Последняя индульгенция

      Потом он вошел в один из подъездов и записал несколько номеров квартир. То же самое он повторил и в соседних домах.
      Закончив работу, Стабиньш решил вознаградить себя чашечкой кофе. Вскоре он уже стоял в кафе, безмятежно поглядывая на посетителей. Маленькое помещение, как обычно, было заполнено почти до отказа. Две тетушки, уютно устроившись за столиком, оживленно болтали и не собирались освободить места для других посетителей. В углу у окна, тесно прижавшись друг к другу, решали мировые проблемы парень с девушкой. Для них окружающего не существовало. Неподалеку сидела элегантная женщина, лениво ковырявшая шарик мороженого. Наверное, коротала время, ожидая кого-то. Улдису она понравилась. Он внимательно оглядел греческий профиль, стройную фигуру… Что-то знакомое. Ну-ка, ну-ка…
      Почувствовав его взгляд, женщина повернулась и, улыбнувшись глазами, пригласила его подойти. Теперь он узнал ее: жена инженера Лубенса, Эдит.
      – Не люблю одиночества. Поговорим хотя бы о современной живописи. Хотите? – Она взглянула ему в лицо. Женщина знала силу своего взгляда.
      Но Стабиньш не смутился. Он спокойно смотрел на Эдит, сохраняя на губах улыбку превосходства. Превращаться в стеснительного техника было поздно. Он принял вызов.
      – А почему бы и нет? – держа чашку в руке, он подошел. – Надо быть последним дураком, чтобы отказать такому прелестному созданию.
      В ее глазах сверкнула молния.
      – Тогда у меня дома вы казались чуть более стеснительным.
      – Фата-моргана. Но ошибку можно исправить, – он старался говорить как можно беззаботнее. – Сейчас у меня свободное время.
      «Этот котик, даже падая с пятого этажа, встанет на лапы», – решила Эдит.
      – Прекрасно! – игриво откликнулась она. – Мне тоже некуда торопиться. Договорились. Вы меня проводите, – она улыбнулась ему одной из своих наиболее очаровательных улыбок, взглянула, чтобы убедиться, что он понял, и направилась к двери.
      Выйдя на улицу, они довольно долго молча шли рядом, стараясь найти нужное направление разговора.
      Эдит взволновали необычность, азарт, который она не без оснований называла своим хобби. Страх был чужд ей. Кроме того, обычно ей везло, а если и нет – неудачи она переживала легко. Выбить Эдит из седла жизни было трудно, даже невозможно.
      – Ну куда же мы, мой донжуан, в кино, театр, оперу, ресторан? Куда вы готовы пригласить меня? Наслаждаться уличной романтикой я не расположена, как-никак, мне уже не семнадцать, – она, насмешливо усмехнувшись, глянула на Улдиса.
      – Вы приказали проводить. Охотно выполню желание дамы.
      – Тогда идемте! – Эдит взяла его под руку. – Где я живу, вы, надеюсь, еще не забыли?
      Она отперла дверь. Казалось, дома, как и в тот раз, не было никого.
      – Ну вот, – она опустилась на мягкий диван. – Садитесь рядом. Поболтаем об искусстве. Согласны? – и она бросила взгляд, приглашавший приблизиться.
      Улдис, не опуская глаз, выдержал взгляд с честью.
      Эдит поднялась, вышла и вскоре вернулась, катя столик на колесах, на котором стояли импортные бутылки и сласти.
      – Вы холостяк; видите, как я все знаю, – со смехом сказала она. – И правильно: умный не женится. Зачем распылять свою и так быстротечную жизнь? Семья, дети, заботы, невзгоды. И лишь ради того, чтобы мир не опустел. Демография – чушь. После меня хоть потоп. Кто это сказал?
      Эдит откупорила бутылку французского коньяка, налила чуть-чуть себе, потом Улдису, потом себе дополна.
      – Так делали при французском дворе, чтобы гость не боялся, что его отравят? – усмехнулся Улдис.
      – Боитесь, что я хочу вас отравить? – Эдит склонилась к самому лицу Улдиса.
      – Немного, – он поднял рюмку. – За что же пьем – за умниц, которые остаются холостяками? Но вы же замужем, и такой тост был бы бестактным с моей стороны.
      – Не бойтесь, я не из тех, кого так легко можно обидеть, – она чокнулась, отпила и поставила рюмку на стол. – Настоящую женщину вообще обидеть нельзя. Правда, иногда мы изображаем обиду и разочарование, но это лишь для того, чтобы выглядеть правыми в ваших глазах – глазах мужчин. Куда удобнее грешить, если ответственность можно взвалить на другого. А если женщине удается еще и окольцевать мужчину, достигается вершина счастья и мечта всей жизни исполняется. Так что будьте осторожны.
      «Пока она кормит меня довольно фривольной болтовней, но что у нее на уме в действительности? Не из чистого любопытства, не ради того, чтобы выяснить, кто я такой, она меня привела».
      Улдис выпил свою рюмку, взял конфету и откинулся на спинку дивана.
      – Америки мы не открыли, – ответил он в том же тоне. – Природа создала женщину, чтобы продолжать род человеческий. Зов естества, инстинкт.
      Эдит скривилась.
      – Фу, какое плебейство! Что же, по-вашему, мы, женщины, ничем не отличаемся от самок животных? Разве у нас нет никаких других требований к жизни? – Она выпила еще рюмку и негромко продолжала: – У меня с годами выработалась своя теория жизни. Молодежь спешит получить высшее образование. Им кажется, что тогда они достигнут самого лучшего и приятного, что есть в жизни. Они не понимают, что самое интересное в этом – сам путь: годы студенчества. То же и в любви. Многие считают, что вершина любви – брак. Что так достигается вечное счастье. Однако за каждой вершиной начинается обратный склон, который, каким бы он ни был гладким, все же ведет вниз. Возникает вопрос: стоит ли, поднимаясь в гору, любой ценой стараться достичь ее вершины? Прийти к легальной или, точнее, легализованной и освященной законом половой жизни и сожительству под одной крышей? А потом что? Исчезает самое лучшее – романтика, тайные встречи, скрытые взгляды, нежные прикосновения, когда влюбленные читают в глазах друг друга то, что непонятно и недоступно другим. Зачем стремиться к официальной вершине, чтобы потом свыкнуться, раскрыть отрицательные черты своего характера, надоесть и под конец опротиветь друг другу? Разве нельзя играть близ вершины, то поднимаясь повыше, то спрыгивая с камня вниз и снова взбираясь? В жизни нет ничего вечного, и вечная любовь – сказка. С годами женщина становится мужчине второй матерью, а он для нее вторым отцом. Мало ли приходилось слышать, как они называют друг друга папочкой и мамочкой? Эти слова меня когда-то бесили. А теперь – нет. Я поняла.
      Кажется, Улдис понял тоже. И говорившая тут же вывернула свои суждения наизнанку.
      – Но, конечно, у каждой медали – две стороны. Остаться на склоне лет одному тоже плохо – как ребенку без отца и матери. Человек – слабое, плохо защищенное существо. Но стоит ли ради этого жертвовать самым прекрасным в жизни – романтикой? Я уверена, что ее надо сохранять по возможности дольше. А официальное, как видите, ее совершенно исключает. Ешьте же, пейте! – Эдит вдруг вспомнила о своей роли хозяйки. – Не стесняйтесь, счет я не предъявлю, – она с упреком посмотрела на полную рюмку Улдиса.
      Он поднял рюмку к губам, затем поставил обратно.
      – Как знать, – полушутя, полусерьезно сказал он. – Все средства хороши для достижения цели.
      – Ну, ну, – лукаво покосилась Эдит. – Вряд ли так просто завоевать, ну, скажем, вашу благосклонность.
      – А она нужна вам?
      Улдис расстегнул пиджак: стало жарко. Эдит только этого и дожидалась.
      – Снимите, снимите! – она вскочила, чтобы взять пиджак и вынести в прихожую. Однако Улдис повесил его на спинку стула.
      «Эге, лисичка, ты не отказалась бы заглянуть в мои документы!»
      – В ваших рассуждениях наверняка немало зерен истины, – заговорил он после паузы, словно обдумав и взвесив сказанное. – Вы и сами руководствуетесь этим в жизни или лишь советуете другим?
      Эдит медленно, подчеркнуто оправила узкую юбку, как бы невзначай сбившуюся и открывшую круглые колени.
      – Человек – существо, способное менять свои взгляды. Раньше я была глупой идеалисткой, вышла замуж. Сейчас, слава богу, от Лубенса я избавилась, если не говорить о формальной стороне. Снова замуж не собираюсь, так что это меня не беспокоит. И если на моем пути попадется интересный мужчина, я не придерживаюсь аскетизма. Мы ведь равноправны, не так ли? – она особенно выделила слово «интересный», одновременно позволив пряди волос грациозно упасть на лоб.
      Ситуация осложнялась, так как Эдит пустила в ход давно проверенные и признанные эффективными средства из женского арсенала. Оттолкнуть ее означало бы прервать игру, так ничего и не узнав о цели, какую женщина ставила перед собой. Тогда все это посещение становилось напрасным. Поддаться искушению – слишком рискованно.
      «Она ведь того и хочет – любой ценой завлечь в сети. Прием не новый. И была ли встреча в кафе такой уж случайной? Скорее всего это она меня и выслеживала. – Да, Улдису было над чем поломать голову. – Факт. Она навязала мне ближний бой, хочет положить на лопатки. Отступать более нельзя и поддаться тоже. Попробуем затянуть игру».
      Он потянулся, словно сытый кот, положил руку на плечо Эдит, привлек к себе и снисходительно-высокомерно проговорил:
      – Значит, на сей раз я и оказался тем интересным мужчиной, которого вы не хотите упустить? – это прозвучало так, словно Улдису приходилось делать над собой усилие, чтобы не отказать Эдит в услуге.
      Удар пришелся по незащищенному месту – по самолюбию женщины. В глазах Эдит зажглось презрение. Но она сразу же спохватилась.
      – Да, милый, – промурлыкала она, – ты мне понравился. – Закрыв глаза, она прижалась к его плечу, но тут же отстранилась, проговорив: – Обожди, милый, я сейчас… – и вышла из комнаты.
      «Шлагбаум закрыт. Поезд на миг остановился, – констатировал Улдис. – Что будет дальше?»
      Эдит нужно было хоть мгновение побыть одной перед зеркалом, чтобы сосредоточиться и принять план действий. Она решила нападать: для осады не было ни времени, ни терпения.
      Через минуту она, уже в японском пеньюаре, призывно улыбаясь, скользнула в комнату и вызывающе остановилась перед Улдисом. Затем пеньюар соскользнул с плеч. Мгновение она позволила Улдису любоваться своей действительно красивой фигурой, а затем опустилась на диван.
      Улдис невозмутимо встал, поднял пеньюар и подал женщине. Где-то скрипнула и затворилась дверь.
      – Женщину надо завоевать, – наставительно произнес он. – Слишком легкая доступность отталкивает.
      Соблазнительница натягивала пеньюар медленно и бесстыдно, словно перед нею стоял евнух, а не мужчина.
      – Вы меня неверно поняли, дорогой кавалер! – она спокойно улыбнулась, глядя ему в глаза. – Вы мне нужны еще меньше, чем прошлогодний снег. Завоевать! Для такой женщины, как я, вы – не дефицит. Мне просто был нужен цветной снимок с нами обоими.
      Она подождала, какой эффект произведут ее слова. Однако гость никак на них не реагировал. Эдит продолжала:
      – В случае, если меня арестуют, снимок случайно найдут у меня… Так что теперь вы заинтересованы в том, чтобы я оставалась на свободе.
      – Господи! – расхохотался Улдис. – Испугавшись меня, вы решили меня изолировать. Напрасный труд.
      – Я не думаю, что кто-нибудь из ваших начальников, старых развалин, воспримет ваши развлечения с голой женщиной положительно или сочтет их за оперативное мероприятие. В особенности, если эта женщина находится под подозрением – ну хотя бы по поводу спекуляции контрабандными товарами. Как вам кажется?
      – Не очень занимательно, но терпимо, – Улдис снова улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. Сидя на диване, он с профессиональным интересом смотрел на женщину.
      Это могло кого угодно вывести из терпения. Но Эдит совладала с собой. Она даже улыбнулась.
      – Кажется, мы найдем общий язык.
      – А на каком основании?
      – Прежде всего, Лиесма Паэглите. Она – моя подруга, и я не хочу, чтобы она была обвинена в чем-то и пострадала ни за что.
      Улдис почувствовал, что выражение лица чуть не выдало его.
      – Не притворяйтесь незнайкой! – пригрозила пальцем Эдит. – Я вижу хорошо, а ощущаю еще лучше. Вы все время следили за Лиесмой и за мной, подсмотрели, когда она в тот раз пришла ко мне, слонялись подле ее дома, фотографировали, искали свидетелей – разве не так? Вы из отдела по борьбе со спекуляцией. Арестовали Лиесму, а теперь подбираетесь ко мне.
      – И вы хотите выменять свою подругу на снятую пленку?
      – Слишком упрощаете. Пленка – только повод для того, чтобы вынудить вас к откровенности. Я хочу, чтобы вы поняли, что идете по ложному пути. Буду говорить совершенно открыто. – Кокетливое существо куда-то исчезло, от него остался только пестрый японский шелк. Перед Улдисом, сложив руки на груди, сидела энергичная, деловая женщина, последовательно излагавшая свою жизненную позицию. – Да, мне действительно нравятся дорогие и красивые вещи. Время от времени я приобретаю колечко или браслет, прибывшие из-за границы. Уступе, надо полагать, уже рассказал вам. Но покупаю я для себя, а не для продажи. Ношу, а если со временем вещь мне надоедает, естественно, продаю. Как говорите вы, юристы: спекуляция – это скупка с намерением продажи с целью получения прибыли. Но я этим не занимаюсь.
      – А Лиесма?
      – Она – моя добрая знакомая. Ее муж был моряком.
      – А сейчас находится в надежном месте. За контрабанду.
      – Вот видите, я не ошиблась: вы как раз тот человек, какой мне нужен. Да, муж Лиесмы осужден, но и сейчас один-другой знакомый моряк ей кое-что подбрасывает. Разрешается ведь ввозить определенное количество вещей. Это не считается контрабандой. И Лиесма, бывает, приносит мне разные мелочи.
      Эдит произнесла это с выражением явного превосходства. «Для меня мелочь, для тебя это – целое богатство», – читалось на ее лице.
      – И помогает продавать, – закончил за нее Улдис.
      – Не отрицаю. Когда вещь мне надоедает. Но и это – не преступление. Так что у вас есть все основания отпустить Лиесму. Семидесяти двух часов еще не прошло, санкции прокурора у вас пока нет.
      – Вы прекрасно ориентируетесь. И только затем меня пригласили сюда?
      – Нет, разумеется. Затем, чтобы побыть в приятном общении наедине со столь выдающейся личностью, – попыталась уязвить его Эдит. Однако Улдис пропустил шпильку мимо ушей.
      – Ну, а если Лиесма расскажет куда больше, чем вы сейчас?
      – Не расскажет.
      – У вас есть гарантии?
      – Возможно.
      – Такие же, как и против меня?
      – Может быть, куда более сильные. Поверьте мне: она не расскажет. Так что не тратьте зря время и силы. Видите, я совершенно откровенна и ожидаю от вас того же.
      – И все же вы меня боитесь.
      – А вы меня? – кокетливо прищурилась она.
      Улдис поднялся, не спеша надел пиджак.
      – Снимки, если они получились хорошо, можете подарить мне. Я приобщу их к рапорту, который напишу моему начальству, докладывая о проделанной работе и сегодняшних событиях. Всего!
      Эдит прикусила губу.
      – Не шалите! – помахал ей Улдис, как делают, прощаясь с маленькими детьми.
      Эдит повернулась к нему спиной.
      «Ну и денек, – подумал Улдис, спускаясь по лестнице и насвистывая веселую песенку. – Сплошные новости. Одна подружка исчезла, у другой земля под ногами горит. Вода замутилась. Может, и удастся вытащить рыбку-другую? Однако, куда же девалась эта Лиесма?» Он вдруг ощутил тревогу. «Не забрали ли ее дружки из управления! Все карты мне спутают. Узнать срочно!»

XXX

      Розниекс заперся в лаборатории, предупредив секретаршу, чтобы его не беспокоили. Запасшись целой пачкой фотографий, он вырезал из групповых фотографий отдельные лица, переснимал, увеличивая почти до натуральной величины, не сделав с самого утра ни малейшего перерыва. Закончив, он разложил увеличенные снимки на столе и принялся изучать, сравнивать, перекладывая с места на место, по-разному комбинируя. Потом, вооружившись ножницами, разрезал фотографии по вертикали пополам и стал к одной половинке прикладывать вторую, от другого лица, и фотографировать полученные таким образом изображения. Потом стал отрезать подбородки, носы, глаза, лоб, складывал их в разных вариантах, как делают дети с картинками на кубиках, и снова снимал.
      От этого странного занятия его отвлек Стабиньш, вломившийся в лабораторию, невзирая на протесты секретарши. Он был взволнован. Таким Розниекс его никогда не видел.
      – Паэглите исчезла! – развел руками Стабиньш. – Третий день ее нет ни на работе, ни дома.
      Розниекс недовольно выключил красный свет и зажег лампу.
      – Может быть, уехала в деревню? – сказал он первое, что пришло в голову, не успев еще переключиться на новые мысли.
      – Некуда ей ехать – ни родных, ни друзей. Муж сидит за контрабанду, – все еще стоя у дверей, Стабиньш перевел дыхание.
      – Может, задержана за что-нибудь? Не такая уж она овечка…
      – Проверял. Не задержана и в больницу не попала. Начинаю опасаться, что она кому-то помешала, и ее убрали.
      – Ну, ну. Кому же это? – Валдис все еще жмурился после долгого сидения в темноте.
      – Хотя бы Уступсу. Я же говорил, что этого парня надо арестовать, и Лиесму тоже надо было. Тогда не грозило бы новое убийство! – с явным беспокойством сказал Стабиньш.
      – Почему же сразу такие выводы? Может быть, она что-то почуяла и сбежала?
      – Непохоже. В ее комнате в санатории ничто не тронуто. Белье, украшения, туалетные принадлежности – все на месте. Без этих вещей женщина не пустилась бы в путь. И дорожная сумка цела. После работы зашла к санаторной парикмахерше, потом надела лучшее платье и ушла. Сказала другой официантке, что у нее свидание с необычным мужчиной.
      – Не окажется ли она с этим необычным в своей рижской квартире? Съезди туда. Может быть, нежится на перине.
      – Ерунду говоришь. За квартирой я слежу. Там никого нет, и никто не появлялся.
      – Разве она больше не встречается с Уступсом?
      – Последнее время она его избегала.
      – Избегала – или не встречалась из-за того, что жила в Пиекрастес?
      – Избегала. И, кажется, даже опасалась его.
      – Давно она работает в санатории?
      – Два месяца. Мне так и кажется, что нить ко всему этому непонятному делу – где-то совсем близко.
      – В санатории?
      – Да. За ним надо очень внимательно наблюдать.
      – А где сейчас Уступе?
      – С ума сходит, из кожи вон лезет, разыскивая Лиесму. Полреспублики исколесил на своей телеге. Автомобильное начальство в расстройстве: нет ни машины, ни шофера, ни плана.
      – Не игра ли это?
      – А черт его знает. Каша заваривается все круче. Только бы не стала подгорать. Не знаю, как ты, а я за это нераскрытое преступление схлопочу подзатыльник. А тут еще эта Лиесма…
      – Что ты советуешь?
      – Съездим вместе в санаторий. Я там уже возился, сколько мог. Но может быть, ты свежим глазом…
      – Обожди, Улдис, – отмахнулся Розниекс. – Не лезь на стенку, а то ты сегодня словно белены объелся. Присядь, и подумаем. У Паэглите, наверняка, есть какая-нибудь подруга. И она, наверное, знает, где ее искать. Хотя бы та же Эдит Мелнсила.
      – Мелнсила и сама встревожена и думает, что Лиесму арестовали. Я вчера познакомился с этой дамой поближе. Махровая спекулянтка. Скупает и перепродает контрабандные ценности. Но делает это чужими руками. Лиесма – ее ближайшая подруга.
      – А что у них общего с Зиедкалнс, с магазином?
      – Совершенно ничего. Заколдованный круг. Ищем одно, находим совсем другое.
      На листе бумаги Розниекс рисовал круги и вписывал в них имена.
      – Смотри. Зале, Канцане, Пуце, убитая Зиедкалнс, ее бывший муж Виктор, ну еще Вершинин – с одной стороны. Уступе, Паэглите, Мелнсила – с другой. Что их связывает?
      – Только то, что Зиедкалнс была сшиблена машиной Уступса.
      – И еще странная дружба Лубенса с Ромуальдом. Думай, думай, голова, шапку купим.
      – Думаю.
      – И что?
      – Вчера вечером, проголодавшись, зашел в рижский вокзальный ресторан. И знаешь, кого я там увидел?
      – Откуда мне знать.
      – Зале, вместе с Пуце и Канцане.
      – Что удивительного?
      – Ничего – если бы за их столик не сел инженер Лубенс.
      Улдис помолчал, ожидая реакции друга.
      – Гм, – проворчал Розниекс. – Надеюсь, они тебя не заметили?
      – Лишний вопрос. Мне очень хотелось узнать, о чем они там совещаются, но никак не получилось, к сожалению.
      Отойдя, наконец, от двери, Улдис заметил на столе изрезанные фотографии.
      – Новая методика колдовства?
      – Да нет, старая, но освеженная. Вот Ромуальд. Стабиньш взглянул поверх плеча Розниекса.
      – Похож. Почему ты волосы и шею обрезал?
      – Чтобы резче выявить черты лица. А вот Ольга Зиедкалнс, – он положил рядом другую фотографию. – Похожи?
      – Ни малейшего сходства.
      Взяв ножницы, Розниекс разрезал фотографии на пять частей, отделив лоб, глаза, нос, рот, подбородок.
      – Теперь дальше. Заменим им глаза. Подходит?
      – Нет.
      – Рот?
      – Тоже нет.
      – То есть, лицу Ромуальда не свойственна ни одна черта его матери.
      – Может быть, он в отца?
      – Пробовал. Тоже ничего не выходит. Комбинировал лица отца и матери. Но ничего похожего на Ромуальда не получилось.
      – Улдис разогнулся, потер затекшую спину и сел на табуретку в углу.
      – Иногда дети выходят в деда или бабушку.
      – Бывает, – согласился Розниекс, – но что-то от родителей все-таки должно быть. Я изучил фотографии Ромуальда в различных возрастах, но без толку. Я уже давно заметил, что он не похож на родителей, а сейчас решил проверить основательно.
      – На кого же он похож?
      – Знаешь, на кого? На Вершинина немного: нос, подбородок.
      – Вот так номер! – вскочил на ноги Улдис.
      Розниекс усмехнулся.
      – Сходство еще не означает родства. И мой метод не имеет научного обоснования. Самодеятельность!
      – Тем не менее, она наводит на размышления.
      – Не на размышления, но на действия. Придется изучить биографии всех наших персонажей с самых пеленок. Всех подряд, с Ромуальда до Пуце. Установить, чьи пути пересекались, когда и как.
      – Не знаю, – пробормотал Улдис, вновь усаживаясь на табуретку и вытягивая ноги. Он понял, что заниматься этой работой по милости друга придется ему. – По-моему, это напрасный труд. Лучше копнем глубже в магазине. И я же должен найти Паэглите! – вдруг вспомнил он.
      Розниекс встал, едва не ударившись головой о низкий потолок лаборатории.
      – Магазином займусь я и ревизоры. Санаторий тоже заберу в свое ведение. Паэглите будут искать рижане под командой капитана Соколовского, а тебе предстоит командировка в Мурманскую область и далекий Хабаровский край. – Розниекс отворил дверь, собираясь выйти. – Сейчас позвоню Лиепниексу, чтобы выписал командировочные и приготовил деньги.
      – А меня ты спросил? Может, я и не собираюсь ехать!
      – Когда я тебе выложу все мои соображения, сам попросишься!

XXXI

      Розниекс задумчиво поглядел на давно некрашенную скамейку в углу парка. «Здесь сидели два немолодых уже человека, – он вспомнил письмо, в котором Вершинин упоминал места их встреч с Ольгой. – Что за человек Вершинин? Судя по письмам – умен, эрудирован. Ольгу уважал, может быть, даже более. Он, возможно, знает, что произошло с Ольгой. Но взял и исчез. Может быть, ему известно куда больше, чем мы думаем?»
      Следователь подошел к скамейке, сел. С дерева, медленно кружась, слетел коричневый, высохший лист – один из последних. Остальные давно уже сгнили и убраны. Голые деревья мерзли, протянув сучья к свинцовому небу. За парком сразу же начиналась стерня – спускалась в долину, потом снова поднималась почти до самого санатория.
      «Подозрения падают на многих, да, на многих. Но нельзя лишаться объективности. В свое время профессор Ледыньш, читавший нам уголовный процесс, сказал: „Следователем можно быть лишь тогда, если ты одновременно и следователь, и прокурор, и адвокат, свидетель и обвинения и защиты, если не останешься в стороне, но войдешь в их роль, увидишь происшедшее со всех сторон, с разных точек зрения, если станешь воспринимать дело, как объемную скульптуру, но не как неумелую картину, в которой нет глубины“.
      Розниекс встал и медленно пошел по аллее. Окруженная старыми липами, она тянулась вдоль пригорка и заканчивалась у мостика, соединявшего берега неширокой речки.
      «Здесь они тоже бывали, – вспомнил Розниекс письмо. – Ленинградская милиция сообщила, что у Вершинина в сентябре была командировка в Калининград, на целый месяц. От Калининграда до Риги не так уж далеко. Но Ромуальд ничего такого не заметил… Договориться, назначить свидание можно было и по телефону. – Розниекс глядел на отражение мостика в темной, спокойной воде; четкое отражение не позволило заглянуть в глубину. – Кто же такой Вершинин? Какие письма получал он от Зиедкалнс? И какова была в своей сущности сама Зиедкалнс? И сын, и коллеги могут характеризовать ее и необъективно. Может быть, она шантажировала Вершинина? Каким образом? Все это лишь догадки, фактов за ними нет».
      По петлявшей тропке Розниекс направился наверх, где на вершине холма находилось летнее кафе. Сейчас, когда сезон кончился, кафе не работало.
      «Здесь они ели мороженое, пили кофе… Если я приеду в Ленинград и явлюсь на место его работы, может быть, в сейфе найду ее письма. Вряд ли он держит их дома. Но сперва надо попросить Карклса обойти частные домики и выяснить у владельцев, не снимал ли у них в сентябре-октябре похожий на Вершинина человек комнату. Может быть, снимал лишь на несколько дней, чтобы было где встречаться с Зиедкалнс. И все же надо добыть письма, заочно познакомиться с Вершининым». Розниекс посмотрел на часы и, ускорив шаг, повернул к санаторию.
      – Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету, – внезапно услышал он позади низкий, сочный мужской голос.
      «Это еще откуда? Никого же здесь не было!»
      Рядом с Розниексом, чуть склонившись вперед, шагал высокий человек с шапкой седых волос над выразительным лицом.
      – На этот раз я следил за вами, а не наоборот, – усмехнулся человек. – Вчера здесь суетился туда-сюда другой паренек. Но вы показались мне более симпатичным, и я решил, что нам стоит поговорить.
      – Поговорить всегда стоит, – осторожно ответил Розниекс. – С кем имею честь?
      – В мое время разведчик так не спросил бы. Он знал бы, с кем говорит, а если бы и не знал, то не показал бы этого.
      – Если б я не знал, что Сергей Вершинин находится в Ленинграде…
      – Устарелые данные, Вершинин здесь с позавчерашнего утра.
      – Очень приятно. Я следователь Розниекс из прокуратуры. Вы сэкономили мне поездку в Ленинград.
      – Из-за одного этого мне не стоило бы ехать. Думаю, что я сэкономил для вас куда больше.
      Остановившись, Розниекс вопросительно взглянул на спутника.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – Что знаю, кто убил Зиедкалнс.
      Наступила тишина, только из санатория доносилась лирическая песня в исполнении Эдуарда Хиля.
      – Хорошо, – проговорил затем Розниекс, обдумывая, как вести себя дальше. – Где вы могли бы дать мне показания?
      – Если не возражаете, могу пригласить в мои аппартаменты.
      Розниекс кивнул.
      – У вас путевка сюда?
      Вершинин поднимался на холм быстро, необычайно легко для его лет. Розниекс, бывший почти вдвое моложе, поспевал за ним с трудом.
      – Нет. На этот раз я неофициально. Сейчас придем.
      По глинистой дороге они подошли к нескольким частным домикам, окруженным огородами. Лениво тявкнула собака. Вершинин пересек двор, вошел в кирпичный домик, отпер дверь комнаты.
      – Прошу, – пропустил он Розниекса вперед. – Будьте, как дома.
      Розниекс сел в кресло у круглого столика, напротив телевизора. Вершинин поместился в соседнем кресле.
      – Когда вы приехали?
      – Я уже сказал, позавчера.
      – И сразу так удобно устроились?
      – Осенью это легко. Но у меня было договорено заранее.
      – Не помогла ли вам устроиться здесь Зиедкалнс?
      – Если это важно, отвечу. На этот раз нет, но помогла бы, если бы я попросил. Курите? – Вершинин положил на стол сигареты, спички.
      – Спасибо, нет.
      – Тогда позвольте мне, – Вершинин закурил, выдохнул дым и вопросительно посмотрел на следователя.
      «С ним надо прямо, без обиняков», – решил Розниекс.
      – Вы встречались с Ольгой Зиедкалнс в этой комнате? Вершинин горько усмехнулся.
      – Я вижу, мои личные отношения с Ольгой интересуют вас больше, чем ее убийца.
      Розниекс сделал вид, что не услышал.
      – Можете сказать точно, когда вы встречались в последний раз?
      – Двадцать девятого августа. Провели здесь весь день. Я самолетом прилетел из Калининграда. Впрочем… это касается меня и Ольги.
      – В сентябре приезжали еще раз?
      – Ай-яй-яй! Вот я и попал в подозреваемые. Даже жаль, что подошел к вам сам. Вы полны подозрительности, молодой человек. Я ведь только что сказал, что то была наша последняя встреча. – У него перехватило голос. – Двадцать четвертого сентября вечером меня здесь не было, свиданье Ольге я не назначал. Будь я здесь, ничего бы не случилось.
      – Почему вы в этом так уверены? – заинтересовался Розниекс.
      – Хотя бы потому, что тогда Ольгу на станции встретил бы я.
      Розниекс покачал головой.
      – Я вас вижу впервые. И, к сожалению, не знаю, кто вызывал Зиедкалнс и кто встретил ее на станции. Скажите, пожалуйста, где вы находились в тот вечер?
      – К сожалению, в Ленинграде. Ждал ее приезда. – В Ленинград? – изумился Розниекс.
      Вершинин сунул руку в карман, вытащил смятый листок бумаги и протянул Розниексу.
      – Вот телеграмма.
      Розниекс прочитал: «Не дозвонилась. Не приезжай. Буду в Ленинграде двадцать шестого. Закажи номер в гостинице».
      – Да, – протянул он, – а двадцать четвертого ее убили. Кому надо было срочно встретиться: вам с нею или ей с вами?
      – Ей. В чем дело, не знаю. По телефону раньше она ничего не сказала кроме того, что нужно встретиться.
      – Когда вы получили телеграмму?
      – Двадцать пятого утром.
      «Странно, – подумал Розниекс. – Двадцать пятого Зиедкалнс собиралась ехать в Ленинград, а вечером двадцать четвертого направилась в Пиекрастес. Что. означает эта телеграмма?»