Чужие грехи

Энни перестала жевать.

— Это ваших рук дело?

— Что именно?

— Пожар.

— Нет. Думаю, что поджигатели — люди из окружения Кэрью. Пытаются замести следы.

— Следы чего?

— Собственных ошибок.

— Каких ошибок?

— Они позволили нам уйти, — сказал Джеймс, допивая пиво. — Мне нужно прогуляться. Оставайся здесь. Дверь никому не открывай. Не отвечай на телефонные звонки.

— Телефон? — переспросила Энни, не веря собственным ушам. — Откуда здесь телефон?

— Сотовый, — пояснил Джеймс. — В спальне.

— Что же это за место, черт возьми? — спросила Энни в полном недоумении. — Где мы?

— Это временное убежище, где можно пересидеть, — ответил Джеймс. — Больше тебе знать нечего. Пару дней мы здесь будем в безопасности.

— Вы то же самое говорили, когда привезли меня в коттедж Клэнси, — напомнила Энни.

— Да, но про это место, помимо меня, знал лишь один человек — тоже Клэнси. А он мертв.

Ни голос, ни лицо Джеймса не выражали каких-либо чувств. Либо ему и в самом деле было наплевать на смерть друга, либо он умел так ловко прикидываться. Энни даже не знала, что её устроило бы больше.

— А куда вы уходите? — поинтересовалась она, надеясь, что голос не дрогнет и не выдаст её страха. Ох, как не хотелось ей оставаться одной в этом заброшенном месте. Присутствие Джеймса тоже было слабым утешением, но без него ей стало бы совсем жутко.

— За покупками.

— Какими покупками?

— За продуктами. За текилой. И — за информацией.

— Ну хорошо, — кивнула Энни, понимая, что её разрешения никто спрашивать не собирается. — А я, наверное, приму душ, и лягу спать. Где мне можно лечь?

— На кровати, — ответил Джеймс. — Мне для сна достаточно и пары часов.

— Лишней одежды тут, наверное, не найдется?

— Можешь примерить что-нибудь из моего тряпья. В ящиках под кроватью.

— Так это ваш собственный трейлер?

И снова её вопрос остался без ответа.

— Запри за мной дверь, — велел ей Джеймс. С этими словами он, поставив пустую жестянку на полку, соскочил с тахты, в два шага преодолел пространство, отделяющее его от двери, и был таков.

Энни заперла дверь и, снова присев на тахту, уставилась невидящим взором на черно-белый экран. Снаружи зафырчал мотор мотоцикла; мерный стрекот его стал быстро отдаляться и вскоре растворился. Вдруг Энни подумала и ужаснулась: а вдруг Джеймс не вернется?

Тем временем на экране горные склоны в окрестностях Лос-Анджелеса были по-прежнему объяты бушующим пламенем. Энни смотрела на пожар, словно завороженная. В черно-белом варианте зрелище должно было казаться не столь устрашающим, однако в действительности выглядело, напротив, более зловещим.

— Пока жертвами лесного пожара стали шесть человек, — взволнованно говорил диктор, — однако, скорее всего, цифра эта возрастет. Личности четверых людей, останки которых были найдены в сгоревшем коттедже, до сих пор не установлены. По мере поступления дальнейших сведений мы будем сразу знакомить вас с ними».

Четверых! Энни прекрасно понимала, о каком коттедже идет речь. И знала одного из погибших. Конечно же, это Клэнси — бывший соратник и друг Маккинли; человек, горевать по кончине которого Джеймс упорно отказывался.

Но кто — остальные трое? Как они оказались в коттедже? И — какой смертью погибли?

Впрочем, возможно, ей не следовало этого знать. Энни выключила телевизор и отправилась в ванную. Скинула одежду и встала под душ. Вода была горячая, а из ржавой вскоре сделалась почти совсем прозрачной. Покончив с душем, Энни завернулась в вытертое почти до дыр полотенце и босиком прошлепала в альков.

Кое-что из одежды, хранившейся в ящиках под кроватью, пришлось ей впору. Облачившись в просторную футболку и широченные шорты, Энни улеглась на кровать. Она старательно пыталась не думать о коробках с боеприпасами, которые обнаружила в ящиках под бельем.

На поверку кровать оказалась столь же жесткой и бугристой, как и на первый взгляд. Тонкое, изношенное одеяло тоже не внушало доверия. Но Энни было не до капризов. Ей было наплевать, что после езды по ухабистым дорогам все тело болезненно ныло, что мокрые и нерасчесанные после душа волосы спутались на жесткой подушке. Она даже не думала о четверых мертвецах, обнаруженных в том самом коттедже, который они с Джеймсом покинули лишь этим утром.

Энни волновало лишь то, что она осталась совсем одна. И у неё не было ни малейшей уверенности, что Джеймс вернется за ней.

Она выключила свет и лежала в полной темноте. Луна уже встала, и сквозь грязное запыленное оконце просачивалось мертвенно-серебристое сияние. А вот внутри трейлера было на удивление чисто, и Энни вдруг осенило: окно было испачкано неспроста.

Все, что бы ни делал Джеймс, он делал не без причины, и это тоже мало утешало. Ведь Энни по-прежнему не знала, что он был за человек, и чем занимался на самом деле.

Но в одном она все же была уверена, несмотря на все терзавшие её сомнения: он вернется, не бросит её на произвол судьбы. И ещё Энни знала, что рядом с Джеймсом она находится в безопасности. Он не даст её в обиду.

Энни и сама не заметила, как глаза сомкнулись, и она провалилась в беспробудный сон.

Генерала Дональда Кэрью ненавидел всеми фибрами души, и с нетерпением считал дни, оставшиеся до увольнения. За годы службы под началом Уина Сазерленда, который военных на дух не переносил, Кэрью тоже проникся к ним величайшим презрением. Ко всем. Но даже среди прочих генерал Дональд стоял особняком. Именно он во времена Уина постоянно вставлял ему палки в колеса, а после его смерти отчаянно стремился подмять под себя остатки могущественной некогда организации.

И черт с ним, рассуждал Кэрью, стиснув зубы. Зато, если им удастся замолчать последних оставшихся в живых свидетелей, правда никогда не выплывет наружу. От таких людей, как Маккинли, сейчас все равно проку нет. А потом, когда со всем этим будет покончено, он, Кэрью, перейдет в тихое финансовое управление. Нет, не для него все эти штучки рыцарей плаща и кинжала — он посвятит себя финансам.

А вот генерала Дональда денежные вопросы никогда не волновали. Разве что в тех случаях, когда ему приходилось требовать дополнительное финансирование. И Кэрью с нетерпением мечтал о том дне, когда займет такой пост, который позволит ему с наслаждением сказать ненавистному генералу «нет».

— Почему, черт побери, вы опять облажались с Маккинли и этой девчонкой? — заорал генерал, не дожидаясь даже, пока Кэрью сядет. — Тебе даже самую простую операцию поручить нельзя! Как они ускользнули от вас? И где они? Не могли же они сквозь землю провалиться!

— Не знаю, — уныло пробормотал Кэрью.

— А кто поджег коттедж, черт побери? Мы не должны допускать потерь среди гражданского населения. Тем более детей. Газетчики просто на уши встали. Журналюги чертовы. Можно подумать, что во время войны дети не гибнут. — Он махнул рукой. — Я всегда говорил, что подобные операции следует поручать военным. Но кто меня слушает?

— Не знаю, — угрюмо повторил Кэрью.

— Что-то, сынок, ты слишком много не знаешь, — процедил генерал. Он встал и, обогнув стол, горой возвышался над Кэрью.

Но тот и глазом не моргнул. Он привык к общению с людьми, подобными генералу. С людьми, которые пользуются своим положением, громким голосом и даже крупным телосложением, чтобы запугивать и унижать подчиненных. Но Кэрью был не из тех, кого легко унизить. В противном случае, он бы здесь столько не продержался. И он не собирался уступать генеральскому рыку.

— Вы правы, сэр, — спокойно ответил он, задирая голову и глядя в глаза своему боссу.

— Может, покурить хочешь? — неожиданно пролаял генерал. Но Кэрью, чуя какой-то подвох, отказался.

— Нет, спасибо, сэр — я не курю.

Буркнув себе под нос нечто невнятное, генерал спросил:

— А что говорят твои люди? Ты с кем-нибудь из них разговаривал? Ведь есть среди них те, кто работал под началом Сазерленда, и должны знать Маккинли. Они могут подсказать, где нам его искать. Как насчет Хэноувер? Клэнси? Паулсена?

— Хэноувер и Клэнси мертвы, — ответил Кэрью, тщательно подбирая слова. — Хэноувер пала от руки самого Маккинли в Мексике, когда пыталась его убить. А вот кто расправился с Клэнси, мне не известно. Не мы, во всяком случае, и не Джеймс. Он дружил с Клэнси.

— Сомневаюсь, чтобы Маккинли страдал от лишней сентиментальности, — сухо произнес генерал. — А как насчет Паулсена?

— Если он что и знает, то нам не говорит.

— Да ты что, совсем охренел? — взорвался генерал. — И это сходит ему с рук? Да у меня он бы через пять минут раскололся!

— Лично я сомневаюсь, что ему известно, где скрывается Маккинли.

— Сомневаться — мало, Кэрью. Нужно знать! Мне нужен Маккинли, ясно? И ещё мне нужна дочка Сазерленда. Нельзя допустить, чтобы они заговорили. Вы меня поняли?

Кэрью снова задрал голову. Он даже пожалел, что не курит — с каким наслаждением он выпустил бы струю дыма в эту багровую рожу!

— Почему это настолько важно? — спокойно спросил он.

— Потому что они представляют для нас угрозу. И ты знаешь это не хуже меня. Маккинли уже давно следовало ликвидировать. Тогда вы опростоволосились, а теперь уже и Сазерлендское отродье втянуто в эту историю. — Чуть помолчав, генерал продолжил:

— Хорошо, решим так: найдите только, где они прячутся, и тогда я уже сам о них позабочусь. Отныне, Кэрью, у нас права на ошибку нет. Если, конечно, ты хочешь сохранить свою должность. И если мы хотим сохранить свою организацию. Понял?

Кэрью встал. В свое время, ещё подростком, он ненавидел собственного отца лютой ненавистью, и успокоился лишь тогда, когда тот погиб в автомобильной аварии. Так вот, его ненависть к отцу была невинной обидой по сравнению с бешеной, иссушающей злобой, которую он питал к генералу Дональду.

— Я поговорю с Паулсеном, — пообещал он с обманчиво покорным видом. — Можете на меня положиться.

— Да уж, сынок, не сядь в лужу на сей раз. В противном случае, я сам возьмусь за это дело.

Уходя, Кэрью — в который уже раз — мысленно оплакивал Мэри Маргарет Хэноувер. Как жаль, что Маккинли её прикончил! Вот уж кто без труда разделался бы с ненавистным генералом. Мэри запросто перерезала бы ему глотку. Представив это, Кэрью с горечью улыбнулся. Впервые за последние дни.

В комнате она была не одна. И не только в комнате, но и на жесткой широкой кровати. Рядом с ней, вытянувшись во весь рост, лежал Маккинли. И, судя по всему, крепко спал.

Энни присела было, но рука Джеймса тут же взлетела, и его пальцы крепко стиснули её запястье.

— Спи, — приказал он, не раскрывая глаз.

— Вы же сказали, что ляжете спать на тахте, — возмутилась Энни.

— Я сказал, что мне для сна достаточно и пары часов, — возразил Джеймс. — Не уточняя — где именно.

Энни хотела выдернуть руку, но с таким же успехом могла попытаться вырваться из наручников. Хватка у Джеймса была стальная. Энни же устала, её мучили гнев и страх. Не думая, что делает, она изо всех сил ударила его свободной рукой по груди.

Ответ Джеймса последовал не только с обескураживающей, но с ужасающей быстротой. В мгновение ока Энни очутилась на спине, а пальцы Джеймса скользнули по её шее. Но прикосновение это не имело ничего общего с лаской. Большой палец Джеймса уперся в ямочку чуть пониже её подбородка, и боль была невыносимой. Оглушающей.

— Не смей, — только и сказал ей Джеймс.

Более действенного внушения нельзя было и измыслить. Энни не лежала, не смея вдохнуть. Она не могла кивнуть, не могла пошевелиться, не могла даже слова вымолвить. Она только смотрела на него расширенными от испуга глазами, моля об одном: чтобы Джеймс не нажал чуть сильнее и не лишил её жизни.

Она боялась даже представить, как поступит Джеймс — убьет её или отпустит. Наверное, он и сам этого не знал.

И вдруг он разжал пальцы и, перекатившись на спину, стал ловить ртом воздух, как будто запыхался после слишком быстрого бега.

Энни пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не дать деру. Она понимала, что Джеймс все равно не позволит ей уйти далеко. А, догнав, убьет. Это она знала уже наверняка. Лежа рядом с ним, она дышала так же тяжело и прерывисто, как и сам Джеймс, и выжидала, что он сделает дальше.

— Ты меня недооцениваешь, — сказал он наконец, когда дыхание восстановилось. — Мной движут инстинкты, а это может быть очень опасно.

— Что случилось с этими людьми?

— Какими людьми?

— В сгоревшем коттедже нашли останки четверых людей. Видимо, один из них — Клэнси. А остальные — кто?

— Не знаю, — без малейшего замешательства ответил Джеймс.

Ах, как хотелось Энни ему поверить! И все же она повторила свой вопрос:

— Что с ними случилось?

— Я убил их.

Три этих слова, одновременно простых и страшных, казалось, повисли в воздухе. Энни, затаив дыхание, ждала, что её охватят ужас, паника. Но прошло несколько секунд, и ничего не случилось. И она поняла — почему.

— Да, так примерно я и думала, — сказала она.

— Ты всегда отличалась умом и сообразительностью, — заметил Джеймс. — И ты не хочешь спросить, за что я расправился с этими людьми?

— Видимо, они хотели убить нас.

Энни метнула на него быстрый взгляд, и, несмотря на темноту, ей показалось, что в глазах Маккинли мелькнуло насмешливое одобрение.

— Да, и в логике тебе тоже не откажешь, — похвалил он. — Еще вопросы есть?

Желая его уязвить, Энни поспешно перебирала в уме вопросы позаковыристее. Однако в итоге изо рта у неё вырвалось такое, что она сама поразилась.

— Сколько тел было вашей жене, когда она погибла?

— Моей жене? — нахмурился Маккинли.

— Когда папа взял вас на работу, — напомнила Энни, — он говорил, что ваши жена и ребенок погибли в автокатастрофе, а вы приехали из восточного Техаса и… — Ее глаза полезли на лоб. — А куда запропастился ваш техасский акцент?

— Неужто, по-твоему, за столько лет я не научился говорить без акцента? — переспросил Джеймс.

— Но вы ещё вчера говорили с акцентом! — вскричала Энни.

— Неужели? Я ведь в Техасе отродясь не бывал.

Энни показалось, что пол под кроватью покачнулся. Она судорожно сглотнула.

— А ваша семья?

— Не более как романтическая сказка, придуманная твоим отцом. Как у тебя с математикой, Энни? На службу к твоему отцу я поступил двадцать лет назад. Сейчас мне тридцать девять. Как, по-твоему, мог ли я иметь семью в девятнадцать лет?

— Нет, — сокрушенно промолвила Энни.

— Вот именно.

— Но где тогда отыскал вас мой отец? Как уговорил вас вступить в свою загадочную организацию?

— Скажем так: он предложил мне работу, когда я в ней отчаянно нуждался, — ответил Джеймс, откидываясь на тощую подушку. — Больше тебе знать не следует.

— Иными словами, больше вы мне ничего не скажете, — поправила его Энни. — Вы — голубой?

— Наконец, похоже, ей все-таки удалось выбить его из колеи. После некоторого замешательства Джеймс улыбнулся. Но улыбка эта вовсе не успокоила Энни.

— Тебе было бы легче, окажись я педиком? — в свою очередь спросил он.

Энни ответила не сразу. Но наконец, пожав плечами, промолвила:

— Нет, по большому счету, мне это безразлично. Для меня вы вообще существо бесполое. Машина, компьютер, боевой робот. А ваши сексуальные предпочтения, если таковые у вас имеются, для меня значения не имеют.

— Сомневаюсь, — прозвучало в ответ.

Слова повисли в воздухе — тяжелые, двусмысленные, с откровенным сексуальным подтекстом. Энни распознала их смысл по дрожи, охватившей, казалось, чуть ли не все её нутро, отозвавшейся из самой глубины её естества. И она тут же поняла: не стоит больше бояться, что Джеймс причинит ей боль. Или даже — убьет её. Главное — вырваться из-под его влияния. Бежать от него как можно дальше. Желательно — на край света. Пока не поздно.

Скатившись с кровати, она бочком, словно краб, прижимаясь к стене, стала продвигаться к двери. Джеймс следил за ней без видимого интереса.

— Бежать отсюда некуда, Энни, — сказал он наконец. — Только со мной ты в безопасности, и ты сама это знаешь.

— Вы уверены? — голос её заметно дрожал, но обуздать страх, захлестнувший её, Энни была не в состоянии.

— Да. Насколько это только возможно.

— И… насколько же?

Джеймс посмотрел на неё в упор, и Энни поняла: сейчас он впервые скажет ей правду.

— Ни насколько.

Энни кивнула. Этим словам она поверила.

Глава 10

Энни ничего не помнила. Впрочем, чего удивляться — ведь это случилось сотню лет назад, и ей, наверное, было приятнее думать, что на самом деле ничего не произошло.

Джеймс прекрасно это понимал. За последние несколько лет он и сам не вспоминал об этом, однако, чтобы снова не впасть в искушение, держался от дочери Уина подальше. Сам-то Уин, разумеется, обо всем знал. И, должно быть, немало по этому поводу забавлялся. Хотя упомянул всего разок, чтобы разбередить рану Джеймса.

Джеймс слышал, как Энни ходит по трейлеру. При всей внешней неказистости, трейлер представлял собой миниатюрную неприступную крепость. Ржавые на первый взгляд стены были укреплены изнутри листами пуленепробиваемого сплава, обошедшегося в целое состояние. Трейлер был также защищен от подслушивания. Сотовый телефон был подключен к сложнейшему реле, благодаря которому засечь говорившего было невозможно. Да, здесь их найти никому не под силу, и он может, не торопясь, решать, как быть с Энни. А заодно — стоит ли вспоминать прошлое. Тот удивительный вечер, который он провел наедине с Энни Сазерленд. И тот единственный раз, когда он позволил себе хоть немного расслабиться.

Он так никогда и не узнал, намеренно ли Уин свел их тогда с Энни или нет. Ведь Уин всегда настолько трепетно относился к единственной дочери, что, казалось, ни за что не стал бы рисковать, оставляя её наедине с мужчиной, пусть даже и таким преданным как Джеймс.

С другой стороны, Уин настолько рассчитывал каждый свой шаг, и настолько умело контролировал своих людей, что в его действиях не оставалось места случайности. Как бы то ни было, правды уже не узнать. Джеймс и без того всегда избегал говорить про Энни с её отцом, а теперь было уже слишком поздно. Уина уже не воскресить.

Энни только исполнился двадцать один год. Даже удивительно, что в двадцать один год она оставалась совершенно невинной девочкой, тогда как вся жизнь Джеймса была уже давно пропитана терпким запахом смерти и смрадом разложения. Причем невинность Энни не имела ни малейшего отношения к тому, имела она уже любовников или нет. Нет, невинность была у Энни в крови, передалась с молоком матери, а уж Уин делал все от него зависящее, чтобы пестовать это качество. Возможно, действовал он так из самых лучших побуждений, движимый желанием защитить единственное чадо. Но в глубине души его, видимо, даже забавляло, что у столь коррумпированного отца может расти дочь-ангелочек.

В тот уик-энд Энни вернулась из колледжа на праздник дня Благодарения, и Уин пригласил к ужину всех своих протеже. Мэри Маргарет, например, которая была лишь ненамного старше Энни, но уже имела за плечами немалый опыт заказных убийств. А ещё — Мартина, Клэнси, Билли Арнетта с молодой женой, и ещё пару агентов, которых Джеймс даже не помнил по именам. Почти всех их уже не было в живых.

Энни настояла на том, что сама приготовит праздничное угощение. Джеймс воспринял эту новость со смешанными чувствами — Энни Сазерленд выросла в доме, где всегда было принято держать повариху с горничной, и он поэтому не был уверен, сумеет ли она сама приготовить хотя бы яичницу-глазунью.

В тот памятный день около полудня он привез для Уина кое-какие бумаги, но застал дома только Энни, которая прибежала из кухни, вся в слезах.

В первое мгновение его охватил безотчетный страх. Неужели кто-то, несмотря на все меры предосторожности, расправился с Уином?

Но в следующую секунду он заметил индейку. — Она же заморожена! — в отчаянии прохныкала Энни.

— Да, иначе и не бывает.

— Но, Джеймс, я её продержала в морозильнике целую неделю. Я сама уже, кажется, обморозилась, пытаясь извлечь из неё эту гадость. Чем только её ни поливала, даже кипятком, но все без толку. А в духовку она целиком не лезет. Я пыталась связаться с секретаршей Уина, но она не отвечает, и я… В общем, у меня просто руки опускаются.

Голос её предательски дрогнул, и Джеймс с изумлением уставился на её заплаканное лицо.

Он знал Энни Сазерленд с тех пор, когда она — семилетняя девчушка — ещё бегала по дому с радостным визгом. Самому Джеймсу было тогда девятнадцать. Он только приехал в Соединенные Штаты — взвинченный, комок нервов, — и присутствие ребенка в значительной степени способствовало тому, что он сохранил в себе хоть что-то человеческое.

И, надо сказать, что Джеймс, сознавая это, всегда испытывал к Энни благодарность. Но только сейчас, глядя на её зареванное лицо, он впервые осознал, что она уже не ребенок. И понимание это, лавиной обрушившееся на него, стало для него настолько неожиданным, что застало врасплох. Джеймсу безумно хотелось заключать Энни в объятия, поцелуями осушить её слезы, жадным поцелуем впиться в бледные пухлые губки. Его так и подмывало швырнуть проклятую индейку на пол, а Энни разложить на столе, задрать юбку и сорвать трусики. Прильнуть губами к её сладкому лону и посмотреть, как она на это отреагирует.

Но он так и не осмелился даже прикоснуться к ней. Вместо этого огляделся по сторонам и деловито спросил, ни на мгновение не забывая про свой знаменитый техасский акцент:

— Есть ещё один фартук?

Глаза Энни изумленно расширились, а слез мигом, как не бывало.

— Джеймс, неужели вы умеете готовить?

— Ни одна техасская мамаша не отпустит из родительского гнезда своего отпрыска, не убедившись, что он сумеет позаботиться о себе, — ответил Джеймс, стаскивая серо-черный пиджак — неизменный атрибут своего чиновничьего образа. Соврал он лишь наполовину — мать и вправду научила его готовить, но за всю свою короткую жизнь (пуля снайпера оборвала её жизнь вскоре после того, как исполнилось тридцать семь) она ни разу не покидала Северной Ирландии, где и появилась на свет.

— Господи, какое счастье! — воскликнула Энни. — Вы просто добрый ангел!

А вот тут она ошибалась. Он был скорее ангелом смерти. Безжалостным профессиональным убийцей, рыцарем без страха и упрека. И без угрызений совести. Так, по крайней мере, считал сам Джеймс — пока не заглянул в глаза Энни. Огромные, доверчивые и наивные, как у испуганной лани.

И вот, избавившись от галстука и закатав рукава сорочки, он решительно взялся за индейку. Тушка была здоровенная и ещё наполовину неразмороженная.

— Духовка включена? — осведомился Джеймс.

— Я её уже выключила.

— Вынь верхнюю решетку, а потом включи на четыреста градусов

. — С этими словами Джеймс вывалил замороженную индейку на противень.

— Но нельзя же печь её в таком виде! — возразила Энни. — Она ещё не нафарширована.

— Это подождет, — уверенно заявил Джеймс. — В духовке она быстро разморозится, а тем временем мы приготовим все остальное.

— А мы не умрем от сальмонеллеза? — с подозрением осведомилась Энни.

— Это не худший способ отправиться на то свет, — усмехнулся Джеймс, засовывая индейку в духовку. — Так, что у нас ещё в меню?

— Ну, уж пироги вы, наверное, печь не умеете? — грустно спросила Энни.

Джеймс смерил её взглядом. Кончик носа Энни был выпачкан в муке — сразу он этого почему-то не заметил. Длинные белокурые волосы были узлом закручены на затылке, а кружевной фартук был местами заляпан жиром — свидетельство неравной борьбы с непослушной индейкой. Словом, Энни выглядела настолько невинной и трогательной, что Джеймсу хотелось…

Он и сам не был уверен, чего именно хочет. Так или иначе, помыслы его были связаны с сексом и насилием, а он не мог — не смел — позволить себе ни того, ни другого.

— А какие у тебя сложности с пирогами? — осведомился он.

Странный то был день, нереальный какой-то. За окном задувал ветерок, сыпал легкий снег, но в просторной кухне огромного джорджтаунского особняка Уина Сазерленда было тепло и уютно. В воздухе соблазнительно пахло запекающейся индейкой, пирогами и прочими яствами — те материнские рецепты, которые Джеймс позабыл, они с Энни быстро восполнили, со смехом листая кулинарную книгу. В итоге стряпня удалась на славу, хотя кое-что и подгорело.

Да, как отличалась эта просторная кухня от тесной кухоньки их крохотной квартирки в Белфасте, где детишкам приходилось спать едва ли не друг на дружке, а денег у матери вечно было в обрез. Не было здесь ни снайперов, ни предательских бомб, всегда готовых взорваться в густонаселенном квартале. Не было ничего из набора бед, неурядиц и невзгод, способных раздавить человека. Оставить одну пустую оболочку.

Энни давно была влюблена в него. Впервые влечение к Джеймсу она испытала около года назад, и Джеймс с тех пор всячески пытался её избегать. О чувстве Энни ему со смехом поведал сам Уин, однако Джеймсу было не до смеха. Уж слишком Энни была юна и неиспорченна. И не ему предназначалась.

Но, несмотря на все это, тогда, в отсутствие Уина и рядом со столь желанной Энни, Джеймс почувствовал, что слабеет. Когда лицо её озарялось улыбкой, по-детски нежной и доверчивой, а в голубых глазах вспыхивали дразнящие огоньки, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы удержаться от безумства.

Ему было бы куда легче перенести это жестокое испытание, имей он право прижать Энни к стене, заглянуть в глаза и признаться:

— Послушай. Энни, я ведь совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.

Но не мог. Не смел. И не имел права. Для неё последствия признания Джеймса стали бы куда пагубнее, нежели даже для него самого. Правда эта сразу поставила бы её жизнь под угрозу. А ещё — подорвала бы доверие к безмерно любимому и обожаемому отцу.

Нет, он не скажет ей ни единого слова. Станет лишь молча страдать, терпеливо сносить её наивное кокетство.

— Изумительно! — воскликнула Энни, обводя взглядом праздничный стол. Тут и правда было, на что залюбоваться. Старинное серебро, уотерфордский хрусталь, лиможский фарфор, скатерти из камчатного полотна — вся эта роскошь свидетельствовала о незаурядном богатстве хозяев. И мысли Джеймса невольно унеслись в прошлое, к своим далеким предкам, которые умирали от голода, в то время как несметно богатые бароны не только обжирались, но и попивали французское вино из хрустальных бокалов, изготовленных его голодающими соотечественниками. Тогда кровь бросилась в лицо Джеймсу, и он вдруг на мгновение вновь ощутил себя семнадцатилетним юнцом, пылким идеалистом, готовым отдать жизнь за правое дело. По крайней мере, за то, которое почитал правым.

Но он смолчал, и лишь заставил себя выглянуть в окно. Снег уже валил вовсю, облепляя стекла и подоконник, и Джеймс вдруг поразился, насколько опустела всегда оживленная улица. В огромном доме они были вдвоем: он и Энни Сазерленд. Оторванные от реальности, от повседневной суеты и смертельной опасности, грозящей ему всегда и повсюду. Он оказался наедине с Энни и знал, что хочет её.

Внезапно погас свет, и столовая очутилась в темноте.

— Должно быть, электричество отключили, — сказала Энни. Немного испуганно, как ему показалось. И осторожно приблизилась к нему.

Джеймс тут же поймал себя на том, что уже машинально приготовился отразить вражеское нападение. Он глубоко вздохнул, переводя дух, и только тогда впервые заметил, насколько привлекателен аромат духов, которыми пользовалась Энни.

— Наверху, в моей спальне, есть стереомагнитола на батарейках, — неожиданно промолвила Энни. — Может, пойдем послушаем? Или — приемник включим? Надо хоть узнать, что в мире делается.

— Надо ли?

Ему не нужно было видеть её лицо, чтобы знать, что на нем написано.

— Неведение — не всегда благо, — промолвила Энни с едва уловимой обидой в голосе.

— Я в этом не уверен. — Джеймс шагнул в сторону и, щелкнув зажигалкой, поджег одну из свечей в старинном серебряном канделябре. Комнату залил мягкий свет.

При мерцающем свете розовой свечи Энни показалась ему совсем трогательной и беззащитной. И — угрожающе прекрасной. А ведь она даже не подозревала, что творилось в душе Джеймса. Даже представить себе не могла. А, представив — не поверила бы. Ее чары пробивались сквозь его ковавшуюся годами броню подобно кислоте, проедающей сталь. И все-таки Энни, похоже, что-то почувствовала. Нет, она даже не сдвинулась с места, а лишь задрала голову, посмотрела на него, и Джеймс безошибочно распознал, что за её затуманенным взглядом скрывалось желание. Джеймсу же ничего другого не оставалось, как не замечать его. Повернувшись спиной к Энни, он подошел к окну и уставился на занесенную снегом улицу.

— Я схожу за магнитолой, — вызвалась Энни. Не знай Джеймс, что творится в её душе, он бы не обратил внимания на нотки смирения и покорности, прозвучавшие в её голосе.

Лишь, услышав донесшийся сверху звук падения чего-то тяжелого, Джеймс заметил, что Энни ушла, не взяв с собой свечу. Не мешкая ни секунды, он выхватил пистолет и с оружием наизготовку начал подниматься по ступенькам, прислушиваясь к малейшим доносящимся сверху звукам. Он преодолел уже половину лестницы, когда наткнулся на Энни, которая сидела на ступеньке.

В кромешной тьме он опустился рядом с ней на колени, засунув пистолет сзади за пояс.

— Что случилось? — спросил он, не прикасаясь к ней. Лучше повода для того, чтобы прикоснуться, было не придумать, но он удержался от соблазна. Потому что знал: начав, остановиться уже не сможет.

— Как нелепо, — жалобно заговорила Энни. — Я споткнулась и упала. А ещё думала, что знаю этот дом как свои пять пальцев. — Она встала, а Джеймс поспешно попятился, пытаясь в темноте оценить, не пострадала ли девушка.

Но Энни протянула руку и прикоснулась к нему. Она держала его за локоть, и от неё исходило удивительное благоухание. Смесь аромата полевых цветов и какого-то детского запаха невинности.

— Вы не можете подняться вместе со мной? — робко спросила Энни. — В темноте мне почему-то страшно.

Джеймс хотел было отказаться. Он прекрасно понимал, что за приглашением Энни ничего не стоит, но все же опасался, как бы чего ни вышло.