Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2

Шухевич слишком уж полагался на свои старые связи военного времени и ослабил бдительность. Между тем мы вышли на семью Горбового, адвоката и влиятельного участника бандеровского движения. Как оказалось, Горбовой и его семья хотели идти на компромисс с советской властью и не желали лично участвовать в убийствах. Я сумел найти подход к Горбовому и его друзьям и предложил от имени советского руководства: войну нужно как можно скорее закончить и вернуть людей к нормальной жизни. Я обещал похлопотать об освобождении племянницы Горбового из лагеря в России, куда ее отправили только за то, что она была его родственницей. Свое обещание я сдержал — после моего звонка лично Абакумову племянницу Горбового тут же освободили и на самолете доставили во Львов.
      В ответ Горбовой указал нам места, где мог скрываться Шухевич. К тому времени нам удалось перетянуть на свою сторону и связного Шухевича, игрока местной футбольной команды «Динамо». Горбовой и его единомышленник академик Крипякевич, сын которого активно участвовал в бандеровском движении, раскаялись и публично заявили об ошибочности своих политических взглядов; они не были репрессированы.
      Шухевич между тем совершил еще одну роковую ошибку. Когда в доме, где он жил с одной из своих телохранительниц, Дарьей Гусяк, появился милиционер для обычной проверки документов, нервы его сдали. Шухевич застрелил милиционера, и все трое — он сам, Дарья и ее мать — бежали. Наши поиски привели в глухую деревушку, где мы нашли только мать Дарьи. Шухевича там не было, но присутствие этой женщины указывало, что далеко уйти он не мог. Позднее, когда Дарья была арестована, она показала, что умолила Шухевича не убивать мать: у нее был деревянный протез, и он боялся, что с ней будет трудно бежать. Тогда-то они и оставили ее в деревне.
      Наша группа по захвату Шухевича расположилась в доме, где жила мать Дарьи. Довольно скоро там появилась молодая симпатичная студентка-медичка из Львова, племянница Дарьи. Она приехала повидаться с родными и выступить, как она сказала, по поручению институтского комитета комсомола с беседами о вреде национализма. Во время нашего дружеского разговора (я представился новым заместителем председателя райисполкома), отвечая на мой осторожный вопрос, где находится сейчас ее тетя, девушка ответила, что она живет в общежитии ее института и время от времени наведывается в Лесную академию, куда собирается вскоре поступать.
      Группа наружного наблюдения быстро установила, в какую «академию» ходит Дарья: она совершала регулярные поездки в деревню под Львовом, где часами оставалась в кооперативной лавке. Это заставило нас предположить, что там в это время бывает Шухевич. К несчастью, молодые офицеры, проводившие слежку в марте 1950 года, были малоопытными и для прикрытия пытались за ней ухаживать. Когда лейтенант Ревенко протянул Дарье руку и сказал по-украински, что хотел бы поближе познакомиться с такой очаровательной женщиной, она почувствовала ловушку и, не долго думая, в упор застрелила его. Ее тут же схватили, но не мои люди, а местные жители, ставшие свидетелями совершенного на их глазах убийства.
      Моим людям удалось отбить ее у толпы и отвести в местное отделение МГБ. Через полчаса старший группы, мой ближайший помощник, был уже там, он немедленно приказал распустить на базаре слух, что женщина убила лейтенанта и застрелилась на любовной почве. Дарья была надежно изолирована, а я, генерал Дроздов и двадцать оперативников окружили сельпо, чтобы блокировать возможные пути бегства Шухевича. Дроздов потребовал от Шухевича сложить оружие — в этом случае ему гарантировали жизнь.
      В ответ прозвучала автоматная очередь. Шухевич, пытаясь прорвать кольцо окружения, бросил из укрытия две ручные гранаты. Завязалась перестрелка, в результате которой Шухевич был убит.
      После смерти Шухевича движение сопротивления в Западной Украине пошло на убыль и вскоре затихло. Нам удалось выяснить, что Шухевич создал весьма опасную агентурную сеть. За полгода до описываемых событий, в июне 1949 года, Дарья, как оказалось, две недели жила в Москве в гостинице «Метрополь» по паспорту на чужое имя. У нее в номере хранились взрывные устройства. В течение этих двух недель она неоднократно посещала Красную площадь в поисках подходящей «мишени». Предполагалось, что этот взрыв произведет впечатление на Западе и ОУН получит финансовую поддержку».
      Архивные материалы бандеровского движения были тайно вывезены националистами из Львова в Ленинград и спрятаны в отделе редких рукописей Публичной биб-лиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
      Крах «украинской эпопеи» наступил через год. Чекистским органам и лично Хамазюку, оперативнику из группы отца, удалось заслать агента в сохранившийся еще отряд бандеровцев, перебравшийся к тому времени с Украины в Чехословакию, а оттуда в Германию. Британская разведка, выйдя на этих людей, перевезла их в Англию для обучения подрывной деятельности. Наш человек был представлен бандеровцам как один из близких Шухевичу активистов. Находясь в Мюнхене, он поддерживал контакты с Центром, но как только группа перебралась в Англию, было решено пока не рисковать и не выходить с агентом на связь. Оуновские вожаки за рубежом сильно тревожились из-за отсутствия радиосвязи с Шухевичем. Они, поддерживаемые англичанами, решили направить на Украину начальника оуновской службы безопасности Матвиейко. Ему поручалось узнать о судьбе молчавшего Шухевича и активизировать подпольное движение. Тут же было дано указание нашему агенту отправить зашифрованную открытку в Германию по указанному адресу с сообщением о маршруте группы Матвиейко.
      Предполагалось, что эмиссары Бандеры высадятся в районе города Ровно. Наша служба противовоздушной обороны получила указание не сбивать британский самолет, который и должен был, взяв группу Матвиейко, лететь с Мальты, а затем сбросить всех на парашютах под Ровно. Это было сделано не только с целью защиты нашего агента, находившегося в составе группы диверсантов, но и потому, чтобы захватить всех живыми.
      Членов группы тепло встретили на явочной квартире люди Райхмана, заместителя начальника контрразведки, искусно сыгравшие роль подпольщиков, которых рассчитывал застать там Матвиейко. После выпивки — в спиртное было подмешано снотворное — «гости» мирно уснули и проснулись уже во внутренней тюрьме областного управления МГБ.
      Все это происходило в мае 1951 года.
      «В три часа ночи, — вспоминает отец, — в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил секретарь Абакумова: мне надлежало срочно явиться в кабинет министра. У Абакумова шел допрос Матвиейко, который проводили сам министр и его заместитель Питовранов. Вначале я выступил в роли переводчика, поскольку Матвиейко говорил только на западноукраинском диалекте. Допрос продолжался два часа. Затем Абакумов приказал мне самому заняться Матвиейко. Я работал с ним примерно месяц. Это были не допросы, а беседы, то есть протоколы не велись.
      Наши беседы проходили в кабинете начальника внутренней тюрьмы Миронова, где Матвиейко имел возможность даже смотреть телевизор. Помню, как его поразила опера «Богдан Хмельницкий» на украинском языке. Этот спектакль шел в рамках декады украинского искусства в Москве. Ни в Польше, ни в Западной Украине Матвиейко никогда не бывал на оперных спектаклях, исполнявшихся на его родном языке. Ему это казалось невероятным, и чтобы убедить его окончательно в подлинности увиденного, я взял Матвиейко с собой в театр на украинскую декаду, правда, в сопровождении «эскорта».
      После бесед со мной он убедился, что кроме, быть может, фамилий нескольких второстепенных агентов, нам, по существу, было известно все об украинской эмигрантской организации и бандеровском движении. Он был потрясен, когда я стал излагать биографии всех известных ему руководителей украинских националистов, приводить подробности их личной жизни, рассказывать об их взаимных распрях. Заверив Матвиенко, что не собираюсь его вербовать, я объяснил: самое главное для нас — прекратить вооруженную борьбу в Западной Украине. С разрешения Абакумова я позвонил Мельникову, первому секретарю Компартии Украины, сменившему на этом посту Хрущева, и попросил принять Матвиенко в Киеве и показать ему, что Украина, и в частности Западная Украина, — это не оккупированная русскими территория, а свободные земли, где живут свободные люди.
      С Матвиейко я больше не встречался. В Киеве его поместили на конспиративной квартире под домашний арест, при этом дали возможность свободно передвигаться по городу. Затем его перевели во Львов, где он жил в особняке. Оттуда он,'и сбежал. Какой тут поднялся переполох в Киеве и Москве! Был объявлен всесоюзный розыск. Министр госбезопасности Украины немедленно приказал арестовать всех, кто отвечал за охрану Матвиейко. Оказалось, что ушел он весьма просто: вышел из ворот особняка, попрощался с охранником, который за прошедшие десять дней привык к тому, что Матвиейко свободно приходит и уходит (правда, в сопровождении офицеров госбезопасности), и не остановил его, хотя никакого сопровождения на сей раз не было.
      Эти дни он жил на квартире своего старого знакомого, не связанного с бандеровцами. Матвиейко сказал ему, что приехал из Москвы по делам и поживет у него недолго. За это время он обошел бандеровские явки и проверил львовские связи, о которых не дал никаких показаний в Москве. К своему ужасу, он обнаружил, что их агентурная сеть не существует: два адреса оказались неверными, а люди, связанные с подпольем, были вымышленными. Все это было фантазией составителей отчетов о дутых успехах бандеровского движения, посылавшихся в штаб-квартиры ОУН в Лондоне и Мюнхене. Матвиейко был достаточно опытным разведчиком, чтобы понять: оставшиеся явки наверняка находятся под наблюдением советской контрразведки, их сохранили только для того, чтобы использовать в качестве ловушек для незадачливых визитеров из-за рубежа.
      Через три дня Матвиейко сам сдался органам безопасности во Львове. На пресс-конференции, устроенной украинским руководством, он выступил с осуждением бандеровского движения. Используя свой авторитет, Матвиейко призвал эмиграцию и оуновцев, сражавшихся в бандитских отрядах, к примирению. Впоследствии он начал новую жизнь — работал бухгалтером, женился, вырастил троих детей и мирно скончался в 1974 году».
      История с Матвиейко приобретает новое звучание в свете провозглашения украинской независимости. На Западе никогда не отдавали себе отчета в том, что после революции 1917 года Украина впервые в своей истории обрела государственность в составе Советского Союза. Подлинный расцвет наступил в национальном искусстве, литературе, системе образования на родном языке, что совершенно невозможно было представить ни при царизме, ни при австрийском и польском господстве в Галиции.
      Украинских партийных руководителей, в отличие от их коллег из других союзных республик, в Москве всегда встречали с особым почетом, и они оказывали существенное влияние на формирование внутренней и внешней политики кремлевского руководства. Украина была постоянным резервом выдвижения кадров на руководящую работу в Москве. Украинская компартия имела свое Политбюро, чего не было ни в одной республике, состояла членом Организации Объединенных Наций. До 1992 года Украина не являлась полностью независимым государством, но вес, который имела Украина, укрепление ее престижа в СССР и за рубежом стали прелюдией к обретению ею совершенно нового статуса независимого государства после распада Советского Союза.
      В 1946 или 1947 году вооруженные отряды курдов под командованием муллы Мустафы Барзани вступили в бои с шахскими войсками, перешли границу СССР с Ираном и оказались на территории Азербайджана.
      Эти события отец описывает так: «Барзани я был представлен как Матвеев, заместитель генерального директора ТАСС и официальный представитель советского правительства. Впервые в своей жизни встречался я с настоящим вельможей-феодалом. Вместе с тем Барзани произвел на меня впечатление весьма проницательного политика и опытного военного руководителя. Он сказал, что за последние сто лет курды поднимали восемьдесят восстаний против персов, иракцев, турок и англичан и более чем в шестидесяти случаях обращались за помощью к России и, как правило, ее получали. Поэтому, по его словам, с их стороны вполне естественно обратиться к нам за помощью в тяжелое для них время, когда иранские власти ликвидировали Курдскую республику.
      Незадолго до этих событий руководители иранских курдов-повстанцев попали в устроенную шахом ловушку: они были приглашены в Тегеран для переговоров, схвачены там и повешены. Лишь Барзани избежал этой участи. Когда шах пригласил на переговоры самого Барзани, тот ответил, что приедет только в том случае, если шах пришлет членов своей семьи в качестве заложников в его штаб-квартиру. Пока проходили предварительные переговоры с шахом, Барзани перебросил большую часть своих сил в северные районы Ирана, ближе к советской границе. Мы же, со своей стороны, были заинтересованы в использовании курдов в проводимой нами линии по ослаблению английского и американского влияния в странах Ближнего Востока, граничащих с Советским Союзом. Я объявил Барзани, что советская сторона согласилась, чтобы Барзани и часть его офицеров прошли спецобучение в наших военных училищах и академии. Я также заверил его, что расселение в Средней Азии будет временным, пока не созреют условия для их возвращения в Курдистан.
      Абакумов запретил мне сообщать руководителю Компартии Азербайджана Багирову о содержании переговоров с Барзани и особенно о согласии Сталина предоставить возможность курдским офицерам пройти подготовку в наших военных учебных заведениях.
      Дело в том, что Багиров стремился использовать Барзани и его людей для дестабилизации обстановки в Иранском Азербайджане. Однако в Москве полагали, что Барзани сможет сыграть более важную роль в свержении проанглийского режима в Ираке. И кроме того, что особенно важно, с помощью курдов мы могли надолго вывести из строя нефтепромыслы в Ираке, имевшие тогда исключительно важное значение в снабжении нефтепродуктами всей англо-американской военной группировки на Ближнем Востоке и в Средиземноморье.
      После переговоров с Барзани я вылетел в Ташкент и проинформировал узбекское руководство о его предстоящем приезде. Затем возвратился в Москву.
      Барзани вместе со своими разоруженными отрядами и членами их семен был отправлен в Узбекистан. Через пять лет, в марте 1952 года, меня послали в Узбекистан для встречи с Барзани под Ташкентом, чтобы разрешить возникшие проблемы. Барзани не устраивало положение пассивного ожидания и отношение местных властей. Он обратился к Сталину за помощью и потребовал выполнения ранее данных ему обещаний. Он настаивал на формировании курдских боевых частей. Барзани хотел также сохранить свое влияние на соплеменников, расселенных по колхозам вокруг Ташкента, и контроль над ними.
      Встреча с Барзани состоялась на правительственной даче. Моим переводчиком был майор Земсков, он так же, как и Барзани, бегло говорил по-английски. Барзани рассказал мне, как американцы и англичане хотели подкупить его для проведения акции давления на иракское, иранское и турецкое правительства.
      Разработанный мною по поручению нового министра госбезопасности Игнатьева план заключался в том, чтобы сформировать из курдов специальную бригаду — полторы тысячи человек — для диверсионных операций на Ближнем Востоке. Ее можно было использовать и для намечавшегося свержения правительства Нури Саида в Багдаде, что серьезно подорвало бы влияние англичан во всем Ближневосточном регионе. (При помощи курдов это удалось осуществить в 1958 году, когда я ужо сидел в тюрьме.) Курды также должны были играть определенную роль в наших планах, связанных с выведением из строя нефтепроводов на территории Ирака, Ирана и Сирии в случае вспышки военных действий или прямой угрозы ядерного нападения на СССР.
      Барзани выразил согласие подписать соглашение о сотрудничестве с советским правительством в обмен на наши гарантии содействия в создании Курдской республики, которую Барзани видел прежде всего в районе компактного проживания курдов на стыке границ Северного Ирака, Ирана и Турции.
      Выслушав Барзани, я ответил, что не имею полномочий обсуждать соглашение такого рода. Однако мы не возражали против создания курдского правительства в изгнании. Сопровождавший меня ответственный сотрудник Международного отдела ЦК партии Маньчха, участвовавший в переговорах, предложил создать демократическую партию Курдистана во главе с Барзани. По замыслу Маньчхи, партия должна была координировать деятельность представителей правительства Барзани во всех районах проживания курдского населения. Штаб-квартира партии могла бы, по его словам, разместиться в правлении колхоза, находившегося километрах в пятнадцати от Ташкента.
      Я не вмешивался в этот разговор, но слушал внимательно. Когда беседа закончилась, Барзани пригласил меня на встречу с офицерами своего штаба. При нашем появлении человек тридцать, находившихся в комнате, вытянулись по стойке «смирно». Затем, как по команде, все они упали на колени и поползли к Барзани, моля позволить им поцеловать край его одежды и сапоги. Естественно, что все иллюзии насчет демократического Курдистана, которые я до тех пор мог питать, тотчас испарились. Мне стало совершенно ясно, что это еще одна идеологическая инициатива, возникшая в недрах ЦК на Старой площади.
      В апреле 1952 года Барзани, окруженный членами своей семьи и соплеменниками, обосновался в большом колхозе под Ташкентом. В Москве было решено, что курдам предоставят статус автономного района. Министерству госбезопасности предписывалось организовать для курдов военное обучение и оказывать содействие в установлении связей с зарубежными соотечественниками. Наши попытки внедрить в окружение Барзани своих людей и завербовать кого-либо из курдов были успешно блокированы их службой безопасности. Правда, Земскову, имевшему немалый опыт общения с курдами, удалось завербовать одного младшего офицера, учившегося в нашей Военной академии, но после возвращения в Ташкент он вскоре бесследно исчез. Отыскать его мы так и не смогли и пришли к выводу что его ликвидировали по приказу Барзани.
      Весной 1953 года со мной произошел курьезный случай, нарушивший правила конспирации. Барзани посещал лекции в Военной академии, в которой занимался и я. Однажды он увидел меня там в форме генерал-лейтенанта. Хитро подмигнув мне, он через своего переводчика, молодого лейтенанта, сказал:
      — Рад иметь дело с представителем советского правительства в столь высоком воинском звании.
      Я, со своей стороны, в ответ пожелал ему успехов в освоении военных дисциплин.
      В последний раз я случайно встретил Барзани накануне своего ареста на улице Горького. Я был в штатском. Он заметил меня и хотел, по-видимому, подойти, но мне эта встреча при моем положении была ни к чему, и я предпочел сделать вид, что не увидел его, и поскорее затерялся в толпе.
      Барзани был достаточно умен, чтобы понять: будущее курдов зависит от того, как удастся сыграть на противоречиях между сверхдержавами, имеющими свои интересы на Ближнем Востоке. Бросая ретроспективный взгляд, видишь, что сверхдержавы вовсе не стремились к справедливому решению курдской проблемы. Судьбу Курдистана с точки зрения его интересов никогда не рассматривали в Кремле, как, впрочем, и в Лондоне, и Вашингтоне. И Запад, и нас интересовало одно — доступ к месторождениям нефти в странах Ближнего Востока, как ни цинично это выглядит. Суслов, которому позднее поручили заниматься курдским вопросом, обещал Барзани всестороннюю поддержку в борьбе за автономию только ради того, чтобы с помощью курдов свергнуть Нури Саида в Ираке. Американцы, со своей стороны, также обещали Барзани поддержку, чтобы с его помощью свергнуть проанглийское руководство в Ираке и заменить его своими ставленниками, но в критический момент заняли выжидательную позицию, договорившись с англичанами. Словом, судьбой курдов играли как могли».
      В 40—50-х годах у кремлевского руководства была цель использовать движение курдов в конфронтации с Западом в обстановке «холодной войны». Идея создания Курдской республики позволила СССР проводить политику, направленную на ослабление британских и американских позиций на Ближнем Востоке, но широкие слои курдского населения были безразличны к действиям, направленным против англичан и американцев в этом регионе.
      До второй половины 50-х годов курды были единственными союзниками Москвы на Ближнем Востоке. Когда режим Нури Саида был свергнут в результате военного переворота при поддержке СССР, мы приобрели таких союзников, как Ирак, Сирия, Египет, которые с точки зрения геополитических интересов Советского Союза были куда важнее, чем курды. Ирак и Сирия стали играть главную роль в нашей ближневосточной политике и противостоянии Западу в этом неспокойном регионе.
      Трагедия самого Барзани и его народа заключалась в том, что в интересах СССР и Запада (до известной степени также арабских государств и Ирана) курдов рассматривали как своего рода устрашающую силу в регионе или разменную монету в конфликтных столкновениях турецких, иранских и иракских правителей.
      Разумным решением курдской проблемы, как считал отец, могло бы стать предоставление международных гарантий автономии, какой бы ограниченной она ни была. По существу, никто ни на Западе, ни в странах Арабского Востока не хотел, чтобы нефтяные месторождения Мосула оказались на территории независимого курдского государства и под его контролем.
      В 1963 году, когда у нашей страны возникли осложнения с правительством Касема и сменившими его иракскими националистами, отец, находясь в тюрьме, посылал оттуда свои предложения по возможным контактам с Барзани и был уведомлен, что его предложения приняты. Курдам направили помощь — вооружение и боеприпасы, — чтобы они защитили свои земли от карательных экспедиций иракской армии. Однако наши попытки сделать курдов своими стратегическими союзниками, чтобы иметь возможность влиять на события в Ираке, не увенчались успехом.

Глава 20
ТАЙНА «ЛАБОРАТОРИИ-Х»

      Имя Рауля Валленберга, шведского дипломата, широко известного в мире благодаря своей деятельности по спасению евреев во время второй мировой войны и исчезнувшего в 1945 году, составляет одну из тайн XX века, до сих пор не раскрытых.
      Известно, что Валленберг был задержан военной контрразведкой СМЕРШ в 1945 году в Будапеште и тайно ликвидирован, как предполагает мой отец, во внутренней тюрьме МГБ в 1947 году.
      Прошло почти полвека в бесплодных расследованиях, проводимых как официальными лицами из КГБ, так и журналистами, но дело Валленберга так и не обнаружено.
      Недавно найдено письмо начальника Разведуправления НКГБ СССР Фитина в адрес СМЕРШ, арестовавшей Валленберга, с требованием передать его в распоряжение разведки в оперативных целях. Однако Абакумов это представление отклонил, стремясь, видимо, приписать лавры успешной работы с Валленбергом своему аппарату.
      Рауль Валленберг принадлежал к известному семейству финансовых магнатов, которое поддерживало с начала 1944 года тайные контакты с представителями советского правительства. Хотя моему отцу и не поручалось разрабатывать Валленберга и его связи с немецкими и американскими спецслужбами, он хорошо знал о вкладе, который внесла семья Валленберг при заключении сепаратного мира с Финляндией. Характер донесений военной контрразведки о Рауле Валленберге и о контактах всей семьи говорил о том, что дипломат — подходящий объект для вербовки или роли заложника. Арест Валленберга, допросы, обстоятельства гибели — все подтверждает, что была попытка завербовать его, но он отказался сотрудничать с НКВД, Возможно, страх, что неудачная попытка вербовки станет известна, если отпустить Валленберга на свободу, и заставил ликвидировать его.
      Мой отец в своих воспоминаниях не обошел вниманием Валленбергов и описал интерес к ним советской разведки следующим образом: «В годы войны наша резидентура в Стокгольме получила указание найти влиятельных людей в шведском обществе, которые могли бы стать посредниками при проведении переговоров с финнами о заключении сепаратного мира. Вот тогда мы и установили контакты с семейством Валленберг.
      Сталин был озабочен тем, что Финляндия, союзник Германии с 1941 года, может подписать мирный договор с американцами, не учтя наших интересов в Прибалтике. Американцы, в свою очередь, опасались, что мы оккупируем Финляндию. Однако такой необходимости у нас не было: нам был важен нейтралитет ближайшей соседней страны, чтобы использовать его в своих интересах через агентов влияния в главных политических партиях Финляндии. Эти люди соглашались сотрудничать с нами, если мы обеспечим нейтралитет Финского государства. Кроме того, они хотели играть роль посредника между Востоком и Западом.
      Знаменательно, что в 70—80-е годы финскому примеру стремились последовать влиятельные политические круги в Польше, Болгарии, Румынии, Чехословакии, Венгрии, а также в Прибалтийских республиках, выступавшие за возрождение своей государственной независимости. Эти попытки обе стороны — предпринимавшие и препятствовавшие им — называли финляндизацией».
      Отец вспоминал, как в 1938 году, за гол до начала советско-финской войны, Сталин распорядился о передаче двухсот тысяч долларов для политической поддержки финской партии мелких хозяев, чтобы она сыграла определенную роль в формировании позиции правительства по урегулированию пограничных вопросов. Деньги финнам передал полковник Рыбкин, бывший тогда первым секретарем советского посольства в Финляндии и известный там под фамилией Ярцев. Выше я уже говорил, что Борис Рыбкин и его жена Зоя Рыбкина (Воскресенская) были близкими друзьями наших родителей и всегда, когда выдавался случай, бывали у нас дома и на даче.
      Так вот, И. В. Сталин лично инструктировал Рыбкина, как разговаривать с политическими деятелями, получившими от нас деньги, а также и по вопросу о подготовке секретных переговоров с представителями финского правительства с целью заключения пакта о ненападении и сотрудничестве, планировавшихся с участием доверенного лица советского правительства, лично известного Маннергейму. Этим доверенным лицом был граф Игнатьев, автор книги «Пятьдесят лет в строю», знавший Маннергейма по Академии Генштаба царской армии.
      Переданные Ярцевым (Рыбкиным) предложения финскому правительству Маннергейм отверг, однако проинформировал Гитлера о необычном предложении со-ветской стороны. Таким образом, германское руководство, принимая решение о начале переговоров с нами по заключению пакта о ненападении, прекрасно знало, что их предложение не может рассматриваться Москвой как совершенно неожиданное и неприемлемое.
      В годы войны Рыбкины руководили нашей резидентурой в Стокгольме. Одна из их задач заключалась в поддержании контактов с агентурной сетью «Красной капеллы» в Германии через шведские каналы. Большой объем работы выпал на долю Зои Ивановны. В дипломатических кругах Стокгольма и Москвы эту русскую красавицу хорошо знали. Она блистала не только красотой, но и прекрасным знанием немецкого и финского языков. Рыбкин, высокий, прекрасно сложенный, обаятельный человек, обладал тонким чувством юмора и был великолепным рассказчиком. Супруги пользовались большой популярностью среди дипломатов в шведской столице, что позволило им быть в курсе зондажных попыток немцев выяснить возможности сепаратного мирного соглашения с Соединенными Штатами Америки и Великобританией без участия Советского Союза. Кстати немецкая разведка в провокационных целях распространяла в Стокгольме в 1943–1944 годах слухи о возможных секретных переговорах между СССР и Германией о сепаратном мире без участия американцев и англичан. Стиль работы нацистского руководства иногда не отличался особой гибкостью. В решении политических задач они могли идти и напролом.
      Рыбкины принимали активное участие в подготовке и оформлении секретных экономических соглашений. В 1942 году с помощью нашего агента, известного шведского актера и сатирика Карла Герхарда, им удалось заключить бартерную сделку: мы получили высококачественную шведскую сталь, крайне необходимую для самолетостроения, в обмен на платину. Нейтралитет Швеции был грубо нарушен, но банк, осуществивший эту сделку, получил солидную прибыль. Контрольным пакетом акций банка владела семья Валленберг.
      «Карл Герхард, — читаем мы в воспоминаниях моего отца, — поддерживал дружеские отношения с дядей Рауля Маркусом Валленбергом и по утвержденному в Москве плану представил ему на приеме Зою Рыбкину. Зоя очаровала Маркуса Валленберга. Они встретились еще раз на уик-энде в роскошном отеле, принадлежавшем семейству Валленберг под Стокгольмом. Разговор шел о том, как можно устроить встречу дипломатов двух стран — СССР и Финляндии, — находящихся в состоянии войны, на которой они могли бы обсудить заключение сепаратного мирного договора. Зоя Рыбкина сказала Валленбергу, что необходимо довести до сведения финнов: советская сторона гарантирует полную государственную независимость по окончании войны, но ввиду продолжения военных действий на Балтийском театре рассчитывает получить право на ограниченное военное присутствие в портах Финляндии и ограниченное размещение военно-морских и военно-воздушных баз на ее территории.
      Семейство Валленберг, в свою очередь, имело финансовые интересы в Финляндии и было очень заинтересовано в мирном урегулировании советско-финских отношений.
      Всего неделя понадобилась Маркусу Валленбергу, чтобы организовать встречу Зои с представителем финского правительства Юхо Кусти Паасикиви, ставшим позднее президентом, сменив на этом посту Карла Густава Маннергейма. Советскую сторону на переговорах представляла Александра Коллонтай, наш посол в Швеции, долго остававшаяся первой и единственной женщиной в ранге посла. Только в 70-х годах в ранге посла вновь оказалась женщина — Зоя Миронова, возглавившая советскую миссию при международных организациях, аккредитованных в Женеве.
      Консультации продолжались все лето, и наконец 4 сентября 1944 года был заключен мирный договор между СССР и Финляндией.
      После того как Рауль Валленберг оказался в наших руках в качестве заложника или объекта возможной вербовки, Сталин и Молотов, вероятно, рассчитывали использовать положение семьи Валленберг для получения выгодных кредитов на Западе».
      В 1945 году советское руководство распространило слухи о том, что в Крыму будет создана еврейская автономная республика, куда смогут приехать евреи со всего света, особенно из Европы, пострадавшие от фашизма.