Конюшни выглядели непрезентабельно: стены из побеленного камня, шиферная кровля. Сразу за ними находился внешний барьер Лоуспасса – толстая стена с проходом наверху. Я провел там много часов, расхаживая туда и обратно по бревенчатому полу, посыпанному, чтобы не скользить, песком.
Я оперся на дверной косяк, ожидая прихода Жени.
В каждом помещении крепости находилось множество людей, большинство из них – раненые. Однако единственный звук, который я сейчас слышал, – это сопенье и фырканье привязанных лошадей. Кто-то из них почувствовал мое присутствие и заржал, стуча копытом по насыпному полу. С сеновала, расположенного на чердаке, мне на нос упала соломинка, и я смахнул ее. Еще несколько приземлились мне на голову, и я тут же их стряхнул, ибо волосы были моей гордостью.
Скоро я окажусь в Замке со всеми его удобствами – горячей водой, чистой одеждой, легальными наркотиками и моей женой. Еще одна соломинка упала сверху. Длинная фиолетовая черта разрезала небо. Я наблюдал, как она постепенно светлела, становясь сначала лиловой, а затем – темно-красной. Когда взошло солнце, она превратилась в узкую карандашную полоску на бледно-голубом небе.
Я ждал Женю. Я безумно желал ее и безумно боялся, что никогда больше ее не увижу. Она могла затеряться в горах, и даже если бы я ждал ее в Скри в самый страшный буран, не было никакой гарантии, что ей захочется наведаться в «Филигранного паука». Даже если бы я выследил ее – а я отличный следопыт, – то вряд ли смог бы поймать.
То, что делает меня великим, одновременно и отдаляет меня от других. Если бы я был чистокровным неженатым риданнцем, то Женя вышла бы за меня замуж и с согласия императора вошла бы в Замковый Круг бессмертных. Но нет! Мой отец был авианцем, и благодаря сочетанию авианских крыльев и худощавого риданнского телосложения я получил способность летать, и поэтому Женя смотрит на меня как на сумасшедшего. В риданнской культуре приняты ранние браки, и, как правило, мужья помогают растить детей, пока худые от природы риданнские женщины восстанавливаются после родовой травмы и вновь обретают способность развивать подходящую для охоты скорость. Новорожденного риданнца кладут на пол – он может сразу подняться. К концу дня он начинает ходить, а к концу недели – уже носится туда-сюда.
Еще несколько минут я насиловал свой мозг старым, знакомым до боли вопросом: каким образом авианский торговец и насильник – мой отец – сумел поймать девушку-риданнку?
Время лечит не все раны. Некоторые поступки можно четко разглядеть и понять только сквозь призму прожитых лет. Мучительные воспоминания не исчезают, наоборот, со временем они все более тяжкой ношей ложатся на плечи. Это поступки, свидетелей которым нет и в которых я отчаянно хочу покаяться, однако тогда я погибну. Они постоянно приходят ко мне в ночных кошмарах, и это – мое наказание.
Конюх, громко зевнув, отвлек меня от тягостных воспоминаний. Он был одет в ярко-красный замшевый жилет, обрезанный сзади для крыльев. Он проскочил мимо и, увидев меня, явно удивился, но все же сумел выдавить из себя приветствие:
– Доброе утро, Вестник.
– Хорошее утро для полета, – ответил я.
Он взглянул на мои маховые перья метровой длины. Сами крылья были сложены под плащом, и оттого он сильно топорщился, приоткрывая мои мускулистые ноги. Слуга никогда не видел у других людей ничего подобного. Он кивнул в сторону двери.
– Приготовить вашу скаковую лошадь?
– Нет. Мне нужна черная кобыла, на которой я ездил вчера.
– Это лошадь Мерганзера. Из Рачиса. Зовут Шарабия.
– Приведи ее и убедись, что вся сбруя в порядке.
– Как прикажете, Комета.
– Мне плевать на украшения, но ей придется проделать долгий путь, так что она должна быть хорошо подготовлена. А теперь оставь меня.
Оставь меня с моей печалью. Я все еще ждал Женю, поглядывая на крыши, по которым она часто лазала, мечтая увидеть лед у внешнего барьера и сосульки на парапетах. Я все ждал и ждал, и вздрогнул, различив над головой легкий шорох. Я замер, но, услышав смешок, взглянул наверх и в щели между досок увидел глаза – узкие золотистые зрачки, в которых отражалось солнце. Женя, вытянувшись, лежала на сеновале. Она выдернула еще одну соломинку из своей импровизированной постели и бросила в меня хихикая и просовывая в щель свои длинные пальцы. Я быстро схватился за нижний брус и поднялся наверх, надеясь поваляться там с ней, однако, когда я забрался на сеновал и упал в солому, она легко спрыгнула вниз и быстро, на цыпочках, засеменила между стойлами, обращаясь к лошадям:
– Вы хорошие? Нет, я так не думаю. Плохая лошадь, хорошая лошадь? Что насчет тебя?
Ее тело свисало с узких прямых плеч как с вешалки – так же, как свисало лицо со скул. Белое, как бумага, треугольное лицо-оригами с большими, словно нарисованными химическим карандашом кругами под глазами от недостатка сна.
– Госпожа! Моя госпожа!
Я спрыгнул вниз и, припав к ее ногам, зарылся лицом в шнуровку ее сапог. Она попыталась пнуть меня в нос. Я потянул ее за отворот сапога, но она осталась стоять да еще и приняла грозный вид.
– Мне жаль, что так произошло, – умолял я. – Прошу, прости меня. Я хочу тебе помочь.
Она больно ущипнула меня за плечо, ее длинные ногти впились в кожу. Я представил, как она нагибается и кусает меня за язык.
– Говори на скри! – потребовала Женя. – Я… не очень хорошо говорю по-авиански.
Это испортило бы мою мольбу, поскольку в нашем родном языке отсутствуют слова «извини» или «прощать». Никогда не доверяй языку, в котором нет будущего времени, но есть двадцать разных слов, обозначающих пьянство.
– Теперь ты со мной в безопасности. То, что мы сделали, было неправильно. Во всяком случае, авианцы сочли бы это неправильным. Я сожалею и хочу как-то отблагодарить тебя, Женя. Идем во двор, я помогу тебе вернуться в горы.
– Все лошади – испорченные твари. Они кусаются!
– Я нашел одну, которая, похоже, не возражает, чтобы ее наездницей была риданнка.
– Ах, черт тебя раздери, неужели?
Не искушай меня. Очень сложно находиться рядом с тобой и держать себя в руках. Порхающая с места на место девчонка оказалась достаточно близко для того, чтобы я смог схватить ее. Или просто вытащить нож и прижать ее к стене. Желание взять ее обуревало меня. Черт, никто не узнает, к тому же никому нет дела!
– Я видел, как ты поймала мышь. Не заставляй меня так же играть с тобой.
Она отбросила назад волосы и, пригнувшись под сеновалом, выбежала из конюшни.
Солдаты, отобранные для эскорта Станиэля, собирались во дворе крепости. Звон оружия и амуниции заполнил все вокруг. Солдаты прилаживали седельные ремни, сворачивали спальные мешки, скручивали цигарки и смачно жевали сочные сэндвичи с беконом.
Я увидел, что один из них осматривает свой меч, однако большинство солдат уже упаковали начищенное оружие. Они крепили к седлам небольшие барабаны, раскрашенные золотистым, аметистовым и синим цветами, вставляли перья и усики Насекомых в волосы. Уланы развернули разноцветные попоны, которые использовали как подушки. Копья превратились в древки для вымпелов – голубых и цвета слоновой кости, украшенных изображениями белокрылых орлов, башен, собаки с жемчужными глазами и ястреба с хохолком из разноцветных перьев.
Хромоногий солдат оперся на свое копье, и друзья помогли ему забраться в седло. В его волосах до сих пор виднелись синие пряди – в этот цвет самые дерзкие и желавшие выделиться воины красили волосы перед боем. Несколько человек довольно посмеивались, радуясь возвращению в Авию, но большинство молчали, держа в уме приказы Станиэля. Я заметил флаг с изображением черной ласточки с расправленными крыльями – символом Роу-Та поместья моей жены, – и узнал в коренастом человеке державшем его, тамошнего стража, однако я не мог заговорить с ним, пока рядом со мной, подобно пуме, расхаживала Женя.
Она вставила ногу в стремя и оказалась верхом на лошади, прежде чем я успел понять, что происходит. Животное принялось лягаться, вставать на дыбы – в общем, делало все, чтобы сбросить с себя наездницу. Та вцепилась обеими руками, похожими на натянутые веревки, в гриву. Авианские солдаты оторвались от сборов и, широко раскрыв глаза и рты, наблюдали за происходящим.
Я скорчил им рожу.
– Хотите поймать всех лоуспасских мух? Занимайтесь своими делами!
Женя тем временем подчинила себе Шарабию, причем самым простым способом – она позволила лошади вымотаться, и та оставила попытки сбросить риданнку.
– Обещай не есть лошадь, Женя… Хотя бы пока не доберешься до Дарклинга. Вот мой компас.
Я показал ей серебряный приборчик и попытался объяснить, что это такое, но она взвизгнула: «Симпатичная!» – и начала его трясти, заставляя разрисованную стрелку вращаться. Ей это нравилось. Мне пришлось вырвать компас из ее когтей.
– Закат должен оставаться у тебя за спиной, – втолковывал я. – Эти холмы постепенно превращаются в горы, так что если ты будешь ехать прямо, то доберешься до торгового тракта, и по нему – до Скри.
Женя оскалилась в безумной ухмылке. Я вытащил из сапога нож и отдал ей. Если компас оказался бесполезен, то, может быть, пригодится хоть и маленький, но острый клинок?
– Если по дороге повстречаются Насекомые или воры, тебе он понадобится. Помни, Насекомых слишком сложно укусить. Рази их в голову.
– Да, Шира.
Я хотел попросить ее о поцелуе, но такая сентиментальность была не в ее стиле. Вместо этого я легонько сжал ее прохладную, бледную руку с нарисованными на заостренных ногтях белыми полумесяцами. Я всегда буду помнить ее холодную, как мрамор, кожу. Контраст между ней и теплыми перышками моей жены до сих пор приводит меня в трепет. Я подумал: до чего же они разные, но как сильно я хочу их обеих. Наверное, это потому, что во мне есть что-то от каждой из них, но в то же время я – ни то и ни другое.
– Все, что тебе нужно, – это сугроб, чтобы лечь в него, и тогда ты почувствуешь себя здоровой, как Райн, – сказал я Жене.
Ворота открылись, Женя выехала из Лоуспасса, а потом пустила недовольную лошадь в галоп. Она не оглядывалась, но я знал, что она улыбалась.
Некоторые вещи не принадлежат тебе и никогда не будут принадлежать, как бы хорошо или давно ты их ни знал. Я должен был позволить Жене покинуть меня, поскольку страсть к ней разрушала мою душу. Впрочем, я никогда не понимал, чем плоха тяга к саморазрушению.
Я щедро заплатил старшему конюху и, погрузившись в размышления, направился в свою комнату. Чтобы обрести мир и покой в душе, надо отказаться от того, чем дорожишь. Нельзя двигаться дальше, если продолжаешь цепляться за прошлое. И даже бессмертные должны развиваться. Страсть к риданнской девушке тянула меня назад. Я знал, что следует ее отпустить. Но обрел ли я покой? А, к чертям. Я приготовил большую дозу дури и вколол ее. Этого было достаточно для Перевоплощения.
ГЛАВА 4
В Перевоплощении Кезия с ножовкой в руке прятался в Ауреате. Мы стояли в тени толстой, сверкающей стены, которая тянулась, насколько хватало глаз. Я был симпатичным, хоть и немного костлявым человеком в черно-белых одеждах, отражавшихся в блестящей поверхности стены как разные оттенки желтого. Кезия не носил одежды. Он был ящером размером с человека и ходил на сильных задних ногах, а слаборазвитые передние лапы, как правило, прижимал к груди. Удлиненная пасть была полна острых зубов, чешуйчатую кожу усеивали серо-зеленые пятна. Я отчаянно, с помощью знаков и яростного шепота, пытался увести Кезию обратно в бар.
Я начал поиски Данлина Рейчизуотера в Эпсилоне там же, где его оставил, – в заведении, которое принадлежало самому ящеру и носило гордое имя «Воловьи яйца». Однако короля там больше не было, к тому же я услышал от картежников, что Фелисития тоже ушел. Никто не мог объяснить мне куда и зачем. Затем я проверил свой замок Сливеркей, как обычно, оказавшийся пустым и неприбранным. Поиски Кезии, которого я хотел расспросить о Данлине, привели меня в Ауреату.
Ящер придерживался мнения, что временные ночные работники бара вроде Фелиситии были бесполезными бродягами. Ему было лучше без них и вообще без авианцев, Независимо от их королевского происхождения.
– Днем они разбегаются, парень, кто знает куда? Присоединяйся ко мне, и мы оба разбогатеем.
– Это обиталище зубцов. Если они нас поймают, то убьют на месте!
– Она сделано из чистого золота! – прошипел Кезия.
Он повернулся, чтобы лучше видеть меня, поскольку его глаза были расположены по бокам головы.
– Я знаю!
– Так что если мы вырежем кусок, то…
– Вырежем?! Ты в своем уме?
– Т-с-с-с! Тогда нам больше не придется работать.
– Но бар…
– Плевать на бар, парень, ты только взгляни на это…
Он жестом велел мне присесть и указал на зазубренные следы от пилы, образовавшие треугольник у основания золотой стены. Выпиленный клиновидный кусок соединялся с ней на отрезке не более чем полсантиметра.
– Почти богаты, – прошептал Кезия.
– Жадный ублюдок.
Я наблюдал за тем, как ножовка вгрызалась в стену. Кезия быстро пилил, ухватившись за рукоятку задней ногой и балансируя на другой. Кусок золота отделился от стены и упал. Кезия поймал его когтями и быстро завернул в кусок ткани.
– Уходим, – рявкнул он.
Мы подобрались к краю стены и осторожно выглянули из-за угла. Там стояла большая группа зубцов, молча наблюдавших за нами.
Татуировки покрывали их голубую, обгоревшую почти до синевы кожу, испещренную шрамами. У каждого зубца на спине имелся плоский черный панцирь, покрытый завитками и петлями золотой проволоки. У самого огромного из них на лбу росли короткие рога. Толстые пальцы с изогнутыми когтями сжались в кулаки. Двадцать пар глаз без зрачков моргнули. Зубцы медленно оскалились – перед нами возник целый лес похожих на толстые иглы зубов.
Обладая гораздо более хорошей реакцией, чем Кезия, я развернулся и побежал. Мчась по выложенной золотыми слитками дороге, я оглянулся и увидел, что ящер принял боевую стойку и зарычал.
– Давай сюда! – крикнул я.
– Удирай, – прорычал он в ответ, обнажив свои ужасные зубы. – Трус!
Зубцы окружили его. Самый маленький из них был на голову выше Кезии. Под синей кожей буграми перекатывались мускулы. Ящер ударил ближайшего к нему зубца. Его когти вспороли брюхо противника, и розовые кишки вывалились наружу. Второй зубец прикончил соплеменника и впился зубами ему в ногу.
Кезия махнул хвостом и, попав каннибалу в затылок, мгновенно убил его. Зубец рухнул на свой обед. Ящер увернулся от следующего хищника, укусил его, и тот вынужден был попятиться назад. Кезия снова пнул кого-то задней лапой, и тут его коготь запутался в проволоке, украшавшей панцирь врага. Двое зубцов бросились вперед и схватили Кезию за ногу. Ящер качнулся и упал.
Я видел, как зубцы окружили Кезию, вцепились в него когтистыми лапами и начали рвать на части. Те, кто завладел головой, стали тянуть налево, остальные, удерживавшие ноги, – направо. Раздался звук, словно лопнуло несколько веревок, а потом я услышал треск. Это переломился хребет ящера. Один из зубцов вонзил зубы в его чешуйчатый хвост, другой начал выковыривать длинные клыки из челюсти. Кезия орал. Синие пальцы нажали ему на глаза, выдавливая их из глазниц. Ему вырвали язык, и зубцы принялись драться за него. Другие с хрустом пережевывали пальцы ящера.
Один из зубцов вытащил прямую кишку Кезии и сжал ее, чтобы темная желчь вылилась на камни. Приставив конец кишки к губам, он надул ее, а потом несколько раз свернул. Получился воздушный шарик в форме собачки. Зубцы покатились со смеху.
Беспомощный, я убегал прочь. Монстры обратили наконец на меня внимание и бросились следом. Золотая дорога содрогалась под их ногами. Я почувствовал их запах – – вонь гниющего мяса. Они не могли добраться до меня. Очень трудно поймать такого испуганного риданнца, как я. Однако они не прекращали погони.
Я несся вприпрыжку, иногда поскальзываясь, по золотой дороге, которая сузилась и резко повернула. Это было Колено города. Священные здания со ступенчатыми фронтонами стояли вплотную друг к другу вдоль дороги. Красное золото, белое золото. Запах опаленной плоти. Зловоние разлагающейся крови и экскрементов ящеров. Я припустил вдоль Голени города.
Голень, Икра, площадь Лодыжки. В центре находилось круглое здание, заполненное зубцами. На них были только набедренные повязки, а на ногах – ремни. Согласно обычаю зубцы обливали ноги жидким золотом, которое впитывалось в кожу. Из-за этого казалось, будто они росли прямо из дороги, постепенно приобретая свой естественный синий цвет. Я резко остановился перед ними. Зубцы, гнавшиеся за мной, сгрудились позади, тыча в мою сторону своими когтистыми лапами. Они напоминали вонючую стену мускулов.
Я положил руку на рукоять меча и понял, что он исчез. Я попытался взлететь, но не смог. Зубцы напряглись, собираясь броситься на меня.
– Шира! – раздался голос слева от меня.
Я взглянул туда и увидел светловолосую девушку, закутанную в плащ. Еще секунду назад там никого не было.
Зубцам она не очень понравилась. Забыв обо мне, они двинулись к ней, и я закричал, решив, что сейчас ее разорвут на части. Незнакомка отбросила в сторону плащ, и оказалось, что это была ее единственная одежда. Она былаочень красива. Зубцы захихикали и облизнулись. Но как только плащ девушки коснулся камней мостовой, ее те-то начало распадаться и постепенно стекать вниз, трансформируясь сначала в изогнутое дерево, потом в корни этого дерева, разбегающиеся толстыми нитями по земле. Последним потеряло форму и уплыло вниз лицо. Наступила тишина.
Некоторые зубцы опустились на одно колено. Другие отпрянули назад. А я просто продолжал кричать. Тело незнакомки превратилось в корабельный трос, сотканный из тончайших нитей плоти. Она проползла через площадь и оказалась у канализационного колодца, где снова превратилась в прекрасную девушку. Она окликнула меня, потом подняла золотую решетку, которую не сдвинул бы даже Тауни, и скользнула внутрь.
Зубцы стали приходить в себя и принялись оглядываться в поисках меня. Я бросился к трубе и последовал за девушкой, слегка оцарапав крылья об узкие стены. От зловония меня тошнило.
Мы оказались в темноте. Синие руки пытались схватить нас, однако не могли дотянуться. Потом в отверстии показались ятаганы, но и на этот раз у зубцов ничего не вышло. Твари начали реветь. Девушка взяла меня за руку, и мы пошли вперед вдоль глубокого золотого желоба, но которому бежала кровь и грязная вода. Поток нес осколки костей, части органов, клочки чьих-то волос, панцири Насекомых и еще какие-то обломки и огрызки, о происхождении которых я не хотел даже думать.
– Это главный сток, – ласково пояснила девушка. – Не советую тебе плавать здесь.
– Что? Кто? Кто ты? – потребовал я ответа.
– Это просто плохой сон, Янт, – проворковала она.
– Откуда ты знаешь мое чертово имя?
Я попытался вырвать свою руку, но это оказалось невозможно.
– Ты должен вернуться обратно в Замок и забыть все это, – велела девушка.
Она прекрасно говорила по-авиански. У нее был приятный голос с очень высоким тембром. Казалось, что одновременно звучит хор из множества голосов. Внезапно на ее щеке появилось несколько отверстий, последовало какое-то неуловимое движение, и плоть тут же затянулась. И вдруг я понял, что она вообще не была однородной. Приглядевшись внимательнее, я в ужасе отпрянул назад. Девушка состояла из тысяч длинных, тонких червей. Переплетаясь между собой и постоянно двигаясь, они создавали иллюзию кожи. Она улыбнулась – точнее, черви, которые были ее губами, на короткое мгновение разделились, чтобы обнажить червей, изображавших зубы.
– Странно видеть столь опытного путешественника таким растерянным, – заметила она.
– Кто ты? – повторил я, содрогаясь от страха.
Я оказался между этим существом и наполненным всякой мерзостью потоком. Девушка снова улыбнулась, словно говоря, что имя ей не требуется, а я – просто идиот. Должно быть, она пришла сюда из очень отдаленных мест – слишком чужой она была.
– Если ты считаешь меня странной, – сказала незнакомка, – то тебе нужно увидеть остальных членов двора.
Она просунула руку сквозь грудь и почесала затылок.
– Двора? Какого двора? Единственный двор находится в Замке!
– Я говорю о королевском дворе. Там обеспокоены. Думаю, и зубцы не очень довольны тобой. – Спокойный, медовый голос странной девушки ласкал меня. Если бы она была невидимой, я бы уже влюбился. – Никогда больше не возвращайся в Ауреату. Никогда не говори с заурийцем.
– Кезия мертв, – сказал я.
Еще одна легкая улыбка.
Я попытался вести себя как можно любезнее.
– Спасибо тебе… Спасибо, что спасла мне жизнь. Возможно, в будущем мне представится возможность оказать тебе такую же услугу, леди. Что я могу сделать сейчас, чтобы отплатить тебе?
– Ты должен отправиться домой и остаться там.
– Только не это!
– Как насчет поцелуя? – спросила она, высунув язык – клубок извивавшихся червей. Кончик языка вдруг стал ярко-красным, как будто черви открыли крохотные пасти и высунули свои собственные язычки.
Я отпрянул назад.
Девушка засмеялась и рассыпалась. Она вновь стекла вниз, разделяясь на множество мелких извивавшихся тварей, которые просачивались между камней и, один за другим шлепаясь в сток, тут же уплывали вместе с течением. Последние из них соединились в некое подобие руки, которая дружелюбно помахала мне на прощание. Я помахал в ответ, не зная, видит ли она меня.
Потом я сел рядом с отвратительным потоком и стал ждать, пока меня вернет обратно. Во время полета в Замок меня наверняка накроет отходняк. Противно предчувствовать похмелье, будучи совершенно трезвым. Мысль о моем жалком теле, лежащем на полу комнаты в холодном Лоуспассе, кишащем Насекомыми, показалась мне отвратительной.
ГЛАВА 5
Даже если бы Замок построили в форме солнечных часов, он не был бы более точен. Летом ровно в три часа дня солнечные лучи проникают через ставни Северо-Западной башни в мою комнату и скользят по столу. Это происходит на протяжении сотен лет. На этот раз они меня разбудили.
Я проснулся, и меня тут же ослепил яркий свет. Я сидел за письменным столом, а моя голова покоилась на груде испорченных таким жестоким обращением бумаг – отчетов и вариантов пресс-релиза по итогам последней военной операции Данлина. Это наверняка означало, что чернила отпечатались на моем лице. Мне придется провести еще одну ночь, переписывая все это с помощью зеркала. Я вздохнул, зевнул и потянулся.
– Ты сам себя уничтожаешь, – раздался позади меня теплый голос. Коричный голос. Запах ванили. Терн.
– Не знал, что ты вернулась, – проговорил я, не оглядываясь.
– Я выехала из Роута прошлым вечером. Прибыла в Замок в полночь. Ты уже крепко спал.
– Хорошо провела время в Роуте, обворожительная моя?
Терн полулежала на тахте, обитой бархатом шоколадного цвета. На груди у нее покоилась раскрытая книга в мягком переплете.
– Нужно починить вот это. – Она указала унизанным кольцами пальцем с длинным накрашенным ногтем на сломанный ставень, через который проникало солнце. – Тогда ничто не помешает тебе спать хоть весь день.
Может показаться странным, но главной причиной моей любви к ней был ее голос. Она выдыхала округлые, мягкие слова подобно тому, как легкое облачко пара поднимается от стакана подогретого вина или какао. Ее слова пахли бренди и сладким сиропом. Я люблю звучание слов, а мое величайшее желание – навсегда погрузиться в медленный, медоточивый голос Терн. Я смотрел на нее с восхищением, согреваемый лучом солнечного света. На ней было неяркое, кремового цвета кружевное платье с длинными рукавами. Шикарная, изящная и утонченная, она напоминала сахарную глазурь, украшавшую шоколадную тахту. Леди, которую я избрал, чтобы даровать ей бессмертие. Девушка, которая для меня лучше всех в мире. Самое прекрасное создание из тех, что я когда-либо встречал. Она начала вращать карамельного цвета зонтик от солнца, гордясь моим вниманием, как ребенок. У нее были темные волосы и мягкая, теплая кожа, оттенком напоминающая демерарский сахар. Красная, почти бордовая помада на губах и легкий макияж цвета шампанского, кофе и лакрицы вокруг глаз подчеркивали прекрасные черты лица.
– Любовь моя, – пробормотал я, – ты так хороша, что я готов тебя съесть.
Терн устремила взгляд в потолок.
– Ты по-прежнему улетаешь, – осуждающе проговорила она.
– Нет. Я завязал.
– Глупости. – Терн недоверчиво покачала головой. – Дорогой, на твоих руках дырок больше, чем в этой крыше.
Я начал судорожно искать возможность уйти от разбора на эту тему. Настойчивость не была сильной стороной моей жены. По опыту я знал, что если некоторое время поблефую, то ее внимание переключится на что-нибудь другое.
– Все будет в порядке.
– Я беспокоюсь о тебе, Янт. Твоя зависимость не была такой сильной вот уже… я даже не упомню, сколько лет.
На самом деле с тех пор, как я в последний раз видел Женю.
– Это все из-за тяжелых воспоминаний о битве и смерти Рейчизуотера, – солгал я, получая удовольствие от заботы Терн.
Я знал, что это до добра не доведет, но мне нравилось наслаждаться ее вниманием и беспокойством. Еще я размышлял, какие тайники можно использовать, если она решит найти и выкинуть весь мой запас наркоты. Для Терн было не совсем естественно так сильно волноваться по поводу моей маленькой слабости. Кроме того, я полагал, что имею право на небольшое удовольствие после всего, через что мне довелось пройти.
– Я хочу помочь тебе завязать.
– Ну, пока я не совсем готов.
Терн вздохнула – она уже не раз слышала это.
– Я завяжу, – пообещал я. – Правда. Я постараюсь.
Терн, без сомнения, различила напряжение в моем голосе и смягчилась. Последняя передозировка напугала меня, и теперь я употреблял меньше дури, боясь снова оказаться в Эпсилоне. Настоятельное требование девушки-червя не появляться больше в Ауреате по-прежнему вызывало панику. Но я больше не хотел об этом думать. Размышления вызывали желание уколоться, а меня и без этого до сих пор трясло.
– Пожалуйста, так и сделай, дорогой. Ты неважно выглядишь – кожа да кости… – Она не смогла продолжить, потому что я упал на тахту, прямо на нее, и начал покрывать ее поцелуями. Она вскрикнула и захихикала. – Оставь меня! М-м-м… Ой!
Я укусил ее за плечо.
– Пойдем в кровать.
– М-м-м. Хорошо. Ах, нет – вот записка для тебя.
Я уставился на нее. Еще работа?
– От кого?
Терн указала на желтую квадратную карточку, лежавшую на каминной доске.
– От Лучника, – ответила она.
Я попытался встать, однако Терн обвила ногами мою талию – довольно приятный трюк. Я осторожно ткнул зонтиком в ее животик, и она освободила меня.
– Молния может подождать, – надула губки Терн.
– Если я ему нужен, то должен идти.
Терн была раздосадована. Я прочел записку Молнии. В ней говорилось: «Приходи как можно быстрее. Затребованное тобой подкрепление прибыло прошлой ночью: губернатор Свэллоу Ондин со своими войсками направляется в Лоуспасс. Из-за катастрофы, постигшей Станиэля, она решила сначала заехать в Замок, и за это я ей благодарен. – Я перевернул карточку. – Но я намерен свернуть тебе шею за то, что ты отправил Свэллоу на фронт. ЛСМ».
Терн вопросительно посмотрела на меня.
– У тебя неприятности.
У нее было такое выражение лица, словно она смотрела на меня поверх очков, которых никогда не носила.
– Мне все равно.
Я начал жадно лизать ее ноги, захватывая губами подол платья. Терн ритмично ласкала мои перья, и я сходил с ума от желания.
– Не повторишь ли ты свой фокус с ногами?
– Вот так? Зачем?
~ Затем, что теперь я могу сделать вот так.
Терн охнула. Даже ее крики были похожи на кусочки кремового торта.
Терн тащила меня за крыло, которое раскрывалось до тех пор, пока она не упала с кровати. Я с характерным щелчком вернул крыло на место.
– Давай поднимайся! Тебе нужно идти.
– Торопятся только смертные. Поцелуй меня еще раз.
– Ты ему нужен!
– Да, любовь моя! Нет, подожди-ка…
– Готов?
– Подожди минуту. Я что-то упустил. Что Молния имел в виду под «катастрофой, постигшей Станиэля»? Какого черта это все значит? И какой сегодня день, в конце концов?
– Пятница.
– Не может быть. Когда я прибыл ко двору, была пятница… О, проклятье! Неужели прошла целая неделя?!
Терн вздохнула. Она имела вполне определенное мнение о наркотических опьянениях, длящихся неделю. Она нащупала на грязном полу свернутую газету и передала ее мне.
«Роут Стандард» рад опровергнуть предыдущую информацию и сообщить вам, что после вчерашней катастрофы его величество король Станиэль достиг дворца Рейчизуотеров живым и невредимым. Он не пострадал и даже сделал заявление, в котором воздал должное своему гвардейцу (полный текст на странице 2), преданно защищавшему его после того, как семь восьмых колонны было уничтожено. «Обнаружив, что наш авангард полностью разбит, мы поспешили на помощь его величеству с тем, чтобы обеспечить его безопасность», – рассказывает выживший.
Пятьсот человек погибли, когда Насекомые настигли колонну Станиэля, мирно возвращавшуюся назад с телом покойного короля. Насекомые вдвое превосходили наших солдат числом и напали на них, воспользовавшись общей неподготовленностью к атаке. Тела наших воинов не были найдены, как и гроб с останками Данлина, поскольку Станиэлъ заявил, что возвращаться слишком опасно. Однако он понимает, что этот инцидент вкупе с такими огромными потерями бросил тень позора на весь его род.