Фиктивный брак

«Непорочный брак, закончившийся непорочным бегством с другим мужчиной… Не думайте, не думайте, что я убегаю с мистером Фордом. Альберта, вы всегда смотрели так, словно чувствовали, что у меня есть какая-то тайна… Ну, что ж, она у меня есть. Но связана с моей не слишком большой виной. Дело в том, что я просто безумно влюбилась в своего мужа… Видите ли, мы поженились при условии, что Рекс не должен даже целовать свою невесту. Он никогда этого и не делал. Практически никогда. А теперь он сказал мне, чтобы я ушла". Я должна была уйти с кем-то, не важно с кем. Но в ту же минуту, как я окажусь в Париже или в другом месте, я сразу уйду от мистера Форда».

«Я не должна допустить, чтобы эта история вышла наружу», — размышляла Джой, оцепенело съежившись и поглядывая искоса на своего партнера по «преступлению».

— Возьми, закури сигарету… Не хочешь?

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Я помню, что ты не куришь. Но возьми одну, чтобы чем-то занять себя.

— Ты не возражаешь, если я не буду?

Она ответила вполне сдержанно, хотя была на грани срыва из-за холода, отсутствия комфорта, тревоги ожидания и страстного желания иметь чашку чая и вдобавок еще спутника, на которого можно было бы положиться. Как вообще она могла мечтать о Джеффри, не понимая, что он самый большой в мире неудачник!

— Послушай! — воскликнул Джеффри. — Это, случайно, не машина?

Джой прислушивалась с замирающим сердцем. За минуту до этого ей, правда, тоже показалось, что слышен какой-то шум.

— Вот, — добавил Джеффри, когда шум стал яснее, громче, затем стих, но вскоре опять появился. — Ты слышишь?

— Да, — ответила Джой вежливо. — Не похоже ли это на…

— Что?

— Не думаю, что это машина. По звуку напоминает самолет.

Джеффри тупо повторил:

— Самолет…

Моей та женщина была,

я в сумерках ее нашел.

Киплинг

Минут десять спустя из темноты на яркий свет фар («Крайслер» по-прежнему сиял всеми своими огнями на расстоянии до пятидесяти ярдов вдоль дороги, отделяя ночь ото дня, высвечивая каждый камушек, всякую неровность на пути и ошеломляя бесчисленных комаров, мотыльков и бабочек, трепещущих, бьющих крыльями и падающих от оглушающего сияния) шагнула темная фигура.

Слабо очерченная и не отбрасывающая тени, она окунулась в поток мощных лучей и сразу превратилась в высокого мужчину в кожаном пальто, слишком узком и несколько коротковатом для него, в кожаном шлеме, из которого выступал ярким пятном белый, чуть суженный овал лица со сверкающими на нем, точно пара алмазов, глазами. Эти глаза были устремлены на машину; прямо к ней он и направился.

— Алло! Месье?.. Должно быть, летчик… — растягивая слова, произнес Джеффри Форд, соображая с некоторым опозданием. Перед ним снова промелькнуло недавнее событие, несколько минут назад с гулом самолет пронесся низко над их головами, сделал один или два круга, подобно ястребу, определяющему для верности местонахождение добычи! И затем улетел, чтобы приземлиться где-то поблизости. И вместе с шумом мотора все как бы замерло в сознании романиста. — Если этот спортсмен собирается обратиться к нам за помощью, боюсь, это будет напоминать разговор глухого со слепым…

Джой не хватало воздуха, она задыхалась. У нее вырвался лишь короткий крик:

— Рекс!

— Рекс? — повторил следом Джеффри, повернулся и посмотрел на нее с изумлением.

Джой Траверс пристально вглядывалась в приближающуюся фигуру, так неожиданно возникшую в столь драматический момент. Словно распахнулся черный бархатный занавес ночи и на сцене, ярко освещенной прожекторами, появился святой Георгий, победивший дракона.

Ее маленькое усталое лицо и большие выразительные, печальные глаза преобразились от радости и восторга, она протянула руки навстречу Траверсу с немым призывом. Этот ее порыв был непроизвольным и безотчетным.

Целые тома сочинений, долгие беседы, пространные письма не могли бы сказать Рексу Траверсу больше, чем вид этих двух маленьких рук без перчаток, трепетно тянувшихся к нему при свете фар.

Он распрямил свои широкие плечи, будто только сейчас сбросил, наконец, тяжкий груз неопределенности, тревожного ожидания, беспокойства, разъедающей ревности. Это сразу сделало его беззаботным, лишенным усталости, совсем другим человеком по сравнению с тем злобным преследователем, совершившим свой стремительный полет, подобно ястребу, над темной землей. И когда он различил это неподвижное сияние огней на дороге и сделал несколько кругов, чтобы убедиться, что обнаружена нужная машина и что поле годится для посадки, он сказал себе мрачно: «Вот то, что нам надо. А сейчас, пожалуйста, короткое интервью…»

После всплеска обретенной уверенности к нему вернулось спокойствие, и Траверс в первый раз со дня встречи с Джеффри Фордом почувствовал себя довольно благожелательно настроенным по отношению к этому длинному, тщедушному парню, беспомощно сидевшему за рулем своей заглохшей машины. Рекс подошел к ним. Как будто не было той последней кошмарной сцены на балконе, потому что он просто произнес:

— Привет.

Казалось, душа Джой сейчас вырвется из груди, забьется в какое-то отдаленное место и уже оттуда будет наблюдать и прислушиваться к тому, что произойдет дальше.

Джеффри Форд — обаятельный собеседник и эксперт в области слов — только и смог сказать:

— Послушайте! Это вы были в самолете, который пролетел над нами только что?

— Да. Я прилетел сюда на «Мотыльке» моего друга Смитсона. У вас какие-то трудности, не так ли? Что случилось? — Обычно таким тоном летающий доктор разговаривал со своими пациентами.

Затаив дыхание. Джой ждала неподвижно, точь-в-точь полевая мышь, застигнутая ястребом, парящим над ней. Она застыла, но не от ужаса. Он пришел. И это главное. Он здесь.

— Как твои аккумуляторы, Форд?

— Э-э-э… Что такое? Боюсь, что не имею ни малейшего представления.

— Хорошо, но не лучше ли для начала выключить фары? В противном случае вы потратите всю электроэнергию, и скоро у вас ее совсем не останется.

— О, спасибо, э-э-э… я полагаю, что нет.

Погасли сияющие прожектора, и дорога вновь погрузилась в темноту, такую же звенящую, как и наступившая тишина. Зато снова появился лунный свет, и глубокий голос Рекса Траверса мягко произнес:

— Я прибыл сюда, собственно говоря, чтобы спросить, не собирается ли моя жена вернуться обратно. Как ты, Джой?

В ответ раздался совершенно непривычный, слабый, чужой голос:

— Ты хочешь, чтобы я вернулась? С тобой? Навсегда?

— Прошу тебя.

Джой бросила очень быстрый взгляд на Рекса, потом поискала глазами свою дорожную сумку.

Это решило все.

Теперь Рекс Траверс знал с твердой уверенностью, что обрел в жизни все, что желал; поэтому больше никакой борьбы, никакой спешки! Настало время обратиться к бывшему сопернику и поговорить с ним спокойно, вежливо.

— Я сожалею об ошибке и о том, что вас подвели таким образом, Форд, но тут ничего не поделаешь.

— О, совершенно ничего страшного, — ответил Джеффри, который в течение семи часов жил словно в каком-то абсурдном стишке:

Жила молодая невеста сто лет,

Которая как-то воскликнула: «Нет!

Нет больше в душе ни сил, ни огня.

Скорей заберите отсюда меня!»

И вот наконец подошел к тому моменту, когда уже был в состоянии справиться с ситуацией. Она казалась ему романтической. Сначала расставание доктора и его молодой жены в полночь; она уходит к своему прежнему любовнику. Потом бегство в быстро мчащейся автомашине (конечно, до того момента, пока она мчалась! Хотя какое тут удовольствие для мужчины — ехать с человеком, страдающим сонной болезнью. Ладно, не беда!). Затем энергичное преследование беглецов мужем. Полет в поднебесье. Обнаружение «преступников». Стремительное приземление с целью захвата женщины… Да, Джеффри справится с этой ситуацией, будет на высоте, сделает какой-нибудь галантный, привлекательный, веселый жест. Но он не мог веселиться. Доктор Траверс появился, чтобы прервать этот фарс. Задержать машину, вырвать Джой у бывшего любовника, забрать ее обратно. Прямо от Джеффри! Он не мог веселиться. Бывают горькие минуты, слишком горькие, чтобы вызвать слезы; как бывают внезапные приливы радости, слишком сильной, чтобы вызвать смех. Вот почему он только пробормотал неуверенно:

— О, совершенно ничего страшного. И тогда тот, другой мужчина спросил:

— С вашим карбюратором все в порядке? Он только промямлил:

— Боюсь, что на самом деле я не слишком хороший механик.

— Ну, что ж, давайте посмотрим. Инструменты у вас есть?

— О, я полагаю, что какие-то имеются. Джеффри выкарабкался из машины, присоединился к Траверсу, который невозмутимо какой-то миг смотрел на «Крайслер», а потом с лязганьем достал инструменты в значительном количестве.

Джой взглянула на своего бывшего возлюбленного, думая о чуде, которое произошло в последнюю секунду.

Что стало с этим полубогом под именем Джеффри Форд, которого она знала прошлой зимой в Челси, этим блестящим, привлекательным литератором, средоточием духа, огня и свежести, вечно искрящимся парадоксами и шелковыми купальными халатами от фирмы «Тернбулл и Ассер»? Не был ли он порождением ее собственной девичьей фантазии, одним из его собственных персонажей, существующих лишь в его романах. Или этот блестящий, яркий молодой романист был только шелковой подкладкой вот этого хилого недотепы, который даже в технике разбирается не лучше, чем она. Или где-то между ними двумя существовал настоящий Джеффри Форд, не слишком великолепный, но и не слишком плохой, нежный, любящий свою мать, эгоистичный, тщеславный, не совсем глупый, безвредный, просто один из тех очаровательных мальчиков, которые долго не взрослеют? Но какое это имеет значение? Она любила мужчину и была любима!

Джеффри стоял в стороне на заднем плане. Джой в полумраке наблюдала, как Траверс копается в карбюраторе.

Если бы ей рассказывали, как, перекрыв поступление бензина, Рекс с помощью маленького гаечного ключа отвинтил гайки и снял карбюратор; если бы ей рассказывали, как его сильные пальцы, мокрые от бензина, вытащили этот узел, затем грели паяльной лампой, что-то меняли; как Рекс разглядывал, разбирал, продувал, снова собирал, затягивал гайки, устанавливал, затем бодро говорил: «А теперь давайте попробуем…» — после чего опять погружался с головой в чрево машины, что-то прочищал иглой, подключал, снова подсоединял бензобак, — если бы ей все это тщательно и подробно рассказывали, для Джой это звучало бы как китайский язык.

Но она точно уловила смысл в данной ситуации. Она знала всегда, что для доктора Рекса Траверса женщины представляли собой сложный тонкий механизм; и что сейчас механик Рекс обращался с деталями машины точно так же нежно, уверенно, твердо, спокойно, как будто это было живое существо.

«Вот такими, — подумала она с глубочайшим удовлетворением, — должны быть все мужчины. Как Рекс».

После нескольких минут энергичного ремонта Траверс попробовал завести машину. Раздалось ободряющее урчание. Он распрямился.

— Засорился карбюратор, — объяснил он самым дружеским образом беспомощному Джеффри. — Большой кусок волоса застрял в нем. Эти карбюраторы никудышные, особенно если нет приличного фильтра. Ваш не смог бы задержать даже лошадь, не то что кусок конского волоса.

Он обошел вокруг машины.

— Ну, что ж, теперь все должно быть в порядке, Форд.

— Тысячу благодарностей. Очень любезно с вашей стороны.

Но ум романиста трещал от вопросов — не о двигателе, а о том, что кроется за безумным поведением этой пары. Бурное требование Джой забрать ее от мужа. А когда муж догнал их, она закричала от радости, от неподдельной радости. Леди предпочитает брутальных мужчин? Быть может, когда-нибудь она раскроет Джеффри эту тайну в каком-нибудь импульсивном письме, полном благодарностей и извинений. Жаль, если этого не случится. Впрочем, женщины любят писать эмоциональные письма и благодарить за гостеприимство. (Можно ли назвать это «гостеприимством», если ты не успел предоставить девушке кров?)

А от Траверса, по-английски скрытного и молчаливого, сверх признания, что случилось «недоразумение», не приходилось ждать объяснений. И светский Джеффри забормотал слова благодарности.

— Не стоит благодарить меня, — отвечал Траверс, — спасибо, что подвезли жену…

Губы Джой с досадой сморщились при слове «подвезли».

Бедный Джеффри! Не успел его гибкий ум романиста оправиться от первого шока, как получил следующий удар.

— Ну, что ж, спокойной ночи, мистер Форд. Мы с женой полетим на «Мотыльке».

Он безмятежно улыбался и говорил так, словно они возвращались с воскресного пикника. Французский граф получил бы дополнительный материал для размышлений о любви англосаксов. Он восхитился бы тем, какой простор дает английский язык для выражения тончайших оттенков, а как они с помощью интонаций придают своим голосам особую характерность островной нации! Например, эта фраза Траверса: «Я отнесу твой чемодан, дорогая. О, благодарю». (Джеффри вытащил дорожный несессер Джой из багажника и передал доктору.)

— Самолет в поле, ярдов триста отсюда. Ты найдешь его, Джой! Я пойду вперед.

И он двинулся вперед. Фигура, которая так внезапно и так эффектно возникла в ослепительном свете фар, теперь удалялась вдоль дороги, становясь все менее различимой. Траверс понимал, что беглецам, может быть, захочется сказать что-нибудь друг другу наедине, и оставил их. В конце концов, несчастный Форд перенес душевное потрясение. Траверс чувствовал, что должен подарить ему эти четверть часа.

Такой жест, пожалуй, удивил бы даже французского графа.

Так стояли они на дороге, глядя друг на друга в последний раз. Джой плотнее запахнула свое дорожное пальто, надетое поверх шерстяного платья, которое она каким-то образом натянула на бальное. Джеффри подошел к ней с понурым видом, теряясь в догадках, что нужно сказать сейчас девушке.

— Прощай, Джеффри, — произнесла она с чувством запоздалой признательности. — Ты был необычайно мил со мной в этой сложной ситуации.

— Не я, — пробормотал Форд, стоя с непокрытой головой, в весьма живописной позе и стремясь в манере тоскующего рыцаря Казановы-Галахада пожать ее руку. — Вспоминай обо мне иногда, маленькая Джой.

— Конечно! — воскликнула она, подумав: «Если бы я не получила отставку у этого недотепы, то никогда бы не вышла замуж за Рекса!» — Всего наилучшего!

Джеффри, продрогший, страшно желающий выпить, с последней сигаретой и за тридцать миль от своей комфортабельной спальни, тем не менее считал, что ему невероятно повезло, поскольку это скучное, утомительное и капризное существо собиралось исчезнуть из его жизни навсегда.

— Подожди, — добавил он, — неужели наша жизнь уподобится шуточному стихотворению без заключительной строки?

— Что ты имеешь в виду?

— Что за загадочная история явилась тайной пружиной событий сегодняшней ночи?

— Ты никогда не узнаешь, — сказала Джой с глубоким презрением. — Прощай!

Через полторы минуты Рекс Траверс услышал топот маленьких ног, бегущих за ним по дороге.

Глава двадцать пятая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Как стаи голубей в серебряных лесах,

Кружится тихо звездный хоровод

Над тусклою землею в небесах,

Сопровождая наш полет.

Джеймс Томпсон

Все быстрей секундам счет,

Сердце ввысь меня влечет.

Во все горло закричу:

«Птичка, птичка, я лечу!»

Гичинг

Как снежинки при порыве ветра, кружились мысли. Джой, когда она бежала по дороге.

«Он собирается на самолете отвезти меня домой, — думала она, охваченная страхом и восторгом. — Вот моя жизнь! Двадцать один год ходила по твердой земле — и вдруг на самолете в небо. Эти летательные аппараты больше всего похожи на порхающих под облаками стальных ласточек…»

Она догнала Рекса на темной дороге, он замедлил шаг, поравнялся с ней, но не проронил ни слова. Снежинки продолжали кружиться у нее в голове.

«Двадцать один год обычной, размеренной жизни… Встреч с разными людьми… Господи, я, кажется, повзрослела. Вообразила, что влюбилась. Бедный старина Джеффри! Думает, что разбил мне сердце… Франция. Вилла для новобрачных… Энни, вы не покажете миссис Траверс ее комнату?.. Письма Рекса, инструкции Мери и дрессировка Персиваля Артура: следи за ногтями, надень чистую рубашку… Никаких приключений! Еще сегодня… нет, вчера я думала, что никогда на такое не решусь. А. теперь минута эта приближается, — ликовала она. — Любовь и полет! А! Вот оно! А вот и „Мотылек“!»

«Мотылек» стоял на площадке, где воздух, казалось, дрожал от вчерашней жары, заполняя ночь запахами дрока и дикой лаванды.

Траверс, поглядев в полумраке на Джой, коротко спросил:

— Ты не испугаешься?

И увидел, как она улыбнулась с гордым презрением. Он вспомнил, как Джой клялась, что никогда в жизни не оставит землю. А через несколько мгновений она покинет ее, оставив запах земли и всего растущего на ней ради упругого, мчащегося воздуха, — и, не произнеся ни слова, он засмеялся.

Рекс достал фонарь. Его луч заиграл на ступеньке нижнего крыла аэроплана.

— Ставь ногу сюда!

Джой Траверс спокойно ступила бы на протянутую через Ниагару проволоку, если бы Рекс потребовал этого. Он закрепил маленькую дверцу кабины; она кивнула головой, показывая, что устроилась удобно; здесь было больше места, чем в машине, а кроме того, был телефон, при помощи которого они могли общаться в полете. Он приладил ей шлем с наушниками, для чего пришлось зачесать назад волосы. Рекс соединил какие-то гофрированные трубки, расположенные с левой стороны кабины, и, прежде чем забраться на сиденье пилота позади нее, произнес слова, показавшиеся Джой невероятно романтическими:

— Ты видишь эти тучи там, наверху, слева от луны? Мы должны подняться и пройти сквозь них.

Она видела, слышала, знала только одно: он здесь, рядом!

Идущая на убыль ночь опять наполнилась постепенно нарастающим шумом. Легкий «Мотылек» быстро побежал по неровной поверхности земли и вдруг незаметно от нее оторвался. С самого начала полета все для Джой погрузилось в мягкое небытие. Земля отступала, падала вниз, уменьшалась; а «Мотылек» поднимался все выше и выше. Ничего не было видно, кроме слабого света, бледной дугой маячившего где-то на краю Вселенной. В ушах гремела дикая, неистовая музыка Эоловой арфы — ветер ревел в креплениях шасси. Она испытывала невыразимое ощущение проникновения в иную стихию; ее захлестывал восторг, который невозможно передать словами.

Внезапно до ее слуха донесся голос Рекса, удивительно громкий и близкий:

— У тебя все в порядке, да?

— Да! — воскликнула она в трубку, не веря, что невидимый Рекс ее услышит.

Но голос ответил с преувеличенной значительностью:

— Превосходная ночь, не правда ли?

— Изумительная!

Она повернула голову назад, чтобы посмотреть на него, но стремительный поток воздуха, казалось, сдул ее взгляд обратно. Она успела лишь мельком увидеть его лицо; оно было решительным, сосредоточенным и ликующим. Новый Рекс! Истинный Рекс!

Она изумленно подумала: «Это напоминает ситуацию, когда считают, что лебедь — самая красивая птица на свете, видя лишь медленно, тяжело и неуклюже бредущих по берегу лебедей, и вдруг сталкиваются с лебедем плывущим. Так и с Рексом. Я любила его и раньше. А сейчас в первый раз увидела его в своей стихии».

Она услышала в наушниках серебристый смех, и он спросил:

— Довольна, что я прилетел сюда за тобой?

В ответ на ее притворно-гневное восклицание: «Что же заставило тебя?!» — он засмеялся опять, и, хотя находился позади, невидимый, отделенный деревянным и кожаным барьером, ей показалось, будто этот мягкий глубокий голос проник в самое ее сердце, неожиданно связав их невидимыми нитями.

— Что? — О, эта кажущаяся невозмутимость, это английское умение владеть собой, так смущавшее французского графа. — Я так решил, ты знаешь. Спокойной ночи в самолете. — «Мотылек» все еще набирал высоту. — Ты ведь хотела полетать. Я случайно узнал это после твоего отъезда.

Она не спросила: «Что?» Она поняла. Она не спросила: «От кого?» Инстинкт шепнул: «Мальчик!» Но затем она забыла и о мальчике, и о себе, даже о Рексе.

Безумная музыка ветра становилась все громче. Легкий туман проносился мимо, как развевающаяся вуаль. Который, интересно, час? Джой потеряла представление о времени. Вскоре до ее слуха донеслось:

— У тебя руки не замерзли?

Она покачала головой.

Но он протягивал что-то над ее плечом. Пару больших меховых перчаток. Он держал их до тех пор, пока она не взяла. Джой натянула перчатки; они хранили тепло рук ее возлюбленного. На самом деле она забыла не только о том, что была без перчаток, но и о том, что у нее вообще есть руки.

Она забыла обо всем на свете, потому что все ее существо трепетало, как и семь часов или целую вечность назад, когда Рекс привлек ее к себе в танце в благоухающем тепле казино. А теперь в чистом и холодном, как лед, воздухе высоко над землей она подумала: «В жизни нет ничего, кроме любви и полета. Любовь и полет!»

Это было так, словно слушаешь сладостное пение. Голос достигает высшей ноты, он настолько прекрасен и радостен, что изумленному слушателю становится почти невыносимо из-за этой сладкой муки. Вот он, предел желаний! Лучшего быть не может. Но голос взлетает еще выше, разрывая пределы возможного и даруя восхищенному сердцу еще больше радости и трепетного восторга.

Ночь неуловимо менялась. Раннее утро окрашивало небо в цвета верхнего оперения голубя. Затем на востоке появилась бледно-желтая полоска. Луна сдвинулась вправо и оказалась позади. Но что это? Словно волны в лунном свете, впереди серебрится легкая небесно-голубая масса. Облака! Волнистые облака простирались повсюду, насколько охватывал взгляд!

— Видишь? — раздался голос в наушниках. — Я говорил, что мы сейчас на высоте восьми тысяч футов? Скоро пойдем на снижение. Тебе нравится полет?

— Рекс, Рекс! — только и смогла произнести восторженно Джой.

Она никогда не думала, что в небе можно чувствовать себя в полной безопасности, а воздух может быть таким надежным и прочным.

— Рекс!

— Слушаю.

— Похоже, мы парим, совсем как ястреб; или мы продвигаемся вперед?

Смех…

— Ну, не знаю, как ты назовешь это, но мы делаем намного больше семидесяти миль. Ты почувствуешь скорость, когда мы опустимся ниже. Я скажу тебе, когда выключу двигатель для посадки. К тому времени будет достаточно светло. Приблизительно через полчаса ты увидишь три сигнальных фонаря «молния». Смитсон обещал выставить их. Не беспокойся. Я здесь. Поспи, если хочешь…

Маленькая Джой с легким сердцем откинулась на спинку кресла. Конечно, все будет в порядке, раз он здесь!

Она не чувствовала, как самолет, накренясь, словно парус лодки от шквального ветра, пробивался сквозь серые облака.

Сквозь сон она слышала, как Рекс что-то говорил, но не смогла проснуться. Ей казалось, что потоки света медленно поднимаются, раскачиваются и летают вокруг нее, как чайки вокруг мачты корабля. Свет ускользал, исчезал. (Рекс кружил в поисках трех сигнальных огней.) Он заговорил с ней снова, включал и выключал свет, но она не реагировала.

Вдруг Джой ощутила, что ее тело стало легче; самолет резко терял высоту. Как непохоже это было на движение любой передвигающейся по земле машины!

— Сейчас, — сказал Рекс, и арфа зазвучала в другой тональности. Лицо Джой овеял легкий ветерок.

Спящая, сонная! Ее ресницы, казалось, прилипли к щекам. Она не была уверена, что видит рубиновые сигнальные огни наяву. Вдруг запахло терпкими травами Прованса, и Джой ощутила легкую вибрацию. Музыка арфы и стремительно набегавшая земля постепенно замерли…

— Вот мы и дома, — раздался голос Рекса не по телефону, а уже рядом с ней.

Не совсем проснувшаяся девушка скорее почувствовала, чем поняла, что самолет приземлился. Рекс поставил ногу на крыло, открыл дверцу кабины, снял шлем и помог Джой выйти. И она ощутила его надежную и сильную руку.

Он сказала

— Сейчас не время для бесед, верно? Поговорим обо всем завтра… А теперь горячего молока и спать.

И буквально через мгновение после этого, как показалось Джой, ее спина ощутила знакомую мягкость и уютность больших подушек мадам Жанны, она погрузилась в глубокий сон.

Глава двадцать шестая

БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Звезда лишь знает тайные пути,

Чтобы к источнику любви прийти,

Журчащему так далеко внизу у моря.

Абрахам Коули

Девять часов спустя, полдень! И вновь неистовые водопады солнца низвергались на залив, на полоску пляжа у «Монплезира». Все было ослепительно голубым и ослепительно золотым, как всегда. Берег пестрел всеми цветами радуги: палатки, столики под тентами, коричневые от загара тела, купальные костюмы.

Здесь были пляжные наряды на любой вкус: двухцветные, полосатые, разноцветные, с поясами, с глубокими вырезами — парижские тщательно продуманные модели, все виды платков, шапочек, туфель, чулок, подвязок, пестрых букетиков цветов, которые целиком поглощали внимание, не давая возможности заметить фундаментальные недостатки фигуры, и австрийский несокрушимый минимум, позволяющий продемонстрировать естественные достоинства, — все было здесь представлено. Ежедневно в одно и то же время приходили продавцы воздушных шаров, сигарет, русских сладостей. Все те же группы спортсменов делали все те же упражнения. Все так же оживляли пляжную жизнь маленькие дети, более здоровые, более очаровательные и более серьезные, чем взрослые. Те же самые компании молодых людей, куда более тщеславных, чем любые женщины, и стайки девушек, куда более шумных, чем любые парни. Все национальности, народности, расы.

Короче говоря, все та же нескончаемая суета и толкучка.

Всего лишь один ярд мерцающего как слюда песка отделял эту пляжную суету от ленивой, не подверженной действию приливов и отливов зыби, где теплое Средиземное море касалось белыми пенными губами своего берега. А дальше на целые ярды даже воду трудно было разглядеть из-за несметного количества качающихся голов (в шапочках и без них, от рыжих англосаксов до иссиня-черных аргентинцев), из-за плывущих тел, из-за множества рук, шлепающих по воде, бросающих цветные мячи. А еще дальше в заливе группы пловцов сталкивали друг друга с качающихся плотов.

Как мало свободного места на этом побережье, излучающем радость! В сущности, только одно — на самом верху вышки для прыжков в воду. Именно здесь виднелась сейчас одинокая фигура нимфы. Она темным контуром вырисовывалась на фоне пылающего неба.

Снизу донесся призывный голос:

— Джой! Подожди меня.

Пловец, окликнувший ее, был на полпути к вышке. Мощными и быстрыми взмахами рук он вскоре достиг вышки, вскарабкался по лестнице и оказался рядом с нимфой, готовящейся к прыжку.

Получилась эффектная современная рекламная пара, двое парили между небом и морем. Море, пляж, орлиный утес с двумя стройными фигурами на фоне ослепительно голубого неба. Казалось, тысячи чужих взглядов были устремлены в их сторону.

— Смотри! Вон на вышке два ныряльщика!

— О, это доктор и тетя Туту!

— Это, наверное, какой-нибудь актер?

— Неприлично вот так выставлять себя на обозрение.

— Эта девушка — одна из красавиц купальщиц Мак-Сеннет. Разве ты не видел ее в кинофильмах?

— Приехала в Ниццу сниматься в фильме.

— Какой вздор!.. Всего лишь английский доктор и его жена… Приятельница Джеффри… Летающий доктор и его жена.

— Кажется, они сейчас прыгнут в воду?

— О, послушай этого кота Френсиса! Он ненавидит любого, кто может затмить его… Все эти эксперты обожают позировать…

Рекс Траверс послал Джой улыбку, смысл которой был понятен всему миру, и облокотился мокрыми сильными руками о перила. Внизу пестрела мозаика людских тел.

— Я подумал, — проговорил он (солнце слепило глаза, и он не отводил их от ее купальника змеиной расцветки, плотно облегавшего фигуру. «Ева с кожей и грацией змеи», — сказал бы Джеффри Форд. Но Рекс Траверс выразился иначе). — Я искал тебя дома утром. Ты сбежала во второй раз, не так ли?

— Вовсе нет, — ответила Джой, отворачиваясь и глядя на плот, с которого прыгали, крича, как морские чайки над брошенным сухарем, приятели Персиваля Артура. Самого его здесь не было. Он спал в «Монплезире»; лишь на рассвете, с возвращением взрослых, обретя покой. Голосом секретарши Джой добавила: — Ты не возражал, когда я уходила, вот я и подумала, что не нужна тебе.

— Не нужна? — отозвался Рекс. — А зачем ты позаботилась о моих плавках и забралась на самую высокую вышку?

Его слова волновали и тревожили Джой. Хотелось броситься в воду и плыть прочь от этого огромного молочно-белого существа. И хотелось остаться на обжигающем ступни деревянном помосте и слушать его еще и еще. Рекс улыбнулся, словно все понял. («Ах, скотина», — подумала она с обожанием.) Ее руки теребили завязки зеленой купальной шапочки, а он ласкал взглядом ее округлости, пожирал глазами абрис пухлого рта, которого никогда не касался губами. Змеиный рисунок затрепетал на груди Джой, и она поспешно сказала:

— Пойду искупаюсь.

— Подожди, — мягко произнес Рекс, и она замерла. — Я не нравлюсь тебе? До сих пор? Уже нет, правда, дорогая? Джой, я хотел бы обсудить с тобой наш комичный брак… Как ты думаешь, ему с самого начала было суждено так завершиться? Я уверен…