Стабиньш, фыркая и постанывая от блаженства, мылся под душем. Горячие струйки приятно кололи кожу, успевшую уже покраснеть. Наконец, он вылез из ванны, долго растирался толстым полотенцем и глядел на себя в зеркало.
      «Наконец-то дома, – радовался он про себя. – Наверное, пару килограммов сбросил, – он, словно чужое, разглядывал свое побуревшее, обветренное, осунувшееся лицо. – Командировочка была хуже некуда, скажем прямо, но зато и результаты…»
      Короткий звонок в дверь заставил его встрепенуться. Звонок повторился. «Кто это в такую рань?» Перестав растирать спину, он прислушался. На кухне звенела посуда: хозяйка готовила завтрак. Что она, не слышит, что ли? Но медленные, шаркающие шаги приблизились к двери.
      – Кто там? – сердито спросила тетя Амалия. – Он тут не принимает, идите на работу и там ждите.
      Улдис не расслышал ответа, но женский голос за дверью показался Улдису знакомым. Он быстро надел тренировочный костюм, сунул ноги в тапочки и вышел.
      Ирена Канцане стояла в коридоре и, казалось, не собиралась уходить. Серьезное лицо ее было грустно, но выражало решимость. Она была в синей куртке, тяжелых башмаках, на глазах – темные очки. На полу рядом стоял туристский рюкзак. Выглядела она так, словно собралась путешествовать с «автостопом».
      Улдис сначала смутился, потом улыбнулся.
      – Я был у вас в гостях, и вы меня все же не выгнали. Отвечу тем же. Проходите в комнату.
      – Только поэтому? – Ирена принужденно рассмеялась, но не заставила упрашивать себя. Подхватив тяжелый рюкзак, критически оглядела свои башмаки, перевела взгляд на чистый пол, тщательно вытерла ноги, вошла в комнату и уселась у небольшого столика.
      – Придется немного обождать, – извинился Улдис, скрываясь в другой комнате. Вскоре он вернулся одетым и причесанным.
      – Могу предложить кофе.
      – Спасибо, нет, – отказалась Ирена. – Сперва хочу извиниться, что так вломилась к вам, но дежурный в отделе сказал, что на работе вас сегодня не будет.
      – Да, я только ночью приехал.
      – Во-вторых, мне очень хотелось этот последний на свободе разговор с вами провести в домашней обстановке, – она подавила вздох. – У меня в этой области свои воззрения. Вот, возьмите, – она не дала Улдису времени возразить. – Это мои собственноручные показания. Юридически это называется «явка с повинной». В тот раз я не была с вами полностью откровенной, и пожалела об этом, когда узнала то, что знаю теперь. Да, старший лейтенант Стабиньш, я воровка, злонамеренно использовавшая свое служебное положение. Хотя доставалось мне очень немного. Но сообщницей убийцы я никогда не стану. Я помогала директору Зале организовать аферу с левым товаром, я подсунула Зиедкалнс накладные на подпись. Она, бедная, ничего не знала. Тогда я поняла, что Зиедкалнс использовали, как надежную ширму, на нее никогда не пали бы подозрения. Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
      Стабиньш кивнул.
      – Мы только не знали, что вы так тесно связаны с этим.
      – Теперь будете знать, – вызывающе сказала она. – После смерти Ольги меня стали одолевать сомнения и угрызения совести. Но я все еще не понимала, что эти левые операции могут быть как-то связаны с этой смертью. В тот раз я сказала вам, что не верю в это. Тогда это было правдой. Но я доискивалась. У меня была причина искать. Я знала, кто звонил Ольге и назначил ей встречу. Кое на что я в тот раз вам намекнула, но сказать открыто боялась, своя рубашка ближе к телу. А теперь мне все равно, – она говорила жестко и безжалостно. – Я знала, что все важные разговоры Зале записывает на магнитофон (Стабиньш усмехнулся). Не смейтесь. Она все всегда делает с расчетом, обдуманно, и если потом кто-нибудь попробовал бы выйти из повиновения, у нее был бы козырь – запись. Я знала: если гибель Ольги связана с торговыми делами – без записи не обошлось. Искала, искала. Дома такие вещи не держат. В магазине? Тогда только в таком месте, куда можно добраться и после опломбирования магазина. В подвале я проверила все ящики, ощупала все кирпичи, и в конце концов за одним из них нашла, – она вынула из сумки бумажный сверточек. – Это последняя надежда Зале, последняя индульгенция и последний шанс остаться в живых, если ее разоблачат. Но сейчас этот ролик обратится против нее. Прослушав запись, я поняла, какую ужасную роль сыграла в этом деле сама. У всего, даже у подлости есть границы. Молчать я больше не имела права. И так уж молчала слишком долго. И вот я пришла. Арестуйте! Я больше не боюсь. Я рассказала вам почти все, – она вздохнула, – Я понимаю – овации не будет, и просить жалости я не стану. Скорее наоборот. В свое время я хотела стать судьей. И вот мечта своеобразно исполнилась. Мой первый приговор жесток, но справедлив. Я осудила себя со всей строгостью и требую наказания. Не говорите ничего. И еще – последнее. Вы, Улдис, должны это знать. Это не смягчающее обстоятельство, и я не попрошу о смягчении, но только… не считайте, Улдис, что я непоправимо испорчена, безнадежно пала. Это очень важно для меня, потому что… – она на миг запнулась, – мне не безразлично, что вы обо мне думаете…
      Наступила тишина. Улдис долго смотрел на Ирену и не знал, что ей сказать. Наконец опустил глаза.
      – Арестовывать, Ирена, я вас не арестую, – сказал он тихо. – Хотя ради вашей же безопасности это стоило бы сделать. Но я не могу. Пойдемте в прокуратуру, к следователю Розниексу. Он умный человек. Он что-нибудь придумает, – Улдис подошел к телефону, набрал номер. – Привет, старик, это я, – голос его звучал невесело, скорее мрачно.
      – Улдис, ты? Тебя сам бог послал! – радостно откликнулся голос Розниекса. – Давай сюда быстрее! Есть кое-что интересное!
      – Что именно?
      – Хотя бы то, что ночью Вершинин привез Паэглите вместе с одним контрабандистом из той же компании. Прямо из Лиепаи.
      Улдис помолчал, глядя на Ирену, потом сказал:
      – Мелочь – твоя Лиесма. Я привез данные поинтересней… а только что установил еще один важный факт. Кажется, скоро мы и в самом деле кончим с этим делом.
      Сейчас буду у тебя.
      – Идемте, – сказал он Ирене, уже ожидавшей в прихожей.

      Гости были и жданными, и нежданными. Арию давно уже донимали дурные предчувствия. Но для страха, казалось, причин не было. По характеру своему Ария была чересчур нерешительна и слаба, чтобы переоценить или изменить что-то в своей жизни. Она, как обруч, катилась по склону вниз, хотя понимала, что внизу – трясина, в которой можно не только увязнуть, но и утонуть, но не находила силы остановиться.
      Ее не очень радовали деньги, приходившие, как проценты, за каждую проданную вещь. Страх был сильнее. Но клиентки требовали товар, как одержимые, и Лиесма едва поспевала доставлять его Арии. Однажды она уже совсем решила бросить все и бежать куда глаза глядят. Но снова не хватило решимости.
      Потом внезапно погорел Эгон. Лиесма прибежала в салон предупредить, чтобы спрятала все, что можно. Ария дрожала, как осиновый лист, ежечасно, ежеминутно ожидая, что за ней придут. Лиесма исчезла. Ария не спала ночами, и наконец решила: хватит, конец на вечные времена. Отныне ни одного кольца, ожерелья, сережки. Все! Но Лиесма, искусительница, появилась снова. Веселая и уверенная, как раньше. Принесла новые вещички – больше, чем раньше. Ария едва не лишилась языка.
      – Что ты на меня вытаращилась, как курица на ячменное зерно! Эгон не мог не погореть: милиция давно сидела у него на хвосте. Слишком осмелел, разгулялся. Яшка предупреждал его, чтобы не брал больше товара и списался с судна. А этот уперся. Тогда Яшка решил рубить концы. Сам позвонил таможенникам. Мы знали, что Эгон за собой никого не потянет. Ему невыгодно. Некому будет носить передачи. Это ведь так: чем больше компания, тем больше шума, и получишь больше, – так рассказывала Лиесма. Ария слушала, не зная, верить или нет. Она не знала, кто такие Эгон и Яшка. Она даже не знала, что Лиесму зовут Лиесмой, как ее фамилия, где живет…
      Эдит приходила реже и держалась, как супруга большого начальника. Делала прическу, маникюр, интересовалась жизнью и, как бы между прочим, делами фирмы, как она это называла. Иногда и она приносила для продажи ценную вещичку. Об Эдит Ария совсем ничего не знала. Зато Эдит знала об Арии куда больше, чем Арии хотелось бы.
      Ария работала у самого окна, и в случае тревоги должна была убрать вазочку для цветов, всегда стоявшую на ее столике слева.
      Но сегодня ей не пришлось даже идти на работу.
      Они пришли рано утром, на зорьке. Ария еще спала. Хорошо хоть, что муж успел отправить детей в школу.
      Пришли четверо, одетые в штатское. С ними был дворник, председатель домового комитета и участковый инспектор. Ария не сопротивлялась, не устраивала сцен, выполняла все, что требовали. Отвечала на вопросы. Она добровольно провела их на чердак и отдала спрятанную за трубой последнюю партию товара. Рассказала все, что знала. И ей на самом деле стало легче.
      Больше не надо было думать о своей судьбе, бороться с совестью. Не надо было дрожать, принимая очередной товар или продавая вещи клиентам. И не придется впредь думать и о том, как обслужить семью – мужа и детей: что сварить на обед, как обстирать, как приготовить уроки, как успеть сделать все – дома и на работе. Это осталось позади. Начиналась совсем другая жизнь – угрюмая, серая, может быть, бесконечно однообразная, но без забот. Ария чувствовала себя, как пловец, долго и безуспешно боровшийся с течением, совсем обессилевший и наконец вцепившийся в бревно и позволивший потоку нести себя, куда придется.
      «Так это и должно было кончиться», – без малого с облегчением вздохнула она, сидя, бледная и заплаканная, на диване и держа в руке стакан воды.
      За столом инспектор отдела БХСС оформлял протокол, а его помощники неторопливо передвигались по комнате, с интересом разглядывали статуэтки и посуду за буфетным стеклом и картины на стенах.
      – Есть ли у вас жалобы или претензии? – спросил Арию инспектор. – Может быть, хотите что-то добавить, дополнить?
      Ария покачала головой.
      – Все правильно, все правильно, – прошептала она сухими губами. – Детей вот жаль. Не смогу даже попрощаться с ними.
      – Не знаю, хорошо ли это было бы в такой момент, – отозвался на это Розниекс, стоявший у окна. Ему было жаль этой женщины, запутавшейся в паутине и погубившей свою жизнь.
      – Наверное, вы правы, – Ария вытерла слезы.
      – У меня еще несколько вопросов, – сказал Розниекс, усаживаясь на диван рядом с Арией и держа в руке бланк протокола. – Вы сказали, что Паэглите доставляла вам ценности, которые вы продавали клиентам.
      – Да, это так.
      – А не было ли такого случая, что вы передавали ей что-то для продажи?
      – Нет. Но я знала, что часть драгоценностей Лиесма оставляла себе и порой продавала в санатории, где работала. Но это, по-моему, случалось редко.
      – Вы меня не поняли, – сказал Розниекс. – Не было ли случая, когда вы сами попросили Паэглите продать что-то в санатории?
      – Однажды было, – ответила Ария. – Эдит принесла мне красивое кольцо с бриллиантом. Она требовала реализовать его как можно скорее, и так, чтобы оно ушло из республики подальше. У меня в основном постоянная клиентура – рижанки, приезжие в нашу парикмахерскую заходят не часто. Совсем чужим и предлагать боялась, и решила отказаться от неплохого заработка в пользу Лиесмы. В санатории это сделать легче. Там большинство – приезжие, и официантки их знают.
      – Не показалось ли вам странным, что Эдит сама не отдала кольцо Лиесме для продажи?
      – Нет, об этом я не подумала.
      – И еще один вопрос. Узнали бы вы это кольцо, если бы вам его показали?
      – Да, наверняка.
      Закончив писать, Розниекс протянул Арии протокол.
      – Прочтите и подпишите.
      «Волга» Министерства внутренних дел ждала внизу. Но Розниекс отказался от любезного приглашения и решил пройтись до вокзала пешком.

      – Да, то была все-таки она, – более не сомневалась Марите. – Теперь вспоминаю, где я ее раньше видела. Она когда-то работала медсестрой в санатории «Пиекрастес». Я ее там встречала, когда ходила туда на танцы.
      – Спасибо! – Розниекс передал ей протокол. – Подпишите, пожалуйста, вот здесь и можете быть свободны.
      Он повернулся к Эдит Мелнсиле.
      – Надеюсь, теперь вы не будете отрицать, что поздно вечером двадцать четвертого сентября вы были на месте происшествия в Пиекрастес еще до нашего приезда.
      Мелнсила высокомерно взглянула на него.
      – Я уже говорила. Девушка ошибается. Только что она показала, что было темно, лил дождь и улица не освещена. Следовательно, она не могла различить лицо, – Эдит пригладила свои темные волосы так бережно, как если бы они были из чистого золота.
      «Да, – профессионально заметил про себя Розниекс, – эта женщина любит себя больше всего на свете и так легко не поддастся».
      Марите, встав со стула, задержалась:
      – Я нагнулась к вам, когда вы приложили зеркальце к губам умершей. И видела ваше лицо. Я не ошибаюсь! – она была искренне возмущена, но, повинуясь кивку Розниекса, попрощалась и вместе с другими вышла из кабинета. Эдит пренебрежительно посмотрела ей вслед.
      – Ваше запирательство совершенно ничего не даст, – сказал ей Розниекс. – В ту ночь вы были недостаточно внимательны и допустили несколько ошибок.
      – Например? – темные глаза Эдит с иронией взглянули на Розниекса.
      – На месте происшествия вас видело еще двое. И надо полагать, они подтвердят это.
      Эдит вызывающе закинула ногу на ногу, вынула сигарету и закурила, не спросив разрешения. Она не отрывала взгляда от лица Розниекса, как бы стараясь прочесть на нем, какие козыри остаются у следователя в запасе. Помедлив, она сказала:
      – Ну да, с вашего благословения они, разумеется, меня узнают. Затем количество перейдет в качество, и мои оправдания окажутся гласом вопиющего в пустыне… Как любите говорить вы, юристы: суд взвесил все обстоятельства и пришел к выводу, что обвиняемая запиралась, стремясь уклониться от ответственности. Не так ли? А как же ваши гуманные принципы, по которым каждый имеет право защищаться всеми имеющимися в его распоряжении средствами и способами?
      – Предусмотренными законом, – поправил Розниекс. – Закон гласит также, что в основание приговора могут быть положены только абсолютно неопровержимые доказательства, и даже малейшие сомнения толкуются в пользу обвиняемого. В данном случае погодные условия и ситуации дают вам некоторое основание оспаривать показания свидетелей.
      Спокойствие Розниекса заставило Эдит почувствовать, что она была задержана, когда на это уже имелось достаточное количество убедительных оснований. Она скривила губы в горькой гримасе.
      – Хотите тягаться со мной. Ну что же! Предположим, что я действительно случайно оказалась на месте происшествия и, будучи отчасти медиком, хотела помочь бедной пострадавшей. Грех ли это, или, говоря вашим языком, преступление ли? Констатировав, что помочь больше ничем нельзя, я ушла своей дорогой. Вы спросите: почему не дождалась вашего приезда? Отвечу: не хотела таскаться бесчисленное количество раз по милициям и прокуратурам. Туда сбежалось множество народа. Что же вы, подозреваете их всех?
      – Нет. Но что вы делали в тот вечер близ станции Пиекрастес? Как известно, живете и работаете вы в Риге, и никаких дел там в такое время у вас вроде бы не могло быть.
      Стабиньш сидел в углу комнаты, курил и нервно возился с магнитофоном. Он не сводил глаз с Эдит, внимательно отмечая каждое ее движение.
      – Как вы в тот миг оказались на месте преступления? – повторил Розниекс более настойчиво. – Все остальные свидетели – жители Пиекрастес и возвращались домой тем самым поездом.
      – А может быть, я шла на станцию, – сориентировалась Эдит. – В Пиекрастес у меня немало приятелей и знакомых. Вы ведь только что слышали, что раньше я работала там в санатории. Разве это звучит неубедительно? Допустим, однако, что я не хочу, чтобы из-за меня вызывали в милицию моих друзей, и будем считать, что я приехала подышать свежим воздухом и полюбоваться красотами природы. Такой ответ вас устраивает?
      – И приехали с утра, когда светило солнце? Это было бы логично.
      Эдит почуяла ловушку.
      – Какая разница, когда я приехала и на чем?
      – Разница есть, – с прежним спокойствием продолжил Розниекс. – Вряд ли уместно поздно вечером ехать любоваться природой.
      – Конечно, – уступила Эдит, – днем приходится добывать хлеб насущный.
      – Слишком неопределенно! – резко вмешался в разговор Стабиньш. – Вы оставили работу в восемь вечера, посадив вместо себя старшего контролера. С восьми до девяти двадцати поездов в этом направлении нет.
      – В атомный век транспорт – не проблема. Подними руку и поезжай, куда угодно, если есть деньги.
      Ее спокойствие несколько задело Розниекса.
      – Итак, еще раз: по какой причине вы приехали в Пиекрастес поздно вечером? Отвечайте конкретно и ясно, без всяких «предположим». Предупреждаю: допущение, что вас там не было, больше не выдерживает критики. У нас есть доказательства, и вы вскоре убедитесь в этом.
      Эдит прикусила губу.
      – Послушайте! – вдруг сказала она, отбросив не лишенное кокетства безразличие. – Не слишком ли это? Не кажется ли вам, что не совсем прилично выспрашивать у замужней женщины, как она проводила время вне дома? Имя своего партнера я вам ни в коем случае не назову. Но обращаю ваше внимание на то, что он может доставить вам неприятности! – перешла она в контратаку.
      – Вы не ответили на второй вопрос. Каким образом вы туда добрались?
      – На «Волге» моего поклонника, разумеется! – гордо отчеканила Эдит.
      – Неправда. Вы приехали на грузовике, если хотите подробности – на самосвале ЗИЛ-130…
      Розниекс чувствовал, что его противница внутренне напряжена до предела. Нервы натянулись, как струны, и могли лопнуть каждое мгновение. И действительно лопнули.
      Эдит внезапно расхохоталась.
      – Ха-ха! На самосвале! Пасть так низко! В грязной телеге, ха-ха! Господи боже, на свидание – в грязной телеге!
      Так же внезапно Эдит оборвала смех, вытерла проступившие слезы и сделалась серьезной. Видимо, такая разрядка была ей необходима, чтобы продолжать трудную и безнадежную борьбу.
      Розниекс же не спешил. Он понял, что самым трудным на свете для этой женщины было признать свое поражение. Она будет бороться и не сдастся даже и тогда, когда не останется тонюсенькой соломинки, за какую можно было бы схватиться.
      – Значит, вы ехали в «Волге» вместе с поклонником, значительным лицом, – повторил Розниекс. – Возможно. А шофера Антса Уступса вы знаете?
      Эдит мгновение колебалась. Кто-то, наверное, заметил шофера в компании Мелнсилы. Какую опасность может таить такой вопрос?
      – Неужели я должна знать всех шоферов? – равнодушно ответила она.
      Розниекс вынул из стола запечатанную коробочку из прозрачной пластмассы. В коробочке находился отломанный зубец гребешка.
      – Смотрите. Это мы нашли в кабине машины Уступса.
      Мелнсила пожала плечами.
      – Какое отношение это имеет ко мне?
      – А вот этот женский рабочий комбинезон сорок шестого размера обнаружен у вас дома при обыске. В его кармане оказался гребешок. Это зафиксировано в протоколе.
      Веки Эдит едва уловимо дрогнули.
      – О, святая невинность! – воскликнула она с возмущением. – Этот ваш Уступс сбил несчастную женщину, а зубец от гребешка в его кабине побудил вас задержать меня. Ну, Шерлоки Холмсы! – она рассмеялась. – Комбинезон этот, к вашему сведению, я не раз давала Лиесме Паэглите. А она, как вам известно, любовница Уступса. И если она причесывалась в его кабине и сломала гребешок, я в этом не виновата.
      – А эти резиновые сапоги тридцать шестого размера вы тоже давали Лиесме? – Розниекс показал Эдит темно-синий сапог.
      – Давала, – медленно протянула Эдит. – Она осенью несколько раз ездила в колхоз и лишь недавно вернула все это мне.
      Шаг был сделан на слишком скользком месте. Круг возможностей Эдит сопротивляться все более сужался. Но выбора не было.
      – А как она ухитрилась их надеть? – поинтересовался Розниекс. – У нее нога тридцать восьмого размера.
      – Наверное, поменялась с кем-нибудь, – Эдит чувствовала, что почва под ногами становится все более зыбкой.
      – Разве купить такие сапоги и комбинезон – проблема?
      – Для Лиесмы – да. Зачем тратиться, если они бывают нужны раз в год.
      – Ну а теперь слушайте внимательно, – сказал Розниекс наставительно, как терпеливый учитель капризной ученице.
      – Я вся – внимание! – откликнулась Эдит. Такой тон ее бесил.
      Розниекс даже не усмехнулся.
      – Отпечатки сапог мы обнаружили в лесу, в двух километрах от места происшествия, недалеко от шоссе, – он выложил на стол две гипсовых отливки. – Там же обнаружили и отпечатки покрышек машины Уступса. Можете осмотреть.
      Не удержавшись, Эдит вытянула шею, затем брезгливо отвернулась.
      – Бррр… – вздрогнула она. – Выходит, что Уступс с Лиесмой…
      – Не выходит, – прервал ее Розниекс. – Лиесме ваши сапоги не подходят, это мы уже выяснили, но это еще не все. – Он вынул еще одну пластмассовую коробочку. – Смотрите, и этот клочок волос мы нашли там же, они зацепились за куст. Они слишком темны для Лиесмы, но вполне могли бы принадлежать вам… – Розниекс внимательно смотрел в лицо Эдит. – Экспертиза установит это точно.
      Эдит впервые не смогла сдержаться, скрыть растерянность. Но через мгновение снова пришла в себя.
      – Ладно, – проговорила она сдавленным голосом, – я скажу, как все было. Я хотела осадить Лиесму. Слишком уж она хвасталась этим Уступсом: он и такой, и сякой… Я решила доказать, что он побежит за мной, как барашек. Это было ужасно… Антс пытался объехать женщину, но она сама, как безумная, кинулась прямо под колеса. Антс страшно перепугался, и мы с машиной спрятались в лесу. Я побежала, думала помочь сбитой…
      – Почему же, прежде чем бежать, сняли комбинезон, берет?
      – Чтобы никто не подумал, что я имею отношение к происшествию.
      Розниекс сделал паузу.
      – А как объяснить, что вы, привлекательная женщина, так заботящаяся о своей внешности, собираясь ехать с мужчиной, чтобы отбить его у подруги, надели грязный комбинезон, резиновые сапоги, старый берет?
      – Что же в этом удивительного? Простому шоферу такая трактористка куда ближе, чем любая светская дама. Надо знать психологию подобных мужчин.
      – И все-таки Уступс не ездил с вами в машине, – сказал Розниекс. – Он провел ночь у Лиесмы Паэглите. Вы хорошо знали об этом и воспользовались его машиной.
      – Чепуха!
      – Пенсионер Стрелниекс видел, как он вечером подъехал и поставил машину. Видел он и то, как вы через час уехали, а к утру вернули машину на место. Такой, в комбинезоне и берете, он вас, без сомнения, опознает, – медленно, но основательно Розниекс разрушал одно укрепление Эдит за другим.
      Она промолчала.
      – Видите, вариант со свиданием тоже не проходит.
      – Я не умею водить машину, – выдавила выбитая из колеи Эдит.
      – Это тоже неправда. Права у вас есть, раньше был «Москвич», теперь ждете очереди на «Жигули». Ольгу Зиедкалнс вы сбили намеренно, – продолжал он после паузы, – выжидали за станционным складом, пока она не приехала и не вышла на дорогу. Вы сами договорились с ней встретиться в санатории. На машине догнали и сбили ее. Затем спрятали машину в лесу, переоделись, расчесали волосы, сломав при этом гребешок и необдуманно выбросив вычески из машины. Потом пошли, чтобы убедиться, что Зиедкалнс мертва – проверили пульс, приложили зеркальце. А когда стали собираться люди – скрылись в лесу. Выждав, окольным путем вернулись в Ригу, поставили машину на место и направились домой – вы живете в двух шагах. Поэтому мы и не смогли найти машину сразу. У Виртавы пытались вымыть машину в озере, но побоялись засесть и лишь обдали ее водой из ведра. Однако это был напрасный труд – следы остались. Вот фотография следов машины у озера, – следователь положил на стол несколько снимков. Эдит не посмотрела на них.
      – К чему мне было ее убивать! – истерически закричала она, понимая, что игра проиграна, но все еще хватаясь за соломинку. – Я ее не знала!
      – Причина была! – отчеканил Розниекс. – И не одна. Вот первая, – он выложил на стол несколько документов. – Неправда, что вы не знали Зиедкалнс. Вы познакомились давно – в Елгавском родильном доме, где у вас родился сын, а у Зиедкалнс – мертворожденная девочка. Вы оставили сына в больнице, а Зиедкалнс взяла его и усыновила. Поэтому Ромуальд так похож на вас, а не на нее. Продолжать?
      – Не надо, – Эдит обмякла, сразу став старше. – Пишите, я сама все расскажу. Чистосердечное признание является смягчающим вину обстоятельством, – горько Усмехнулась она, на миг выпрямилась, сделавшись прежней Эдит, но тут же устало опустила плечи.

      Лицо Ольгерта Лубенса было серым.
      – Что ты негодяйка, я знал, – процедил он сквозь зубы. – Не представлял только, что такая жуткая.
      Эдит демонстративно отвернулась. Что-то прикинула про себя, потом резко повернулась к мужу. Красивое лицо исказила гримаса. Синие, черные, красные пятна косметики были размазаны по ее лицу, словно грим клоуна.
      – Ты, подлец, ты! – крикнула она, вскочила и кинулась на мужа. – Ты во всем виноват! Ты заставил меня сделать это!
      Двое милиционеров из конвойного взвода, сидевшие рядом, схватили ее за руки и снова усадили на стул.
      – Свидетель Лубенс, расскажите все по порядку, – предложил Розниекс.
      – Иуда! – прошипела Эдит. – Свою жену, мать своего ребенка…
      – Это ты о каком ребенке? О том, которого ты с твоим змеиным сердцем бросила? – возмутился Лубенс. – Да что с тобой говорить! – он повернулся к следователю. – Моя командировка затянулась, мы тогда строили ГЭС. Каждую свободную минуту я писал жене письма, с нетерпением ждал рождения сына. Но от нее получил только три письма. В последнем она сообщила, что произошло несчастье – сын родился мертвым. Я был потрясен, не спал ночей. Приехать не было возможности, я заказал разговор, но жена от него уклонилась. Послал телеграмму – ответа не получил. Написал другу, тот ответил очень дипломатично, но я понял, что должен постараться забыть Эдит. Однако год спустя, незадолго до возвращения, получил от нее сердечное письмо. Она писала, что любит только меня, что потребовалось время, чтобы убедиться в этом и вернуть равновесие. И я, дурак, поверил.
      – Ха-ха-ха! Хоть раз верное слово из твоих уст! – истерически рассмеялась Мелнсила. – Идиотом ты был и остался. Это было после того, как Яновский, художник, меня оставил. Иначе стала бы я тебе писать!
      Лубенс ковырял пол носком туфли.
      – Да, тогда я еще не хотела ребенка, хотела пожить для себя, воспользоваться всеми радостями молодости, а этот ограниченный тип в своей убежденности ничего знать не хотел. Когда он дал согласие на бессмысленную, далекую поездку, мое терпение лопнуло. Он хотел, чтобы я в одиночку мучилась с пеленками, бутылочками… Да, я его обманула, и он только теперь, по стечению обстоятельств, узнал об этом. Да, тогда в больнице Зиедкалнс родила мертвую девочку, и я отдала ей своего ребенка. Она как сумасшедшая хотела ребенка. Муж пьяница, за душой ни гроша, жить негде, есть нечего, а ей подавай ребенка. Смешно!
      Розниекс не перебивал. Пусть выговорится до конца.
      – Когда Лубенс вернулся, мы переехали в Ленинград и только года два назад вернулись в Ригу. Да, следователь, ваша правда. Я в последние годы действительно, как вы называете это на своем языке, спекулировала бриллиантами. Камни – моя страсть, моя слабость, мое хобби, – глаза Мелнсилы загорелись. – Я могу любоваться ими часами, я люблю их больше всего на свете. Люди лживы, подлы, готовы перегрызть друг другу горло, а драгоценные камни приносят радость, удовольствие. Я терпеть не могу людей, ненавижу их! Да, я скупала бриллианты, любовалась ими, пока не надоедало, а тогда продавала и покупала новые, еще более прекрасные.
      – А что делали с прибылью? – спросил Розниекс.
      – Я люблю одеваться. Да и какая женщина не любит? Но многие из-за своей ограниченности не могут. Я умею. Но разве этот инженеришка мог обеспечить такую возможность? Смешно. Мне незачем больше скрывать. Все равно, обе эти трусливые дурочки, Ария и Лиесма, выболтают все, надеясь на снисхождение.
      Она перевела дыхание.
      – Все было бы прекрасно, если бы мой супруг случайно не повстречал своего сына в студенческой столовке. Рассказывай сам, черт бы тебя взял! – крикнула она Лубенсу.
      Тот взглянул на следователя. Розниекс кивнул. Лубенс, запинаясь, заговорил:
      – Сына… Ромуальда… я действительно встретил в столовой случайно.