Мэри СТЮАРТ
      Гончие Габриэля
      Анонс
      Одна из наиболее популярных писательниц Великобритании - Мэри Стюарт начала печататься в конце 50-х годов. Первые же ее произведение вызвали большой читательский интерес и принесли писательнице широкую известность. Ее романы "Мадам, вы будете говорить?", "Гончие Габриэля", "И девять ждут тебя карет" и многие другие публиковались огромными тиражами и шли под рубрикой бестселлеров.
      Романы Стюарт отличают острота сюжета, виртуозная фабула, красочный, выразительный язык.
      ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
      История эта в своей основе имеет вольно изложенные биографические факты из жизни леди Хестер Стэн-хоуп, и я, по возможности, попыталась свести к минимуму ссылки на всевозможные исторические факты.
      Мне хотелось бы выразить свою признательность Дафти как автору "Путешествий по Аравийской пустыне", а также Робину Феддену за его великолепную книгу "Сирия и Ливан" (Джон Мюррей).
      Пожалуй, нелишне сделать еще одно замечание. В повествованиях подобного рода различных официальных представителей обычно называют не по имени, а по той должности, которую они занимают.
      Любые ссылки на правительственные учреждения, членов кабинета, сотрудников пограничных служб и т. п. приводятся исключительно из литературных соображений и не имеют никакого отношения к конкретным лицам, как ныне здравствующим, так и умершим, которые занимали эти должности в прошлом. Более того, хотя долина Адониса действительно существует, Нахр-эс-Сальк с ее деревней и дворцом Дар-Ибрагим являются плодом авторского вымысла.
      Я считаю необходимым также выразить свою признательность всем моим друзьям от Эдинбурга до Дамаска, оказавшим мне бескорыстную помощь в написании этой книги.
      М. С.
      ГЛАВА 1
      Не услышишь ты в нем болтовни,
      Там источник проточный,
      Там седалища воздвигнуты
      И чаши поставлены,
      И подушки разложены,
      И ковры разостланы,
      Коран, Сура 88
      Мы встретились с ним на улице, носящей название Прямой.
      Я вышла из дверей мрачноватого магазинчика с охапкой отрезов шелковых тканей и сразу же попала под слепящие солнечные лучи. Поначалу я вообще ничего не могла различать вокруг себя, потому что солнце било прямо в глаза, а он стоял в тени в том самом месте, где Прямая улица превращалась в сумрачный туннель под высокой сводчатой крышей из ржавого железа.
      Сук <Базар (араб.)> заполняли толпы людей. Кто-то остановился напротив меня, чтобы щелкнуть фотоаппаратом. Мимо прошла ватага подростков, которые таращили глаза и отпускали в мой адрес какие-то замечания по-арабски, перемежая их словами типа "мисс", "алло" или "до свидания". Процокал копытами маленький серый ослик, нагруженный такой поклажей овощей, которая по ширине своей раза в три превышала его собственные размеры. Мимо прошмыгнуло такси, причем так близко от меня, что я невольно отпрянула назад ко входу в магазин, владелец которого стремительно взмахнул руками, явно желая оградить разложенные рулоны своих шелковых тканей. Такси с отчаянным воем миновало осла и взрезало, словно нос корабля морские волны, плотную ватагу ребятни, после чего, не снижая скорости, устремилось к резко сужавшемуся наподобие бутылочного горлышка участку дороги, по обеим сторонам которой теснились торговые лавки.
      Именно тогда я его и заметила. Он стоял, наклонив голову, перед входом в ювелирный магазинчик и вертел в руках какую-то позолоченную безделушку. При звуке автомобильного сигнала он поднял взгляд и поспешно шагнул в сторону, словно после черной тени вынырнул на ярко освещенное место, и я со странным замиранием сердца узнала его. Мне было известно, что он тоже находится где-то в этой части света, так что встретить его именно здесь, в центре Дамаска, можно было с таким же успехом, как и где-либо еще. Однако я продолжала стоять под палящими лучами солнца и оцепенело пялила глаза на профиль человека, которого не видела целых четыре года, но который был по-прежнему настолько знаком мне, что я, наверное, попросту не могла не повстречать его.
      Скрипя железом и все так же оглушительно сигналя, такси исчезло в черном туннеле центральной части сука. Теперь нас разделяла лишь полупустая, грязная и жаркая улица. Один из отрезов выскользнул у меня из рук, и я резко дернулась, пытаясь удержать метнувшиеся к захламленной земле волны темно-красной ткани. Видимо, это движение, подкрепленное яркой вспышкой багрового цвета, привлекло его внимание, поскольку он повернулся и наши взгляды встретились. Я увидела, как расширились от изумления его глаза, он опустил позолоченную вещицу обратно на прилавок и, сопровождаемый воплями продавца насчет "плохого американца", двинулся через улицу в мою сторону. Стремительнее рулона шелка заскользили перед глазами, разворачиваясь, минувшие годы, когда тем же тоном, которым некогда маленький мальчик ежедневно приветствовал свою еще более юную почитательницу, он произнес:
      - О, привет! Это ты?!
      Теперь я была отнюдь не маленькой девочкой - мне стукнуло двадцать два года - и стоял передо мной всего лишь мой кузен Чарльз, к которому я, кстати сказать, относилась уже без былого почтения, причем мне почему-то показалось важным именно сейчас подчеркнуть это последнее обстоятельство. Я попыталась было скопировать его интонацию, однако лишь туповато-спокойно, словно каменная статуя, уставилась на него и пролепетала:
      - Привет! Рада тебя видеть. А ты вырос!
      - Ну разумеется. Я и бреюсь теперь почти каждую неделю. - Он улыбнулся, и как-то сразу во всем его облике не осталось и следа от былого маленького мальчика. - Боже ж ты мой, как я рад, что встретил тебя! Но ты-то что здесь делаешь?
      - Ты разве не знал, что я в Дамаске?
      - Что ты должна была приехать - да, но не знал, когда именно. И почему одна? Я слышал, что ты путешествуешь с группой.
      - Так оно и есть, - сказала я. - Просто отбилась от нее. Тебе мама обо мне сообщила?
      - Она сказала моей матери, а та передала мне, но никто так толком и не понял, зачем и когда ты здесь будешь и где остановишься. Могла бы и сама догадаться, что я захочу встретиться с тобой. Ты что, даже адрес свой никому не сообщала?
      - Да вроде бы сообщала...
      - Своей матери ты назвала отель, в котором остановишься, но там тебя не оказалось. Когда я туда позвонил, они сказали, что твоя группа уехала в Иерусалим, а когда я дозвонился в Иерусалим, меня опять переадресовали в Дамаск. Похоже, юная Кристи, ты хорошо заметаешь следы.
      - Мне очень жаль, - сказала я. - Если бы я знала, что есть возможность встретиться с тобой еще до Бейрута... Просто наш маршрут изменился, вот и все. Что-то там напутали с рейсами самолетов, отчего все наше путешествие проходит как бы сзади наперед, вот им и пришлось заменить отель в Дамаске. Ну надо же, какая досада - мы же завтра отправляемся в Бейрут! Наша группа уже три дня здесь. И ты тоже все это время был в Сирии?
      - Нет, только вчера приехал. Человека, с которым мне надо встретиться в Дамаске, до субботы не будет, но когда я узнал, что ты тоже должна сюда приехать, то сразу примчался. Да, и в самом деле досадно. Слушай, а может это и к лучшему, что весь ваш маршрут перевернулся вверх тормашками - теперь тебе необязательно уезжать, так ведь? Сам я пробуду здесь до конца недели, так почему бы тебе не отделиться от группы - мы могли бы вдвоем побродить по Дамаску, а потом поехать в Бейрут. Ты же не обязана быть все время с ними? Он посмотрел на меня из-под приподнятых бровей. - И вообще, что заставило тебя путешествовать в группе? Никогда бы не подумал, что это в твоем вкусе.
      - В общем-то так, просто внезапно появилось страстное желание побывать в этом уголке света, я же о нем толком ничего не знала, а они так быстро все устроили. Заранее забронировали места и все такое, а кроме того, у нас есть гид, который говорит по-арабски и знает, что к чему. Одной бы мне с этим не справиться.
      - Почему? И пожалуйста, не смотри на меня такими большими беспомощными глазами. Если и существует женщина, способная полностью позаботиться о себе, так это именно ты.
      - Ну конечно, черный пояс какой-то там степени, это про меня. - Я бросила на него радостный взгляд. - О Чарльз, поверишь ли, но как это чудесно, что я встретила тебя! Слава Богу, что твоя мать смогла с тобой связаться и сообщить, что я буду в этих местах! И как хорошо было бы провести здесь с тобой время, вот только изменить уже ничего нельзя. Я наметила для себя, что после отъезда группы в субботу домой побуду в Бейруте, так что, боюсь, придется придерживаться этого графика. А как тебе путешествуется? Что-то вроде Великого турне вместе с Робби, так кажется?
      - Вроде того. Хочу повидать мир, освежить свой арабский, а потом уж в Бейруте заняться настоящим делом. О, это было похоже на взрыв бомбы... Мы своим ходом проехали всю Францию, на пароходе переправили машину в Танжер, потом не спеша пересекли Северную Африку. Робби пришлось из Каира вернуться домой, так что дальше я передвигался в одиночку. Именно в Каире я получил письмо от матери, в котором она сообщала о твоей поездке, поэтому я сразу же отправился сюда в надежде на то, что наши пути пересекутся.
      - Ты упомянул, что хотел с кем-то здесь встретиться? По делу?
      - Отчасти. Слушай, а что это мы стоим? Отвратительный запах, и того и гляди ишак на тебя наступит. Пойдем выпьем чайку.
      - Хорошо бы, да только где же ты в центре Дамаска сможешь попить чайку?
      - В моей маленькой берлоге, от которой до дворца Азема рукой подать. Он улыбнулся. - Я живу не в отеле, а остановился у старого приятеля по Оксфорду. Бен Сифара - не знаю, называл ли когда твой отец при тебе это имя? Отец Бена - довольно крупная шишка в Дамаске, знает каждого и имеет понемногу от всего. Его брат занимается банковскими операциями в Бейруте, а зять - член правительства, министр внутренних дел, никак не меньше. Они считаются здесь "хорошей семьей", а в Сирии подобное выражение всегда попахивает немалым богатством.
      - Звучит неплохо. При таком подходе получается, что и мы находимся в верхней части племенного списка.
      - А разве не так? - Кузен был настроен явно на ироничный лад, и я понимала, что он имел в виду.
      Наша семья традиционно занималась банковским бизнесом и вот уже на протяжении трех поколений "попахивала богатством". При этом было поистине удивительно, как много людей сознательно не замечали того факта, что в жилах Мэнселей течет довольно разнородная, если не сказать вообще плебейская кровь.
      Я рассмеялась:
      - Полагаю, у него налажены деловые связи с папочкой и дядей Чазом?
      - Да. Бен взял с меня слово, что я навещу его, если когда-нибудь окажусь в Сирии, да и отец хотел, чтобы я установил с ним деловой контакт. И вот я здесь.
      - Важная сделка. Что ж, с радостью принимаю твое предложение. Только дай мне сначала подобрать себе ткань. - Я окинула взглядом яркую цветастую массу, которую продолжала сжимать в руках. - Вот только не знаю, какую именно.
      - По правде сказать, мне ни одна не нравится, - кузен взял один отрез, пощупал его, нахмурился, потом убрал руку. - Сама по себе ткань отменная, но красный смотрится очень уж пронзительно, ты не находишь? Люди будут опускать в тебя письма, как в почтовый ящик. Что же до синего... Нет, моя любовь, это определенно не для тебя. Мне такой цвет не идет, а я хотел бы, чтобы моя девушка гармонировала со мной по тону.
      Я окинула его довольно прохладным взглядом.
      - Именно поэтому я возьму оба и сошью себе что-нибудь в полоску. Горизонтальную. Впрочем, я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. А в магазине они смотрелись довольно мило.
      - Ну разумеется, тем более в такой темноте.
      - По правде сказать, я брала их на пеньюар. А может, при приглушенном освещении?.. Рисунок приятный, вполне восточный...
      - Нет.
      - Самое плохое в тебе, - не без язвительности заметила я, - это то, что иногда ты бываешь прав. Кстати, интересно было бы знать, сам-то ты что покупал на Вулворт-авеню? Кольцо для Эмили?
      - Для своей возлюбленной, естественно, только драгоценности, а для машины - голубые четки.
      - Голубые четки для твоей... Голубые четки для машины? Ну уж в это я никогда не поверю!
      Он рассмеялся:
      - Ты что, не знала? Такие четки уберегают от дурного глаза. Их надевают на верблюдов и ослов, так почему бы им не быть в машине? Иногда попадается прелестная бирюза. Впрочем, сейчас это неважно, их всегда можно найти. Так тебе действительно нужен шелк? Помяни мое слово, дома ты найдешь ничуть не хуже, и к тому же не придется возиться с перевозкой.
      Владелец магазина, который стоял прямо у меня за спиной и про присутствие которого мы совершенно забыли, произнес с вполне понятной горечью в голосе:
      - До вашего прихода мы с дамой уже со всем разобрались. У нее оказался превосходный вкус.
      - Не сомневаюсь в этом, - заметил кузен, - однако вы же не думаете, что я спокойно прореагирую на пеньюар цвета стоячего почтового ящика или электрик. Если у вас найдется что-нибудь более подходящее, мы с удовольствием посмотрим.
      Лицо лавочника откровенно просияло от подобного поворота событий и, насколько он мог судить по дороговизне наряда моего кузена, предвкушения предстоящей сделки.
      - Я вас понимаю. Прошу меня извинить, сэр. Вы ведь ее муж.
      - Пока нет, - заметил Чарльз. - Ну, Кристи, давай заглянем внутрь, купим что-нибудь, а потом уйдем отсюда и найдем местечко, где можно спокойно поговорить. Моя машина стоит на площади в конце улицы. Кстати, а где твоя группа?
      - Сама не знаю. Я их потеряла. Мы проходили через Великую мечеть, потом в состоянии некоторого шока бродили по суку.
      Я остановилась, чтобы поглазеть на магазинчики, а они в это время куда-то ушли.
      - И ты позволила им уйти? А они не примутся с ищейками прочесывать сук, когда обнаружат твое отсутствие?
      - Возможно. - Я собрала свои шелка и повернулась к двери магазина. Чарльз, если там найдется приятный и не вполне белый цвет...
      - Нет, серьезно, может, тебе все же лучше позвонить в отель?
      Я пожала плечами:
      - Сомневаюсь, чтобы они хватились меня до обеда. Все уже привыкли к тому, что я брожу сама по себе.
      - Значит, ты все та же маленькая испорченная леди, которую я всегда так любил?
      - Мне просто не нравится ходить в толпе. И потом, от кого я это слышу? Папа всегда говорил, что если кто из нас двоих вконец испорченный, так это ты, и это сущая правда, а потому лучше помоги-ка мне.
      - Ну конечно же. Дорогой дядя Крис! - покорно проговорил кузен, следуя за мной в мрачную пещеру магазина.
      В конце концов я все-таки купила себе белую, точнее не вполне белую, тяжелую парчу, которую, как я и предполагала, Чарльз углядел на одной из темных полок, ранее обойденной вниманием продавца. Более того, она оказалась дешевле всего, что я успела просмотреть до этого. Не особенно меня удивило и то обстоятельство, что с владельцем магазина и его помощником Чарльз разговаривал на чуть медленном, но. как мне показалось, довольно беглом арабском. Он действительно мог быть (что не раз повторяли в моем присутствии родители) "вконец испорченным", однако никто не отрицал, что он также отличался завидной сообразительностью, правда, лишь тогда, когда ему хотелось ею воспользоваться, что случалось (опять же по их словам) не чаще, чем раз в месяц, да и то лишь в своих собственных интересах.
      Когда мы, сопровождаемые посыльным из магазина, несшим наши покупки, дошли до площади, то я сразу узнала машину Чарльза - не по ее модели или цвету, ибо ни того, ни другого видно не было, - а исключительно по окружавшей ее плотным кольцом толпе мальчишек. При ближайшем рассмотрении это оказался белый "Порше 911-С", и поскольку я любила своего кузена и знала свое дело, то сразу же бросила ему наживку:
      - Надо же, какая прелесть! Ну, и как она тебе?
      Чарльз показал, как она ему: открыл капот и стал объяснять, чуть ли не на части разобрал, чтобы все продемонстрировать. Мальчишкам машина явно пришлась по душе. Они окружали ее теперь вдвое большим кольцом и с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами всматривались в детали, намного лучше меня оценивая достоинства макферсоновских распорок, нижних подвесок, камер сгорания, редукторов и телескопических амортизаторов... Все то время, пока эти почти любовные фразы кружили вокруг меня, я продолжала наблюдать за лицом и руками кузена, одновременно вспоминая другие времена и забавы: игрушечный электропоезд, яйцо пустельги, первые наручные часы, велосипед... Наконец он выпрямился, отогнал мальчишек от машины, захлопнул капот, расплатился с двумя подростками, очевидно выполнявшими охранные функции, и дал посыльному чаевые, при виде которых тот что-то возбужденно затараторил. Мы тронулись.
      - Что он сказал? - поинтересовалась я.
      - Всего лишь "спасибо". Только другими словами. "Да снизойдет благословение Аллаха на тебя, твоих детей и детей твоих детей".
      Машина уверенно выбралась с запруженной площади и свернула на узкую, изъезженную улочку, ухабы которой не давали ни секунды продыха всем телескопическим амортизаторам "порше".
      - В большей или меньшей степени это относится и к тебе, - проговорил Чарльз. - Я надеюсь, наша помолвка все еще остается в силе?
      - Пожалуй. Однако если мне не изменяет память, ты сам же ее расторг, причем в письменной форме, когда встретил ту блондинистую манекенщицу. Как ее звали? Еще похожа была на китайскую вазу.
      - Саманта? Да, шикарная женщина.
      - Ну да, конечно. Они и должны так выглядеть, когда напяливают на себя все эти немыслимые наряды, а потом стоят по колено в морской воде, в копне соломы, куче пустых бутылок из-под кока-колы или в чем там еще. И что же случилось с этой Самантой?
      - Похоже, она нашла свою судьбу - правда, не со мной.
      - Ну, это было так давно - сразу после нашей последней встречи. И что же, кроме нее ни одна так и не вставала у меня на пути? Ведь не станешь же ты утверждать, что все эти четыре вода вел жизнь праведника?
      - Ты что, шутишь? - Он сбросил скорость, резко повернул налево и поехал по очередной замызганной улочке чуть шире полутора метров. - А впрочем, да. Фактически так оно и было, если ты понимаешь, что я имею в виду.
      - Я понимаю. А что случилось с Эмили?
      - Какая еще к черту Эмили?
      - А разве не Эмили? В прошлом году. Уверена, мама сказала "Эмили" или, может, Мирта? Ну и имена же ты выбираешь.
      - Ничуть не хуже, чем Кристабель.
      Я засмеялась:
      - В том-то все и дело.
      - Я лично считаю, - проговорил кузен, - что мы с тобой связаны с самой колыбели и на веки вечные. Чудесная парочка продолжает дело семьи и прапрапрадедушка Розенбаум, да упокой Господь его душу, с этого самого момента может перестать ворочаться в своем гробу, а посему...
      - Давай сменим тему?
      - Да нет, все в порядке, я все видел - по крайней мере "порше" был тому свидетелем. Так что все чин-чинарем. Нормалек!
      - Зато ты любишь все получать даром, потому что даже когда подростком ходил весь в прыщах, я и тогда оставалась верной тебе.
      - Ах-ах, как будто у тебя было из кого выбирать. А сама была толстая как детеныш тюленя. Хотя, надо признать, сейчас дело обстоит получше, косой взгляд в мою сторону, в общем-то вполне братский, в котором сексуальности было не больше, чем в глазах судьи на собачьем конкурсе. - Что и говорить, выглядишь ты великолепно, да и платье это мне нравится. Ну, а теперь, если хочешь, можешь выплеснуть на меня ушат холодной воды. Колись, есть у тебя кто-нибудь?
      Я усмехнулась:
      - Сам смотри, милый, вдруг тебе все это и впрямь покажется настоящим, придется тогда продавать машину, чтобы купить бриллиантовое обручальное кольцо.
      - А что, это как раз по мне, - с легкостью согласился он. - Итак, мы приехали.
      "Порше" сбавил ход и, сделав крутой правый поворот, въехал в маленький и весьма непривлекательный внутренний дворик. В солнечных лучах привычно кружилась пыль, на вершине батареи пустых бочек из-под бензина спали две кошки. Внутри дворика было сооружено нечто вроде навеса ярко-синего цвета, под который Чарльз с элегантной неторопливостью направил машину и заглушил мотор.
      - Главный вход: дамасский стиль. Выглядит бесподобно, ты не находишь? Проходи.
      Поначалу у меня не сложилось впечатления, что это вообще было входом куда-либо. Все было как-то зажато между высокими глухими стенами, ноздри щекотали запахи курятника и застарелой мочи. Широкую арку с одной стороны перегораживала покосившаяся дверь, в массивных кованых петлях и ручке которой сохранился налет старинного величия. Чарльз распахнул дверь - она вела в темный коридор, в противоположном конце которого виднелся дугообразный освещенный проем. Мы вошли.
      Свет исходил из второго дворика, чуть более вытянутого и походившего на теннисный корт с мавританскими стрельчатыми арками, которые с трех сторон подпирали тенистую крытую галерею, а в четвертой, самой дальней, располагалось небольшое возвышение, укрытое тройной аркадой и создававшее некое подобие маленькой встроенной комнаты. Вдоль ее стен стояли широкие скамьи, и я сразу поняла, что передо мной типичный "диван" или место, в котором на Востоке обычно встречаются и беседуют мужчины. Даже в современных восточных домах гостиные нередко обставляются подобным образом, а стулья и кушетки в них по традиции располагаются вдоль дальней и двух боковых стен. Перед сиденьями стояли низенькие столики.
      В центре дворика журчал фонтан. Пол был выложен синей и белой плиткой, а миниатюрная колоннада расцвечена поблескивающей мозаикой, выдержанной в синих, зеленых и золотистых тонах. Откуда-то доносилось воркование дикого голубя, повсюду стояли кадки с росшими в них апельсиновыми деревцами, а в искрящейся воде фонтана я заметила золотистый проблеск рыбьего плавника.
      Дворик был наполнен прохладой и ароматом флердоранжа.
      - Проходи в диван, - сказал Чарльз. - Здесь довольно мило, ты не находишь? Я постоянно ловлю себя на мысли о том, что в арабском жилище есть что-то умиротворяющее - поэтичное, страстное, романтичное и одновременно изящное. В сущности, как и в их литературе. Но ты бы видела мебель - моя спальня обставлена предметами, похоже отбракованными из апартаментов Синей Бороды.
      - Я знаю, что ты имеешь в виду. Видела некоторые образчики меблировки подобных маленьких уютных комнат во дворце Азема. Все инкрустировано крошечными, как оспинки, кусочками перламутра, или уже в чисто викторианском стиле сделано из суставчатого бамбука. О Чарльз, ты посмотри на ковры! Ты только взгляни на них... а вон тот, синий, на кушетке... на нем в самом деле можно посидеть?
      - Иди и садись. Думаю, скоро и сам Бен объявится, а до тех пор, как он сам постоянно говорит, его дом - мой дом. Так, чего бы тебе хотелось выпить? Чаю?
      - Я бы предпочла кофе. И что ты сделаешь? Ударишь в ладоши и позовешь евнухов?
      - Что-то вроде этого.
      На довольно уродливом инкрустированном столике передо мной стоял маленький бронзовый колокольчик. Чарльз взял его и, позвонил, после чего принялся беспрестанно ходить из угла в угол-он всегда был какой-то неугомонный, - то спускаясь, то поднимаясь по ступеням дивана, доходя до фонтана. Я же уселась на прекрасный синий ковер, откинулась на подушки и стала наблюдать за кузеном.
      Нет, он совсем не изменился. Детьми мы были с ним очень похожи друг на друга, окружающие даже принимали нас за близнецов. Это его очень беспокоило, поскольку в те времена он чувствовал в себе прилив мужской агрессивности. Что же до меня, слепо, как только может маленькая девочка, боготворившей своего умненького кузена, то я относилась к данному факту с нескрываемым восторгом. С возрастом сходство между нами, естественно, постепенно ослабевало, хотя в основных чертах все же оставалось заметным: темные волосы, высокие славянские скулы, слегка орлиный изгиб носа, серые глаза и сухощавое телосложение.
      Сейчас он был на несколько дюймов выше меня, раздался в плечах, и во внешности его чувствовался некоторый сдвиг от агрессивной напористости к тщательно выверенной элегантности, которая в общем-то шла ему и, как ни странно, отнюдь не принижала его мужского естества. В ходе своего североафриканского турне он прекрасно загорел, отчего глаза его казались теперь светлее моих, хотя, возможно, здесь сказывался контраст с черными ресницами, которые у него (по жестокой несправедливости природы) были и длиннее и гуще моих. Что и говорить, глаза у Чарльза были восхитительные темно-серые, прекрасно очерченные.
      Временами сходство между нами казалось мне просто поразительным: поворот головы, голос, интонация, то или иное движение. Но что действительно было общим для нас обоих, так это наша "испорченность", которую мы с такой легкостью обнаруживали друг в друге, и легкомысленная живость речи, переходящая время от времени в язвительность и надменность. И проистекало все это отнюдь не из гордости за некие достигнутые успехи, а, боюсь, из того, что в нас обоих осталось слишком уж много от юности или даже детства; лютое и какое-то застенчивое неприятие любых Личных привязанностей, включая семейные, что мы называли независимостью, но на самом деле было скорее отражением болезненного страха перед собственническим инстинктом, да еще, плюс ко всему, то, что мы называли чувствительностью и что, в сущности, означало лишь слишком тонкую кожу, мешавшую в должной мере ощущать внутренний комфорт.
      Пожалуй, здесь я должна пояснить, что между Чарльзом и мной установились, с одной стороны, несколько прохладные, а с другой - более тесные отношения, нежели между обычными кузенами. И объяснялось это очень просто. С одной стороны, мы были не двоюродными, а троюродными братом и сестрой, и связывало нас родство лишь по линии прадеда. С другой стороны, мы почти с самого рождения воспитывались вместе, по крайней мере с тех самых пор, о которых мы сами могли что-то помнить. Я лично вообще не припоминаю, когда бы не делила все и вся со своим кузеном Чарльзом.
      Его отец, Генри Мэнсел, был старшим членом нашей - английской семейной ветви, а другими ее представителями по мужской линии являлись его кузены-близнецы Чарльз и Кристофер. Так вот последний и младший из братьев был моим отцом. У Чарльза же детей не было, поэтому когда Генри Мэнсел и его жена через несколько месяцев после рождения их сына Чарльза погибли в результате несчастного случая на яхте, мой дядя взял мальчика к себе и стал воспитывать его как своего собственного сына.
      Не помня никого другого, юный Чарльз и я, естественно, всегда относились к его приемным родителям как к родным и, насколько я полагаю, для моего кузена стало настоящим потрясением, когда в преддверии совершеннолетия ему заявили, что в скором будущем он займет более вышестоящее положение в семейных структурах власти, нежели его "отец". Впрочем, явное внешнее сходство позволило во многом сгладить различия в рангах.
      Генри Мэнсел был очень похож на своих кузенов, а они, как мы их считали - наши "отцы", вообще походили друг на друга как две капли воды и вплоть до вступления в брак оставались столь же неразлучными, сколь и неразличимыми. И женились они в один и тот же день, выбрав себе в жены девушек, хотя и не состоявших между собой в родстве, но которые - и это до сих пор заметно каждому - внешне были во многом очень похожи. К счастью, обе миссис Мэнсел к тому же прониклись взаимной симпатией - именно к счастью, поскольку, когда скончался Генри и семейный дом в Кенте перешел по наследству к Чарльзу, его брат построил себе жилье в миле от него.
      Таким образом, приемный сын Чарльза и родная дочь Кристофера вплоть до четырехлетнего возраста росли вместе, а когда Кристофер перевез свою семью маму и меня - в Лос-Анджелес, земной рай которого мы изредка покидали лишь для того, чтобы погостить у дяди Чарльза, наше жилье на время сдавалось в аренду. Однако мои визиты в Англию никогда не совпадали с приездами кузена. В промежутках между учебой в Оксфорде он отправлялся за границу, где жил в свое удовольствие и, как он сам выражался, "осматривался". Помимо прочего он активно изучал иностранные языки, склонность к которым была одним из следствий не вполне благородного происхождения наших предков, но которую Чарльз, став членом правления одного из семейных "Континентальных банков", намеревался обратить на пользу общему делу.
      Я же взлетела отнюдь не столь высоко. Из Лос-Анджелеса я не привезла в отчий дом ничего, кроме американской манеры одеваться, акцента, от которого постаралась как можно скорее избавиться, да трехлетнего опыта лихорадочной работы на американском коммерческом телевидении. Там я проходила диковатую стажировку в должности ассистента продюсера небольшой компании, величаво именовавшей себя не иначе как "Саншайн Телевижн Инкорпорейтед" - очевидно, от блаженного неведения того факта, что ее, как и большинство других аналогичных компаний, обычно называли по одним лишь инициалам - С. Т. Инк.
      И вот мы снова оказались вместе, мой кузен и я, причем оба без видимых усилий вернулись к тем отношениям, которые связывали нас в прошлом. И дело здесь заключалось не в том, что мы, подобно нашим отцам, почти всю жизнь оставались неразлучными, ибо подобное было попросту невозможно.
      Нас с такой легкостью связывало и влекло друг к другу, как ни парадоксально это звучит, своего рода взаимное отвержение. Каждый из нас признавал - и уважал - за другим право на подобное неприятие. Это позволяло с терпимостью и даже некоторым юмором относиться к старой и затасканной до дыр семейной байке насчет нашей помолвки и "подходящего брака", который позволил бы Чарльзу без излишних юридических осложнений укрепить свои позиции в отчем доме и в лучших традициях нашей династии сохранить контроль над состоянием семьи.
      Мы никогда не знали - и нам не позволялось этого знать - была ли эта идея чем-то большим, чем утка. Я слышала, как мой отец утверждал, что взятые порознь возможности членов семьи выглядели бы весьма плачевно, тогда как, объединенные, они обрели бы жизненную силу; дядя Чарльз же в тон ему заявлял, что, поскольку моя мать была и есть отчасти ирландка, мать Чарльза - полуавстрийка-полурусская, а его бабка по отцу - француженка, здоровье клана ничуть не пострадает, если между нами установятся более тесные отношения, нежели обычные отношения между просто троюродными братом и сестрой. Среди наших многочисленных предков были также представители польской, еврейской, датской и немецкой кровей, хотя сами себя мы считали чистокровными англичанами, что, впрочем, было вполне справедливо.