Я прошла в барак, где меня встретил чуть осоловевший и отнюдь не дружелюбный взгляд сидевшего за стойкой оливкового чиновника. Прошло некоторое время, пока мне удалось отыскать в толпе человека, который хоть немного говорил бы по-английски и перевел мои слова, но в конце концов мне удалось и это.
      - Автобус, - сказала я, - во сколько он отправляется в Баальбек?
      - В половине четвертого.
      - А есть здесь такой, который идет до Бейрута?
      - Да.
      - Когда?
      - В пять, - пожатие плечами. - Или чуть позже. На месте будет в шесть.
      Я на несколько секунд задумалась. Баальбек находился в стороне, но там у меня был шанс найти машину и более коротким путем через горы добраться до Бейрута. Таким образом, я оказалась бы в столице намного раньше сомнительного пятичасового автобуса. В любом случае мне никак не улыбалась перспектива проторчать здесь еще несколько часов, даже поездка на местном автобусе явно казалась предпочтительней.
      - Я смогу в Баальбеке найти такси или взять машину напрокат?
      - Конечно, - подумав, он снова пожал плечами и добавил:
      - Вы понимаете, поздно уже, хотя, возможно...
      - Где я смогу найти там такси?
      - У храмов или на главной улице. Или спросите у отеля "Адонис", там, где автобусная стоянка.
      Я вспомнила отель "Адонис". Именно там в пятницу останавливалась на ленч наша группа; управляющий в нем, кажется, неплохо говорил по-английски.
      - А где в Бейруте находится "сюрте"? - поинтересовалась я.
      - На улице Бадаро.
      - Когда они заканчивают работу?
      Тут меня поджидала неожиданность.
      - В час, - был первый повергший меня в ужас ответ. Потом кто-то добавил:
      - В пять.
      И еще:
      - Они снова открываются в пять и работают до восьми.
      - Нет, нет, до семи, - возразил голос. Наконец все принялись пожимать плечами:
      - Кто знает...
      Поскольку последнее предположение показалось мне наиболее вероятным, я прекратила дальнейшие расспросы и проговорила напоследок:
      - Если мой шофер или еще кто-то станут расспрашивать обо мне, то скажите, что я поехала в Бейрут, в "сюрте" на улице Бадаро, а оттуда вернусь к себе в отель "Финикия", где и буду их дожидаться. Compris <Понятно? (фр.)>?
      Все закивали, мол, compris, за что я их поблагодарила.
      Автобус отчаянно ревел, исторгая из выхлопной трубы клубы черного дыма. У меня не оставалось времени ни на что, кроме прощального взгляда на дорогу, где по-прежнему не появились ни белый "порше", ни черное такси, - я поднялась в салон. Шестью секундами позже автобус, отчаянно трясясь и воняя, двинулся в сторону Бар-Ильяса, а оттуда через долину Бекаа - на Баальбек.
      Наконец, это ужасное путешествие завершилось - автобус остановился на грязной, жаркой улочке, метрах в двухстах от развалин храмов и прямо перед входом в отель "Адонис".
      Я вышла и принялась энергично отряхивать юбку, будучи глубоко убежденной в том, что с меня слетают тучи блох. Автобус свернул за угол, толпа пассажиров рассосалась, и едкие черные клубы дыма постепенно растворились в воздухе. Улица была совершенно пустынна, если не считать стоявшей у тротуара большой лоснящейся черной машины, да нелепо приткнувшегося позади нее белого верблюда с державшим его на веревке арабом, одетым в какие-то лохмотья.
      Едва заметив меня, он тут же разразился потоком арабской речи, перемежаемой отдельными английскими словами, из чего я догадалась, что за ничтожную сумму в пять английских фунтов или чуть больше меня приглашают совершить увлекательную поездку на верблюде. Я не без труда отделалась от его попыток уговорить меня сфотографироваться за "каких-то десять шиллингов" и поспешила к дверям отеля.
      Мне повезло: управляющий оказался на месте, а не удалился, что было бы вполне естественным, на сиесту. Я нашла его в маленьком, выложенном гравием дворике, который служил летним садом ресторана, сидящим за миниатюрным столиком под соснами в компании какого-то человека. Оба пили пиво.
      Управляющий был круглолицый араб небольшого росточка с тоненькой полоской усов на верхней губе и массой золотых бейрутских штучек-побрякушек. Его собеседник, которого я поначалу почти не заметила, походил на англичанина.
      Управляющий поднялся и поспешил мне навстречу:
      - Мадам... мадемуазель? Вы вернулись? Но, насколько я понял, ваша группа уже уехала из Ливана?
      - Бог мой, вы вспомнили меня? - воскликнула я.
      Он склонился над моей рукой, выражая свою безграничную радость. Можно было подумать, что я месяц провела в самых роскошных апартаментах его отеля, а не отделалась несколько дней назад покупкой бутылки воды, чтобы запить ею походный завтрак.
      - У вас просто поразительная память! А я-то думала, что после всех этих тысяч туристов вам и смотреть на них не хочется.
      - Ну как же я мог забыть вас, мадемуазель? - Поклон и галантный взгляд, в котором сквозил легкий оттенок обиды, убедили меня в том, что он говорил вполне искренне. - Что до меня, то я здесь только с начала сезона, чистосердечно добавил он, - так что хорошо помню всех своих гостей. Пожалуйста, присаживайтесь. Не присоединитесь ли к нашей беседе? Доставьте нам удовольствие.
      Но я отступила:
      - Нет-нет, большое спасибо. Видите ли, я хотела попросить вас об одной услуге. Сейчас я путешествую одна и мне понадобилась помощь - вот я и пришла к вам.
      - Ну конечно же, о чем речь. Что угодно, просите.
      Скорее всего, он действительно был готов сделать все, что угодно, однако, к моему разочарованию, едва я принялась объяснять ему, в каком положении оказалась, и заикнулась о машине, по лицу его скользнуло выражение сомнения и он раскинул руки:
      - Конечно, я все для вас сделаю... но в это время большинство местных машин уже разобраны и разъехались. Возможно, вы найдете что-нибудь у храмов. Вы говорите по-арабски?
      - Нет.
      - Тогда я пошлю с вами человека, который поможет вам объясниться. Думаю, одна машина все же должна там быть. Если нет, то я, пожалуй, найду что-нибудь здесь. Думаю, один из моих друзей... Это очень срочно?
      - Да, знаете ли, мне бы хотелось как можно скорее добраться до Бейрута.
      - Что ж, в таком случае ни о чем не беспокойтесь, мадемуазель. Естественно, я сделаю для вас все, что в моих силах. Очень рад, что вы обратились за помощью именно сюда. Я попробую позвонить насчет машины, но, знаете как это бывает - всего десять минут назад предоставил машину одному из гостей, да и это было непросто. Но минут через двадцать, от силы полчаса, можно будет снова попытаться...
      - Прошу меня извинить, - послышался голос его собеседника.
      Я совсем забыла про его присутствие и, повернувшись к нему, увидела, как он поставил свой стакан с пивом и поднялся.
      - Я не мог не слышать ваш разговор. Если вам действительно надо срочно попасть в Бейрут, то я как раз туда еду и с удовольствием вас подвезу.
      - О, большое вам спасибо... - я даже немного опешила. Однако мне на помощь пришел управляющий - в его голосе зазвучало облегчение и явное удовлетворение:
      - Ну конечно же, это будет просто чудесно! Восхитительная идея. Позвольте вас представить. Это, мадемуазель, - мистер Лавел. Простите, но я не знаю вашего имени.
      - Мэнсел. Мисс Мэнсел. Здравствуйте, мистер Лавел.
      - Здравствуйте, - произнес он с чистым английским произношением.
      Это был мужчина чуть ниже среднего роста, лет сорока пяти, с потемневшим на солнце и ставшим почти оливковым, как у араба, лицом и зачесанными назад черными волосами. Одет он был в аккуратный легкий светло-серый костюм, шелковую рубашку и носил солнцезащитные очки в тяжелой оправе. Что-то в его облике показалось мне едва знакомым, и я задумалась, не могла ли я встречаться с ним раньше.
      Едва эта мысль посетила меня, как он улыбнулся и подтвердил мою догадку:
      - Кстати, мы ведь уже встречались, хотя нас не познакомили, и я не уверен, что вы меня запомнили.
      - Боюсь, я действительно вас не помню, но мне и в самом деле показалось знакомым ваше лицо. Откуда же?
      - В Дамаске, на прошлой неделе. Кажется, в среду, а может, в четверг? Да, в четверг утром - это было в Великой мечети. Вы были с группой, правильно? Я тогда разговаривал с вашим гидом, пока вы, дамы, восхищались коврами, а потом ему пришлось ввязаться в небольшой международный инцидент, и мы тем временем обменялись парой слов. Вы не помните, но это и понятно. Но скажите, та осанистая дама все же согласилась расстаться со своей обувью?
      Я рассмеялась:
      - А, вот вы что имели в виду под "международным инцидентом"! Да, согласилась и даже заявила потом, что и сама не позволила бы толпам людей топтать башмаками ее собственные ковры. А забавная тогда получилась сценка, правда? Я сразу подумала, что мне знаком ваш голос. Вот, значит, где мы с вами встречались.
      - А сегодня вы здесь совсем одна?
      - Да. Знаете, сейчас мне не хотелось бы распространяться на эту тему, но именно по этой причине мне так нужна машина. А вы правда едете в Бейрут?
      - Совершенно верно. - Он протянул хорошо ухоженную руку с квадратной ладонью в сторону машины, припаркованной у обочины дороги под стеной сада. Я заметила, что это черный "рено" с бесстрастного вида арабом в национальной одежде и белой куфии за рулем.
      - Буду рад оказать вам посильную помощь. Я собирался уезжать минут через пятнадцать. Разумеется, если вы хотите задержаться и осмотреть достопримечательности, то, возможно, предпочтете потом заказать такси. Думаю, мистер Наджар с радостью поможет вам в этом, - он улыбнулся. - В любой другой день я и сам с радостью показал бы вам здешние места, однако, как это всегда и бывает, сегодня в Бейруте меня ждут неотложные дела, поэтому я и отправляюсь в путь.
      - Как это мило с вашей стороны! Я с удовольствием поеду с вами. Баальбек я и раньше видела - в пятницу мы были здесь с группой, - а сейчас мне хотелось бы как можно скорее вернуться в город.
      - Ну, так поехали?
      Управляющий проводил нас до машины, водитель-араб выскочил, чтобы открыть нам заднюю дверцу, мистер Лавел усадил меня, что-то сказал по-арабски шоферу и уселся рядом со мной. Мы распрощались с управляющим, и машина тронулась.
      Мы ловко передвигались по узким улочкам, а потом, выбравшись на Бейрутское шоссе, стали быстро набирать скорость. Уже через несколько минут мы миновали последние дома, спрятавшиеся в садах; справа от нас раскинулись холмы и долина, покрытые искрящейся в лучах послеполуденного солнца зеленью. В окно бил свежий и прохладный ветерок.
      Я безмятежно откинулась на спинку сиденья:
      - О, какое это блаженство после автобуса! Вам никогда не доводилось ездить на местных автобусах?
      Он рассмеялся:
      - Нет, Аллах миловал.
      - Кстати, хочу предостеречь вас, держитесь от меня подальше, пока я не приму ванну.
      - Я все же рискну. Где вы остановились в Бейруте?
      - В "Финикии". Но не беспокойтесь, высадите меня, где вам будет удобно, дальше я и на такси доберусь.
      - Не волнуйтесь, мы как раз будем проезжать мимо.
      - Большое спасибо, только мне сначала надо заскочить на улицу Бадаро. Я, правда, не знаю, где это. А вы?
      - Ну разумеется. Это даже проще. Получается, что нам почти по пути. Улица Бадаро пересекается с той, на которой находится Национальный музей. Когда въедем в город, то доберемся туда по боковым улочкам - там вы и выйдете.
      - Еще раз, большое вам спасибо.
      В голосе его не прозвучало ни намека на любопытство. При упоминании улицы Бадаро он бросил на меня беглый взгляд - смысл его понять было трудно из-за темных очков, - но, как мне показалось, ему было прекрасно известно, что именно там находится местная "сюрте". Однако он либо не проявлял ни малейшего интереса к моим делам, либо был слишком хорошо воспитан, чтобы о них расспрашивать, и потому лишь осведомился:
      - А где сейчас ваша группа?
      - О, вы, наверное, подумали, что я сегодня отстала от них? К вам я обратилась лишь потому, что у меня что-то не в порядке с визой, а моя машина уехала... Видите ли, обстоятельства сложились так, что я была вынуждена отослать шофера в Дамаск, но я вполне сознательно пошла на риск, пытаясь самостоятельно добраться до Бейрута. А моя группа еще в субботу улетела домой. Вот откуда все мои проблемы.
      Я вкратце объяснила ему, что за история вышла с визой.
      - Понимаю. Да, неловко все получилось. Значит, вам нужна новая виза? Таким образом, если я правильно вас понял, то на улице Бадаро вас интересует именно "сюрте"?
      - Да. - Вопреки собственному желанию я скосила глаза на часы. - Вы не знаете, когда они закрываются?
      Он ответил не сразу, но тоже взглянул на часы, а потом наклонился вперед и что-то сказал по-арабски водителю. Машина мягко прибавила скорость. Лавел улыбнулся:
      - Вы успеете. Во всяком случае, я постараюсь вам помочь. Не волнуйтесь.
      - Да? Вы хотите сказать, что кого-то там знаете?
      - Ну, пожалуй... Я понял, в чем причина ваших затруднений, не вижу в этом никакой вашей вины и потому полагаю, что проблем с новой визой не будет. Разве придется заплатить еще полкроны, потерпеть, пока они под копирку заполнят пару бланков, но вот, пожалуй, и все. Так что не переживайте раньше времени. Обещаю - все будет в порядке. Если хотите, то я сам зайду с вами и посмотрю, как все будет проходить.
      - О, правда? Я хочу сказать, если у вас есть время... Как мило с вашей стороны!
      Я чувствовала, что от нахлынувшего на меня чувства облегчения стала даже заикаться.
      - Ерунда, - проговорил он. - Закурите?
      - Нет, э... хотя иногда я курю. Пожалуй, можно. О, это турецкие?
      - Нет, "Латакия". Лучший сорт сирийских сигарет. Попробуйте.
      Я взяла сигарету, и он дал мне прикурить. Шофер, который за все это время не произнес ни слова, уже давно курил. Лавел тоже закурил и откинулся на спинку сиденья рядом со мной. Я обратила внимание на то, что и зажигалка, и портсигар у него из золота. В шелковых манжетах красовались тяжелые золотые запонки, поверхность которых была изящно "огрублена". Солидный человек и к тому же очень уверенный в себе. Может, какая-нибудь "шишка"? Во всяком случае, похож. Я даже стала подумывать о том, что совершенно случайно установила в Ливане "полезный контакт", о чем мы говорили с отцом. Похоже, мне действительно не стоило больше беспокоиться насчет "сюрте" и, следовательно, визы.
      Лавел молчал и, чуть повернув голову, смотрел в окно. Некоторое время мы сидели, не произнося ни слова и покуривая, а машина между тем бесшумно мчалась на юго-запад, миновала Верхний Ливан, потом опустила нос и устремилась к появившемуся вдалеке Бейруту. Было приятно вот так просто сидеть и ни о чем не думать. Словно наступил своеобразный интервал, провал во времени, момент свободного падения, вслед за которым последует очередное усилие. И предпринять его мне поможет этот приятный и столь влиятельный мистер Лавел.
      Именно тогда, когда я испытала облегчение и почувствовала, как хрупкое напряжение плавится, подобно воску, превращаясь в приятную, тягучую ириску размягченных костей, нервов и погрузившихся в дрему мускулов, именно в тот момент я осознала, как я была скована и зажата, как бессмысленно и бестолково предвкушала встречу с чем-то ужасным, что на самом деле было всего лишь плодом моего собственного воображения. Хамид что-то увидел и почувствовал в моих словах, но то, что было неверно им истолковано, мне самой придется тщательно разложить по полочкам своего сознания и как следует осмыслить...
      Пожалуй, именно этим я и была сейчас занята, а машина тем временем летела вперед, тяжелые, теплые солнечные лучи били в окно, а ветер сдувал с кончика моей сигареты серый пепел, голубыми нейлоновыми нитями вытягивал струйки пушистого дыма, и мне было приятно движением руки отгонять его от глаз, пока ладонь наконец не упала на колени, а сама я, умиротворенная, не откинулась на сиденье, ни о чем больше не думая.
      Мой сосед, тоже, похоже, расслабившись, отвернулся и устремил взор на простиравшуюся за окном панораму. Крутые холмы уплыли куда-то в сторону от дороги, а усеянная камнями зелень травы неожиданно сменилась темной полосой леса и блеском струящейся воды. Поодаль, за пробивавшейся сквозь лес рекой, равнина снова поднималась - там террасами тянулись желтые, зеленые и золотистые поля, а еще выше начиналась каменистая почва, постепенно сменявшаяся сероватыми потеками льда и снега. Росшие вдоль дороги тополя вспыхивали и исчезали, проносясь за окном подобно телеграфным столбам, голым и чуть похожим на кружева на фоне далеких снегов и горячего голубого неба.
      - Боже праведный!
      Лавел, который в полудреме глядел в окно, внезапно напрягся, сорвал с носа темные очки, вытянул шею и, прикрыв глаза ладонью, стал всматриваться в уходящие вниз горные склоны.
      - Что случилось?
      - Да нет, ничего, ничего особенного, вид чудесный, вот и все. И надо же, как все к месту, даже никогда бы не подумал... - он коротко хохотнул. А ведь здесь и в самом деле до сих пор жив дух романтики. Гарун-аль-Рашид, ароматы Аравии, кровь на розах... Там, внизу, скачет верхом какой-то араб, а рядом с ним бегут две великолепные персидские борзые. Вы о них слышали? Салюки - изумительные существа. Дивное зрелище!
      Я никак не могла взять в толк, о чем он говорит, и продолжала возиться с встроенной в спинку переднего сиденья пепельницей, пытаясь раздавить в ней окурок.
      - А на руке у него должен сидеть сокол, - добавил Лавел. - Может, так оно и есть, только я отсюда не могу разглядеть. Я подняла на него быстрый взгляд:
      - Вы сказали, всадник с двумя борзыми? Здесь?
      Разумеется, это всего лишь совпадение. Мы находились в нескольких милях от Бейрута, а Дар-Ибрагим расположен в совершенно противоположном направлении. Это просто не мог быть Лесман со своими собаками. Однако, само по себе, такое совпадение было весьма странным, а потому я резко выпрямилась и потянулась к окну:
      - Где? Не вижу...
      Мне пришлось буквально перевеситься через Лавела, чтобы глянуть вниз. Он откинулся назад и указал рукой в сторону холма, находившегося прямо под нами.
      Машина плавно скользила по наружной стороне склона. Дорога не была огорожена ни стеной, ни забором, ее окаймляла лишь метровая полоска засохшей глинистой почвы, на которой между тополями рос репейник, а сразу за ним высилась вертикаль скалы.
      Я посмотрела вниз:
      - Ничего не вижу. Какой масти лошадь?
      - Ярко-гнедая, - он снова махнул рукой. - Вон, смотрите, как раз въезжает под деревья. Быстрее! Видите мужчину в белом?
      Я старалась проследить за жестом его правой руки и едва прильнула к нему всем телом, как он крепко обнял меня свободной левой рукой.
      Поначалу мне показалось, что он хочет поддержать меня на крутом вираже, однако затем - невероятно - я почувствовала, как напряглась его рука, и это уже скорее походило не на галантную поддержку, а на крепкий захват. Я вся подобралась, пытаясь вырваться из его объятий, однако он продолжал жесткой как сталь рукой удерживать меня, обхватив левой ладонью мое запястье и полностью обездвижив его. С учетом же того, что все мое тело было плотно прижато к его боку, правая рука также практически бездействовала.
      - Сидите тихо, и с вами ничего не случится.
      Этот голос, превратившийся сейчас в шепот, был мне определенно знаком. И глаза тоже - немигающие, в упор уставившиеся на меня. Длинный нос, оливкового цвета лицо, которое при свете масляной лампы могло показаться бледным...
      Но это же какое-то безумие.
      И если минуту назад могло показаться бредом то, что здесь, в сорока милях от Дар-Ибрагима, Лесман разъезжает верхом, то уж совсем кошмаром являлось то, что моя двоюродная бабка Хэрриет, переодетая сорокапятилетним мужчиной, удерживает меня, ожесточенно сжимая мои плечи одной рукой, тогда как в другой неожиданно появился какой-то блестящий предмет.
      Я завопила.
      Водитель продолжал уверенно вести машину и даже не повернул головы. Потом он снял одну руку с руля и стряхнул пепел в находившуюся под приборной доской пепельницу.
      - Что вы делаете? Кто вы? - Задыхаясь и отчаянно извиваясь в его объятиях, я что было сил сопротивлялась, пока машина, покачиваясь, вписывалась в пологий поворот.
      Дорога оставалась совершенно пустынной.
      Головокружительное скольжение автомобиля по изгибам дороги - отвесный утес с одной стороны, бездонное небо с другой, - как полет жаворонка в безбрежный ясный полдень; пульсирующее мельтешение теней от проносящихся за окнами тополей; безжизненное молчание водителя... Все это самым непостижимым образом смешалось в некий спасительный туман, отгородивший от меня кошмар, который не мог, попросту не имел права существовать наяву.
      Лавел ухмылялся. С расстояния в несколько сантиметров его зубы казались почти безобразными и напомнили мне персонажей из фильмов ужасов. Глаза бабки Хэрриет мигали и поблескивали, пока он пытался совладать с моим сопротивлением.
      - Кто вы? - было моим последним вздохом на грани истерики, и он, похоже, понял это.
      Голос его зазвучал совсем мягко, да и я наконец безвольно обмякла в его объятиях.
      - Но вы же не можете не помнить меня. Я сказал, что мы уже встречались, но так толком и не познакомились. Генри Лавел Грэфтон, если вам угодно - так будет по полной форме... Это о чем-нибудь вам говорит? Думаю, да. А теперь сидите тихо, чтобы я случайно не поранил вас.
      И в тот же момент его правая рука резко опустилась на мое предплечье. Что-то кольнуло меня, ненадолго задержалось, затем снова отдернулось. Он опустил шприц в карман и, все так же крепко удерживая меня, с улыбкой произнес:
      - Пентотал. Иногда бывает полезно быть доктором. У вас десять секунд, мисс Мэнсел.
      ГЛАВА 14
      Не помню время я и путь
      (Я лежала без чувств).
      С. Т. Кольридж. Кристабель
      Мне было суждено стать свидетельницей явной тяги Генри Грэфтона к преувеличениям. Хватило всего семи секунд, чтобы я полностью отключилась, а когда очнулась снова, то обнаружила, что нахожусь в почти полной темноте. Густой сумрак наглухо запертой комнаты без окон рассеивал лишь едва заметный луч слабого света, проникавший сквозь зарешеченное отверстие высоко над дверью.
      Поначалу пробуждение показалось мне самым обычным. Я приоткрыла подернутые дремотной дымкой глаза и увидела перед собой темную стену, по которой подобно лоскутьям на сквозняке слабо перемещались тени. Было тепло и очень тихо, и постепенно эта спокойная, почти безвоздушная тишина навела меня на мысль о том, что я нахожусь взаперти. Слабое колыхание, похожее на мельтешащего у оконного стекла мотылька, стало проникать сквозь пласты одурманенного наркотиком сознания. Я ощутила беспокойство: надо что-то предпринять, чтобы выпустить несчастное создание на свободу, сейчас же распахнуть окно и позволить ему вырваться наружу...
      Впрочем, нет, двигаться пока рано. Собственное тело казалось мне вялым, отяжелевшим, голова раскалывалась, знобило. С этим надо было что-то делать я поднесла ладонь ко лбу, где что-то пульсировало, и ощутила ее влажно-холодное, успокаивающее прикосновение. Потом обнаружила, что лежу на одеялах. Вытащив их из-под себя, я укрылась и перевернулась на живот, прижав холодные ладони к щекам и лбу.
      Тяжелая наркотическая вялость все еще не покидала меня, и я смутно сейчас все для меня оставалось смутным - почувствовала, что это даже к лучшему. Мне показалось, что где-то в отдалении возвышается нечто большое, темное и ужасное, неясно вырисовывающееся на фоне стены и постоянно бормочущее; но какая-то часть меня самой пока сопротивлялась и не желала взглянуть на этот предмет. Я постаралась утихомирить свой растерявшийся рассудок, плотно уткнулась лицом в одеяла, и сонные мысли...
      Я не имела представления, сколько времени прошло, прежде чем сознание вторично посетило меня: вроде бы не очень много. На этот раз пробуждение было окончательным, резким и пугающим. Я внезапно полностью проснулась и вспомнила все, что произошло. Даже поняла, где нахожусь. Я снова оказалась в Дар-Ибрагиме. Прежде, чем среагировало сознание, обоняние успело подсказать ответ на этот вопрос: затхлый воздух, пыль, аромат масляной лампы и то, что я не спутала бы ни с чем другим, - резкий запах табака Хэрриет. Я находилась в одном из складских помещений под дном озера, запертая за массивной дверью подземного коридора, по которому мы с Чарльзом бродили в поисках дивана принца...
      Вот, значит, как вышло. Именно эта мысль без умолку блуждала в потаенных уголках моего сознания в ожидании того момента, когда я снова восстану из небытия; та самая мысль, которую я настойчиво отталкивала от себя.
      Беседа в диване принца. Двоюродная бабка Хэрриет. Генри Грэфтон... Я видела лишь одно объяснение всего этого чудовищного маскарада Грэфтона, его стремления сломить мое упорство, желания избавиться от запылившихся китайских статуэток и столь любимых бабкой книг, даже появления блеснувшего мельком на пальце Халиды рубинового перстня: с Хэрриет случилось нечто такое, что эта шайка всячески стремится скрыть.
      Нет, она не просто больна или помешалась - эти люди должны были гарантировать себе полную безопасность перед возможностью приезда в Дар-Ибрагим кого-либо из членов семейства, возжелавших урегулировать вопрос о наследстве. Причем если Лесман или Халида могли бы при этом решиться на какой-нибудь отчаянный шаг, то едва ли на него осмелился бы Генри Грэфтон: для него самого риск был бы слишком велик даже в сравнении с размерами возможной награды. Не могла она быть и невольной пленницей вроде меня, поскольку никто не ограничивал моих прогулок и блужданий по дворцу - днем я могла ходить куда и где угодно.
      Значит, ее попросту нет в живых. И по какой-то причине смерть эту следовало хранить в тайне...
      В это мгновение кожа моя, несмотря на тепло затхлой комнаты, буквально покрылась мурашками, причем я почувствовала, что тому может быть лишь одна-единственная причина. Какое бы объяснение ни крылось за дурацким маскарадом, ночными блужданиями и теперь вот этой тщательно разработанной операцией по возвращению меня в их сети, мне вскоре предстояло узнать, в чем именно оно состоит, хотя я и допускала, что скорее всего оно окажется безрадостным для меня.
      И Чарльз, который, очевидно, Бог знает каким образом заподозрил, что именно здесь творится, был сейчас за много миль от меня, приближаясь к Дамаску и увлекая за собой Хамида. Даже если Хамид все же настиг его и убедил вернуться, то потребуется немало времени, чтобы они смогли напасть на мой след. В "Финикии" меня никто не хватится, да и Бен сказал: "Приезжайте когда сможете..."
      Кристи Мэнсел бесследно исчезла.
      Как Хэрриет и ее маленькая собачонка Самсон.
      Или как гончие Габриэля, навеки запертые в пыльных чертогах рассыпающегося дворца...
      Но какое же это дикое, безумное отупение, идиотская одурманенность наркотиками - ведь надо хотя бы попытаться что-то придумать, как-то противостоять безвольной вялости моих нервов и размякших членов. Я постаралась напрячься, резко села на постели и огляделась.
      Постепенно помещение стало приобретать более четкие формы. Пара метров пыльного пола рядом с кроватью, на который падал слабый свет, низкий, покрытый паутиной потолок, шероховатый камень стены, с которой свисал подвешенный на крюк пучок каких-то кожаных ремней и железок - сбруя, наверное... Снаружи снова послышалось еле различимое потрескивание фитиля масляной лампы. Блеклый свет пробивался сквозь крохотное зарешеченное отверстие и освещал пространство не более одного-двух метров, едва различимое и заваленное какими-то корзинами, ящиками, жестянками, напоминающими маленькие канистры из-под бензина...
      Я правильно определила свое местонахождение. На вентиляционное отверстие падал свет от лампы, которая стояла в подземном коридоре, а темневшая под ней дверь являла собой один из тех накрепко сколоченных заслонов с неприступными запорами, который мы с Чарльзом наблюдали ранее. Насчет это двери не оставалось никаких сомнений. Окон тоже нет.
      Стояла гнетущая, густая и удушливая тишина, подобная тому безмолвию, которое встречается в пещерах.
      Молчание подземелья.
      Я сидела, не шелохнувшись, прислушиваясь. Тело словно окаменело и кое-где побаливало, словно от ушибов, хотя головная боль прошла. Ее сменили ясность ума, которая в тот момент показалась мне еще более тяжкой и мучительной, и странное ощущение какой-то стремительности, поспешности, легкой подвижности и щемящей уязвимости, которое, наверное, испытывает улитка, вырванная из своей раковины и мечтающая лишь о том, как бы поскорее забраться обратно.
      Тишина была вездесуща. Я не имела ни малейшей возможности определить, есть ли во дворце помимо меня еще хоть одна живая душа. Казалось, будто меня заживо замуровали.
      Эта стереотипная фраза пронзала мое сознание, не вызывая никаких мыслей или эмоций, а затем, подобно отравленной стреле, возвращалась, поскольку вместе с ней приходило стремительное видение скалы над головой - многих тонн камня и земли с простиравшейся еще выше толщей воды; рукотворной, не без изъянов, подпорченной временем, как и все остальное во дворце, конструкции. Вес этой массы был чудовищен и, если в слоившемся надо мной камне найдется хотя бы крохотная трещинка или произойдет малейшее движение почвы...
      Затем, почувствовав, как все тело покрылось мурашками, я услышала в мертвой тишине подземелья слабое поскрипывание оседающих пластов почвы. Я вскочила, застыв на месте и покрываясь потом, покуда ко мне не прорвался, подобно струе чистого воздуха, голос здравого смысла. Ведь это тикали мои, собственные часы. Я на цыпочках подкралась к двери и замерла, подняв руку как можно ближе к вентиляционному отверстию. Часики были едва видны. Маленький стеклянный кружочек показался мне лицом друга, а знакомое тиканье вернуло благоразумие и позволило удостовериться в том, что сейчас без нескольких минут шесть.
      Когда я приняла предложение Грэфтона подвезти меня, было около четырех. Значит, я находилась без сознания более двенадцати часов.
      Я приложила ладонь к двери и что было сил надавила, одновременно проверяя на прочность задвижку - та скользила с бесшумной мягкостью, хотя дверь от этого не сдвинулась ни на миллиметр. Подобный результат был настолько естествен, даже предрешен заранее, что я восприняла его без малейшего намека на волнение. Все мое внимание было теперь обращено на то, чтобы вытеснить из сознания образ тысяч тонн камня и воды, зависших у меня над головой.