14

И нынешний день рождения Тани прошел так же, как все последние дни: суховато и скучно. Мадам Гийяр целый день просидела за своей прозрачной перегородкой, изучая материалы в компьютере, Камилла готовила какой-то доклад на внутреннюю конференцию, поэтому не вылезала из Интернета, обложилась бумажками со всех сторон и сморкалась больше обычного.

«Может, у нее аллергия на пыль?» — подумала Таня. Но предлагать таблетку диазолина не стала. Однажды она уже посоветовала Камилле сделать рентгеновское исследование лицевого отдела черепа, чтобы посмотреть, что творится в пазухах, но Камилла отреагировала на это предложение таким оскорбленным «мерси», что Таня поняла: здесь не Россия, нечего лезть к посторонним людям со своими советами.

«Интересно, почему мадам Гийяр поручает делать доклады только Камилле, но никогда мне, или Али, или Янушке? Наверное, все-таки она уже решила, что оставит ее, а нам троим ничего не светит… И, как назло, предложений работы ниоткуда нет. Видимо, придется все-таки возвращаться в Москву. — Таня вздохнула, а потом как-то очень по-русски подумала: — Да Бог с ней, с Камиллой, пущай здесь работает. Какая-то она жалкая. Вечно в каких-то пятнах, в соплях…»

Очень не хочется уезжать, но придется. Что ж, у нее есть еще время, чтобы насладиться Парижем. Люди приезжают на экскурсии на неделю и бывают счастливы, а у нее по крайней мере полтора месяца в запасе. Еще немного — и начнется подготовка к рождественским праздникам, Париж утонет в море огней. Надо этим воспользоваться — на распродажах Купить сувениров, подарков. Правда, тех людей, кому она хочет что-либо подарить, совсем немного и подарки из Парижа стоят отчаянно дорого, но она как-нибудь выкрутится, проявит изобретательность, что-нибудь придумает. Впрочем, что тут думать — маме, конечно, она подарит духи; отцу что-нибудь из одежды и галстук из престижного магазина, который стоит столько, сколько в Москве в магазине стоит хороший костюм. Но все равно галстук из Парижа каких-нибудь сине-зеленых тонов — именно то, что останется на долгую память. Себе она выберет сумку. А Янушке… Янушка — девушка непростая. Не то что она. Таня может порадоваться любой косметике. Нет, для Янушки нужно проявить смекалку. Пожалуй, ей можно будет подарить красивый альбом с фотографиями тех мест, где они вместе любили бывать. Еще для Янушки Таня приготовила присланную из Москвы симпатичную вазочку с синей росписью. «Настоящая Гжель, не подделка», — приписала в записке мама, упаковавшая дома подарок в слои бумаги, чтобы не разбился.

Мадам Гийяр, как думала Таня, не заслуживала подарка, но ей, как и всем, с кем вместе Таня работала, уже были заготовлены наборы матрешек разных рисунков и размеров. В деревянной расписной бабе прятались шесть мал-мала меньше подобных экземпляров. Таня никогда не могла понять, чем именно нравятся иностранцам такие вещи. Но когда, кстати, она уже подарила этих матрешек, она с удивлением и даже с некоторым умилением наблюдала, как сдержанная обычно Камилла раскрывает на своем столе одну матрешку за другой и, извлекая из большей меньшую, каждый раз с восхищением произносит: «О-о-о!» — и, прежде чем поставить деревянную куклу рядом с другой, вертит ее в руках, рассматривая, и с удивлением проводит пальцем по лицам кукол, по их расписным сарафанам.

— Семь! Целых семь! Мерси! — сказала ей тогда, пожимая руку, Камилла. — Я подарю их своим братьям и сестрам. Каждому по одной. По старшинству. Как раз получится, ведь у нас в семье семеро детей. У нас в Каталонии большие семьи! — даже с некоторой гордостью сообщила Камилла.

«У нее шестеро братьев и сестер! — подумала Таня. — С ума сойти! Будешь тут задумчивой и молчаливой!» Но когда на прощание Камилла показала ей фотографию, на которой выстроилась перед камерой ее семья — все такие же дородные, упитанные, как сама Камилла, обнявшись, дружно стоят перед огромным двухэтажным домом в саду, — чувство жалости к вечно сморкающейся и озабоченной Камилле куда-то быстро исчезло.

И еще ей хотелось купить подарок Ашоту. Правда, неизвестно ни где он сейчас, ни с кем, но когда Таня оглядывала цепким взглядом витрины магазинов мужской одежды, она непременно задумывалась, глядя на какую-нибудь вещь, купила бы она ее Ашоту или нет.

«Ну что за глупость! — думала она. — Что за наваждение! Маленький, нерусский, некрасивый, исчезнувший в неизвестном направлении, а вот поди ж ты, не идут из головы мысли о нем, вот хоть плачь! Кто бы мог подумать, что в Париже (в Париже!) она будет все время возвращаться мыслями к тому самому своему коллеге, которого раньше без волнения встречала в отделении каждый день и который совершенно не вызывал у нее никаких мыслей, кроме меркантильных — как попасть в Америку. Ашот прав — она была дура, когда считала, что главное — попасть за границу, а уж там-то она не пропадет. Ну вот теперь она за границей — не в Америке, правда, а в Европе. Но какая разница? Что здесь, что там, все равно никому не нужна! А как ей тогда, в Москве, хотелось охмурить какого-нибудь богача! Господи, что за глупость! Она видела теперь, гуляя с Янушкой, как подъезжают к ресторанам роскошные дамы в сопровождении элегантных респектабельных мужчин. Сначала она смотрела на них раскрыв рот. Эти же люди посещали открытия престижных выставок, дорогие аукционы, балы для избранных. Наверное, это парижский бомонд, мировая элита. Как прямо эти мужчины и дамы держали спины! Как страшно им, должно было, представить хотя бы на миг, что они могут выпасть из их элитарного общества. Как безупречны были их смокинги и прически! В каких выгодных позах останавливались они перед фотографами! И какие деланно-значительные при этом были у них лица! Женщины, все без исключения, были красивы. Но быть красивыми их обязанность, их работа. Простое, без косметики, лицо Янушки казалось гораздо симпатичнее тех искусственно сделанных лиц.

— Что ты думаешь об этих людях? — как-то спросила Таня у Янушки, когда случайно они оказались у мэрии и наблюдали, правда, издалека, как высшее общество съезжалось на бал.

— Для меня их жизнь не представляет интереса, — заметила Янушка.

— А для меня представляет, — вздыхала Таня. А вот Ашот наверняка думал так же, как Янушка. Какой он был все-таки славный, добрый, умный, этот маленький Ашот. Какой забавный, похожий на Пушкина! Совершенно нетщеславный, душевный… И между прочим, очень хороший врач.

И Таня нашла для него подарок — широкий шарф из мягкой тонкой шерсти. Ужасно дорогой, он стоил столько же, сколько духи для мамы, но Тане было совершенно не жалко денег на этот подарок. Она даже решила не покупать сумку для себя. «На фиг мне нужна эта сумка? — подумала она. — Все равно же не напишешь на ней, чтобы все видели, что она из Парижа! А если все равно не видно, то можно и в Москве сумку купить!»

Она поднялась на четырнадцатый этаж и вошла в их лабораторию. Янушка в этот день отсутствовала, Камилла сидела, созерцая экран компьютера, отвернувшись от всего мира, мадам Гийяр тоже не было в ее закутке за прозрачной перегородкой. За Таниным столом на круглом высоком стуле восседал Али. Увидев входящую Таню, быстро закрыл какой-то файл ее компьютера и уселся за свой рабочий стол.

— Привет! — машинально сказала Таня и подошла к компьютеру.

— Привет! — отозвался Али и, улыбнувшись во всю свою кофейную рожу, выскользнул из комнаты.

— Что он делал в моем компьютере? — спросила у Камиллы Татьяна.

— Не знаю, я ничего не видела, — отозвалась та, не поворачивая головы.

«Вот гад! — подумала Таня. — Хотел напоследок скачать мою информацию! Правильно я всегда ставила пароль на свои файлы. И никому ведь не пожалуешься, что эта африканская бестия лазает по компьютерам!»

Мадам Гийяр возникла в двери, посмотрела на часы, удостоверившись, что все присутствуют к началу рабочего дня, и проследовала в свой комфортабельный закуток. Таня в ярости щелкала мышкой, открывая последний файл, с которым работала накануне. Наконец экран высветился последней страницей: «Happy birthday to you!» Поздравление было жирно отпечатано и заняло весь экран. «Вот оно что! — удивилась она. — Али меня поздравил. Значит, запомнил. Но как он все-таки проник в мой файл?»

Таня хотела сосредоточиться на работе. Но какое-то странное чувство тревоги мешало ей. Во-первых, она никак не могла дозвониться домой. Все-таки необычно, что родители не поздравили ее с самого утра. Во-вторых, ей хотелось большей определенности в ее положении. Сколько эта мадам Гийяр будет ее мучить, до каких пор? Уж туда или сюда, неизвестность всегда тяготит. В-третьих, этот Али с поздравлением. На душе у нее скребли кошки. Кое-как досидела она в лаборатории до обеда, а потом вошла за перегородку к мадам Гийяр.

— Меня тошнит и болит живот, — сказала она. — Могу я уйти?

— Конечно. — Мадам Гийяр внимательно посмотрела на Таню. — Желаю вам скорее поправиться!

— Спасибо, — ответила Таня. — Надеюсь, завтра я буду в порядке! — Ей пришлось очень сдерживать себя, чтобы не выбежать из лаборатории.

На улице над головой синело ясное небо, дул теплый ветер. На краю фонтана, как всегда, сидели темнокожие уроженцы Африки, они сняли теплые куртки и остались в футболках; точеные шеи и тонкие руки их девушек и молодых парней напоминали изящные, выточенные из дерева скульптурные миниатюры. Таня остановилась у темнокожего лоточника и купила пакетик сладких орехов.

— Какая красивая девушка! — улыбнулся он, а Таня заметила, что под розовой сочной губой у него нет одного зуба.

«Выбили в драке, наверное, — подумала она. — Между темнокожими здесь постоянно случаются потасовки. За что они борются? За место под солнцем Парижа, что ли? Ну и пусть борются. Им тоже нелегко». Она хотела заехать за Янушкой и пригласить ее посидеть в кафе, но вспомнила, что Янушка уехала в какой-то исследовательский центр.

«Ничего не поделаешь, придется гулять одной, — решила она и спустилась в метро. — Поеду на левую сторону. Поброжу по романтическим местам. Заодно заранее попрощаюсь. Кто его знает, будет ли еще время сюда заглянуть…»

Она пошла по бульвару Сен-Мишель к Люксембургскому саду. На полчасика присела в кафе, выпила чашку кофе, съела булочку. Вокруг нее, наслаждаясь хорошей погодой, сидели люди — мужчины и женщины; разговаривали о чем-то, смеялись. У двери кафе расположился не старый еще мужчина с неизвестно откуда выкопанной старинной шарманкой. Он сидел на стуле, а для привлечения публики у его ног в деревянной кукольной постели под розовым одеялом, не обращая никакого внимания на заунывные звуки, спали черный кот и беленькая собачка. Помятая шляпа лежала у ног шарманщика.

«Чем живут эти люди? Почему они так вольготно здесь сидят, никуда не торопятся? — думала Таня про посетителей кафе. — Сословие клерков парится по конторам. Сфера обслуживания на ногах от открытия до закрытия. Художники, скульпторы сутулятся над своими работами в музеях и галереях или пытаются продать свои творения на блошиных рынках, на импровизированных выставках. Учителя в это время в школах, врачи — в больницах. Рабочие — на заводах. Интересно, люди каких занятий проводят лучшие часы в кафе? — Она допила кофе и засмеялась. — Может быть, кто-нибудь точно так же думает обо мне! Что, мол, здесь делает эта молодая женщина? Откуда она приехала, туристка она или кто? — Таня задумалась. Хотела бы она проводить время свободно? Ездить куда хочет, где хочет гулять? Не выходить из дома, если на улице дождь. Не париться на работе в прекрасную погоду, а ехать за город, где поют птицы и есть множество прелестных мотелей и гостиниц для путешественников и на пару дней, и на месяц. — Кто его знает, — как-то неопределенно подумала она. — Надо попробовать, чтобы решить, понравится мне это или нет». Она отдала деньги девушке-официантке и, как уже было много раз в Париже, отметила ее ненапускную вежливость, искреннюю благодарность за положенные чаевые.

Она свернула в одну из улочек Латинского квартала и подошла к дому, где жила в Париже первые два месяца, до знакомства с Янушкой. Комнатка ее хоть и называлась студией, но представляла собой узкий пенал с окном, выходящим на крышу, в квартире, которая по московским понятиям называлась бы коммунальной. В ней не было кухни и ванной комнаты. Небольшая ниша в углу, отделенная занавеской, с дырками в полу обозначала душ, а для того чтобы приготовить кофе, на маленьком столике у окна стояла небольшая плитка. О том, чтобы варить на ней суп, не могло быть и речи. Спать по ночам мешали Тане буйно гуляющие студенты, да и у Тани вдруг развилась такая бессонница, что даже расположение этой комнатки в самом сердце Парижа ее не радовало. Незнакомые люди кругом, незнакомый язык, на котором она могла еще с трудом объясняться, но, как оказалось, вопреки всем заверениям московских преподавателей совершенно не в силах была на первых порах понимать. Страшное перенапряжение первых месяцев — работа в лаборатории по семь часов в день, посещение языковых курсов, на которые ей тут же рекомендовала записаться мадам Гийяр, поиски правильной и короткой дороги в незнакомом городе, неустроенный быт, нехватка денег, которые исчезали молниеносно, — все это вместе с тоской по дому соединилось в комок неприятных воспоминаний, выплеснувшихся сейчас на Таню при виде узкого окна ее первого жилища.

Таня посмотрела вверх, нашла третье окно от угла. Сейчас оно было забрано узкими ставнями. «Кто, интересно, там сейчас живет? — подумала она. — Все ли там как прежде?»

Одиночество первых месяцев жизни в Париже с такой силой тогда обрушилось на Таню, что она, будучи совершенно несентиментальной по природе, купила в цветочном магазине герань и поставила ее на подоконник. Она не узнавала себя. Разве это была она, прежняя Таня, которая не стеснялась нагрубить кому угодно, хоть матери, хоть отцу, хоть Валерию Павловичу, хоть Барашкову и только почему-то никогда не связывавшаяся с Тиной? Возможно, потому, что и Тина никогда ее по-крупному не доставала. Как-то по-другому, по-новому вспоминала теперь Таня те дни, которые она провела в больнице.

Весной Таня собиралась выставить свою герань за окно на солнце, на воздух. Но через два месяца жизни на этой квартире к ней после прогулки заглянула Янушка. Она принесла знаменитый длинный батон, который в Москве называется французским, ветчины и сыра, и они сели ужинать.

— Зачем ты здесь живешь? — удивилась Янушка, оглядев Танину комнатушку. — Здесь очень неудобно!

— Зато в центре, — пояснила Таня.

— В центр можно приезжать по субботам и воскресеньям. А в обычные дни после работы и после занятий все равно некогда уже ходить гулять. — В этом Янушка, как и в большинстве других случаев, оказалась права. Таня послушалась и переехала в кампус. — И не надо тратиться на дорогу, и добираться удобнее! — объясняла Янушка, и Таня должна была с этим согласиться.

Жить в кампусе оказалось намного удобнее и приятнее, чем барахтаться в коммуналке одной. Какие прекрасные кухни и холодильники, прачечные и комнаты отдыха были в их общежитии! Компьютеризированная библиотека, жилые комнаты на одного, максимум на двух человек, как это было непохоже на то, о чем рассказывали студенты, жившие в общежитии института, где Таня училась. Вот чему можно было завидовать белой завистью! Но, прожив в кампусе без малого два года, Таня уже привыкла к такому житью и как-то перестала обращать внимание на удобства. Привыкла относиться к ним как к должному. А герань в суматохе она так и оставила на подоконнике в старой квартирке, и сколько ни всматривалась она сейчас, глядя на свое окно, за серыми жалюзи не было видно, стоит ли еще в комнатке ее любимый цветок.

— Тебя не удивляет, что мы так легко обходимся здесь без мужчин? — как-то во время прогулки по Сене, глядя на счастливую влюбленную парочку, спросила Янушку Таня. Над Парижем моросил тогда легкий теплый дождик, и они укрылись от него в комфортабельном просторном салоне низкого речного теплоходика. На Танин взгляд, теплоходики, курсирующие по Сене, так любимые туристами, внешне очень отличались от московских речных трамвайчиков и назывались тоже неказисто — «мухи». Именно этих «мух» и имела в виду Янушка, когда пыталась подобрать слова для ответа.

— Французские мужчины — как «мухи», поверь! Чем больше народу перевезут, тем им лучше. К тому же они редко надолго попадаются в расставленные сети. Только уж если паутина действительно сплетена слишком тонко… Довольно часто среди них встречаются ипохондрики, но, впрочем, — Янушка задумалась, она всегда старалась быть максимально объективной, — я была знакома близко только с одним настоящим парижанином — художником по профессии, а люди творчества, сама понимаешь… — И Янушка замолчала, нахмурившись, видимо, вспоминая не очень счастливые события своей жизни. — Я его любила… — Она замолчала надолго, потом будто встряхнулась. — Без мужчин мне жить проще! Свободнее! — И уже ни горечи не слышалось больше в голосе Янушки, ни сожаления об утраченной, по-видимому, любви. — Люди зацикливаются часто на чем-то своем, — продолжала она, — кто на несчастной любви, кто на своей бездетности, кто на сексе, кто на бедности, а на самом деле таким образом люди пытаются убежать от нереализованное™. Им кажется, вот выполни сейчас кто-нибудь, пусть хоть Господь Бог, их самое заветное желание, и мир изменится. А в сущности, не меняется ничего и все бесконечно повторяется сначала. Неверный любовник снова бежит к очередной цели, одинокая бездетная женщина, в муках родив, через некоторое время понимает, как трудно иметь детей, а человек, всю жизнь страдающий от неразделенной любви, внезапно получив признание от объекта своих мечтаний, вдруг начинает смертельно скучать. — Янушка улыбнулась. — Тот, кто поймет это, навсегда излечится от одиночества, приобретет вековую мудрость и начнет просто жить!

Таня тогда промолчала. Они вышли на набережную у Лувра, обогнули его, мельком взглянули на Пирамиду, через которую, как всегда, толпами шагали туристы, и пошли пешком к Вандомской площади. Почему-то именно Вандомская площадь с ее «Ритцем» в Москве была для Тани олицетворением настоящего богатства. Ей хотелось здесь жить, хотелось, чтобы ливрейный шофер открывал перед ней дверцу роскошного автомобиля. Еще и теперь, бывая здесь с Янушкой, они смотрели в разные стороны: Таня с любопытством разворачивалась лицом к витринам дорогих магазинов. Правда, последние месяцы смотрела на них уже без вожделения, просто сравнивала, а Янушка разглядывала авангардистские скульптуры, в странном порядке установленные, как казалось Тане, в самых неподходящих для этого местах. У того подъезда «Ритца», откуда отправилась в последний прижизненный путь английская принцесса Диана, часто собиралась небольшая группка зевак.

— Что они тут стоят, на что смотрят? — удивлялась Янушка. Таню заботило другое.

— Ну есть же музеи современного искусства, — с возмущением говорила она, — ну и пусть бы всю эту современную красоту ставили там! А здесь, рядом с колонной Наполеона, весь этот модерн выглядит как на корове седло! Все равно что у нас на Красной площади поставить эти обрубки!

Янушка с Таней была не согласна.

— Каждый век, каждая эпоха стремятся донести до человечества свои плоды. Поэтому и здесь, и в Тюильри тоже поставлены современные скульптуры.

— Это решение скорее политическое. Таким образом французы стремятся показать, какие они демократы. Мол, вот, пожалуйста, никакое искусство нам не чуждо!

— Вы, русские, помешаны на политике, — заметила Янушка.

— И правда, — расхохоталась Татьяна, — хотя в Москве за мной этого недостатка не замечалось! Но послушай… — Тане в последнее время все время приходилось искать ответ на один мучивший ее вопрос. — Ты не скучаешь по своей Чехии?

Янушка задумалась.

— Скучаю, конечно, но тебе этого не понять. У вас большая страна, вам не скучно! Если хочется, можно поехать работать в Сибирь, или на Дальний Восток, или на Крайний Север, или на Юг. А моя страна очень маленькая. Хоть и очень красивая. Работы для меня мало, а я хочу что-то еще сделать в жизни, кроме как родить детей, выйдя замуж. Ведь я жила не в столице, а в маленьком городке. А у нас для женщины всего несколько путей. Главный путь — замуж. Еще можно работать в магазине. Быть парикмахером уже сложнее, большая конкуренция; косметологов тоже много. Врачи у нас почти все мужчины. Можно еще, правда, учить детей в школе. Вот если у меня ничего не получится, я пойду в школу, буду преподавать биологию. Но жить в нашем маленьком городе — все равно что прожить всю жизнь в одном доме с одними и теми же соседями и даже не стремиться увидеть соседнюю улицу.

— А я тоже хотела бы замуж, — призналась Таня. — Но не для того, чтобы рожать детей, а для того, чтобы быть независимой в средствах и делать что хочу!

— Вон мадам Гийяр и делает что хочет, — заметила Янушка. — Целыми днями сидит, как сова, за перегородкой. Красивая жизнь — сказки для бедных. Но буддистская философия внушает, что у человека всегда бывает денег столько, сколько нужно лично ему. Ни больше ни меньше.

— Но видела бы ты наши маленькие города! Что бы ты сказала тогда! — вздохнула Татьяна. — Это только кажется, что можно поехать жить хоть в Сибирь, хоть на Дальний Восток. У нас сейчас народ поумнел, романтиков мало; наоборот, все издалека стремятся в столицу. Что там делать, на Севере? Только машинами японскими торговать да нефть добывать вахтенным методом, — хмыкнула Татьяна.

Янушка пожала плечами:

— Было бы желание, а дело можно найти везде…

— А твой мужчина был хороший художник? — вдруг неожиданно спросила Таня. Уж очень ей хотелось, чтобы Янушка перестала быть мудрой, как Минерва, и рассказала о своем романе.

— Он зарабатывал тем, что всю жизнь копировал импрессионистов на продажу. Особенно хорошо у него покупали американцы «Подсолнухи». Ему было сорок, у него было море женщин, он сам всех бросал. А если кто и приживался у него, то редко выдерживал рядом с ним больше четырех месяцев, а я задержалась на полгода. Этого времени, потраченного на любовь, на ненависть, на беспамятство, мне хватит, должно быть, на всю оставшуюся жизнь!

— Что, было так плохо? — удивилась Татьяна.

— Представь себе, что тебе надо заниматься делами, учиться, работать, а с тобой живет весьма симпатичный, умный, но капризный гость, который съедает все, что только появляется в поле его зрения, беспорядочно выпивает, беспрестанно курит, балуется наркотиками, приводит молодых мужиков под предлогом того, что ему непременно надо взбодриться, внушает тебе постоянно, что ты дремучая и нецивилизованная, и к тому же обвиняет тебя во всех своих жизненных неудачах, хотя ты совсем недавно приехала из другой страны! Еще он все время спорит с тобой по поводу приготовленных тобой блюд: «У нас во Франции это готовится не так!» — «Но это чешское блюдо!» — «Все равно, — как правило, гордо провозглашал он. — И салат надо подавать не перед первым блюдом, а после второго!» Иногда мне было просто смешно, а иногда хотелось запустить в него сковородой. В конце концов я вовсе перестала готовить, чтобы не совершить убийства. — Янушка весело расхохоталась.

Таня высоко подняла красивые брови, задумалась.

— А мне здесь и вообще не до романов, — наконец сказала она. — Я очень устаю!