Рекс Траверс, окинув гостиную быстрым взглядом, подумал: «Похоже, сюда выплеснуло половину пляжной толпы».

Он двинулся вперед — к погонам, шевронам, бриллиантам, радужным пятнам платьев, чтобы в первую очередь поприветствовать самые эксцентрические видения, то есть старух Симпетт, затем вернулся к остальным гостям, знакомым и незнакомым.

Джой, с трудом пытаясь не смотреть на мужа, услышала, как он произнес своим глубоким бодрым голосом:

— Извините за опоздание. Меня задержали. Нет, на этот раз не пациенты. В одном из домов, куда меня вызывали, я встретил летчика по фамилии Смитсон, Алан Смитсон, который прилетел сюда на своем самолете. Твой приятель, старина, — добавил Рекс, повернувшись к племяннику.

Озабоченное лицо мальчика прояснилось при появлении дяди Рекса. Груз ответственности свалился с его хрупких плеч. Он весь засветился, воскликнув:

— Тот самый пилот! Он еще здесь?

— Пока здесь — еще несколько дней. Мы долго беседовали. О полетах и тому подобном.

Рекс подвинулся к сияющему серебру королевы Анны на низком чайном столике, за которым Джой разговаривала с длинным и тощим брюнетом в белом костюме. «Должно быть, это Форд», — решил Рекс.

Взгляды мужчин встретились. Рекс сказал:

— Джой, Смитсон просил передать тебе свои извинения: он собирался к нам с визитом, но что-то ему помешало. Вероятно, придет позже. Он долго извинялся, что напугал нас в ту ночь, когда мальчик не вернулся домой вовремя.

Внезапного упоминания о той ночи было достаточно, чтобы краска вновь залила лицо девушки. Но она посмотрела так, словно только что заметила возвращение Рекса. (Он же понял это так: она оживлена, щеки пылают. Вспомнилась фраза из военных времен: «Она вся, как заводная», и подумалось, что причина этому — Джеффри Форд.)

— А вот и мой муж! Рекс, это — мистер Джеффри Форд!

— Здравствуйте. Как вы поживаете? Мило с вашей стороны заглянуть к нам, — проговорил гостеприимный Рекс довольно безразличным тоном.

— Здравствуйте, благодарю вас, доктор Траверс, — улыбнулся Джеффри, опять полный мальчишеского очарования. — Я целую вечность мечтал с вами познакомиться.

Глубокая антипатия пролегла между мужчинами еще до того, как они пожали друг другу руки. Они принадлежали к противоположным типам людей, которые пробуждают друг в друге обоюдную неприязнь, даже если в этом не замешана женщина. А в данном случае каждый из них заранее испытывал ревность к другому, мужскую ревность — силу более неистовую, яростную, всепоглощающую, чем ревность женская. Мужчина, возбужденный оскорбленным чувством собственности, предрассудками, воображением, делает ревность жизненным принципом и готов на все, вплоть до международного скандала, лишь на том основании, что ему предпочитают или могут предпочесть другого. «О боги, и за этого типа она вышла замуж, — думал романист, незаметно, но внимательно и критически рассматривая соперника. — Крупный, модно одет, широкоплечий, светловолосый. Эти ровные белые зубы, в два счета расправляющиеся с сандвичами, эти правдивые глубоко посаженные глаза, похожие на осколки голубого камня, в которых ничего нельзя прочесть. Может быть, там и читать нечего?»

— Все пили чай, кроме меня. Прекрасно, — сказал Траверс, поворачиваясь к алтарю английского очага — чайному столу.

Джеффри весь превратился в слух. Тон, которым Рекс обратился к Джой (осталась ли у нее хоть капля чая), был весьма любезным, ничем не выдающим себя. Таким же точно тоном Джой ответила:

— Не пей эти остатки, я заварила свежий.

Джеффри подумал: «Они не смотрят друг на друга. То ли потому, что не хотят, то ли, наоборот, потому, что очень хотят? Почему она выбрала именно этого мужчину?»

Вокруг него шла светская беседа… Внутри роились мысли. «Может быть, лишь для того, чтобы выйти замуж? — думал Джеффри. — За любого, кто может надеть на эту мягкую ручку бриллианты, золото, платину и создать для нее уютный домашний очаг? Или просто женщина, однажды оставленная возлюбленным, затем предпочитает человека, совершенно на него не похожего? После нашего неудавшегося романа Джой никогда больше даже не посмотрит на писателя… Однако возможно ли, — размышлял романист, — чтобы она любила это здоровенное белобрысое животное?»

Рекс тоже, играя роль любезного хозяина, задавал себе вопрос: «Как могла Джой, с ее умом и вкусом, быть влюбленной в этого длинного веретенообразного позера? А эта манера сутулиться? А эти повадки художника по интерьеру?»

Во всяком случае, она была помолвлена с ним. Не похоже, чтобы Рекс забыл это. Разве он не видел яркого зарева там, где сейчас его собственные бриллианты сардонически подмигивают? Рекс, стиснув зубы, посмотрел фактам в лицо: Джой была возлюбленной Форда, но никогда не принадлежала Траверсу. Правда, она расторгла помолвку…

«Но стоило ему вернуться, как она дрожит от волнения и восторга», — думал Рекс, ослепленный ревностью.

Столь разумный во всем остальном, он не понимал, что Джой трепетала от волнения, думая лишь об одном человеке.

(«Рекс, Рекс, Рекс…»)

Мужская ярость мешала ему понять, что все казалось ей потускневшим и ненужным, кроме него — такого независимого, такого сильного, безрассудно смелого, большого, красивого и любимого. О, она шла навстречу своему настоящему мужу, который никак не хотел этого видеть.

Есть люди, с которыми просто интересно жить: они на все накладывают отпечаток своей личности. Рекс был именно таким. Он вошел в самую суть ее жизни. Их совместные трапезы и каждое новое знакомство, каждое происшествие, каждая радость или печаль, каждая тревога (например, о мальчике), их сдержанные ласки и взгляды и теперь эта страшная перемена — все это составило звенья цепи, прочно связывавшей их; но, в сущности, жена осталась для него столь же таинственной, что и в день первой встречи, когда он нанимал себе нового секретаря — мисс Харрисон.

Уже два дня Джой была почти уверена, что правильно понимает молодой блеск его глаз и изменившееся прикосновение губ. И каждый час отныне для Джой был отмечен надеждой.

«Он любит меня, так же как и я его. Скоро он изменит все в нашей жизни. Это носится в воздухе — подобно приближающейся грозе. Гром грянет, когда Рекс увидит здесь другого мужчину, за которого я собиралась выйти замуж. Он поймет, что Джеффри ничего сейчас для меня не значит, но как он отнесется к тому, что этот человек в моей жизни был?» Джой, имеющая не по годам малый опыт в сердечных делах, ждала (невиновная) грозы. Мужчина, за которым она наблюдала, закончил пить чай, уничтожил последний сандвич с огурцами и поставил чашку на стол. После чего с невозмутимым видом вытащил из кармана сигареты.

— Не хотите закурить, мистер Форд?

В гостиной предлагались сигареты всех сортов: египетские в китайской вазе, американские «Кэмел» и всякие другие. Джеффри уже курил, но Траверс протянул ему свой портсигар. Возможно, сработала фантазия романиста, но Джеффри показалось, что это было сделано с подтекстом.

— О, благодарю вас, — сказал Джеффри, гася дымящуюся сигарету в чайном блюдце, беря сигарету Рекса и прикуривая. Ему казалось, что за всем этим кроется глубокий смысл, тонкая аллегория. Примерно так: «Сделанное предложение и его принятие было равносильно вызову, брошенному и принятому».

Тут Рекс пересел поближе к миссис Форд, на место, освобожденное полковником Хей-Молине, и принялся мило беседовать с матерью романиста, едва не ставшей свекровью его жены.

Удивленные, недовольные глаза Джой следили за перемещениями Траверса по комнате и на мгновение поймали его взгляд. Используя простую метафору, можно сказать, это было все равно что встать на несуществующую ступеньку. Тот вызывающий, озорной, дразнящий, ласкающий взгляд, который заставлял Джой смущаться, со сладким предвкушением ожидая, как этот человек посмотрит, что скажет или сделает дальше, исчез. Вместо нового Рекса, которого она так ждала, перед ней предстал доктор Траверс с Харли-стрит, смотревший на нее столь же предупредительно-безразлично, как это было до их приезда в «Монпле-зир», когда она была еще мисс Харрисон. Сейчас Джой заметила за этим безразличием слабый проблеск упрека. Рекс не доверял ей. Он ревновал ее к бывшему возлюбленному. Его возмущал приход сюда этого субъекта. Ему казалось, что брачный договор не соблюдается, что из него собираются сделать посмешище. Он не видел, что Джеффри для Джой теперь ничего не значит. А если бы Траверс по-настоящему понимал ее, ему стало бы ясно, что Джеффри только потому вошел в его дом, что стал для Джой совершенно безразличен. О, никогда еще со времен «мисс Харрисон» она не была так несчастна, как сейчас. Задыхаясь от обиды, она взяла себя в руки и тут неожиданно совершила вторую за этот день крупную ошибку.

Опасную тему затронула старшая мисс Симпетт: она начала добродушно подтрунивать над славной миссис Траверс, такой деловитой, энергичной и милой женой.

— Вы так много делаете для маленького мальчика и, — со старческим лукавством заметила она, — для большого… Часто, проходя мимо, я слышу, как стрекочет ваша пишущая машинка. Просто восхитительно, что вы помогаете ему с корреспонденцией. Как Дора Копперфильд. Это так романтично!

«Романтично» было именно тем словом, которое взорвало наэлектризованную и взвинченную Джой и заставило ее произнести холодно и отчетливо во внезапно наступившей тишине:

— О, уверяю вас, в моем соглашении с мужем нет ничего романтического.

Это заставило Рекса поднять глаза. При упоминании о том, что Джой печатала, Джеффри Форд вскинул голову, в его темных глазах вспыхнули огоньки воспоминаний. Но не это было важно. Теперь Рекс смотрел и слушал с повышенным вниманием.

Осознав свою промашку, Джой в смятении воскликнула:

— Когда мы поженились, мы договорились, что я буду продолжать помогать мужу, правда, Рекс?

— Да, мы договорились, — согласился Траверс, спокойно подыгрывая, в то время как ярость кипела внутри него. — Что же касается моей переписки — если уж жене известны все мои привычки, — добавил он бесстрастно, — зачем приглашать постороннюю женщину для печатания, регистрации и ведения архива?

— Ах, — засияла тучная мисс Симпетт, — конечно же, ваша замечательная маленькая женушка делает эту работу из чувства любви.

— Да нет же, нет, — неосмотрительно возразила Джой, высоко держа свою хорошенькую головку и как бы прекращая обсуждение затасканной темы жены в роли партнера, — мы с Рексом договорились, что вместо карманных денег и денег на туалеты он лучше будет выдавать мне за работу установленную зарплату. Я думаю, что это правильно.

— Совершенно правильно, — отозвалась младшая из венгерских девушек, горячо интересовавшаяся феминизмом. По ее мнению, замужняя женщина не должна быть чрезмерно привязанной к дому; либо она продолжает профессиональные занятия, либо получает от мужа зарплату, как умелая экономка.

Это послужило сигналом ко всеобщей оживленной дискуссии. Подобно тому, как в старой английской шутке одна старая пробка своим непредсказуемым поведением спугнула сразу нескольких зайцев, затронуто было несколько тем: что станет с романтикой? Является ли романтика современной тенденцией? Что считать современным?

Французская баронесса отрешенно улыбалась, словно ей все давно было ясно. Остальные гости говорили все разом: о замужней женщине и ее жалованье, о браках, окладах, незамужних женщинах, о деньгах, о любви, об экономике — и когда этот невообразимый гвалт на тему сложных финансовых отношений наконец утих, гости начали расходиться.

Рекс вышел из дома, чтобы проводить сестер Симпетт по садовой дорожке. Наблюдательность бдительного Джеффри была вознаграждена картиной смены настроений в лице Джой, она как бы сбросила с себя бремя тяжелой ответственности. Форд был совершенно поражен.

«Нет, она не счастлива! — подумал Джеффри наполовину удивленно, наполовину торжествующе. — Что все это значит? В конце концов, она не забыла меня!» Он задержался, пока его мать обменивалась последними словами с полковником Хей-Молине.

— Джой!

— Слушаю, — подчеркнуто внимательно сказала девушка, и ее лицо приобрело деловое выражение. — Приятно было увидеть тебя!

— Довольно. Это почти напоминает мне старые времена. Ты не ходишь на танцы, Джой?

— Здесь все ходят на танцы.

— В таком случае, я могу пригласить тебя потанцевать в казино, скажем, в среду вечером?

— Это было бы забавно, — произнесла Джой так легко, словно не думала именно о том, что ничего забавного теперь в ее жизни не будет. Затем чуть громче позвала: — Рекс!

— Рекс!

«Проклятье, — быстро подумал Джеффри, — неужели она должна просить разрешения у этого белобрысого животного?»

Траверс обернулся.

— Что ты сказала, Джой?

— Мистер Форд спросил, можем ли мы составить ему компанию («Оба? Тьфу ты… О, будь все проклято!») потанцевать в казино в среду вечером. Мы сможем, не правда ли?

— В среду вечером? Думаю, что да, — бесстрастно согласился посторонний человек, занявший место Рекса.

Джеффри был раздосадован:

— Десять тысяч проклятий! Он тоже собирается пойти?

Рекс подумал: «Ну, что ж, по крайней мере, этот длинный и тощий субъект поймет, что не может приглашать мою жену одну с ним на танцы».

Недовольный Джеффри рассуждал: «В какой же период английской истории мы сейчас живем? Что имела в виду Джой, впутывая меня в эту авантюру? Не могла же она подумать, что я хотел пригласить на танцы и ее мужа. Может быть, она его боится? А если нет, то в чем дело?»

— О Боже! Что за английские шуты! — вырвалось наконец из долго сдерживавшейся маленькой баронессы в машине, когда брат вез ее обратно в гостиницу. — Они забавны до безумия. Как ты находишь новобрачных, Жан?

— Я нахожу, что этот молодой человек, литератор Форд, ревностный поклонник мадам. Я использую это слово во французском, а не в английском смысле, — добавил граф (который весьма гордился тем, что знал о существующем различии).

— Какой ты умный, братец. А больше ты ничего не заметил?

— По ее мужу трудно что-либо заметить. За этой чисто английской веселостью, озабоченностью пустяками — крикетом или парусным спортом — у англичан скрывается очень многое. Или ничего. И невозможно отличить «очень многое» от «ничего». Хладнокровная нация! Они используют в состязании за превосходство и успех всю энергию, которую мы отдали бы страсти. Но что же в итоге? Какой-то нелепый фарс. В результате выясняется, что молодой англичанин, который, казалось бы, больше всего на свете увлекается своим футболом, с открытым, правдивым и бесхитростным лицом в течение всего вечера изо всех сил скрывает, что влюблен, что немыслимо для француза!

— Ты имеешь в виду доктора?

— Нет, я говорил вообще. А в отношении доктора я заметил, что с мадам он всегда держится безупречно — вежлив, воспитан, почтителен, хороший товарищ. Англичане такие даже в любви, — произнес граф, охотно включившись в обсуждение этой скользкой темы, перед которой англосакс пасует даже в мыслях. — Мне сказала какая-то одна дама, что только с английским любовником можно одновременно вести себя естественно и быть любимой.

— Что она имела в виду?..

Француз пожал плечами.

— Я надеялся, ты сможешь объяснить мне, сестренка. Разве ты не женщина?

— Но не англичанка.

— Вернемся к мужчинам. Даже в любви англичанин, а особенно американец, проявляет к женщине уважение и почти никогда жестокость.

— Можно подумать, что жестокость — это достоинство!

— А без нее мир распадется на куски, — авторитетно заявил молодой француз и сделал свирепое лицо. — Жестокость — это опора цивилизации. Разве ты не видишь, Альберта, что люди должны быть безжалостными на охоте, на войне, в бизнесе, даже в вопросах любви? Женщина, — с оттенком вызова он бросил многозначительный взгляд на сестру, — женщина в глубине души согласна с этим. Ты знаешь, — он безошибочно преодолел поворот дороги, — ты знаешь, что это так. Она должна найти в мужчине своего возможного защитника, более того, защитника своих детей. Поэтому женщина мирится, например, с тем, что подбородок мужчины безжалостно обдирает ее гладкую кожу, хотя не вынесла бы прикосновения жесткой щетки.

(«Которая часто мягче», — вздохнула баронесса, предаваясь воспоминаниям.)

— А в любви англичанина из-за неописуемого невежества и незрелости отсутствует жестокость. Чем они и гордятся, — резюмировал житель европейского континента, — хотя, наоборот, много теряют и мужчина, и женщина.

— А я, — подхватила его сестра, — долго не могла понять, в чем же дело. Ты так и не сказал, Жан, несмотря на твои грандиозные психологические способности, что самое интересное в этой паре.

— Так что?

— А то, что эта маленькая мадам Траверс, недавно вышедшая замуж за мужчину молодого, красивого, по-английски привлекательного — но у него это не так скучно, как у других! — так вот, новобрачная, судя по ее виду, манерам и поведению, осталась невинной девушкой!

— Что?

— Да, да, говорю тебе! В таких вещах я никогда не ошибаюсь!

Некоторое время француз вел машину молча. Казалось, что он мысленно возвращается к семейному очагу своих английских знакомых. Потом он произнес:

— Если то, что ты думаешь, верно, то этот англичанин поступает так не по неведению. Возможно, многие браки были бы счастливее, будь медовый месяц отложен до тех пор, пока не закончится период некоторой «акклиматизации», вхождения в домашнее хозяйство, знакомства с образом жизни и привычками. Не говоря уже о том, что…

— Возможно, — вставила слово его сестра, — что так Траверс пытается заставить мадам еще больше влюбиться в него, и, между прочим, выбирает не самый глупый путь!

То, что противоречит радости жизни, можно игнорировать, — так записал Джеффри Форд в своем дневнике об этом вечере, — но невозможно игнорировать того невидимого официанта, который вертится где-то поблизости, чтобы предъявить счет за каждое ваше удовольствие, и трудно поверить, что он не взял с вас лишнего!»

Матери писателя приходилось расплачиваться за каждый бессердечный флирт в течение последних тридцати лет. Последние сорок восемь часов на этом залитом солнцем берегу показались Пэнси Форд веком, проведенным в Гадесе. Она приехала сюда, стремясь встретиться с Джимом. Ну что ж, она с ним встретилась. Это было очень полезно. Он вел себя совершенно так же, как в Лондоне три недели назад и как в дни их молодости тридцать лет назад. Эту зрелую искушенную женщину, под шикарной французской одеждой которой пробудилось к новой жизни сердце школьницы, оставалось только пожалеть.

Каждый раз, когда Пэнси смотрелась в зеркала своей спальни, чтобы освежить косметику маленького, хорошо сохранившегося личика, поправить короткую стрижку и добавить к изысканному ансамблю заключительный штрих (шарфик, или платочек, или шифоновый цветок), она яростно говорила себе: «Что-то должно случиться… Так дальше продолжаться не может…» Однако все шло своим чередом. В спальне зазвонил телефон. Голос портье сообщил, что мадам ждет какой-то джентльмен. Пэнси устремилась вниз и обнаружила своего тощего, одетого во фланелевый костюм мучителя, лениво облокотившегося о конторку портье. Он беспечно поздоровался и пригласил проехаться на машине к мысу Антиб, где сегодня конкурс красоты, парад купальных костюмов, соревнование загаров.

— Пошли!

Могла ли Пэнси пренебречь его обществом в последний раз?

— А твои тетушки? — звякнул ее голос. — Смогут ли они обойтись без своего обожаемого племянника?

— Обойдутся. Тетушки предаются полуденному отдыху именно в это жаркое время дня. Я свободен. А теперь вперед! — воскликнул полковник, спускаясь вниз по белым ступенькам среди ослепительного сияния дня к ожидающей их шикарной машине. Поглубже надвинув шляпу на мерцающие голубовато-серые глаза, он одарил маленькую женщину тем самым «взглядом англичанина», за которым кроется или очень многое, или ничего.

— Так и прошел весь день, — сообщила Пэнси сыну по возвращении с прогулки. Она так и не поняла, на что намекал Джим!

Джеффри высказал предположение, что, возможно, тот и сам не знал. В этом — сила загадочных людей. «Сфинкс без загадки», — говорил Оскар Уайльд. Так гораздо надежней: ведь там, где нет загадки, никто ее не разгадает.

Джеффри угадал: этот человек действительно не ведал, чего хотел. Разве понимает ловкий кот, чего он добивается, позволяя полуживой мыши бежать, чтобы поймать ее вновь, — не ради же пищи, а ради спорта или игры?

Джим вел себя так с каждой женщиной, за исключением той, на которой женился. За его развлечения с другими она стала счетом, предъявленным ему невидимым официантом: он расплатился, когда жена покинула его…

После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.

Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.

Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:

«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».

Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.

— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.

— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!

— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…

— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.

Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.

— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!

— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.

Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:

— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?

Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».

А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.

Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:

— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!

Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.

— Рекс! — Из одного конца комнаты.

— Прошу прощения. — Из другого конца.

— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?

— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.

— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?

— Разумеется, нет! Конечно, иди.

— Благодарю.

Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.

Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.

— Туту, мой брат отправился за моторной лодкой и…

— …Брат Марселя пошел вытаскивать свою моторку и…

— …Мы собираемся покататься на водных лыжах! Пойдем, Туту…

— …Туту, идем с нами!

Но мальчик был глух ко всем искушениям, пробираясь бочком сквозь группы жарящихся на солнце рядом с Джой, обмениваясь приветствиями на трех языках, пока они не встретили своих друзей — маленькую французскую баронессу и ее брата, которые предложили подвезти их на машине посмотреть конкурс на мысе Антиб.

— О, хорошо! Если ты едешь с ними, — воскликнул Персиваль Артур как человек, освобожденный от несения караульной службы, — я, пожалуй, пойду к акваплану с друзьями.

Крошечный белый катер со свистом носился по заливу, преследуемый облаком пены и брызг, из которого доносился смех и проглядывало коричневое от загара лицо и стройное мокрое тело мальчика, балансирующего на скользящей по воде доске для серфинга.

Еще быстрее неслась «Альфа-Ромео» по белой от пыли и солнца дороге, унося Джой и ее друзей к мысу Антиб, чтобы взглянуть на развлечения, устроенные там. Особая награда ждала там того, кто сможет похвастаться самым лучшим загаром.

— Жан собирался записаться для участия в этом конкурсе, — сказала баронесса Альберта.