Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2

      Нелидова разрабатывали Василий Зарубин, Зоя Рыбкина и Павел Журавлев, начальник немецкого направления разведки НКВД. В 1941–1942 годах Нелидова планировали использовать в противодействие агентам английской разведки, обосновавшейся в Москве. Тогда показаниям Нелидова об основной установке абвера в разведывательно-диверсионной работе на действия в условиях молниеносной войны Журавлев, Рыбкина и я не придали должного значения. Однако обстановка резко изменилась после наших поражений в первые дни и месяцы войны. Тут-то мы и возвратились к первым допросам Нелидова. Его показания сопоставили с материалами, полученными в 1937 году от Шпигельгласа о военно-стратегических «играх» в штабе вермахта, и ставка немцев на «блицкриг» стала очевидной для всех. Реакция Сталина на наше сообщение была незамедлительной. Для развернутых допросов Нелидова и ознакомления со всеми оперативными документами 30-х годов в НКВД прибыли начальник Разведупра Красной Армии Голиков и начальник Оперативного управления Генштаба генерал-майор Василевский. На них произвели большое впечатление его осведомленность, связи и характеристика настроений германского высшего командования».
      Нелидов рассказал, что немцы могут нанести нам поражение только в том случае, если война будет продолжаться два или три месяца. Но если в течение этого времени они не овладеют Ленинградом, Москвой, Киевом, Донбассом, Северным Кавказом и, конечно, Баку с его нефтью, немецкое вторжение обречено на провал. Огромное количество танков и моторизованных соединений, необходимых для «блицкрига», могли эффективно действовать лишь на территории с достаточно развитой сетью дорог, а для ведения затяжной войны у немцев не было резерва топлива, особенно для судов германского флота, и в частности подлодок.
      В октябре и ноябре 1941 года советская разведка получила надежную информацию из Берлина о том, что немецкая армия почти исчерпала запасы боеприпасов, нефти и бензина для продолжения активных наступательных операций. Все указывало на приближение неизбежной паузы в немецком наступлении. Эти данные передал Арвид Харнак (кодовое имя Корсиканец), антифашист, советник министерства экономики Германии. Член известной семьи писателей и философов, он был привлечен к сотрудничеству во время его визита в Советский Союз в 1932 году и с тех пор целое десятилетие поставлял информацию советской разведке, пока его не разоблачили. В декабре 1942 года его судили и повесили. Его жена, американка Мильдред Фиш Харнак, с которой он познакомился во время учебы в университете штата Висконсин, была также арестована и казнена в 1945 году за антифашистскую деятельность.
      В марте 1939 года, когда мой отец стал заместителем начальника разведки НКВД, одной из его главных задач стало внедрение нелегалов в Западной Европе и создание агентурной сети, связанной с немцами, имевшими дипломатическое прикрытие. Особенно это касалось Германии, являвшейся центром внимания всей разведработы. После репрессий 1937–1938 годов германскими делами в разведке стали заниматься новые люди, и контакты советских разведслужб с агентами оказались временно прерванными. Было принято решение резко активизировать эти контакты. Бегство Александра Орлова в 1938 году бросило подозрение на руководящие кадры Иностранного отдела; арестовали Шпигельгласа, Малли, Белкина, Серебрянского и других сотрудников, контролировавших агентурные сети в Западной Европе, что существенно затруднило получение разведывательной информации. Когда отец возглавил этот участок, ему пришлось посылать за рубеж новых и зачастую неопытных людей. В результате с ноября 1938 по март 1939 года поступление разведданных из Западной Европы резко сократилось. Решение, принятое Берия и Сталиным в 1939 году, об открытии специальной разведывательной школы для подготовки кадров означало, что первых специалистов страна получит не раньше чем через два года. Между тем потребность в этих кадрах становилась все более острой. Обстановка с каждым днем накалялась: Адольф Гитлер дал указание генштабу вермахта спешно готовиться к захвату Польши.
      Перспективы развязывания войны в Европе вырисовывались все отчетливее. Сталин требовал от Берия подробностей о немецких боевых формированиях и стратегических планах Берлина.
      Мой отец отмечал, что, поскольку люди, которые раньше отвечали за агентурную сеть в Западной Европе (Орлов в Испании, Кривицкий в Голландии, Рейсс и Штейнберг в Швейцарии), либо стали перебежчиками, либо подверглись репрессиям, было крайне трудно убедить Берия и Меркулова пойти на риск и активизировать те структуры, которыми они в свое время руководили. К счастью, не все, кто занимался отбором и вербовкой агентов, были репрессированы. Некоторые, как, например, Ланг и Гиршфельд, временно числились в действующем резерве, пока наверху решалась их дальнейшая судьба. В Берлине и Париже по-прежнему находились наши люди. Возобновила свою деятельность кембриджская группа, вопреки опасениям, что ее засветил перебежавший на Запад Орлов. В конце концов отцу удалось убедить Фитина, что следует все же идти на риск и восстановить свои старые агентурные связи, как бы это ни было опасно. Они вышли со своим предложением к Берия, и тот был вынужден согласиться с ними.
      «Непростое решение о восстановлении прерванных на полгода контактов с нашими агентами было все-таки принято, — рассказывал отец, — хотя мы опасались, что за это время некоторых уже, возможно, схватили и перевербовали. Но был конец апреля 1939 года, и призрак войны на горизонте виделся все яснее.
      Я помню, что именно тогда в Центре была решена дальнейшая судьба Кима Филби. Когда из Лондона запросили санкцию на его переход в штаб-квартиру английской разведки, я лично дал согласие при условии, что он сам добровольно примет решение о «двойной игре» с учетом особого риска.
      Во Францию новым руководителем нашей резидентуры был направлен Василевский, который должен был восстановить заглохшие связи. В Германию, Финляндию, Польшу и Чехословакию получила назначение группа офицеров. Им потребовалось примерно полгода, чтобы проверить состояние и надежность нашей агентурной сети, с которой последнее время не поддерживалось никаких контактов.
      В 1939–1940 годах мы восстановили связи и приступили к активной работе. Созданная военной разведкой и НКВД подпольная сеть, известная как «Красная капелла», действовала в течение почти всей второй мировой войны. Агенты «Красной капеллы» передавали по радио кодированные сообщения в Центр».
      Расскажу со слов отца, как все это осуществлялось на практике. Военная разведка имела свою собственную агентурную сеть в Германии, Франции, Бельгии и Швейцарии и действовала независимо от НКВД. В конце 30-х годов военные оказались достаточно дальновидными и послали во Францию и Бельгию двух своих сотрудников — Треппера и Гуревича. Уехали они туда вместе с радистами для работы в условиях военного времени. В этот период военные также имели свою нелегальную резидентуру в Швейцарии, руководимую бывшим работником венгерской секции Коминтерна Шандором Радо и Урсулой Кучинской (кодовое имя Соня), позднее, в 1941 году, ставшей связной между Центром и немецким физиком Клаусом Фуксом, который работал в Англии.
      В подготовке резидентур к оперативной деятельности в Западной Европе в условиях военных действий и перехода на нелегальное положение были допущены серьезные ошибки. Агентурная сеть Треппера, Гуревича и Радо слишком сильно была связана с источниками еврейской национальности, что делало ее уязвимой со стороны германских спецслужб. Руководство Разведупра, так же как и ИНО НКВД, пренебрегло надлежащей подготовкой радистов для поддержания связи в условиях войны. В канун войны НКВД удалось создать мощную агентурную сеть в Германии, руководили ею Амаяк Кобу-лов, Короткое и Журавлев. У военной разведки в Германии также были важные агенты — Ильза Штебе в отделе печати министерства иностранных дел и Рудольф Шелиа, высокопоставленный немецкий дипломат.
      В июне 1941 года, когда Германия напала на СССР, разведка НКВД не имела централизованного контроля над всеми агентурными сетями, посылавшими свои сообщения независимо друг от друга. Разведупр Красной Армии был лучше подготовлен, чтобы переключиться с курьеров и дипломатической почты на подпольные радиопередачи: агенты имели необходимое оборудование. Между тем Иностранный отдел НКВД только в апреле 1941 года направил в резидентуры Западной Европы указание о подготовке к работе в условиях близкой войны. Амаяка Кобулова и Александра Короткова, находившихся в Европе, обязали ускорить обучение радистов и обеспечить их надежной аппаратурой, а также создать дублирующие радиоквартиры.
      Шульце-Бойзен (Старшина), Харнак (Корсиканец) и Кукхоф (Старик), плохо проинструктированные Кобуловым и Коротковым, нарушили элементарное правило конспирации: поддерживали линейную связь. Кроме этого, у всех трех агентов был один радист.
      В октябре 1941 года, потеряв связь из-за некачественной аппаратуры и неквалифицированной работы радистов наших агентов в Берлине, Разведуправление военной разведки и НКВД совершили непростительную ошибку. Резидент в Брюсселе Гуревич (Кент) получил по радио шифротелеграмму, в соответствии с которой ему надлежало выехать в Берлин с радиопередатчиком. Он передал его Корсиканцу и Старшине. По возвращении в Брюссель Кент подтвердил по радиосвязи успешное выполнение задания и сообщил в Москву информацию, полученную в Берлине, о трудностях, которые немцы испытывают в снабжении и пополнении резервами о реалистической оценке немецким командованием провала «блицкрига», о возможном наступлении противника весной—летом 1942 года с целью овладения нашими нефтепромыслами.
      Столь ценные сведения, переданные в ноябре 1941 года и подтвержденные спустя три месяца, были доложены правительству, но, к сожалению, не сыграли в должной мере своей роли, ввиду того что 13 декабря 1941 года радист и шифровальщик Кента с кодами были захвачены немецкой контрразведкой, и гестапо не составило большого труда в 1942 году после краткой разработки арестовать руководителей «Красной капеллы» в Берлине и других городах Западной Европы.
      5 августа 1942 года Разведупр забросил двух агентов-парашютистов в Германию — Артура Хесслера и Альберта Барта. Но немцы уже держали под наблюдением группу, на связь с которой они были посланы, и их арестовали. Хесслер погиб в гестапо, а Барта немцы перевербовали, и он начал вести с советской разведкой радиоигру, которую, кстати, наши сразу же разгадали. Во время допроса Барт раскрыл советского агента Вилли Ломана (Брайтенбах), который сотрудничал с нами с 1935 года. Леман был сотрудником гестапо и снабжал Москву исключительно важной информацией. Он передал нам в 1935–1941 годах важнейшие материалы о разработках гестапо по внедрению агентуры в среду русских эмигрантов и в коммунистическое подполье.
      От Лемана в свое время в Москве также узнали, какие источники польской контрразведки были перевербованы и использовались немцами после разоблачения в 1936 году в Берлине польского резидента Сосновского.
      Лемана арестовали на улице и тайно, без суда, казнили. Гестапо сообщило жене, что ее муж исчез и его усиленно разыскивают. После войны нашли лишь его регистрационную карточку в архивах тюрьмы Плетцензее в Берлине — других следов о нем не осталось. Леман в годы войны был единственным офицером гестапо, сотрудничавшим с Советским Союзом.
      В архивах гестапо были обнаружены сведения о «Красной капелле». И хотя имя Барта там фигурирует, Леман даже не упомянут. Возможно, это вызвано нежеланием бросить тень на гестапо, в рядах которого оказался советский агент. Мой отец не исключал, что гестапо боялось доложить об этом Гитлеру. Барт был взят в плен англичанами и передан нам в 1946 году. Его доставили в Москву, судили и расстреляли за измену.
      Несколько слов о работе группы Зорге (Рамзай) в Токио. К информации, поступавшей по этой линии из кругов премьер-министра Коноэ, и высказываниям германского посла Отта в Москве относились с некоторым недоверием. И дело было не только в том, что Зорге привлекли к работе впоследствии репрессированные Берзин и Борович, руководившие Разведупром Красной Армии в 20—30-е годы. Еще до ареста Боровича, непосредственного куратора Зорге, последний получил от высшего руководства санкцию на сотрудничество с немецкой военной разведкой в Японии. Разрешение-то получил, но вместе с тем попал под подозрение, поскольку такого рода спецагентам традиционно не доверяют и регулярно перепроверяют во всех спецслужбах.
      В 1937 году исполняющий обязанности начальника Разведупра Гендин в своем сообщении Сталину, подчеркивая двойную игру ценного агента Зорге, добывающего информацию также для Отта, резидента немецкого абвера в Токио, делал вывод, что указанный агент не может пользоваться как источник информации полным доверием.
      По мнению моего отца, трагедия Зорге состояла в том, что его героическая работа и поступающие от него сведения практически не использовались нашим командованием. Исключительно важные данные о предстоящем нападении Японии на США, о неприсоединении Японии к германской агрессии против СССР в сентябре—октябре 1941 года так и осели в наших архивах. А дивизии с Дальнего Востока перебросили под Москву в октябре 1941 года лишь потому, что у Сталина не имелось других готовых к боям резервных боевых соединений. Если же информация Зорге при этом и учитывалась, то не играла существенной роли и в принимаемом решении. Сообщения о том, что японцы не намерены воевать с нами, регулярно поступали с 1941 по 1945 год от наших проверенных агентов, занимавших должности советника японского посольства в Москве и начальника службы жандармерии Квантунской армии, который передавал нам документальные данные о дислокации японских соединений в Маньчжурии. Кроме всего прочего, удалось расшифровать переписку японского посольства в Москве с Токио, из которой следовало, что вторжение в СССР в октябре 1941 года Японией не планировалось.
      Поведение Зорге на следствии после его ареста японскими властями вызвало серьезное раздражение в Москве. Он нарушил главную установку советской разведки: никогда не признавать шпионажа в какой-либо форме в пользу Советского Союза. Хотя практика обмена арестованными агентами и разведчиками в 30-е годы являлась очень ограниченной, тем не менее изредка на нее шли. Поляки, например, освободили советского нелегала Федичкина в 1930 году, американцы — резидента НКВД в Нью-Йорке Овакимяна в сентябре 1941 года. Руководство Разведупра ввиду признаний Зорге ни перед кем не ставило вопроса о его возможном обмене.
      К августу 1942 года «Красная капелла» в Берлине, включавшая агентов военной разведки и НКВД, была уничтожена. Но в Германии уцелел ряд важных источников информации и агентов влияния. Некоторые агенты гамбургской группы, созданной Серебрянским и Эйтингоном, не связанные с группой Харнака — Шульце-Бойзена и осевшие в концернах «Фарбен индустри» и «Тис-сен» в гамбургском порту, уцелели и ушли в подполье. Избежала ареста агент Юна, обосновавшаяся в ведомстве Риббентропа — германском МИДе; не были скомпрометированы Ольга Чехова и польский князь Януш Радзивилл. Однако отсутствовали надежные связники с ними. Два агента НКВД — шведский предприниматель Стринберг (Густав) и популярный актер Карл Герхард (Шансонье) годились разве что на роль курьеров. Поездки Стринберга в Германию оказались малорезультативными, а Герхарда вскоре выявили немцы, так как он не скрывал своих антигитлеровских настроений. Агентурная сеть во Франции и Швейцарии продолжала работать.
      В начале 1941 года Василевский создал сеть нелегалов во Франции. Главной фигурой на связи с ними был полковник Шмидт, ответственный сотрудник шифровальной службы абвера. Василевский узнал, что в начале 1930-х годов Шмидт был завербован французской разведкой. Французские коммунисты, помогавшие людям Василевского, установили, что Шмидт также работал на британскую спецслужбу. Имя английского агента, с которым Шмидт поддерживал контакт во Франции, нам сообщил Маклин еще в 1939 году. По характеру материалов, переданных Шмидтом Василевскому, мы поняли, что англичане регулярно перехватывают и расшифровывают немецкие радиограммы. Немцы выследили подозрительные связи Шмидта, и он бесследно исчез.
      Сотни радиограмм в Москву от «Красной капеллы» из Швейцарии за период с июля 1941 по октябрь 1943 года содержали ценнейшую информацию: приказы немецкого верховного командования, сведения о передвижении войск и массу оперативных подробностей боевых действий. Эта информация передавалась Рудольфом Ресслером (Люди), но он упорно отказывался назвать ее источник советскому резиденту-нелегалу Шандору Радо.
      Ресслер, немецкий эмигрант, встретился с Радо, когда Гитлер напал на Советский Союз. Он дал понять, что считает Радо связанным с советской разведкой, и предложил ему передавать информацию из немецких военных кругов. Зная это, в Москве решили, что Люци просто пытается сохранить в тайне свой источник — агента в немецком генштабе.
      На самом деле Ресслер передавал информацию, которую получал от англичан. Английская разведка знала о работе группы Радо, поскольку еще накануне войны внедрила своего агента в «Красную капеллу» в Швейцарии. По дипломатическим каналам в Лондоне через английскую миссию связи в Москве англичане не передавали эту информацию, опасаясь, что в НКВД не поверят и потребуют назвать источник. Советские разведслужбы не знали тогда, что у англичан есть аналог немецкой шифровальной машины «Enigma», которую собрал в 1938 году для британской спецслужбы польский инженер, работавший ранее на немецком секретном предприятии, выпускавшем эти машины. Англичане держали в строжайшем секрете существование «Enigma», дававшей им возможность дешифровать немецкие радиограммы. Сведения о ней поступили в Москву в 1945 году от Филби и Кэрнкросса.
      Мой отец говорил, что Сталин не доверял англичанам, и для этого были основания.
      «Когда мы сравнивали разведданные от наших агентов из Швейцарии и из Лондона, то видели их разительное совпадение. Однако информация из Лондона от кембриджской группы была более полной, а от группы Люци явно отредактированной. Ясно было, что информация Люци дозировалась и редактировалась британскими спецслужбами.
      Нашей лондонской резидентуре периодически поставлял расшифрованные радиограммы Джон Кэрнкросс, работавший в британском шифровальном центре «Блечли парк». Позже, беседуя с моим другом Кукиным — он был резидентом в Лондоне с 1943 по 1947 год и руководил кембриджской группой, — мы признали, что вклад Кэрнкросса в наше общее дело и получаемые от него материалы представляли большую ценность для раскрытия немецких оперативных планов. Дешифрованные материалы, поступавшие от Кэрнкросса, имели не только военную ценность, но и позволили нам проследить проникновение английской спецслужбы в группу Радо».
      Весной 1943 года, за несколько недель до начала Курской битвы, русская резидентура в Лондоне получила от кембриджской группы информацию о конкретных целях планировавшегося немецкого наступления под кодовым названием операция «Цитадель». В этом сообщении указывалось число немецких дивизий, которые предполагалось использовать, и подчеркивалось, что операция «Цитадель» нацелена на Курск, а не на Великие Луки, то есть не к западу, а к юго-западу от Москвы — там мы не ожидали немецкого наступления. НКВД направил эту информацию советскому Верховному Главнокомандованию 7 мая 1943 года. Сообщение из Лондона содержало более обстоятельные и точные планы немецкого наступления, чем полученные по линии военной разведки от Люци из Женевы. Руководителям военной разведки и НКВД стало совершенно ясно, что англичане передают нам дозированную информацию, но в то же время хотят, чтобы мы сорвали немецкое наступление. Из этого мы сделали вывод, что они заинтересованы не столько в нашей победе, сколько в том, чтобы затянуть боевые действия, которые привели бы к истощению сил обеих сторон.
      В начале 1943 года начальник военной разведки генерал Ильичев обратился с письмом в НКВД и к генералу Селивановскому, заместителю начальника военной контрразведки СМЕРШ, с сообщением, что германские спецслужбы проникли в «Красную капеллу». От агента в Брюсселе Гуревича (Кент) было получено зашифрованное предупреждение: он работает под немецким контролем. Было принято решение продолжить эти радиоигры с немцами. Осенью 1943 года в Женеве и Лозанне были арестованы радисты «Красной капеллы», но в Москве все еще продолжали получать информацию из Лондона от советского резидента Кукина, сменившего Горского.
      Британская разведка до сих пор не признала факт передачи русской агентурной сети в Швейцарии отредактированных расшифрованных сведений. В Москве, однако, всегда с подозрением относились к «Красной капелле». Ее героическая деятельность в Германии, Франции и Швейцарии не приносила в глазах начальства лавров ни разведке НКВД, ни Разведупру Красной Армии. Никто не относился к ее работе, как приоритетной, потому что дешифрованные приказы немцев, передаваемые англичанами, не содержали бесспорных данных, базировавшихся на подлинных документах, а основывались на устной информации источников.
      «Красная капелла» до сих пор рассматривается на Западе как главный источник разведывательной информации, поступавшей в Советский Союз в годы войны, на самом же деле эта информация носила для Москвы второстепенный характер. Тем не менее надо признать, что ее агенты действовали с большим мужеством и высоким профессионализмом и многие из них погибли героической смертью. Руководителей «Красной капеллы» Треп-пера (Большой шеф), Гуревича (Маленький шеф, или Кент) и Радо (Дора) в Разведупре Красной Армии считали изменниками. Треппер и Радо пытались скрыться от советских властей; их розыск и отправку в Москву осуществили англичане. В Москве их арестовали и посадили в тюрьму на Лубянке.
      Треппер и Радо провели в тюрьме по десять лет, прежде чем их освободили и реабилитировали в конце 50-х годов. В своих мемуарах они представили Гуревича как изменника, но ведь именно он захватил, перевербовал и оставил в Москву в 1945 году главного следователя гестапо занимавшегося делом «Красной капеллы». Когда в ноябре 1942 года Гуревич был взят в гестапо, как выше уже говорилось, ему удалось послать радиограмму, предупреждавшую, что отныне он находится под контролем немцев, а одна из полученных им от НКВД инструкций обязывала его продолжать радиоигры, что он и сделал.
      Как только война окончилась, Гуревич сумел убедить офицера гестапо Хайнца Паннвица, который вел дело «Красной капеллы», вступить с нами в контакт. По словам Гуревича, для советской разведки он будет ценным приобретением, поскольку владеет информацией, позволяющей идентифицировать тех, кто симпатизировал русским, и тех, кто был врагом. Это, говорил он, обеспечит Паннвицу амнистию и работу в советских органах безопасности. Находясь в шоке от поражения Германии, Паннвиц принял предложение Гуревича о тайной встрече с русским представителем. Он был задержан и вместе с Гуревичем немедленно доставлен в Москву.
      Разоблачения Паннвица, однако, имели лишь ограниченный интерес в глазах руководства разведки. Широкая известность Паннвица на Западе исключала возможность использования его для наших активных операций. Поскольку он мог сообщить о тех осведомителях гестапо, которых советские разведслужбы вместе с британской разведкой все еще продолжали разыскивать, было решено не ликвидировать его, а держать и дальше в тюрьме. Треппер, Радо и Гуревич разделили его судьбу: они остались в живых только потому, что их показания могли понадобиться в дальнейшем. После десяти лет пребывания в тюрьме Паннвица репатриировали в Германию.
      С 1946 года Радо и Треппер заявляли, что провал «Красной капеллы» был вызван изменой Гуревича. После смерти Сталина в 1953 году, как сейчас известно, ветераны Коминтерна ходатайствовали о реабилитации Радо и Треппера. Их дело было пересмотрено, и в 1955 году с них сняли обвинение в измене родине, хотя Разведупр Генштаба и возражало, выдвигая против них и свои обвинения — нарушение правил конспирации и несанкционированное расходование денег. Гуревич был освобожден в 1955 году по амнистии для тех, кто обвинялся в сотрудничестве с немцами, но не реабилитирован.
      Гуревич обращался лично к Хрущеву с просьбой разобраться в его деле, но КГБ и военная разведка твердо стояли на своем, намеренно делая его козлом отпущения за провал «Красной капеллы». По специальной справке, подготовленной руководителями разведки КГБ Сахаровским и Коротковым, в 1958 году Гуревича вновь арестовали. Ордер на арест подписали Серов, ставший к тому времени главой КГБ, и Генеральный прокурор Руденко. Гуревича приговорили к двадцати пяти годам тюремного заключения, но в соответствии с новым Уголовным кодексом этот срок был сокращен до пятнадцати лет. Поскольку он уже отсидел почти десять лет, его выпустили через пять лет.
      После отбытия полного срока заключения Гуревич обосновался в Ленинграде, где работал переводчиком. Каждый год он подавал на пересмотр своего дела, но КГБ и военная разведка упорствовали, по-прежнему возражая против его реабилитации или нового рассмотрения дела. В официальной истории советской военной разведки, подготовленной в 60—70-е годы, Гуревич представлен как изменник, чьи действия привели к провалу «Красной капеллы» во Франции и Германии. На Западе в книге Жиля Перро «Красная капелла» высказывается та же точка зрения.
      В 1990 году военная прокуратура обращалась к моему отцу по делу Гуревича, продолжавшего настаивать на своей реабилитации. Прокуратура нашла документ исключительной важности — служебную записку Генштаба, направленную в адрес НКВД с одобрением радио-игр Гуревича (Кента) с немцами. Когда дело Гуревича стало пересматриваться, выяснилось: единственная вина его заключалась в том, что он без одобрения Центра завел семью на Западе (во Франции). Однако руководство военной разведки продолжало упорно препятствовать восстановлению его прав. После того как в 1991 году Гуревича наконец реабилитировали, Разведупр Генштаба категорически отказало ему в выплате компенсации, назначении военной пенсии и предоставлении статуса ветерана войны… Его жена умерла в Европе, а сын вместе со своей женой и детьми приезжал в Санкт-Петербург для встречи с отцом. История Гуревича прошла по страницам российской прессы, но никто не задался вопросом, чья злая воля в разведорганах СССР все эти годы продолжала возлагать вину на этого человека?
      В воспоминаниях моего отца о Великой Отечественной войне особое место отведено планам советского руководства на мирное завершение войны путем проведения советско-германских переговоров и — в итоге — территориальных уступок:
      «Для нас, знавших о существовании у немцев проблем со снабжением армии, директива Сталина стоять до конца в 1941 и 1942 годах и любой ценой остановить врага казалась естественной и разумной. Оглядываясь назад, видишь, что трагические поражения Красной Армии в Белоруссии, потери миллионов человеческих жизней убитыми и взятыми в плен под Киевом были для вермахта всего лишь тактическим успехом. Перед немцами стояла перспектива затяжной войны, для победы в которой у них не было ни необходимых сил, ни материальных ресурсов.
      К середине июля 1941 года мы получили два важных сообщения. Одно — по радио из Берлина, другое — от наших дипломатов и разведчиков, интернированных немцами в Италии и Берлине в начале войны. После обмена на германских дипломатов, интернированных в Москве, первый секретарь советского посольства в Берлине Бережков и резидент НКВД Амаяк Кобулов, младший брат заместителя Берия Богдана Кобулова, сообщили, что барон Ботман, сопровождавший поезд с советскими дипломатами, высланными из Германии, намекнул им: может настать время, когда Германия и СССР предпочтут урегулировать свои отношения на основе взаимных уступок.
      В изнурительных боях под Смоленском была остановлена танковая армия генерала Гудериана. Росло разочарование в германском верховном командовании, вызванное недостаточно быстрыми темпами продвижения немецких войск в июле 1941 года, о чем сообщил из Берлина Арвид Харнак (Корсиканец)».
      Зондажные акции нашей разведки в годы войны были неотъемлемым компонентом ее деятельности, также как и всех спецслужб воюющих сторон в 1941–1945 годы. Американцы и англичане, кстати, информировали наш МИД о зондажных контактах сотрудников своей разведки в Швейцарии с представителями немецкой военной оппозиции Гитлеру в 1943 году.
      В нашей и зарубежной литературе между тем повседневные зондажные беседы сотрудников разведки и ее крупных агентов в годы войны преподносятся как секретные мирные переговоры. Истина, однако, состоит в том, что за этими беседами стояло лишь стремление выявить дополнительно намерения противника, нащупать возможные формы вовлечения дипломатии с целью отколоть от воюющих сторон союзников или подбросить противнику стратегическую дезинформацию. Такого рода зондажные операции проводятся всеми спецслужбами мира.
      Наш ответный зондаж, к примеру, по поводу высказывания Ботмана состоялся после указания Сталина, Молотова и Берия от 25 июля 1941 года, то есть уже спустя три дня. На встрече с послом Болгарии в Москве И. Стаменовым (нашим агентом с 1934 года) в ресторане «Арагви» мой отец, а именно ему была поручена эта миссия, проинформировал его о якобы циркулировавших в дипломатических кругах слухах, что возможно мирное завершение начавшейся германо-советской войны на основе территориальных уступок. Имелось в виду, что Стаменов по собственной инициативе доведет эту информацию до сведения царя Бориса.
      Берия с ведома Молотова категорически приказал не поручать Стаменову доводить эту информацию до Софии, иначе он мог бы догадаться, что участвует в дезинформационной операции, рассчитанной на то, чтобы выиграть время и усилить позиции тех немецких военных и дипломатических кругов, которые не оставляли надежд на компромиссное мирное завершение войны.
      Ниже я привожу полностью записку моего отца в Совет Министров Союза ССР, составленную им уже во время тюремного заключения, очевидно, по предложению высшего руководства страны, изложенному отцу в ходе одного из многочисленных допросов: