4

Шли дни, мирные и красивые. Я держала слово и каждый день спускалась к морю. Иногда дельфин появлялся, но никогда не подходил достаточно близко для прикосновения. Хотя понятно, что ради блага зверя нужно бы его отпугнуть навсегда, мирное присутствие дельфина так меня восхищало, что я не могла себя заставить сделать то, что покажется ему предательством. Я приглядывала и за террасой Кастелло, но больше никто не стрелял. Не ходило и никаких слухов о том, чтобы кто-нибудь местный баловался в лесу с ружьем. Но я каждый день плавала, смотрела и никогда не покидала залива, пока дельфин не уплывал в открытое море.

Новостей о Спиро не было. Мария с дочерью вернулись на виллу Форли на следующее утро после смерти мальчика и стоически выполняли свою работу. Миранда потеряла яркость и пухлость, похоже, много плакала, говорила и двигалась несколько заторможенно. Марию я видела мало, она больше держалась на кухне, молча занималась своим делом, закрыв лицо черным платком.

Погода стояла сияющая, жара даже в тени. Филлида вся извелась. Раза два она ходила со мной гулять по окрестностям или в город Корфу. Однажды вечером Годфри Мэннинг пригласил нас пообедать в отель «Палас». Но в целом неделя прошла очень тихо, я купалась, сидела на террасе с Филлидой или брала ее маленькую машинку и каталась вокруг, исследовала местность.

Лео не сумел приехать на выходные, без него прошло и вербное воскресенье. Фил предложила мне отправиться в город посмотреть на крестный ход. Это один из четырех раз в год, когда святого этого острова, Спиридона, выносят из церкви, где он лежит в темном алтаре среди тлеющих свечей. Его несут по улицам на золотых носилках. Это не образ святого, а мумифицированное тело, поэтому он всем родной и будто со всеми в родстве. Жители острова верят, что он по-доброму заботится о Корфу и всех его людях, только тем и занимается, что как можно основательнее вникает в их дела. Наверное, поэтому в дни крестного хода все население острова собирается в городе, чтобы его приветствовать.

«Более того, – сказала сестра, – это красивое шествие, не просто парад с гоготом медных труб. У святого Спиро красивый золотой стул, его лицо совершенно ясно видно сквозь стекло. Оно вовсе не противное, ни капельки. Он такой маленький и… уютный! – Она засмеялась. – Если долго пробудешь на Корфу, тебе покажется, что ты с ним знакома лично. Он во все вмешивается на острове, следит за рыбаками, поднимает ветер, устанавливает подходящую погоду для урожая, приводит мальчиков домой из моря… – Она остановилась и вздохнула. – Бедная Мария. Интересно, она пойдет? Обычно не пропускает».

«А ты? Уверена, что не присоединишься ко мне?»

Она покачала головой. «Останусь дома. Нужно долго стоять, пока крестный ход проходит мимо, и там толкаются. Мы с Калибаном занимаем слишком много места. Вернешься к полднику? Ну и хорошо. Желаю приятно провести время».

Маленький городок Корфу заполнила праздничная толпа, воздух звенел колоколами. Поток людей нес меня по узким улицам, шумела толпа, откуда-то доносились звуки последней репетиции оркестра. В магазинах продавалась еда, сласти и игрушки, их окна заполняли пурпурные яйца, готовые к Пасхе, петушки, куклы, корзинки с маленькими апельсинами и огромные кролики. Кто-то попытался продать мне губку размером с футбольный мяч, еще кто-то попробовал убедить, что мне могут понадобиться связка лука и красный плюшевый ослик, но я не поддалась. В конце концов я выбралась на Эспланаду, главную площадь Корфу. Мостовая была совсем забита, но когда я попыталась устроиться в задних рядах, крестьяне, которые приехали в город рано утром и давным-давно заняли места, бурно жестикулируя, пропустили меня вперед.

Где-то ударил большой колокол, потом донесся отдаленный звук оркестра. Толпа почти затихла, все повернули головы к узкой улице Никифорова, где вспыхивали первые хоругви и медленно двигались на освещенную солнцем площадь. Крестный ход начался.

Не знаю, чего я ожидала, забавного интересного спектакля. Все иностранное стоит запечатлеть на пленку и забыть, пока не вытащишь фотографии когда-нибудь вечером дома. А все оказалось очень трогательно.

Оркестры – их было четыре, все роскошно разнаряженные, – играли торжественно и довольно плохо, каждый свою мелодию. Огромные и жутко тяжелые деревенские хоругви были грубо разрисованы божественными преданиями. Мужчины, которые их несли, потели и дрожали, а лица помогавших им мальчиков сохраняли выражение пламенной мрачности. Дети в разной школьной форме были так красивы, что почти не бросалась в глаза изношенность их одежды, а молодые люди были просто роскошны.

Нельзя было ни на минуту усомниться, что все это делается в честь святого. Люди, столпившиеся вокруг, смотрели в тишине, не двигались и не толкались. Полиции не было, а в Афинах она бы присутствовала обязательно. Их собственный Спиридон, патрон острова, вышел на солнце, чтобы их благословить.

И вот он появился. Архиепископ, белобородый старец девяносто двух лет от роду, шел впереди, за ним священнослужители в шафрановых, белых и красных ризах сияли на солнце, а заплатки видно только вблизи. Потом шел лес высоких белых свечей, каждая в золотой короне, украшенная цветами и длинными белыми, пурпурными и сиреневыми лентами. В конце концов, в окружении четырех золотых фонарей и под балдахином появились золотые носилки, там сидел святой, и все его видели. Маленький, голова склонилась к левому плечу, мертвое лицо почти плоское, сгусток тени за сверкающим стеклом.

Женщины вокруг закрестились, зашевелили губами. Святой и сопровождающие его лица остановились помолиться, и музыка замолкла. Салютом выстрелила пушка в старой крепости, эхом взлетела стая голубей, свистя крыльями в тишине.

Я смотрела на сияющие на солнце ленты, увядающие цветы, поднятую старую руку архиепископа, сияющие лица причесанных крестьянок. Как ни странно, горло мое сжалось, будто от слез.

Всхлипнула женщина от неожиданной печали, очень громко в тишине. Я обернулась, не удержалась. Миранда. Она стояла в нескольких ярдах от меня среди толпы, пламенно смотрела на святого, шевелила губами и безостановочно крестилась. В ее лице были страсть и горе, она будто упрекала святого за недосмотр. Ничего странного в этом нет, греческая религия проста. Старая церковь знала толк в утешении, намного легче, когда точно знаешь, кто виноват.

Процессия прошла, толпа начала рассыпаться. Я увидела, как Миранда быстро уходит, будто стыдится слез. Люди разбредались в узкие улицы, я двинулась на улицу Никифороса к пристани, около которой оставила машину.

На полпути есть маленькая площадь. Там я снова увидела Миранду, она стояла у платана спиной ко мне, прижав руки к лицу, похоже, плакала. Я не знала, что делать, но к девушке вдруг подошел мужчина, который стоял недалеко и смотрел на нее. Она не шевельнулась, не показала, что заметила его, но стояла тихо, спиной к нему, опустив голову. Я не видела его лица, только подумала, что его молодость и силу не может скрыть даже дешевый ярко-голубой костюм. Он подошел к ней ближе, говорил тихо, вроде уговаривал. Мне показалось, что он убеждает Миранду повернуть в боковую улицу подальше от толпы, но она отказывается. Потом она закрыла платком лицо, явно не хотела с ним общаться.

Я быстро подошла. «Миранда, это мисс Люси. У меня здесь машина, и я сейчас еду обратно. Хочешь, отвезу тебя домой?» Она повернулась. Глаза мокрые от слез. Молча кивнула.

Я не смотрела на молодого человека, думала, что он сейчас сам отвяжется и пропадет в толпе. Но он воскликнул, будто с облегчением: «Спасибо большое! Вы очень добры! Ей не нужно было приходить, конечно, а теперь час не будет автобуса! Конечно, ей надо домой!» Уставилась я на него, не из-за странного отношения к девушке или неожиданно безупречного английского, а просто из-за внешности. В стране, где все молодые красивы, он все равно потрясал. Правильные византийские черты, чистая кожа, огромные глаза с длинными ресницами, как на греческих иконах. Этот тип обессмертил Эль Греко, но, оказывается, он до сих пор существует в жизни. В молодом человеке, впрочем, не было меланхолии и слабости, которые (естественно) присутствуют у святых, проводящих дни на штукатурке церковных стен. Они смотрят на грешный мир, сжав маленькие губки, слегка склонив головы, с осуждением и легким удивлением. Этот юноша явно уже несколько лет с удовольствием наблюдал грешный мир и поглощал его дары. Не святой, вовсе нет. И не старше девятнадцати. Красивые глаза смотрели на меня с откровенным греческим восторгом. «Вы, должно быть, мисс Веринг?»

«Почему, да. – Я удивилась, а потом сообразила кто это. – А вы… Адонис?» Очень трудно произносить такое имя, я смущалась, будто обозвала кого-то Венерой или Купидоном. То, что в Греции можно запросто встретить Перикла, Аспазию, Электру и даже Алквиада, вовсе не помогало. Уж слишком прекрасен, вот в чем дело. Он улыбнулся. Очень белые зубы, а ресницы ну никак не короче дюйма.

«Немножко чересчур, да? Греки зовут меня Адони. – Он произнес это, как A-thoni. – Может, так вам легче? Не так нежно?»

«Слишком вы понятливый!» – воскликнула я непроизвольно, он засмеялся, но резко посерьезнел.

«Где ваша машина, мисс Веринг?»

«Рядом с портом. Это совсем близко, но так много народу…»

«Можем обойти. – Он показал в узкую улочку на углу площади, которая ступеньками уходила между двух высоких домов. Я снова посмотрела на тихую девушку, которая пассивно ждала. – Она пойдет», – сказал Адони, быстро заговорил по-гречески, а потом повернулся ко мне и повел через площадь, а потом вверх по ступенькам. Миранда шла на несколько шагов сзади. Он сказал мне на ухо: «Не надо было ей приходить, но она очень религиозна. Нужно было подождать, всего неделя, как он умер».

«Вы хорошо его знали?»

«Он был моим другом».

Лицо его закрылось, будто он все сказал. А наверное, так и было. «Извините».

Какое-то время мы шли в тишине по пустынным аллеям, мелькали только тощие кошки, и пели птички на стенах. Тут и там между домами росли из земли ярко освещенные солнцем камни, пыльные котята запекали себя среди бархатцев и ноготков, старухи выглядывали из темных дверей. Шаги эхом отражались от стен, а с главной улицы разговоры и смех доносились, как рев отдаленной горной реки. Скоро дорога расширилась, широкий пролет ступеней провел нас мимо церковной стены прямо на площадь у порта, где я оставила «фиат» Фил. Здесь тоже толпился народ, но уже маленькими кучками, целеустремленно отыскивающими транспорт домой или полдневную еду. Никто не обращал на нас внимания.

Адони, очевидно, знал машину, уверенно к ней пропихался и протянул руку за ключами. Безвольно, почти как Миранда, которая до сих пор не произнесла ни слова, я ему их вручила. Он открыл двери, направил Миранду на заднее сиденье. Она влезла со склоненной головой и устроилась в уголке. Мне стало интересно и забавно, этот талантливый юноша что ли собирается везти нас обоих домой? А как бы отнеслась к этому Фил? Но он не сделал такой попытки.

Пустил меня на место водителя, закрыл дверь и устроился рядом. «Привыкли к нашему движению?»

«Да». Если он имел в виду обыкновение ездить по правой стороне, то я это усвоила. А что касается движения, на Корфу его практически не было. Если за обычное путешествие я встречала один грузовик и полдюжины осликов, то это было уже очень много. Но сегодня на бульваре у залива было много народу. Наверное, поэтому Адони молчал, пока мы пробирались на северную дорогу. Крутой нескладный поворот, а потом прямо между стенами багряника и асфодели. Дорогу немного попортили зимние дожди, так что я ехала медленно, а третья передача тарахтит. Под прикрытием шума я тихо спросила Адони: «Миранда с матерью смогут себя содержать теперь, когда Спиро нет?»

«О них позаботятся», – сказал он однозначно и с полной уверенностью.

Я удивилась и заинтересовалась. Если Годфри Мэннинг сделал предложение, он бы наверняка рассказал Филлиде. К тому же, что бы он ни решил дать сейчас, вряд ли он посчитает, что обязан делать это постоянно. Если семью обеспечит Джулиан Гэйл, значит, Филлида не ошиблась насчет близнецов. Я была бы просто ненормальная, если бы не попыталась выяснить. «Рада слышать. Не знала, что у них есть родственники».

«Есть, конечно, сэр Гэйл, но я не имел в виду его или Макса. Я хотел сказать, что сам за ними присмотрю».

«Вы?»

Он кивнул и глянул через плечо на Миранду. Я видела ее в зеркало, она не обращала внимания на наш тихий английский разговор, да мы и слишком быстро для нее говорили. Она смотрела в окно и была где-то далеко. Адони наклонился и положил палец на кнопку радио, греческие и итальянские машины без музыки не ездят. «Разрешите?»

«Конечно».

Резко замычал какой-то поп-певец с афинского радио. Адони тихо произнес: «Я женюсь на ней. Приданого нет, но это не важно. Спиро был моим другом, и существуют человеческие обязательства. Он экономил для нее, но теперь, когда он умер, эти деньги нужны ее матери, и я не могу их взять».

В старом греческом свадебном контракте девушка приносила богатство и землю, а юноша только мужество, и это считалось хорошим обменом. Урожай на дочерей мог довести семью до нищенства, Миранда в таких обстоятельства вряд ли могла надеяться выйти замуж. И этот прекрасный парень, которого с восторгом приняла бы любая семья, предлагает контракт, обеспечивает весь капитал. В его мужских достоинствах сомневаться невозможно, у него хорошая работа в стране, где почти нет рабочих мест, и, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, он ее не потеряет. Красивый Адони был бы достойным ответом на любую молитву. Он это, конечно, знал, отнюдь не дурак, но чувствовал себя обязанным мертвому другу и, судя по всему, выполнит свой долг до конца, эффективно и ко всеобщему удовлетворению, не только Мирандиному. И кроме того (прозаически подумала я), Лео, надо полагать, подарит замечательный свадебный подарок.

«Конечно, – добавил Адони, – сэр Гэйл может дать ей приданое, не знаю. Но это не меняет дела, я возьму ее. Я еще ей не сказал, но позже, когда будет удобно, скажу сэру Гэйлу, и он все организует».

«Я… Конечно. Надеюсь, вы будете очень счастливы».

«Спасибо».

«Сэр Джулиан… чувствует себя за них ответственным, Да?»

«Он крестный отец близнецов. У вас в Англии, кажется, это тоже есть, но не совсем так. В Греции крестный отец, koumbaros, играет большую роль в жизни ребенка, часто он важнее отца, и именно он организует свадебный контракт».

«Понятно. – Вот как все просто. – Я знала, что сэр Джулиан знаком с семьей много лет и крестил детей, но не догадывалась, что… Что он за них отвечает. Несчастье было для него, наверное, ужасным шоком. Как он?»

«Все в порядке. Встречали его, мисс Веринг?»

«Нет, мне казалось, он ни с кем не видится».

«Он действительно не слишком много выходит, это правда, но с лета у него были посетители. Но Макса вы видели, да?»

«Да». Ничто в его голосе не выдавало, знал ли он что-нибудь о нашей встрече. Но раз он называет его просто по имени, отношения, значит, достаточно неформальные, чтобы он знал, что именно произошло. В любом случае, это именно он сбрасывает посетителей со скалы. Несомненно, он все об этом слышал. А может, у него даже есть приказы, что делать, если опять припрется мисс Люси Веринг… Я сказала деревянным голосом: «Я так поняла, что он тоже ни с кем не общается».

«Это зависит… – ответил Адони жизнерадостно. Он вытащил откуда-то тряпку и начал вытирать стекло. – Не то, чтобы это помогало от насекомых, которые налипают на стекло снаружи. Мы почти приехали, может, остановитесь, чтобы я их убрал?»

«Они мне не мешают, спасибо».

Разговор, значит, окончен. В любом случае Миранда начала возвращаться к жизни. Сиденье под ней заскрипело, в зеркало я увидела, что она опять подняла платок и смотрела в затылок Адони. Что-то в выражении ее лица указывало, что их брак будет удачным.

Я сказала тоном человека, который переводит разговор на нейтральную тему: «Вы когда-нибудь ходите на охоту?»

Не обманула, засмеялся. «Все еще ищете своего преступника? Думаю, вы ошиблись, ни один грек в дельфина не выстрелит. Я тоже моряк, все корфиоты моряки, а дельфин приносит хорошую погоду. У нас даже бывает „дельфинья погода“ – летом, когда дельфины плывут рядом с лодками. Нет, я стреляю только в людей».

«В людей?!»

«Пошутил. Приехали. Спасибо, что подвезли. Отведу Миранду к матери, а потом обещал вернуться в Кастелло. Макс хочет днем уйти. Может, там скоро и увидимся».

«Спасибо, но… Вряд ли».

«Очень жаль. Пока вы здесь, нужно посмотреть на апельсиновые плантации, это что-то необыкновенное. Слышали про миниатюрные деревья? Очень хороши. – Быстрая улыбка. – С удовольствием бы вам их показал».

«Может, когда-нибудь».

«Надеюсь. Пошли, Миранда».

Заводя мотор, я увидела, как он вводит девушку в дверь дома ее матери, будто в свой. Я почувствовала острую, определенно крайне примитивную зависть к женщинам, у которых проблемы просто забирают из рук и решают, хотят они того или нет, независимой эмансипированной ногой нажала на педаль и покатилась по кочкам вниз к повороту на виллу Форли. По крайней мере, раз Макса Гэйла не будет, днем поплаваю спокойно.

Купаться я отправилась после чая, когда тепло начало спадать и скала уронила тень на песок. Потом я оделась, подняла полотенце и медленно пошла вверх по тропинке.

На поляне у озера я остановилась отдышаться. Журчал прохладный ручей, золотой свет прорывался через листья молодых дубов. Где-то пела одна-единственная птица. Лес затих, растянулся, прикрылся тенью от жары. Ятрышник и маргаритки у воды. Синяя синица пролетела в страшной спешке, явно набив полный рот насекомых для своего семейства.

Вдруг раздался крик, птичий крик ужаса, и быстрое, как автоматная очередь, синичье тарахтение взволнованной родительницы. К суматохе присоединились другие пернатые. Вопли разносились по мирному лесу. Я бросила полотенце на траву и понеслась на шум. Синие синицы-родители встретили меня, почти терлись об меня крыльями, пока я бежала до поляны с тонкой травой и ирисами, где происходила трагедия.

Не так-то просто было ее заметить. Сначала я обнаружила восхитительного белого персидского кота, который грациозно приготовился к прыжку, хвост мотался туда и сюда в скудной траве. В двух ярдах от его носа дико вопил не способный сдвинуться с места синичонок. Родители ругались, а кот не обращал на них ни малейшего внимания. Я сделала единственно возможную вещь. Прыгнула на аристократическое животное, как вратарь, схватила за туловище и прижала. Синицы пронеслись мимо, прошуршав крыльями по моим рукам. Маленький застыл и даже не пищал.

Были все основания меня жестоко изувечить, но у белого кота обнаружились крепкие нервы и отличные манеры. Он яростно дергался и вырывался, но не кусался и не царапался. Я держала его и приговаривала, пока он не затих, потом подняла и пошла через кусты подальше, пока родители не увели своего детеныша из виду. Я утащила своего пленника прежде, чем он увидел, куда птицы направляются. Кот не сопротивлялся, казалось, вполне доволен моим вниманием. Подчинившись force majeure, он всем своим видом показывал, что сделал это только для того, чтобы я носила его на руках… Гора делалась все круче и круче, а он начал урчать.

Это было чересчур. Я остановилась. «Вот что я тебе скажу. Ты весишь тонну. С этого момента потащишь свою тушу сам! И, надеюсь, ты знаешь дорогу домой, потому что обратно к этим птицам я тебя не пущу!» Я опустила его на землю. Продолжая урчать, он потерся об меня и пошел вперед.

высоко задрав хвост, туда, где кусты редели и ярко сияло солнце. Потом он остановился, оглянулся и скрылся из виду. Дорогу он, несомненно, знал. Надеясь найти там тропу, я последовала за ним и оказалась на поляне, полной солнца, пчелиных песен и таких восхитительных цветов, что я застыла, разинув рот.

После лесной тени такое обилие цвета просто не сразу доходило. Передо мной на полных пятнадцать футов расположилась шпалерами глициния, а под ней росли розы. Сбоку – чаща пурпурного багряника, и яблони цветут, вокруг трудятся пчелы. В сыром углу – аронник и лилии с почти золотыми светящимися лепестками. И везде розы. Огромные кусты, подстриженные как деревья, голубая ель, наполовину закрытая розовыми цветами. Один куст белых роз высотой футов в десять. Там были столистные, мускусные розы, дамасские розы, розы пестрые и полосатые. Одна словно вышла из средневекового манускрипта, полусфера, будто ее ножом отрезали, а сотня лепестков сжата плотно, как в луковице. Двадцать или тридцать разновидностей, и все в полном цвету, старые, посаженные много лет назад и одичавшие, будто в секретном саду, ключ от которого потерян. Неправдоподобно.

Несколько минут я стояла неподвижно, только оглядывалась, опьянев от запахов и солнечного света. Забыла, что розы пахнут так. Ярко-красная роза прикасалась к моей руке, я сорвала ее и поднесла к лицу. Глубоко между листьями в созданном мной провале показался край старой металлической таблички. Я наклонилась, протиснулась меж шипов и прочла четко написанное имя: Belle de Crecy. Теперь я знала, где я. Розы – еще одно хобби дедушки Лео. У Фил на вилле осталась часть его книг, вчера вечером я их от безделья перелистывала, наслаждалась иллюстрациями и старинными названиями, которые, как поэзия, напоминали о садах Франции, Персии, Прованса… Belle de Crecy, Belle Isis, Deuil du Roi de Rome, Rosamunde, Camaieux, Ispahan…

Все эти имена сейчас скрывались под листьями, куда какой-то предшественник Адони любовно Зроткнул таблички век назад. Белый кот элегантно застыл на фоне темного папоротника, доброжелательно смотрел, как я их разыскиваю, а мои руки наполняются похищенными розами. Запах просто наркотический. Воздух звенел от пчел. Общее впечатление, будто из темного леса я вышла в волшебную сказку. Ничуть бы не удивилась, если бы кот заговорил.

Когда неожиданно сверху раздался голос, я чуть с ума не сошла. Он добавлял очарования, а не разбивал его, звучал стихами, элегантными, как белый кот. «Наверняка богиня, взращенная сим воздухом! Молитвы ответа дождались, ты лишь останься…» Я бросилась вверх, но сначала никого не увидела. Потом над глицинией показалась голова мужчины, только тогда я поняла, что цветы скрывают высокую каменную стену, она просвечивала между ними. Терраса Кастелло. Розовый сад посажен прямо перед ней. Я хотела повернуться и убежать, но… Это не Макс Гэйл, этот голос я слышала много раз в темноте лондонских театров. «Основной мой вопрос, – добавил сэр Джулиан Гэйл, – который я приберег напоследок, может показаться нахальным. О чудо! Девушка ты или нет?»

Думаю, если бы я встретила его нормальным способом где-нибудь в театре, я бы так прониклась уважением, что потеряла дар речи. Но здесь ответ был заложен прямо в тексте и, кроме того, был правдой. Я прищурилась против солнца и улыбнулась вверх. «Не чудо, сэр, а девушка, конечно».

«Мой язык! О небеса! – Актер выглядел искренне восхищенным. – Я прав. Вы – злоумышленник Макса!»

Я вспыхнула. «Боюсь, что так, и опять я сюда залезла. Простите, пожалуйста, не поняла, что терраса так близко. Мне бы и в голову не пришло подниматься, но я спасала птицу от этого типа».

«От кого?»

«От кота. Он ваш? Его, наверное, зовут ужасно аристократично, Флоризель или Козимо дей Фьори?»

«Между прочим, я зову его Филя, это уменьшительное от Простофиля, когда познакомитесь поближе, поймете почему. Он джентльмен, но с мозгами у него туго. Раз уж вы здесь, может, подниметесь?»

«Нет! – сказала я быстро, отступая назад. – Спасибо, но мне пора».

«Не верю, что вы так уж спешите. Может, пожалеете меня, немного развеете тоскливое спокойствие дня отдыха? Ой! – Он наклонился вперед. – На этот раз, я вижу, вы не только нарушаете границы частного владения, но и воруете! Украли мои розы!»

Это заявление, произнесенное голосом, слабейший шепот которого ясно слышен в последних рядах галерки, имело всю силу обвинения, высказанного перед Верховным Судом. Я посмотрела на забытые цветы в собственных руках и забормотала: «Да, я… Эх, убийство… Никогда не думала… Мне показалось, что они дикие. Знаете, посаженные много лет назад и просто остались… – Я оглянулась и увидела то, чего не заметила раньше. Кусты, несмотря на буйный вид, хорошей формы, края тропинок аккуратно подрезаны. – Очевидно, этот сад теперь принадлежит лично вам или… Мне очень стыдно».

«Или! Боже мой, нарвала охапку моих любимых французских роз и думает, что они из моего сада или! Приговор вынесен, девушка! По всем правилам вы должны заплатить штраф. Если красавица заходит в сад к чудовищу и прямо-таки нагружается его розами, она напрашивается на неприятности, нет? Идите и не спорьте! Вот ступеньки. Филя вас проводит. Простофиля! Покажи леди дорогу! – Белый кот поднялся, прищурился и скользнул небрежно вверх по глицинии, прямо на руки Джулиану Гэйлу. Тот выпрямился, улыбаясь. – Это я говорил, что ему мозгов не хватает? Оклеветал. Сможете сделать что-нибудь аналогичное?»

Его очарование работало безотказно. Я забыла все, что Филлида о нем говорила, засмеялась. «Могу, но только в собственном, более тяжеловесном стиле».

«Тогда идите». Вверх вел пролет ступеней, почти спрятанных кустами Йорка и Ланкастера. Мимо заросшей мхом статуи они вывели меня между двух огромных кипарисов на террасу. Джулиан Гэйл опустил кота и шагнул навстречу. «Входите, мисс Люси Веринг. Видите, я вас знаю. А это мой сын. Но, конечно, вы уже встречались…»

5

Макс Гэйл сидел за большим столом, покрытым бумагами. Когда он встал, я застыла на месте. «А я думала, вас нет!» Никогда не предполагала, что могу ляпнуть что-то до такой степени наивное. Плюс к тому я еще дико покраснела и забормотала: «Адони сказал… Я подумала… Точно он сказал, что вас не будет!»

«А я и отсутствовал, только до чая. Как поживаете?» Скорее безразличный, чем враждебный, взгляд на секунду встретился с моим и упал на розы. Может быть, чтобы заполнить паузу, он спросил: «Адони был в саду?»

Взгляд сэра Джулиана перескакивал с сына на меня. «Не был, иначе он бы ее остановил! А неплохо выбирала, да? Я решил, что она должна платить штраф, a la красавица и чудовище. Не заставим целоваться после такого короткого знакомства, но придется, по крайне мере, побыть с нами и что-нибудь выпить!»

Младший Гэйл задумался и посмотрел на стол, будто в поисках оправдания. Россыпь рукописей, записных книжек и бумаги, на стуле рядом устроился магнитофон. Я быстро сказала: «Спасибо, но не могу…»

«Не имеете возможности отказаться, юная леди! – От чьего сопротивления сэру Джулиану было веселей, невозможно угадать. – Давайте, давайте, полчаса в гостях – очень маленькая плата за ваш проступок. У нас есть шерри, Макс?»

«Да, конечно. – Может, голос у него такой бесцветный, только по сравнению с выразительностью отца? – Боюсь, выбора у нас нет, мисс Веринг. Вам как, сухое?»

«Ну… – Я задумалась. Придется остаться. Вряд ли я смогу пренебречь сэром Джулианом, хозяином здесь, а к тому же и не хочется упускать шанс пообщаться с человеком, который достиг всех возможных вершин моей профессии и которого я любила и обожала всю сознательную жизнь. – Вообще-то, если можно, я предпочла бы что-нибудь, что можно пить долго, и холодное… Я плавала, пить хочется. Может, есть апельсиновый сок или что-то вроде этого?»

«Вот чего захотели. Конечно», – Макс Гэйл неожиданно очаровательно улыбнулся и вошел в дом.

Как и на вилле Форли, с террасы можно было войти в какую-то большую комнату. Все окна, кроме одного, были занавешены. В темноте виднелись очертания огромного рояля, великанский граммофон и вращающаяся книжная полка, заставленная книгами и пластинками.

«На солнце или в тень?» – спросил сэр Джулиан, вытащив для меня яркий стул. Я выбрала солнце, и он устроился рядом, стена кипарисов создавала для него такой же прекрасный фон, как папоротник для белого кота. Зверь, урча, вспрыгнул актеру на колени, аккуратно перевернулся два раза и улегся.

Эта парочка являла собой потрясающее зрелище. Сэр Джулиан никогда не был красив, но крупным мужчинам такого типа годы добавляют своего рода тяжеловесной грации. (Сразу вспоминался его Марк Антоний и то, как позже все попытки сыграть эту роль казались потугами сыграть его.) Мощные грудь и плечи с возрастом несколько отяжелели, густые седые волосы, аристократические брови и нос, светло-серые глаза, но присутствует намек на какую-то слабость в подбородке, почти замаскированный красотой широкого рта. Глаза немного напряженные. Морщин на сцене я никогда не замечала, может, они – следствие болезни и сильной потери веса. Трудно сказать, в чем причина безусловной привлекательности сэра Джулиана, да и вообще его трудно описывать. Его лицо принимает черты то одного, то другого персонажа, будто этот человек существовал только на сцене – король, сумасшедший, страховой агент, солдат, фат… Словно оставив эту освещенную раму, он перестал существовать. Было очень грустно думать, что он оставил ее навсегда. Не сможет быть собой, будет никем.

Он отвел взгляд от кота, понял, что я на него глазею, и улыбнулся. Привык, наверное. Чего он не мог знать, так что именно я выискиваю в его лице – следы нервного срыва, которые могут оправдать Филлидины страхи. Но он, казалось, сидел спокойно и расслабленно, руки (эти предатели) лежали неподвижно и элегантно, может быть даже чересчур, на кошачьем меху.