Порт-Артур (№1) - Порт-Артур. Том 1

— Я надеюсь, сэр, что вы не собираетесь взрывать ваши суда? — проговорил Бейли, разглаживая рыжие бакенбарды на своем буро-красном лице.

— Я намереваюсь поступить именно так, — ответил Руднев.

— Это невозможно! При взрыве могут пострадать другие корабли, стоящие на рейде, что, конечно, недопустимо, — решительно запротестовал коммодор. — Кроме того, ваш корабль так разрушен, что его нельзя исправить. Поэтому достаточно его только затопить.

Сене тоже поддержал англичанина, крейсер же» Эльба» стоял вдалеке от русских, и поэтому Бореа не интересовался дальнейшей судьбой «Варяга»и «Корейца».

Приняв во внимание, что экипаж с русских судов размещался на «Талботе»и на «Паскале», Рудневу ничего не оставалось, как уступить настояниям Бейли и Сене.

— Я думаю вывести канонерскую лодку к острову Обсерватории и там, вдали от всех, взорвать на глубоком месте. На «Варяге» же я ограничусь лишь разрушением машин и артиллерии, после чего открою кингстоны, — ответил Руднев.

— Но только не взрывайте кают-камеры, сэр, — еще раз повторил Бейли.

На этом и порешили. Все иностранные командиры поспешили на свои суда, чтобы приготовиться к размещению русских.

Узнав, что «Варяг» взрывать не будут, матросы принялись уничтожать на корабле все, что было возможно, рвали пироксилиновыми шашками лафеты, орудия, башни, разбивали приборы. В машинном отделении под руководством инженеров-механиков взрывали гребные валы, разбивали паровые цилиндры, паровые трубы, приборы, но все же за недостатком времени многое уничтожить не успели.

Когда вся команда была свезена, Руднев в последний раз с боцманом обошел тонущий крейсер. На корабле уже никого не было видно, и Руднев, с грустью окинув взглядом свой любимый «Варяг», всего два часа тому назад бывший красавцем крейсером, подошел к трапу, где его ожидала шлюпка. Сняв фуражки, он и боцман перекрестились.

— Иди вперед, Горов, — приказал командир, — я последний схожу с корабля.

Но не успела шлюпка далеко отойти от тонущего крейсера, как сверху раздались громкие голоса:

— Ваше высокоблагородие, подберите нас!

Руднев оглянулся. На верхней палубе стояли два кочегара квартирмейстеры Журавлев и Жигарев. В это же мгновение внутри корабля один за другим раздались несколько сильных взрывов, наружу вырвались огромные клубы пара, на белом фоне которого мелькнули две падающие в воду фигуры. Невдалеке от лодки показались на поверхности две человеческие головы. Матросы торопливо отплывали от «Варяга». Руднев повернул к ним, и вскоре Журавлев и Жигарев были уже в шлюпке.

— Что вы там делали, духи окаянные? — сердито бурчал боцман, помогая вытаскивать их из воды.

— Уж больно обидно стало оставлять целыми котлы. Мы и решили промеж себя взорвать их, как все с крейсера уйдут. Прикрепили подрывные патроны на сухопарниках, прошуровали напоследок топки, чтобы нагнать давление повыше, запалили шнуры, а сами стали тикать. Едва успели выскочить, — весело наперебой сообщали кочегары, стуча зубами от холода.

Между тем «Варяг» медленно опрокидывался на левый бок. Сотни глаз с затаенным дыханием следили за гибелью героического корабля. Эвакуированные на иностранные суда русские матросы с тоской и болью в сердце смотрели на родной «Варяг», которым они привыкли гордиться и на котором только что пережили трагические минуты неравного боя, ежесекундно рискуя своей жизнью.

— Все одно, что родного человека хороним, — высказал вслух думы и чувства товарищей боцман Горов.

Медленно погружавшийся корабль вдруг на мгновение замер и, вздрогнув всем своим огромным телом, быстро пошел под воду. Все матросы сняли фуражки и закрестились. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Французы и итальянцы, из сочувствия к русским, тоже сняли фуражки, а судовые оркестры исполнили русский гимн.

Вернувшись после осмотра поврежденного русского крейсера, коммодор Бейли застал у себя в салоне капитана Тераучи.

Японец был перевязан и имел довольно плачевный вид, далеко не соответствующий его утренней самоуверенности. С трудом приподнявшись навстречу англичанину, он почтительно приветствовал коммодора.

— Я вижу, что и вас, мистер Тераучи, тоже основательно потрепали, хотя ваша эскадра из четырнадцати кораблей и сражалась всего лишь с одним русским крейсером, — иронически процедил Бейли, оглядывая своего гостя.

— Русские оказались необычайно храбрыми и настойчивыми. «Варяг» был весь изрешечен нашими снарядами, но продолжал вести бой. Наши корабли пострадали очень сильно, особенно «Асама». Его придется немедленно ввести в док для починки. Мой «Чиода» потерял половину своих пушек и больше половины людей. Один миноносец потоплен. На всех остальных кораблях есть потери. Вероятно, мы потеряли вдвое больше людей, чем русские. Можно только преклоняться перед мужеством русских. А в каком состоянии, сэр, вы нашли «Варяг»? — справился японец.

— Ответ на этот вопрос стоит не меньше тысячи фунтов стерлингов, мистер Тераучи.

— Если русские не взорвут корабль, она вам обеспечена.

— В таком случае прошу немедленно вручить мне чек на эту сумму. Я уговорил Руднева не взрывать «Варяга», а затопить его там, где он стал на якорь. Корабль можно будет поднять без особых затруднений. Конечно, он потребует капитального ремонта, но это уж не моя забота.

— Вы настоящий друг Страны Восходящего Солнца! — воскликнул Тераучи и поспешил вручить чек англичанину.

— Сейчас сюда прибудет Руднев, и вам необходимо поторопиться с отъездом! — без церемонии выпроводил японца Бейли.

Как только он остался один, то немедленно направился к своему несгораемому шкафу и присоединил новый чек к недавно полученному.

— Итак, русско-японская война уже принесла мне две тысячи фунтов от японского микадо. Будем надеяться, что и царь Николай тоже хорошо заплатит за прием, содержание и доставку в Шанхай своих матросов. Коммодор Бейли, вас можно поздравить с определенным успехом! — И англичанин, налив себе большой бокал виски, осушил его одним духом.

Прибыл Руднев с несколькими офицерами.

Появился и Беляев.

— Что прикажете делать с «Корейцем»? — справился он.

— Немедленно взорвать! Пароход «Сунгари» сжечь. Даю вам на это час времени. Затем потрудитесь написать подробный рапорт о ваших действиях в бою и сообщить о ваших потерях, — приказал Руднев.

— Есть, есть. Быть может, просто затопить лодку? Чемульпо — нейтральный порт, и японцы не посмеют ее поднять во время войны. Потерь у нас нет.

— Следует лодку взорвать, и взорвать поосновательнее. Так будет надежнее.

«Корейца» вывели на взморье, минировали, заложив пироксилиновые патроны в пороховой и бомбовые погреба.

Когда все покинули обреченное судно, были произведены взрывы. Огромный столб черного дыма высоко вскинулся вверх, и на воде не осталось ничего, кроме щепок и мусора.

— Закончил кампанию наш дедушка. Без малого четверть века честно он проплавал под Андреевским флагом, — задумчиво проговорил Левицкий.

Размещенные на нейтральных судах команды русских военных кораблей вскоре были доставлены в Шанхай и Саш он, а затем в Россию.

Глава третья

Прошло несколько дней, пока в ПортАртуре стали достоверно известны обстоятельства гибели «Варяга»и «Корейца». Хорошо зная Руднева и считая его больше дипломатом, чем боевым командиром, многие были удивлены его героическим образом действий. По его характеру можно было ожидать, что, получив японский ультиматум о выходе в море, он попросту затопит корабли на чемульпинском рейде, а команды судов переведет на суда нейтральных стран, как это было сделано после сражения.

Хотя бой у Чемульпо и окончился поражением, но подвиг «Варяга»и «Корейца» сразу был по достоинству оценен офицерами и матросами порт-артурской эскадры и стал для них примером. О нем говорили везде, даже при встрече на улицах.

Иначе расценил действия Руднева наместник. Под первым впечатлением он решил предать Руднева суду за то, что тот не сумел использовать нейтралитет Кореи для защиты находящихся под его командой судов. Но скоро всем стало ясно, что никакого нейтралитета в Корее не существует. Когда же из Петербурга пришла директива гибель «Варяга»и «Корейца» считать подвигом, а не преступлением, наместник сразу изменил свою точку зрения и в специальном приказе поставил всей эскадре в пример подвиг «Варяга»и «Корейца».

Японцы перед Артуром не показывались, и город постепенно стал успокаиваться.

Теплая ясная погода сменилась жестоким нордом со снегом и пургой. Жители города попрятались по дворам, а эскадра лишь слегка дымила, отстаиваясь на внутреннем рейде. Только миноносцы да легкие крейсеры рисковали а буран выходить на разведку в студеное зимнее море, да изредка ночью грохотали береговые батареи по воображаемым японским кораблям. Война на время ушла из Артура.

Даже нелепая гибель на своих же минах заграждения минного транспорта «Енисей»и легкого крейсера «Боярин» не произвела особого впечатления на Артур. Трагедия произошла далеко от крепости, никто ее не видел и не переживал непосредственно.

В переполненных ресторанах по-прежнему гремела музыка, рекой лилось вино, и порт-артурские офицеры в пьяном угаре кричали о своей готовности победить врага или умереть во славу обожаемого монарха.

Почти все мужское население города было призвано в армию. Солдатского обмундирования для всех не хватало. Ограничились тем, что на штатские пальто нашили красные погоны, а на котелки и фуражки нацепили солдатские кокарды.

Дукельский, с наступлением военных действий поселившийся со штабом на «Петропавловске», где раньше было лишь место его временного пребывании, не появлялся в городе. С утра до вечера он вместе с флаг-капитаном Эбергардом сидел за разработкой планов морских операций против японской эскадры. Все эти планы неизменно браковались то Старком, который находил их чересчур смелыми и рискованными, то наместником, считавшим их чересчур осторожными. Один только начальник морского отдела штаба наместника контр-адмирал Витгефт, добродушный, малоподвижный толстяк, всегда соглашался с любыми планами, какие ему представляли на утверждение, искренне огорчаясь каждой новой неудачей Дукельского.

Занятый штабными неполадками, лейтенант совсем забыл о Риве.

Подруги Ривы подсмеивались над ней, называя ее монашкой, и звали с собой в «Звездочку» или «Варьете». Рива зевала, выдумывала предлоги для отказа и оставалась дома.

Однажды она узнала, что в «Звездочке» моряки устраивают большой «проворот»и приглашают ее. Надеясь встретиться там с Дукельским, Рива согласилась.

Уже за квартал от «Звездочки» были слышны бравурная музыка и громкие крики. В большом зале ресторана с тщательно завешенными окнами собралось десятка два молодых моряков, которые, сидя за столом, громко пели скабрезные куплеты. На хозяйском месте восседала пышная золотисто-рыжая блондинка Лола Хьюз, чистокровная немка, выдававшая себя за американку. В Артуре считали ее и Риву первыми «звездами» местного полусвета. Смуглая Рива была представительницей горячей южной красоты, а светловолосая, белотелая Лола олицетворяла красоту севера, более нежную, чем красота юга, но не уступающую ей в огне и страсти. Рива и Лола, несмотря на внешнее соперничество, были дружны между собой и охотно уступали друг другу своих кавалеров.

Появление Ривы в зале было немедленно замечено и вызвало аплодисменты.

— Ура, Ривочка! Да здравствует царица ночи! — кричали со всех сторон мужчины, посылая ей воздушные поцелуи. Рива огляделась. За столом сидели офицеры с разных кораблей, по большей части хорошо знакомые Риве. К своему удивлению, она заметила среди них и несколько человек женатых, до этого не решавшихся показываться в холостой компании молодежи. Очевидно, проводив свои семьи из Артура, они поспешили зачислить себя в холостяки. Дукельского в зале не было. Зато Малеев уже издали махал рукой, обращая ее внимание на себя. Рядом с ним сидел, как всегда, розовощекий Андрюша Акинфиев. При виде Ривы он попытался было сделать серьезную и строгую мину.

— Я сяду рядом с самым строгим и сердитым офицером Тихоокеанской эскадры Андрюшей Акинфиевым, — громко заявила Рива. — Разрешите сесть, господин строгий мичман, — шутила она, прикладывая руку к голове, как бы отдавая честь.

Мичман вспыхнул, но смолчал и, под общий веселый шум и двусмысленные замечания, поспешил поставить рядом с собой стул для Ривы. Малеев чмокнул Ривину руку и, хитро подмигнув, вдруг громко закричал;

— Горько молодым!

Андрюша, весь пунцовый от смущения, хотел что-то возразить Малееву, но со всех сторон так громко заорали: «Горько, горько Андрюше!»— что его слова потонули в общем шуме.

Рива с лукавой улыбкой потянулась к своему соседу; «Поцелуемся?»

Андрюша растерялся, на его красном от смущения лице выразилась детская беспомощность и ужас. Рива притянула к себе его голову и ласково поцеловала в лоб.

Пирушка пошла своим чередом. Все вокруг кричали, пели, спорили, смеялись, о войне забыли. Неожиданно общий шум был прерван зычным голосом из угла зала. Тогда только Рива заметила, что там разместилась небольшая компания сухопутных офицеров, преимущественно артиллеристов. Их стол был тесно уставлен бутылками, а возбужденные лица показывали, что компания была уже сильно «на взводе».

Рива по опыту знала, что такие встречи в ресторанах моряков с сухопутными офицерами обычно кончались скандалами. Насторожившись, она ожидала возникновения очередного конфликта, сопровождаемого обычно битьем посуды и вызовом военной полиции. Все это не сулило и ей ничего хорошего. Она собралась уже потихоньку уйти домой, но Малеев, заметив, удержал ее за РУКУ.

— Куда вы торопитесь? — проговорил он.

— Боюсь попасть в историю…

— Не думаю, это все бакланы — береговые артиллеристы. Мы вместе с ними воюем с японской эскадрой на море, да и публика у них культурнее, чем у стрелков. Не беспокойтесь. Ежели что случится, я вас провожу домой. Ба, да среди артиллеристов мой приятель Борейко. Значит, все будет гладко.

От столика артиллеристов отделилась огромная фигура Борейко, который со стаканом вина в руке двинулся к морякам. Все притихли, с интересом поглядывая на саженный рост и гигантские плечи поручика.

— Господа офицеры доблестной Тихоокеанской эскадры! — прогудел Борейко. — Позвольте мне приветствовать вас от лица гарнизона и артиллерии порт-артурской крепости.

За Борейко двинулись и остальные офицеры. Моряки встали с мест и встретили их с бокалами в руках. Подойдя к Малееву, поручик особенно дружески приветствовал его.

— Душевно рад видеть тебя, Ермий Александрович, в добром здравии и приятном соседстве, — расшаркался он перед Ривой. — Вашу лапку, мадемуазель. Я всегда был уверен; что у моего друга Ермия прекрасный вкус, а теперь с удовольствием убеждаюсь в этом.

Огромный, красный от выпитого вина, он все же понравился Риве. Она приветливо улыбнулась ему, подставляя руку для поцелуя.

Когда наконец все перезнакомились, составили вместе столы и уселись, Борейко опять поднялся и предложил выбрать тамаду сегодняшней дружественной пирушки.

— Борейко! — выкрикнули все, знавшие его фамилию.

— С благодарностью принимаю это почетное звание от своих друзей и предлагаю тост за наших сегодняшних дам, — ответил Борейко.

Все бурно приветствовали Риву и Лолу.

— Разрешите мне как тамаде сказать два слова, — продолжал Борейко.

— Просим, просим! — раздалось со всех сторон.

— Всего несколько дней как началась война. Началась она неожиданно, неудачно для нас, для нашего флота. Многие обвиняют в этом моряков, моряки обвиняют крепость. Это порождает споры, ссоры и вражду. Все это на руку только японцам, ибо только в единении сила. Виноваты же в наших неудачах не мы с вами, здесь присутствующие молодые офицеры армии и флота. Не виноваты и наши штаб-офицеры. Они ничего не знали о надвигающейся войне. Виноваты прежде всего и больше всего генералы и адмиралы. Больше всех виноват наместник, этот принц царской крови с левой стороны, который своевременно не сообщил о разрыве дипломатических отношений с Японией, не принял мер по мобилизации армии и флота на случай внезапного нападения на ПортАртур. Виноват Старк, не разрешивший флоту принять предохранительные меры вроде постановки противоминных сетей на стоящих на внешнем рейде кораблях эскадры, виноват Стессель, у которого крепость до сих пор еще далеко не достроена, виноват и наш генерал Белый, не поверивший своим офицерам, когда ему Страшников сообщил о совершенном на эскадру нападении. Теперь генералы и адмиралы грызутся между собой, сваливая вину друг на друга, строча доносы в Петербург, — Стессель и компания на моряков, а те на сухопутное начальство. Они натравливают армию на флот, солдат на матросов, нас, сухопутных офицеров, на вас — морских, и так далее. Поэтому я и хочу в дружеской беседе с вами за стаканом доброго вина обсудить это обстоятельство. Ни двадцать шестого, ни двадцать седьмого, ни двадцать девятого января не погиб и не был ранен ни один генерал или адмирал. Я лично видел, как Стессель трусливо прятался от японских снарядов в бетонные казематы на Электрическом Утесе. Наместник сидел на Золотой горе тоже в крепком каземате. Ваши адмиралы едва ли проявили больше храбрости. Кто же больше всего пострадал от нашей неподготовленности? Прежде всего и больше всего «серая скотинка»— солдаты и матросы, которые, по мнению всякого начальства, только для того и существуют, чтобы все выносить на своей шкуре. За все ошибки превосходительных дураков платятся матросы и солдаты. Так позвольте мне сегодня поднять первый свой бокал не за царя-батюшку, который в полной безопасности сидит в Питере, не за наших генералов и адмиралов, даже не за нас с вами, а за наших солдат и матросов. Я твердо убежден, что мы, офицеры, будем успешно воевать тогда, и только тогда, когда у нас будет тесное единение с нашими солдатами, когда офицеры и солдаты будут едины в бою. Сила офицеров в их тесном единении с матросами и солдатами. Тот, кто этого не понимает, не может быть хорошим командиром и офицером. Итак, за наших солдат и матросов — ура!

— Ура! — подхватили присутствующие.

Андрюша Акинфиев, растроганный до глубины души, смотрел влюбленными глазами на Борейко.

— Ермий, расскажи мне подробнее, кто он такой, — упрашивал он Малеева.

— Борейко — пьяница, картежник, большой скандалист. Сослан за какие-то художества из России в Артур. В то же время он один из лучших артиллеристов крепости. Живет на Электрическом Утесе. Он всегда в контрах со всяким Начальством. Сажали его на губу, грозили уволить со службы, но это мало помогало. В конце концов его сослали на Утес, благо оттуда не всегда выберешься в город.

Разговор их был прерван новым тостом, с которым выступил от имени стрелков поручик Енджеевский, молоденький, безусый, с сильным и густым басом. Он горячо приветствовал моряков и повторил пожелание тесного единства. Ему тоже дружно аплодировали.

От моряков неожиданно выступил Андрюша. Путаясь от волнения в словах, он долго и не особенно вразумительно говорил о подлых японцах и обожаемом монархе и закончил тостом за царя. Тост его, как носящий официальный характер, приняли стоя, но без особого воодушевления.

— Андрюша, друг сердечный, — обратился к нему Малеев. — Не гоже имя царское трепать в кабаках. Предоставь такие тосты произносить нашим генералам и адмиралам на парадах.

Мичман обиделся и, сильно покраснев, замолчал.

Общая беседа распалась. На разных концах стола завязались громкие споры, и только время от времени Борейко, перекрывая общий шум своим громким голосом, предлагал выпить за здоровье того или другого из присутствующих, после чего все чокались и вновь усаживались на свои места.

— Что ни говорите, «Енисей» погиб геройски, как и «Варяг», а «Боярин» позорно, — громко говорил Малеев своему соседу лейтенанту с «Баяна» Сойманову.

— Ничего геройского не вижу в том, что Степанов посадил свой минный транспорт на свою же мину, — возражал Сойманов. — Что, он не знал, куда направлено течение в Талиенванском заливе в это время года?

— Признаю, что это ошибка Степанова. Но он сам погиб геройской смертью, отказавшись покинуть свой тонущий корабль. Так, по-моему, должен поступить каждый уважающий себя командир, — возражал Малеев.

— И опять, по-моему, здесь больше глупости, чем геройства. Степанов один из лучших наших моряков, академик, каких у нас раз-два и обчелся, и вдруг ради старого предрассудка добровольно гибнет со своим кораблем, вместо того чтобы дальше воевать с японцами. Он был нам нужен в Артуре, а сейчас он пользу принесет разве только рыбам. Нет, нам надо решительно бороться с этими традициями седой старины, — горячился Сойманов.

— Что же ты тогда скажешь о гибели «Боярина»? — переходя на ты, спросил Малеев.

— Скажу, что Сарычев подлый трус. Бросил крейсер при незначительной пробоине. Ведь «Боярин» еще трое суток держался на воде после того, как команда покинула его. Погода была на редкость тихая, японцев не было, его можно было спасти. Сарычев пойдет под суд, туда ему и дорога.

— Сарычева, к сожалению, не отдают под суд, а всего лишь отставили от командования…

— …потонувшим крейсером, — усмехнулся Сойманов. — Жаль, что среди нас нет ни одного человека с «Боярина», а то я поговорил бы с ним по душам.

— Навряд ли ты скоро и в Артуре найдешь кого-либо с «Боярина». Сарычев уезжает в Кронштадт, остальные тоже переводятся — кто в Балтику, кто в Черное море, кто во Владивосток…

— …за отменную храбрость, проявленную при потоплении собственного крейсера, — не унимался Сойманов. — Не наградили их за это еще орденами?

— К их несчастью, ни одного японца даже поблизости не было, — улыбнулся Малеев.

— Старка все же убирают, хотя наместник и взял его под свою защиту.

— Трудновато его защищать. Прошло два дня войны, а мы потеряли: потопленными — четыре корабля, подорванными — три и поврежденными артиллерией — четыре, а всего — одиннадцать боевых единиц. А кто же на место Старка?

— Макаров из Кронштадта. Говорят, большой умница, ученый человек, весьма энергичен. Быть может, с ним наша эскадра оживет.

— Поживем — увидим. Макаров прежде всего известный боевой командир, и я уверен, что он будет настоящим командующим флотом, — горячо проговорил Малеев.

— Кто будет рад приезду Макарова, так это наш Юрасовский, — вмешался в разговор Акинфиев. — Они старые знакомые, авось и ему теперь по службе повезет.

— Да, больше двадцати лет проплавать, чтобы получить в командование миноносец! Его сверстники давно крейсерами командуют.

— Почему же затирают Юрасовского? — спросил Сойманов.

— Дело тут старое. В молодости вздумалось ему поиграть в политику. Ну вот, до сих пор забыть ему этого не могут. Чуть ли не за революционера считают, — пояснил Малеев.

— Разве он такой? — удивился Андрюша.

— Конечно, нет. Просто человек справедливый, матросов не бьет, не обкрадывает, начальству спуску Не дает. Его и затирают, чтобы глаза начальству не мозолил.

— Нет, наш Вирен черен, как ворон, — вставил Сойманов.

— Не люблю я Вирена, — проговорил Малеев, — и на «Баяне» служить бы не хотел. Слов нет — один из лучших кораблей в эскадре. Там порядок и четкость в работе, но матросы забиты, офицеры задерганы.

— Вирен никогда не дерется и, если матрос виновен, отдает под суд, офицерам тоже промахов не спускает, — заступился Сойманов за своего командира.

— За пустяки у него матросы под суд идут. Поэтому и не любят они Вирена, а боятся, да и в кают-компании его не особенно одобряют.

— Что же, по-твоему, лучше на «Новике»у Эссена?

— Всякий любящий свое дело моряк почитает за честь служить на «Новике»; там настоящая морская школа для офицеров и матросов. Хотя на берегу больше всего всегда буянят матросы с «Новика», да и господа офицеры на берегу тихим нравом не отличаются.

— Команда — сброд со всей эскадры. Надо только удивляться, как Эссен умеет их держать в руках.

— Зато в бою нет командира более смелого и лихого, чем Эссен. Всегда во всех боях он был первым, на разведках тоже.

Их разговор прервал Борейко.

— Друзья! Не спеть ли нам что-нибудь русское, задушевное? — предложил он.

— Споем, затягивай, Ермий, — подхватило несколько человек.

— Да, но что? Для начала споем поминальную, в память погибших моряков и сухопутных.

Малеев звучным баритоном запел:

Ныне, в день поминовения

Павших в поле боевом,

Мы все в одно моление

Души русские сольем.

Торжественный, печальный мотив заставил всех сделаться серьезнее и мысленно вернуться к происходящей войне. Когда пение кончилось, все несколько мгновений сидели тихо.

— Эй, чого, хлопщ, славт молодш, смутш — не весела — проговорил Борейко. — Дайте-ка я вас разутешу. — И он запел «Есть на Волге утес». Сильный и в то же время мягкий бас наполнил всю комнату; казалось, что песня несется откуда-то сверху.

Борейко распелся и исполнил еще несколько песен.

— Теперь станцуем, — скомандовал он. — Кто за рояль?

Андрюша поспешил к стоящему на эстраде инструменту.

— Русскую!

Андрюша заиграл.

— Скорее, это не похоронный марш, — крикнул Борейко и, когда темп ускорился, вдруг, свистнув, пустился в пляс. Плясал он, как и пел, страстно: бешеная чечетка сменялась вихрем присядки, то пол ходил ходуном под каблуками, то танцор, как мячик, подскакивал едва ли не до потолка и затем неслышно плыл по полу.

— Эх, ну и танцует, черт! — восхищались моряки.

За русской последовал гопак, и вскоре все в зале танцевали.

После пляски всем захотелось есть, опять сдвинули столы, и вино полилось рекой.

Поезд пришел в Артур рано утром. Начинался пасмурный, серый, холодный день. На перрон высыпали пассажиры, сопровождаемые носильщиками-китайцами с чемоданами и свертками.

В числе приехавших находился высокий артиллерийский прапорщик в огромной маньчжурской папахе. Судя по его новенькой серой шинели, блестящим пуговицам и погонам, он только недавно надел офицерскую форму, которая, видимо, еще стесняла его: он то и дело цеплялся шпорами и при этом сердито чертыхался. Его молодое розовое лицо краснело еще больше, а серые глаза под густыми бровями вспыхивали от раздражения.

Пропусти» мимо себя пассажиров, офицер подхватил на руки походную кровать-чемодан — последнее достижение тогдашней военно-походной техники, и вышел на привокзальную площадь. Ни извозчиков, ни рикш поблизости не оказалось. Приходилось идти в город пешком в сопровождении китайца-кули, несшего вещи.

Поражали пустота и тишина улиц. Прохожих почти не было, только по мостовой шагали военные патрули. Наглухо заколоченные магазины, выбитые окна, разрушенные заборы и бродячие собаки на пустынных дворах говорили о войне, разрухе и бегстве жителей из города. С начала войны прошло не больше недели, а живой, многолюдный портовый город оказался совершенно вымершим.

Уже пройдя довольно далеко по набережной, прапорщик вспомнил, что даже не знает, куда ему идти. Было еще слишком рано для явки на службу, а гостиниц в Артуре, по его сведениям, не было. В это время на улице, торжественно восседая в маленькой колясочке, влекомой китайцем-рикшей, появился артиллерийский офицер. Прапорщик рискнул остановить его.

— Разрешите, господин поручик, узнать, где находится Управление Квантунской крепостной артиллерии?

Поручик, видимо дремавший, встрепенулся и оглядел спрашивающего.

— Вы назначены к нам в артиллерию? — вопросом же ответил он.

— Да, в крепостную артиллерию.

— Значит, к нам. Будем знакомы — Борейко. Я вас сейчас туда подвезу. Кладите в ноги вещи и садитесь рядом со мной.

— Звонарев, — представился прапорщик. — Но я, право, не привык ездить на людях, тем более вдвоем, да еще с вещами, — смутился он. — Им будет тяжело везти нас.

— Пустяки, они и не такие грузы таскают, — возразил Борейко.

Носильщик Звонарева, положив вещи в колясочку, тоже впрягся, и оба китайца бегом понеслись по ухабистой мостовой.

— Откуда вы к нам попали? — спросил Борейко.

— Из Читы, по мобилизации, — ответил прапорщик, внимательно оглядев монументальную фигуру поручика.

— И не успели там еще осмотреться, как попали к нам в Артур. Здесь, надо думать, вы пробудете несколько подольше. Война только что началась и скоро не кончится.

— Скажите, пожалуйста, почему порт-артурская артиллерия называется Квантунской? — осведомился Звонарев.

— Артур расположен на южной оконечности Квантунского полуострова. Поскольку, помимо Артура, предполагается создать еще береговые батареи в городе Дальнем на Цзинджоуском перешейке и в других местах, — артиллерийское Управление и именуется не ПортАртурским, а Квантунским, — пояснил Борейко.

— Уныло у вас в Артуре?

— Да, красотой Артур не блещет…

Пока они разговаривали, китайцы пробежали всю набережную и небольшой, расположенный террасами, бульварчик со скудной растительностью, называвшийся в Артуре попросту «Этажеркой», и поравнялись с доком, в котором стоял большой военный корабль с пробоиной у самой ватерлинии. Сквозь нее было видно, как внутри судна вяло копошились два-три рабочих-китайца. На палубе в беспорядке были свалены какие-то вещи, искривленные лестницы, тряпки и мусор. Ни матросов, ни офицеров на корабле не было видно.

На корме корабля Звонарев разглядел выведенное золотом славянскими буквами название — Паллада «. Дальше от берега виднелся массивный броненосец с двенадцатидюймовыми башнями на носу и на корме. Прапорщик по знакомым фотографиям узнал» Цесаревича «. Там и вовсе не было заметно людей.

— Тут, я вижу, с работой не торопятся, — поделился своим впечатлением Звонарев.

— Еще не раскачались морячки. Больше выпивают за упокой душ потонувших, а до своих кораблей у них руки не доходят. Экипаж свезли на берег, корабли сдали в порт, а сами засели в кабаре и ресторанах. Да что моряки! Мы шесть лет владеем Артуром и тем не менее на сухом пути пока не удосужились выстроить ни одного укрепления. Темпы здесь свои — артурские. Авось война нас раскачает, — ответил Борейко.