно подбрасывала над собой. И он понял -- это колотится его сердце. Но вот земля успокоилась, смирилась, снова они встретились с ней.
      Он ощупал себя, проверил снаряжение. Все было цело.
      Купол опал, но края его вздымало и раздувало ветром. Он вытащил десантный нож, перерезал несколько строп, отстегнул пряжки.
      Уже было довольно сумрачно. Небо еще светилось по вечернему густо-синим, но быстро темнело, одна за другой выступали новые звезды, их становилось все больше. Над изломанной гористой линией горизонта уже висела луна. За минувшие шесть дней она пошла на ущерб, заметно отощала с одного боку и светила куда слабей, чем тогда, в подмосковном лесу.
      Вокруг расстилалась вспученная холмами равнина. Дмитрий оглянулся -ему чертовски повезло. В нескольких сотнях метров из почвы выступали бесформенные глыбы скал -- видно, ангел-хранитель махнул своим крылом и отвел в сторону белый купол. За причудливыми каменными нагромождениями начиналось скалистое предгорье, еще дальше -- черные силуэты невысоких гор.
      Он встал на ноги. Зашатало, потянуло снова лечь и распластаться, закрыв глаза, но он справился, одолел слабость и, покачиваясь, шагнул к куполу, который в свете поднимающейся луны предательски белел на темной земле. Но дойти не успел -- донесло ветерком рокот вертолета. А вскоре показались его быстро приближающиеся навигационные огни.
      "Ну вот и все, -- подумалось невольно. -- Отплавали мы, отлетали..."
      Но повезло опять -- вертолет, включив направленный на землю прожектор, прошел в стороне, Боцман торопливо разрезал купол на несколько полотнищ, оттащил к скалам, закидал глиной и песком, завалил камнями. Мысли разбегались, неслись в голове, расталкивая друг друга. Как приземлились остальные, целы ли, что с летчиками и "Русланом"?
      Он нащупал глубокий внутренний кармашек на пуговке, извлек "зажигалку". Лишь бы была цела, лишь бы не повредилась... Щелкнул, выпустил антеннку, нажал на донышке потайную кнопочку вызова. Если кто-нибудь из своих был в радиусе пяти километров, их "зажигалки" должны были ожить.
      Никто не отозвался. Он был один на чужой черной земле под чужим синим небом. Пахло незнакомыми травами, нагретым за день каменистым песком. И только луна была своя... обычная... Вспомнилось, как меньше недели назад он грозил ей кулаком, как пищали вокруг родные русские комары, и все это показалось ему страшно далеким, будто прошло много лет.
      Проклятый "форд", с которого все и началось, пылился на платной стоянке у "Полежаевской". Жена Катерина и пацаны сейчас что-то делали дома, в Калуге, наверное, смотрели в кухне "Вести" или "Санта-Барбару" и даже представить не могли, как далеко он от них... Он отогнал эти случайно набежавшие "гражданские" мысли. Им не было теперь места в этой раскаленной за день пустыне. На хрен! Надо было думать о другом и не расслабляться.
      Никак не удавалось найти на небе Полярную звезду. Наконец он нашел ее, почти у горизонта, и, подчиняясь неведомому безошибочному чувству перелетных птиц, пошел в направлении гор, на север.
      * * *
      Трубач и Док приземлились почти одновременно.
      Иван, которому столько раз приходилось десантироваться еще в Афгане и после землетрясения в Армении, с землей встретился привычно, мастерски спружинил при ударе, умело загасил купол и первым делом нащупал в застегнутом кармане видеокассету с записью воздушного нападения. Потом с оглядкой на будущее отсек штук восемь десятиметровых строп, связал -получилась прочная узловатая веревка. Он смотал ее и сунул в большую сумку вместе с НАЗом[2]. Минут через десять он уже связался с Трубачом и узнал, что тому повезло меньше -- спустился не совсем удачно, повредил колено. Световые сигналы подать друг Другу было нельзя, но, судя по качеству приема, они были совсем близко друг от друга, не дальше двух-трех километров.
      Неожиданно издали послышался быстро нарастающий характерный треск и очень низко, не выше пятидесяти метров, сверкая алыми блестками на концах винтов и светя вниз мощным прожектором, пронесся маленький вертолет и исчез за холмами.
      Док снова вызвал Трубача.
      -- Вертолет видел?
      -- Натурально, -- отозвался Ухов. -- И мне он очень не понравился...
      -- Мне тоже. Где он прошел от тебя? Справа, слева?
      -- Почти надо мной. Но лучом не задел.
      -- Значит, ты слева от меня. Сиди и жди. Я иду в твоем направлении, -сказал Док. -- Подойду ближе -- вызову опять. Мы где-то рядом. До связи...
      Они не знали, как питаются эти "зажигалки". Может быть, им требовалась подзарядка. Надо было экономить.
      Иван вскинул на спину набитый парашютный ранец и зашагал, сверяясь, как с ориентиром, с вершиной холма, за которой исчез поисково-разведывательный вертолет.
      Звезды над ним, казалось, звенели в синеве, но все же какая-то тихая жизнь ощущалась вокруг, что-то шуршало, потрескивало в камнях, изредка то в одной стороне, то в другой негромко вскрикивала не то невидимая птичка, не то зверек.
      Звездное небо, отрешенное и величественное, смотрело на него. Он шел, как будто вновь вернулся под Кандагар или Герат. Или... на страшные развалины Спитака...
      На душе было одновременно горько и прекрасно. Прекрасен был запах местами выжженной, местами зеленой полупустыни, прекрасно было небо и звезды и острое чувство своего временного присутствия в мире, а горечь, как песок глаза, разъедала душу -- от понимания страшной хрупкости, эфемерности нити, связующей жизнь и смерть.
      Он прошел километра два и снова взглянул на тот холм. Если Николай не ошибся, он должен был быть теперь гораздо ближе. Док вновь вызвал его по рации. Голос Ухова стал много громче и четче.
      -- Слушай, -- сказал Иван. -- Сейчас я подам голос. Если услышишь, отзовись. Будь на связи, считай секунды. Как только услышишь, сообщи. Я рассчитаю путь по скорости звука, а потом крикни ты. Попробую определить азимут.
      -- Понял, -- сказал Трубач. Док замер, огляделся и коротко крикнул. Оба считали про себя секунды.
      -- Услышал! -- пискнула "зажигалка". -- Секунды полторы.
      -- Теперь ты...
      Рация пискнула, и через те же полторы секунды из темноты до Ивана донесся такой же короткий человеческий вскрик. А еще через пару секунд чуть различимый отзвук прилетел от холмов.
      -- Ждите, больной, -- сказал Иван. -- "Скорая" выехала.
      И он зашагал туда, откуда услышал голос. Ближе, ближе...
      -- Эй! Я тут! -- раздалось наконец уже где-то совсем недалеко, и через минуту друзья обнялись.
      -- Показывай коленку, -- с привычной грубостью военного медика приказал Иван. -- Не мог вовремя лапку поджать?
      Ощупав ногу, Иван вынес вердикт:
      -- Симулянт, как и было сказано. Через двадцать часов сможешь выйти на кросс. Сейчас повязочку наложу... Ну-ка встань, наступи на ногу.
      Трубач повиновался. Сделал пару шагов и крякнул.
      -- Я уж думал -- вывих, перелом... -- сказал Иван. -- Ложись пока, не рыпайся. Часа через два с Божьей помощью выйдем на маршрут.
      -- А куда? -- не понял Трубач.
      -- Судя по всему, за нашей спиной, в двух сотнях километров, Индийский океан. Нужно тебе туда? Ты же не Жирик, чтоб омывать в его волнах кроссовки! Стало быть, на север, больше некуда. Причем учти -- идти придется только с заката до рассвета. Днем сгорим, спечемся, как яйцо в песке.
      На наше счастье, на этом плоскогорье, похоже, полно скал. Будем отсиживаться в тени.
      -- А как же ребята? Мало ли что с ними...
      -- Будем ждать до последнего, вызывать по связи, будем пытаться разыскать. Но хочешь не хочешь -- нам надо побыстрей выбраться из этого района и уйти за границу, пока нас не пустили на люля-кебаб здешние янычары. Мир должен знать, что тут на самом деле произошло...
      -- Пить охота, -- вздохнул Трубач.
      -- Об этом забудь, -- серьезно сказал Док. -- Здесь вода в самом деле дороже золота. А с каждым часом под здешним солнцем дорожать будет вдвое. Так что терпи. Не иссохнешь.
      Николай снова только вздохнул в ответ...
      * * *
      Пастухов видел, что его сносит в горы. Подтягивая и отпуская стропы, он управлял площадью и наполнением купола, стараясь изменить направление спуска, но ветер был сильнее. Горы приближались -- черная гряда, в которой он не соберет костей. Скорость снижения нарастала, и он понял, что отклониться не сможет. Но тут восходящий теплый поток за сотню метров от каменной стены поднял его и утянул в сторону, на пологий склон. Купол намертво зацепился за крупные острые выступы на вершине и опал. Сергей лежал на наклонной бугристой скале среди камней, мелкие камешки время от времени срывались, со стуком скатывались вниз и улетали в гулкую черноту. Он чувствовал, что парашют закрепился прочно и надежно удерживает от сползания по склону. На руках и локтях горели ссадины, ткань нового камуфляжного костюма порвалась во многих местах. Однако, как ни странно, лежать было довольно удобно.
      "Хорошо бы передохнуть", -- подумал он. Но надо было идти на встречу со своими. Любой шаг, любое движение здесь могли стать последними. Он не видел ничего, кроме непроницаемой черноты внизу и резкого силуэта ближайшей горы на фоне неба, упиравшейся в густую синеву.
      "Вот зараза! -- подумал он. -- Приземлился нормально, прямо скажем, чудом не расшибся. И опять в плену".
      Спускаться до рассвета было чистым самоубийством. Он не знал, заметили или нет пилоты истребителей и вертолетов их выброску с борта "Руслана". Если засекли, передали по связи -- наверняка Рашид-Шах отправит поисковиков. И он ясно представил, за сколько километров увидят белый купол его парашюта с вертолетов их группы захвата. Были б горы эти повыше, белели бы снегами...
      Купол, удерживавший его от скольжения вниз по склону, надо было убирать.
      И вдруг он засмеялся. Положение было какое угодно, только не смешное. Но он лежал и хохотал, и это не был нервный смех -- спутник предельного перенапряжения. Он хохотал и не мог остановиться.
      Ему вспомнился несчастный отец Федор на скале из "Двенадцати стульев". Сколько раз вот так, еще мальчишкой, он хохотал, когда доходил до этого места, когда к незадачливому сопернику бессмертных Остапа и Кисы прилетал орел и улетал, крикнув "ку-ка-ре-ку"!
      -- и-мое! -- вдруг донеслось откуда-то снизу. -- Пастух, ты?
      -- Не корысти ради, -- откликнулся Сергей, -- а волею пославшей мя жены...
      -- Чего-о? -- в ужасе пробасил Хохлов, и негромкий опасливый возглас его гулко разнесся по ущелью.
      -- Сними-и-ите меня! -- корчась от хохота, крикнул вниз Пастух. -Сними-и-те меня, я хороший!
      -- Ты как туда... изловчился? -- поинтересовался Боцман.
      -- Слышь, Митя, -- одолев смех, спросил Пастух, -- ты знаешь, за что я тебя люблю? За умные вопросы. Слушай, этих не видел? Представителей народной интеллигенции...
      -- Связи нет, -- ответил Боцман.
      -- Ладно, -- сказал Пастух. -- До восхода, видно, тут пропадать. Не видно ни хрена. Рассветет, начнем движение колонн...
      -- Прохладно, однако, -- сказал Боцман.
      -- Да, пробирает... -- отозвался Сергей. -- Ты "вертушку" видел?
      -- Видел, крутился какой-то... -- как из бочки долетел голос товарища. -- Может, за нами?
      -- Все может быть...
      Ночлег был странный... Ворочаясь на камнях, Пастух то задремывал ненадолго, то снова открывал глаза. Было сыро и очень холодно. Надо было ждать солнца нового дня.
      * * *
      Машин на маршруте становилось все меньше -- палящая жара и пустынные пески, барханы и дюны, крутые подъемы и резкие повороты делали свое дело. Сдавали то двигатели, то трансмиссии, то не выдерживали люди -- экипажи сходили с трассы и выбывали из состязаний.
      Артисту, Мухе и Михаилу пока везло. У них по машинной части пока все было в порядке -- безотказный "лендровер" пилил по жутким дорогам, как у себя дома по Пикадилли.
      Бесшабашный Артист еще пару раз, несмотря на строгий запрет, на коротких стоянках и контрольных пунктах пытался вступать в разговор с членами российской команды. И если гонщики малость повеселели, насколько могут повеселеть соискатели приза, поднявшиеся с девятого на седьмое место, отчего и языки у них несколько развязались, то механики из технички после памятного выговора были куда мрачнее прежнего. Квадратный парень, едва завидев Семена, немедленно скрывался внутри фургона, а при третьей попытке, видимо вызванный по рации, на своем красном "джипе" подлетел Добрынин.
      -- Вы опять тут, Белецкий? Разговор был? Вы все-таки нарушили мой запрет.
      -- А в чем, собственно, дело? -- вдруг взорвался Артист. -- Есть закон о свободе печати! Журналист имеет право...
      -- Зако-он? -- прервал его Добрынин. -- О свободе чего?.. -- И он злобно рассмеялся. -- Извини, парень, но ты мне не нравишься. Ну вот не нравишься, и все!
      -- Я даже догадываюсь почему, -- ядовито парировал Артист.
      -- В данном случае как раз не поэтому, -- угрюмо сдвинув брови, сказал "командор". -- Ты получил второе предупреждение. Третьего не будет. Закон здесь я!
      Семен повернулся и пошел к своему "лендроверу".
      -- Да! И вот еще что, -- вдогонку ему крикнул Добрынин, -- если что-нибудь у нас еще пропадет, я ни на кого думать не стану -- только на тебя и твоих дружков. Так и запиши себе, "Авторадио".
      -- Здорово, Белецкий! Что стряслось? -- подкатил к Артисту Шурик Штукин в дорогом итальянском комбинезоне жгуче-синего цвета. -- Чем вызван гнев высокого начальства?
      -- Не нравлюсь я ему, видите ли. С первого взгляда. Препятствует контактам, не дает работать.
      -- Но ты и его пойми -- с какой харей ему в Москву возвращаться при таких "достижениях"?
      -- У них там чего-то крадут что ни день, а меня чуть ли не в наводчики записали, представляешь? -- кипятился Артист.
      -- А, -- махнул рукой Штукин. -- Брось, Аркаша, не бери в голову. Совок он и в Африке совок. А хочешь, я с ним поговорю, наведу мосты?
      -- Да уж конечно, -- сказал Семен. -- Буду очень тебе благодарен. Мне же тут тоже свои бабки сделать надо. С гонораров живем, не с зарплаты...
      -- Ладно, попробую, -- пообещал Шурик.
      * * *
      ...За ночь Сергей продумал технологию спуска и, незадолго до рассвета, приступил к выполнению своего плана.
      Лишь заалела утренняя заря. Он не в первый раз и не в десятый убедился -- есть Бог! Его бросило на склон, который обрывался в узкую теснину, метров тридцати глубиной. Вокруг со всех сторон поднимались невысокие вершины и сюда, как в чашу, занесло его парашют.
      Продрогший, в волглой и холодной от горного тумана одежде, он подтянулся по стропам к куполу, резанул один шнур, второй, третий... Связать и стянуть их было нетрудно -- Боцман еще в Чечне научил их всех вязать такие узлы, с какими разобрался бы один только Гордий. Веревка получилась прочной. Сергей сбросил один конец с обрыва и, держась за нее, пополз вниз. Зацепившийся за камни парашют должен был выдержать.
      Но как при спуске не сжечь и не порезать тонким шнуром руки? Метров восемь -- десять он бы еще выдержал как-нибудь... Но при такой длине -пропилит до костей. Осторожно, намотав на руку стропу, подполз к краю и снова заглянул в пропасть. Он был на высоте десятиэтажного дома, и фигурка Боцмана казалась отсюда пугающе маленькой.
      Сергей понял, что спуститься по веревке не сможет. Что весь труд с вязанием узлов был напрасной, мартышкиной работой. То, над чем давеча смеялся, вспоминая батюшку, охочего до чужих бриллиантов, теперь смешным уже не казалось... Жизнь и профессия научили не терять самообладания, упорно искать выходы из ситуаций безнадежных, но сейчас препятствие казалось неодолимым.
      -- Ну что? -- окликнул снизу Боцман.
      -- Никак! -- помотал головой Пастух. -- Не слезть мне отсюда.
      Он чувствовал, как ярость сжимает горло. То ли подыхать тут, на этом каменном склоне, то ли сидеть и ждать, когда заметят и схватят люди Рашид-Шаха. Сергей пополз вверх от края и лег ничком, держась обеими руками за длинный шнур из связанных строп. Лежал, думал и, наконец, решился.
      То, что вдруг его осенило, могло прийти в голову только от полного отчаяния.
      Он вновь поднялся к парашюту и принялся методично, одну за другой, обрезать ненатянутые шнуры у самого купола и связывать их, наращивая длину. Таких длинных веревок, отходящих от края купола, получилось шесть. Стараясь не запутать, он свил их в один толстый белый жгут, вновь сполз к краю и сбросил вниз. Боцман поймал конец, недоумевающе глядя вверх.