Гончие Габриэля

      - Доктора? Она что, больна?
      - О нет, сейчас уже нет. Но мне кажется, я слышал что-то об этом в прошлом году, месяцев шесть назад, осенью, и с тех пор к ней регулярно приезжает доктор. Потом она поправилась и сейчас чувствует себя довольно неплохо.
      "Да, она определенно поправилась, - подумала я, - коль скоро прислала нам свое очередное лаконичное уведомление насчет завещания".
      - Это был бейрутский доктор?
      - Да, англичанин.
      - Вы знаете, как его зовут? - и чуть извиняющимся тоном добавила:
      - Если мне не удастся повидать ее, я, возможно, могла бы получить от него какие-то сведения.
      Портье не помнил его имени, но пообещал выяснить, и когда я в следующий раз проходила мимо его стойки, ответ был готов: доктор Генри Грэфтон, проживающий где-то в районе площади Мучеников. Я поблагодарила его, поднялась в свой номер, пододвинула телефонный справочник и принялась искать - Грэфтон Г. Л.
      В нем действительно был его номер. После нескольких попыток мне удалось дозвониться. Какой-то мужчина по-арабски ответил мне, однако, после того как мы все-таки разобрались, что к чему, используя его великолепный французский, а затем еще более совершенный английский, меня ожидало разочарование.
      - Нет, доктора Грэфтона дома нет, доктор Грэфтон некоторое время назад покинул Бейрут. Да, по делам. Если он может чем-то помочь мне...
      - Мне бы хотелось поговорить с ним по поводу одной из моих родственниц, - сказала я. - Конкретно, миссис Бойд. Насколько мне известно, несколько месяцев назад, когда он находился в Бейруте, она была его пациенткой. Интересно, он и сейчас продолжает навещать ее? Дело в том, что...
      - Миссис Бойд? - голос у моего собеседника был явно озадаченный. Боюсь, у нас нет пациентов с такой фамилией. А где она живет?
      - Она живет под Бейрутом, в местечке, которое называется Дар-Ибрагим. Кажется, это неподалеку от деревни Сальк.
      - Дар-Ибрагим? - Темп его речи убыстрился. - Вы имеете в виду леди Хэрриет?
      - Но... да, я... пожалуй, именно ее, - проговорила я, чувствуя, что совершенно по-дурацки заикаюсь. - Я забыла... ну да, конечно, леди Хэрриет.
      - Насколько мне известно, она чувствует себя прекрасно, - произнес голос, - однако ее определенно нет в списке моих пациентов. После отъезда доктора Грэфтона я обслуживаю его пациентов, но она написала мне и сообщила, что уже все устроила.
      В голосе появились новые нотки, возможно выражавшие недоумение, и мне захотелось спросить, как она все устроила и что именно, однако я тут же поняла, что это бесполезно.
      "Не исключено, - подумала я, - что это было очередное ее письмо, в котором она вновь заявляла о своем уходе из этого мира, отречении от Англии, отказе от услуг врачей, а может, просто излагала свое очередное завещание".
      - Могу я поинтересоваться, с кем имею честь разговаривать? - спросил голос.
      - Я - внучатая племянница леди Хэрриет. Меня зовут Кристабель Мэнсел. В Ливане я на отдыхе, но мне... никому из нас давно уже ничего не известно о моей бабке. Я уже начала подозревать, не умерла ли она, но потом узнала, что она жива, а в отеле - я остановилась в "Финикии" - мне сказали, что ее лечил доктор Грэфтон. Поэтому я и решила позвонить ему и узнать возможные подробности. Вы сказали, он уехал из Бейрута? Но он хоть в Ливане? С ним можно связаться?
      - Боюсь, нет. Он отправился в Лондон.
      - Понятно. Что ж, большое спасибо. Попытаюсь сама с ней повидаться.
      На другом конце провода возникла небольшая пауза, затем подчеркнуто бесстрастный голос произнес:
      - Считается, что она ведет очень уединенный образ жизни.
      - Да, - согласилась я, - понимаю. Но в любом случае, большое спасибо за помощь. До свидания.
      - До свидания.
      Я повесила трубку и усмехнулась. То, что подразумевал обладатель этого приятного голоса, можно было определенно сформулировать как арабский эквивалент: "И с наилучшими британскими пожеланиями удачи".
      Позже позвонил Чарльз и сказал, что отец Бена задержался, а потому сам он сможет выбраться не раньше, чем в воскресенье вечером, а то и позже.
      - Но клянусь всеми святыми, - выразительно заверил меня кузен, - в понедельник я костьми лягу, но буду у тебя.
      - Не надо ничем ложиться, - успокоила я его, - по крайней мере до тех пор, пока не купил голубые четки. Сам же говорил, что в этой стране может произойти что угодно.
      Я ни словом не обмолвилась о собственных поисках следов бабки, равно как и о том, что у меня стало зарождаться довольно живое любопытство по поводу столь нетривиального затворничества обитательницы Дар-Ибрагима.
      ***
      Гостиничный портье постарался явно на славу, чтобы организовать мне удобное и дорогое путешествие. Это была громадная американская машина с острыми закрылками, кондиционером, голубыми четками от сглаза и болтающейся перед лобовым стеклом цитатой из Корана: "Во всем положись на Аллаха".
      Помимо всего прочего автомобиль был снабжен высотомером. Я поначалу не подумала о его истинном предназначении, однако мой водитель - бойкий узколицый парень по имени Хамид - объяснил, что мы одним махом поднимемся от уровня моря почти на два с половиной километра, поскольку истоки Адониса находятся в горных районах Ливана. Я уселась рядом с ним на переднее сиденье и с любопытством поглядывала на высотомер, когда перед Вавилоном машина свернула с побережья и стала взбираться в горы.
      Хамид явно недооценил количество "махов", которые нам понадобятся для достижения цели. Поначалу дорога поднималась полого, пролегая между вереницами деревьев и расположенными террасами полями. Кругом росли заботливо ухоженные яблони, буквально усыпанные созревающими плодами, а по пыльной дороге бегали куры и играла темноглазая детвора. Однако вскоре дорога словно стряхнула с себя миниатюрные зеленые поселения и стала более круто забирать вверх, извиваясь между последними остатками сельскохозяйственных угодий, пока йод колесами не оказалась иссохшая, почти окаменевшая почва. Но и здесь почти каждое крохотное скопление тщательно обработанной земли использовалось под выращивание яблок, хотя урожай выглядел уже гораздо скромнее. На более обнаженных террасах произрастали тоненькие зеленые полоски каких-то злаков, которые почти заглушались многочисленными весенними цветами, росшими буквально повсюду - у дороги, вдоль каменных стен и даже в расщелинах скал.
      Хамид остановил машину и с добродушной улыбкой предложил мне поближе познакомиться с цветистым великолепием: орхидеями, бледными цикламенами, громадными сине-желтыми геранями, пурпурными персидскими тюльпанами и красными анемонами - цветами самого Адониса.
      Наконец, все обработанные участки остались позади, и машина стала передвигаться по волнообразно возвышавшейся и снижавшейся дороге, вокруг которой прямо на скалах рос неведомый мне кустарник, а единственным цветком был желтый ракитник.
      Кристально чистый воздух разительно контрастировал с тяжелой духотой побережья. Кое-где попадались небольшие отары типично восточных овец кремового, золотистого, иногда с примесью черного цвета; при ходьбе животные болтали ушами и низко склоняли головы, словно выискивая что-нибудь съедобное. Здесь же паслись лоснящиеся козы, причем все отары старались держаться поближе к пастуху - одинокой фигуре в бурнусе, скрестившей руки на посохе и мрачно поглядывавшей в сторону нашей машины.
      Дорога продолжала ползти вверх, стрелка высотомера упорно склонялась вправо, воздух становился все более пронзительно бодрящим. Желтый ракитник остался где-то внизу, а из узкой полоски дерна, росшего вдоль дороги, между теснящими их камнями, торчали пучки тонких сероватых листьев. Машина начала делать угрожающие повороты, объезжая груды валунов и едва не касаясь левым боком шероховатой поверхности скал, справа простиралась бездонная пропасть, из которой доносились крики ворон.
      Неожиданно мы оказались на открытом со всех сторон пространстве. Мы двигались по тянувшемуся на головокружительной высоте крутому горному хребту. Вдали простиралась панорама сплошного голубого фона, белого камня и вереницы поросших лесом и удалявшихся вплоть до самого моря горных хребтов. Правее же и где-то далеко внизу зеленой змейкой, которая та пряталась, то показывалась снова, поблескивая в окружении грандиозного лесистого ущелья, протекал Нахр-Ибрагим - река Адониса.
      Ныряя между каменистыми впадинами, склоны которых временами заслоняли от нас солнце и давали приют чахлым яблонькам и алым анемонам, мы приближались к истоку Адониса.
      Зрелище это было поистине волшебное, словно дошедшее до нас из далекого прошлого. Я подумала, что для примитивного человека, населявшего когда-то эту истомившуюся от жажды землю, вид белоснежного потока, который вырывался из ревущей черной пасти пещеры, зиявшей почти по центру массивного, залитого солнцем утеса, наверное, олицетворял собой безмерную силу и ужас неведомых богов. И это, конечно же, в сознании людей связывалось с плодородием, поскольку на протяжении тридцати миль река несла по горным склонам жизнь. Вокруг тех мест, где вода срывалась с камней, лощина сразу же покрывалась зеленью, деревьями, цветущим кустарником, и красные анемоны расцвечивали берега потока.
      Значит, вот сюда, ступая по призрачным стопам Изиды, Иштар, Астарты и самой Великой матери Деметры, спускалась Афродита, чтобы влюбиться в греческого пастуха Адониса и нежиться с ним в окружении многоцветия леса и трав. Именно здесь, где он был сражен диким кабаном и где пролилась его кровь, расцвели алые анемоны - с тех пор каждую весну вплоть до наших дней пурпурные воды Адониса стекают прямо в море. Сейчас же лощина опустела исключение составляли лишь черные козы, дремавшие под лучами солнца на руинах храма Афродиты, и оттого сонное, убаюкивающее позвякивание колокольчиков на их шеях казалось особенно резким и пронзительным на фоне грохота ревущего потока.
      Но даже без всяких легенд при виде подобной панорамы буквально дух захватывало, и если к зрелищу белесых бурунов воды, сверкающих от влаги валунов, массивных и внушительных развалин и ярких, трепещущих под порывами вызванного водопадом ветерка цветов добавить еще и древние сказания, то получалась картина, словно пришедшая к нам из какого-то иного мироздания. Когда же мы свернули из лощины на узенькую колею - едва ли ее можно было назвать дорогой, - по которой нам предстояло окольным путем возвращаться домой, картина повернулась к нам еще одной стороной своей буйной восточной фантазии.
      Чуть поодаль, за пределами долины Адониса, у самой воды бродили несколько арабских скакунов. Неподалеку от них, подобно белой царапине на камне, начиналась тропа, которая уходила вверх по склону и под прямым углом соединялась с дорогой. По этой тропе легким шагом неспешно бежала гнедая арабская лошадь - белый бурнус всадника раздувался на скаку наподобие паруса, и серебристо-алая уздечка в его руках отсвечивала на солнце.
      Рядом с лошадиными копытами семенили две красивые собаки: желтовато-коричневая борзая с длинной шелковистой шерстью и знаменитая гончая салюки, с предками которой восточные принцы охотились на газелей.
      Когда изгиб дороги скрыл их от наших взоров, я посмотрела на часы. Близилось время ленча.
      Снова мы увидели всадника, когда спускались по дороге на противоположной стороне долины. Мы пробирались по испещренной рытвинами дороге, направляясь в сторону какого-то крохотного селения в затерявшейся почти у кромки снегов высокогорной долине, когда я снова увидела внизу наездника и его спутников. Он медленно ехал по едва различимой тропинке, которая пролегала в достававших ему до бедер зарослях подсолнечника. Собак мне было почти не видно - их укрывали от взоров широкие сердцевидные листья растений. Потом они, похоже, обогнали его, выбежав на располагавшийся ниже изгиб дороги. Воздух был настолько чист и недвижим, стояла такая тишина, что я смогла на фоне гулкого цоканья копыт по пыльной земле расслышать и легкое позвякивание колокольчиков уздечки.
      Наконец, когда машина оказалась в окружении приземистых, облупившихся деревенских построек, и наездник, и его собаки окончательно скрылись из виду.
      ***
      Мы остановились в деревне, чтобы купить апельсинов.
      Идея целиком принадлежала Хамиду. Приобрести их мы могли и в Бейруте в любой из многочисленных лавок по пути в город, - но эти, по его словам, представляли собой нечто совершенно особенное. Они остались после предыдущего урожая, их совсем недавно сорвали с деревьев, и они, согретые солнцем, были особенно зрелыми, сочными и божественно вкусными.
      - Я куплю их вам в подарок, - сказал он, останавливая машину в тени тутового дерева.
      Можно было без труда заметить, что живут в деревеньке небогато: дома скорее походили на сараи, сложенные из глинобитного кирпича. Каждое строение было увито зарослями виноградника и окружено заботливо сооруженными террасами, на которых росли фруктовые деревья и злаки. Несмотря на высокогорье, богиня плодородия, похоже, все же решила одарить жителей деревни частичкой своих щедрот. Место это было укрыто от наиболее разрушительных ветров, да и во влаге от тающих снегов здесь тоже, пожалуй, недостатка не ощущалось. Тщательно сберегаемая темно-зеленая вода хранилась в квадратных цистернах, стоявших под голыми серебристыми тополями, а вся деревня - горстка домов, расположившихся укрытым от ветра амфитеатром, утопала в цветении фруктовых деревьев. Зрелище ласкало взгляд красотой сверкающих и казавшихся отяжелевшими мягких цветов апельсинов, лимонов, белоснежных груш, нежно-розовых соцветий миндаля и повсюду густо-розовых, красноватых яблонь, главного и особого предмета гордости ливанцев.
      Заметно припекало. Вокруг машины столпилась кучка местной ребятни. Все они были очень маленькие и симпатичные, с черными волосами, громадными темными глазами и засунутыми в рот от любопытства пальцами. Сама же деревня казалась почти вымершей, как это часто бывает во второй половине дня; в садах никто не работал. Если здесь и существовало какое-то подобие кафе, то оно, скорее всего, представляло собой лишь темную комнатенку в одном из домов. Я не заметила вокруг ни одной женщины, так что помимо детей по деревне бродили только худосочные куры, да стоял несчастного вида осел с засохшими болячками от веревки на шее. Из взрослых я увидела лишь одинокого старика, который грелся на солнце и курил трубку. Сидел он почти неподвижно и могло показаться, что процедура курения происходит словно во сне. Затем он медленно повернул полуприкрытые глаза в сторону Хамида - тот поприветствовал его и спросил по-арабски, у кого бы мы могли купить фруктов, которые все еще продолжали кое-где висеть на этих чудесных деревьях.
      Старик с полминуты хранил полное молчание, покуда вопрос Хамида петлял по извилинам его мозга, а затем извлек трубку изо рта, повернул голову градуса на три, смачно сплюнул в пыль и что-то пробормотал себе под нос. Затем трубка заняла полагающееся ей место во рту, и он снова устремил в пустоту близорукий взгляд.
      Хамид улыбнулся мне, пожал плечами и со словами:
      - Я скоро, - скрылся в темном дверном проеме.
      Я стала прохаживаться по улице, ребятишки не отступали ни на шаг. У края дороги располагалась почти двухметровая подпорная стенка, которая, казалось, удерживала все плато, на котором стояла деревня. Ниже простирались террасы полей, где я заметила всадника на гнедой лошади. Подсолнечник был высокий и рос слишком, густо, чтобы оставить место для цветов, которыми я любовалась на нижних склонах холмов, и все же у самого основания стенки я разглядела дикие ирисы и еще какие-то синие цветы, напоминавшие маленькие лилии, а у самых корней подсолнухов виднелись похожие на сияющие капли крови алые анемоны.
      Я стала спускаться - ребятня следом за мной. Я принялась помогать им, а последнего, полуголого кроху лет трех, к тому же, похоже, страдающего чесоткой, вообще снесла на руках. Вытерев ладони о брюки, я принялась рвать цветы.
      Детишки бросились помогать мне. Большеглазый мальчуган в одной лишь замызганной нижней рубашонке принес охапку гвоздик, а маленький Чесоточник сорвал пару одуванчиков. При этом наш разговор не умолкал ни на секунду по-арабски, по-английски, а иногда (при непосредственном участии Чесоточника) и вовсе по-тарабарски, причем все мы прекрасно понимали друг друга. Самым ясным в нашем диалоге был тот фрагмент, где оговаривалось, что в обмен на возможность насладиться их обществом мне предстояло дать им нечто не менее существенное.
      - Шиллинг, - произнес стоявший наверху и с любопытством глазевший на нас Хамид.
      Я подняла взгляд. Он стоял у самого края дороги.
      - Вы уверены? Но это так мало. Их же шестеро.
      - Вполне достаточно.
      Похоже, он оказался прав. Ребятня ухватила монетки, смешалась в кучу и взобралась на стенку с гораздо большим проворством, нежели спускалась по ней, причем без какой-либо посторонней помощи. Исключение составил разве что Чесоточник, которого, вконец запылившегося, на последний уступ вознес Хамид, на прощание снабдив его шлепком по голой попке. Потом он повернулся ко мне:
      - Сами справитесь? Только осторожнее, некоторые камни, бывает, шатаются.
      - Не беспокойтесь. Я встречу вас у дороги, когда вы туда спуститесь. Апельсины купили?
      - Да, все в порядке. Не спешите, я подожду вас.
      Тропа, на которой я видела всадника, представляла собой ленту иссохшей и хорошо утоптанной земли шириной около полуметра, которая плавно спускалась по подсолнечному полю, а в трех или четырех местах проседала уступами, обнажая изломы камня. Громадные тяжелоголовые соцветия были повернуты в противоположную от меня сторону, на юг, отчего тропинка походила на глубокое и узкое ущелье, пролегавшее между достигавшими высоты человеческого роста растениями. Я обратила внимание, что посажены они были примерно в метре друг от друга, а между ними виднелась другая поросль с зеленовато-белесыми листьями и оперением из коричневатых цветов, которая вместе с мальвами, васильками и дюжиной других растений пробивалась к свету. В тех местах, где лошадь пробиралась сквозь густые заросли, свисала поломанная и измятая листва и в чистом воздухе ощущался медвяный запах цветов подсолнухов, сдобренный мускусным привкусом крапивы.
      Я пошла вниз по тропе в сторону дороги. У каменистого разлома, с которого начиналась последняя терраса, подсолнухи уступали место более знакомым кукурузным посевам, а прямо на границе между двумя посадками росло фиговое дерево, почки которого только-только начинали наливаться молодой зеленью. Его залитые лучами солнца серебристые ветви с чарующей грацией поддерживали распускающиеся листочки, а к словно оштукатуренному стволу прильнуло дикое растение с красными, как у анемонов, цветами, чем-то напоминавшее виноградную лозу. Я остановилась, чтобы сорвать один из цветков. Вьющийся стебель оказался на удивление прочным, и одна из его петель чуть отступала от ствола, обнажая нечто такое, что сразу привлекло мой взгляд.
      На выбеленном солнцем серебре ствола была небрежно нарисована бегущая собака. Рисунок был довольно примитивный, и все же исполненный жизни; вне всякого сомнения, он изображал длинношерстную борзую с пушистым хвостом. Салюки.
      Давно замечено, что если какой-то предмет однажды привлек ваше внимание, то образ его снова и снова возвращается к вам, нередко приобретая тревожные очертания недоброго совпадения или даже гласа судьбы. Мне действительно казалось, что, после того как Чарльз упомянул собак в нашем разговоре, эти создания стали преследовать меня по всему Ливану. Однако в самом этом факте не было ничего странного - с таким же успехом в Англии вас могут околдовать мерещащиеся повсюду пуделя.
      Я продолжала спуск к дороге.
      Хамид сидел на краю невысокой стены у обочины рядом с машиной и курил. При виде меня он поспешно вскочил, однако жестом руки я успокоила его.
      - Не спешите, докурите спокойно.
      - Хотите апельсин?
      - Очень. Спасибо... Надо же, какая прелесть! Вы были совершенно правы, дома таких не найдешь. Скажите, Хамид, зачем они выращивают подсолнухи?
      - Из-за масла. Они получают из него прекрасное растительное масло, почти такое же хорошее, как оливковое. Недавно правительство построило завод по производству маргарина и стало платить им неплохие деньги за урожай. Все это проводится в рамках общей кампании по борьбе с выращиванием конопли.
      - Конопли? Это гашиш, да? Марихуана? Боже правый, неужели она и здесь растет?
      - О да! Разве вы никогда ее не видели? Ведь в Англии ее, кажется, тоже выращивают, чтобы делать веревки. Правда, наркотик в ней вызревает только в жарких странах. В недавнем прошлом на этих холмах были ее сплошные заросли здесь подходящий климат. Впрочем, и сейчас находятся такие места, куда не решаются заглядывать инспектора.
      - Инспектора?
      Он кивнул:
      - Правительственные чиновники. Сейчас они активно пытаются поставить выращивание этого снадобья под свой контроль. Некоторое количество конопли разводят совершенно официально, в медицинских целях, но для каждого посева и последующей переработки требуется специальная лицензия, а весь процесс должен быть поставлен под строгий контроль. Но вы ведь понимаете, что в таких диких местах крестьянам не составляет особого труда выращивать конопли больше, чем они официально сообщают, да и урожай они могут собирать еще до приезда инспекторов. Наказание за нарушение этих правил сейчас стало строже, но все равно находится немало людей, которые пытаются обойти закон. - Он пожал плечами. - Что тут поделаешь? Конопля приносит большие доходы и всегда найдутся люди, которые ради денег пойдут даже на серьезный риск. - Он бросил окурок на землю и с силой вдавил его каблуком в пыль. - Помните того старика в деревне - я еще пытался с ним заговорить?
      - Да.
      - Он ведь гашиш курил.
      - Но как же?.. Я хочу сказать...
      - Разве его остановишь?
      Я уставилась на него:
      - Вы хотите сказать, что конопля растет прямо здесь?
      Хамид снова улыбнулся:
      - Перед самым домом, между помидорами он ее и выращивает.
      - Никогда бы не подумала, - проговорила я. - А как она выглядит?
      - Высокая, сероватого цвета, не особенно привлекательная. Наркотик получают из цветов. Они такие коричневатые, вроде пики с мягкими перышками.
      Мы сидели на камне. Я аккуратно откидывала за спину кожуру апельсина, а покончив с этой процедурой, резко выпрямилась.
      - Что-то очень похожее росло между подсолнухами!
      - Ну и что? - равнодушным тоном произнес он. - Еще до приезда инспектора от нее и следа не останется. Ну как, поехали? - Он распахнул передо мной дверцу машины.
      Что и говорить: одно к одному, а в итоге денек получился хоть и странноватый, но насыщенный событиями. Все вроде бы развивалось по моему плану, и потому в качестве, как мне казалось, вполне логичного завершения череды сегодняшних открытий, я сказала:
      - Помнится, вы обещали мне на обратном пути показать Дар-Ибрагим? Если у нас есть время, я бы хотела съездить туда. Вы как, не против?
      ***
      Где-то около четырех часов дня мы совершили крутой спуск в направлении деревни, которая называлась Сальк. Хамид остановился у невысокой стены, за которой простиралась бездна, а вдали открывалась еще одна захватывающая дух панорама долины Адониса.
      - Вот он, - сказал Хамид.
      Я посмотрела в указанном им направлении. В этом месте долина казалась особенно широкой и по ней протекала красивая и быстрая река, самостоятельно пробившая себе путь в толще густой массы деревьев. Слева, поодаль от деревенской мечети, водопадом скатывалась другая речка, которая в нижней части долины впадала в Адонис. Между обоими протоками прямо в середину долины вторгался, подобно высокому носу корабля, клиноподобный участок земли. На самом его кончике, словно корона на возвышавшейся над сталкивающимися водами скале, раскинулся дворец, который показался мне громадным нагромождением построек, убегавших назад от края мыса, чтобы захватить часть плато довольно внушительных размеров.
      С тыльной стороны здания почва резко обрывалась небольшим откосом, который затем полого спускался до уровня основного плато, и в этом месте прямо из камня вырастала стена дворца.
      Ближе к вершине строения я различила несколько окон и ряд витиеватых арок, обращенных к деревне, но во всем остальном, за исключением, пожалуй, лишь маленьких, размерами не более вентиляционных отверстий, стена оставалась совершенно монолитной, ровной и белеющей в лучах солнца. Над стеной в дальней части дворца высились кроны довольно крупных деревьев. Снаружи, вытягиваясь к основанию гор, которые разделяли ущелье Адониса и его притока, простиралось открытое и пустынное каменистое плато, чем-то походившее на заваленную иссохшими костями долину.
      У меня сложилось впечатление, что добраться до дворца можно было лишь по каменистой тропе, тянувшейся вдоль берега притока.
      - У самого основания придется перейти речку, - пояснил Хамид. - Там мелководье и есть брод, но весной, как вы понимаете, когда идут дожди, вода быстро прибывает, река становится очень глубокой и стремительной. Впрочем, сегодня все должно быть нормально. Вам действительно хочется туда пойти? Ну, тогда и я с вами - дорогу покажу.
      Мне как-то не показалось, что там можно легко заблудиться. Я отчетливо различала тропинку у основания холма, и - вообще-то я очень дальнозоркая со своего места смогла даже разглядеть брод. Когда-то там, похоже, располагался каменный мост, поскольку и сейчас отчетливо просматривались его развалившиеся опоры. Да и остальная часть пути по тропинке к самому дворцу также не вызывала у меня особых сомнений.
      Я посмотрела на Хамида, одетого в тщательно отглаженные цивильные брюки и столь же безупречную рубашку.
      - Очень мило с вашей стороны, однако, право, не стоит беспокоиться. Думаю, что не собьюсь с пути. Лучше оставайтесь у машины, возможно, найдете в деревне местечко, где можно выпить кофе, если, конечно, таковое здесь вообще существует...
      Я огляделась, окидывая взором явно малообещающую череду хижин, из которых состояла деревня Сальк.
      Хамид усмехнулся:
      - Там есть, где выпить кофе, однако, при всей моей признательности к вам, сейчас мне не хотелось бы этого делать. Я все же пойду с вами. Для женщины путь довольно неблизкий, да и привратник там, скорее всего, не говорит ни на одном языке, кроме арабского. Боюсь, вы столкнетесь с определенными трудностями, если попытаетесь объясниться с ним.
      - Ох, ну конечно же! Разумеется, я буду весьма признательна, если вы проводите меня. Что и говорить, дорога действительно может оказаться сложнее, чем я ее сейчас себе представляю. Вот бы сейчас заиметь крылья...
      Хамид запер машину и положил ключ в карман:
      - Ну что ж, пошли.
      Тропа огибала стену мечети, потом пролегала мимо маленького кладбища с его занятными надгробиями: стройными колоннами, украшенными каменными тюрбанами, что указывало на мужское захоронение, и похожими на лотос стелами, предназначенными для женщин. На фоне бледного жаркого неба приятно смотрелся побелевший от солнца каменный минарет. Сразу после развалившегося угла кладбищенской стены тропинка, петляя, стремительно уходила вниз, представляя некоторую опасность из-за своих ненадежно сложенных камней. Солнце уже миновало зенит, однако продолжало по-прежнему нещадно бомбардировать лучами эту часть долины.
      Вскоре мы миновали самую нижнюю из деревенских террас, где поверхность холма была слишком крутой и каменистой, чтобы на ней могли расти хотя бы вьющиеся растения. Горячий валун заслонял от нас поток, и потому мы совсем не различали его журчания. Тишина казалась абсолютной, а все пространство долины было словно заполнено тем же горячим, сухим безмолвием.
      Круто свернув по тропинке, мы спугнули стадо коз - коричнево-черных, с длинной шелковистой шерстью, болтающимися отвислыми ушами, громадными рогами и сонными, желтоватыми глазами. Одному Господу было ведомо, какое пропитание они могли отыскать на этом крутом склоне. Животных было около тридцати, и их глаза на узких умных мордах смотрели на нас оценивающе, без малейшей тени страха, отчего создавалось впечатление, будто не они были стадом принадлежащих человеку животных, а именно мы брели среди колонии существ, по праву населяющих эти места. Когда один из козлов лениво поднялся на ноги и вышел на середину тропы, я решила не вступать с ним в спор и обошла его стороной. Он даже не повернул головы.
      Моя догадка насчет моста оказалась верной. Приток (Хамид сказал, что он называется Нахр-эс-Сальк) был не такой широкий, как Адонис, но в это время года нам предстояло пройти по его стремительно скользящей воде не меньше шести метров. Кое-где на мелководье речка омывала белый галечник, а в иных местах пенисто перекатывалась поверх расколотых валунов или кружилась темно-зеленой массой на более глубоких заводях, где можно было окунуться по самую грудь. С противоположной стороны русло ограждала невысокая, примерно полутораметровая каменная глыба, с которой некогда начинался мост; сквозь прозрачную воду хорошо просматривалось его основание. На той стороне реки, где стояли мы, от моста почти ничего не осталось, разве что груда больших прямоугольных камней, некоторые из которых были небрежно разложены в воде на расстоянии примерно метра друг от друга, чтобы по ним можно было идти.
      - Когда-то здесь был мост, - подтвердил мою догадку Хамид, - говорят, еще римский. Это камни от него. Сможете по ним перебраться?
      Он взял меня за руку и повел к основанию утеса, где я разглядела начало тропинки, которая сначала продиралась сквозь заросли дикого инжира и желтого ракитника, а затем поднималась к вершине каменного мыса.
      Тропа оказалась довольно крутой, но в общем-то восхождение было несложным, и я подумала, что по этому пути можно передвигаться не только на мулах, но и на лошадях. Нигде не было заметно ни малейших признаков жизни, за исключением ящериц, да кружившей над утесом пустельги. До наших ушей не доносилось ни звука, и мы слышали лишь журчание протекавшей под нами реки, шум собственных шагов и своего же дыхания.
      Когда мы, наконец, поднялись на вершину скалы и увидели перед собой безглазые дворцовые стены, у меня возникло странное ощущение, будто здание совершенно пусто, мертво. Мне казалось немыслимым, что кто-то вообще мог здесь поселиться, тем более знакомый мне человек. Разумеется, никто из моей собственной, пусть хоть и неординарной, но все же преисполненной любовью к жизни семьи не согласился бы обречь себя на заточение в этом месте, походившем на усеянный белыми костями погост...