Фиктивный брак

Ее голубые глаза критически блуждали по коричневым от солнца телам, минимально прикрытым купальными костюмами, расцветившими мыс этой неожиданной выставкой всякого рода красот. — Он совершенно черный, все лето на пляже смазывал себя кремом и жарился на солнце до одурения, пока не превратился в настоящего индейца. Он гораздо темнее любого из тех, кого сейчас разглядывает жюри. Но что касается меня, я не поддерживаю этого культа медных, красных, коричневых ног и бюстов, уж извините! Грудные клетки из орехового дерева… Это явный перебор…

— А у мужчин, Альберта, — возразил ее брат, — все это спортивно, красиво, гигиенично. В женщинах тоже появляется изюминка… Да… Посмотри на девушку в белой кепке, она — скандинавка, но про нее можно сказать — Жозефина Бекер! — о, очень жаль, по-моему. Что может быть красивее женщины с алебастровым телом?.. А почему смеется миссис Траверс?

— Прошу прощения. Я смеюсь только потому, что в данном случае не говорят «труп».

Граф смущенно улыбнулся, выражая этим, что он никогда не будет знать наверняка, какие слова англичане употребляют и когда. Его сестра продолжала говорить о том, что, по ее мнению, мужчина красив тогда, когда у него белая, лишь слегка загорелая кожа, примерно абрикосового цвета — скажем, как у доктора Траверса. Несомненно, мадам Траверс согласится с ней?

— Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь об этом задумывалась, — ответила Джой спокойно. (Но в ее памяти промелькнул случай, когда Рекс Траверс вышел достаточно рано, чтобы искупаться с племянником и с ней; в своем темно-голубом купальном костюме он выглядел довольно светлым. У него была гладкая, атласная, бледная кожа, которая слегка покрывается веснушками, но редко загорает или шелушится.)

Неожиданно она поймала на себе дружелюбный, внимательный взгляд голубых бретонских глаз. Джой нравилась эта маленькая баронесса, нравилось расхаживать повсюду с этими симпатичными, дружески расположенными к ней сестрой и братом. Но почему Альберта часто бросала на нее удивленные, проницательные, задумчивые взгляды, как будто видела вещи, о которых большинство людей и не подозревало? Без всякой причины под нежной кожей Джой разгорался мягкий и легкий румянец. Она отвернулась, и ее маленькая французская подружка внутренне хихикнула: «La vraieprude Anglaise[10] — Молчаливо добавив: — Что я говорила Жану о ней? Она разрешила мужу поцеловать себя в щечку, и только!»

Вскоре трио встретило знакомых, среди которых были миссис Форд в сопровождении англо-индийского полковника и Джеффри. Они вместе пили прохладительные напитки в веселой обстановке коктейля на окруженной олеандрами террасе. Маленькие столики под тентами оранжевого и кремового цвета, ритмичная танцевальная музыка, оживленные лица и суетящиеся официанты — в данном случае видимые.

— Вы не торопитесь домой, миссис Траверс? — спросил полковник Хей-Молине, заметив, как она отстукивает ритм своей белой туфелькой, словно привстав на цыпочки перед полетом. — В котором часу вы обедаете? Ну, сегодня можно и опоздать.

— В течение первых шести недель любого брака, — добавила с приторной застенчивостью баронесса Альберта, — любая жена может делать все, что ей заблагорассудится, с любым мужем.

— Мужчины как дети. Любая женщина может делать с ними все, что захочет, при условии, что они не ее собственные! — заключил автор «Ловушки».

Джой опоздала на обед и не без удовольствия рассказывала о событиях дня, особенно про коктейль с Фордами, невозмутимому незнакомцу в смокинге, сидевшему на месте мужа.

А Рекс Траверс из-за огромной зеленой вазы с фруктами на другом конце стола (или планеты) просто сказал на это:

— В самом деле?

Джой вдруг вспомнила, как однажды, еще учась в школе, она призналась своей закадычной подруге: «Очень надеюсь, что мой муж не будут говорить: „В самом деле?“ Пусть лучше бьет!»

Рекс Траверс добавил (все еще с другого конца планеты), что рад тому, как хорошо Джой провела день.

Занавес был опущен. За ним остался несчастный влюбленный, стиснувший зубы над призрачным счетом, предъявленным ему этим зловещим невидимым официантом.

Теперь Траверс должен был платить за свою безграничную уверенность в Джой, ведь он принимал ее капитуляцию как нечто само собой разумеющееся, платить своим существованием в этом Гадесе неизвестности и неопределенности.

Ни в чем нельзя быть уверенным.

Ему не разрешалось знать о предыдущей помолвке Джой больше того, что она была помолвлена и с кем была помолвлена.

«Форд — длинный, веретенообразный, — подумал Рекс, сохраняя верность выбранному эпитету, который казался ему точным. И вот появился этот Форд, а Рекс не в состоянии понять, случайно или нет. — Несомненно, половина праздного Лондона стекалась сюда через всю Францию на голубом поезде или автомашинах на эти недавно ставшие фешенебельными южные летние курорты, где каждый продолжал делать, носить, говорить все то же; но не явился ли этот веретенообразный тип для того, чтобы увидеть Джой? Правда, в „Монплезире“ он много и красноречиво говорил о своем желании поискать виллу для себя здесь, на Ривьере, подобно другим английским писателям. И все же не ради ли Джой оказался он здесь?

Знала ли она о его приезде? А ее манера поведения в присутствии этого позера? Волнение, напряженная веселость, неестественность и эти по-детски наивные и вызывающие слова: «Ничего романтического в нашем соглашении с мужем нет!» Как объяснить все эти эксцессы?» Если бы он был точно уверен, что Джой вернулась к своей первой привязанности и горько сожалеет о шаге, который она сделала, согласившись на этот символический брак, тогда что ж! Рекс понял бы, на каком он свете. Пусть не ясны еще последующие действия, но, по крайней мере, он видел бы свои перспективы.

Но Траверс не знал, на каком он свете.

— Останься со мной! — проворковала Джой мягко, ласково, просяще, когда они встали из-за стола. Рекс обернулся:

— Что ты сказала?

— Я попросила Роя остаться со мной, — объяснила мисс Харрисон. — Тебе он не нужен в твоем кабинете, не так ли?

— Конечно, — ответил доктор Траверс от двери (с другого конца планеты).

Бросив на нее лишь один быстрый взгляд, когда она наклонилась погладить благородную голову собаки, он подумал, что не все еще потеряно, Джой может вернуться и отдать предпочтение ему, Рексу, перед этим веретенообразным писакой. Может быть, она его поддразнивает? Маленький смазливый дьяволенок! А если нет?

Были симптомы и того и другого. Могло ли что-нибудь еще так сводить с ума?

«Единственное, — подумал он, закрывая дверь своего кабинета, — единственное, что остается, — это ждать и смотреть, сохранять благоразумие и спокойствие».

Рекс все это успешно выполнял до среды, когда компания Форда договорилась пойти потанцевать в казино.

Глава семнадцатая

ЛЮБИМАЯ СКОТИНА

B то утро Траверсы впервые после свадьбы решили обсудить свои семейные отношения. Вышло это непреднамеренно.

Джой, вместо того чтобы пойти купаться с Перси-валем Артуром и его друзьями к скалам, где планки, кольца, лестницы и трапеции маняще раскачивались над прозрачными водами, предпочла провести солнечное утро дома (Траверс также уединился в кабинете со своим писанием) и занять себя домашними делами, которые с таким же успехом могла выполнить и прислуга. В «Монплезир» в огромной французской корзине два почти неразличимых мальчика доставили из стирки белье. Джой начала его разбирать. Прежде всего собственные вещи. Она торжественно стала разворачивать хрустящую тонкую оберточную бумагу и вынимать хрупкие деревянные плечики со своими вещами, упакованными так красиво, словно они не вернулись из прачечной, а были присланы из самых роскошных магазинов на Круазетт.

Ее приданое… Джой решительно закрыла дверцы шкафа со всей этой ненужной очаровательностью и поднялась к Персивалю Артуру, в его полную беспорядка комнату на верхнем этаже. Здесь она аккуратно сложила в стопку свежее белье, пять нижних рубашек, несколько пар пестрых носков самого плохого итальянского вкуса, яркую спортивную майку и пару грубых белых носовых платков — по-видимому, все, что осталось от трех дюжин (на многих из них стояли фамилии учеников Мьюборо), которые появились во Франции вместе с Персивалем Артуром Фитцроем. Что мальчишки делают со своими носовыми платками, которые им покупают в неимоверных количествах, остается маленькой мужской тайной.

«Мужчины приходят и уходят, а домашнее хозяйство вечно, — философствовала глубоко страдающая маленькая хозяйка виллы. — Может быть, поэтому брак продолжается, несмотря на теории Джеффри. Женщины привыкли терпеть любого мужа ради благополучия семьи и своего дома… как сейчас они терпят ради хорошей машины… Наверное, было бы меньше несчастных жен, если бы они любили домашнюю работу. Полюбуйтесь!»

Она стала распутывать ремни, валявшиеся на полу. «Будет ли у мальчика к тому времени, когда ему исполнится тридцать три, привычка к порядку, как у Рекса, вещи которого не валяются, где попало, а разложены по полочкам, каждая на своем месте. Или только Рекс способен тщательно ухаживать за своей одеждой, как муравей или пчела, и поэтому в других вопросах он — бессовестное животное?»

Прижимая к груди стопку выстиранного белья Рекса, она медленно направилась в спальню своего бессовестного животного.

На самом деле это была гардеробная, обставленная очень просто: когда убрали кружева и орнаменты мадам Жанны, там остались только односпальная кровать, шкаф, стулья, два маленьких столика и комод, ослепительно сверкающие эмалевой краской, Ее мужскую атмосферу, составленную из запахов бумажника из свиной кожи, табака, лосьона и бледно-лиловой палочки мыла для бритья, заглушило и наполнило собой легкое дуновение духов «Ночью». Гардеробная была почти вполовину меньше вольера с купидонами, который теперь стал комнатой мадам Траверс. Сообщение между ними осуществлялось при помощи белых раздвижных дверей.

Перед этими дверьми со своей стороны Джой установила шезлонг мадам Жанны, скопированный с того, что на картине, изображающей мадам Рекамье (с добавлением купидонов). К тем же дверям со своей стороны Рекс приставил столик с портретом бабушки Траверс в рамке; на него доктор еженощно выворачивал содержимое своих карманов: кисет с табаком, брелок с ключами, карманный термометр и прочую мелочь.

Таким образом, единственным входом в эти комнаты оставался путь через гостиную. Именно через гостиную вошел сейчас Реке раскованной походкой человека, который думает, что он один. При виде фигуры в теннисном платье нежно-розового цвета, стоявшей перед комодом спиной к нему, он замер. В зеркале отражалось ее лицо, ее округлая, покрытая персиковым загаром рука, прижимающая к мягкой груди тугую стопку мужских белых сорочек к вечернему костюму. Рекс Траверс никогда не видел ничего более женственного, чем ее появление в этой сугубо мужской обстановке. Контраст привлек и потряс его, вызвав желания, которые, увы, невозможно было осуществить. Ведь речь шла о том, чтобы вырвать у нее стопку белья, отшвырнуть куда-нибудь подальше, схватить ее руки, поднять, обвить ими свою шею и таким образом захватить ее в плен! Однако, по логике… ведь она была его женой! В его комнате!.. Отвратительная ситуация.

— Извини, — сказал он беззаботно, — я не знал, что ты здесь, Джой.

— Я просто убираю твои выстиранные вещи! — воскликнула она с той же беззаботностью.

— Я пришел за книгой. — Он нашел ее; какой-то научный трактат о «Предупреждении материнской смертности», над которым сосредоточенно думал прошлой ночью, когда не мог уснуть.

Там, в этой залитой солнцем комнате, они смотрели в лицо друг другу — пара, казалось, созданная друг для друга; идеальная пара в глазах простодушных. Крупный, мускулистый англичанин, потерявший задумчивую привлекательность отрочества, но получивший взамен в конце солнечного расцвета юности девушку, все еще остающуюся нераспустившимся цветком.

Из противоположных концов комнаты они смотрели в лицо друг другу так беззаботно, открыто, словно он постоянно встречал ее в своей спальне, деловито хлопочущую, восхитительно хорошенькую… Рекс спрашивал себя, слышала ли девушка что-нибудь о Тантале.

А она говорила в это время легко и беспечно:

— Я поменяла прачечную; невестка Мелани делает это гораздо лучше и дешевле, чем те идиоты, которые в первую неделю нашего приезда крахмалили твои мягкие воротнички, как доску. Смотри, правда, хорошо?

— Прекрасно, — произнес Рекс, внимательно рассматривая предмет одежды, который она бережно приподняла с подушки. Это был один из его льняных белых халатов; идеально выстиранный, свежий, как только что сорванная гардения, отутюженный, он сохранил очертания плеч и спины владельца, так что даже пустой казался Джой частью Рекса. Она вешала халат в шкаф, а он смотрел на ее нежное, кроткое личико с дежурной улыбкой. Замаскированное, непроницаемое.

О чем она думала? Он не знал. Он ничего не знал! Может быть, она идеальная «миссис Ролинз» из рекламы, которая не думает ни о чем, кроме крахмала Робина и тому подобных забот, связанных со стиркой? Или она пребывает в мечтах об этом веретенообразном Форде? Он ничего не знает! Мучительное раздражение поднялось в нем, и голосом доктора Траверса, обращающегося к своему секретарю мисс Харрисон, он сказал, что ей не следует заниматься этой утомительной работой.

— Мери делала это на Харли-стрит вполне сносно.

— Да! — воскликнула Джой. — На Харли-стрит! Но здесь — тебе не кажется? — твои пациенты сочли бы естественным то, что я занимаюсь сортировкой твоего выстиранного белья, слежу за твоей перепиской и так далее.

Это послужило толчком для дальнейшего. Поезд тронулся и набирал скорость. Представьте себе напряженность и взвинченность этих людей, привлекательных, здравомыслящих, честных, благородных, горячо любящих друг друга, состоящих в законном браке, но разделенных невидимым барьером, более прочным, чем белая дверь его спальни, где они сейчас пикировались.

Тяжелый занавес заколыхался перед глазами Рекса. Он начал очень спокойно:

— Если ты не против, я хотел бы поговорить о вчерашнем приеме… Когда у нас были сестры Симпетт и другие.

— Ты имеешь в виду Фордов?

Эта фамилия словно висела в воздухе и вот теперь материализовалась. Однако, произнесенная вслух, сможет ли она наконец избавить Рекса от испепеляющей душу ревности? Джой, трепеща и сдерживая нервную дрожь, продолжала:

— Я предупреждала тебя перед уходом, что собираются прийти мои друзья Форды, и ты обещал вернуться пораньше и познакомиться с ними.

— Ну, что ж, ведь я вернулся!

Его глубоко посаженные голубые глаза могли излучать тепло, как Средиземное море в августе, а могли обдавать холодом Темзы в неприветливом английском июне. Упав духом, оцепенев, Джой поспешно прибавила:

— Да, но ты говорил, что будешь рад познакомиться с Джеффри Фордом, поэтому я не подумала, что ты станешь сердиться.

— С чего ты вообразила, будто я сержусь?

Прозвучал вопрос, на который сбитая с толку, смущенная Джой не нашла ответа. Тишина. Аккуратно повесив халат в гардероб, она склонилась над стопкой отглаженных, сверкающих белизной рубашек к вечернему костюму и принялась старательно перекладывать их с кровати в глубокий выдвижной ящик.

Тут в напряженную тишину комнаты через открытое окно ворвались из кухни энергичный звук венчика для сбивания яиц и голос Мелани:

Это было всего лишь мгновенье безумства,

Это был лишь простой поцелуй…

Рекс вскинул голову, прислушался, но вопрос: «Разве этой женщине не говорили, чтобы она не пела?» — так и не сорвался с его губ.

— Я ее предупреждала, — немедленно откликнулась Джой. — Она обещала петь за работой и только тогда, когда никого больше нет дома. Она уверена, что ты ушел на вызовы, а я на пляже…

Голос Мелани звонко, радостно выводил незнакомую им песенку:

Как вишня, вспыхнула она

от поцелуя, как от крепкого вина.

Мы с нею пили бокал любви без тоста —

так просто!

Взвившись, он вновь разлился мягким, напевным «облигато»…

Рекс продолжал любезно, но отчужденно, так, как говорят с секретарем:

— Пожалуйста, не думай, что у меня было хоть малейшее возражение против того, чтобы Форды пришли навестить тебя.

Он стоял, подпирая широким плечом дверной косяк своей спальни. Джой покончила с рубашками и занялась укладыванием носков. Он чувствовал, как внутри снова разгорается огонь неприязни, ведь она даже не взглянула в его сторону. Он подумал: «Не остается иного пути, как стать жестче, грубее… она напрашивается на это». Его голос стал язвительным.

— Неужели ты думала, что — ну, что я, словом, я не знал о твоей помолвке с Фордом? Между прочим, могу ли я поинтересоваться (это прозвучало так, словно он не надеялся услышать ответ), как долго это продолжалось?

— Шесть, нет, четыре месяца, — проговорила Джой, вдруг осознавшая, какую незначительную часть ее жизни это занимало.

— И, должно быть, задолго до того, как состоялось наше соглашение?

— Я отослала обратно кольцо Джеффри Форда утром того дня, когда ты — я — мы…

— Действительно, — отозвался Рекс Траверс слегка ироничным тоном, а перед его мысленным взором возникло маленькое, напряженно поднятое к нему лицо девушки в тот момент, когда неестественно тихим голосом она сказала: «Доктор Траверс, почему бы вам не жениться на мне?»

И вдруг швырнуть его теперь под ноги молодого Форда? Вернуть свою первую любовь? Несомненно. Да!

Одному Богу известно, сколько браков кончается разочарованием, но в его браке с самого начала не было ни малейшей радости, ни малейшего очарования — ведь он не настоящий.

И вот теперь Форд вернулся, очевидно, все еще влюбленный. Разве не видел Рекс его взгляда?

Негодование, мучительное и растущее, помогло Рексу сохранить ту ноту слабого иронического удивления, которую Джой трудно было выдержать.

— Из-за того, что Форды случайно оказались здесь и совершенно естественно захотели навестить тебя, ты подумала, будто я сержусь? Какая нелепая мысль. Может быть, ты ожидала, что я буду возражать против танцев с ними в казино?

Каким бы бальзамом на ее душу стало его возражение! Но он не возражал… Безнадежно. Мелани внизу продолжала свою песню о вечной любви. Джой подумала: «Если бы она заглянула случайно сюда, то вообразила бы, что это — ссора любовников, между тем любовью здесь и пахнет!» Но сказала тихо:

— Мы же все идем, не правда ли?

— Конечно, ведь мы договорились. Форды, граф, его сестра и мы.

(Уж не думает ли Джой, что Рекс откажется пойти танцевать? Он собирался идти, о, дорогая, да! Он также собирался танцевать с Джой, к тому же большую часть времени. Он принял окончательное решение.)

— Но, пожалуйста, выкинь из своей головы мысль, что я могу быть против, — попросил он ее вкрадчивым голосом. — При данных обстоятельствах ты навряд ли ждешь от меня исполнения роли Отелло?

Каждый слог произнесенного, особенно те, которые составляли слово «обстоятельства», были подобны ножу, вонзающемуся в Джой. «Об-сто-я-тель-ства!» Да. Он хотел напомнить ей о соглашении и о том, как и почему она вообще оказалась здесь, и столь мало было у нее надежды возбудить чувство ревности у Рекса, какое бывает у любовников, часто испытывающих подобные муки. В глубине души она выкрикнула: «Не говори со мной так, Рекс, не надо! Все что угодно, только не упрекай меня за неумение заставить тебя чувствовать влечение к себе! Не смейся надо мной за это, не забавляйся обстоятельствами!» Но высказать подобное невозможно.

Весело повторяя:

— Отелло? Отелло? Но такая ситуация никак не связана с нашим соглашением, — Джой открыла ящик для носков. Вытащила небольшой узелок из черного шелка. Развернула его и сказала механически: — Странный носок.

И на какой-то момент нарастающая ссора отошла на второй план.

Разворачивая носок, чтобы увидеть на нем метку, она обнаружила, что метка отсутствует и что это вообще не мужской носок. Им оказался женский длинный чулок из удивительно тонкого черного шелка. При виде его Рекс воскликнул с промелькнувшей кроткой улыбкой:

— Так вот куда он запропастился! Давно не видел его.

Он взял чулок, подержал, повернулся к Джой и сказал совсем иным тоном, мягко, торопливо, виновато, будто обязан был объясниться с ней по данному поводу, а никакой ссоры до этого вообще не было.

— Это — талисман. Считается, что он приносит счастье, если его носить при себе постоянно целый год во время войны. Его дала мне девушка, которую я знал раньше, перед моим отъездом. Я привык летать с ним, обмотав вокруг шеи.

И он бросил на свою мнимую жену быстрый взгляд с призывом и мольбой. Для него это означало одно: она должна знать правду, но не должна думать, что нечто большее и неизбежное вошло в его жизнь до их брака, и так слишком похожего на фарс! Спустя мгновение он подумал: «Но если я ей небезразличен, выразит ли она удивление, что я храню подобную вещь так долго?» Вслух он добавил:

— Старая история!

— Я вижу, — ответила Джой просто. — Это не те чулки, которые сейчас носят. Кроме того, если ты так говоришь…

Ему поверили, но очевидно, что девушку это, так или иначе, не трогало. И на самом деле обнаружение старого, подаренного на память талисмана значило для Джой не больше, чем какая-то заурядная вещь, отданная в стирку и потерянная где-то в Монрепо. Сохранилась еще редкая порода женщин, которые мучаются безвозвратно утерянным прошлым. Вчерашним днем. Для молодой, энергичной, деятельной Джой жизненно важным, существенным был день сегодняшний. Этого не понимал, но инстинктивно чувствовал Рекс. Вмиг сердце его упало, похолодело, ожесточилось внутри, поскольку он был не в состоянии высечь искру ревности в этой девушке. Теперь он понимал, в какой части планеты находится… Смяв чулок, он швырнул его обратно на дно ящика. Бесполезно… Ревнивое негодование росло и росло. Бесполезно…

Лучше бы он вышел и оставил ее одну. Но он не мог этого сделать. До чего же чертовски соблазнительно она выглядела. И нечего было сказать, и вроде разговор следовало продолжить.

— Между прочим, есть дело, о котором я хотел бы с тобой поговорить. — Он вернулся к самому началу, но теперь высказывался тоном учтивого незнакомца. («Да, это опять доктор Траверс», — подумала Джой. Она не знала, что больше ненавидела: то ли его иронию, то ли его вежливость.) — Речь идет всего-навсего о том, что вряд ли было достаточно благоразумным с твоей стороны говорить во вторник о наших отношениях и о договоренности, существующей между нами, это касается твоих обязанностей секретаря.

Джой подняла брови над широко раскрытыми и недоверчивыми глазами.

— Ты думаешь, это имело какое-то значение? Мой разговор о жалованье? Я более чем уверена, что никто из присутствующих не обратил на это внимания и вряд ли догадался о другом нашем соглашении.

— Прекрасно. И все же я тебя прошу, как просил когда-то раньше, не давать повода другим заподозрить в наших отношениях нечто странное. Ведь они легко могут догадаться и об условиях, и о соглашении. Иногда кажется, что ты нарочно хочешь, чтобы у Симпетт и прочих создалось впечатление, будто…

— Я не хочу, чтобы у кого бы то ни было создалось какое-то впечатление! Я хочу только одного… — (Она имела в виду покой, она подразумевала возможность уйти куда-то, чтобы собраться с мыслями, овладеть собой.) Обведя взглядом уютную мужскую комнату, Джой устремила свой беспомощный взор от одной двери со столом и портретом его матери в серебряной рамке к другой, возле которой стоял, прислонившись плечом, Рекс. Она воскликнула: — Не похоже на то, что я получу желаемое! — Что же это?

Теперь Рекс, не до конца поняв смысл фразы, получил искру возвращающейся надежды. Он воспринимал ее фразу как мужчина.

Ведь была та ночь, когда она застыла, как греющаяся на солнце красотка с картины, прильнув к его плечу, после того, как он поцеловал ее с пожеланием доброй ночи. Его плечо, его рука, казалось, все еще хранили это прикосновение! И был день, когда она оглянулась на него. Что-то особенное промелькнуло в прикосновении, во взгляде, оно, несомненно, витало даже сейчас в этой комнате. Разве не так?

Рекс быстро выпрямился, расправил спину, готовый сказать ей: «Если ты имеешь в виду меня, то я был твоим полностью все эти недели!» Жаль, что он не сказал этого вместо робкого, неискреннего:

— Джой! Что ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы мы оставались друзьями?..

Друзьями? Что за каменные слова бросают этому пылкому сердцу, так изголодавшемуся по любви и нежности. Оскорбленная, Джой воскликнула:

— Друзьями! Нет. Все, чего бы мне хотелось, — это моя свобода!

И звук произнесенного слова потряс ее как выстрел. ЕЕ свобода… Она ли это сказала? Джой взглянула на Рекса. Он был также крайне поражен и совершенно застигнут врасплох. В этой дуэли она, по крайней мере, выиграла одно очко — наконец-то он был удивлен, touche![11] Да! Дерзкое девчоночье удовлетворение сорвалось с уст и заискрилось в ее ясных глазах…

Теперь Рекс уловил это. Смеется над ним? Разыгрывает его, в конце концов? Издевается за то, что он настолько глуп, представив, будто она предлагает перемирие! Смеется?

(Если бы граф, друг Траверса, мог увидеть его сейчас хотя бы мельком, в тот момент, когда Рекс смотрел на свою жену, француз изменил бы свое мнение, что англосаксы отвергают жестокость в отношениях с женщинами!)

Джой ощутила на себе голубой пристальный взгляд и, задыхаясь, прочла таившуюся в нем угрозу. «Он готов схватить и ударить меня…»

Она была права: никогда еще за все свои тридцать три года деятельной жизни этот человек не был так зол. В нем горело страстное желание схватить эту дерзкую девчонку за плечи и встряхнуть ее так крепко, как она того заслуживала за свое пренебрежение мужчиной, а затем держать ее, не отпуская, а если отпустить, то только после поцелуев и… Грубые ласки могли бы научить ее не играть с огнем и не будить в мужчине зверя.

Джой, дрожа, смотрела в эти немигающие голубые гипнотизирующие глаза. «С его характером, раздражительностью, чувством мести да и просто со злости он, кажется, способен… поцеловать меня…»

И в то мгновение, когда Джой стояла, и напуганная, и радостная одновременно, более того, взволнованная, заинтригованная, трепещущая, она почти чувствовала, как ее рот захватывает, накрывает и болезненно придавливает этот нематериализованный поцелуй. Однако кто последует за чувствами влюбленной девушки, колеблющейся между желанием ласки и отвращением к форме ее проявления? Вот тогда Джой вновь вспыхнула от гнева, протестуя самым неистовым, самым яростным образом вслух:

— А теперь ты дашь мне возможность покинуть комнату? Что ты встал там в дверях?

Только тогда Рекс осознал, что действительно стоит в дверях, опираясь плечом о косяк и загораживая проход. Он мгновенно отодвинулся, приходя в себя и понимая, что есть вещи, которых не сделает ни один англичанин (как бы девушка ни заслуживала их и сколько бы современный француз, итальянец или испанец ни улыбался и ни пожимал плечами в недоумении).

— Прошу прощения, — быстро и холодно сказал Рекс Траверс, открывая дверь. — Я не заметил, что стою у тебя на пути.

Он шагнул в сторону, и Джой почувствовала, что вся дрожит, подходя к двери, китайская круглая ручка которой, разукрашенная и позолоченная, ощущалась ее разгоряченно-влажной маленькой ладонью как кусочек льда. Она чувствовала, как трепещет ее сердце, словно маленькая птичка, накрытая носовым платком. Джой распахнула дверь, затем, как это уже было однажды, почувствовала на себе его взгляд, заставивший настолько уверенно повернуть назад ее голову, будто сильные пальцы держали девушку за затылок. Наполовину в панике, наполовину в восхищении, она обернулась, чтобы взглянуть на Рекса, готового заключить ее в свои объятия и дать, таким образом, возможность все разъяснить, изменить, исправить?.. Нет. О, нет! Рекс опять превратился в камень и, что еще хуже, снова стал учтивым, обходительным, собранным, предупредительным — настоящим доктором Траверсом, когда произнес:

— Я понял, что ты говорила, только сейчас. Очень хорошо. К сожалению, у меня назначена встреча в двенадцать. — Он взглянул на часы. — Сейчас без четверти. Затем, боюсь, что весь день буду занят, освобожусь достаточно поздно. Вечером должны быть танцы, не так ли?

— Да.

— В таком случае, мы навряд ли сможем пойти на них сегодня. Но я обдумаю, что лучше сделать, какие формальности соблюсти… Мы обсудим это позже.

«Это? Что он имел в виду?.. Да. Без сомнения, ее свободу. Ну что ж, она сама напросилась».

— Спасибо…

Джой была слишком огорчена, чтобы произнести нечто иное. Взяв забытую стопку чистых носовых платков Рекса, механически уложила их в ящик и, прежде чем поспешно выйти, закрыв за собой дверь, остановилась в этом розоватом, золотистом, цветастом салоне. Ее сердце, словно птичка под носовым платком, все еще трепетало под шелковым платьем с возрастающей частотой, ее маленькие кулачки были прижаты к губам, глаза смотрели в никуда и ничего не видели.

Что? Что она сделала сейчас? Позволила обожаемому животному поверить, что просила для себя свободы? Все существо Джой, казалось, выражало страстный протест: «Но я никогда не желала становиться свободной от него!»

В Рексе, находившемся по другую сторону двери, также с колотящимся сердцем и ничего не видящим взглядом, шумно протестовали два голоса.

Один говорил: «Ну что ж, ничего не поделаешь. Теперь все кончено. Надо дать возможность девушке пойти на танцы. Ведь, в конце концов, за исключением этого внешнего спектакля — ведения хозяйства, организации питания, уборки и стирки, а также указания миссис Траверс на визитной карточке, в свидетельстве о браке и паспорте, — ничто не связывает вас как супругов. Раз она так очевидно стремится к своей свободе, ты должен дать ей ее. Ведь ты цивилизованный человек, ты не можешь быть животным в отношении этого бедного ребенка».