Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2

В случае надобности супруги Филоненко могли использовать проживавших в Калифорнии китайцев, чтобы пронести взрывчатку на американские суда, перевозившие военные грузы на Дальний Восток. Чтобы свести риск до минимума, Филоненко предпочитал регулярные визиты в Соединенные Штаты вместо постоянного проживания там. К счастью, приказа о проведении диверсий на американских судах так и не поступило.
      Другую агентурную сеть Фишера составляли немецкие иммигранты на Восточном побережье США. В частности Курт Визель, бывший помощник Эрнста Волльвебера, специалист по проведению диверсий еще в довоенной Европе. В Америке ему удалось продвинуться по службе и занять должность ведущего инженера судостроительной компании, дававшей доступ к закрытой информации. У него были обширные связи в тамошней немецкой колонии. С помощью докеров и обслуживающего персонала, нуждавшихся в дополнительных денежных средствах, Визель создал надежную группу для проведения диверсионных актов. В 1949–1950 годах у него было несколько явочных квартир, расположенных в непосредственной близости от портовых сооружений.
      Отец позже отмечал в своих воспоминаниях: «В конце 40-х кое у кого было немалое искушение снабдить Визеля и Филоненко взрывными устройствами, но я категорически возражал против этого предложения, считая, что не было никакой необходимости подвергать наших людей неоправданному риску. Когда осенью 1950 года кризис в корейской войне достиг своего апогея, из Латинской Америки в Соединенные Штаты приехали наши специалисты, которые могли собрать взрывные устройства на месте. В Соединенных Штатах они провели два месяца, но использовать на деле свои способности им так и не довелось, поскольку приказа из Центра не последовало, и наши офицеры благополучно вернулись в Аргентину, а оттуда через Вену в Москву…»
      Во время пребывания в Москве приехавшего в отпуск Фишера то ли Абакумов, то ли Молотов поднял вопрос о розыске Орлова. Отец решительно возразил, напомнив, что ЦК партии запретил его преследовать. Кроме того, Орлов был высокопрофессиональным разведчиком. Он сразу же заметит слежку или любые попытки наших агентов найти подходы к его родственникам. Словом, все тут было не так просто, как некоторым казалось. Мысль об использовании Фишера для поисков Орлова подал Короткое (кодовое имя Длинный) — в свое время предполагалось, что он будет помощником Орлова по руководству агентурной сетью во Франции, и ему было известно о планах использования Фишера в качестве радиста у Орлова, так и не реализованных в 30-е годы.
      Позднее именно Короткое стал виновником провала Фишера. В 1955 году он в качестве помощника направил к Фишеру агента Рейно Хэйханена, финна по происхождению. Тот любил выпить и, растратив оперативные средства, нарушил правила конспирации, а когда его решили отозвать в Москву, остался в Америке и выдал Фишера (Рудольфа Абеля).
      Поскольку так и не были осуществлены планы диверсий в Соединенных Штатах во время корейской войны, Фишер был переведен в Управление нелегальной разведки Комитета информации, хотя отец по-прежнему имел на него определенные виды.
      «В 1951 или 1952 году, — рассказывает отец, — новый министр госбезопасности Игнатьев отдал приказ, чтобы мое бюро вместе с ГРУ подготовило план диверсионных операций на американских военных объектах и базах — на случай войны или возможного ограниченного военного конфликта вблизи наших границ. Мы определили сто целей, разбив их на три категории: военные базы, где размещались стратегические военно-воздушные силы с ядерным оружием; военные сооружения со складами боеприпасов и боевой техники, предназначенных для снабжения американской армии в Европе и на Дальнем Востоке; и, наконец, нефтепроводы и хранилища топлива для обеспечения размещенных в Европе американских и натовских воинских частей, а также их войск, находящихся на Ближнем и Дальнем Востоке возле наших границ.
      К началу 50-х годов мы имели в своем распоряжении агентов, которые могли проникнуть на военные базы и объекты в Норвегии, Франции, Австрии, Германии, Соединенных Штатах и Канаде. План заключался в том, чтобы установить постоянное наблюдение и контроль за стратегическими объектами НАТО, фиксируя любую их активность. Фишер, наш главный резидент-нелегал в Соединенных Штатах, должен был установить постоянную надежную радиосвязь с нашими боевыми группами, которые мы держали в резерве в Латинской Америке. В случае необходимости все эти люди были готовы через мексиканскую границу перебраться в США под видом сезонных рабочих.
      В Европе между тем князь Гагарин, наш давнишний агент, выдававший себя за антисоветски настроенного эмигранта и в годы второй мировой войны служивший в армии Власова, переехал из Германии во Францию. В его задачу входило создание базы для диверсионных действий в морских портах и па военных аэродромах, а также группы боевиков, которые в случае войны или усиления напряженности вдоль наших границ были бы в состоянии вывести из строя систему коммуникаций и связь штаб-квартиры НАТО, находившейся в Фонтенбло — пригороде Парижа. В Москве мне передали группу специалистов по нефти, нефтепереработке и хранению топлива, с которыми мы обсуждали технические характеристики и расположение основных нефтепроводов в Западной Европе. Затем мы дали своим офицерам задание вербовать агентов-диверсантов из числа обслуживающего персонала нефтеперерабатывающих заводов и нефтепроводного хозяйства.
      В 1952 году мне пришло сообщение, что Фишер получил гражданство США и обрел таким образом надежную «крышу». Теперь он мог заниматься, вполне официально, одной из своих профессий, которые указал, — артиста или свободного художника. Ему удалось оборудовать три радиоквартиры: между Нью-Йорком и Норфолком, возле Великих озер и на Западном побережье. Это последнее, что я о нем слышал перед своим арестом и до того момента, когда его обменяли на американского военного пилота Пауэрса, отбывавшего свое наказание во Владимирской тюрьме, где в то время был и я».
      Сменивший Абакумова на посту министра госбезопасности Игнатьев и министр обороны маршал Василевский в 1952 году одобрили план действий, направленных против американских и натовских стратегических военных баз в случае войны или вышедших из-под контроля локальных конфликтов. План предусматривал, что первой акцией при возникновении военного конфликта в Европе должно стать уничтожение коммуникаций натовской штаб-квартиры. План этот был подписан моим отцом и тогдашним начальником ГРУ генералом Захаровым.
      Однако предложение о расширении базы действий агентов в Париже совершенно неожиданно натолкнулось на серьезные трудности. Вот как пишет об этом мой отец: «Хохлов (кодовое имя Свистун), один из наших агентов-ветеранов, активно работавший в годы войны, вдруг оказался «засвечен» контрразведкой противника, позднее он бежал на Запад. Хохлов был профессиональным актером, обладал приятной внешностью (блондин с голубыми глазами) и к тому же бегло говорил по-немецки, что делало его весьма ценным разведчиком для Маклярского и Ильина. Перед войной Хохлов в основном «работал» в среде московской интеллигенции. Мы планировали использовать его как связного для агентурной сети, которая создавалась в Москве на случай, если ее займут немцы. Позднее, в Минске, он выступал в роли немецкого офицера, находившегося в отпуске. Ему удалось завязать знакомство с женской прислугой в доме немецкого гауляйтера Белоруссии. В 1943 году в спальне хозяина дома под матрац была заложена мина с часовым механизмом, и во время взрыва гауляйтер Кубе погиб.
      Я взял с собой Хохлова в Румынию, чтоб он, пожив там какое-то время, адаптировался к жизни на Западе. Вернувшись в Москву, Хохлов находился в резерве МГБ в группе секретных агентов, которых планировалось использовать для «глубокого проникновения» на Запад. Для всех он вел жизнь обычного советского студента, получая на самом деле жалованье в моем бюро, где проходил по негласному штату как младший офицер разведки. Его учеба в институте была прервана войной, и я без вступительных экзаменов устроил его на филологический факультет МГУ. Правда, помочь ему получить хорошую квартиру я не смог, и, женившись, он продолжал жить на старом месте, где стало особенно тесно после того, как у него родился сын. С 1950 года Хохлов начал регулярно ездить на Запад. Мы его снабдили подложными документами на имя Хофбауэра. В моем бюро Хохлова курировала Тамара Иванова, начальник отделения по подготовке нелегалов. Она успешно работала в Венгрии и Австрии, в 1945 году участвовала в перевербовке немцев в операции «Березино», но в 1948 году была отозвана согласно директиве о прекращении работы и возвращении всех нелегалов из социалистических стран Восточной Европы.
      Хохлов несколько раз выезжал в Германию, Австрию и Швейцарию. Я хотел, чтобы он, используя свои внешние данные, а также свой артистизм, познакомился с балериной грузинского происхождения, танцевавшей в Парижской опере, которую часто видели в компании с американскими офицерами и персоналом натовской штаб-квартиры. Его хорошие манеры и общительность помогли ему создать группу по сбору информации и, что было еще важнее, организовать боевой резерв для чрезвычайных ситуаций.
      Сам Хохлов об этих планах ничего не знал. К моему сожалению и негодованию, он совершил непростительную ошибку, которую сам вначале не принял всерьез. В моих глазах. однако, это перечеркнуло всю его карьеру нелегала.
      А дело было вот в чем. Хохлов попытался тайком вывезти в Австрию купленный в Швейцарии аккордеон. Таможенники задержали его, тщательно проверили документы и на несколько часов забрали паспорт. Как только Хохлов доложил о случившемся в Центр, мне стало ясно: легенде о герре Хофбауэре наступил конец».
      Оплошность, допущенная Хохловым и выразившаяся в незначительном на первый взгляд инциденте на границе, на самом деле была для разведчика-профессионала серьезной. Хохлов, надо понимать, привлек к себе внимание властей и наверняка попал в список подозрительных лиц. Отныне западные спецслужбы даже при обычной проверке уже не оставили бы его в покое.
      «Понятно, — продолжал отец, — что для подготовки боевых операций по этой легенде он больше не годился. Хохлов сам попросил освободить его от выполнения своих обязанностей, и я удовлетворил его просьбу. В его личном деле должен храниться подписанный мною рапорт об отчислении его из бюро».
      Дальнейшая его судьба была несчастливой. Его послали в качестве оперработника и переводчика в советское представительство в Германии, а в 1954 году, уже после ареста отца, Хохлову поручили возглавить группу боевиков для ликвидации Околовича, руководителя русской националистической организации НТС, активно сотрудничавшей с немцами в годы войны. Но Хохлов «провалился». Его задержали американцы, после чего он был перевербован ЦРУ. Дороги назад у него не было. Вскоре он стал «знаменитостью»: американцы использовали его как «звезду» в антисоветском пропагандистском шоу. Его заставили играть навязанную ему роль. В прессе его представляли как горячего сторонника Запада, потому он и решил открыться перед Околовичем и рассказал американцам о готовившемся убийстве.
      Скандал разразился на пресс-конференции во Франкфурте, устроенной ЦРУ, где Хохлов публично выступил с разоблачениями. Особенно поразило всех утверждение, будто жена умоляла его не выполнять полученного задания. Ее тут же в Москве арестовали, и она провела год в тюрьме вместе с сыном, после чего была на пять лет сослана в Сибирь. Хохлов охарактеризовал ее как антисоветчицу, которая, дескать, и вдохновила его на побег. Он говорил также, что она глубоко верующий человек. Все это не соответствовало действительности. В 1957 году он заявлял, что КГБ предпринял попытку отравить его, подсыпав в коктейль радиоактивный талий, от которого Хохлова спасли медики из ЦРУ.
      В мае 1992 года Хохлов на короткое время появился в Москве после того, как Ельцин подписал указ о его помиловании, но вскоре снова уехал в Соединенные Штаты. Лорд Бэтел из Европейского парламента обратился с просьбой побеседовать с моим отцом относительно дела Хохлова, и после разрешения прокуратуры, которая вновь начала расследование побега Хохлова на Запад, эта беседа состоялась. Его статья появилась в газете «Дейли телеграф» и в журнале «Новое время», но там отсутствует ряд весьма важных подробностей, о которых говорил отец:
      «Один из последних начальников Хохлова, Герой Советского Союза Мирковский, мой бывший заместитель, рассказал мне, что его подопечный не хотел ехать на последнее задание. Посылали его не для ликвидации Околовича, а для подготовки этого убийства, выполнить которое должна была группа немецких агентов. Хохлов также не хотел брать с собой жену и сына в Австрию. Это означало, что он совсем не собирался бежать на Запад. На пресс-конференции, проводившейся в ЦРУ, он, однако, заявил, будто они с женой только и мечтали о побеге. Он приобрел шумную известность в западной прессе своими обращениями к правительствам «свободного мира» добиться выезда к нему жены и сына. Мирковский полагает, что с нашей стороны было ошибкой позволить Хохлову появляться на Западе с паспортом, который однажды уже привлек внимание спецслужб. Как мы предполагаем, он Попал в руки ЦРУ, и его принудили к сотрудничеству, но в этой отчаянной ситуации ему все-таки удалось послать условную открытку жене. Хотя она и была просмотрена ЦРУ, в ней все же содержался предупредительный сигнал о том, что он работает под «враждебным контролем». Ему не повезло — этот сигнал не был вовремя замечен. Два других агента, посланных нами для работы с Хохловым, были схвачены американцами: его заставили их выдать».
      В своей книге «Во имя совести» Хохлов говорит о себе как о специалисте по проведению партизанских операций в годы войны, но совершенно не касается неудачной карьеры в разведке. Кстати, работая на ЦРУ по специальным контрактам (обучал тактике антипартизанских операций на Тайване и в Южном Вьетнаме), он также провалился, потому что имел лишь опыт агента-нелегала, вербовщика привлекательных женщин и осведомителей, а не специалиста по боевым операциям. Хохлов поступил совершенно правильно, выбрав впоследствии научную карьеру и распростившись навсегда с жизнью разведчика. От перехода Хохлова на Запад пострадала его семья, особенно тяжело пришлось жене. Она так ничего и не сказала своему сыну про отца, перебежавшего на Запад. Сын Хохловых стал профессором биологии в Московском университете и как научный эксперт ездил в Соединенные Штаты. Впрочем, с отцом своим впервые он встретился только тогда, когда тот появился в их московской квартире в мае 1992 года.
      Прочность договоренностей, достигнутых в Ялте и Потсдаме по западной границе СССР, стала подвергаться испытанию уже через несколько месяцев после окончания второй мировой войны. Переход от сотрудничества в годы войны к противоборству между главными державами антигитлеровской коалиции был связан, с одной стороны, с резкими изменениями в Европе в 1944–1945 годах в пользу социализма, что вызвало крайнее беспокойство в руководстве ведущих держав Запада.
      Вместо антисоветского «санитарного кордона» из стран — членов Балтийской Антанты, Варшавского договора 1922 года, Малой Антанты появился пояс, состоящий из новых советских республик, а также стран, в правительства которых вошли члены компартий. В Германии и Австрии, за которые так опасались Верти и Клемансо в связи с угрозой распространения на них «красной заразы» в 1919 году, теперь стояли части Красной Армии. Подъем же демократических сил и влияния коммунистов в Италии, Франции, Бельгии и других странах Западной Европы, вошедших в состав многих правительств, ставил под вопрос прочность европейского капитализма.
      В то же время появление у США летом 1945 года нового мощного оружия массового уничтожения — атомной бомбы — создавало условия для быстрого пересмотра решений «Большой тройки», которые устраивали западных союзников до тех пор, пока СССР нес основную тяжесть войны с гитлеровской Германией и был готов помочь в победе над милитаристской Японией. 5 марта
      1946 года бывший премьер-министр Англии У. Черчилль, выступая в городе Фултоне (штат Миссури) в присутствии президента США Г. Трумэна, объявил о том, что Европу разделил «железный занавес», опустившийся от Балтики до Адриатики.
      Он призвал к объединению сил Запада против СССР и изменению положения за «железным занавесом».
      Перемена в расстановке сил в мире была отмечена и бывшими верноподданными Гитлера, оставшимися на бывшей оккупированной территории. Таких оставалось немало, несмотря на их срочное массовое бегство из этих стран до прихода советских войск, а затем массовые аресты среди коллаборационистов, проведенные НКВД.
      По оценке историков Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, в Прибалтике советский контроль над территорией был частичным и поверхностным. В лесах было много разрозненных групп немцев, балтийских частей германской армии, литовских националистических партизан, а также эстонских ветеранов финской армии, которые выступали и против немцев, и против русских… В период наивысшего подъема в их рядах участвовало от 0,5 до 1 процента всего населения. В Литве к весне 1945 года около 30 тысяч вооруженных людей бродили в лесах. Косвенные данные по Латвии позволяют предположить, что в период максимального подъема вооруженного сопротивления в лесах находилось от 10 до 15 тысяч человек. Схожее положение было и в Эстонии, где «лесное братство» временами насчитывало до 10 тысяч человек.
      Анализируя состав участников подпольных вооруженных отрядов в Прибалтике, Р. Мисиунас и Р. Таагепера отмечают, что первая волна состояла из вольных или невольных сообщников Германии и служащих немецкой армии, участников антигерманского национального подполья и бывших членов финской армии (в Эстонии). Совершенно очевидно, что первая группа, упомянутая двумя авторами, была самой многочисленной в составе населения Прибалтики. Ветеранов армии Маннергейма насчитывалось несколько тысяч. Что же касается «антигерманского национального подполья», то за время оккупации их активность ограничивалась распространением литературы в своем кругу, и вряд ли эта группа могла представлять боевую силу.
      «Вскоре, — по словам двух историков, — к ним присоединились люди, бежавшие от призыва в Красную Армию, и дезертиры. Новые пополнения были результатом недовольства перераспределением земли и других социальных перестроек».
      Социальной базой нелегальных вооруженных формирований явились те слои общества, которые в наибольшей степени пострадали от преобразований общества, и прежде всего богатое крестьянство, земли которого были вновь урезаны после реформы 1945–1947 годов. Новое перераспределение земли, осуществленное после войны, было более радикальным, чем реформа 1940–1941 годов. Максимальные размеры земельных участков были ограничены 20 га (а не 30 га, как в 1941 году), а земли тех, кто сотрудничал с немецкими оккупантами, сокращались до 5–7 га. Были разделены земли тех, кто бежал на Запад.
      Грубые методы произвола, практиковавшиеся властями в те годы, значительно расширяли массовую базу повстанцев. Вряд ли Р. Мисиунас и Р. Таагепера сильно преувеличивают, когда пишут о том, что преследования НКВД и НКГБ в 1944–1945 годах затронули не только богатых или германских коллаборационистов. Мишенью могли оказаться рабочие — социал-демократы… Любой, кто жаловался на какие-либо стороны советской бюрократии или не мог приспособиться к ее требованиям (например, поставщики зерна на селе), становился такой мишенью. Сочетание случайного и небрежного в действиях репрессивных подразделений МВД и МГБ, отсутствие должного порядка фактически делали каждого потенциальной мишенью, особенно из-за того, что Советы расценивали всякого, кто пережил германскую оккупацию, немецким пособником.
      Большую роль в идейном руководстве повстанческим движением сыграла Католическая церковь. В Литве религия внесла свои особенности в развитие сопротивления. Католические общины представляли собой базовую организацию, охватывающую большинство населения. Угроза их существованию со стороны Советов сама по себе способствовала сопротивлению. Некоторые священники были руководителями подпольного движения в Литве. Ничего похожего не было в Эстонии и Латвии. Там Лютеранская церковь не могла стать духовной и национальной опорой для сплочения из-за ее вековой связи с балтийскими немцами. Эта разница, может быть, объясняет сравнительную силу литовских повстанцев.
      Высокий авторитет Католической церкви в Литве и Униатской церкви среди части населения Западной Украины (а эти церкви заняли непримиримую позицию в отношении советской власти) объясняет особое упорство вооруженного сопротивления в лесах этих регионов, а также поддержку подполья со стороны части местных жителей, особенно в деревне. Негибкая атеистическая пропаганда, готовность видеть в служителях культа лишь слепых исполнителей воли Ватикана, нежелание признавать реальность Униатской церкви со стороны советских властей лишь усиливали антигосударственную деятельность многих представителей Церкви, укрепляли их союз с сепаратистами.
      Помимо призывов Католической церкви, большую роль в поддержании духа вооруженного сопротивления играла вера в скорый вооруженный конфликт между СССР и Западом. В частях «Литовского фронта активистов» вера в Запад существенно возросла, когда новость об атомной бомбе достигла Литвы.
      Те дни, когда сотни тысяч жителей Хиросимы и Нагасаки были принесены в жертву демонстрации атомной мощи США, — 6 и 9 августа 1945 года — были днями великих надежд для командования ЛФА. 20 августа было созвано особое совещание для того, чтобы обсудить международную обстановку. Его участники с величайшим интересом выслушали сообщение Би-би-си о мощи атомной бомбы. Взрыв первой атомной бомбы вызвал оживленные дискуссии среди борцов за свободу в Литве. Общий вывод сводился к тому, что Запад должен представить Кремлю атомный ультиматум и заставить Советы освободить порабощенные страны.
      Вера в неминуемую войну, в ходе которой Советский Союз мог быть превращен в атомную пустыню, вдохновляла бывших солдат и офицеров эсэсовских легионов и заставляла их упорно ждать новых влиятельных союзников, которые должны были восстановить досоветские порядки. «…Людей притягивало в «лесное братство» ожидание неминуемой войны между Западом и Советским Союзом… С этой точки зрения важно было только продержаться несколько лет… Хотя такая оценка поднимала боевой дух, это также приводило к тому, что повстанцы преувеличивали военный аспект борьбы». Созданная 10 июня 1946 года организация повстанцев Литвы — Объединенное демократическое движение сопротивления — объявила о борьбе «за мировое правительство и создание международного демократического государства благосостояния».
      Надежды на всестороннюю помощь извне способствовали развитию контактов подполья с западными державами. Эти связи устанавливались через лиц, выехавших из Прибалтики после 1941 года и оставшихся за пределами СССР. В 1945 году командованию ЛФА удалось установить связи с литовскими организациями перемешенных лиц в Великобритании, Франции, Швеции и Германии. Представители подполья умели посетить своих соотечественников, а посланцы организаций перемещенных лиц пересекали границу и прибывали на родину.
      Руководители эмигрантских организаций, среди которых преобладали бывшие пособники Гитлера, видели в вооруженной борьбе ЛФА, Украинской подпольной армии (УПА) и других «армий» возможность восстановить строй, свергнутый с приходом Красной Армии. Однако в угоду конъюнктуре они объявляли себя сторонниками западной демократии и по мере укрепления своих позиций в странах эмиграции оказывали давление на правительства с целью усилить поддержку вооруженному подполью. Эти усилия совпадали с общим направлением в политике ведущих стран Запада — углублением «холодной войны» и подготовкой вооруженного нападения на СССР.
      Западные спецслужбы установили регулярные связи с прибалтийским подпольем уже в 1945 году. Один из видных лидеров повстанцев Юозас Лукша-Даумантис долгое время находился на Западе, стремясь добиться увеличения помощи «лесным братьям». В целях рекламы этого движения им была написана книга «Партизаны за железным занавесом». Американская разведка забросила с парашютом Лукшу и других представителей партизан в 1949–1951 годах обратно в Литву, где Лукша вскоре умер.
      Литовское подполье создало «Совет республики» и выбрало его президента. Солдаты вооруженных отрядов были объявлены «бойцами свободы». Впоследствии, 16 февраля 1949 года вооруженная организация создала свою структуру под названием «Движение литовских бойцов за свободу». Республика была разделена на три военных округа (Северо-Восток, Северо-Запад и Неман). В Эстонии повстанцами руководил Эстонский национальный комитет с несколькими местными отделениями… Штаб связи латвийских партизан действовал в Риге на улице Матисс вплоть до 1947 года.
      Стремление сочетать организацию боевых подразделений с широко разветвленным подпольем, способным вести разведку, пропагандистскую деятельность среди населения, диверсии и саботаж на производстве, террористические акты против советских активистов и меры устрашения нейтральных и пассивных, было характерно для деятельности повстанцев в Прибалтике. Группы так называемых «лесных братьев» отличались по размерам, от 800 человек до одиночек, которые прятались в бункерах около своей фермы или даже под полом своего дома. «Некоторые «лесные братья» возвращались в города с поддельными документами для проведения разведки и пассивной работы сопротивления или для того, чтобы навсегда оставить лесную жизнь… По мере того как организованные части повстанцев несли потери, некоторые из их сторонников переходили к активным действиям… Поэтому невозможно провести точную линию между повстанцами и неповстанцами.
      Средняя продолжительность участия в «лесном братстве» составляла два года. За 8 лет интенсивных боев (1945–1952) в литовском повстанческом движении участвовало около 100 тысяч человек. Литовские и эстонские «лесные братства» включали соответственно 40 тысяч и 30 тысяч».
      Вооруженные отряды совершали диверсии, взрывы, поджоги административных советских учреждений. Значительно реже, да и то на первой стадии своей деятельности, они вступали в вооруженные схватки с советскими войсками. Судя по отчету литовского подполья, с апреля 1945 года по май 1946 года произошло шесть боев с войсками МВД.
      Основным направлением деятельности подполья был террор против всех, кто поддерживал советскую власть. Как признают Р. Таагепера и Р. Мисиунас, «главные усилия повстанцев и пассивного сопротивления направлялись на срыв работы администрации… Сотрудников местных Советов запугивали, их заставляли быть двойными агентами, и в случае, если они проявляли чрезмерное рвение в сотрудничестве, их убивали… Для проверки новобранцев «лесные братья» давали им задания — казнить тех, кто сотрудничал с советской властью… С 1945 по 1952 год было убито от 4 до 13 тысяч лиц, сотрудничавших с советскими властями или подозреваемых в таком сотрудничестве».
      Очевидно, это очень заниженные данные. По сведениям, оглашенным на латвийской конференции историков в июле 1988 года, за 1944–1952 годы только в Литве «лесные братья» убили около 25 тысяч советских граждан. По данным эстонских историков, только в Эстонии повстанцы убили «несколько сот советских людей» всего за 1948 год и начало 1949 года. Запугивание членов ВКП(б) и ВЛКСМ в Прибалтике приводило к тому, что иные из них «сдавали свои партийные или комсомольские билеты, или проявляли пассивность в своей работе, или отказывались от нее под угрозой смерти».
      Литовское подполье «публично объявило, что оно будет сурово наказывать тех, кто примет от советских властей землю и скот, который был отнят у фермеров, имевших участки от 100 акров и менее того».
      Массовое устрашение населения постоянным и незримым наблюдением за каждым словом и поступком человека, подкрепляемое частыми и беспощадными расправами со всеми, кто хоть немного отклонялся в своем поведении от стандарта, устанавливаемого тайными вождями, деформировало общественное сознание. Характерно, что психологической обработке населения, в том числе за пределами районов боевых действий, «лесные братья» придавали огромное значение.
      Вновь возрожденный орган бывшей Балтийской Антанты — «Балтик ревью», создание которого в 1940 году было расценено советским правительством как свидетельство антисоветского курса режимов Пятса, Ульманиса, Сметоны, убеждал в июне 1948 года, что «на Украине, в Прибалтике, Белоруссии борьба продолжается… Далекие рейды УПА — в окрестностях Киева, к западу от Харькова, к северу от Одессы — создают впечатление о большом восстании на Украине… Большое восстание должно и может произойти не только на Украине, но одновременно во всех странах под русской оккупацией».
      Эти планы находили отклик и на Западе. Видный государственный деятель США Джордж Ф. Кеннан писал в 1947 году: «В недрах Советского Союза спрятаны элементы, которые за одну ночь могут превратить, изменить состояние этой страны от нынешней мощи до крайней слабости». 25 марта 1948 года газета «Ди Вельтвохе» (Цюрих) опубликовала статью под заглавием «Украина — забытая баррикада», в которой пропагандировалась идея восстановления антисоветского «санитарного кордона» и содержался призыв поддержать антисоветское подполье.
      Все же Запад не мог оказать более действенную помощь «лесным братьям» без того, чтобы начать вооруженные действия против советских войск, стоявших в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии и Польше. Без разгрома Советской Армии и ее союзников в Центральной и Юго-Восточной Европе мечта о возрождении «санитарного кордона» или антисоветской баррикады не имела шансов на реализацию. Все зависело от готовности США развязать войну против СССР.
      В планах антисоветской войны большое значение придавалось поощрению раскола как среди социалистических стран, так и внутри СССР. Директива СНБ-58, утвержденная президентом США Г. Трумэном 14 сентября 1949 года, гласила: «Для нас практически осуществимый курс — содействовать еретическому процессу отделения сателлитов… Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах. Начало или усиление психологической, экономической и подпольной войны сильно увеличит шансы на быстрое и успешное завершение войны, ибо поможет преодолеть волю врага в борьбе, поддержит моральный дух дружественных групп на вражеской территории».
      Каждый новый план войны, рождавшийся в недрах Пентагона, предусматривал все более массированные атомные бомбардировки СССР. Так, план «Чариотир» 1948 года исходил из необходимости сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов в первые 30 дней войны и еще 200 атомных бомб в последующие два года.