Чужие грехи

— Почему вы так долго ждали? — спросила она. — Почему все это время терпели мое присутствие?

— Потому что ты была ключом к разгадке многих тайн, — ответил Джеймс, даже не взглянув на нее. — Хотя и сама об этом не догадывалась.

Энни кивнула, молча принимая эту правду. Она понимала, что проку от нее больше нет. Даже если бы она и не прослушала это убийственное послание с того света, Доктор Смерть непременно ликвидировал бы ее. И ему даже не придется посещать больного на дому. Больной обратился к нему сам…

Они выехали за город, и вскоре вокруг сомкнулась тьма. Энни вдруг почувствовала, что не может больше молчать.

— Как вы это сделаете, Джеймс? — спросила она.

Он надолго задумался. Потом произнес:

— Я еще не решил.

— А есть у вас излюбленный метод? — не унималась Энни. — Скажем, выстрелить человеку в затылок и сбросить тело в овраг? По-моему, сейчас это должно вполне вас устроить. Пока мой труп найдут и опознают, вы уже будете в Штатах.

— Если его найдут, — уточнил Джеймс.

— Ах да, конечно. Об этом я не подумала. Кстати, скорбящих по мне будет раз, два — и обчелся. Отец содержал меня почти в полной изоляции, близкими друзьями или подругами я так и не обзавелась. Так что вряд ли мое исчезновение скоро заметят. Мартин разве что… Между прочим, вам ведь придется каким-то образом объяснить ему, куда я подевалась.

— Это верно, — бесстрастно промолвил Джеймс. — Мартин, конечно, заметит.

— По-моему, прошлой ночью вы неплохо поорудовали ножом, — сказала Энни, уже с трудом заставляя себя продолжать эту игру. — Конечно, при прочих равных условиях я предпочла бы, чтобы меня вы прикончили как-то иначе. Нож, наверное, убивает не сразу. Это болезненно, да и кровищи слишком много.

— Договорились, — произнес Джеймс. — Нож исключаем.

— Но удушение меня тоже не слишком привлекает, — добавила Энни после некоторого раздумья.

— Я и сам недолюбливаю этот способ, — согласился Джеймс. — Возни слишком много.

Можно было подумать, что они обсуждают рецепт приготовления какого-нибудь блюда!

— Очень хорошо. — Энни вздохнула. — И еще одна просьба, Джеймс. Не расчленяйте мое тело, пожалуйста. Меня всегда приводили в ужас отрубленные головы и конечности. Порой я даже думала, что, возможно, в прошлой жизни меня обезглавили.

Джеймс бросил на нее быстрый взгляд. Рулевое колесо в его огромных крепких руках казалось игрушечным.

— И кем же ты была, Энни? Марией Стюарт? Или, может быть, Анной Болейн?

— Нет, — прошептала она. — Я была бедной девушкой, случайно оказавшейся в водовороте чужих страстей…

Губы Джеймса скривились в усмешке:

— Хорошо, расчленять твое тело я, так и быть, не стану. Есть еще просьбы?

— Я хочу знать, как погиб мой отец. Вы столкнули его с лестницы?

Джеймс отвернулся. Лицо его потемнело. Вцепившись в рулевое колесо, он молча уставился на дорогу.

Воспоминания, которые нахлынули на него, были такими четкими и ясными, словно все это случилось не далее как вчера. Долго, очень долго он загонял их внутрь, но теперь смысла сопротивляться и бороться с ними больше не было. Требовалось лишь набраться мужества и посмотреть своему прошлому прямо в глаза. Он поступил так, как должен был поступить. И если бы возникла необходимость, совершил бы этот шаг снова.

Уин Сазерленд всегда жил на широкую ногу. Особняк в Джорджтауне отличался не только изысканной роскошью, но и отменным вкусом. Мебель под старину, дорогие картины, редкая антикварная утварь — все это было подобрано с любовью и великим терпением. Кроме того, во всем чувствовались продуманность и расчет, столь отличавшие всегда Уина Сазерленда. И в самом деле, все в его жизни — от уотерфордского хрусталя до друзей и единственной дочери — было результатом тщательно спланированных действий. Случайностям в этой жизни места не было, и до самой смерти Уин жестко контролировал всех и вся — что, как правило, оставалось незаметным для окружающих.

Получив очередное задание, Джеймс всякий раз беспрекословно повиновался. Он почти никогда не говорил Уину «нет», а уж в тот вечер это было попросту невозможно.

В огромном особняке Сазерлендов стояла могильная тишина, большинство огней были притушены. Уин встретил его в своем изысканном кабинете, отделанном вишней. В руке он держал рюмку дорогого коньяка, а посередине комнаты стоял накрытый на двоих столик с резными ножками и мраморной столешницей. Горели свечи, и ослепительно сверкал уотерфордский хрусталь.

Сам Уин, облаченный в роскошный кашемировый свитер, сидел спиной к камину, его волосы, тронутые благородной сединой, были зачесаны назад, красиво обрамляя породистое лицо. Он отечески улыбнулся Джеймсу, его иссиня-голубые глаза светились любовью.

— Я знал, мой мальчик, что могу на тебя положиться, — тепло приветствовал он Джеймса. — Садись и наливай себе коньяк.

Джеймс молча повиновался; впервые за двадцать лет, что он знал и безмерно обожал Уина Сазерленда, он не знал, что ему сказать. Уин расположился в кожаном кресле напротив, наполнил рюмку ароматным коньяком и, вытянув ноги, попытался расслабиться.

— Скоро будем ужинать. Я попросил Рене приготовить нам ньокки по-римски. Помнишь, где мы с тобой впервые отведали это блюдо? В Венеции. Когда пытались выйти на след Арнольдо. И ведь вышли.

— Да, — кивнул Джеймс.

Арнольдо Катабланко был первым человеком, не носящим погон и мундира, которого он убил. Беспощадный террорист, член Красных бригад, Арнольдо годами успешно скрывался от Интерпола. Уин сам привел к нему Джеймса. И на глазах Уина Джеймс сломал шею Катабланко. После чего они отправились отпраздновать это событие за бутылкой вальполичеллы с ньокки.

— Жаль, что ты не мой сын, Джеймс, — вздохнул Уин, задумчиво глядя на золотистый напиток в сверкающей рюмке. — А ведь одно время я метил тебя в мужья Энни. Когда-то я был уверен, что вы составите идеальную пару. Да, ты бы женился на Энни, и тогда вы оба принадлежали бы мне…

— И что же заставило вас передумать?

— О, много всего, — махнул рукой Уин. — Во-первых, Энни не справилась бы с тобой. С Мартином ей было куда проще. Он всегда был помягче, легче поддавался лепке.

— А я, по-вашему, не поддаюсь? — с едва уловимым оттенком горечи спросил Джеймс. — Мне казалось, вы всегда считали меня безропотным и послушным…

— Только не тебя, мой мальчик. Я никогда не совершал ошибки, в которую иногда впадали другие — те, что тебя недооценивали. Ты был моим самым ярким и любимым учеником, но при этом всегда бросал мне вызов. Если я мог провести тебя, это означало, что я мог провести любого. И мне это удавалось.

— Да, удавалось, — эхом откликнулся Джеймс. Уин допил коньяк.

— Пойдем ужинать, пока не остыло, — с улыбкой предложил он, поднимаясь. — Лично я с превеликим нетерпением предвкушаю этот ужин.

Стол был накрыт с любовью, сладкий аромат пышных роз перемешивался с дразнящим запахом изысканной пищи и тонкого вина. Уин Сазерленд всегда славился умением манипулировать людьми. Он настолько непринужденно вел беседу, что Джеймс позабыл обо всем на свете и даже смеялся его шуткам. На какое-то время ему вдруг показалось, что молодость вернулась и Уин Сазерленд впервые объясняет, каким образом он, Джеймс, способен спасти мир и одновременно искупить собственную вину перед ним. Причем смехотворной ценой. Требовалось всего лишь отдать свою душу, которую он и без того уже безвозвратно утратил…

За ужином последовала чашечка крепчайшего кофе-эспрессо и крохотный стаканчик амаретто.

— Зря я, наверное, позволяю себе кофе в столь поздний час, — произнес Уин, смущенно улыбаясь. — Потом долго уснуть не смогу. Впрочем, сегодня, пожалуй, не стоит беспокоиться из-за этого…

Джеймс смотрел на Уина во все глаза: ему вдруг захотелось завопить во все горло, молить о пощаде.

— Да, — выдавил он. — Сегодня это не должно вас беспокоить.

Уин понимающе кивнул:

— Что ж, пойдем тогда прогуляемся, мой мальчик. Вечер славный выдался. Ты не против, Джейми?

Никому не дозволялось звать его Джейми, только Уину это сходило с рук.

— Нет, — угрюмо ответил Джеймс.

В полном молчании они прогулялись вокруг дома — оба слишком хорошо знали друг друга, чтобы говорить об очевидном, — потом поднялись по наружной лестнице на площадку второго этажа. Там Уин повернулся к Джеймсу лицом и посмотрел в глаза. Полный диск луны матово сиял за его головой, подобный серебристому нимбу.

— И ты не хочешь даже спросить меня — почему? — тихо промолвил Уин.

— Нет. Я не уверен, что хочу это знать. Уин улыбнулся:

— Ты никогда не переставал поражать меня, Джейми. Жаль, что нельзя повернуть время вспять.

— Мне тоже жаль.

— Но все же я рад, что это ты, — продолжил Уин, понизив голос почти до шепота. Он словно успокаивал и даже утешал Джеймса. — Я любил тебя, как никого на свете. Я отдаю себя в твои руки, мой мальчик.

В течение нескольких мгновений, которые показались ему вечностью, Джеймс молча смотрел в глаза своего спасителя, наставника и отца. Уин выдержал его взгляд, не опустив глаз.

— Давай, мой мальчик. Прямо сейчас, не медли.

И Джеймс одним движением сломал ему шею. Уин Сазерленд умер мгновенно.

Голос Джеймса доносился как будто издалека — холодный и нагоняющий ужас. Энни казалось, что сердце ее остановилось и никогда больше не будет биться.

— Я сделал все так, как он просил. Это произошло быстро и безболезненно.

Энни с трудом разлепила пересохшие губы.

— Тогда, если вы не против, я хотела бы умереть так же, — вежливо попросила она.

— Я посмотрю, что можно для тебя сделать, — кивнул Джеймс. Резко вывернув руль, он затормозил перед небольшим, ярко освещенным домом на обочине дороги. Судя по всему, это была деревенская гостиница.

— Здесь, похоже, довольно уединенно. Пойду узнаю, можно ли снять номер. — Открыв дверцу, он оглянулся. — Если хочешь, можешь попытаться спастись бегством. Луна скоро зайдет; кто знает, может, я тебя и не поймаю…

— Я подожду, — твердо сказала Энни.

Удостоив ее холодной мимолетной улыбки, Джеймс, не выключив мотора, вышел из машины и направился к гостинице.

Энни ничего не стоило пересесть на его место и исчезнуть в ночи, оставив Джеймса ни с чем. Она, правда, никогда не сидела за рулем английского автомобиля и не была уверена, что легко справится с непривычным управлением. Однако дороги в этот поздний час были довольно пустые, поэтому скорее всего ей удалось бы уцелеть.

До тех пор, разумеется, пока ее не настигнет враг, — например, человек, который так жестоко расправился с Клэнси. Похожий на того, который покушался на нее накануне. Да и куда ей было бежать? Мартину все равно не по силам ее защитить. Ни Мартину, ни кому-либо еще…

Энни сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Заступиться за нее и защитить от грозивших опасностей мог только один человек. Джеймс Маккинли. И если он собирался лишить ее жизни, то, значит, так тому и быть.

У Джеймса просто руки чесались. Ему отчаянно хотелось сделать именно то, чего он пообещал ей не делать: наложить ладони на ее тонкую шею и сдавливать, пока Энни не завопит. Никогда в жизни он не был настолько взбешен! Его просто трясло от ярости, и он был несказанно рад, что выбрался из машины, прежде чем успел окончательно выйти из себя и натворить глупостей.

Однако несколько минут пребывания на прохладном ночном воздухе привели его в чувство.

И Джеймс с изумлением понял: в бешенство его привела одна лишь мысль, что он способен убить Энни.

Между тем мысль эта бродила в его мозгу с тех самых пор, когда Энни Сазерленд впервые ступила на порог его лачуги, затерянной в мексиканской глуши. Уже тогда он начал подозревать, что закончиться эта история может именно так.

И тем не менее его сводила с ума покорность, с которой Энни воспринимала неизбежное. Джеймс не мог видеть этот кроткий, все понимающий взгляд, который говорил, что она сознает: да, он способен переспать с ней, а в следующую ночь задушить своими руками.

«А ведь я и правда на это способен, — напомнил себе Джеймс. — Я хладнокровный убийца, закоренелый негодяй, и Энни знает меня как облупленного. Знает, что я убью ее хотя бы потому, что у меня не останется иного выбора. Господи, какое наказание — ловить на себе ее взгляд и понимать: а ведь эта девушка знает, какая участь ее ожидает…»

Джеймс был убежден, что Энни дождется его возвращения.

— Постояльцев у них раз, два — и обчелся, — сказал он, залезая в машину. — Я попросил, чтобы нам предоставили комнату в отдельном флигеле. Там нам никто не помешает.

Он намеренно пытался вывести ее из себя. Хотел, чтобы Энни утратила над собой контроль, кричала, бранилась, сыпала проклятиями. Ему казалось, что так будет легче.

— Они уверены, что мы собираемся предаться самому разнузданному сексу, — добавил он, усмехнувшись.

— Что ж, значит, нам не удастся их удивить, — спокойно ответила Энни и, немного помолчав, спросила:

— Скажите, Джеймс, а случались у вас осечки? Когда, например, отданный вам приказ был настолько тошнотворен и омерзителен, что вы не находили в себе сил его выполнить?

— Нет, — отрезал он.

— И даже после нашей вчерашней близости вы не ощущаете никакой разницы? — настаивала Энни.

— Ни малейшей.

— Что ж, тогда я лишь об одном сожалею… — вздохнула она и замолчала.

Джеймс не спешил. Он терпеливо дожидался, когда же наконец слепая ненависть и испепеляющая злость, кипевшие в Энни, выплеснутся наружу. Однако, вопреки его ожиданиям, Энни хранила стоическое молчание.

И он спросил сам:

— О чем же ты сожалеешь, Энни?

— О том, что мне предстоит очень скоро вновь встретиться со своим отцом. Почему-то перспектива эта меня не прельщает.

Если она надеялась застать его врасплох, то ей это удалось.

— Поверь, Энни, тебя ждут в совершенно другом месте, — негромко ответил Джеймс.

Комнатенка была тесная, но уютная. В ней стояла двуспальная кровать под балдахином, а газовый обогреватель излучал тепло, с которым не справлялась промозглая ночь, хотя неуемный ветер, словно волк-одиночка, завывал снаружи Энни молча следила за тем, как Джеймс, задернув занавески, включает свет. Почему-то в душе ее воцарилось небывалое спокойствие. Она не сопротивлялась, когда Джеймс, взяв ее за руку, подвел к софе, усадил и укутал пледом. Сам он развел огонь в камине, все это время не переставая что-то говорить негромким, почти ласковым голосом. Джеймс рассказывал ей об Ирландии, о своем детстве, о матери — работящей и набожной, доброй и вспыльчивой. Энни быстро отогрелась и, словно завороженная, внимала его словам, глядя, как Джеймс наводит порядок в комнате.

— Я заказал нам ужин, — сказал он. — И бутылку хорошего сухого вина. Это приведет тебя в чувство.

— Мне уже и так хорошо, — ответила она, ничуть не покривив душой. Энни и правда успокоилась и перестала бояться. Как и Уин, она отдала себя в руки Джеймса и просто дожидалась своей участи.

Меж тем Джеймс включил радио, и комнату залила мягкая и загадочная ирландская музыка Какая-то потусторонняя. «В Ирландии нас повсюду окружают души давно ушедших предков — так, кажется, сказал Джеймс. Энни тут же почудилось, что за окном затаилась бэнши и зовет ее последовать за ней…

В дверь постучали. Горничная принесла поднос с ужином, но Джеймс не впустил ее в комнату. Энни поняла: ему не нужны лишние свидетели Он хочет, чтобы позже, когда найдут ее труп, никто ничего не вспомнил. Странно, но почему-то даже это ее не тронуло. Ей было тепло и уютно. Джеймс откупорил бутылку и наполнил вином ее бокал. Себе наливать он не стал, что также не ускользнуло от внимания Энни. Вино оказалось восхитительным.

— А почему вы не пьете? — спросила Энни.

— Я никогда не пью, если меня ждет работа, — невозмутимо ответил он. Если бы Энни не знала, какая участь ее ожидает, она подумала бы, что Джеймс нарочно над ней подшучивает. Но сейчас им обоим было не до шуток.

— Правильно, — прошептала она. — И я хочу, чтобы вы справились с ней как можно лучше.

— Так и будет. Ешь, Энни. С телятиной по-ирландски ничто не сравнится.

Энни повиновалась. Удивительно, но во время этого прощального ужина у нее вдруг разыгрался волчий аппетит, и вино лилось рекой. Вкус у Джеймса оказался отменным, и нежный коньяк, последовавший за десертом, ни в чем не уступал тому потрясающему ароматному напитку, которым когда-то угощал ее отец.

Возможно, неразумно было с ее стороны так напиваться, но Энни это не волновало. Посмотрев на Джеймса, на его нетронутую тарелку, она неожиданно усмехнулась:

— Вы сейчас напоминаете мне вампира.

— Неужели? Почему же?

— Вы никогда не едите. Наверное, питаетесь кровью невинных жертв.

— Ты себя считаешь невинной, Энни?

— Между прочим, я еще жива! — напомнила она. — Пока…

— Тоже верно, — согласился Джеймс.

— И все-таки, Джеймс, скажите честно, скольких людей вы отправили на тот свет?

— Я же сказал тебе: не помню.

— А сколько еще убьете?

— Помимо тебя? Не знаю. Сколько понадобится.

Она посмотрела на него. На смуглое, мужественное лицо, темные глаза. В волосах просвечивала седина, и Энни вдруг подумала, что уже не раз на ее глазах Джеймс превращался из старца в юношу и наоборот. Сейчас он снова казался ей не по годам старым. Древнее вечности…

Она вдруг резко поднялась, оттолкнула от себя столик, и тарелки звякнули друг о друга. Энни поняла, что захмелела, но это ее нисколько не смутило. Учитывая обстоятельства, она имела право напиться.

— Тогда — приступайте, — заявила она. — В прелюдии и подготовке я не нуждаюсь. Поскорее покончим с этим — и все!

С этими словами Энни опустилась на колени и низко склонила голову.

Она зажмурилась, и тут же на глаза навернулись слезы. Предательские слезы, черт бы их побрал! И черт бы побрал Джеймса Маккинли!

Энни скорее почувствовала, нежели услышала, что Джеймс пошевелился. Он тоже опустился на колени, одной рукой обнял Энни за шею и запрокинул ей голову назад, так что Энни ничего не оставалось, как взглянуть на него заплаканными глазами. От унижения слезы брызнули из ее глаз и ручьем покатились по щекам. Удивительно, но даже сейчас она не ощущала ни малейшего страха.

— Не желает ли приговоренная к смерти сказать последнее слово? — насмешливо спросил Джеймс и смахнул большим пальцем слезинку с ее щеки.

Энни знала — одного движения его руки хватит, чтобы сломать ей шею. В голове ее громко зазвучал нестройный хор гневных и отчаянных воплей, криков протеста. Но на ум пришло лишь одно:

— Джеймс, я люблю вас.

Его пальцы инстинктивно сомкнулись на ее шее, и Энни показалось, что она проваливается во тьму. Она судорожно вздохнула в последний раз, готовясь принять смерть, но вместо этого больно ударилась спиной о дощатый пол — Джеймс одним движением отшвырнул ее, словно котенка.

— Тебя и в самом деле убить мало, дрянь ты этакая! — закричал он. — Безмозглая девчонка! Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы давно перерезал тебе горло.

Энни уставилась на него в немом ужасе. Она словно окаменела, не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тем временем Джеймс подскочил к ней и, схватив за руку, рывком поднял Энни на ноги и прижал к своей груди.

— Будь ты проклята, трижды проклята! — бормотал он — уже не ирландец и не техасец, а просто человек, близкий к отчаянию. — Как ты смеешь так поступать со мной?!

— Как, Джеймс? — ошеломленно прошептала Энни.

В голове ее царило полное смятение. Она была готова принять смерть от его рук, но вовсе не была уверена, что готова жить.

Джеймс не ответил. Лишь провел рукой по ее волосам и еще сильнее прижал ее к себе. Все его тело сотрясалось от крупной дрожи.

Энни не знала, что делать. Руки ее помимо воли сомкнулись на его спине, все смирение, готовность принять неизбежную судьбу куда-то улетучились. Она вдруг поняла, что хочет жить. Отчаянно и яростно.

Джеймс попытался высвободиться из ее объятий, но Энни не отпускала. Она держалась за него цепко, с решимостью отчаяния. Ее душили слезы бешенства, а силы словно удесятерились. Но Джеймс резко оттолкнул ее, и Энни отлетела к стене, опрокинув торшер. Штепсель выскочил из розетки, и комната погрузилась во мрак, который рассеивало лишь мертвенное серебристое сияние ирландской луны.

— В чем дело, Джеймс? — охрипшим и задыхающимся голосом осведомилась Энни. — Неужели кишка тонка? Или, может, угрызения совести мучают? С чего бы вдруг? Из-за того, что вы со мной разок переспали? Или потому, что я давно раскусила ваш план, и вы не можете мне в глаза посмотреть?

— Я не желаю выслушивать всякую чушь, которую ты несешь! — прорычал Джеймс, но даже не попытался к ней приблизиться.

— Тогда кончайте этот балаган! — с яростью процедила Энни. — В конце концов, ведь это ваша профессия. Ничто не помешало вам убить человека, который приходился отцом и вам, и мне. Давайте — заканчивайте работу!

— Если ты не заткнешься, я так и сделаю!

— Я жду! — вызывающе выкрикнула Энни. Не думая, что делает, она оттолкнулась от стены и подошла к нему. Джеймс смотрел на нее бешеными глазами, и Энни поняла: если сейчас она выкажет хоть каплю страха, то до конца жизни не будет ощущать себя в безопасности рядом с ним.

— Я не боюсь вас, Джеймс! — выпалила она недрогнувшим голосом.

— Докажи это.

Энни похолодела. Ставки в этой игре были слишком высоки. Они вышли за пределы жизни и смерти, любви и ненависти. Ставкой были их души — ее и Джеймса.

— Как?

— Ты сказала, что любишь меня, — произнес он, прищурившись. — Так докажи это. Сначала — руками. — Он продемонстрировал характерный жест. — А потом — ртом.

Глава 18

Энни всегда ненавидела оральный секс. Любви она предавалась только в темноте, а каждого любовника ей подбирал и тщательно подготавливал отец — они должны были полностью соответствовать ее ожиданиям. В постели Энни никогда не проявляла активности, предоставляя мужчине ублажать ее. И вот теперь, глядя на человека, которому ничего не стоило с ней расправиться и который уничтожил бы ее еще вернее, если бы погиб сам, Энни сначала робко прикоснулась к кожаному ремню на его джинсах, а потом начала возиться с медной пряжкой.

Джеймс не шелохнулся. Он лишь безмолвно наблюдал, как Энни дрожащими пальцами расстегивает пряжку и вытягивает концы ремня из его полинялых черных джинсов.

Энни чувствовала, насколько напряжено его тело, кожей ощущала исходящий от него жар. Снаружи по-прежнему ухали и завывали бэнши; а в комнатке Энни Сазерленд опустилась на колени перед Джеймсом и осторожно вытянула из джинсов его черную майку.

Кожа его показалась ей теплой и гладкой, почти шелковистой. Энни прикоснулась губами к его животу, почувствовав, как под ними тут же запульсировала какая-то жилка. Тогда она высунула язык и боязливо прикоснулась им к его теплой коже. Вкус был солоноватый и… очень мужской.

Энни робко подняла на Джеймса глаза, надеясь услышать слова одобрения, однако он стоял как каменный, опустив руки, и смотрел куда-то перед собой, поверх ее головы.

— Давай же, Энни, — усмехнулся он, по-прежнему не глядя на нее. — Покажи, насколько ты меня любишь.

Энни так и подмывало вскочить и залепить ему увесистую оплеуху.

— Снимите майку, — сказала она внезапно охрипшим голосом.

К ее изумлению, Джеймс послушался. Стащив с себя майку, он небрежно отшвырнул ее в угол, затем скрестил на груди руки и, прислонившись спиной к стене, принялся с насмешливым видом ждать следующего шага Энни.

«Нет, я не могу! — вихрем пронеслось в голове Энни. Зажмурившись, она потянулась к застежке его джинсов и в следующий миг, охваченная паническим страхом, беспомощно уронила руки. — Не может же он и в самом деле ожидать, что я это сделаю! Я не хочу…»

— Что, передумала? — ядовито поинтересовался Джеймс.

Энни вскочила на ноги: чаша ее терпения переполнилась.

— А что, это экзамен? — гневно воскликнула она, чувствуя, что закипает.

— Вся наша жизнь — череда экзаменов, моя дорогая. И этот ты сейчас, похоже, провалишь.

— А если и провалю?

— Тогда ты свободна, как ветер. Возвращайся в Штаты, поделись своими злоключениями с репортерами. Только сделай это сразу, прежде чем Кэрью успеет тебя «заказать». Ты и без того как бельмо на глазу для всех этих людей. Уверяю тебя, Кэрью с Мартином не будут сидеть сложа руки, пока сохраняется угроза, что ты раззвонишь об их темных делишках представителям прессы.

— Почему же тогда вы подстрекаете меня это сделать?

— Потому что в противном случае они все равно попытаются заставить тебя замолчать. Если же ты успеешь вывести их на чистую воду, будет уже поздно.

— По вашему мнению, Мартин попытается меня убить? — Голос Энни был преисполнен глубочайшего недоверия, смешанного с презрением. — Мне казалось, что уж на Мартина я всегда могу положиться.

Джеймс пожал плечами.

— Разумеется, радости он от этого не испытает. Ему будет даже искренне жаль тебя. Как и мне, кстати говоря. Но свой долг он выполнит.

— А что, если я расскажу ему, что это вы убили моего отца? — воинственно спросила Энни.

— Он и так это знает.

После всего случившегося за последние дни Энни была уверена, что способна выдержать любой удар. Однако от слов Джеймса она похолодела. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем она наконец спросила:

— А Кэрью?

— Все они это знают, Энни, — ответил Джеймс, горько усмехнувшись. — Кэрью ведь сам отдал приказ.

— А вы… привели его в исполнение?

— Ты хочешь, чтобы я извинился? Попытался оправдаться? Привел свои доводы?

— Нет, — глухо сказала Энни.

Она по-прежнему стояла перед ним, с трудом различая его лицо в сгустившейся тьме. Ничто не мешало ей подойти к двери, открыть ее и покинуть эту комнату. Время казни миновало, пляска смерти кончилась. Она знала, что Джеймс ее не тронет, позволит ей уйти.

Именно поэтому Энни и не могла уйти. Снова опустившись перед ним на коллени, она решительно расстегнула застежку на его джинсах.

Джеймс не шелохнулся. Он даже не пытался прикоснуться к ней. В темноте Энни не видела его лица, зато ощущала, насколько напряжено тело Джеймса. И уж точно видела внушительный бугор, образовавшийся под молнией его джинсов.

Набравшись смелости, она потрогала этот бугор. Провела пальцами по всей его длине. Джеймс не двигался, но его возбужденная плоть задергалась от ее прикосновения.

Энни нагнулась и прижалась к его ширинке щекой. Джеймс не издал ни звука, но Энни услышала, как он, судорожно сглотнув, задержал дыхание.

И тут Энни впервые ощутила свою силу, свою власть над ним. Да, пусть Джеймс испытывал ее, пусть заставлял играть в свою игру, но в игре этой он терпел поражение! Уже осмелев, Энни прижалась губами к твердому бугру под джинсовой тканью и услышала едва различимый звук — сдавленный стон, который тут же оборвался, но для Энни этого было достаточно. Ее захлестнуло торжество. Нет, даже не торжество — это был настоящий триумф! Охваченная восторгом и… желанием, Энни откинула голову и посмотрела на влажное пятно, оставшееся на джинсах в том месте, которого только что касались ее губы.

— Ну хорошо, Энни, — нарочито медленно проговорил Джеймс. — Ты выдержала экзамен. Ты и в самом деле любишь меня. И готова, чтобы это доказать, совершить даже то, что считаешь недостойным и унизительным. Либо же ты слишком боишься смерти… Как бы то ни было, Энни, ты свободна от всяких обязательств. Я передумал.

Но Энни пропустила его слова мимо ушей. Наклонив голову, она вновь решительно прижалась губами уже не к ткани джинсов, а к его горячему животу, который обнажила, расстегнув молнию.

— Прекрати, Энни! — прорычал Джеймс. — Я же сказал тебе — я передумал и больше не хочу этого!

— Но я хочу! — вызывающе ответила Энни.

Однако Джеймс явно не желал с ней спорить. Он схватил ее за плечи и силой приподнял, а потом вдруг привлек Энни к себе и поцеловал.

Энни показалось, что это произошло неожиданно для него самого. Она даже не успела понять, что случилось, а Джеймса уже не было в комнате. Хлопнула дверь — и Энни осталась в одиночестве. Почти тут же завелся мотор автомобиля, и в голове Энни промелькнула страшная мысль: а вдруг Джеймс не вернется? Вдруг вместо него в комнату ворвется кто-то другой, чтобы убить ее?

Усталая, растерянная, разгоряченная, Энни подняла упавший торшер и включила в розетку. Затем налила себе полную рюмку коньяка, залпом осушила ее и содрогнулась. Делать ей было совершено нечего — только терпеливо ждать, — и она улеглась на кровать, уверенная, что все равно не сможет заснуть.

Джеймс не осмелился уехать далеко. На заднем сиденье чужого автомобиля он нашел рубашку, которая была ему мала, но тем не менее он ее натянул. От рубашки попахивало свежим сеном, и Джеймс невольно задумался, чью машину угнал. Очевидно, какого-нибудь простого парня, ни в чем не повинного трудяги-фермера… Впрочем, Джеймс уже давно не верил в простоту и невинность. Не считая разве что испуганных глаз Энни Сазерленд…

Да, еще чуть-чуть — и он зашел бы слишком далеко. Непозволительно далеко. Даже его способность творить зло была не беспредельна, а он едва не превзошел себя самого! Список его прегрешений был весьма внушителен, однако, несмотря на то, что убивал он много, Джеймс никогда не делал это исподтишка или ради удовлетворения собственных прихотей. И никогда не совершал подлостей — вплоть до сегодняшнего дня, когда слепой гнев и безумная похоть едва не погубили его. Возможно, Энни Сазерленд и впрямь считает, что влюблена в него! Но даже если она просто хочет обменять то единственное, чем владеет, на его защиту, как у него хватило глупости и безрассудства, чтобы предложить ей пройти такую проверку?!

Что ж, у него остается один выход. Он увезет Энни назад, в Штаты, в Вашингтон. И снова поторгуется с Кэрью. Уже не ради себя, а за жизнь Энни…

Сидя в машине и слегка поеживаясь от ночной прохлады, Джеймс разглядывал освещенные окна комнаты, в которой оставил Энни. Потом он опустил глаза на серебряную рамку, которую держал в руке. Присмотревшись к лицу христианина-великомученика, которого пожирал змей, Джеймс вдруг нахмурился. Он впервые заметил, что лицо святого поразительно напоминает Уинстона Сазерленда.