-- Погоди! -- сказал Пастух. -- Выходит, не ты нам афишки рассылал?
      -- Какие еще афишки, вы что?
      -- Не он, ясно, -- сказал Док. -- Смотри-ка -- чем дальше, тем интереснее.
      -- Да о чем вы хоть? -- ничего не понимая, крутил головой Трубач.
      -- Ладно, -- сказал Пастух, -- о грустном потом... А почему мы приехали, попробуй догадаться.
      -- Случилось что-то? -- спросил Трубач.
      -- Совсем, видать, тебе там извилины выпрямили, -- покачал головой Пастух. -- А ну соображай!
      -- Антидепрессанты! -- авторитетно заключил Док, -- Обычный эффект. Снижение интеллекта, притупление реакций, замедление умственных процессов. Какое хоть нынче число, не подскажешь?
      -- Да вы... вы что, мужики... Помните, что ли? -- вдруг обомлел Трубач.
      -- Нет, как вам эти приколы? -- с обидой воскликнул Артист. -Посмотрите на него! Этот чокнутый, кажется, над нами издевается.
      -- "Сумасшедший -- что возьмешь?" -- процитировал Высоцкого Боцман, нажимая на газ.
      -- Короче, -- подвел итог дискуссии Док, -- поскольку сегодня нашему другу и соратнику лейтенанту Ухову исполняется ровным счетом тридцать лет, он взят в плен как заложник данного обстоятельства ровно на тридцать часов. По истечении указанного срока завтра вечером ты будешь возвращен великой российской психиатрии. Если, конечно, захочешь вернуться в ее объятья. Приказ ясен?
      -- Мужики! -- не находя других слов, промычал Трубач. -- Нет, ну вы вообще, мужики...
      -- Так куда летим? -- на миг оторвался от дороги Боцман. -- Командир, прошу целеуказания!
      -- Давай крути, -- усмехнулся Сергей. -- Сейчас в "Новоарбатский" -закупим провиант. После -- за город и на Калужское. Есть одно тихое место...
      Еще через два часа их "джип" быстро катил от Москвы по направлению к Калуге по иссиня-черному накатанному шоссе. Уже вечерело и предзакатное небо начинало отливать золотистым металлом.
      -- Ну как, больной? -- толкнул Док плечом сидевшего рядом Трубача. -Подправили тебе нервишки?
      -- Да теперь вроде нормально. Сгруппировался.
      -- Стало быть, кошмары больше не мучат и топиться не тянет, -- заключил Артист. -- И что это ты надумал, правда?
      -- Ладно, брось, Семен, -- покачал головой Перегудов, -- от такого срыва никто из нас не застрахован. Все мы не из железа.
      -- Хорошо хоть, мне позвонил, -- сказал Док. -- А то так и валялся бы один, бедняжечка. Знать бы не знали про твои дела.
      Мчались по трассе, смеялись, сообщали друг другу разные новости. Все вместе не собирались давно, месяца три. Разнесла житуха, растащила по углам.
      Уже переодетый во все гражданское -- в новые синие джинсы, красную рубашку с белым орлом и легкую черную куртку с капюшоном на "молнии" (заехали по дороге в магазин "Русский Великан", приодели товарища), Х-Николай преобразился, словно помолодел и окончательно смахнул с себя нервную хворь.
      Но, узнав об утренней победе и выигрыше Боцмана на гонках, помрачнел и отвернулся к притемненному стеклу.
      -- Ты чего это? -- пихнул его в бок Муха. -- Завидно, что ли?
      -- Вот-вот, -- не обернувшись, кивнул Трубач. -- Оттого я и в больницу залетел. Одни в Чечне этой легли ни за что, а какие-то отморозки в это самое время такие турниры затевают...
      -- Слышишь, Боцман? -- спросил Артист.
      Хохлов не ответил. Он молча гнал тяжелую скоростную машину, все прибавляя ход.
      -- Ладно, не слушайте меня, -- словно извиняясь, повернулся к ним Трубач. -- Видно, перекололи меня там, в дурдоме этом. О высшем смысле заговорил. Это уж надо полным психом быть. И снова пошел нормальный мужской треп. Когда промахнули тридцатый километр, Артист-Злотников наклонился к уху Сергея:
      -- Слушай, капитан, ничего не чуешь? По-моему, нас ведут.
      -- Да ты что?! -- Пастухов бросил острый взгляд в зеркало заднего вида. -- С каких щей?
      -- А с каких щей, -- в тон ему спросил Артист, -- нас все-таки собрали тут всех, причем в этот самый день? Ведь они, сдается, все знают -- имена, адреса...
      -- Ты кого-то конкретно приметил? -- нахмурившись, спросил Сергей.
      Оба оглянулись. За ними тянулась нескончаемая вереница машин -- чуть не до самого горизонта. Слежки в таком караване углядеть было невозможно.
      -- Ну так что? -- спросил Пастух. -- Кто, где?
      -- Сам не въеду никак, -- пожал плечами Семен. -- Просто чувствую все время глаза чьи-то... А кто, откуда... Еще утром на этих гонках почуял и там, у больницы... И после, когда из "Новоарбатского" выходили...
      -- Э-э, брат, -- нарочито беспечно улыбнулся Пастухов. -- И ты туда же? Никак, -- кивнул он в сторону Трубача, -- от Николы заразился?
      Но никакой беспечности ни в глазах его, ни в лице не читалось. Видно, и его заботило то же, что и остальных. Всех, кроме Трубача.
      --А пес его... Может, и мнится, -- ответил Артист и снова уставился на бегущий навстречу асфальт.
      Но Сергей знал: в таких делах Артист не давал промашки. Была в Злотникове какая-то необыкновенная чуткость на незримую опасность, которая столько раз спасала их всех. Сам Семен, смеясь, объяснял этот дар врожденным опытом вечно гонимого еврейского народа. Но теперь и Пастух почувствовал, как нарастает неясная тревога. Однако никаких явных признаков опасности по-прежнему не было.
      Промахнули по Калужскому еще несколько верст, и он приказал рулевому-Боцману сбавить ход и свернуть с накатанного асфальта вправо на примыкающую грунтовку. Мощный "джип", урча восьмицилиндровым сердцем, съехал на глину и мягко поскакал в низину, в сторону темнеющего леса.
      Минут через сорок они уже расположились на лесной полянке над речкой вокруг набиравшего силу костерка, Артист с Боцманом налаживали нехитрые устройства для шашлыка, и вскоре дразнящий ароматный дымок подкопченной баранины поплыл в воздухе.
      Они сидели на молодой траве на опушке светлой березовой рощи и молча смотрели на именинника.
      -- Начнем, пожалуй! -- на правах старейшины, поднявшись, сказал Перегудов и извлек из старого вещмешка шесть походных армейских алюминиевых кружек.
      И все встали, глядя на Трубача.
      -- Конечно, Коля, тридцатка -- не деньги, -- продолжил Иван. -- Но тридцать лет -- все-таки возраст. Спасибо, брат, что родился, что воевал с нами рядом, спасибо, что выжил... На первый тост, конечно, положено шампанское... Но мы не дамы. Так что "содвинем бокалы, наполним их разом" добрым медицинским спиртом и выпьем за тебя, чтобы еще столько, столько и полстолька...
      И содвинулись, и звякнули кружки, и, выдохнув, выпили они их до дна. И только Пастух, держа пожизненный обет, по такому случаю чуть пригубил за друга.
      Глаза у всех смягчились, потеплели, даже, кажется, повлажнели.
      -- Амба! -- сказал Пастух. -- Поскольку ты, лейтенант Ухов, у нас сегодня вроде как младшенький, -- не откажи по дружбе. В багажнике под брезентом -- котел с пловом. Еще горячий небось. Тащи его сюда.
      -- Есть, капитан! -- улыбнулся Ухов, поднялся во весь свой огромный рост и отправился за пловом. Пастух переглянулся с остальными, и все уставились в широкую медвежью спину Трубача.
      Именинник распахнул заднюю дверцу "джипа" с притороченной запаской. В обширном пространстве за сиденьями и правда громоздилось нечто, любовно укутанное толстым зеленым брезентом. Николай откинул его.
      Никакого котла там не оказалось. Там лежала длинная коробка, обернутая белоснежной бумагой. В таких прочных коробках торговцы цветами возили теперь роскошные голландские розы.
      Все молчали и ждали. А он стоял и смотрел на эту коробищу. Потом нерешительно прикоснулся, поднял. Вес оказался внушительным. Он сорвал упаковочную бумагу, приоткрыл коробку и замер. Внутри оказался чехол, который он узнал бы и ночью, на ощупь, с закрытыми глазами. Обитый черной тонкой замшей чехол лучшего в мире французского саксофона "Salmer".
      Ухов стоял и тупо, словно онемев, смотрел на чехол, не смея щелкнуть застежкой. Но вот, будто набравшись храбрости, протянул руку и отбросил верхнюю крышку. И в глаза ему сверкнул серебристый инструмент, о каком он не смел и мечтать. Великолепный альтовый сакс, точь-в-точь как у первых джазменов мира.
      Тут он заметил в уголке сложенную вдвое поздравительную открытку, схватил ее, развернул -- и она тоненько зазвенела игрушечным клавесинчиком, проигрывая мелодию "Happy Birthday".
      Внутри на мелованной бумаге оказались и поздравительные стишки домашнего приготовления, написанные размашистым почерком Артиста:
      Машинка для проверки слуха -
      Играй на ней, наш толстый Ухов,
      Играй и классику, и джаз,
      И рэп, и блюз, и па-де-грас,
      И рок-н-ролл, и буги-вуги
      И для друзей, и для подруги...
      И внизу пять подписей в столбик: Пастух, Док, Боцман, Муха, Артист.
      Тут же лежала и сурдина. И три изумительных мундштука -- готовились друзья загодя, продумали все.
      Видно, нервишки еще пошаливали. Николай понял, что сейчас не выдержит. И тогда он бережно взял в руки это сверкающее чудо, поднес к губам, пробежался толстыми пальцами по легчайшим сверкающим клапанам. И осторожно выдул протяжную, сипловато-гортанную ноту, полную такой боли и радости, какую никто никогда не сумел бы передать словами.
      -- Ну как, не горячо? -- улыбнулся Пастух. Вопреки обыкновению, по случаю юбилея друга выпили немало, но почти не захмелели и, раскинувшись на лесной траве под березами, свободно, никуда не спеша, говорили, глядя в огонь костра, о самом важном и памятном для них.
      -- Эх, ребята! -- с грустью вздохнул Док и закурил "Мальборо". -- Если бы не Колькин юбилей, когда б еще собрались все вместе?
      -- Живем не поймешь как, -- подтвердил Муха, -- не видимся месяцами. Не по-людски как-то...
      -- Олег прав, -- продолжил Док. -- Вроде и денег теперь навалом, и работа приличная, а тоска какая-то... Так что причину твоей болезни, Николай, я очень даже понимаю. И не только как врач. Да и не болезнь это, строго говоря.
      -- А что? -- спросил Трубач.
      -- Обычная реакция здорового организма на сумасшедшее время. И вот сижу я, смотрю на вас и спрашиваю себя: кто все-таки мы такие?
      -- Чего тут гадать? Наемники!.. -- сказал Мухин. -- Кто ж еще? Дикие гуси... Нам платят -- мы делаем.
      -- То есть бригада спецов по вызову? -- спросил Док.
      -- Каждый сегодня продает, что может и имеет, -- сказал Боцман. -- Вот и мы продаем. Чему научили -- тем и торгуем. Чего тут голову ломать...
      -- Блеск! -- сверкнул темными глазами Артист. -- Классический русский разговор! Дернули по маленькой и с ходу -- о смысле жизни... Философы, блин! Что до меня, то ваш Артист в казаки-разбойники больше не игрец.
      -- Значит, сваливаешь? -- спросил Пастух.
      -- Пойми, Серега, не потому что устал. Не потому что боюсь. И форму не утратил. Да и баксы на дороге не валяются...
      -- Это уж что правда, то правда, -- вздохнул Боцман.
      -- Но за кого драться-то? За кого воевать? -- продолжил Семен. -- Мне лично пока что не все равно, за что получать свои башли.
      -- Слушай, -- сказал Муха, -- кончай политзанятие! Боцман прав -- есть спрос и есть предложение. Все!
      -- Подыхать за этих откормленных боровов в галстуках? -- разозлился Семен. -- Чтоб играли нами, как оловянными солдатиками? Да пошли они! Я свои бабки уж как-нибудь сделаю! Хоть в телохранители пойду... Или спасателем в МЧС.
      Сергей всмотрелся в лица товарищей и понял: то, что сумел сформулировать Артист, волновало и остальных.
      -- Так, -- подвел он итог. -- Стало быть, конец отряду?
      -- Неужто сам-то не умотался? -- повернулся к нему Трубач.
      -- Есть маленько... -- кивнул Сергей. -- Мне двадцать семь, а душе -за полета. Мы ведь не блатные быки, не мясники.
      -- Раньше отыграться хотелось, доказать всем штабным сукам, кто мы такие, -- вступил Боцман. -- А теперь и я больше не хочу. Да и зачем? -- все расписано, все поделено. По мне, так лучше на этих гонках бодаться, чем снова шмалять в кого попало. То ли сегодня сам пулю поймаешь, то ли завтра... Не так, что ли?
      -- Короче -- отвоевались... -- заключил Пастухов. -- Что ж, видно, такой расклад. Только все равно жалко чего-то. Если бы нашлось действительно стоящее дело, я бы еще покувыркался. Но только вместе с вами.
      -- Что тут говорить, -- пробасил Боцман. -- Было бы дело -- ты, Серега, один бы не остался...
      -- Короче -- амба! -- Пастух швырнул в огонь толстую сухую ветку. -Симпозиум закрывается. Давай, Ухов, бери дудку и дуй! А мы послушаем.
      Уже смеркалось и вечерняя синяя мгла окружила их. Все больше звезд проступало в небе. И все ярче и ярче пылал весело пляшущий огонь костра.
      Трубач бережно достал из чехла свой "Salmer". Пламя отражалось в сверкающем металле сакса, и казалось, будто Николай поднес к губам изогнутый всполох огня.
      И странно, необычно прозвучал в вечернем лесу протяжный металлический голос саксофона. У него и правда был необыкновенный по силе и мягкости звук. И быть может, поэтому только теперь, в этот вечер, все они впервые поняли, каким талантом одарен их друг.
      Это была всем знакомая, но словно блуждающая в лабиринте импровизации мелодия -- "Песня Сольвейг" Грига в сложнейшей джазовой обработке.
      И вот кончилась мелодия, оборвалась. Они сидели и, ошеломленные, смотрели на него.
      -- Нет, ну ты... дьявол! -- пробормотал Артист. -- Куда тебе воевать! Тебя беречь надо, как национальное достояние.
      -- Идите вы! -- махнул рукой Николай. -- Это просто для вас... Слышь, Муха, плесни-ка мне сто капель!
      Он играл им еще и еще. Потом, бережно отложив саксофон, присел на корточки у костра, разворошил, раздул пламя и неподвижно застыл, глядя в огонь.
      Несмотря на прохладу и злющих комаров, друзья решили заночевать в лесу, и весь воскресный завтрашний день провести на природе, а беглеца-именинника сдать обратно на лечение следующим вечером.
      Когда погасли последние угли в костре и Трубач в наступившем вечернем сумраке сыграл великий блюз "Джорджия в моем сердце", сыграл так, что всех мороз продрал по спине, когда, сморенные лесным кислородом, спиртом и разговорами, одни устроились на ночевку в "джипе", а другие -- в легких походных спальных мешках, Артист приблизил лицо к Пастухову и знаком поманил в сторону.
      Ночь выдалась лунная, светлая, и березовый лес в зеленовато-голубых лунных лучах казался декорацией какого-то фантастического спектакля.
      -- Слушай, Серега, -- вдруг шепотом заговорил Семен. -- Только не думай, что я перебрал...
      -- Да ты и не пил почти, -- удивился его словам Пастухов.
      -- Слушай, командир, -- все так же тихо продолжал Артист. -- Не могу понять, что со мной. Такое чувство, будто все время на нас кто-то смотрит. Сначала там, когда ехали, на шоссе. Потом вроде прошло. Решил -- почудилось. А как стало темнеть -- опять накатило. Я ж не псих. И потом, из головы не идет -- кто все-таки эти афишки нам прислал?
      -- Мне тоже это здорово не понравилось, -- сказал Пастух. -- Главное -непонятно, откуда ветер дует. Знаешь, может, я маху дал, что всех вас сюда в лес затащил... А откуда смотрят, как тебе кажется?
      -- А вон оттуда, с той стороны. Вон из того примерно леска. -- Артист указал на массив, темневший у горизонта за широким полем.
      -- Да брось ты! -- с облегчением засмеялся Пастух. -- До него ж километра три!
      --Ладно, -- сказал Артист. -- Ступай на боковую. А я все же встану в охранение.
      -- Какое охранение? Ты, Семка, бди, да не перебди.
      -- Не знаю... -- откликнулся Артист. -- Не знаю, не знаю... В общем, ты ложись. Мы тут с этим саксофоном такой шухер на пять километров навели... Под нашу музыку кто угодно мог подобраться.
      -- Ладно, -- сказал Пастух. -- Заступай в караул, докладывай каждый час.
      Сергей ушел, а Артист присел в темноте на склоне высокого бугра и внимательно всмотрелся в ту сторону, откуда, как он сказал другу, чувствовал направленный на них взгляд.
      Было тихо, звенели комары, и он прихлопывал их то на руке, то на шее, то на щеке. Может, и правда мерещится? Семен сидел и смотрел, вслушиваясь в легкие ночные звуки леса, любуясь красотой серебристых лунных стволов берез, когда ощутил вдруг позади себя движение и осторожные, легкие шаги.
      Он мгновенно припал к земле в тени густого куста. Шаги приближались...
      Отлично натренированный, Злотников бесшумно откатился в сторону. Но из кустов в голубоватый лунный луч вошел Боцман в своем белом спортивном костюме.
      -- Ты чего это, Сенька? -- удивился он. -- Не спится, няня?
      --Да так, -- поднимаясь, ответил Артист. -- Контрольная самопроверка. А сам чего не ложишься? По "форду" своему тоскуешь? Тачка на стоянке, хозяина поджидает.
      -- Да пес с ним, с "фордом" этим, -- отмахнулся Боцман. -- В голове гудеж. И все тело болит. Синяк на синяке после этих гонок долбаных. И... знаешь, -- он смущенно понизил голос, -- не пойму, что за напасть... Тревожно как-то... Словно предчувствие.
      -- Предчувствие, говоришь? -- насторожился Семен. -- А ну погоди...
      Он поднялся и пошел к машине. Вскоре вернулся с большим биноклем и прибором ночного видения.
      -- На гонки твои взял... Вот и пригодится, ~ Семен включил прибор, дождался, когда загорится красная точка светодиода, и поднес к глазам окуляры.
      -- Двадцатикратный? -- спросил Боцман.
      -- Угу... -- буркнул Артист, лег на живот, прочно упер локти в землю и медленно-медленно повел ночным биноклем по тому далекому леску у горизонта.
      В поле зрения проплывали причудливые зеленоватые пятна и разводы -силуэты прогретых задень лесных массивов, древесных стволов, кустарников на косогорах.
      Никого... Артист насколько мог увеличил чувствительность и разрешение прибора. Никого. Но этот словно залитый тусклым зеленым прожектором ирреальный мир лишь усиливал в нем все нараставшее ощущение надвигающейся беды.
      -- Ну что? -- шепотом спросил Боцман.
      -- То-то и оно, что никого... А напряг... как в глубоком рейде. Даже в Чечне такого не помню. Слушай, Мить, у нас... какое-нибудь оружие есть?
      -- Откуда?! -- удивился Боцман. -- Мы же теперь мирные люди. И с законом на "вы". Только руки да ноги.
      -- Кисло, -- покачал головой Семен, -- боюсь, не прижмурили бы тут нас всех.
      Боцман нахмурился и огляделся. Артист говорил то, что безотчетно ощущал и он сам.
      -- Ладно, -- сказал Хохлов, -- держи на обзоре тот сектор, а я пойду... прошвырнусь в зеленку.
      -- Смотри, -- предупредил Семен, -- как бы леших не встретить.
      -- По мне, так лучше лешие, -- усмехнулся Хохлов. -- С ними, знаешь, спокойнее...
      Оба, не сговариваясь, словно вернулись на три года назад на недавнюю кавказскую войну, включили в себе особую биомеханику отборных бойцов спецназа.
      Движения Боцмана вмиг стали бесшумными, отточенными, неправдоподобно легкими. Чтоб не светиться во тьме, он скинул белые одежды и, невзирая на комарье, в одной тельняшке и черных трусах растворился в ночном лесу.
      Первым делом он проверил машину и спящих друзей.
      Подложив большую ладонь под щеку, крепко спал именинник Трубач. Рядом с ним, по-детски раскинувшись, посапывал Муха. Пастух с Перегудовым устроились в "джипе" на раскинутых сиденьях.
      Привычно пригнувшись, готовый мгновенно отразить нападение, бывалый разведчик Боцман обследовал всю территорию вокруг их лагеря.
      Все было спокойно.
      Назад он возвращался уже без опаски, не присматриваясь больше к каждому пеньку, к каждому стволу, к каждой елке и осине.
      -- Зараза! -- погрозил он кулаком луне. -- Это все ты, мордастая, башки нам морочишь!
      Он потихоньку подобрался к Артисту и замер в кустах, метров с десяти наблюдая, как тот все так же неотрывно смотрит в окуляры бинокля.
      Боцман поразмышлял какое-то время -- не пугнуть ли Артиста, разыграв внезапное нападение. Но слишком болели все кости и мускулы. К тому же он знал молниеносную резкость приемов, которые мог применить Артист. Это не шибко вдохновляло.
      -- Ладно, Митька, не дури, -- не оборачиваясь, тихо проговорил Семен. -- Я тебя слышу уже минуты две. -- Топай сюда.
      Боцман подошел и опустился рядом, вольготно откинулся спиной на березовый ствол.
      -- Чепуха все, -- сказал он. -- Нет никого. Просто луна, тишина... Лес как лес. Пустой, как в сказке. Никого, кроме нас. Мужики дрыхнут, Колька во сне губами шевелит -- видно, все еще в дудку свою дует...
      Артист молчал.
      -- Ты чего? -- спросил Боцман.
      -- А ведь, похоже, я их засек...
      -- Кого?
      -- Если б я знал... Правда, не совсем там, где мне казалось. На удалении две тысячи восемьсот. По силуэтам -- два "джипа". Один вроде нашего. Что бы им тут делать, как считаешь?
      -- Ну а мы тут что делаем? -- засмеялся Боцман. -- Приехала братва, жуют шашлык, спиртяшку тянут, а может, и с бабами тешатся...
      -- Странные люди, -- как бы размышляя вслух, произнес Артист. -- Мирные туристы... Скажи, Боцман, видел ты где-нибудь теплую компанию, которая, приехавши в лес, не развела бы костерка? А ведь мы никакого огня не видели, верно?
      -- Хм. Логично, -- согласился Боцман. -- Действительно -- почему? Спички забыли? Так что -- поднимать наших?
      -- К чему переполох? -- помотал головой Артист. -- Надо понаблюдать.
      Но тут послышался хруст ветки и к ним из кустов вышел Пастух.
      -- Ну что? -- обратился он к Семену. -- Как твои глюки?
      -- Никаких глюков, командир. В указанной зоне замечены подозрительные объекты. Да вот сам погляди.
      Пастух приложился к биноклю. Поводил им из стороны в сторону, оторвал от глаз, обернулся.
      -- Ничего такого не вижу.
      -- А ну дай, -- сказал Артист, и взглянув в окуляры, воскликнул: -Мило!
      -- Чего еще такое? -- тревожно спросил Боцман.
      -- 0-очень мило! -- повторил Семен. -- Минуту назад два "джипа" как на ладони торчали, а теперь, представляешь, Серега, в одну минуту взяли и растаяли. Как и не было.
      -- Причем, обратите внимание, -- сказал Боцман, -- мы тут сейчас говорили и все время смотрели в ту сторону, а огоньков фар и стоп-сигналов не видели.
      -- Значит, почему-то вдруг снялись и уехали без света. Чтоб не быть замеченными? -- спросил Пастух.
      -- Занятно, да? -- откликнулся Артист. -- Причем полное ощущение, будто они сейчас зафиксировали этот наш разговор...
      -- Окстись, Семка! -- замахал руками Боцман. -- За три километра? Ты что?!
      -- Да что мы знаем? -- чуть слышно сказал Пастух. -- А вдруг у них такая техника, что нам и не снилась? И потом, мы же не знаем -- откуда и кто они?
      -- Тут вопрос надо иначе ставить, брат. Если все так и они пожаловали сюда по наши души... -- начал Боцман.
      -- То откуда им известно -- кто мы? -- оборвал его высказывание Сергей. -- То-то и оно!
      -- По-моему, надо сваливать, мужики, -- сказал Боцман. -- Не иначе кто-то нас взял на прицел.
      -- Свалить-то можно, -- согласился Пастух. -- Только, может, им того и надо, чтобы нас на дороге перехватить?
      -- Значит, ждать тут? -- спросил Боцман. -- Без оружия, без ничего?
      Пастух приумолк, потом сказал:
      -- Хотели бы грохнуть -- времени было навалом.
      До утра дергаться не будем. Ты, Артист, продолжай наблюдение. Хохлов -отдыхать,
      В половине четвертого Семен растолкал Хохлова. Тот нехотя выбрался из мешка и, зябко поеживаясь на предрассветном холодке, обошел лагерь и занял тот же пост на склоне, где до него сторожил сон товарищей Артист. Рядом, нахохлившись, сидел Пастух и, пожевывая травинку, смотрел из стороны в сторону.
      -- Ну что, -- спросил Боцман, -- какая диспозиция?
      -- Все тихо, -- ответил Сергей. -- Сижу, думаю...
      А Злотников, юркнув в нагретый Боцманом мешок и затянув шнуровку до подбородка, лежал в тишине, прислушиваясь к каждому звуку. Заснуть не удавалось. Не отпускали тревожные мысли...
      Но пришло сверкающее солнцем лесное утро, ясное, теплое, с радостным пересвистом птиц. Друзья поднялись, пробежались, основательно размялись, покатались по траве, побросали друг друга через плечо да через бедро, побултыхались в холодной речке, растерлись полотенцами и принялись завтракать.
      После завтрака Сергей устроил оперативку-пятиминутку. Почему-то серьезней всех отнесся к услышанному Док.
      -- Всегда разумнее исходить из худшего, -- сказал он. -- Так что вариант случайных совпадений лучше сразу отбросить.
      -- Подождите, -- вдруг поднял руку Артист. -- Подождите, подождите...
      Все с недоумением уставились на него. А Семен, быстро оглядев всех, вдруг поднес палец к губам. Отбежал к "джипу", достал из бардачка измятую вчерашнюю программку гонок на выживание и капиллярную ручку. Вернувшись к товарищам, которые все так же молча непонимающе смотрели на него, он быстро написал своим мелким четким почерком на обороте программки:
      "Как ты вообще оказался на гонках?"
      И, показав написанное остальным, протянул программку и ручку Боцману. Тот пожал плечами и написал рядом:
      "Позвонил один малый вроде нас, тоже спецназовец. Пригласил покататься. Обещали штуку за выступление. Почему нет?"
      Артист прочитал и кивнул. А после задал очередной письменный вопрос:
      "Кто знал, что все мы будем на гонках?"
      "Только я да Муха", -- коряво вывел Боцман. Подумал и приписал рядом: "Больше никто".
      "А костюм этот белый -- твой?" -- быстро написал Артист.
      "Призовой, -- ответил Боцман. -- Тоже там дали. Все победители такие получают".
      Артист усмехнулся и тихо сказал вслух:
      -- А коли так, извини, Митя, не взыщи... А ну-ка встань да повернись... Так-так-так... Боцман растерянно поднялся.
      -- Небольшая интимная сцена, -- чуть слышным шепотом пояснил Артист. -Зайдем-ка, брат Митя, в кустики... И ты, Док, не в службу, а в дружбу -помоги мне.
      Они зашли втроем в чащу, где их наверняка не могли увидеть издали, и Артист с Перегудовым методично и кропотливо принялись обследовать великолепный белоснежный адидасовский костюм, в котором Боцман явственно смахивал на матерого северного медведя. Процедура происходила в полной тишине.
      Легкая куртка костюма была на "молниях", на "молниях" были и карманы. Неожиданно внимание Артиста привлекли замочки этих "молний". На их поводках болтались удлиненные металлические висюльки.
      Артист присмотрелся к одной из них, сравнил с другими.
      -- Отличный у тебя костюмчик, -- вдруг заметил Артист, -- удобный. Думаю, ба-альших денег стоит. -- И он показал висюльку Доку.
      Боцман ошалело раскрыл рот.
      -- А ты думал! -- серьезно заметил Перегудов. Он приблизил серебристую висюльку к глазам, сильными пальцами хирурга чуть повернул блестящую головку против часовой стрелки. Она вдруг подалась и легко свинтилась, обнажив крохотное электронное устройство.
      -- Вуаля! Как говорили древние -- бойтесь данайцев, приносящих яйцев.
      -- Вот-вот, -- шепнул Артист, -- замечательный прикид. Да только ради него одного стоило шишки набивать. А, Боцман?
      Док аккуратно вновь собрал хитрую висюльку и вернул в прежнее состояние. Так же обследовал остальные. Все они оказались подлыми "жучками". А один обнаружился даже на короткой "молнии" заднего брючного кармана.
      -- Ну это я уж и не знаю, какие звуки транслировать... -- заметил Артист.
      Все трое усмехнулись и вернулись на прежнее место.
      "Все четко, -- написал Артист на программке и кинул на траву, чтобы каждый мог прочесть. -- Прослушка. Высший класс. Американская или итальянская".
      -- Ладно, парни, -- сказал Боцман. -- Коли так, вы тут сидите, толкуйте, а я пойду маленько пошляюсь, обследую окрестности.
      Пастухов одобрительно кивнул.
      Боцман вытащил из "джипа" маленький кассетный магнитофончик с приемником и, выкрутив на полную громкость забойную музыку и разухабистые голоса бойких ведущих радиостанции "Максимум", неспешно побрел к берегу речки, унося на себе "дары" неведомых данайцев.
      Когда Хохлов удалился на приличное расстояние и его ослепительный силуэт замаячил в лучах солнца лишь ярким белым пятнышком среди зеленой травы, Док сказал:
      -- То-то я все гадал: с чего бы это у меня на прошлой неделе дома телефончик растренькался? Стало быть, "ушки" вешали.
      -- И у меня... -- кивнул Артист.
      -- И у нас с матерью тоже, -- добавил Муха.
      -- Ясно! Какие будут соображения у честной компании? -- обвел их глазами Перегудов.
      -- Чего тут соображать? -- сказал Пастух. -- И козе понятно -- нас снова взяли в оборот.
      -- Как думаешь, откуда ноги растут? -- спросил Артист.
      -- Откуда всегда... -- мрачно прищурился Пастух. -- Кому-то позарез потребовалось собрать нас всех в одном месте. Что им, как видите, удалось. За вычетом Кольки-симулянта. Видно, не достали тебя, Трубач, в твоей палате номер шесть. Не сыскали.
      -- Или... списали за ненадобностью по болезни как отработанный материал, -- заметил Перегудов. -- Да, Коля, как ты, кстати, загремел туда? А ну-ка расскажи.
      -- Чего рассказывать? Жизнь обрыдла -- вот и загремел, -- отвернулся Трубач. -- Лежал кверху пузом -- римских философов читал. А еще Ницше и Эдгара По.
      -- Понятно, -- кивнул Перегудов. -- Лучшее чтение для потенциального самоубийцы.
      -- А в больнице как оказался? -- спросил Пастух.
      -- Да я Доку докладывал... Лежал как-то ночью, обдумывал способ... Тут звонок в дверь -- сестра из Саратова. Она ж невропатолог. Только увидела меня, с ходу просекла, в какой я депрюге. Наутро села на телефон, коллег в Москве навалом, ну и сосватала...
      -- Значит, кроме сестры, никто не знал, где ты залег? -- уточнил Пастухов. -- Хорошо подумай! Вспомни.
      -- Никто. Железно.
      -- Так, -- сказал Артист. -- Стало быть, скорей всего, эти типы просто не вычислили твою дислокацию. В любом случае ясно -- против нас явно не дураки. Все учли, даже твой, Трубач, юбилей. Сели на подслушку, прицепили хвост.
      -- Почему бы им прямо на нас не выйти? -- почесал за ухом Пастух. -- Уж больно капитально все вопросы решают... На хрена такие подходы?
      -- И работают без дураков, -- продолжил Перегудов. -- Ведь сколько времени -- мы ни сном ни духом... Единственное, чего они сегодня не учли, так этого пикника. Пришлось тащиться за нами -- ну и засветились.