Теперь двигателю предстоял дальний путь. Специальным поездом с усиленной охраной на аэродром в Кубинке, погрузка в самолет Ил-76 и доставка по воздуху на Байконур.
      Неожиданно зазвонил телефон. На проводе был генерал Курцевский.
      -- Все в порядке, Владлен Иванович! -- не без внутренней гордости бодро сообщил Стенин. -- В девять утра наш "самовар" отправился по назначению.
      -- Да, я знаю, -- сказал Курцевский. -- Только вот какая штука, Роберт Николаевич... Мне сейчас сообщили из Кубинки, там у них какие-то неполадки с нашим "илом". Причем достаточно серьезные, что-то с гидравликой. Ремонт займет не менее пяти дней,
      -- Ну, так в чем дело? -- спросил Стенин. -- "Самовар" под охраной, никуда он не денется.
      -- Все так, -- усмехнулся генерал, -- только мы тянуть с запуском никак не можем.
      -- Так что будем делать? -- поинтересовался Стенин.
      -- Есть возможность использовать "Руслан". Только не из Кубинки, а из Чкаловской.
      -- Ну а какая разница? -- не понял Роберт Николаевич. -- Тут же, как говорится, что поп, что батька...
      -- Вот именно, -- сказал Курцевский. -- Просто я считал своим долгом предупредить вас, что мы меняем схему доставки.
      ~-- Ну спасибо, что предупредили.
      Они распрощались, и до середины дня Стенин не вспоминал об этом звонке. Но через несколько часов, непонятно почему, он ощутил вдруг необъяснимую тревогу. Он вновь и вновь перебирал в памяти, восстанавливал каждое слово этого утреннего разговора и не мог понять, что, собственно, насторожило его, что встревожило.
      Время шло, волнение не стихало, но лишь усиливалось. Он ходил по кабинету и наконец, кажется, понял: интонация! Сам голос Курцевского! Какое-то непонятное скрытое напряжение в нем. Отчего, почему? Может быть, просто показалось? Да и мало ли причин для каких-то переживаний у такого человека, как Курцевский.
      Однако успокоиться не удавалось. Он связался с начальником аэродрома в Кубинке, с которым был давно и хорошо знаком, но тот ни о каких неполадках специального Ил-76 не знал. А к услышанному отнесся на удивление благодушно, утешив Стенина тем, что у всех "илов", как и у любой машины, где-нибудь что-нибудь маленько барахлит, однако же летают, не падают, драматизировать тут нечего.
      -- Уж как-нибудь довезут мои летуны вашу "керосинку", -- заверил он. -На другом "иле".
      -- Да нет, -- вздохнул Стенин. -- У. нас тут кое-что изменилось. Повезут уже не ваши.
      Все это было странно, и Роберт Николаевич, набравшись духу, решил позвонить Клокову. Но не успел он поднести руку к трубке, как своим особым сигналом басовито загудел телефон правительственной связи, еще с советским гербом на диске. Это был Клоков.
      Поздоровавшись, он попросил генерального конструктора, отложив все дела, срочно приехать к нему в Москву для очень важного разговора.
      -- Просто удивительно! -- воскликнул Стенин. -- Своим звонком вы опередили меня буквально на несколько секунд. Тут, понимаете, в сущности, ерунда, конечно...
      -- Что-то мне голос ваш не нравится, Роберт Николаевич. Что случилось?
      Стенин вкратце изложил ситуацию и причину своей непонятной тревоги.
      -- Да бросьте вы! -- засмеялся Герман Григорьевич. -- Какая, в конце концов, разница? Чкаловская так Чкаловская. Груз под охраной. Военные теперь его фактические хозяева, пусть везут как хотят. А вы садитесь в машину и приезжайте.
      День уже кончался, но срочный вызов одного из первых лиц в правительстве, по сути, был приказом, а после того разговора тет-а-тет в кабинете у Клокова -- и подавно. Хотел того Стенин или не хотел, в глубине души он прекрасно понимал: все, что пришло к нему, все, чем он обладал теперь, напрямую связано с тем разговором, когда, сумев не назвать кошку кошкой, они заключили с Клоковым тайный сепаратный договор, основным условием которого должна была стать его, Стенина, абсолютная преданность.
      Быть обязанным, быть зависимым -- разумеется, радости в этом было мало. Но было и еще нечто, что сделало их с Клоковым не просто партнерами, союзниками и соратниками, но и... соучастниками. Их связывали теперь не только деловые отношения. Их связал Черемисин, его судьба низверженного патриарха, отправленного ими на покой.
      Да, они не назвали тогда кошку кошкой, и тем не менее кошки скребли на душе у Стенина. Он не хотел чувствовать себя предателем, интриганом, но дело было сделано. Единственное, чем он пытался утешить и уговорить себя, -- это то, что их руками был исполнен закон жизни, непреложный закон диалектики.
      * * *
      Они завершали уже четвертый или пятый круг по реке на борту теплоходика "Москва-17", когда к ним в нижний салон спустился капитан.
      -- Ну, как вы тут? Еще долго будете?
      -- Можем доплатить, -- сказал Артист.
      -- Я-то не возражаю, -- блеснул глазами капитан.
      -- Ну что ж, алаверды, -- кивнул Пастух и протянул ему еще сотенную.
      -- Ну так вот, -- сказал капитан, пряча купюру. -- Я чего заглянул... Прошла радиограмма по всем судам. Менты досматривать будут на всех пристанях и дебаркадерах. Так что, если что... соображайте сами.
      -- То-то ты мне сразу понравился, капитан, -- серьезно сказал Пастух. -- Может, где-нибудь высадишь нас?
      -- Не имею права. Категорически запрещено. Да и негде.
      Он повернулся и пошел к трапу. Уже поднявшись на несколько ступенек, обернулся:
      -- Ближайшая пристань -- Ленинские горы. Там народу будет навалом. Запущу к вам в салон... И потом, может, этих, фараонов, еще не будет?
      -- Слушай, кэп, -- сказал Пастух, -- такие досмотры часто бывают?
      -- Случается. Если тревога по всему городу. Когда большая облава, крутых ловят... Ну давайте, подходим. Сейчас швартовка будет.
      Все шестеро переглянулись. Ни слова не говоря, Пастух с усилием опустил стекло иллюминатора. В салон ворвался свежий речной воздух.
      -- Жаль, -- сказал он, -- очень жаль. С этими словами он вытащил из-под полы куртки стальную черную коробочку сложенного автомата. Иван вытащил точно такую же коробочку, и через мгновение "ПП-95М" отправились на дно Москвы-реки. Вслед за ними полетели и две трофейные рации и пистолеты, полученные от Голубкова.
      Пастух понюхал руки. От них исходил явный запах оружейной смазки и РЧС -- раствора чистки стволов.
      -- Ну и запах! -- хмыкнул Иван. -- А вот с долларами что делать? У каждого по пачке. Ни документов, ни расписок, ни квитанций.
      Теплоход медленно подходил к дебаркадеру. Муха перебежал к борту швартовки, глянул в иллюминатор.
      -- Точно, менты! Усиленный наряд.
      -- Ха! -- вдруг вскрикнул Боцман. -- Все бабки мне! Да живее! -- С этими словами он извлек из внутреннего кармана большой, чуть не в пол-ладони, памятный медальон призера победителя гонок на выживание. -- Авто выиграл? Выиграл. Загнал? Загнал. Как говорится, "моя вещь, хочу -- крашу". Вот и бабки. Награждение должны были по телеку показывать, в новостях спорта. А вот еще доказательство. -- И на его жесткой ладони появилась цветная карточка "Поляроида" -- Боцман в белом костюме у своего "форда".
      -- Такая тачка не тянет на шестьдесят штук, -- сказал Муха, -- сам знаешь.
      -- А, ладно, обойдется.
      Теплоход ткнулся бортом в причал, взревел и захлебнулся дизель. Послышались голоса, топот ног. Вполне возможно, вся эта ментовская катавасия была затеяна из-за них.
      -- Надоела мне Москва, -- вдруг заявил Трубач. -- На волю хочу, на простор.
      -- Лучшее средство от всех депрессий -- вот такие трое суток, -усмехнулся Перегудов. -- Все психозы как рукой снимет.
      -- Ну что, пошли сдаваться? -- сказал Пастух. Они стали подниматься друг за другом по трапу. Вышли на верхнюю палубу к ограждению фальшборта, легко, пружинисто, чуть снисходительно улыбаясь, сбежали по трапу на дебаркадер. Менты трясли всех подряд, мужчин и женщин, просматривая документы с подчеркнутой хмурой серьезностью.
      Пастух, а за ним и остальные полезли в карманы, достали красные корочки общегражданских паспортов, а у кого были -- и заграничные. Артист вдруг замешкался, отстал, и это не прошло мимо внимания блюстителей порядка. Один из милиционеров шагнул к нему:
      -- Ваши документы.
      Семен растерянно смотрел то на товарищей, то на милиционеров. Он хлопал себя по бокам, рылся в карманах, пожимал плечами. Пастух чувствовал, что их уже профессионально взяли в незримое кольцо, отсекли от остальных. Он шагнул к Злотникову:
      -- Ну что у тебя?
      -- А фиг его знает! -- нервно пожал плечами Семен. -- Ни паспорта, ни черта... Видно, выронил где-то.
      Один из милиционеров, видимо, старший в наряде, криво усмехнулся:
      -- Знаем мы вас! Вечно вы то роняете, то теряете. Ты откуда? Из Грузии небось? Или армян?
      -- Азебарджан! -- огрызнулся Артист.
      -- Регистрационное удостоверение, быстро!
      -- Слушайте, лейтенант, -- вмешался Боцман. -- Вы что, не видите, москвич он. Просто паспорт с собой не взял.
      -- С таким шнобелем надо брать, -- хохотнул лейтенант.
      -- Во! -- вскрикнул Семен. -- Тоже мне, нашли "лицо кавказской национальности"! У вас рация -- свяжитесь с Центральной, сверите адрес, данные паспорта я помню...
      -- Щас прям! -- оборвал начальник наряда. -- Делать нам нечего! Вот возьмем тебя на тридцать суток, тогда и разберемся.
      Но Артист, незаметно подмигнув своим, вдруг качнулся, как пьяный, толкнул плечом дюжего парнягу в бронежилете с автоматом и как бы на миг повис на Пастухе, успев шепнуть:
      -- Сваливайте, живо! С Трубачом! -- и внезапно рухнул на дощатый причал.
      Милиционеры отпрянули. А Семен вскочил, будто подброшенный подкидной доской и кинулся в толпу. Вскрикнули женщины, чья-то услужливая нога высунулась, намереваясь сделать убегающему подножку, но Артист перепрыгнул ее и кинулся вверх по гранитной лестнице. За ним следом метнулся и Олег Мухин.
      -- Рвем когти! -- хриплым шепотом быстро проговорил Пастух и помчался вверх по гранитным ступеням противоположной лестницы, выходящей на набережную. Трубач, Боцман и Док, не рассуждая, бросились за ним.
      Артист миновал верхнюю ступеньку, без труда оторвавшись от преследователей -- физподготовка у тех была явно не та.
      -- Стой, стрелять буду! -- кинул в спину старший под визг шарахнувшихся в разные стороны прохожих. И тот, что был с автоматом, на бегу передернул затвор.
      Злотников тут же остановился и присел на гранитный парапет, с улыбкой поджидая парней в голубых рубашках с погонами. Те подскочили, заломили ему руки.
      -- А в чем, собственно, дело? -- благодушнейшим тоном, уже не делая попыток вырваться, с удивленной улыбкой повторял он. -- Ничего не понимаю! Хватают граждан средь бела дня, применяют насилие...
      Один из наряда с садистским наслаждением вытянул его резиновой дубинкой по спине.
      -- Ой-ей-ей! -- даже не поморщившись и все так же улыбаясь, воскликнул Артист. -- Господа! Граждане! Обратите внимание! Лупцуют мирных людей ни за что ни про что! Чем я провинился, что нарушил?!
      Дрожа от нервного возбуждения, рядом стоял и Муха, сбитый с толку метаморфозой, внезапно произошедшей с товарищем. Как водится, из мгновенно возникшей толпы послышались сердобольные женские голоса:
      -- Совсем озверели! Избивают людей!
      -- В чем дело? -- выступил дюжий мужик, не иначе свой брат, офицер-отставник. -- Что случилось, капитан?
      -- Без документов, хотел удрать...
      -- То есть в каком смысле без документов? -- часто-часто заморгал Семен. -- Пожалуйста, вот мой документы. Скажите лучше -- мой нос вам не понравился. Может, он мне и самому не нравится, что ж теперь делать? Что выросло -- то и есть.
      В толпе засмеялись.
      -- Ты мне тут цирк кончай! -- рявкнул лейтенант. -- То у него нет документов, то они есть! -- Он торопливо пролистывал странички новенького паспорта. -- Та-а-к, та-ак... Злотников Семен Львович... прописан -Вавилова, тридцать семь... квартира сто сорок восемь... А чего тогда убегал?
      -- Испугался очень, -- развел руками Артист и подмигнул Мухе. -- Нервы, знаете ли... проблемы... Трудное детство...
      Лейтенант, видно, не знал, что делать.
      -- Подожди, -- вдруг спохватился один из его подчиненных. -- А остальные-то где? Их же вроде еще четверо было.
      До лейтенанта вдруг что-то дошло.
      -- У с-сука! -- заорал он на Семена. -- А ну в машину!
      -- Да почему, -- кинулся к ним Муха, -- почему в машину, какую машину? Товарищи, да помогите вы, это ж полный беспредел!
      -- И этого тоже в машину! -- вновь заорал лейтенант.
      -- Ну так и я с вами! -- гаркнул мужик, похожий на отставника. -- А то знаю -- привезете сейчас, изметелите парней, а после с вас и взятки гладки.
      -- Да, да, поезжайте! -- закричали в толпе. -- Поезжайте обязательно!
      -- Вы из какого отделения? -- подскочила какая-то дамочка в дорогих очках. -- Я тоже поеду!
      -- Спасибо вам большое! -- обернувшись, сердечно поблагодарил их Мухин.
      Их затолкали в два патрульных милицейских "жигуленка", и машины тронулись с места.
      * * *
      -- Артист он и есть Артист, -- переводя дух, сказал Пастухов, выглядывая из арки соседнего дома.
      -- Что-то я ничего не пойму, -- сказал Боцман, -- Чего это он?
      -- А ты подумай, -- строго ответил Пастух. Боцман подумал, но на лице его сохранилось прежнее недоумевающее выражение.
      -- Тьфу! -- плюнул Док. -- И до меня только сейчас дошло! "Дорожный патруль"! Колькина будка у них наверняка есть. Отвел Артист от нас этих архаровцев. Ну а дальше-то что будет? Нас же осталось двое и двое.
      -- Как-нибудь выкрутятся ребята. Брать их не на чем.
      -- Ну да, -- сказал Док, -- если только не подвалят те, что заявились ночью.
      -- Надо деваться куда-то, -- сказал Боцман. -- Фото в "Патруле" -- не хрен собачий. Колькина личность наверняка теперь у каждого постового.
      * * *
      Артиста и Муху привезли в обычное замызганное отделение. Их уж собрались пихнуть за решетку в дежурке, где полным-полно было всякого лихого уличного народа, но Артист закричал, что требует начальника, сейчас же, немедленно, что творится, мол, форменный произвол, и его с Мухой оставили перед барьерчиком, за которым сидел унылый дежурный, одуревший от криков, матерщины и расквашенных пьяных морд. Лейтенант, перегнувшись, что-то пошептал коллеге, и тот протянул ему листок протокола о задержании, но отставник, решивший грудью встать за правое дело, вдруг гаркнул привычным командирским басом:
      -- Товарищ дежурный! Я свидетель, и вот эта дама -- тоже. Мы все видели. Ребят взяли ни за что.
      -- Ну, так в чем дело? -- закрутил головой дежурный, попеременно переводя взгляд со скромно сидящих задержанных на свидетеля-доброхота и ретивого лейтенанта. -- Давайте объясняйте...
      Артист поднялся, и с доверительной улыбкой обратился к нему как к полноправному вершителю истинной справедливости.
      -- Понимаете, лейтенант, я мог бы, конечно, жаловаться, мог бы устроить грандиозный скандал... Но это не нужно ни мне, ни вам, верно?
      -- Ну, говорите, говорите, в чем дело.
      -- Ваш товарищ потребовал документы, -- начал Семен. -- Я предъявил документы, они у вашего лейтенанта -- мой паспорт и паспорт моего друга.
      -- Ничего не понимаю. -- Дежурный даже глаза прикрыл: пытаясь сосредоточиться.
      -- Ха... -- выдохнул Семен с вековой скорбью в глазах. -- В общем, разрешите мне позвонить.
      -- Кому?
      -- Родственнику, дяде... Вы же не можете отказать гражданину в такой мелочи.
      -- Давайте номер, я сам наберу, -- сказал дежурный.
      Семен назвал семь цифр. Это был тот самый телефон, которым они имели право воспользоваться только в крайнем случае.
      Артист и Муха с нетерпением смотрели на аппарат. Наконец дежурный сказал в трубку:
      -- Здравия желаю! Дежурный сто восемьдесят первого отделения лейтенант Квашнин. -- Поднял глаза на Артиста: -- Кого позвать?
      -- Дядю Костю.
      -- Здравствуйте, дядю Костю позовите, -- продолжил дежурный. -- Дядя Костя? Гражданин Злотников Семен Львович приходится вам племянником, так? Он находится у нас, задержан. Передаю трубку.
      -- Что стряслось? -- быстро заговорил на том конце провода Голубков. -Куда вы делись? Докладывай, племянничек!
      -- Беда, -- дрожащим от волнения и обиды голосом проговорил Артист. -Вы меня хорошо слышите, дядя Костя?
      -- Слышу хорошо, говори!
      По голосу Артиста Голубкову стало ясно, что произошло действительно нечто непредвиденное и чрезвычайное.
      -- Шли мы по городу с ребятами, а тут ни с того ни с сего пришлось прощаться и расставаться. Мы туда, а они -- сюда. Понимаете?
      -- Не совсем, -- сказал Голубков. -- Скажи яснее.
      -- Были мы все вместе, а теперь, как в песне -- "ты налево, я направо, ну и до свидания".
      -- Вы чего это, чего мелете? -- вскинулся дежурный. -- При чем здесь песни?
      -- Понял тебя, -- наконец сориентировался Голубков. -- Вы разделились?
      -- Ну да, да! -- воскликнул Семен. -- Мы-то думали к Быкову заехать. А тут, оказывается, еще и Валерий Павлович вызывает, ну тот, знаете?.. Летчик. Друг нашего дяди Мони! Хоть разорвись!
      -- Понял, понял, -- воскликнул Константин Дмитриевич, -- все понял. Ну спасибо, племянник, ну удружил! Тащись теперь невесть куда. Ладно. Сидите там в отделении и ждите меня. Сейчас приеду, попробую договориться...
      Артист вернул трубку дежурному. Он и Муха не слышали, что сказал полковник Голубков лейтенанту, но лицо последнего сразу смягчилось.
      -- Вы уж извините нас. Видно, ошибочка вышла, -- сказал дежурный, возвращая им паспорта. -- Можете идти. И вы, граждане свидетели. Все свободны. А ты, Баландин, в другой раз смотри, кого хватаешь...
      Однако, к удивлению дежурного, задержанные уходить не спешили. Они остались в милиции, скромно сидели на продавленных стульях около дежурной части, тихо переговаривались и поглядывали на часы в ожидании Константина Дмитриевича.
      -- Понял он? -- спросил Муха.
      -- Да вроде... -- кивнул Артист.
      -- Слушай, а при чем здесь какой-то... дядя Моня?
      -- Не врубился? -- улыбнулся Артист. -- Это станция Монино, как раз рядом с Чкаловской. Олег мотнул головой и усмехнулся.
      * * *
      Звонок Артиста по спецтелефону был для полковника Голубкова самым радостным событием этого тяжкого дня. На много часов он утратил связь с отрядом Пастухова. В то же время это известие еще туже затягивало запутанный узел, который им с Нифонтовым надлежало развязать.
      Как следовало из сообщения Артиста, на горизонте внезапно возник аэродром в Чкаловской. Что еще могло скрываться под "Валерием Павловичем" и "дядей Моней", как не эта крупнейшая воздушная база, которую он узнал как свои пять пальцев за многие годы, когда улетал с нее в Афганистан, Литву, на север и на юг, а в последние годы -- в Чечню и Таджикистан. Сообщение Артиста как будто мгновенно соединило в замкнутую цепь разрозненные провода. Последние месяцы они отслеживали и брали на заметку буквально всякую мелочь, так или иначе имевшую отношение к ракете "Зодиак", ее двигателю "РД-018" и топливу ФФ-2.
      И как выяснилось, именно с аэродрома в Чкаловской был намечен вылет гигантского военно-транспортного самолета АН-124 "Руслан" с разобранной ракетой "Зодиак" и макетом двигателя на борту. Как было решено на заседании правительства, это новейшее изделие военно-космической технологии отправлялось прямым рейсом в Сингапур, на открывающийся через неделю международный салон.
      * * *
      Два милицейских "жигуленка" унеслись куда-то по набережной, увозя Муху и Артиста.
      -- Эх, -- воскликнул Пастух, -- хотел бы я знать, случайная была проверка или по нашу душу.
      -- Теперь не узнаем, -- сказал Док. Они быстро уходили дворами в сторону от Москвы-реки.
      -- И попрощаться не успели, -- вздохнул Трубач. -- Когда увидимся-то теперь?
      Никто не ответил ему. Но все подумали одно: увидятся ли вообще когда-нибудь.
      -- Йе-о!.. Да у них ведь и денег-то нет, -- вдруг вспомнил Боцман. -Ни копейки не осталось.
      -- Не гони печаль, -- оборвал его Пастух и нервно потер щеку. -- Надо дать знать дяде Косте. Семка и сам сообразит, но лучше подстраховаться.
      Они нашли телефон-автомат, предусмотрительный Боцман достал из кармана несколько жетонов. Пастух набрал номер, подождал...
      -- Не берет трубку.
      -- Как поступим? -- спросил Док.
      -- Ну а что, собственно? -- пожал плечами Пастух. -- Задача поставлена, цель ясна. Что еще надо? Работаем в автономном режиме. Не привыкать...
      -- Однако опасно шибко, начальник, -- с "чукотским" акцентом заметил Боцман и цыкнул зубом.
      -- А что теперь не опасно? Выхода нет, -- покачал головой Пастух.
      Они проходили мимо детской площадки. Никого не было там. Пустая голубая лавочка стояла под кленом.
      -- Ну что? -- вздохнул Док. -- Видно, и нам расходиться теперь. Разделимся по двое, дождемся часа пик, а после... Ну, присели на дорожку.
      Они сидели на голубой лавочке плечом к плечу, глядя в солнечное небо, на зелень листвы, на дома, на какие-то заборчики... Чье-то белье чуть колыхалось на веревке, в песочнице валялось забытое малышом зеленое пластмассовое ведерко... Город жил, чего-то ждал, на что-то надеялся. И никто знать не знал, что предстояло им.
      Сидели не шевелясь, впитывая в себя эти минуты сосредоточенного безмолвия.
      Пастух встал.
      -- Все, парни! Обнялись, разошлись! Все четверо поочередно крепко стиснули друг друга, коротко взглянули в глаза, кивнули и быстро, не оглядываясь, зашагали по двое в разные стороны.
      * * *
      -- Слушай, Боцман, -- сказал Пастухов, когда они вышли на какую-то неприметную улицу, -- ты сколько раз бывал на аэродроме в Чкаловской?
      -- Что я, считал? -- пожал плечами Хохлов. -- Раз двадцать, может. Улетал, прилетал... Ты это к чему?
      -- А вот припомни, Митя, много ты видел там штатских? В пижонских шпаковских курточках и джинсах "леви-страус"?
      -- Эх, -- стукнул себя по лбу Боцман, -- что же делать?
      -- Как говорит Артист, "за что люблю я наши времена"... Лично я люблю их за свободу выбора и широту ассортимента. Кстати, и время убьем. С барышнями побазлаем... Знаю я один такой неприметный магазинчик.
      Минут через сорок они уже переодевались в подсобке магазинчика, заваленной разным привозным и нашим тряпьем.
      Пастух сбросил свою легкую куртку и уже хотел было напялить серо-буро-зеленую пятнистую робу, когда Боцман вдруг засмеялся.
      -- Запасливый ты, как моя бабка. Тоже вечно булавки за подкладку вкалывала.
      И он показал серебристую булавочную головку на внутренней стороне полы старой куртки Пастуха.
      Пастух поднес ее к глазам.
      -- Вот так клюква, блин! -- Он вытащил булавку. -- Вот ведь как интересно.
      -- Думаешь, "клоп"? -- спросил Боцман.
      -- И думать нечего. Когда только успели приладить? Надо вспомнить. Хотя бы попытаться.
      Он напряг память, но ничего в голову не приходило.
      -- А ну подожди, -- сказал Пастух и снова надел эту куртку. -- Где она была? Вот тут? Ну-ка, Боцман, попробуй потяни за фалду.
      И едва Хохлов прикоснулся к его куртке в том месте, где была булавка, Пастух тотчас вспомнил то же ощущение минувшей ночью -- он поднимался по железной лесенке в вагон, когда чья-то рука вот так же потянула за куртку.
      -- Вспомнил! -- воскликнул Пастух. -- Это тот, с "мицубиси", который встретил нас. И думать нечего -- он!
      -- Что теперь делать с ней? -- спросил Боцман.
      -- А ничего.
      Пастух бросил булавку на пол и расплющил ее подошвой нового ботинка армейского образца.
      Через пять минут они оба были облачены в такую обычную теперь в городе военизированную камуфляжную форму -- удобные пятнисто-зеленые одеяния и высокие ботинки, в которых оба сразу почувствовали себя уверенно.
      -- Неплохо, -- сказал Боцман, придирчиво разглядывая друга. -- Ты даже слегка смахиваешь, Серега, на военного человека.
      -- Служил когда-то, -- кивнул Пастух. -- Пришлось.
      -- Одно паршиво, -- сказал Боцман, -- новье. За километр видать.
      -- Ну эт-то мы щас исправим, -- сказал Пастухов. -- Айда, обомнем маленько.
      Тот, кто увидел бы их через пару минут, наверняка решил бы, что у них с головами нешуточные проблемы.
      Уединившись в темном пыльном подъезде, два совершенно трезвых молодых человека деловито боролись, сосредоточенно катались по площадке, вставали на ноги, отряхивались, обрызгивали друг друга из большущей бутыли минеральной водой "Вера" и вновь катались по полу, а затем подходили к замызганному окну и критически разглядывали друг друга.
      -- На швах еще пыли вотри, -- наставительно говорил Боцман. -- Локти, локти погуще и коленки. А главное -- на заднице. Самое ходовое место...
      -- Как бы не переборщить, -- бормотал Пастух, -- а то на губу упекут за неряшливый вид. Погончики бы нам еще, нашивочки, эмблемки...
      -- Перебьются, -- сказал Боцман. -- Там же вольнонаемных до и больше. Все в таких формах. Они доводили себя до кондиции долго и с удовольствием, до жаркого пота, и вышли из парадного изрядно потрепанные, как бы покипевшие в семи котлах. И когда у метро тормознул мимоходом комендантский патруль при бляхах и штык-ножах и несколько разочарованно проверил их гражданские паспорта, Боцман и Пастух заключили, что усилия были не напрасными.
      * * *
      Черный служебный "Вольво-850" быстро мчался по Ярославскому шоссе, приближаясь к Москве. Едва миновали Абрамцево, в машине Роберта Николаевича загудел телефон. Он снял трубку и невольно сжался, впервые после того памятного совещания услышав голос того, о ком думал весь этот месяц и кого страшился услышать.
      -- Здравствуйте, Андрей Терентьевич, -- упавшим голосом ответил он на приветствие Черемисина. -- Как я рад, что вы мне позвонили.
      -- Позвольте усомниться, -- желчно усмехнулся старик. -- Мы проработали вместе пятнадцать лет. Так что мое отношение к лицемерам и фарисеям вам известно. Я бы никогда не позвонил вам, если бы, так сказать, не событие чрезвычайное. Несмотря на мои возражения, вы все-таки отправляете в Сингапур на авиасалон ракету с нашим "Зодиаком". Пусть так... Пусть моим мнением пренебрегли -- пинать мертвого льва у нас всегда охотников хватало. Однако, сведения о смерти льва, как говорится, сильно преувеличены. Я еще жив и в здравом уме. И я не допущу того, что вы затеяли.
      -- Простите, Андрей Терентьевич, -- смешался Стенин, вдруг ощутив, что неясная давешняя тревога, нахлынувшая после разговора с Курцевским, с новой силой наваливается на него. -- Я что-то не пойму... Ведь вы же знаете -- мы отправляем натурный макет. Вы согласились с этим. Одно сопло, торчащее из нижней части носителя. Там будет только пустая оболочка ракеты с имитацией начинки. Поверьте, это будет выглядеть весьма внушительно и...
      -- Зачем вы лжете?! -- перебил его Черемисин. -- Что за мерзость! Мне только что позвонили с "Апогея". Им приказано смонтировать и установить в моторный отсек ракеты настоящий двигатель! И вы, генеральный, не знаете об этом?
      Стенин от души рассмеялся.
      -- Этого не может быть, Андрей Терентьевич, это же чистый бред. Кто вам сказал? Просто курам на смех! То же самое, что в витринный манекен вставить живое сердце.
      -- После того, что случилось, я могу поверить всему. Но вам, сударь мой, я уже не верю. Не взыщите -- я немедленно отправляюсь в ФСБ! Пусть они разберутся, что тут правда, что ложь, где бред, а где истина!
      Черемисин бросил трубку.
      Стенин смотрел вперед через ветровое стекло, но не видел ничего -- ни залитого солнцем вечернего шоссе, ни разноцветных машин, ни деревьев...
      Накатила мертвящая истома, как перед обмороком. Он ничего не мог понять. Вдруг острое желание бросить все, забыть, забиться в какую-нибудь темную щель охватило его.
      Миновали Мытищи, впереди виднелась Москва, игла Останкинской телебашни уже прокалывала впереди столичное небо.
      * * *
      -- Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, -- быстро говорил Голубков, когда они с Артистом и Мухой уходили задними дворами от приземистого строения отделения милиции. -- Просто неслыханная удача, что вас сцапали эти охламоны.
      -- Ну... мы им тут сами маленько помогли, -- засмеялся Семен. -- Надо же было найти какой-нибудь способ, чтоб побыстрей ввести вас в курс текущих событий. А в чем удача?
      -- Как вы знаете, в нашей операции задействован предельно узкий круг лиц. Предельно узкий! Мы не хотели бы подключать кого-то еще. Только самые доверенные. А вы уже в курсе дела, в работе, понимаете задачу... И вот сейчас, когда позарез нужны, вы оказались в моем распоряжении.
      -- По воле судьбы или по воле рока? Как сказал бы принц Датский, "вот в чем вопрос", -- усмехнулся Артист. -- Ладно, шучу. Простите, Константин Дмитриевич. Мы слушаем вас.
      -- Сегодня днем нам сообщили, -- продолжал Голубков, -- что топливо двигателя, видимо, уже в пути. Его образцы похитили в лаборатории неделю назад.
      -- Ну и при чем тут мы? -- не понял Артист.
      -- Тут понимаете какая связка... Без этого топлива сам по себе двигатель мало чего стоит. Так что возможному покупателю железо и горючее требуются только одновременно.
      -- В одном флаконе, -- кивнул Артист.
      -- Вот-вот. Тот, кого мы считаем таким потенциальным покупателем, это, конечно, знает. И отвалит деньги продавцам не раньше, чем сразу получит и то и другое. А для тех, кто намерен толкнуть весь этот комплекс, вопрос времени -- то есть скорейшего получения денег -- играет важную роль...
      -- Что ж, я отлично понимаю и тех и других, -- вставил Артист.
      -- В общем, так, Семен... -- сказал Голубков. -- Как у тебя с вождением автомобиля в экстремальных условиях? Тебе, Олег, после гонок на выживание задавать такой вопрос было бы просто неприлично.