— Душевно рад, что вы так сведущи в церковных службах. Попрошу оказать мне, грешному, помощь, наладить хоровое пение, — попросил поп.

Вечером в казарме устроили нечто похожее на походную церковь. Попик облекся в епитрахиль и начал службу.

Борейко во главе наскоро набранного хора изображал регента. Солдаты, сдвинув койки к стенам, стояли чинными рядами, подтягивая хору. Назаренко с причетником бойко торговал свечами. Шурка с матерью стояла сзади, усиленно крестясь.

Попик, еще не вполне протрезвившийся, служил, запинаясь и путаясь, зато Борейко старался изо всех сил, руководя хором.

Служба сошла гладко. Поп рассыпался в благодарностях Борейко. Расхрабрившись, он решил остаться до утра на Утесе.

За ужином Борейко опять напоил его.

Перед сном Звонарев, как всегда, прошелся по батарее. Ночь опять была мглистая, туманная. Дежурил второй взвод Лепехина.

Заглянув в солдатский каземат, Звонарев увидел Лепехина с толстой Библией в руках. Вокруг него собралось человек десять солдат, таких же солидных бородачей. Они внимательно слушали торжественное чтение взводного. Подойдя ближе, Звонарев разглядел на Библии старообрядческое двуперстие.

— Что читаете? — спросил он.

— Душеспасительное, великопостное — деяние апостолов, — не моргнув глазом, ответил Лепехин.

— В старообрядческом изложении?

— Бог один, ваше благородие, по-всякому его можно славить, лишь бы душа была чиста и непорочна, — примирительно отозвался Лепехин.

Звонарев не стал спорить и вышел из каземата.

На обратном пути у своей квартиры прапорщик неожиданно наткнулся в темноте на Шурку. Девушка дичилась его и, встречаясь, всегда торопливо уходила. Вспомнив о поручении Вари Белой, Звонарев окликнул Шурку.

Выслушав предложение, Шурка глубоко вздохнула и, немного помолчав, ответила:

— Я бы с радостью учиться пошла, да тятенька с маменькой не пустят, а особливо Вавила Пафпутьич серчать будет.

— А Пахомову-то до этого какое дело? — спросил Звонарев.

— Просватана я за него.

— Люб он, что ли, очень вам?

— Какое люб! Глаза бы мои не глядели на его противную рожу.

— Зачем же тогда идете за него?

— Родители велят. Они боятся Пахомова, особливо папаня; он, слышно, у жандармов служит, — тихим голосом проговорила девушка. — Как выпьет, начнет бахвалиться: кого захочу, на вечную каторгу в Сибирь упрячу! Его сам Стессель-генерал знает. Вон он какой, даром что писарь. Не знаю, как и быть мне. И учиться в охотку, и не пустят меня отсюда, — грустно вздохнула Шурка.

— Где ты по ночам шляешься! — громко «окликнули Шурку, и она мгновенно исчезла в двери.

Утром попик встал с такой головной болью, что совсем не смог служить. Солдаты давно собрались в казарме и ждали начала богослужения.

— Опохмелитесь, батя, и все как рукой снимет, — уговаривал Борейко.

— Отыди от меня, сатана, — злобно шипел поп. — Напоил отца своего духовного и насмеялся над ним. Проклинаю!

— Не страшно, батя. Лучше выпейте и айда на службу — солдаты ждут. Узнает генерал, вам может влететь, — пугал его поручик.

Испуганный поп поспешил выпить поднесенный ему Борейко стакан водки.

Почувствовав себя лучше, он бодро отправился на богослужение. Сперва все шло хорошо, но затем попа начала одолевать икота.

— Мир-ик-ом гос-ик-поду пом-ик-олимся, — икал попик.

Солдаты смешливо загудели. Это обидело священника, и он от волнения икал еще больше. Выпитая натощак водка в теплом помещении туманила голову, и язык стал заплетаться. Шум среди солдат усилился.

— Распустите людей. Выведите их на батарею, — приказал Жуковский Борейко. — А батюшку отправьте на квартиру отдохнуть.

Солдаты весело балагурили по поводу случившегося. Заяц тотчас изобразил икающего попа — Лебедкин вторил ему, Лепехин неодобрительно качал головой и все повторял:

— Суета сует и всяческая суета, томление духа, силен в нас еще князь тьмы — вельзевул.

Чиж возмущался не столько поведением попа, сколько солдатами.

— Туда же, хамские рожи, на смех подняли своего духовника. Да их всех тут следовало бы перепороть, мерзавцев, чтобы знали, как над духовным отцом смеяться. Завтра же об этом сообщу мадам Стессель, она сумеет принять нужные меры!

— При чем же здесь солдаты? — спросил Жуковский.

— Дисциплинированные солдаты и виду бы не показали, что заметили неладное. Это вы, Николай Васильевич, виноваты, уж очень миндальничаете с солдатней, распускаете их.

Пасмурная с утра погода днем прояснилась, и на море показались дымки японской эскадры. Все поспешили на батарею. Японцы пустили по направлению к Артуру несколько быстроходных крейсеров, которые, подойдя к берегу, с дальней дистанции открыли огонь по внутреннему рейду и городу. Шестидюймовые снаряды с легким свистом пролетали над Электрическим Утесом, устремляясь на Золотую гору, в порт и город.

— Николай Васильевич, разрешите мне дать залпдругой по японцам? — спросил Борейко.

— Стоит ли? Суда маленькие, быстроходные, попасть в них трудно, только снаряды будем зря расходовать, — возражал Жуковский.

— Я хочу проверить свои новые таблицы стрельбы; я учел в них ветер, плотность воздуха и даже высоту прилива.

— Что же, дайте два залпа. Посмотрим, что у вас выйдет, — согласился Жуковский.

Борейко вытащил целую кучу таблиц, что-то по ним прикинул, послал к себе на квартиру узнать показания барометра, укрепил некое подобие вертушки Вильда, внимательно посмотрел на секундомер и наконец скомандовал прицел и целик.

— Наводить, как я вас учил, следить за целью до момента выстрела, — предупреждал он солдат.

Солдаты кропотливо возились у пушек. Взводные и орудийные фейерверкеры, видимо заинтересованные результатами опыта, тщательно проверяли наводку.

Не успел отгреметь первый залп, как Борейко, не дожидаясь определения его результатов, скомандовал новый прицел и целик. Это сократило время между залпами почти на целую минуту. Жуковский удивленно посмотрел на Борейко.

— А если потребуется скорректировать залп? — спросил он у поручика.

— Корректировать не потребуется. Покрытие обеспечено. В этом и состоит особенность моего метода, — ответил тот.

— Падает! — закричал сигнальщик.

Все вскинули бинокли к глазам и увидели, как на головном трехтрубном крейсере взвилось темное облачко, а когда его отнесло ветром в сторону, то обнаружилось, что на том месте, где стояла передняя труба, ее уже не было, и только черный дым клубами вырывался наружу.

— Два попадания, один перелет, два недолета! — доложил сигнальщик.

— Прекрасно! Попробуйте еще, — обрадовался Жуковский.

Грянул второй залп.

— Две минуты двадцать секунд, — отметил время между залпами Борейко.

Японцы, видимо не ожидавшие сразу попасть под накрытие, продолжали еще некоторое время идти прежним курсом, но затем стали быстро поворачивать. Тут их настиг второй залп. Опять было отмечено одно попадание в головной корабль. Японцы спешно легли на обратный курс и стали удаляться заметно уменьшенным ходом.

Пока они вышли за пределы досягаемости, Борейко успел дать еще один залп. Результаты опять были хорошие: два снаряда попали в концевой корабль, вызвав на нем пожар.

— Разрешите скомандовать отбой? — официальным тоном спросил Борейко, радуясь своим успехам.

— Пожалуйста! Поздравляю вас с превосходно проведенной стрельбой. Сочту своим долгом сегодня же донести об этом Белому и Стесселю, — рассыпался в любезностях Жуковский.

— Разрешите мне поблагодарить солдат, — попросил Борейко и, получив разрешение, во» всю силу своих богатырских легких закричал: — За сегодняшнюю молодецкую стрельбу спасибо, братцы!

— Рады стараться! — ответили солдаты.

— Веем от меня по чарке водки.

— Покорнейше благодарим!

— И от меня тоже, — добавил Жуковский.

— Покорнейше благодарим!

— А теперь не грешно и нам пропустить чаркудругую, — пробасил Борейко, направляясь вниз с батареи.

О попе все позабыли, а он при первых же выстрелах кинулся бежать в город, на ходу осеняя себя крестом. Причетник едва поспевал за ним.

Вечером Борейко отпросился в город, уговорив ехать и Звонарева.

— К десяти часам оба будем дома, — уверял он. — Проведаем морячков со «Страшного», как они поживают после столь удачного нашего обстрела, — шутил он.

«Страшный» оказался в доке, а все офицеры на берегу. Борейко повез Звонарева по всем злачным местам, но ни в ресторане «Саратов», ни в «Звездочке», ни в «Варьете» они никого не нашли. Один из знакомых моряков посоветовал заглянуть к Риве и указал ее квартиру.

Появление артиллеристов сперва несколько смутило Риву, так как у нее были Дукельский, Малеев, Акинфиев и другие моряки, но Борейко так дружески приветствовал лихого лейтенанта, что ее опасения мгновенно исчезли.

— Позволь тебе, Георгий Владимирович, представить нашего прапорщика, искуснейшего стрелка по русским миноносцам. Бьет по ним без промаха днем и ночью, что могут засвидетельствовать представители «Страшного».

Звонарев готов был обидеться в ответ на это замечание, но Дукельский весьма вежливо приветствовал его.

— Я не сомневаюсь, что господин Звонарев с еще большим успехом стреляет по японским миноносцам. Думаю, что Малеев и Акинфиев разделяют мою точку зрения.

— Вполне, — присоединились мичман и лейтенант.

— Значит, все в порядке. Не перекинуться ли нам в банчок, Боря? — предложил Дукельский.

Малеев, Борейко, Сойманов и Дукельский сели за карты, а Звонарев с Акинфиевым поместились на диване.

Звонарев стал расспрашивать о пострадавших на «Страшном».

— Больше всего пострадал сам миноносец, вы чуть ли не первым же снарядом повредили рулевое управление, а затем пробили холодильник в машине. Слегка обожгло двоих в машинном отделении, — сообщал Андрюша. — Хуже то, что вы, видимо, не знаете наших сигналов. Мы все время показывали свои позывные и просили прекратить огонь, а батареи, наоборот, еще сильнее стали нас осыпать снарядами. За это мы вас здорово ругали.

— Быть может, вы сможете нам прислать сводку ваших сигналов, чтобы мы в них разбирались?

— Это не так просто. Проще прислать вам на батареи для связи хотя бы по одному матросу-сигнальщику. Сигнализация у нас довольно сложная, и ее скоро не выучишь.

— Давайте, Андрей Михайлович, заключим с вами союз берега с флотом, будем друг другу, в чем можем, помогать и прежде всего наладим прочную связь между собою. Пусть там штаб и начальство как хотят, так и делают, а мы, молодежь, потеснее свяжемся друг с другом.

— Идет! Я думаю, что все здесь присутствующие присоединятся к нам.

— В чем дело? — спросил Дукельский.

Акинфиев пояснил.

— Недисциплинированный вы юноша, мичман. Для чего же тогда штабы существуют, если связь помимо них пойдет?

— Для того чтобы всегда и всюду, на море и на берегу, вносить путаницу, — внушительно проговорил Борейко.

Все дружно расхохотались.

— Увы! Ты прав, Борис. Хотя и я флаг-офицер, но далеко не поклонник штабов.

— Так вы к нашему союзу присоединяетесь? — наседал на Дукельского Акинфиев.

— Готов помочь чем могу и установить прямую связь, хотя бы сперва только с Электрическим Утесом, — согласился лейтенант.

— Заключение союза необходимо вспрыснуть, — вставил Борейко.

— Всему свой черед. А пока что перекинемся в картишки.

Началась игра.

Звонарев с любопытством рассматривал небольшую, со вкусом обставленную квартиру и хозяйку, хлопотавшую около стола.

— Андрюша и вы, простите, не знаю, как вас зовут, помогите мне накрыть на стол, — попросила их Рива.

Оба молодых человека направились в столовую.

— Вы у нас недавно? — спросила Рива Звонарева.

— Две недели.

— С Борейко на Электрическом? Там, говорят, ни днем, ни ночью покоя от японцев нет. Все время стреляют. Должно быть, очень страшно? Не правда ли? — болтала Рива.

— Я думаю, что у вас в городе гораздо страшней, — возразил Звонарев. — У нас бетонные казематы, куда мы можем спрятаться от снарядов, а вы ничем не защищены здесь.

— Я сперва в погреб пряталась, да там у нас мыши. Я их больше японцев боюсь. Теперь сижу у себя и думаю — будь что будет! У вас я бы со страху умерла, а здесь как-то не страшно. Кажется, никогда сюда снаряд не попал — улыбнулась Рива. — Борейко, верно, храбрый?

— Очень храбрый, всегда на бруствере торчит, чтобы солдаты видели и сами не пугались.

— Вы — инженер-механик? — спросил Андрюша. — Отчего же попали не во флот, а в крепость?

— Я, можно сказать, и моря настоящего до Артура не видел, судовых машин не знаю вовсе. Отбывал воинскую повинность в артиллерии, вот и попал в крепость.

— Значит, вы ученый инженер, а не простой офицер, — заметила Рива.

— Чем же офицеры хуже инженеров, Ривочка? — спросил Акинфиев.

— Офицеры умеют только воевать, а война бывает не всегда. А инженеры и доктора — они всегда нужны.

— Измена! Рива передалась стрюцким, — кричал Акинфиев. — Не хочет больше знать офицеров.

— Не кричите и не преувеличивайте, пожалуйста, Андрюша. Я совсем этого не говорила, — возразила Рива.

За ужином пили умеренно, даже Борейко. Дукельский тянул через соломинку коньяк и изредка чокался с гостями.

Рива и Куинсан одновременно подавали и угощали всех. В общем, походило на добропорядочный семейный вечер в семье среднего достатка. Звонарев продолжал наблюдать за Ривой, восхищаясь ее тактом и умением держаться.

После ужина стали прощаться. Дукельский с Ривой провожали гостей, как хорошая супружеская чета.

— Милости просим к нам на Электрический Утес, — приглашал всех Борейко. — Сговоритесь, друзья, и звякните накануне, чтобы мы могли с честью встретить дорогих гостей.

Моряки подвезли артиллеристов на катере до Золотой горы, откуда Борейко с Звонаревым пешком отправились на Электрический Утес. Жуковский, ожидавший на батарее, слегка поворчал на них за опоздание.

Наутро Борейко проснулся рано, совершенно трезвый, в очень скверном настроении: хотелось водки, но ее не было — вчера он забыл — купить в городе. Раздражение охватило поручика. Он крикнул денщика и послал его за спиртом к ротному фельдшеру.

— Скажешь Мельникову, чтобы выдал бутылку из неприкосновенного запаса. Днем я верну, — распорядился Борейко

Пока денщик бегал исполнять приказание, поручик оделся и решил побывать в ротной кухне. Ему, собственно, не было никакого дела до нее, так как артельным хозяйством ведал не он, а Чиж, но от солдат он узнал о злоупотреблениях артельщика и теперь решил лично его проверить.

Появление покойника меньше испугало и удивило бы артельщика, чем появление Борейко.

— Здорово, — буркнул он солдатам. — Сколько на довольствии?

— Двести сорок человек.

— Какая порция мяса?

— Тридцать два золотника на человека.

— Так всего, значит, восемьдесят фунтов — два пуда. Вынимай мясо из котла и клади на весы.

Артельщик и кашевар бросились исполнять приказание.

— Взвешивай, — приказал Борейко дежурному по кухне. — Сколько?

— Один пуд двадцать пять фунтов, — доложил дежурный.

— Где остальное? — повернулся Борейко к кашевару.

Тот мигал глазами и растерянно молчал.

— Живо подавай остальное! — закричал Борейко.

— Тут для господина фельдфебеля кусок с костью.

— Взвесь.

— Пять фунтов три золотника.

— Клади в общую кучу. Где еще десять фунтов?

— На ужин, вашбродь, в кладовке.

— На ужин еще по шестнадцать золотников полагается. Тащи сюда.

Принесли еще пуд мяса.

— Из-под земли, но чтоб мне были десять фунтов! — ревел в бешенстве Борейко.

Артельщик куда-то сбегал и принес недостающее мясо.

— Воруешь, сволочь! Солдат обираешь! — накинулся на него поручик.

— Никак нет, я… — начал было артельщик, но Борейко ударил его кулаком в лицо. Солдат охнул и схватился на лицо руками, между пальцев показалась струйка крови.

Озверевший офицер еще раз так ударил артельщика кулаком по голове, что тот упал на пол.

— Позвать сюда фельдфебеля, — распорядился Борейко.

— Так они еще спят, — заикнулся дежурный по кухне.

— С кровати стащи, но чтобы сейчас был здесь, — орал Борейко.

Дежурный исчез.

— Клади все мясо в котел, — приказал кашевару Борейко. — Принеси проволоки, сам закрою крышку котла и запечатаю. А его, — указал он на артельщика, — отлить водой.

Раздражаясь все более, поручик вышел на двор и стал ждать Назаренко. Прошло минут десять, пока наконец тот вышел из своей квартиры и, застегиваясь на ходу, подошел к Борейко.

— Воруешь, негодяй! — накинулся на него поручик. — По пять фунтов мяса из котла берешь?

— Я, ваше благородие, беру не только на себя, но и на Пакомова, — начал оправдываться перетрусивший фельдфебель.

— Значит, ты не приказывал артельщику оставлять тебе мясо? Сейчас разберу все на месте.

На кухне артельщик и кашевар подтвердили, что отложили мясо по приказанию Назаренко.

— Врут, ваше благородие, как перед истинным, врут, — бормотал Назаренко.

— Дежурный по кухне сам приказывал отложить, — настаивал артельщик.

Позвали дежурного. Тот растерянно смотрел то на Назаренко, то на артельщика, то на Борейко.

— Фельдфебель приказывал тебе оставить ему мясо?

— Так точно… никак нет, не могу знать, — бестолково бормотал солдат.

Борейко ткнул его кулаком в лицо.

— Ну, приказывал или нет, сукин сын?

Дежурный только беззвучно шевелил распухшими губами.

— Отвечай, стерва! — замахнулся опять Борейко.

— Так точно, приказывали отложить мясо и чтобы сахарная косточка была, — наконец выдавил из себя солдат.

— Слыхал, старый вор? — обернулся поручик к фельдфебелю.

— Врет, все врет, по злобе на меня, — оправдывался Назаренко.

— Сам ты врешь! — заорал Борейко в бешенстве.

Солдаты, бледные от страха, окаменели на своих местах. Избиваемый Назаренко только вскрикивал под градом сыпавшихся на него ударов.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в кухню не вошел Родионов. Мгновенно поняв происходящее, он обхватил Борейко за талию и стал оттаскивать от Назаренко.

— Ваше благородие, да оставьте его, а то до смерти убьете, — уговаривал он озверевшего поручика.

— Ты чего не в свое дело суешься? — накинулся на него Борейко.

— Вам же, ваше благородие, за него, за гада, отвечать придется, он того не стоит, чтобы за него отвечать, — продолжал уговаривать Родионов.

Поручик стал приходить в себя, посмотрел на окровавленного фельдфебеля, на избитых им солдат и глухо проговорил:

— Назаренко отвести домой, прочим сволочам умыться, — и вышел из кухни.

Как только дверь за ним закрылась, солдаты бросились помогать фельдфебелю.

Назаренко охал и стонал, отчаянно ругая Борейко.

— До самого генерала дойду, а на него управу найду! Двадцать лет на сверхсрочной и никогда не видывал и не слыхивал, чтобы так фельдфебелей били, да еще в присутствии солдат. Это ему не пройдет. Шалишь, до генерала Стесселева дойду, а его под суд упрячу, — плаксивым голосом грозился фельдфебель. — А ты, сука, что, — обернулся он вдруг к кашевару, — не мог сразу сказать, что это на десять человек, а не на одного меня. Ах ты, стерва! — И, забыв свои раны и побои, фельдфебель бросился на кашевара. Тот попытался защищаться, но Назаренко ударил его по голове черпаком, а затем ногой в живот. Кашевар охнул и присел на землю.

— Будешь знать, как своего фельдфебеля подводить. И вам тоже я попомню это! — пригрозил Назаренко артельщику и дежурному по кухне.

— Идите-ка лучше домой, Денис Петрович, умойтесь да встряхнитесь, — проговорил Родионов.

— Это я-то, по-твоему, гад? Смотри, как бы нашивочки твои не слетели бы, как я командиру про дела первого взвода доложу, — окрысился вдруг Назаренко. — Ты думаешь, не знаю, какие вы там книжки по ночам читаете? За это по головке не погладят.

— Да я же вас от смертоубийства спас, — иронически заметил Родионов, — а вы же на меня лаетесь.

— Лаетесь! Что я тебе, пес брехливый, чтобы лаяться? «Он того не стоит». А ты, дерьмо всмятку, много стоишь? Тьфу на тебя. — И фельдфебель вышел из кухни.

— Чего это Медведь на вас набросился? — спросил Родионов у оставшихся на кухне солдат.

— Попритчилось, что мясо воруем, ну и пошел по мордам хлестать, что по своей балалайке, — мрачно буркнул артельщик. — С вашего же взводу, должно, Медведя на нас напустили.

— Сами, ребята, виноваты. Сколько раз я вам говорил: бросьте вы ваше жульничество, обижаются солдаты, а вы все свое — нам наплевать, с нами сам фельфебель. Вышло, что и фельдфебель от Борейко не спасет. Поди командиру на вас рапорт подаст, под суд пойдете.

— Где же правда? Нас бьют да еще под суд хотят отдать, — возмутился артельщик.

— Не воруй, тогда и бить не будут, — сурово ответил Родионов. — А сейчас сами на себя и пеняйте.

— Офицерский холуй, — выругался артельщик.

— Мало тебе поручик морду набил, так хочешь, чтобы я еще добавил? — проговорил Родионов. — Воровское отродье, доберемся до вас, — почище, чем от Борейко, от солдат влетит. Давно о темной поговаривают. Накроют, а там разбери кто бил.

— Ты же солдат сам на нас натравливаешь! — кричал артельщик.

Родионов смолчал и вышел из кухни.

Назаренко, придя домой, взглянул в зеркало и заплакал от жалости к себе. Один глаз запух, нос раздулся, губы кровоточили в нескольких местах, мундир был в грязи, порван и висел клочьями. Увидев мужа, жена ахнула и залилась слезами. Шурка исподлобья посмотрела на отца, а затем бросилась было очищать его от грязи.

— Не трожь, дура! Как есть — до командира пойду, пущай видит, как со мной Борейко обращается. Пойдешь со мной, — приказал жене. Так, прихрамывая на обе ноги, окровавленный, истерзанный, поддерживаемый под руку женой, он предстал перед Жуковским.

— Кто это тебя так изукрасил? — удивился Жуковский, зная крутоватый нрав своего фельдфебеля, державшего всю роту в руках.

Назаренко стал жаловаться на Борейко, его жена вторила ему, обливаясь слезами.

— Позвать сюда поручика Борейко! — приказал Жуковский денщику.

— Очень они пьяны, ваше благородие, лютуют страсть как, своего Ивана до полусмерти изувечили невесть за что, — сообщил денщик.

— Когда же он успел в такую рань напиться? — удивился Жуковский.

— Должно, с вечера пьяны.

— Придется подождать, пока проспится. Позови ко мне прапорщика, — приказал денщику капитан.

— Силов моих нет терпеть истязание больше, — захныкал Назаренко. — Самому генералу претензию заявить желаю.

— Подожди, пока я сам с Борейко разберусь, — возразил Жуковский. — Пока ступай и приведи себя в порядок.

— Сергей Владимирович, — обратился он к вошедшему Звонареву. — Тут Борейко напился и набезобразил, надо будет дознание по этому поводу произвести, опросите солдат и Борейко, в чем дело, и представьте при рапорте мне.

— В жизни судейскими делами не занимался. Представления не имею, как его сочинять, это самое дознание. Лучше бы Чижу поручили, он и чином старше Борейко, и, верно, умеет производить дознание, — начал отнекиваться Звонарев.

— Нельзя Чижа: Борейко его не переносит, может скандал произойти. Кроме вас, мне некого назначить. Потом, быть может, вы попробуете урезонить Борейко и уложить его спать. Говорят, озверел от водки.

— Подчиняюсь без особого удовольствия, — нехотя проговорил Звонарев и направился к Борейко на квартиру.

Придя из кухни к себе, Борейко послал денщика еще за бутылкой спирта к ротному фельдшеру.

«Все они — сволочи, воры и жулики. Но горячиться было нечего. Стукнуть раз-другой по морде артельщика с кашеваром, выругать фельдфебеля покрепче и подать обо всем рапорт, требуя смены артельщика и кашевара. Это было бы правильно, а так сам в дураках остался. Назаренко подымет историю! Положим, его давно надо было проучить, чтобы он не зазнавался, но вышло неаккуратно. Хорошо, хоть Родионов оттащил», — мрачно думал поручик, шагая по комнате. Гнев опять поднимался в нем и на себя, и на солдат, и на весь мир.

Денщик вернулся с пустой бутылкой и доложил;

— Так что фершал больше не дадут, сказывали передать, чтобы вы и не посылали.

— Что? — вспыхнул Борейко. — Я ему голову с плеч оборву, если не даст еще, марш! — накинулся он на денщика и опять мрачно зашагал по комнате.

Через минуту денщик вернулся с пустыми руками.

— Я тебе что приказал? — мрачно подошел к солдату Борейко. Тот боязливо попятился к двери.

— Что я тебе приказал? — наседал Борейко. — Как же ты смел не исполнить моего приказания и не принес спирту?

— Не дают больше.

— Не дают, — передразнил Борейко, — так я тебе дам! Марш назад. — И он со всей силой ударил денщика кулаком в лицо.

Солдат громко вскрикнул и выбежал из комнаты.

— Экая скотина! — выругался Борейко и трясущимися от волнения руками налил себе стакан спирта.

Удар Борейко был так силен, что на лице денщика оказалась рваная рана, очевидно, от кольца на руке поручика. Обливаясь кровью, зажимая руками изуродованное лицо, он с трудом добрался до фельдшера.

— В госпиталь надо, там тебе морду заштопают, — деловито проговорил фельдшер, осмотрев пострадавшего. — Сейчас повязку наложу.

В это время вошел Назаренко. Лицо его совершенно распухло и изменилось от удара.

— Денис Петрович! Бог с вами, кто это вас так зашиб? — всплеснул руками фельдшер.

— Не твое дело, знай помощь оказывай, — мрачно буркнул фельдфебель.

— Не иначе, как рука Борейко, — проговорил Мельников, как бы еще ничего не зная о случившемся. — Денщика своего изувечил, надо в госпиталь отправлять. Вам портрет попортил. Не человек, а зверь лесной, одно слово — медведь! Жаловаться на него надо, чтобы утихомирили, на цепь посадили, — разливался фельдшер, бинтуя голову фельдфебеля, и вдруг примолк.

В окне мелькнула фигура Борейко, и в следующую минуту он вошел в помещение.

— Водки, спирту, все, что у тебя есть! Да живо! — приказал он Мельникову.

— Все начисто выпили, ваше благородие, ничего не осталось, — торопливо отвечал фельдшер.

— Открывай аптечку!

Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.

— А это что?

— Спиритус вини денатурати, — щегольнул латынью Мельников.

— Давай сюда.

— Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, — робко запротестовал Мельников.

— А если я сдохну, так ты плакать будешь? — спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. — Чего же молчишь? — с яростью закричал поручик.

— Не могу знать.

— Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. — И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по-медвежьи ступая, вышел

— Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, — жаловался Мельников.

— Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, — проговорил Назаренко.

Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках

— Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой

— Заходи, выпьем за компанию

Звонарев вошел в комнату Борейко.

— Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.

— Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.

Борейко продолжал молча пить.

— Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…

— Так им и надо, чтобы не воровали.

— Ивана своего изувечил.

— Ивана? Не припомню что-то. Маленько разок ткнул его…

— Так, что в госпиталь его направляют.

— Зря я это. Сколько раз ему говорил — не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, — искренне сокрушался Борейко.

— Тебя командир звал…

— Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому-нибудь порядок навести.

— Брось, Борис, пьянствовать, — уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.

— Брошу, если ты выпьешь этот стакан, — неожиданно проговорил Борейко. — Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. — И он налил Звонареву стакан. — Пей, как друга — прошу, пей, — с упрямством настаивал Борейко.

Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.

— Ух, какая гадость, — с трудом проговорил он.

— Молодец, — пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.

— Пошли-ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. — И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.

Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.

— Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? — бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.

— Нет, заставил только выпить стакан спирта. — И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.

— Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта — это помогает, — отпустил его командир.

Звонарев не замедлил последовать его совету.

Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко — трезвый и мрачный.

— Вставай, Сережа, да одевайся скорее.

Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.

Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.

— Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… — стал капитан перечислять преступления поручика.

— Поделом, — вставил Борейко.

— Кашевару зубы выбили…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.