– Я? – Ромуальд впился в Стабиньша взглядом. – Сделаю все, что смогу. Скажите только, что делать!
– Делать пока ничего не нужно, – вмешался Розниекс – Но попытайтесь рассказать нам все, что знаете. Это важно. Мы можем поговорить в другой комнате. – Розниекс бросил взгляд на секционный стол, где под белой простыней лежала покойная.
– Но я ничего не знаю. Все случилось до того неожиданно, так ужасно…
– Верно. Но часто человек и сам не подозревает, какие важные вещи есть в его, казалось бы, совсем простых показаниях.
Когда они перешли в другую комнату, Розниекс спросил:
– Вы знаете, куда направлялась ваша мать?
Ромуальд присел к столику, подпер подбородок ладонью.
– Она поехала в гости к подруге по работе. У нее вроде бы дача в Пиекрастес, в очень красивом месте.
– Так поздно? – невольно спросил Розниекс и тут же смолк. Вопрос мог показаться неоправданно двусмысленным.
Ромуальд насторожился.
– Да, и правда, странно. Но мать никогда не лгала мне.
– Верю. – Розниекс прошелся по комнате. – Имя, фамилию подруги мать не называла?
– Я не спрашивал.
– Может быть, адрес?
– Нет. Она обещала вернуться на следующий вечер. Я всегда верил ей.
Следователь некоторое время внимательно изучал висевшую на стене анатомическую карту человека, потом повернулся к юноше.
– Вы уже взрослый, Ромуальд. У матери могли быть и свои секреты, которыми ей… ну, скажем, не хотелось делиться с вами. У вас ведь есть такие секреты?
Ромуальд втрепенулся:
– Нет, это невозможно. Мама не такая. Она не встречалась ни с одним мужчиной.
– Вы относились к матери хотя и с любовью, но все же несколько эгоистически. – Розниекс старался говорить осторожно. – Почему у нее не могло быть и своей личной жизни? Почему она должна была жить только для вас? У вас ведь есть девушка, верно? Как ее зовут?
– Дана.
– Почему же у вашей матери не могло быть кого-то, с кем бы она… ну, дружила?
Ромуальд снова ушел в себя.
– Это разные вещи.
– Разные? Потому, что у нее были обязанности по отношению к вам, а у вас их не было? Она же была еще молодой и привлекательной женщиной.
– Н-не знаю… Но друга у нее не было. Я уверен. – В голосе Ромуальда на сей раз, однако, слышалось сомнение.
– Ну ладно, – сказал Розниекс. – Скажите, это был единственный раз, когда мать проводила где-то день, два или хотя бы вечера? – он направлял разговор по наиболее безопасной дороге.
– Вечерами иногда ходила с товарищами по работе в кино или театр. А выезжать не выезжала. Только в санаторий, лечиться.
– В санаторий? – повторил Розниекс. – Когда это было в последний раз?
– Прошлой осенью, – осторожно ответил Ромуальд.
– А писем после этого она не получала?
– Получала, – ответил Ромуальд еще осторожнее. – Но я их не читал. Думаю, что они были от подруги. – Юноша старался, насколько возможно было, защитить честь матери.
– Письма сохранились?
Ромуальд поколебался, но лгать не стал.
– Заперты в столе.
– Почему заперты?
– Это такой ящик – секретный. Мне с раннего детства было запрещено туда лазить.
– Ну вот, – сказал он, – а вы говорите, что у нее не было секретов.
– Это совсем другое. Я думаю, там у нее спрятано что-то, напоминающее о молодости – письма отца, сувениры. Альбом для стихов, может быть. Говорят, такое бывает у каждой женщины.
– Где ваш отец?
– Не знаю. Я его не помню. Мать разошлась с ним, когда я был еще маленьким. Мы о нем никогда не говорили. Мама считала, что он не заслуживал того, чтобы о нем помнили, – неохотно проговорил Ромуальд и умолк, закрыв лицо ладонями.
– Знаете что, Ромуальд, – словно не заметив этого, сказал Розниекс, – давайте попытаемся все вместе понять, к кому ваша мать поехала в Пиекрастес и какие дела там у нее были. Ни у кого из ее коллег нет дачи в Пиекрастес, это мы проверили.
– Как это нет? – Ромуальд выпрямился. – Не может быть!
– Вот мы и хотим разобраться в ее друзьях и знакомых, с кем она могла там встретиться.
– Ничего не понимаю, – глухо сказал юноша.
– Вы человек умный. Это несчастье может оказаться и случайным: ехал пьяный шофер или юнец, угнавший машину для развлечения. Но все же есть основания подозревать обдуманное преступление. И сразу возникает вопрос: кому было нужно, чтобы ваша мать умерла? Кому она мешала? Мы расследуем дело в двух направлениях: ищем машину, вернее – ее водителя, и одновременно – людей, знавших вашу мать и заинтересованных в ее смерти. И в этом вы можете нам помочь.
– Она была такая добрая! – воскликнул Ромуальд. – Никогда никому не делала зла.
– Верю. – Розниекс подошел к Ромуальду, присел рядом с ним. – Но это еще не значит, что она никому не мешала. Честность, порядочность, желание бороться со злом могут встать поперек дороги негодяям.
– Мама всегда была честной, и меня учила этому. Терпеть не могла неправды. За это… – Ромуальд умолк.
– Что ей за это сделали? – быстро спросил Розниекс.
– Насколько я знаю, были неприятности на работе.
– Вы знаете какие-то факты? Ромуальд помолчал, как видно, вспоминая.
– Точно я ничего не знаю, – пожал он плечами. – Но однажды слышал разговор…
– Это очень важно. Постарайтесь вспомнить, когда, где и какие разговоры вы слышали и кто разговаривал.
– Мать, взволнованная, сказала, что не может понять, как один-другой может за деньги продать душу дьяволу.
Следователь вынул из внутреннего кармана сложенный поперек бланк протокола и тщательно разгладил его ладонью.
– Попробуйте вспомнить, когда она сказала это.
– Это я слышал не раз, – медленно ответил юноша. – Но однажды… – он снова замолчал.
– Рассказывайте по порядку.
– В тот вечер я поссорился с Даной и вернулся домой рано. Тихо отпер дверь и прошел в свою комнату. Дверь ее комнаты была приоткрыта, у нее был гость. По голосу я узнал Зале – директоршу магазина, где работала мама. Сперва я не вслушивался. Но потом они заговорили громче, директорша сказала, что она не советует поднимать шум, матери это не касается и нечего ей в это дело лезть. Пусть мать зарубит на носу, – она так и сказала, – что в этом деле заинтересованы многие вышестоящие лица, и рикошетом – именно так она сказала – рикошетом все это ударит по матери. И что это – дружеское предупреждение.
Мама ответила: «Я не единственная, кому это известно».
«Это пусть будет моя забота. Как-нибудь справлюсь».
И Зале выбежала, хлопнув дверью. А мама сама себе с обидой сказала: «Есть же люди! За деньги родного отца с матерью продадут!» Увидела меня и испугалась: «Ты уже дома? Давно пришел?»
Розниекс старался не пропустить ни слова.
– Вы не поинтересовались причиной разговора?
– Я ничего не стал спрашивать. Мама о работе вообще не любила говорить, – сказал Ромуальд охрипшим голосом. Он словно бы сам пытался сейчас заново понять услышанные тогда слова.
– Вы хорошо запомнили этот разговор? – Розниекс продолжал писать.
– Да. Он показался мне необычным и запомнился.
– У вас хорошая память?
– Да. Особенно слуховая.
– Почему вы сразу не рассказали мне об этом разговоре? – спросил следователь, не отрывая глаз от бумаги.
– Не пришло в голову, что он может иметь отношение к этому.
– А теперь подумали так?
На шее Ромуальда набухла жилка, лицо покраснело, даже глаза налились кровью.
– Значит, это директорша! – проговорил он. – Подговорила какого-нибудь подонка…
– Не спешите! – Розниекс пожалел о своих словах.
– У нас нет никаких доказательств. Это лишь одно из многих предположений, которые предстоит проверить. Успокойтесь, прошу вас, и будем разговаривать дальше.
Ромуальд испытующе посмотрел на него.
– Одно из многих предположений? Сколько же вы думаете возиться с этим делом?
– Пока не найду преступника и не докажу его вину. – А если не найдете?
– Тогда решу, что не гожусь для этой профессии, и пойду работать официантом в ресторан. Там голова не особенно нужна, были бы руки и ноги, да и заработать можно неплохо.
– Так ли? – Ромуальд невесело усмехнулся. – По-моему, и официанту, чтобы хорошо заработать, надо уметь думать! – и смутившись, он отвернулся.
Розниекс возвратился к теме разговора:
– Вы не помните, когда именно произошел тот случай?
Ромуальд помолчал, вспоминая.
– В конце прошлого месяца. Незадолго до отпуска матери и… поездки.
– Так. А с какого числа начался отпуск?
– С двадцать четвертого сентября.
– Это вторник, кажется?
– Разговор произошел в пятницу вечером, теперь я вспомнил: мы с Даной договорились идти в театр, она опоздала и я продал билеты. Поэтому мы поссорились. Я помню, Дана сказала: ничего со мной не случилось бы, если бы я первое действие посмотрел с балкона. Она, мол, не могла найти ожерелье, какое подходило бы к голубой блузке, а без него никто на улицу не выходит.
Ромуальд заметно оживился, говорил охотней, понимая, что слова его могут пригодиться. Розниекс не хотел прерывать его.
– Скажите, этот ее отпуск был запланирован заранее?
– Нет. И правда, нет, как я сразу не подумал? – удивился Ромуальд. – Она собиралась в отпуск лишь в конце ноября. Ей обещали путевку в санаторий – и вдруг…
– И так неудачно использовала… В понедельник, уходя на работу, она говорила что-нибудь относительно отпуска?
– Нет. Сказала только в понедельник вечером, что с завтрашнего дня ей дали отпуск на несколько дней. Создалась такая ситуация.
– И еще один вопрос, – продолжал писать Розниекс: – когда она поехала в Пиекрастес, что у нее было с собой?
– С собой? Ничего. Как всегда.
– Дорожной сумки, например?
– Нет. Она же собиралась назавтра вернуться.
– Вы осмотрели одежду матери и прочие вещи. Ничего не пропало?
– Ничего.
– В тот вечер шел дождь?
– Да. У нее был зонтик.
– Где она его обычно носила?
– В сумочке. Зонтик складной. Да, вот сумочки я не видел.
– А вы уверены, что сумочку она брала с собой?
Ромуальд засомневался.
– Она всегда ее носила, там же были… – Ромуальд смутился. – Всякие женские мелочи.
– Деньги она взяла с собой?
– Кто же едет без денег? И еще дома нет ее служебного удостоверения и удостоверения дружинника.
– Одна из свидетельниц видела, что ваша мать, сойдя с поезда в Пиекрастес, вынула из сумочки зонтик, раскрыла и пошла. Но сумочки мы так и не нашли.
– Значит, ограбление!
– Пока это не подтверждается. – Следователь предупреждающе поднял руку, перевернул страницу и продолжал писать.
Дверь со скрипом отворилась, вошел Стабиньш.
– Ну кончили? – нетерпеливо спросил он. – Надо еще съездить в магазин, поговорить, позондировать почву. Иначе до вечера не справимся.
Розниекс писал быстро, мелкими, острыми буквами. Не поднимая головы, ответил:
– Поезжай один. Но зондируй осторожно: не исключено, что там неладно. А мы с Ромуальдом съездим к нему домой, он разрешит мне познакомиться с перепиской его матери.
В глазах Ромуальда были боль и непонимание.
IX
Взгляды продавщиц вонзились в спину и, казалось, пригвождали его к полу – так неотрывно за ним наблюдали Может быть, не стоило ехать в форме? Не было бы такого волнения. Хотя – чем больше тревоги, тем скорее кто нибудь может выдать себя. Улдис отворил дверь со старомодной табличкой «Директор». Расплывшаяся женщина напоминавшая подошедшее тесто, готовое переползти через край квашни, казалось, заполняла тесный кабинетик до отказа. Широкое накрашенное лицо с висящим двойным подбородком выражало уверенность в себе.
– Заходите! – проговорила она низким грудным голосом Подняла глаза и, увидев милицейскую форму, повторила куда любезнее: – Входите, прошу вас. Чем могу служить?
Улдис оценил ситуацию: «Здесь поговорить с работниками магазина не удастся. Директорша задавит любую откровенность. Да и если она выйдет, ничего не изменится. Подействует атмосфера кабинета и ее незримое присутствие».
Он постарался выглядеть как можно простодушнее.
– Я, видите ли, по делу вашей работницы Ольги Зиедкалнс. – Скрывать причину прихода не было смысла: это лишь удвоило бы интерес. – Вы знаете, наверное, что она погибла в автокатастрофе.
– Знаю, знаю, как же, – поспешно подтвердила директор. – Очень аккуратная была работница, положительная. Кто бы мог подумать! – свои чувства она выразила в глубоком вздохе.
Этот вздох и та интонация, с какой было произнесено слово «положительная», резанули слух Улдиса.
– Как это случилось? Расскажите! Товарищ Зиедкалнс была у нас передовым работником, ее портрет всегда был на доске Почета. Прекрасный человек.
Директор, видимо, пыталась втянуть Стабиньша в разговор, чтобы узнать как можно больше прежде, чем сама начнет говорить.
– Садитесь, пожалуйста! – Она указала на стул напротив стола. – Моя фамилия Зале. – И протянула руку с тщательно сделанным маникюром. – Бедная Оля! Расскажите, пожалуйста!
Однако такой поворот разговора не устраивал Стабиньша. Он еще не чувствовал себя достаточно вооруженным фактами. «Необходимо было перехватить инициативу, чтобы самому диктовать условия. Таким дамам нравятся галантные молодые люди, особенно глуповатые». Он скромно сел, сложил руки на груди.
– Печальный случай. Ее ночью переехала машина у станции Пиекрастес. Я хотел бы поговорить с работниками. В коллективе всегда знают многое о своих коллегах.
Директор глянула бегло, но внимательно, словно пытаясь понять, что же известно инспектору.
– Разве водителя не поймали?
Стабиньш беспомощно пожал плечами.
– Может быть, коллеги скажут, не было ли у нее врагов. Может быть, она причинила кому-нибудь неприятности? – Стабиньш продолжал изображать наивность.
– Старшего продавца Зиедкалнс все мы очень уважали, – уклонилась директор от прямого ответа. – В любом коллективе, как вы понимаете, бывают мелкие неурядицы. Но уж не такие, чтобы так рассчитываться. Абсурд! – возмущенно добавила она. – Поверьте мне, все мы хотим, чтобы виновного скорей нашли, и поможем, насколько будет в наших силах. Однако искать его нужно не среди нас. – Она порылась в столе, вынула начатую пачку «Риги» и нервно закурила. – Извините! – Она придвинула пачку поближе. – Курите, пожалуйста.
– Спасибо. – Улдис взял сигарету, встал и подошел к небольшому, забранному металлической решеткой окну.
За окном виднелось темное, тяжелое небо. «Наверное, снова польет, – подумал Улдис, – как и в тот вечер». Он не любил дождя: дождь нарушал планы следователей, смывал следы, гасил хорошее настроение, не располагал к откровенности. Дождь и темнота – союзники преступника. Жаль, что нельзя привлечь их к ответственности за соучастие.
– Ну, почему же среди вас, – сказал он, не поворачиваясь. – Магазин большой, товары к вам привозит множество разных машин… Скажите, а какую общественную работу вела Зиедкалнс?
Директор взглянула на него, пренебрежительно прищурившись. Видимо, она разочаровалась в Стабиньше.
– Пост народного контроля, – равнодушно ответила она, выпуская дым.
На асфальтированном дворе у высокой каменной стены были сложены пустые ящики. В стене виднелась небольшая калитка. Для чего она? Куда выходит? Может быть, в соседний двор, а оттуда на другую улицу…
«Ясно одно: ей не понравилось, что я заговорил об отношениях Зиедкалнс с поставщиками товаров, – решил он_ – Но если у Зиедкалнс действительно были серьезные конфликты с шоферами и в магазине об этом знали, скрыть будет трудно. Зале это понимает».
– Смело могу сказать, – услышал он за спиной низкий голос директорши, – никаких врагов у Зиедкалнс не было. – Она сделала небольшую паузу. – Правда, был тут у нас такой случай. Мы об этом думали, но… – она мгновение помешкала, прежде чем закончить, – решили, что он не имеет отношения к смерти Зиедкалнс.
– Расскажите все-таки, – без особого интереса бросил Стабиньш, продолжая глядеть во двор.
Напротив виднелась лестница, ведущая в подвал. Из подвала показалась сперва засаленная шляпа, потом сизое лицо с острым носом и маленькими глазами. Узкие плечи были выгнуты вперед, в руках человек нес два ящика, один на другом. Он был невысок, в темном комбинезоне. Подойдя к стене, он бросил ящики и ногой подтолкнул их поближе к куче. Движения его выражали обиду на весь мир. Постояв немного, отдохнув, он снова скрылся в подвале.
Директор, изображая полное равнодушие, читала какую-то бумагу. Стабиньш вернулся к столу и сел.
– Если вас интересует, – проговорила она, – пожалуйста. Лет пять назад шофер-экспедитор Пуце на грузовике налетел на мотоциклиста и сбежал. Мотоциклист сильно пострадал. Может быть, Пуце и не наказали бы строго, если бы Зиедкалнс не показала, что он в тот день уже с утра был пьян и вообще часто ездил выпивши. Пуце дали пять лет, и он должен платить инвалиду пожизненную пенсию.
Инспектор не проявил особого интереса. Он понял, что скрыть этот факт директорше никак не удалось бы.
– Где ж он теперь, этот Пуце?
– Да здесь, у нас. Грузчиком. Зиедкалнс сама просила принять его хотя бы на время, пока не подыщет чего-то получше. Странная женщина, вечная правдоискательница… Может быть, позвать его? – предложила она. – Недавно он был во дворе, складывал ящики.
– Не надо. Он что и до сих пор прикладывается?
– К сожалению, – вздохнула она. – Пьет. Еще больше, чем раньше. Жена ушла, пока он сидел.
– Живет он один? Директорша пожала плечами.
– Наши болтают, что его Клава приголубила.
– Кто эта Клава?
– Уборщица из шестого магазина, вдова. Дети уже большие. Решила отучить его от питья.
– Где она живет?
– Вот этого не знаю. Где-то за городом.
Взгляд инспектора скользнул по лицу собеседницы, задержался на красном плакате с противопожарными правилами.
– Зиедкалнс была разведена, – неожиданно изменил он тему. – Бывший муж не навещал ее здесь?
Это направление было более спокойным.
– Никто его никогда не видел в магазине.
– Может быть, после рабочего времени?
– Может быть, конечно. Но я никогда не слышала.
– Возможно, кто-нибудь из ваших знает об ее отношениях с бывшим мужем?
– Вряд ли. Близких подруг тут у нее не было. Да мне кажется, у нее таких вообще не было. Была она замкнутой, о своем прошлом не распространялась. Раньше я на это не обращала внимания, но сейчас…
– Что же сейчас?
– Думаю, она что-то от нас скрывала.
– Почему вы так решили? Есть основания?
– Да нет. Я просто так упомянула. Опыт, интуиция…
Инспектор взглянул на белый телефон на столе, снял трубку, но тут же положил обратно.
– Это единственный телефон в магазине?
Директорша удивленно подняла брови.
– Нет, есть еще один. У самых дверей. Не заметили?
– А по какому телефону обычно разговаривала Зиедкалнс?
– Как и все, по второму, – пояснила она сдержанно, но так, что ясно было: директорский телефон – для директора, и ни для кого другого.
Улдис не стал скрывать улыбки.
– Покажите мне тот, второй.
– Сделайте одолжение!
Они спустились по лестнице. В углу склада на мешке неподвижно сидел и курил тот самый человек, что выносил ящики. Он недружелюбно покосился на вошедших и отвернулся.
Телефон был прикреплен к наличнику двери между складом и бакалейным отделом. Тут же за дверью в уголке стоял столик, на котором продавщицы писали свои отчеты. Говорящий по телефону не мог видеть, сидит ли кто-нибудь за столиком. Но сидящему наверняка было слышно все, что говорилось.
– Номер телефона другой? – спросил Стабиньш.
– Откуда же? Кто даст два номера на один магазин!
– Переключается?
– Нет, параллельный.
«Конечно, – подумал Улдис. – Значит, разговор можно слышать и из кабинета. Народный контроль – под строгим контролем администрации. Двусторонние контакты. Интересно, кто тут информатор директора?»
– Можно посмотреть графики смен? – спросил он.
– Сделайте одолжение! – охотно согласилась Зале.
– И график отпусков, – добавил Стабиньш, поднимаясь по лестнице.
Директорша перебрала в столе несколько папок, нашла наконец требуемое и положила перед инспектором. Стабиньш начал небрежно листать документы.
– Значит, Ирена Канцане будет после обеда, – заметил он через минуту. – А где она сейчас?
Зале насторожилась.
– Дома, наверное. – Она пытливо взглянула на Стабиньша.
– Позвоните, пусть придет сейчас. Мне надо с ней поговорить.
Директорша встала и шагнула к двери.
– Можете звонить и отсюда, – сказал Стабиньш. – Не стесняйтесь!
Зале сняла трубку.
X
– Где вы храните третьи экземпляры транспортных накладных? – спустя некоторое время, спросил Стабиньш.
– Здесь в сейфе. – Зале заметно помрачнела.
– Все – за целый год?
– За несколько лет. Если угодно.
– Очень хорошо. – Лицо инспектора выразило удовлетворение. – Надеюсь, номера машин поставщиков записаны, как положено по инструкции.
– Безусловно, – подтвердила Зале. – Только, к вашему сведению, молодой человек, машины чаще всего принадлежат не поставщикам или предприятиям, производящим продукты, а транспортным конторам, которые их обслуживают, – чувствовалось, что Зале рада возможности уколоть собеседника.
– Будьте любезны, покажите накладные, – спокойно попросил Стабиньш.
Директорша протянула руку, извлекла из сейфа несколько связок накладных и величественным жестом положила на стол.
Стабиньш внимательно оглядел связки, снял с них резинки и принялся перелистывать накладные.
– Позволите? – он вынул сигарету и закурил, не отрываясь от документов.
– Черный бальзам и бразильский кофе продавали в магазине?
– А вам случалось покупать такое в магазинах?
– Может быть, это был спецзаказ?
– Да. Начальству – к праздникам.
– Интересно было бы прикинуть, сколько бальзама за год выпило начальство, и сколько попало ну, допустим, в соседнее кафе. А как к вам попали яблоки третьего сорта?
– Дополнительная нагрузка для плана. – Зале по-прежнему была невозмутима.
Улдис улыбнулся уголками губ.
– А если постараться – сколько можно было бы из них отобрать яблок первого сорта?
– Для вас я пару килограммов выбрала бы, – усмехнулась директорша, глядя невинным взглядом.
В наступившей тишине слышалось лишь тиканье часов на столе и учащенное дыхание директорши. Затем Стабиньш спросил:
– Почему Зиедкалнс вдруг ушла в отпуск? По графику ей надо было идти в декабре, и на путевку был запрос.
Директорша не спешила с ответом.
– Это было известно ей самой. Я не хотела отпускать, но она настаивала. Сказала – требовали семейные обстоятельства.
– Какие именно?
– Этого она не сказала. Вот ее заявление. – Зале снова порылась в сейфе и вынула листок бумаги.
«По семейным обстоятельствам», – прочитал инспектор. «Так всегда пишут. Только что за этим крылось?»
– Эти бумаги я возьму с собой, – спокойно сказал он – Вам оставлю протокол. Такие документы – как увлекательная литература, почитаю вечерком перед сном. – Сразу чувствуется холостяк, – усмехнулась Зале. – и
…
В дверь осторожно постучали. На пороге стояла быстроглазая, энергичная девушка. Стабиньшу она показалась похожей на охотничью собаку, ожидающую лишь команды, чтобы устремиться за дичью.
– Вы Ирена Канцане? – Стабиньш внимательно оглядел ее. – Так я и подумал.
Девушка кокетливо взглянула на него сквозь опущенные ресницы и, грациозно двигаясь, уверенно вошла в комнату.
– Что, это у меня на лбу написано?
– Почти, – принял вызов Стабиньш.
«Эта красотка не так просто раскроется, – подумал он. – Ну ничто. Достаточно послужила своей начальнице».
– Подходите поближе, не стесняйтесь, – поощрил он. – Хотя я из милиции, но не кусаюсь.
– Кто знает! – подделывалась девушка под его тон. – С милиционерами нужно внимание, глаза и уши держать нараспашку.
– В торговле слепыми и глухими бывают только ревизоры, у всех прочих зрение и слух – со сверхнормативными остатками, разве не так? Ну пойдем, поговорим немного, не станем мешать начальству работать.
Девушка снова прищурилась.
– Где же мы станем говорить? На складе, среди мешков и ящиков?
– Сойдет и так.
Стабиньш собрал документы и шагнул к двери. Девушка вопросительно посмотрела на директоршу, пожала плечами и вышла за ним.
Обождав немного, Зале закрыла дверь кабинета, повернула ключ в замке, затем подошла к небольшому шкафчику, выдвинула ящик и нажала кнопку. В кабинете послышался шуршащий звук магнитофона. Затем зазвучал баритон Стабиньша и веселый смех Ирены.
– Тут для вас есть легкая работенка. Выпишите, пожалуйста, из накладных номера машин. Только не перепутайте. Накладные останутся у меня, я проверю.
– И для этого меня так срочно вызвали? – снова засмеялась Канцане.
– Вот именно, – подтвердил Стабиньш. – А вы чего ждали?
– Что придется отвечать на нескромные вопросы и подписывать каждую страницу протокола.
– Каждую страницу… – задумчиво повторил Стабиньш. – Вы и это знаете… Нет, протокол пока не понадобится. Пишите, пожалуйста, а я тем временем позвоню.
– Телефон тут, за дверью.
– Знаю.
Разговор прервался, только кассета продолжала вращаться, с тихим шипением, словно отзвучавшая пластинка.
– Валдис! – Бодрый голос Стабиньша снова зазвучал в кабинете. – Чем занят? Ах, самосвалами. Полезный труд. Когда тебя погонят из прокуратуры, устроишься диспетчером. Слушай! Разыщи ревизора Курмита и свяжись с управлением торговли, чтобы создали комиссию. И быстро сюда. Будем опечатывать магазин. Да, жду.
На лице Зале появились красные пятна. От волнения она опрокинула вазу с цветами, затхлая вода полилась на пол, распространяя неприятный запах гнили.
А голос Стабиньша уже звучал снова:
– Вы, Ирена, хорошо слышали мой разговор?
– Точнее, подслушивала, – вызывающе рассмеялась Ирена. В ее голосе появилась хрипотца, и в смехе звучали страх и волнение. – Вы же не велели мне заткнуть уши.
– Вы целый год изо дня в день работали в одной смене с Ольгой Зиедкалнс, – продолжал Стабиньш, – и подслушивали также и ее разговоры…
Зале рывком выдвинула ящик стола и стала нервно перебирать бумаги. Затем махнула рукой, бросила бумаги обратно, откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
– Этот приемник давно здесь стоит? – спросил Стабиньш.
– Давно. С самого рождения.
– Вашего?
– Нет. С тех пор, как Зале стала директором магазина.
– А когда к нему подвели лишний провод?
– Какой?
– Да вот этот, что идет под обоями и плинтусом.
Я же говорил, что протокола не понадобится: директор и так уже записала наш разговор на ленте…
Зале застонала, словно от рези в животе, вскочила на ноги и сорвала ленты с магнитофона. Настойчивый стук заставил ее отпереть дверь.
XI
Ромуальду казалось, что вечный холод каменных стен кладбищенской часовни проникает в него до костей, сковывает руки и ноги, охватывает все тело. Воздух тоже был тверд, как жидкость, замороженная в каменном сосуде; такими же замороженными казались и алые розы и белоснежные каллы у гроба. Звуки и слова траурной музыки метались под сводами, как попавшие в беду птицы в поисках выхода, и, отморозив крылья, падали вниз, на головы провожавших.
Старшую сестру Ольги Зелму, рослую, худую женщину в трауре, обеими руками поддерживал муж, и казалось: стоит ему убрать руки – и она упадет.
Чуть дальше стояла директор магазина Зале с неподвижным, словно восковым лицом, и тот, кто не знает, мог подумать, что и она принадлежит к близким покойной. Близ нее, готовая в любой миг броситься выполнять распоряжение директорши, стояла Ирена Канцане с маленьким фотоаппаратом, висящим на шее.
Грузчик Эдгар Пуце рядом с директоршей казался еще меньше, словно что-то прижало его к земле. Его затуманенные зеленоватые глаза смотрели куда-то вдаль. По другую сторону гроба стояла кучка напуганных дальних родственников.
Ромуальд растерянно глядел на мать. Происходящее казалось ему странным, бессмысленным и нереальным – словно кошмар, страшный сон, который скоро окончится, надо только вытерпеть и досмотреть до конца, а тогда он вернется домой и, как всегда, потихоньку войдет в комнату, и мама спросит: «Сынок, ты?» Она встанет с дивана, на котором отдыхала, поджидая сына, и накроет на стол. Кто-то дотронулся до его руки. Ромуальд пришел в себя. Но гроб и люди в темном не исчезли. Рядом стоял Ольгерт.
– Держись, – тихо проговорил он. – Самое трудное впереди…
Высокий, плечистый человек с седыми волосами, одетый в темный твидовый костюм и импортный плащ спортивного покроя, положил к гробу ярко-алые розы и отступил в сторону. Он бросил пристальный взгляд на Ромуальда и не отводил глаз до тех пор, пока сам не ощутил чьего-то устремленного на него столь же настойчивого взгляда.
Он шагнул назад, замешался в группу людей и направился к выходу, глазами ища того, кто смотрел на него. Через мгновение он остановился около привлекательной темноволосой женщины и поздоровался с нею. Оркестр играл Моцарта.
– Вы знали покойную? – уверенно спросил человек.
Женщина помедлила.
– Почему вы думаете?
– Не всем больным вы… уделяете…
– Мы с ней подружились.
– Не замечал.
– Это было потом. Какая судьба! Кто мог ожидать?
– Вы останетесь до конца?
– Нет. Спешу.
– Жаль…
Женщина вышла из часовни и, оказавшись на свежем воздухе, глубоко вздохнула.
Мужчины подняли гроб и понесли. Ромуальд хотел крикнуть им, чтобы не делали этого, но почему-то покорно последовал за ними.
