Лесман склонился над лакированным креслом. От его прикосновения часть дурманящих паров словно на мгновение отлетела в сторону. Я спустилась со своих высот и снова вошла в собственное тело, но в этот момент он потянул его вперед, чтобы перекинуть руку себе через плечо, а затем поднять. Я каким-то образом ухитрилась проговорить - медленно, тягуче и, как мне показалось, с чувством неимоверного достоинства:
      - Что-то... не могу сама. Благодарю.
      - Разумеется, не можете, - нетерпеливо сказал он. - Ну, пошли. Постараюсь не ушибить вас. Не бойтесь.
      - Вас? - спросила я. - Не смешите меня.
      Он прикусил губу, резко выдернул меня из кресла и, как мешок, перекинул себе через плечо.
      Стыдно признаться, но я испортила всю эту преисполненную подлинного героизма сцену тем, что всю дорогу в свою темницу безудержно хохотала, как последняя идиотка.
      ГЛАВА 16
      Мы ведь создали их творением...
      И вдобавок мы еще лишены.
      Коран. Сура 56
      Я назвала это империей и была недалека от истины. Бог ты мой, ведь все улики были у меня прямо под носом и мне лишь недоставало знаний, чтобы распознать их; но Господь свидетель - теперь я знала все.
      Время шло. Мои часы показывали одиннадцать, плюс-минус пара минут. Время текло как во сне, буквально струилось как сигаретный дым, ввергнувший меня в это состояние. Сейчас я уже чувствовала под собой прочную основу, пожалуй, слишком даже прочную.
      Я снова оказалась в своей тюремной камере и сидела на наваленных в кучу одеялах, обхватив руками раскалывавшуюся от боли голову. Я была уже не прежней девчонкой, накурившейся дури, ощущавшей сладостную вялость во всех членах и плевавшей на все, что ее окружало. Нет, я снова стала молодой женщиной, голова которой трещала от дикого похмелья, но у которой по-прежнему функционировали все органы чувств, причем каждое из них переполняло ее страхом, так как доказательства находились в буквальном смысле слова перед глазами.
      На этот раз они оставили в комнате свет. В стенной нише высилась трехрожковая лампа, фитили которой испускали чуть подрагивающее пламя. Рядом с кроватью стояли кувшин с водой и стакан. Я сделала глоток и почувствовала, словно мой рот кто-то долго чистил и оттирал наждачной бумагой, потом свесила ноги с кровати и коснулась ими пола.
      Почувствовав прикосновение прохладной тверди, я поняла: это уже кое-что. На какие-то резкие движения я пока не решалась, например, побаивалась встать на ноги и потому просто продолжала сидеть обхватив голову руками, опустив ее на грудь и лишь глазам позволив медленно и очень осторожно скользить по проступавшим в струившемся свете предметам.
      Комната оказалась гораздо больших размеров, чем я предполагала, и ее дальние границы сейчас утопали в тени. За наваленной в кучу поломанной мебелью, половиками, подстилками и конской упряжью, которые были видны и из коридора, я увидела, что помещение заставлено рядами деревянных ящиков, картонных коробок и маленьких канистр. Некоторые из них, как я смекнула, скорее всего действительно содержали в себе обозначенные на надписях продукты (как правило, растительное масло) и служили как бы для маскировки остальных. Но если хотя бы часть всего этого "остального" была заполнена гашишем, опиумом и прочими аналогичными "продуктами", то это помещение по своей стоимости многократно перекрывало сокровища пещеры Аладдина. Я вспомнила упомянутые Хамидом овечьи "орешки", однако сей час мне было уже не до смеха.
      На ближних от меня коробках отчетливо и ярко проступало изображение бегущей собаки, сопровождаемое аккуратным, хотя и не лишенным грамматической ошибки трафаретным предупреждением: "Высшее качество. Опасайтесь подделки". Это как бы ставило на место последний фрагмент головоломки, отчего лаконичный рассказ Грэфтона, несмотря на все его недомолвки и паузы, приобретал окончательную ясность и четкость. Гашиш, тайно выращиваемый в высокогорных районах Ливана, Лесман, присматривающий за урожаем, поддерживающий контакты с крестьянами или организующий его поэтапную доставку - возможно, как раз одного из таких курьеров мы и видели с Чарльзом, когда он подходил ко дворцу с тыла. Какое-то время Дар-Ибрагим использовался в качестве форпоста всей этой гнусной торговли, а возможно, был им и задолго до того, как в нем поселилась старая дама.
      Здание прекрасно отвечало этим целям, а кроме того являлось великолепным убежищем для людей типа Грэфтона - уединенная крепость в горах, управляемая волевой старухой, которая отказывается принимать посетителей и которая, подобно своему прообразу, леди Хэстер, пару раз сама преступала черту закона и потому не возражала, когда это делали другие, тем более ее "друзья".
      Я не могла поверить в то, что моя бабка стала бы укрывать Грэфтона, знай она истинную правду о его занятии, однако его история, по-видимому, вполне правдоподобна, равно как и те объяснения, которые он и Лесман давали по поводу "экспериментов", проводимых ими в подземных кладовых.
      Теперь со всей своей трогательной ясностью проступила и та роль, которую во всем этом деле играл Лесман Начал он, скорее всего, с выполнения вполне невинных поручений, к тому же поощряемый заверениями не отличающегося особой щепетильностью Грэфтона насчет того, что, мол, одна-другая "сигарета" не причинят ему особого вреда. Потом он уже крепко сидел на крючке, нуждаясь во все более сильных наркотиках и тем самым попав в полную зависимость от доктора, все поручения которого он стал выполнять безропотно и безоговорочно. И жертвой всей этой затеи стала отнюдь не моя двоюродная бабка Хэрриет - с учетом того, что мне стало известно, я пришла к убеждению, что Грэфтон никогда бы не пожелал ей смерти, - а именно Джон Лесман.
      Кроме того, я очень серьезно опасалась, что в скором времени могут появиться две новые жертвы. Грэфтон не уставал повторять, что не намерен причинить ни мне, ни Чарльзу ни малейшего вреда, однако в делах, связанных с наркотиками, людей, если они попадали в западню, лишали жизни за суммы, гораздо меньшие, чем те, которые можно было бы назвать целым состоянием. Приходилось учитывать и то, что над Грэфтоном - с учетом его турецкого гражданства - постоянно висел дамоклов меч смертной казни. Едва ли у него оставались какие-то иллюзии на тот счет, что и мы с Чарльзом при первой же возможности немедленно предадим огласке ставшие известными нам факты. Несмотря на все это, он с пугающей простотой и беззаботностью продолжал посвящать и меня, и, по-видимому, моего кузена во все детали своего гнусного промысла. Не знаю, успел ли он прийти к такой мысли или нет, однако получалось, что для спасения собственной шкуры ему просто необходимо убить нас обоих...
      Дверь, похоже, была очень толстой, поскольку со стороны коридора до меня не доносилось ни звука. Неожиданно она быстро распахнулась, и я увидела стоящую на пороге Халиду с неизменным подносом в руках. Рядом с ней никого не было и все манипуляции с дверью девушке приходилось осуществлять одной рукой, тогда как другая была занята подносом. Похоже, наши похитители не испытывали особых беспокойств по поводу моего возможного бегства, видимо уповая на силу одуряющего зелья.
      Сейчас Халида стояла, подперев дверь плечом и взирая на меня все с тем же презрением и враждебностью:
      - А, проснулись... Вот ваша еда. И не думайте, что можете оттолкнуть меня и бежать. Отсюда только один путь - к заднему выходу, а он на сей раз заперт, ключа в замке нет, в наружном дворе находится Джасем, а мужчины сидят в комнате леди.
      Я угрюмо глянула на нее:
      - Знали бы вы, как нелепо звучит все это по-английски.
      - Quoi? <Что? (фр.)>.
      - Нет, так, ничего. - Столкнувшись с ее поблескивающим изяществом - на ней снова было зеленое шелковое платье, - я почувствовала себя ужасно, одновременно подумав о том, что повторный ход с ванной не принесет желаемых результатов.
      Я не предпринимала ни малейшей попытки встать с кровати и лишь наблюдала за тем, как она грациозно прошла от двери, а потом настолько резко опустила поднос на ящик, что стоящая на нем посуда угрожающе загромыхала.
      - Халида...
      - Да?
      - Я полагаю, вам известно, что они - мужчины то есть - делают и чего хотят, заперев меня и моего кузена в этом подвале?
      - О да, Джон... - она произнесла это имя так, словно говорила об особе королевских кровей, - обо всем мне рассказывает.
      - Тем лучше. Стало быть, вы знаете, какое наказание в этих краях грозит за изготовление наркотиков?
      - Quoi?
      - Да, даже в этом грязном закоулке Богом забытой земли. Даже в Бейруте. Разве Джон не сказал, что полиция сделает с вами, а заодно и с вашим братом, когда обнаружит, что происходит в Дар-Ибрагиме?
      - О да, - она улыбнулась. - Это всем известно. Здесь, в Ливане, этим все занимаются. За много лет до того как приехал доктор, брат привозил с гор гашиш. Перевозкой занимаются только смелые мужчины.
      Я поняла: вряд ли следует рассчитывать на то, что этот примитивный разум усмотрит в подобных действиях нечто большее, нежели своеобразное проявление храбрости в стиле Робин Гуда. Для крестьян гашиш означал лишь удовольствие и деньги, и если неразумное правительство запрещает выращивать его для личного потребления, то значит, правительство надо обмануть. Все очень просто. Типичный образчик мышления, который в более сложных общественных структурах приводил к выводу, что распоряжения властей насчет необходимости уплаты налогов и соблюдения правил уличного движения делаются для их нарушения.
      - Но вы не бойтесь, - презрительно проговорила девушка, - думаю, они не собираются вас убивать.
      - Я и не боюсь, - проговорила я, стараясь как можно спокойнее выдержать ее насмешливый взгляд. - А вот вам, Халида, следовало бы. Знаете, мне кажется, вы не до конца осознаете, что здесь происходит, да и Джон тоже, пожалуй, не вполне понимает, во что ввязался. Ведь речь идет не просто о том, что вы и ваши друзья время от времени позволяете себе выкурить сигаретку, а ваш брат, пробираясь к морю, изредка устраивает перестрелку с местной полицией. Речь идет не об этом. Это - уже крупный бизнес, и правительство любой нормальной страны решительно пытается положить ему конец. Вы в самом деле надеетесь на то, что, когда все это перевезут в другое место, а ваш Джои получит свою долю, вам удастся выпутаться и скрыться? Ну и куда же вы намереваетесь направиться? Естественно не в Сирию - вас там сразу же схватят. И не в Турцию - там за это полагается смертная казнь. То же самое можно сказать про Египет и Иран. Поверьте, Халида, в этом деле для вас с Джоном нет будущего. И не надейтесь на то, что он сможет увезти вас в Англию, как только мы с кузеном откроем рот, вас там тотчас же арестуют.
      - Как знать, может, вы еще долго отсюда не выберетесь.
      - Глупости. Вам не хуже меня известно, что с минуты на минуту дамасская полиция кинется разыскивать нас и, естественно, первым делом они обратят свой взор именно на Дар-Ибрагим. Доктору Грэфтону еще повезет, если он вообще сможет вывезти отсюда свой товар.
      - Он сможет его вывезти. Вы, похоже, не отдаете себе отчета в том, сколько сейчас времени, какой день недели. Сейчас почти полночь, среда. Караван уже в пути. К рассвету здесь ничего не останется.
      - Что ж... пожалуй, - медленно проговорила я.
      Я и действительно потеряла счет времени, прикоснувшись ладонью ко лбу, я прижала запястья к вискам, словно намереваясь подобным образом прояснить собственные мысли. Голова, по крайней мере, уже не болела:
      - Послушайте, Халида, послушайте, что я вам сейчас скажу. И не надо так смотреть на меня, не собираюсь я ни о чем вас просить. Просто хочу кое-что предложить: вам и Джону Лесману, потому что он всего лишь слабый и глупый человек, а у вас попросту не было возможности разобраться во всем этом деле. Так вот, моя семья - семья моего кузена - очень богата; мы, что называется, важные люди. Возможно, я не смогу предложить вам тех денег, которые вы рассчитываете получить от Грэфтона за эту операцию, однако я способна оказать вам помощь, которая, поверьте мне, вам обязательно понадобится. Я не знаю ваших законов, но если вы сейчас позволите мне и моему кузену выбраться отсюда, а потом вместе с Лесманом согласитесь дать показания против Грэфтона и полиции удастся задержать этот караван с наркотиками, я думаю, они не станут преследовать ни вас, ни вашего брата, ни даже Джона.
      Говоря это, я наблюдала за выражением ее лица, однако девушка стояла спиной к лампе и мне не было видно, доходит ли до нее смысл моих слов. Я колебалась. Разумеется, абсолютно бесполезным было бы заводить с ней разговор о проблемах добра и зла или о том, что я имею какой-то иной интерес, помимо сугубо личного, в задержании этого каравана. Поэтому я лишь добавила спокойным тоном:
      - Не знаю, может ли ваше правительство выплатить награду за такую информацию, но в любом случае моя семья даст вам много денег.
      - Ты! - Пылающее презрение, прозвучавшее в ее голосе, было красноречивее любых слов. - Я не хочу тебя даже слушать! Хватит болтать о полиции, правительстве и всяких там законах. Ты всего лишь глупая женщина, слишком глупая, чтобы заполучить мужчину. Да кто ты такая? - Она плюнула мне под ноги.
      Большего мне и не требовалось. Я почувствовала, как в голове все самым чудесным образом прояснилось, а в кровь стал активно поступать адреналин. Я рассмеялась:
      - Если на то пошло, у меня уже есть мужчина, ему двадцать два года, он внук старшего брата твоей хозяйки и к настоящему времени является владельцем всего или части этого дворца со всем его содержимым. Так что для начала, моя мерзкая арабская служаночка, верни-ка мне перстень моей бабки, ибо, несмотря на все твои усилия, я не позволю Лесману лишить меня того, что принадлежит мне по праву. И предупреждаю, что твой бесценный доктор Грэфтон все равно заставит тебя отдать его мне, даже если ты не послушаешься меня. Ну давай, куколка.
      Похоже, Грэфтон говорил с ней на эту тему. Ее лицо потемнело, и на какое-то мгновение я увидела, как ее рука сжалась и спряталась в складках шелкового платья, затем она резким жестом сорвала перстень.
      - Забирай. Только потому, что он мне не нужен. Так, ерунда. Бери, сучья дочь!
      Она швырнула его мне жестом, которым императрица кидает нищему милостыню. Перстень упал в такое место, куда она не смогла бы умышленно попасть даже после многолетних тренировок - в чашку с супом.
      - Ну вот, - весело проговорила я, - заодно и простерилизуется. Не так ли? Мне пока не доводилось видеть здешнюю кухню, приходя в гости, я принимала пищу на веру. Но сейчас, когда я всего лишь пленница, мне совсем необязательно есть то, что не хочется, так ведь?
      Я наклонилась, взяла с подноса вилку, выудила ею из супа бабкин перстень, окунула его в стакан с водой и вытерла лежавшей здесь же салфеткой. Почувствовав воцарившуюся тишину, я подняла глаза.
      Когда Халида заговорила, мне стало ясно, что что-то всерьез вывело ее из себя.
      - Вы отказываетесь от еды?
      - О, у меня есть все, что только душе угодно, но какой же пленник станет отказываться от пищи? Сейчас же с меня хватит хлеба и сыра. Спасибо за перстень. - Я нацепила его на палец.
      - А суп как же? Перстень был чистый... он...
      - Не сомневаюсь. И я бы не сорвалась на грубость, моя гордая красавица, если бы ты не назвала меня сучьей дочерью. Даже не в этом дело - собак я люблю, - просто за мамочку обидно. Нет, Халида, супа, я не хочу.
      Похоже, она уловила только начальную и конечную фразы.
      - Тогда я принесу вам другой... точно такой же, пожалуйста...
      Я удивленно глянула на нее, а затем уставилась во все глаза. Взять хотя бы то, что она вот так вдруг принялась заботиться обо мне; что же до последнего ее замечания, то в нем и вовсе прозвучали молящие, почти отчаянные интонации.
      - Ну конечно же, я принесу еще, другой... Это нетрудно. А то они с минуты на минуту начнут грузить ящики, тогда вас выведут отсюда, запрут вместе с вашим мужчиной, так что пока есть время, надо покушать. Ну, пожалуйста!
      Было во всей ее горячности что-то униженное, жалкое: безвольно поникшие плечи, наклон подбородка, взмах рук с обращенными кверху ладонями, - что лучше любых документальных свидетельств говорило о поколениях жизни в рабстве и под плетью.
      - Очень мило с твоей стороны, но в этом и правда нет никакой необходимости, - моя реакция, как я заметила с некоторым угрюмым презрением к самой себе, также оказалась вполне естественной и предсказуемой.
      Пока Халида держалась высокомерно, я сердилась и вела себя грубо; однако стоило девушке занять подобающее ей место, и я тут же снизошла до холодной учтивости:
      - Спасибо, - с некоторым усилием над собой проговорила я, - супа не надо. Хватит и сыра с хлебом.
      - Тогда я унесу все назад, просто чтобы...
      - Нет-нет, не беспокойся. Но я бы хотела, чтобы ты сейчас же пошла к доктору Грэфтону...
      Фразу я закончить не успела. Мы обе достаточно приблизились друг к другу: она - чтобы взять чашку с супом, я - чтобы остановить ее жест, и на мгновение наши глаза встретились - сейчас их разделяло всего несколько дюймов.
      Я резко протянула руку и прежде, чем она взяла чашку, схватила ее за запястье. По выражению лица Халиды и едва уловимому вздоху я поняла - о ужас! - что моя догадка оказалась верной.
      - Что здесь? - требовательным голосом спросила я, указывая на чашку.
      - Позвольте мне уйти!
      - Что здесь?
      - Ничего! Это хороший суп, я сама его готовила...
      - Не сомневаюсь. И что же ты в него подложила? Какую-нибудь очередную cannabis indica <Индийская конопля (лат.).>, чтобы утихомирить меня, или на сей раз нечто похлеще?
      - Я не понимаю, о чем вы говорите? Повторяю вам, я ничего туда не клала! Куры, специи, овощи, немного зарафана и...
      - И сверху пару-другую капелек яда?
      Она отшатнулась. Я отпустила ее и встала. Мы с ней были примерно одного роста, но сейчас я чувствовала, что выше ее, преисполненная холодного, презрительного негодования. Есть в подобном натиске что-то не столько пугающее, сколько вызывающее бешенство. Такая реакция свидетельствует о том, что попытка провалилась, угроза миновала, отчего чувство облегчения потенциальной жертвы внезапно трансформируется в презрение и к самому отравителю, и к тому гнусному способу, которым он намеревался совершить свое черное дело.
      - Итак? - довольно мягко спросила я.
      - Нет, нет, это не так! Нет! Неужели можно быть такой глупой, чтобы предположить подобное? Яд! Да где я возьму яд?
      - Что такое? - раздался у нее за спиной резкий, напряженный голос Генри Грэфтона. - Кто здесь говорит о яде?
      Она быстро обернулась, взглянула на него, ее руки взметнулись, словно желая оттолкнуть его, а тело застыло в той прекрасной позе изогнутого лука, которую можно часто видеть в резных статуэтках из слоновой кости, изображающих японок. Рот Халиды приоткрылся, язык лихорадочно облизнул губы, но из груди не вырывалось ни звука.
      Взгляд Грэфтона сместился в мою сторону.
      - Мне кажется, - произнесла я, - что это милое создание что-то подложило в суп и не желает в этом признаваться. А может, она всего лишь исполняла ваше распоряжение?
      - Не говорите глупостей, - коротко проговорил он. Я подняла брови:
      - Что, наркотик можно, а яд - нет? Ну да, клятва Гиппократа... Может, она хоть вам скажет, что именно подсыпала и зачем. Или вы захватите суп с собой и подвергнете его анализу в одной из своих лабораторий?
      Он скользнул по мне взглядом, после чего уставился на поднос:
      - Вы уже пробовали суп? - наконец спросил он.
      - Нет, поскольку в противном случае уже корчилась бы на полу.
      - Так откуда же вы знаете, что туда что-то подмешано?
      - Я не знаю, просто догадываюсь. Халида проявила слишком уж явную заинтересованность в том, чтобы я его отведала, хотя до настоящего времени не выказывала особой заботы о моем здоровье. Она случайно попала перстнем в чашку с супом, а когда я сказала, что не хочу его есть, страшно расстроилась. Тогда мне все стало ясно. Не спрашивайте почему, но я готова на что угодно поспорить, что это так, и не говорите, что сами думаете иначе. Да вы только посмотрите на нее. Что же до того, где она взяла отраву, то разве не находятся в ее полном распоряжении все те снадобья, которыми пользовалась моя бабка? Сами ее спросите, - я кивнула в сторону молчащей девушки, - спросите эту маленькую мисс Борджиа. Может, она хоть вам признается.
      Задолго до того как я закончила свою речь, его внимание переключилось на Халиду: черные, похожие на маслины глаза пылали мертвящим огнем. Я почувствовала мимолетное облегчение оттого, что, несмотря на многочисленные тревоги и волнения этой ночи, у него достало времени и желания отнестись к этой проблеме всерьез. Косвенно это свидетельствовало о том, что он действительно не намеревался причинять ни мне, ни Чарльзу серьезного вреда.
      Однако выражение глаз Грэфтона, устремленных на девушку, и ее собственный явный ужас немало поразили меня. Она крепко вцепилась обеими руками в основание горла, сжимая нежный шелк платья так, словно ее мучило удушье.
      - Это правда? - спросил он ее.
      Халида покачала головой, потом словно вспомнила, что у нее есть еще и голос:
      - Это ложь, ложь! Зачем мне отравлять ее? В супе ничего нет, только мясо, лук, приправа, зафаран...
      - Ну что ж, - сказал Грэфтон, - тогда ты не станешь возражать, если я предложу тебе самой отведать его?
      Я еще не успела даже понять смысл сказанного, как он резким движением схватил с подноса чашку и подошел к девушке, держа руку на уровне ее рта.
      Мне показалось, что я судорожно глотнула воздух, после чего слабо произнесла:
      - О, нет... - Это и в самом деле было уже слишком. Все происходящее напоминало традиционный сюжет из "Тысячи и одной ночи", словно восточная мелодрама самым смехотворным образом воплотилась в жизнь. - Ради Бога, давайте лучше позовем собак и скормим суп им. Вы же специально меня разыгрываете, да? Ну ладно, опускайте занавес, я отзываю свой протест.
      Неожиданно я замерла на месте; от былого изумления не осталось и следа, когда я заметила, что увлеченный разыгравшейся сценой, Грэфтон переступил порог моей комнаты, тогда как девушка продолжала пятиться от него... А на стене в комнате принца, над кроватью, висит ружье - если бы мне удалось дотянуться до него прежде, чем они схватят меня...
      Ни Грэфтон, ни Халида даже не смотрели в мою сторону. Девушка медленно отступала от него, пока не уперлась спиной в стоящую за кроватью гору корзин, затем выставила руки вперед, явно желая оттолкнуть чашу.
      Грэфтон сделал шаг назад, словно боясь расплескать жидкость:
      - Так почему же ты отказываешься, а? Или я должен поверить в то, что ее слова и на самом деле правда?
      - Нет, нет, конечно же не правда! Она так говорит, потому что ненавидит меня. Клянусь! Готова поклясться именем отца! Где мне взять яд?!
      - С учетом того, что комната моей бабки скорее похожа на кабинет фармацевта, - сухо заметила я, - думаю, там легко прибрать к рукам нечто подобное.
      Он даже не обернулся на звук моего голоса; все его внимание было обращено на девушку, которая смотрела на него, словно загипнотизированный кролик на удава, готовая в любой момент всем телом зарыться в груду наваленных друг на друга корзин и коробок.
      Я чуть приблизилась к двери:
      - Почему бы вам не заставить ее признаться? - спросила я.
      Я не заметила никакого движения, однако Халида, видимо, почувствовала, что он именно это намеревается сделать, а потому неожиданно проговорила:
      - Ну хорошо, раз уж вы не верите мне! Я действительно кое-что положила туда и хотела, чтобы она выпила - только это совсем не яд, а всего лишь слабительное, чтобы ей сделалось плохо, больно. Она сука и сукина дочь! А вы еще заставили меня вернуть ей перстень, когда она и так богата... Конечно же, я не собиралась убивать ее, просто я ее ненавижу, и масло в суп я добавила только для того, чтобы она немного помучилась... совсем немного...
      Голос ее совсем упал, словно сам же задушил себя, лишился сил, сокрушенный тяжелым, заплесневелым молчанием темницы.
      - Восхитительно, Бог мой, просто восхитительно! - Я находилась уже всего в двух шагах от двери. - Значит, тебе хотелось, чтобы в подобном состоянии меня заперли в одной камере с Чарльзом?
      На меня по-прежнему не обращали ни малейшего внимания. Между тем Халида поспешно закончила:
      - И если надо выпить это, я выпью и докажу, что говорю правду... Но сегодня ночью я вам понадоблюсь. И вам, и Джону, так что лучше дайте суп собаке или кому-нибудь еще, кто вам не нужен, вот тогда и убедитесь...
      Лицо Грэфтона налилось кровью, жилка на лбу снова омерзительно запульсировала. Ни тому, ни другому не было до меня ни малейшего дела; что бы ни соединяло сейчас этих людей, для меня в их отношениях места уже не оставалось. Я стояла как вкопанная, наблюдая за ними и боясь теперь даже шелохнуться.
      - Где ты это взяла? - спросил Грэфтон довольно ровным голосом.
      - Я не помню. В комнате, наверное... Я давно уже... все эти пузырьки...
      - Слабительного у нее в комнате не было, это я знаю точно. Так что не надо хитрить, ты взяла это не там. Я сам проверял, чтобы там не было ничего опасного, а после того как начались ее приступы, внимательно следил, чтобы она ничего не напутала. Ну, так где это было? Нашла что-нибудь в деревне? Или сама приготовила?
      - Нет... Говорю же вам, что это неопасно. Я у Джона взяла, у него в комнате лежало...
      - У Джона? А у него откуда? Ты сказала, что это "масло". Это что, касторовое масло?
      - Нет, нет, нет, говорю же, я не знаю, что это! Черная такая бутылочка. Сами у Джона спросите. Он подтвердит, что это совсем безвредно! Он говорил, что у него сильный привкус, поэтому я добавила побольше трав и специй...
      - И когда же ты это опробовала? Когда я уезжал в Чибу?
      - Да, да, но почему вы так на меня смотрите? Это же так, всего ничего, одна-две капли, а потом немножко больно, несильно, зато потом она всегда вела себя тихо и хорошо...
      Теперь я уже ни за что на свете не сдвинулась бы с места - открыта дверь или нет. Чаша стала подрагивать в руке Грэфтона, голос напрягся, стал похож на туго натянутую, готовую в любой момент лопнуть струну. Однако девушка, похоже, совсем не замечала этих тревожных сигналов. Теперь вид у нее был не такой встревоженный - она опустила руки и принялась теребить ими подол платья, бросая на Грэфтона сердитые, угрюмые, даже угрожающие взгляды. Не знаю, в какой именно момент этой быстрой и безмолвной дуэли до меня дошло, что они говорят уже не обо мне, а о бабке Хэрриет.
      - Тихо и хорошо, говоришь! - повторил он. - Понятно. Бог ты мой, я же догадывался, но только теперь начинаю все понимать... И это происходило всякий раз, когда я уезжал?
      - Не всякий. Только иногда, когда с ней было очень уж трудно сладить. А из-за чего такой шум? Ведь это же не причинило ей никакого вреда! Вы же знаете, как я за ней ухаживала! Как все эти месяцы ходила за ней, заботилась, по первому звонку прибегала, днем и ночью, устала - не устала, а беги и принеси то то, то это, готовила специальную пищу... Вы же знаете, что я никогда не причинила бы ей вреда! И давала-то я ей всего одну-две капельки, и она затихала на несколько дней.
      - И она была так благодарна тебе за это... Ну да, конечно. Умница, Халида! Именно тогда она и подарила тебе перстень? Да? И что еще она тебе подарила?
      - О, много чего! И хотела, чтобы это осталось у меня навсегда! Она так говорила. Она сама давала мне все эти вещи, потому что я ухаживала за ней! И вы не отберете их у меня... нет, не посмеете, потому что я отдала все отцу и брату, и они сберегут их! А потом, когда я стану английской леди...
      - Это ты убила старуху, - сквозь зубы проговорил Грэфтон. - Неужели ты, глупая сука, даже сейчас этого не понимаешь?
      - Нет, не правда! - Ее голос звенел от ярости. - Как вы можете... Говорю вам, это было просто лекарство, и взяла я его из шкафчика в комнате Джона. Вы же знаете этот старый ящичек, который муж леди брал с собой в экспедиции...
      - Та самая доисторическая коллекция? Один лишь Господь Бог знает, что в нем лежало. Ты хочешь сказать, что Джон был в курсе всего этого?
      - Нет, я же говорю, что сама брала! Но прежде, чем давать ей, спросила его, что это. Я никогда бы не воспользовалась этим лекарством, если бы не знала, что оно безвредно! Это был не яд! Он сказал, что это слабительное, приготовленное из каких-то трав... Да, из молочая. Я запомнила, потому что на молоко похоже, название это...
      Он понюхал чашу, которую продолжал держать в руках, потом резко вздохнул, словно ему недоставало воздуха.
      - Вот оно значит как! Молочай, Бог мой! Это же кротоновое масло, и я сомневаюсь, что за последние пятьдесят лет даже Бойд им пользовался, да и то для лечения верблюдов! "Одна-две капли", куда уж там! Да чтобы убить здоровую лошадь достаточно двадцати капель! И ты давала это снадобье старой больной женщине...
      - Ей это совсем не повредило! Вы же знаете! Я давала его ей трижды, и она всякий раз чувствовала облегчение...
      - А в последний раз, - очень мягко проговорил Грэфтон, и струна в его голосе задрожала, - у нее ровно три недели назад был сердечный приступ. Но вот она умерла... и если бы ты не протягивала своих дурацких пальцев к этому снадобью, она бы и сегодня еще жила, а нам не пришлось бы терпеть у себя всех этих чертовых гостей. Работа наша шла бы как по маслу, мы уже нажили бы целое состояние и у нас осталось бы время собрать новый урожай. Но ты... ты... - В приступе слепой ярости он швырнул чашку с супом прямо ей в лицо.
      Жидкость успела остыть, но оставалась такой же жирной и залила Халиде глаза. Чашка раскололась, она была, видимо, из тонкого фарфора, поскольку разбилась от удара не о стоявшие за спиной девушки ящики, а о ее скулу. Прошла целая секунда, прежде чем она завопила - крик тут же захлебнулся, поскольку часть жидкости попала ей в рот, проникла в горло; девушка поперхнулась, согнулась чуть ли не пополам, кашляя и отрыгивая, по щеке потекла густая струя крови, смешиваясь с зеленоватой жижей супа.
      Грэфтон замахнулся, явно намереваясь ударить ее.
      Я громко вскрикнула, бросилась вперед и схватила его за руку.