И действительно, в первый год работы она уставала так, что стоя засыпала в метро. Когда она пересаживалась с радиальной линии на кольцевую, глаза ее сами собой закрывались, и вместо названий «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок» ей чудились «Павелецкая», «Таганская», «Курская». А когда она их открывала, мотала головой — все вставало на свои места: она подъезжала к нужной остановке, к «Дому Инвалидов».

Впервые сюда, к могиле Наполеона, она пришла опять-таки с Янушкой. Та показала ей черную дыру в полу в середине огромного собора и заговорила о том, что, на ее взгляд, было бы гораздо лучше, если бы он покоился один где-нибудь на скале на острове Святой Елены. Янушка очень уважала Наполеона.

— Наверное, предполагалось, что здесь он будет вместе со своими солдатами? — спросила Таня.

— Такие люди не могут рассчитывать на дружбу ни при жизни, ни после смерти, — ответила Янушка. — Их удел — восхищение, страх, возможно, предательство, но дружба — никогда. Примазываться к славе великих или же просто известных — желающих много. Но, если вдуматься, рассказы примазывающихся всегда однотипны: они подчеркивают, как некто великий ценил и любил их, они мечтают, чтобы сияние чужой славы коснулось и их бренных физиономий. А сами великие — всегда одиноки.

В эти минуты Таня по-новому смотрела на подружку. В этой пичуге ей открывались такие черты характера, о которых и не подозревала.

— И ты тоже одинока? — спросила ее Таня.

— Я не одинока. Я — свободна, — засмеялась Янушка. — А это разные вещи. Я привыкла думать, что моя жизнь — прежде всего моя жизнь. Я сама себе хозяйка, госпожа и ни в коем случае не критик. Я живу как хочу и как у меня получается. Мне некого любить, кроме своих родных, но и винить тоже некого. Это один из способов существования современных людей. Одиночество — прекрасно, если это осмысленное Одиночество с большой буквы.

— Я не могу жить одна, — сказала Таня. — Я не переношу одиночества.

— Что ж, ты ведь не буддистка! — с некоторой долей снисхождения сказала ей Янушка.

Таня вспомнила этот разговор так ясно, будто он состоялся вчера. «Да, оказывается, очень трудно жить одной», — подтвердила она, мысленно простилась со своим бывшим домом, пересекла бульвар и пошла от нечего делать к Люксембургскому саду. Хрипловатый голос Джо Дассена, певший миру про любовь в Люксембургском саду, очень любила ее мама.

Прямоугольник сада, совсем небольшой, был ограничен осенними деревьями, чьи кроны вовсе не думали еще осыпаться, не то что в Москве в это время года. На огромных клумбах еще даже цвели запоздалые лилии, хотя листья их, высокие и густые, уже были будто поедены ржавчиной и казались сухими. Напротив музея Родена Таня присела и вновь достала телефон. На этот раз ей повезло — ответил заботливый, взволнованный голос мамы.

Ни поздравления, ни расспросы уже не имели значения для Татьяны. Ей важен был сам голос. Живой мамин голос, действующий на уровне подсознания. Дающий ощущение того, что она, Таня, не одинока в этом мире, что она любима, что у нее есть дом и там ее ждут. И Таня, не осознавая этого, готова была слушать мамин голос еще и еще, будто зверек, выдернутый из гнезда, плачущий по ночам и ищущий пропахшую матерью тряпку.

— Вы там, как всегда, наверное, устроили обжираловку? — стараясь, чтобы вопрос казался как можно более веселым, спросила Татьяна. — Угоститесь и за меня на славу!

— Нет! — ответила мама. — Без тебя не хочется. У нас сегодня другое мероприятие. Мы с папой идем на концерт. Вон он уже одетый стоит в коридоре. Решили отметить твой день рождения нетрадиционным образом. Вот приедешь на Новый год, тогда уж устроим пир на весь мир!

— Жаль, — разочарованно протянула Татьяна. — Ну, по крайней мере желаю вам хорошо провести время! А куда вы идете? — Но последний вопрос потонул в океане радиоволн, связь отключилась, и мамин голос исчез. Таня вздохнула и, несмотря на то что в воздухе уже стало тянуть вечерней свежестью, осталась сидеть в Люксембургском саду на скамейке. Но мысли ее витали где-то совсем далеко.

«Ашот так больше и не позвонил, — наконец подумала она после того, как мысленно перебрала все московские концертные залы, куда могли бы отправиться ее родители. Она мысленно пролетела над консерваторией и Концертным залом Чайковского, Концертным залом „Россия“ и Кремлевским Дворцом съездов. — Да мало ли куда они могут пойти! — вздохнула она. — А что касается Ашота — придется выкинуть его из головы. И интересно все-таки, часто ли залезает Али в мой компьютер?!» Эта заключительная мысль вернула Таню в обыденную действительность, она поежилась от сырости, спустила пониже рукава своего твидового, серенького в голубую клеточку, пиджачка и поспешила домой.

«А если Янушка придет, напою ее опять, как в прошлый раз!» — решила она и в этот момент увидела, что перед ней в какой-то насмешливо-почтительной позе стоят двое мужчин довольно приличного, впрочем, вида.

— Вы, наверное, парижанка, — сказал один из них на ломаном французском, как-то странно изогнувшись в полупоклоне. Он был небольшого роста, чрезвычайно худ, белес как моль и с хитроватым взглядом тертого лиса. — Не покажете двум провинциалам, как пройти к Елисейским полям?

Второй стоял молча, спокойно, лицо его на первый взгляд оставалось серьезным, но все-таки что-то еле уловимое в позе его, а еще более в чуть прищуренных глазах не очень молодого уже, опытного человека показалось Тане подозрительным. Возникло ощущение, что ее как-то пытаются обмануть. Она внимательно всмотрелась в его круглые буравчики-глаза под треугольничками бровей, оценила проблеск седины на висках, что на языке парикмахеров и собаководов называется «соль с перцем», и с неудовольствием подумала: «Артисты, наверное, какие-нибудь напились. Вот и пристают. Но вот этого, высокого, я уже где-то видела…» Но где именно видела, в фильме или наяву, Таня вспомнить не могла.

— Не хотите ли прогуляться с нами по Елисейским полям? — качнулся к ней Хитрый Лис.

Тане еще год назад ужасно льстило, если вдруг кто-нибудь случайно спрашивал у нее дорогу. Как правило, это были забредшие не туда американские туристы. Ей доставляло удовольствие объясняться с ними по-английски, вставляя в речь французские названия. Благодаря Янушке она неплохо знала Париж и с удовольствием козыряла этим. Но сейчас, после разговора с родителями, после мыслей о доме, об Ашоте и о проблеме с Али, эти двое мужчин показались ей наглыми, приставучими прилипалами, ловцами приключений, любителями «клубнички».

— А не пошли бы вы куда подальше?! — с возмущением по-русски сказала Татьяна и, гордо закинув сумочку на плечо, попыталась обойти их сбоку.

— Ну, я же тебе говорил! А ты спорил! Москвичка! — вдруг сказал на таком же чистейшем, родном для Тани русском языке тот, что был повыше, постарше, с щетинистой сединой в волосах.

— Каюсь, не разобрал сразу! Прошу извинить, — опять изогнулся белесый Лис. — Я думал, что хохлушка. Только крашеная. Готов понести наказание за самонадеянность!

Теперь у Тани не осталось никаких сомнений в том, что перед ней соотечественники. Она была готова уйти, но сознание того, что ее так глупо разыграли, заставило ее возмутиться.

— Какого же черта вы тут ломали комедию? — Таня остановилась и с возмущением смотрела на пришельцев.

— Подурачиться решили, простите! — миролюбиво сказал седоватый. — Что вообще-то несвойственно нашему положению. Поспорили, какой национальности самые красивые девушки в Париже. Я посмотрел на вас и сказал: «Москвичка!», а вот он, остолоп, стал утверждать, что вы с Украины.

— Откуда-нибудь из Днепропетровска! — добавил Лис. — Я сам оттуда родом. Там оч-чень красивые девушки!

— А как вы определили, что я из Москвы? По какому признаку? — заинтересовалась Татьяна. В облике мужчин больше не чувствовалось какой-либо опасности. Она спросила это без кокетства, без напрашивания на комплимент, и заданный ею тон был принят. Лис прекратил изгибаться, встал рядом со своим старшим товарищем, и со стороны можно было подумать, что между знакомыми идет обычный, хотя и несколько шутливый разговор.

— Да я как глянул, как вы сидите здесь на скамейке — одинокая, грустная, задумавшаяся о чем-то своем, — сообщил старший мужчина, — сразу понял: так сидеть может только русская женщина.

— Я это тоже понял! — сказал Лис. — Только я подумал, что вы здесь на работе, — без обиняков добавил он. — Нет?

Таня посмотрела на него с недоумением.

— Вы меня за проститутку, что ли, приняли? — Глаза ее расширились от удивления. — Сразу видно, что вы из Москвы, — отпарировала она. — Проститутки здесь просто так на лавочках не сидят!

Лис хотел еще что-то ответить, но старший бросил ему:

— Помолчи! — и продолжал разговаривать с Таней: — У меня мать так сидела на завалинке в деревне под Рязанью, — сообщил он. — А почему я подумал, что вы из Москвы… — Он сделал паузу. Таня и Лис с интересом ждали, какой он выдаст аргумент. — Так это я просто так сказал, наугад! — вдруг неожиданно заключил седоватый и весело засмеялся. У него запрыгали от смеха щеки, и подбородок, и немаленький живот, выглядывающий в просвет дорогого пиджака.

— Вот ведь надул! — хлопнул себя по коленкам Лис в полном восторге оттого, что над ним так славно подшутили. — А ведь я поверил, поверил! — Лис еще долго крутил потом головой.

Если бы Таня когда-либо больше уделяла внимания русской литературе, без сомнения, она бы заметила, что эта парочка очень напоминает персонажей Александра Николаевича Островского. Для полного внешнего сходства этим двум мужчинам, видимо, достаточно деловым и в меру образованным, не хватало лишь монокля и часов на серебряных цепочках поверх жилеток. Впрочем, как выяснилось потом, часы им заменяли мобильные телефоны, а вместо монокля у белобрысого были небольшие очки в самой современной и дорогой оправе, которые, как ни странно, лишь усиливали его сходство с хитрой лисицей. Через некоторое время Таня узнала, что человек с внешностью лиса был тонкий и умный юрист. Он сопровождал патрона, которым оказался седоватый, в качестве переводчика и консультанта в значительных и важных сделках. Таким образом, Таня воочию убедилась, что через полтора века после Саввы Морозова и Мамонтова в Париже снова прекрасно себя чувствовали русские купцы.

— А вы что делаете в Париже, интересуетесь достопримечательностями? — поинтересовался седоватый.

— Нет, работаю здесь. Я на стажировке, — ответила Таня не без некоторой гордости и сразу заметила, что в глазах ее собеседников прибавилось уважения.

— Кто же вы по профессии, кинозвезда? — тут же вылез вперед Лис.

— Я врач. — Таня улыбнулась не без некоторого кокетства. Все-таки грубый комплимент Лиса по поводу кинозвезды Тане польстил. — Стажируюсь по клинической биохимии.

— А у меня дочка тоже врач! — почему-то обрадованно сказал седоватый.

— Бывают совпадения. Мне пора. — Таня действительно собралась уходить.

— Знаете, — седоватый осторожно взял ее за руку, — поедемте с нами на Елисейские Поля. Мы собрались поужинать, составьте нам компанию! Серьезно, без всяких задних мыслей. А потом мы вас отвезем куда скажете.

Таня заколебалась. Ехать домой было, с одной стороны, гораздо спокойнее. Но у нее сегодня день рождения, к тому же она никогда не была в дорогих ресторанах на Елисейских полях. С Янушкой они довольствовались маленькими кафе. Она вздохнула, раздумывая. Мужчины казались ей приличными людьми.

— Значит, едем! — Седоватый улыбнулся ей покровительственно, и они неторопливо пошли из сада. У выхода их уже ждало остановленное Лисом такси.

Таня потом не смогла бы вспомнить в деталях, как выглядел ресторанный зал. Все-таки она была в напряжении. Ее смутили яркая публика, обилие цветов, картины на стенах и роскошное меню, цены в котором были приблизительно равны ее месячному жалованью. Она решила попробовать, кроме всего прочего, морских ежей. Сначала их специфический острый вкус показался ей приятным, а потом, с непривычки, ее чуть не вытошнило. Прекрасное вино, хотя она выпила совсем немного, развязало ей язык, и она призналась спутникам, державшимся, кстати, весьма достойно, что сегодня — день ее рождения. Это сообщение было встречено с искренним вниманием, и поздравления было решено сопроводить очень дорогим шампанским. В заключение Тане был преподнесен элегантный букет.

Когда они вышли на улицу, уже было совершенно темно и прохладно, но Тане не хотелось ехать домой. Седоватый явно демонстрировал ей все признаки расположения, это было приятно. Понятливый Лис, сославшись на усталость, умчался на такси к себе гостиницу, а Таня и ее спутник решили прогуляться. Впереди сияла множеством огней Эйфелева башня, и Таня, впервые, пожалуй, за все свое пребывание в Париже, почувствовала себя и расслабленно, и защищенно. Вокруг шумела яркая разноязыкая толпа, и Тане было приятно чувствовать себя ее частью, беззаботной и легкой, как ее сделанный со вкусом букет, как экзотические перья на роскошных шляпках манекенов, выставленных в витрине магазина, торгующего карнавальными костюмами. Невольно Таня обратила внимание на узкую черную амазонку с серыми раструбами на рукавах и такую же маленькую шляпку, отделанную узким пером серой цапли.

«Старинный замок, охота, стаи собак, и я в этой амазонке скачу на сером благородном коне», — представила себе Таня.

— О чем вы задумались? — участливо наклонился к ней спутник.

«Об охоте на лис», — чуть не вырвалось у Татьяны. Но неудавшаяся два года назад ночка с Ашотом и глупыми разговорами научила ее впредь быть сдержаннее, и Татьяна ответила:

— О том, что скоро наступит Рождество, а у меня все еще неясное положение на работе.

— Всегда все как-нибудь утрясается, это закон, — сказал ее спутник. — Не беспокойтесь. Вполне возможно, что на Рождество вы уже будете с легким сердцем пить шампанское, а впереди вас будут ждать волнующие перемены!

— На Рождество я надеюсь быть дома, — с легким вздохом сказала Татьяна. Во время ужина в ресторане спутники большей частью расспрашивали Таню о ее делах, поэтому теперь седоватый был уже в курсе ее основных проблем.

— Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — заметил он на Танин вздох. — Моей дочке тоже нелегко приходится. Пропадает на работе целыми днями, а результатов особенных пока не видно.

— Мне это знакомо, — сказала Таня. — Я ведь тоже проработала в больнице три года.

— Это солидный срок, — улыбнулся ей новый знакомый. Около тротуара остановилась сияющая длинная машина.

Задняя дверца салона открылась, оттуда высунулась тонкая рука, унизанная блестящими перстнями. Рука держала тонкий серебристый поводок. Тут же с визгом из машины выскочила маленькая, трясущаяся, будто студень, собачка, присела посреди тротуара, сделала свои дела, секунду поскребла задней лапкой по голому асфальту и с прежним визгом запрыгнула обратно в машину. Рука захлопнула дверцу, машина умчалась. Таня посмотрела ей вслед.

— Мне пора домой. Уже поздно и холодно. — Она действительно собралась уходить. Налетел влажный прохладный ветер, и Таня после вина, после шампанского продрогла до костей.

— Я поймаю вам такси, — сказал ее спутник.

— Мне было очень приятно. — Таня протянула ему по западной привычке руку, и он, пожимая ее сильную ладонь, вдруг ощутил заметную дрожь.

— Так вы действительно замерзли! — сказал с удивлением он. Он сам был в довольно легком костюме, распахнутом пиджаке, рубашке из дорогой тонкой ткани, галстуке, развевающемся на ветру. Но от всей его довольно полной фигуры, пышущей теплом и здоровьем, исходила такая мощь, что Таня невольно засмеялась:

— Не все такие стойкие, как вы!

— Так надо было раньше сказать! Ну-ка пошли в магазин! — Он крепко взял ее за руку, и как Таня, еще даже не вполне понимавшая, в чем дело, ни отказывалась, потащил ее за собой через самооткрывающиеся двери дорогого магазина одежды для дам. — По случаю нашего знакомства и в честь дня рождения — выбирайте! — широким жестом пригласил он.

Тут же мелким легким шагом, свойственным деловым парижанкам, к Тане устремилась молодая женщина, готовая к услугам. Продавцы и консультанты в магазинах уже давно научились на глаз отличать новых русских покупателей. И тут Таня испытала не совсем понятное ей чувство. Сбылась ее мечта. Состоятельный господин от щедрот широкой души хотел сделать ей подарок. Что следовало за этим? По всей видимости, именно то, о чем Таня так долго, натужно размышляла в течение нескольких лет. Несомненно, она понравилась ему и он хотел сделать ее или своей мимолетной любовницей, или спутницей на какое-то время, а может быть, что, конечно, маловероятно, даже женой. Тане нужно было сделать навстречу шаг, и, по всей видимости, все бы состоялось — судя по его взглядам, по его искреннему интересу, она, безусловно, произвела на него впечатление. Что ж, он тоже устраивал Таню. Не противный, не навязчивый, несомненно, состоятельный и самодостаточный господин. Пусть он был русским, не иностранцем, что ж, со своим было даже привычнее, спокойнее, не нужно коверкать язык. Сейчас Тане нужно было просто опустить ресницы и сказать тоненьким голоском: «Спасибо, вы так любезны!» Мужчины любят, когда их подарки принимают с благодарностью. И вдруг где-то вдалеке мелькнули тени Ашота, мадам Гийяр и Янушки. Таня неосознанно повернула голову и посмотрела на дверь. Она уже набрала полную грудь воздуха, чтобы отказаться.

— Стоп! — строго сказал ее спутник. — Я думаю, что вон тот костюм очень вам подойдет.

Редкая девушка устоит, чтобы не взглянуть хоть одним глазком на вещь, про которую говорят: «Это очень вам подойдет». Таня повернулась и посмотрела туда, куда ей указали. Манекен был одет в светло-серый классический костюм, украшенный широким воротником из чудесной голубой норки. Костюм был замечательный, но не на него запала Таня. Она уже давно знала, что бы купила себе в подарок, будь у нее деньги. Застенчиво опустив голову и ресницы, Таня чуть слышно прошептала:

— Я хочу вон тот жакет из шкур.

Мужчина внимательно посмотрел на нее и улыбнулся:

— Принесите девушке то, что она хочет. Француженка с приятным, улыбающимся лицом провела Таню в просторную кабину. Ее расторопная помощница уже тащила жакеты всех фасонов и расцветок. Из примерочной Таня вышла еще более похорошевшая, в очень модном одеянии, искусно сделанном из шкурок непонятно какого животного мехом внутрь, весьма напоминающем одежду пещерного человека.

— Этот жакет — новинка сезона, — пояснила француженка Таниному спутнику. Ее твидовый пиджак она бережно повесила на плечики.

— Ну что ж, — согласился мужчина, доставая золотую банковскую карточку. — Новинка так новинка, хотя я лично выбрал бы костюм.

— Мне не хочется снимать это, — показала Таня глазами на жакет. — В нем так уютно!

Помощница старательно и ловко запаковала в красивый пакет ее пиджак, а мужчина сказал что-то, наклонившись к француженке-консультантше. Та быстро и внимательно взглянула на него взглядом профессионала и коротко сказала что-то помощнице. Таня, с удовольствием тихонько ощупывая и поглаживая свой подарок, деликатно отошла к витрине и посмотрела на улицу. Перед ней были Елнсейские поля, они светились и переливались огнями, мимо с мягким шуршанием шин проносились блестящие машины, и Таня ощутила себя чуть ли не полноправной и единственной владелицей всей этой красоты. Когда же она, недоумевая, в чем задержка, опять повернулась лицом к залу, то увидела, что консультантша говорит что-то ее спутнику, показывая уже лежащий на упаковочном столе серый костюм с норкой. Ее помощница быстро соорудила еще один красивый пакет, и мужчина, отказавшись от доставки, взял оба пакета и направился к Тане.

«Не надо сейчас думать, кому предназначается второй пакет, это неприлично, — сказала себе Татьяна и вышла на улицу. — Интересно, что будет дальше?»

Мужчина подошел к кромке тротуара и остановил такси.

— У вас есть клочок бумажки, на котором можно было бы записать номер телефона? — спросил он Таню. Та достала из сумочки записную книжку. — Я буду в Париже еще несколько дней. Если надумаете, позвоните, буду рад. — Он продиктовал Тане номер телефона и на прощание, приблизив широкое, пышущее здоровьем лицо к Таниной щеке, коротко ткнулся в нее колючей щетиной. — Меня зовут Филипп Иванович, — сказал он ей в самое ухо.

— Я позвоню, — коротко сказала Татьяна. Она быстро села в машину на заднее сиденье. Филипп Иванович подал ей пакет с ее пиджаком, протянул в окошечко водителю деньги, и такси помчалось вперед, сквозь ночные огни. Всю дорогу Таня напряженно вспоминала, где же она могла видеть эти знакомые ей круглые глаза под треугольничками бровей, и никак не могла вспомнить. Наконец, уже подъезжая к своему общежитию, она с сожалением подумала, что на самом деле было бы очень хорошо, если бы ей достался еще и серый костюм. Посмотрев на часы, решила, что, как ни хочется рассказать о своем приключении Янушке, будить ее не стоит.

А когда на следующее утро она в своем новом меховом жакете с очаровательным выступом-хвостиком сзади, который она от волнения даже не заметила накануне во время примерки, вышла из дома, все газеты в киосках печати чернели заголовками со странными короткими словами «NORD-OST» и «MOSCOU».

Сначала Таня не поняла, чем черные слова «Норд-Ост» и «Москва» угрожают ей лично и что все-таки они обозначают. Когда же, войдя в лабораторию, она услышала от Камиллы какое-то необычно напряженное «бонжур» вместо стандартного «Как дела?», а Али посмотрел на нее, наоборот, с деланным равнодушием, она почему-то подумала вначале, что все в лаборатории уже знают, кого оставляют работать на будущий год, и этим сотрудником, по всей видимости, является не она. Янушка тоже уже сидела на своем обычном месте.

— Как дела? Что-нибудь случилось? — спросила у нее Таня. И тут встретила соболезнующий Янушкин взгляд.

— Надеюсь, никого из твоих близких нет ТАМ? — спросила Янушка.

— Где? — не поняла Татьяна.

— «Норд-Ост», — коротко ответила Янушка. — Террористы захватили концертный зал. Разве ты ничего не знаешь?

И тут Таня вспомнила. Разглядывая вчера вечером, можно сказать, уже ночью, у себя в комнате перед зеркалом новый жакет, намазывая лицо кремом, проверяя, не слишком ли у нее стали худыми бедра, она совершенно забыла о родителях, о том, что они накануне вечером ушли на концерт. Не вспомнила она об этом и сегодня утром. Все у нее внутри похолодело.

— А какой концертный зал захватили? — сглотнув слюну, спросила она.

— Не знаю… — ответила Янушка, с тревогой посмотрев на побелевшее Танино лицо.

— Что такое «Норд-Ост»? — еле смогла выговорить Таня.

— Мюзикл, кажется, — чуть слышно ответила Янушка.

— Откуда ты знаешь?

— С вечера все агентства передают…

Таня повернулась и вышла из комнаты. Все, кто там был, посмотрели ей вслед. А Таня, уже не обращая внимания на идущих ей навстречу людей, бежала к лифту. Она готова была кубарем катиться вниз по лестнице или даже спрыгнуть с четырнадцатого этажа — так велико было ее нетерпение найти газету с новостями, но тут, к счастью, приехал лифт. И хоть это был прекрасный скоростной лифт, просторный и зеркальный, Тане все равно казалось, что вниз он спускается не секунды, а вечность. Печатный киоск тоже оказался довольно далеко.

— Понавтыкали здесь своих дурацких сладостей! — сказала она африканцу, у которого накануне покупала орешки, и тот, не понимая русских слов, приветливо улыбнулся ей своей щербатой улыбкой. Наконец пачка газет, французских и английских, была в ее руках. — Русских газет у вас нет? — крикнула Таня продавцу.

— В центре Парижа! — развел тот руками.

Таня пробежала глазами строчки и трясущимися руками стала набирать родные цифры телефонного номера.

— Никого нет. Может быть, на работе? Телефон молчал.

— Разница во времени! Там сейчас время обеда. Но неужели же в лаборатории нет ни одного человека?! — Снова и снова она терзала кнопку повтора. Наконец, измученная страхом, сомнением, она набрала номер известного ей секретаря посольства.

— Ничего не известно, все сведения будут уточняться, перезвоните позже, — сухим голосом предложил ей он.

— Что за связь! Что за дурацкая телефонная связь! — Таня заплакала. — Мама и папа! Конечно, с них станется пойти на какой-то дурацкий «Норд-Ост»! Шли бы в консерваторию! Никому не придет в голову захватывать ее. Нет, они хотят жить в ногу со временем! — От ужаса и паники, охвативших ее, Таня не знала, что делать. Мама и папа! Те самые родители, вечно надоедающие, вечно лезущие не в свои дела, вечно советующие, вечно критикующие, теперь казались единственными нужными ей людьми в целом свете. — Только бы с ними ничего не случилось! Только бы не случилось!

Таня заплакала от страха и бессилия. Почему она здесь, и как далеко Москва! Уж там бы она нашла выход из положения, она бы узнала, где они, она поставила бы на ноги весь институт, весь город! Как плохо быть одинокой!

Записная книжка выпала из ее рук, шлепнулась на бетонные плиты и открылась на букве Ф. Перед Таниными глазами предстал криво записанный вчера телефонный номер. И этот номер быстро ответил ей.

— Филипп Иванович, — сказала она, всхлипывая и размазывая по лицу слезы. — Это Таня.

— Да, Танечка, я узнал! — уверенно прозвучал ответ. — Хорошо, что вы позвонили. А я как раз думал, как вы?

— Мама и папа вчера вечером ушли на концерт! — Таня отчаянно зарыдала в телефон. — И я не знаю куда!

— А вы паникерша! — спокойным голосом сказала ей трубка. — Наверное, когда вы были маленькой, родители никуда не отпускали вас одну. Концертных залов в Москве десятки. Процент того, что ваши близкие пошли именно в тот самый зал, который захватили, достаточно мал. Но наберитесь терпения, я все узнаю и вам позвоню. Диктуйте телефон.

И Таня с великим облегчением, что есть кто-то знакомый, кому она может передать хотя бы часть своей боли, сказала ему свой номер.

Действительно, как по волшебству, Филипп Иванович скоро все узнал, и нашел Таниного отца, и передал ему привет и беспокойство дочери, и сам перезвонил Тане, и успокоившаяся и счастливая Таня договорилась встретиться с ним вечером и куда-нибудь сходить.

— Мы были в консерватории, — извиняющимся голосом сказала Танина мама, когда сумела дозвониться до дочери. — Мы не думали, что ты будешь так волноваться! И кроме того, не знали, что эта ужасная новость так скоро дойдет до вас. Ведь ты же сама всегда ругала нас за то, что мы выходили тебя встречать, когда ты возвращалась домой позже одиннадцати!

— То вы, а то я! — вне всякой логики заявила Татьяна и вдруг добавила то, что и не думала говорить: — Мам, я счастлива, что вы дома!

— Что ты, доченька… — И Таня услышала, как странно засопела телефонная трубка.

— Не ходи завтра на работу, давай поедем куда-нибудь. В Версаль, например, я там еще не был! — сказал Тане Филипп Иванович, когда поздно ночью они лежали в огромной постели номера отеля «Ритц», выходящего на Вандомскую площадь. Филиппу Ивановичу было все равно где ночевать — они вдвоем с Лисом снимали номера в девятом округе. Но для Тани номер в «Ритце» был вопросом принципиальным.

«Осталось завести еще ливрейного шофера и дорогущий автомобиль», — подумала она, а вслух сказала:

— А как же лаборатория?

— А она тебе очень нужна? — отозвался ее кавалер.

— Вообще-то нужна, — ответила Таня. — Хотя и по дому я очень скучаю. Особенно после этого «Норд-Оста». Никогда не думала, что способна так волноваться за родителей!

— Когда появляются дети, родители отходят на второй план, — как-то неопределенно ответил Филипп Иванович. Он задумался о чем-то своем. Таня приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.

— А если меня выгонят из лаборатории, мы поедем в Москву вместе?

Филипп Иванович повернул к ней голову.

— Ты неглупая девушка, — сказал он, внимательно глядя на нее и перебирая ее волосы, будто ощупывал товар. — Красивая, хотя совершенно непохожа на мою дочь. — Он сделал паузу. Таня напряглась. — Успокойся, — сказал он. — Мы поедем вместе. Только быстрее собирай свои документы. Я должен быть в Москве через три дня.

Он повернулся на бок, положил полную волосатую руку на грудь и быстро, спокойно заснул с таким видом, будто он уже давно все решил. А Таня еще долго не выключала свет и невидящими глазами рассматривала люстру на потолке.

«Что же мне делать? — думала она. — Что делать?»

Внутренним профессиональным взором врача она, не глядя на мужчину, лежавшего рядом, тоже оценивала его. Теперь спавший иногда всхрапывал — свидетельство того, что спит он спокойно и глубоко. Всхрапывал он, впрочем, не очень громко и не очень фигуристо.

«Ему лет пятьдесят или около того, — думала Татьяна. — Полные мужчины такого возраста почти все храпят. Он, наверное, ровесник моего отца. Хотя папа еще не храпел, когда я уезжала. Папа держит форму за счет того, что занимается спортом. Интересно, сильно ли он сейчас изменился? Наверное, тоже постарел. А мама? г — Таня вздохнула. — А у этого, — она повернулась к спящему лицом, — наверняка есть проблемы со здоровьем. — Она оценила широкий плотный череп спящего; прямой, ничем не выдающийся нос; твердый рот, который не расслабился, не растекся мышцами даже во сне; подбородок, бывший в молодости, вероятно, квадратным, а ныне плавно переходящий в жирок на шее, спускающийся на грудь. — Холерик, — определила Татьяна, — со склонностью к апоплексии. Несмотря на высокий рост, масса тела превышает норму минимум на тридцать килограммов. — Она вспомнила, как давил на нее, мешая дышать, его живот несколько минут назад. Как ей хотелось, уже не думая ни о каком удовольствии, хотя она не была с мужчиной целых два года, поскорее выбраться из-под этой пахнущей дорогим парфюмом огромной, тяжелой массы. — Но в этом направлении в будущем, наверное, что-нибудь можно будет и изменить. Сейчас надо отметить и недостатки, и достоинства. Характер у него замкнутый, но то, что он не болтун, — хорошо. И к тому же он, по-видимому, не пьет. — Таня еле удержалась, чтобы не протянуть руку и не пощупать у мужчины печень. — И не окончательный эгоист», — заключила она, вспомнив, как Филипп Иванович спросил ее:

— Тебе было хорошо?

— Я еще не привыкла, — уклончиво ответила она.

— Мне нравится, что ты не притворяешься, — спокойно отреагировал он. — Но, я заметил, ты и не морщилась?