Для нас с Чарльзом, сызмальства свыкшихся с незатейливой игрой в родственные брачные узы, сам по себе данный вопрос не представлял особого интереса. В реальной жизни ни одному из нас и в голову не приходило, что мы можем стать объектами чувственного трепета друг друга. Считая, что, будучи в некотором роде братом и сестрой, мы также являемся заинтересованными лицами, нам обоим нравилось с равным изумлением и подтруниванием наблюдать за первыми романтическими похождениями друг друга.
      Увлечения наши были краткими и практически всегда заканчивались одинаково. Раньше или позже та или иная девушка предпринимала попытки претендовать на определенные права в отношении Чарльза, после чего она тут же исчезала с его горизонта. Или, наоборот, предмет моих воздыханий вдруг почему-то начинал терять былой лоск, да и Чарльз вдобавок сказанет по его адресу нечто менее чем простительное - я сразу же взвивалась, неистово протестовала, но потом начинала смеяться и соглашалась с ним, и наша жизнь возвращалась в прежнюю колею.
      Да и родители каждого из нас всегда старались относиться к нам с искренней любовью, играли первую скрипку во всех наших взаимоотношениях, давали нам деньги, выслушивали все, что заслуживало внимания, забывая про все остальное, и происходило это, пожалуй, потому, что им хотелось освободиться от нас в не меньшей степени, чем нам от них. Результатом подобной политики стало то, что время от времени мы, подобно домашним пчелам, возвращались в семейный улей, отчего все снова чувствовали себя по-настоящему счастливыми.
      Возможно, родители более отчетливо, нежели мы с Чарльзом, осознавали изначальную надежность и безопасность нашего бытия, а потому и к его неугомонности, и к моей нерешительности относились лишь как к отдаленному шуму прибоя, доносящемуся со стороны гавани. Как знать, может, сквозь все это им виделся и неизбежный финал подобного существования?
      Но сейчас мы будто снова оказались в начале нашего пути. Молодой араб в белых одеждах принес поднос, на котором стояли украшенный причудливым чеканным орнаментом медный сосуд и две маленькие голубые чашки. Все это он поставил на столик передо мной, что-то сказал Чарльзу и вышел. Кузен быстро поднялся по ступенькам в диван и сел рядом со мной.
      - Он говорит, что Бена до вечера не будет. Ну, наливай.
      - А матери его тоже нет?
      - Его мать умерла. В доме всем заправляет сестра отца, но сейчас она, как здесь принято выражаться, временно отошла от дел. Нет, она живет не в гареме, а потому не смотри на меня с таким любопытством и надеждой; просто предается длительному отдыху и до обеда не выйдет. Закуришь?
      - Не сейчас. Вообще-то я курю мало, так, изредка, да и то лишь чтобы, как говорится, произвести эффект. Глупо, конечно. Боже праведный, что это у тебя? Гашиш или еще что-нибудь эдакое?
      - Нет, просто абсолютно безобидные египетские сигареты. Вид у них, правда, страшноватый. Ну, рассказывай, чем все это время занималась?
      Он принял из моих рук чашку с крепким кофе и, откинувшись на подушки, стал с нетерпением ждать рассказа.
      Четыре года слухов - вполне достаточный срок, чтобы хоть за, что-то зацепиться, а письма писать ни он, ни я не любили. Пожалуй, прошло больше часа, солнце сместилось к западу, оставив полдвора в тени, когда мой кузен потянулся, затушил еще одну египетскую сигарету и сказал:
      - Слушай, я опять насчет этой твоей группы. Может, все же передумаешь и отделаешься от них? Поживешь здесь до воскресенья, а потом я отвезу тебя долина Барады прелестна, да и дорога там приличная.
      - Еще раз большое спасибо, но лучше будет, если я останусь с группой. Мы ведь всегда сможем организовать этот автопробег, а по пути осмотрим Баальбек.
      - Я свожу тебя туда.
      - Было бы потрясно, но, увы, все решено. Кстати сказать, я даже упаковалась, да и с визами здесь, как тебе известно, тоже придется повозиться. Моя лично датирована завтрашним днем, но мы зачем-то связались с этим групповым паспортом. Кроме того, у нас и так поднялся шум, когда я решила остаться после и возвращения в субботу в Англию, и мне не хотелось бы начинать все сначала. А сейчас, думаю, нам пора идти.
      - Ну что ж, увидимся в Бейруте. Ты где остановишься?
      - Пожалуй, раз уж окажусь одна, переберусь в "Финикию".
      - Там я к тебе и присоединюсь. Забронируй мне номер, хорошо? Перед отъездом из Дамаска позвоню. А как ты намеревалась распорядиться свободным временем помимо... помимо поездки в Дар-Ибрагим?
      - Дар-Ибрагим? - бесцветным тоном переспросила я.
      - Ну да, во владение нашей двоюродной бабки Хэрриет. Оно так называется, ты разве не знала? Расположено оно на Нахр-Ибрагим, реке Адониса.
      - Я... да, я... кажется, слышала о нем, только забыла. Боже мой, двоюродная бабушка Хэрриет... Никогда бы не подумала. Так это что, недалеко от Бейрута?
      - Милях в тридцати. Сначала надо поехать вдоль побережья по дороге на Вавилон, а потом свернуть в сторону гор, туда, где берет начало Адонис. Дорога проходит по самому гребню с северной стороны долины, а где-то между Турзаей и Картабой протекает небольшая, но бурная речушка, которая называется Нахр-эс-Сальк, впадающая ниже в Адонис. Так вот, Дар-Ибрагим находится как раз в середине долины, в месте слияния обеих рек.
      - Ты там бывал когда-нибудь?
      - Нет, но собираюсь. А ты что, в самом деле даже не думала об этом?
      - И в мыслях ничего подобного не было. Я действительно собиралась проехать вдоль долины Адониса, посмотреть на его исток с каскадом, храм, не помню уж какого там божества, и та место, где Венера якобы встречалась с Адонисом. Даже прикидывала в субботу взять машину... Но, по правде сказать, я совсем забыла про нашу бабку. Я ведь ее толком не помню. В последний раз, когда она гостила в Англии, мы все находились в Лос-Анджелесе, а перед этим... Боже, наверное лет пятнадцать прошло, не меньше! Да и мама никогда не упоминала про ее жилище - Дар-Ибрагим, так ты сказал? - но это, наверное, потому, что ее познания в географии всегда были не лучше моих, и она даже не предполагала, что это так близко от Бейрута. - Я поставила чашку. Говоришь, прямо в долине Адониса? Знаешь, в таком случае я могла бы поехать с тобой, чтобы хоть взглянуть на это место-рассказала бы потом своим, что оно собой представляет. Уверена, папа подумает, что со мной еще не все кончено, если я скажу ему, что проделала весь этот путь лишь для того, чтобы положить букетик цветов на могилку милой старой родственницы.
      - Думаю, она двинула бы тебе в зубы, вздумай ты так поступить, заметил Чарльз. - Она еще достаточно бодрая старушенция. Ты просто немного оторвалась от нее.
      Я выкатила глаза:
      - Бодрая? Наша Хэрриет? И кто от кого оторвался? Да она же сразу после Нового года концы отдала.
      Он рассмеялся:
      - Только не она. Если ты имеешь в виду ее завещание, равно как и последнюю волю, то это не тот случай. За последние несколько лет она рассылала их минимум раз в полгода. Разве дядя Крис не получал ее знаменитого письма, в котором она торжественно отказывалась от британского подданства, а под конец лишала всех нас наследства? Всех, кроме меня, вот так-то. - Он усмехнулся. - Мне она завещала всех гончих Габриэля, а заодно свой личный экземпляр Корана, и это лишь за то, что я проявил, как она выразилась, "умеренный интерес к подлинным цивилизациям мира". Это к тому, что я стал изучать арабский язык. В некотором смысле, - задумчиво добавил кузен, - она все еще остается довольно наивным человеком, если считает, что "Мэнсел и Мэнсел" могут проявлять интерес к чему-либо, исходя из неких возвышенных побуждений.
      - Слушай, по-моему ты меня просто разыгрываешь.
      - Насчет завещания и прочего? Ни в коем случае. Свои послания она составляла в прекрасных закругленных фразах в стиле раннего викторианства, знаешь, про семью, Британию, Бога и судьбу. Ну, не совсем про Бога - она собиралась принять ислам и потому спрашивала, не будем ли мы так любезны и не направим ли к ней толкового английского каменщика, чтобы он соорудил ей частное кладбище, где она могла бы обрести вечный покой в мире Аллаха и в окружении своих любимых гончих. Потом как-то спросила, не будем ли мы добры сообщить редактору "Тайме", что бумага, на которой печатается зарубежное издание газеты, слишком тонкая и на ней очень неудобно заполнять клеточки кроссворда, а потому она просит покончить с подобной порочной практикой.
      - Ты все это серьезно?
      - Серьезней быть не может. Готов подписаться под каждым словом.
      - А что это за гончие Габриэля?
      - Ты не помнишь? Впрочем, откуда...
      - Помню, было такое выражение. В каком-то рассказе, кажется...
      - Легенда из книжки, которую мы называли "Рассказы Северной Англии" или что-то в этом роде. Считается, что гончие Габриэля - это свора собак, которые носятся по небу в компании со смертью, и когда кто-нибудь собирается умирать, можно слышать, как они по ночам воют над его домом. У меня такое впечатление, что сама эта легенда почерпнута из сказания о диких гусях - ты когда-нибудь слышала о них? Они кричат как стая гончих, заливающихся лаем где-то у тебя над головой, а старое их название было "гогочущие гоблины". Иногда я задаюсь вопросом, а не может ли "Габриэль" быть производным от "гоблинов", поскольку сам-то он никогда не был ангелом смерти... - Он поднял взгляд. - Ты дрожишь, замерзла?
      - Нет, просто, наверное, один из них загоготал над моей могилой. И какое отношение они имеют к нашей бабке?
      - Да толком никакого, если не считать того, что у нее есть пара фарфоровых собачек, которых мне страстно хочется заполучить и которых я про себя нарек "гончими Габриэля", потому что они очень похожи на иллюстрацию в той книге.
      - Пара соб... о, да ты, похоже, окончательно лишился остатков своего крохотного умишка. Шизофрения какая-то! Или ты все это выдумал? Разве может найтись на земле такой человек, который одной рукой управляет белым "порше", а другой сжимает пару фарфоровых собачек? Я в это не верю.
      Он рассмеялся:
      - Это настоящий фарфор, моя дорогая Кристи, китайский. Причем, кажется, времен династии Мин, возможно даже музейная ценность. Один Господь знает, сколько они сейчас стоят, и поскольку у меня уже в шестилетнем возрасте был достаточно развитый вкус, чтобы безумно полюбить их, а Хэрриет, обладавшая еще более утонченным чувством прекрасного, к тому же безумно любила меня, то она мне их и отказала. И хотя к настоящему времени старуха окончательно впала в маразм, память у нее, похоже, не до конца отшибло. - Он снова принялся ходить туда-сюда. - Ну как ты не понимаешь? Собаки здесь абсолютно ни при чем, они просто являются удобным предлогом, вот и все.
      - Чтобы наведаться к ней?
      - Да.
      - И наконец-то взвалить на свои плечи семейные обязанности? насмешливым тоном спросила я, однако он не засмеялся и не стал, вопреки моим ожиданиям, оправдываться.
      Бросив на меня странный косой взгляд из-под густых бровей, он лишь произнес:
      - Не хочу упускать такой шанс. И вообще меня чертовски заинтриговала вся эта история.
      - Разумеется, я поеду с тобой, хотя бы только из любопытства. Дай-то Бог, чтобы она действительно тебя помнила, поскольку меня, готова побиться о заклад, она ни за что не вспомнит. Ей же, наверное, лет сто, не меньше.
      - Клянусь, не более восьмидесяти, и при этом сохранила завидную живость. Она у них нечто вроде местной легенды. Носится по окрестностям верхом в сопровождении лающих борзых и палит из ружья во все, что потом можно подать к столу.
      - Ты хотел сказать - во все гогочущее. Да, это я про нее помню, разве можно такое забыть? Когда она в тот раз останавливалась у нас, то привезла с собой восемь спаниелей короля Чарльза.
      - На сей раз это тибетские борзые и салюки - персидские борзые, с которыми арабские принцы выезжают на охоту. О, похоже, она перешла все границы. Да-да, - стала арабом, в мужском обличье, одевается как эмир, курит кальян, людей принимает только по ночам и живет в этом громадном грязном дворце...
      - Дворце? - удивленно воскликнула я. - Да кем она себя считает-то? Самой леди Хестер Стэнхоуп?
      - Именно. Некоторые полагают, что она лепит себя с этой героини. Даже называет себя леди Хэрриет, а насколько нам с тобой известно, у нас в семье всегда было немало эксцентричного, но своей леди мы пока еще не имели. - Он устремил на меня взгляд, причем далеко не ласковый. - Кстати, откуда тебе известно про леди Хестер Стэнхоуп?
      - Разве я тебе не рассказывала? Когда мы в последний раз гостили на Рождество в вашем доме, меня проводили в твою комнату и я прочитала там кое-какие книжки. У тебя там масса всякой всячины по Ближнему Востоку. Неужели ты прочитал все эти арабские стихи и прочее? И Коран тоже?
      - Абсолютно все.
      - Что ж, можно сказать, что именно после знакомства с твоей библиотекой у меня зародилась мысль побывать в этих местах. Мы ведь всегда ездили с тобой одним и тем же маршрутом - или, возможно, ты бы сказал, что я всюду плелась у тебя в хвосте?.. У меня давно уже витали в голове смутные идеи насчет Петры, Дамаска и Пальмиры, но я никогда не думала всерьез, что действительно окажусь здесь. А потом однажды увидела объявление об этой групповой поездке и решила присоединиться к ней. Думала, разберусь на месте, что к чему, а потом, когда все уедут, позволю себе кое-что сверх программы. Одним из таких мест и оказался Джун - именно там жила леди Хестер Стэнхоуп.
      - Сейчас там одни развалины.
      - Знаю, но мне все равно хотелось там побывать. Она была совсем молоденькой, так ведь? Я прочитала о ней все, что нашла у тебя, причем это оказалось довольно быстрым и легким чтением по сравнению с некоторыми твоими томами. Сразу после Рождества я загрипповала и меня целых две недели держали взаперти, а у мамы не было времени, чтобы бегать по книжным магазинам и искать для меня подходящее чтиво.
      Он усмехнулся столь неубедительному объяснению:
      - Ты только дурачка-то из меня не делай. Я ведь не один из твоих мускулистых блондинов.
      - Это уж точно, - кивнула я.
      Наши взгляды встретились. Вокруг стояла такая пронзительная тишина, что на фоне ее журчание фонтана казалось неестественно громким.
      Кузен встал и протянул мне руку:
      - Пойдем, я покажу тебе, как выглядят именно сейчас, после захода солнца, водяные лилии. Они будут закрываться прямо у тебя на глазах.
      Мы прошли по потемневшему и ставшему совсем прохладным дворику. Бледно-голубые лилии замерли на жестких стеблях в нескольких дюймах над водой, их блестящие, похожие на нефритовые пластины лепестки отсвечивали на гладкой поверхности воды. То там, то здесь под ними мелькали золотистые плавники, а на одном из лепестков сидела и утоляла жажду золотистая пчела. Неожиданно один зеленовато-голубой лепесток загнулся кверху, следом за ним другой, и вот уже все лилии закрылись, приготовившись к ночи и став похожими на жесткие неподвижные тюрбаны. Еще одна пчела, едва не попавшая в плен к цветку, разгневанно выкарабкалась из-под его лепестков и тут же пулей улетела.
      Я смотрела на воду наполовину отрешенным взглядом, тогда как мой мозг был занят тем крохотным фрагментом информации, которую сообщил мне Чарльз: интригующим образом эксцентричной старой дамы, которая настолько давно выпала из жизни нашей семьи, что успела стать настоящей семейной легендой. Эта только что нарисованная Чарльзом картина раздваивалась и смешивалась в моем сознании с яркими воображаемыми образами, которые сформировались у меня во время вынужденного рождественского чтения. Некоторые из книг Чарльза действительно были тяжелы для восприятия, но повествования об экстравагантной леди Хестер не только удивительно легко читались, но также отличались живостью и свежестью.
      На Ближний Восток она отправилась где-то в начале девятнадцатого века. Дочь графа во времена, когда титул значил едва ли не все, мужественная, властная женщина, которая, будучи племянницей Питта <Премьер-министр Великобритании, сторонник политики колониальной экспансии.>, имела определенную репутацию даже в политических кругах. Постранствовав изрядное время по свету в окружении свиты, состоящей из любовника, рабов и домашнего доктора, она решила наконец осесть в Сирии (в том виде, в каком пребывала тогда эта страна), где приобрела в свое владение высокогорную крепость неподалеку от Сидона.
      Она поселилась в восточном государстве, одевалась как турецкий эмир и управляла домашней прислугой, албанской стражей, чернокожими рабами, компаньонами, конюхами и персональным доктором при помощи железной дисциплины, а подчас и самого натурального кнута. Ее крепость, располагавшаяся на безлесой горной вершине, представляла собой, по оценкам современников, "чарующий дворец".
      Это был своего рода замкнутый мирок, включавший внутренние дворики; запутанные как китайская головоломка коридоры; окруженные стеной сады, к которым вели винтовые лестницы; прорубленные в скале потайные ходы, через которые в замок проникали шпионы леди. Одним словом, это было поистине экзотическое творение с журчащими фонтанами и восхитительными садами, рукотворное воссоздание чудес "Тысячи и одной ночи" со всеми фантастическими аксессуарами, почерпнутыми из восточных сказок. У нее было все - розы и жасмин, безмолвные чернокожие рабы и соловьи, верблюды, священные кошки и арабские скакуны.
      Бесстрашная, донельзя эгоистичная, надменная и горделивая, с годами все более обуреваемая усиливавшейся манией величия, она вмешивалась в дела политиков, бросала вызов местным эмирам и даже пыталась - причем небезуспешно - попирать закон. Похоже, со временем она и сама уверовала в свое мистическое предназначение Царицы Востока, которой суждено однажды въехать в Иерусалим с венцом на голове и в сопровождении нового Мессии.
      Конец ее был таким, каким он и должен быть у человека, обрекшего себя на могущество и одиночество, - она умерла в нужде, промотав все свое состояние, в рассыпавшейся на глазах крепости, окруженная лишь слугами, которые нещадно обкрадывали ее, а к ней самой потеряли всякий интерес. Но наряду со своими долгами она оставила после себя кое-что еще - легенду, сохранившуюся до наших дней.
      Меня заинтриговало, что легенда эта продолжает жить и поныне, воплощенная уже в образе моей двоюродной бабки Хэрриет. Насколько я знала эту старую даму, она во всем (за исключением разве лишь титула) соответствовала данному образу. У нее было состояние, сила воли, она была достаточно образованна и также много путешествовала, окруженная свитой, пусть не столь внушительной как у леди Хестер в 1820 году, однако все же оказавшейся способной и столетие спустя породить немало слухов и пересудов.
      В молодости она вышла замуж за археолога Эрнеста Бойда и впоследствии сопровождала его во всех экспедициях, участвуя и (надо и это признать) фактически руководя всеми его "копаниями", от Камбоджи до Евфратской долины. После его кончины она прекратила активную деятельность и вернулась в Англию, но продолжала внимательно следить за Ближневосточным регионом и даже финансировала пару пробудивших ее интерес экспедиций. Двух лет английской погоды оказалось для нее вполне достаточно: она распрощалась с семьей (это был ее последний визит, который сохранился в моей памяти) и отправилась в Ливан, где купила высокогорное поместье и осела в нем, чтобы (как она сама заявила) писать книгу.
      Лишь однажды она выбралась из своего добровольного заточения - это было как раз четыре года назад, сразу после того как моя половина семьи перебралась в Лос-Анджелес. Она заявила тогда о намерении уладить кое-какие дела, что означало оформление перевода всех своих весьма значительных средств в Ливан, подбор пары для своего омерзительного (по словам Чарльза) тибетского терьера Далилы и желание навсегда отряхнуть со своих юбок грязь Англии. С тех пор я о ней ничего не слышала. Никто не имел ни малейшего представления, написала ли она за эти пятнадцать лет добровольной ссылки хоть строчку, если не считать периодических изменений завещания, которые поначалу изучались всей семьей с некоторым любопытством, но в конце концов вообще перестали замечать. Всем стало ясно, что мы вполне способны обходиться без двоюродной бабки Хэрриет, равно как и она без нас. Разумеется, ни с одной из сторон не послышалось даже намека на упрек или обиду, поскольку Хэрриет попросту стала живым олицетворением прирожденной тяги моей семьи к самоустранению и отрешенности.
      И все же я продолжала с некоторым сомнением относиться к словам кузена.
      - Ты думаешь, она примет тебя?
      - О, она непременно меня примет, - спокойно ответил Чарльз. - Моя мать всегда с завидным сарказмом отзывалась о тех симпатиях, которые бабка Хэрриет питала к молодым мужчинам, и я не вижу причин, почему бы нам не сыграть на этом ее пристрастии. А если я скажу ей, что приехал потребовать удовлетворения своих прав, то есть забрать этих самых гончих Габриэля, она по достоинству оценит подобный поступок, так как и сама всегда была твердым орешком и симпатизировала людям, которые способны постоять за себя. Слушай, если я приеду в Бейрут в воскресенье вечером, как ты посмотришь на то, чтобы назначить нашу поездку на понедельник?
      - Годится. Звучит, повторяю, заманчиво, если в подобное вообще можно поверить.
      - Чистая правда, точнее - почти чистая, поскольку в этой стране другой попросту не существует, - заверил меня кузен. - Знаешь, что говорят здесь по этому поводу? Что это страна, в которой может произойти что угодно, "страна чудес"... - Он тихо процитировал: "Люди, населяющие эту страну чудес, это люди камней и пустынь, и они наделены богатейшей фантазией, которая, однако, остается еще более сокрытой от посторонних взоров, чем даже покрытые туманом горизонты их песков и морей, а поступки их определяются указаниями Магомета и леди Хестер Стэнхоуп. Им необходимо общение со звездами, пророчествами, чудесами и прозорливым гласом своего гения".
      - Откуда это?
      - Ламартин <Французский писатель-романтик XVIII-XIX вв.>.
      - А что, звучит, даже если окажется, что наша бабушка Хэрриет вполне в своем уме. Хочется прямо сейчас же отправиться к ней. Ну, а сейчас мне пора. - Я глянула на часы. - Бог мой, да ведь уже время обеда.
      - Уверен, Бен хотел бы, чтобы ты осталась. Он будет с минуты на минуту. Не можешь задержаться?
      - Хотелось бы, но нам завтра рано выезжать, а мне еще надо кое-что сделать. - Я наклонилась, чтобы взять свою сумку. - И тебе, мой милый мальчик, придется довезти меня до отеля. Мне никак не улыбается перспектива ради тебя или кого-то еще одной бродить по темным улицам Дамаска, если мне вообще удастся найти дорогу, что маловероятно. Разве что ты отдашь мне свой "порше".
      - Иногда я способен пойти на риск, - сказал кузен, - а иногда нет. Я отвезу тебя. Пошли.
      Идя назад, мы в полном молчании пересекли дворик. Кто-то-вероятно, тот же арабский паренек - повесил в нише у двери лампу. Это было творение времен Аладина, сделанное из серебристого металла, которое, возможно, при дневном освещении смотрелось бы довольно уродливо, но сейчас, в сумерках, исторгая из себя короткие язычки оранжевого пламени, казалось просто великолепным. На темно-синем прямоугольнике неба над двориком уже начали поблескивать сверкающие звезды. Ни единый отсвет городских огней не касался мягкого бархата небосвода; даже сейчас, зависая над переливающимся и заполненном людьми богатством дамасского оазиса, оно напоминало о пустыне и бесконечной бездне молчания, простиравшейся за последней пальмой.
      Сам дворик был также погружен в тишину. Отдаленное гудение городского транспорта - не громче, чем гул морской раковины, - создавал своеобразный фон для этого спокойного безмолвия, в котором можно было различить лишь журчание фонтана. Колодец в пустыне. Где-то, у самой его поверхности, проплыла рыба и проблеск золота, выхваченный лампой, казалось, лишь подчеркивал и усиливал красоту наполненной жизнью воды. Я почти слышала, как передвигаются в ее толще тела рыб. В зарослях ветвей над крытой галереей приютилась приготовившаяся ко сну птица.
      - Слышишь - дикая голубица, - голос Чарльза, совсем тихий, заставил меня подскочить на месте. - Поэты утверждают, что она постоянно зовет своего возлюбленного: "Юсуф! Юсуф!" - пока голос ее не переходит в рыдания. Значит, в субботу вечером я звоню тебе в "Финикию" и сообщаю, когда приеду.
      - Буду ждать. Остается надеяться лишь, после всего этого в Дар-Ибрагиме нас ожидают подлинные прелести "Тысячи и одной ночи". Да, кстати, тебя-то, как очаровательное создание и украшение этого мира, они могут действительно ждать, но есть ли хоть малейшее основание предполагать, что она захочет увидеть также и меня?
      - Ей доставит радость встреча с тобой, - великодушно по обещал кузен. Черт побери, даже я рад был увидеть тебя.
      - Боюсь, ты теряешь квалификацию, коль скоро отпускаешь в мой адрес подобные комплименты, - заметила я, направляясь с ним к выходу.
      ГЛАВА 2
      Адонис,
      Живущий за морем, в Ливане,
      Гористой той стране,
      Где расцветает алый анемон.
      Джеймс Элрой Флекер. Санторин
      Пожалуй, я зря грешила на Чарльза, думая, что он слишком уж сгущает краски, излагая мне "легенду" Дар-Ибрагима. Выяснилось, что все так и есть на самом деле. В Бейруте мне не составило труда как следует разузнать о своей неординарной родственнице. В сущности, даже если бы я никогда не слышала о ее существовании, то и тогда мне непременно напомнили бы о ней.
      Это произошло в субботу - в тот самый день, когда наша группа возвращалась в Лондон, а сама я перебралась в "Финикию", чтобы в ожидании приезда Чарльза спланировать свое свободное время. Остаток субботнего дня я посвятила приведению в порядок своей прически и кое-каким покупкам, а на воскресенье наметила заказать машину с шофером, чтобы добраться до истоков Адониса.
      Я подошла к стойке портье, чтобы договориться насчет машины, и именно там случайно получила дополнительную информацию о своей бабке.
      Клерк с энтузиазмом поддержал мои планы, и ему почти удалось скрыть от меня собственное суждение по поводу непредсказуемых причуд туристов. Если молодая дама горит желанием потратить деньги на машину с шофером только для того, чтобы поглазеть на несколько грязных деревень и водопад, то он, конечно же, поможет ей в этом. Причем (я заметила, как его натренированный взгляд скользнул по моей одежде, номеру комнаты и предлагаемому размеру счета), чем дороже будет машина, тем, естественно, лучше.
      - Насколько мне известно, - продолжала я, - рядом с истоком Адониса находятся развалины старого римского храма, а неподалеку имеется еще один, так что я могла бы заодно осмотреть и их.
      - В самом деле? - спросил портье, но тут же сменил тон. - Ну да, конечно, храмы. - Он что-то записал, с явным облегчением снимая с себя всякую ответственность за мое предстоящее путешествие. - Я скажу водителю, чтобы он включил их в свой маршрут.
      - Да, пожалуйста. Кстати, а как насчет ленча?
      Вот это был уже другой разговор. Он немедленно просиял. Оказывается, там расположен известный летний отель - я, конечно же, слышала о нем? - где меня угостят прекрасными блюдами, причем под музыку. Ну разумеется, там везде подключена музыка, к каждому номеру, круглые сутки - это на тот случай, если мне наскучит безмолвие гор. И бассейн есть. И теннисные корты тоже.
      - А потом, если вы на обратном пути чуть свернете с дороги, то сможете полюбоваться видом Дар-Ибрагима.
      Он неверно истолковал выражение изумления на моем лице и быстро добавил:
      - Вы ничего не слышали о Дар-Ибрагиме? О, там живет одна английская дама, очень старая и очень известная. Она купила этот дворец, когда он разваливался на части, а потом заполнила его прекрасными вещами, заново разбила сады. В старые времена у нее останавливались всякие знаменитости и можно было даже осмотреть отдельные помещения дворца, вроде того как вы осматриваете Бейт-эд-Дин или замок крестоносцев Крак-де-Ше-валье. Но сейчас, увы... сейчас она совсем состарилась и, как говорят, немного того... - Он изобразил красноречивое выражение лица и слегка постукал себя по лбу. Сейчас дворец закрыт, она никого не принимает и сама никогда не покидает его пределы. Но я слышал, какое это было чудесное место, даже как-то раз видел, как она выезжала верхом и в окружении слуг... Но все изменилось... она состарилась и ее давно уже никто не видел.
      - Как давно?
      Он развел руками:
      - Полгода, год - не могу сказать.
      - Но она все еще живет там?
      - Ну конечно. По-моему, один из моих напарников что-то рассказывал, хотя это, возможно, всего лишь слухи. Кажется, с ней до сих пор живут двое или трое слуг, а раз в месяц из Бейрута в Сальк - это деревушка поблизости от дворца - доставляют продовольствие, которое потом перевозят на мулах.
      - Разве там нет дороги?
      - Нет. Дорога проходит по гребню горы над долиной, и чтобы добраться до Дар-Ибрагима из деревни, надо идти пешком или ехать на муле. - Он улыбнулся. - Не советовал бы вам это делать, поскольку сейчас там и смотреть-то не на что, а внутрь вас все равно не пустят. Я бы рекомендовал лишь взглянуть на дворец снаружи. Красивое зрелище. В любом случае Дар-Ибрагим лучше смотрится с расстояния.
      - Знаете, я что-то слышала об этом месте, - проговорила я с некоторой натугой. - Кажется, я знаю в Англии кое-кого из родственников этой старой дамы. У меня была задумка посетить ее. Собиралась даже написать ей и спросить, не согласится ли она принять меня.
      Что-то - не знаю, что именно - удержало меня от того, чтобы рассказать портье о своих собственных родственных связях с этой местной достопримечательностью.
      Он с сомнением покачал головой, хотя блеснувшее в его глазах любопытство подтвердило разумность моей предосторожности.
      - Попробовать, конечно, можно, но когда она получит вашу записку или вы получите ответ на нее... У ворот там стоит привратник... - он пожал плечами, - ...но он всегда говорит, что никого не велено пускать внутрь. Он принимает товары, расплачивается за них и сам же получает или отвозит письма, если таковые имеются. Сама дама давно уже никого не принимает, разве что доктора.