Порт-Артур (№1) - Порт-Артур. Том 1

Александр Степанов

Порт-Артур

Часть первая

Глава первая

Ясный морозный день клонился к вечеру. Солнце освещало косыми предвечерними лучами Порт-Артур и окружавшие его мрачные серые скалистые горы. С моря дул слабый ветерок, сметая сохранившийся еще кое-где снег.

В порту и в городе необычайное для будничного дня оживление. Все чиновное русское население Квантуна 26 января 1904 года съехалось в ПортАртур, где сегодня состоится традиционный бал в день Марии. На этот раз он должен был быть особенно торжественным, ввиду того что в числе именинниц также была жена начальника порт-артурской эскадры вице-адмирала Старка — Мария Ивановна.

С полудня поздравители длинной чередой потянулись к дому адмирала, а вечером там же должен был состояться бал. Всем хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на празднично одетую публику, на блестящих моряков и военных, принарядившихся штатских. Сам наместник царя на Дальнем Востоке, адмирал Алексеев, обещал со своим блистательным штабом посетить этот бал.

Ввиду тревожного времени уже с семи часов вечера к адмиральскому дому стали съезжаться и сходиться многочисленные гости. Первыми появились мичманы и лейтенанты и сухопутные офицеры со своими дамами, затем прибыли капитаны всех рангов и полковники в залитых золотом мундирах, с тяжелыми густыми эполетами на плечах. Они и их жены составили почетную свиту около адмиральской четы, приветливо встречавшей гостей.

Адмиральский дом быстро наполнялся. В зале оркестр заиграл полонез, и флаг-офицер адмирала Старка, лейтенант Дукельский, высокий красивый шатен, предложил кавалерам приглашать дам. За полонезом последовал вальс, и бал развернулся.

Жена адмирала наблюдала за танцующими, перебрасываясь замечаниями с окружающими. Но вот дежурный вестовой доложил о прибытии самого наместника. Адмирал с женой поспешили ему навстречу.

Адаексеев, еще не старый человек, с открытым приветливым лицом, в придворном мундире, почтительно поцеловал руку адмиральши, принеся ей свои поздравления, и вошел с нею в зал.

Музыка смолкла, и все замерли в глубоком поклоне перед его высокопревосходительством. Алексеев сделал общий поклон собравшимся и попросил продолжать танцы. Пары вновь завертелись.

Наместник был озабочен. Ему назойливо вспоминались еще два дня назад полученные телеграммы о разрыве дипломатических сношений с Японией, которые до сих пор не были опубликованы и о которых знали даже не все старшие начальники из сухопутных. Вспомнилось и сегодняшнее донесение гражданского губернатора Квантунской области о поспешном выезде японцев из Квантуна. Но особенно неотвязно вертелось в голове Алексеева его собственное распоряжение о несвоевременности постановки противоминных сетей ограждения на судах, стоящих на внешнем рейде .

Несмотря на успокоительную телеграмму министра иностранных дел Ламсдорфа, категорически отрицавшего возможность войны, смутное опасение все же портило настроение Алексеева. Он ежеминутно ожидал распоряжений из Петербурга или известий от находящихся в колийском порту Чемульпо крейсера «Варяг»и канонерки «Кореец».

Поэтому, когда к нему подошел Старк и шепотом попросил разрешения покинуть бал и отправиться на эскадру, Алексеев только одобрительно закивал головой.

— Забирайте всех нужных вам офицеров, но потихоньку, без переполоха. Публика и так сегодня нервничает в связи с отъездом японцев. Бал должен продолжаться. Это внесет общее успокоение в умы. Завтра я обязательно сам побываю на эскадре, — проговорил он.

Танцы продолжались, время шло, но никаких тревожных известий не поступало, и даже состоящий при Алексееве представитель министерства иностранных дел Плансон, которого в Артуре называли дипломатическим барометром, был, против обыкновения, спокоен и мирно беседовал с известными артурскими негоциантами: англичанином Томлинсоном и американцем Смитом. Оба они вели большую торговлю с Японией и были весьма заинтересованы в отношениях России и Японии.

— Никогда Российская империя не была так далека от воины со Страной Восходящего Солнца, как сегодня, — уверял Томлинсон, высокий, рыжий, краснолицый мужчина лет сорока. — Мы, англичане, никогда не допустим до этого. Война принесет огромные убытки нам, мирным предпринимателям. В качестве союзника Англия всегда сумеет обуздать японскую военщину, если она только вздумает рискнуть на такую авантюру, как война с Россией.

— Япония слишком бедна, чтобы вести большую войну. И никто ей не даст денег на такое проблематичное предприятие, как единоборство с русским колоссом, — вторил англичанину Смит.

Плансон недоверчиво поглядывал на своих собеседников. Мнения их далеко не совпадали с действиями английского правительства, которое всего полтора года как заключило военный союз с Японией, направленный в основном против России и Китая. Совсем недавно в печати промелькнуло сообщение о предоставлении Америкой крупного займа Японской империи. Как дипломат, Плансон понимал, что союз и заем имеют общую цель — усилить военную мощь Японии и обеспечить ей тыл на случай войны. Плансону было только неясно, когда именно предполагает Япония начать военные действия против России, сейчас или через год, два. Сегодняшний отъезд японцев из Артура, конечно, был тревожным признаком, но в то же время было известно, что японский консул в Артуре сегодня обедал у генерала Стесселя, побывал у наместника и адмирала Старка и всех заверил в полном миролюбии Японии и набрал много поручений в Нагасаки, обязуясь в недельный срок все покупки доставить в Артур.

— В газетах промелькнуло сообщение, что японский объединенный флот вышел в море по неизвестному направлению, — заметил Плансон.

— Это не более чем обычные в японском флоте зимние маневры, — отозвался Смит.

— Ни о чем другом сейчас не может быть и речи, — подтвердил Томлинсон.

Несколько успокоенный, Плансон отошел к другим гостям.

— Как вы думаете, мистер Смит, рискнут японцы начать «спектакль»в ближайшие дни? — справился Томлинсон.

— Получивши деньги, надо делать то, на что они даны. Японский консул заверил меня, что флот микадо находится в полной боевой готовности.

— Вы правы. За этим наблюдают офицеры британского флота, которые находятся при штабе японского адмирала Того. Они сумеют заставить его выполнить принятые на себя обязательства, — согласился Томлинсон.

— От моего брата, командира американского стационера в Чемульпо, я знаю, что там вскоре появится японский флот, — конфиденциально сообщил Смит.

— Возможно, что одновременно он появится и перед Артуром, — добавил Томлинсон.

— Наберемся немного терпения и проследим, как будут развертываться события. Все же следует заблаговременно запастись паспортом о подданстве нейтральных стран, например, Швейцарии или Мексики.

— Я предвосхитил вашу мысль, мистер Смит; уже неделю как стал швейцарским подданным и за действия англичан не отвечаю.

— С месяц, как я имею в кармане мексиканский паспорт, — в тон ему заметил Смит.

Дурное настроение Алексеева стало понемногу рассеиваться. Под звуки музыки время проходило быстро, и незаметно дошла очередь до мазурки, считавшейся, по артурским обычаям, гвоздем каждого бала.

Наместник поднялся и встал с именинницей в первой паре. Заиграла музыка, и Алексеев, с неожиданной для его тучной фигуры легкостью, заскользил со своей дамой по паркету. Весь зал с вниманием следил за этой парой. Когда очередь дошла до сольных номеров и наместник опустился на колено перед дамой, медленно кружа ее вокруг себя, стекла неожиданно задрожали от гула артиллерийской стрельбы. Сквозь окна были видны многочисленные зарницы выстрелов, звуки которых сливались в сплошные раскаты грома.

Весь зал дружно зааплодировал и танцевальному искусству превосходительной пары, и неожиданному, столь — своевременному салюту эскадры, за который приняли стрельбу многие из присутствующих. Сам Алексеев совершенно забыл о своих недавних опасениях. Стрельбу же посчитал за проводимое нынешнею ночью учение по отбитию минных атак. Это счастливое совпадение стрельбы с его выступлением на балу окончательно привело Алексеева в отличное настроение.

Общее оживление усилилось, и пары закружились еще быстрее под аккомпанемент артиллерийской стрельбы. Бал продолжался.

В квартире командира Квантунской крепостной артиллерии генерал-майора Василия Федоровича Белого по случаю именин его жены Марии Фоминичны состоялся небольшой семейный вечер. Молодежь танцевала в зале под рояль, артиллеристы усердно звенели шпорами и стучали каблуками об пол, вертя до упаду своих дам. Пожилые «матроны» расселись вдоль стен и, наблюдая за молодежью, судачили между собой.

Местный сердцеед, командирский адъютант Коля Юницкий, на ломаном французском языке дирижировал танцами, на ходу отпуская комплименты дамам.

В соседней комнате за карточными столами сидели старшие офицеры во главе со своим генералом. Огромный, толстый, с лицом, заросшим волосами до самых глаз, полковник Тахателов шумно упрекал своего командира за ошибки в игре. Генерал молча записывал штраф мелком на зеленом сукне. Два других игрока — пышноусый капитан Гобято и седой полковник Стольников подсчитывали выигрыши.

За соседним столом также шла оживленная игра.

Раздавшиеся с моря выстрелы вызвали среди присутствующих недоумение.

— Следует запросить моряков об этой стрельбе, — предложил Гобято, когда с моря донеслась канонада.

— Зачем запрашивать? — возразил Белый. — Ясно, что это учение, да еще приуроченное к именинам жены Старка. Салют имениннице, так сказать!

Все вышли на балкон и оттуда любовались, поеживаясь от холода, красивой картиной, развернувшейся на внешнем рейде.

Эскадра блистала огнями многочисленных прожекторов, усиленно освещая спокойное море. На судах то и дело вспыхивали взблески выстрелов, громко ухали пушки, заливисто трещали пулеметы, и в беспрерывно передвигающихся лучах прожекторов неожиданно возникали то громады броненосцев, то мелкие силуэты сторожевых судов, а то и отдельные шлюпки.

Над Золотой горой взвились одна за другой три боевые ракеты и, разорвавшись высоко вверху, целым снопом ярких звездочек начали опускаться в воду, выхватывая на минуту из темноты внутренний рейд с портом и доками, Старый город и горы Тигрового полуострова.

— Как изумительно красиво! — восхищались дамы.

— Совсем как на настоящей войне, — заметила одна из них. Воевать только не с кем, — заметил Белый.

— Ас японцами?

— Ну, куда им до нас!

В это время затрещал телефон, и адъютант поспешил подойти к нему. Лицо его, как только он поднес трубку к уху, сразу вытянулось.

— Ваше превосходительство, — доложил он. — Капитан Страшников с Тигрового Хвоста доносит, что сейчас было совершено нападение на нашу эскадру и есть поврежденные суда. Один броненосец приткнулся к берегу у Девятой батареи.

— С ума сошел Страшников? — обозлился Белый. — Какое там нападение? Просто маневры. Быть может, моряки умудрились в суматохе сами себя подорвать, так это все же еще далеко не нападение. Передайте Страшникову, что я запрещаю ему наводить панику, — прик-азал генерал Юницкому.

— На то он Страшников, чтобы наводить страх на других, — заметил Тахателов.

Все вернулись в комнаты.

Стрельба постепенно стихла, и только прожектора еще продолжали усиленно ощупывать море и берег.

Вскоре гости сели за ужин.

— Выпьем по чарке горилки, — предложил генерал своим гостям, — щоб наша доля нас не чуралась — как поют у нас на Кубани, — щоб нам в Артуре жилося и чтобы никто нас здесь не беспокоил.

Все охотно чокнулись, выпили, еще чокнулись, усердно заработали челюсти, и гул общего разговора наполнил комнату. Два денщика в белых перчатках обносили гостей разнообразными блюдами, а хозяева внимательно следили за тем, чтобы винные бокалы не стояли пустыми.

О недавнем происшествии на море было забыто.

Комендант крепости Порт-Артур генерал Стессель был в хорошем расположении духа. Он только что обыграл в винт своих обычных вечерних партнеров: начальника своего штаба генерала Рознатовского, адъютанта ротмистра Водягу и штабного подполковника Дмитриевского.

Пока игроки были заняты картами. Вера Алексеевна Стессель с помощью своих четырех воспитанниц-сироток накрывала на стол. Худенькие девочки боязливо поглядывали на свою благодетельницу, от которой ежеминутно можно было ожидать и затрещин и поцелуев.

Не успели гости расположиться за столом, как с моря послышались выстрелы. Стессель, начавший было затыкать за пуговицу сюртука салфетку, насторожился.

— Что это может значить, Владимир Семенович? — обратился он к Рознатовскому. — Сейчас половина двенадцатого ночи

— Вероятно, моряки решили стрельбой ознаменовать высокоторжественный день именин своей адмиральши, — иронически ответил Рознатовский.

— Это черт знает что такое! Сколько раз я просил их ставить меня заблаговременно в известность о своих маневрах. Береговые батареи откроют по ним когда-нибудь огонь, и будут неприятности. Завтра же еще раз доложу об этом наместнику, — возмущался Стессель.

— Ведь подумай только, Анатоль, — обратилась Вера Алексеевна к мужу, — даже когда ты бываешь именинник, не говоря уже обо мне, ни одна пушка в крепости не стреляет, а этой кривляке Старк салютует весь флот. Подумаешь тоже — первая дама в Артуре!

— Обещаю тебе, Верочка, что в этом году на твои именины заставлю стрелять из всех пушек с утра до вечера в твою честь, — поспешил успокоить разгневанную супругу генерал.

— Узнайте-ка все же, ротмистр, в морском штабе, в чем там дело, — обратился Рознатозский к Водяге.

— Слушаюсь! — ответил ротмистр, выходя из-за стола.

— Отчего вы, ваше превосходительство, не поставите у себя телефон? Время теперь тревожное, да и удобство эго большое, — спросил у Стесселя Дмитриевский.

— Не выношу эту трескучую мерзость. Беспокойства много, а толку мало — вечно неисправен. Пусть уж в штабе трещит, а писаря ко мне с докладом бегают. Живая связь куда надежнее всех этих электрических штучек.

Возвратившийся Водяга доложил, что на море происходит ночное учение эскадры по отбитию минных атак и что крепости беспокоиться нечего.

Но в это время Водягу опять вызвали к телефону и, вернувшись, он сообщил, что какой-то капитан Страшников с батареи Тигрового Хвоста доносит о том, что эскадра только что кем-то была атакована и один из кораблей подорван.

— Немедленно справьтесь об этом у генерала Белого. Если сообщение неверно, то прикажите арестовать на двадцать суток Страшникова за распространение ложных сведений, — приказал Стессель.

Ротмистр вышел исполнять приказание.

— Наверное, все пустяки. Не может же война начаться без предупреждения, — вмешалась Вера Алексеевна. — Да и кто осмелится здесь, на Востоке, напасть на нашу Россию? Тебе наместник ничего не говорил? — обратилась она к мужу.

— Ничего. Даже не намекал, даже слухов не было. Только наши газетчики из «Нового края», известные врали, хотели что-то напечатать о тревожном положении в отношениях с Японией, да я запретил им помещать такой вздор. Виданное ли дело — мы и Япония! Нет, это, конечно, просто маневры, — окончательно решил Стессель.

— Ваше превосходительство, — доложил вернувшийся Водяга, — генерал Белый по вашему приказу арестовал капитана Страшникова на двадцать суток.

— Правильно, — одобрил Стессель. — Теперь можно и пропустить по чарочке за здоровье сегодняшней именинницы, — ехидно подмигнул он жене.

— За ее здоровье моряки и без нас сегодня выпьют целое море вина, — презрительно ответила генеральша.

— Тогда за сегодняшних японцев, что так напугали наших храбрых артиллеристов, — вставил Рознатовский.

Прямо с бала адмирал Старк прибыл на свой флагманский броненосец «Петропавловск», где в этот вечер было назначено важное совещание. Здесь он уже застал начальника морского штаба наместника, румяного и добродушного малоподвижного толстяка, контр-адмирала Витгефга, командира порта Артура контр-адмирала Греве, своего флаг-капитана Эбергарда и других чинов эскадры.

Старк зачитал свой рапорт наместнику о принятии мер по охране эскадры в ночное время. Он предлагал отказаться от постановки противоминных сетей, ввиду того что они имелись не на всех судах и могли служить помехой при необходимости экстренного съема кораблей с якоря.

— Они могут намотаться на винты и тем помешать движению судов, да и защищают они не весь корпус корабля, оставляя нос и корму открытой. Наместник считает необходимым установку сетьевого бона перед входом на внутренний рейд. К его изготовлению уже приступили, — закончил свой доклад Старк.

— Недельки через две мы его с помощью божьей соорудим, но не знаю, насколько прочен он будет и выдержит ли сильное волнение, обычное на внешнем рейде… — вяло проговорил Греве, пуская клубы ароматного дыма к потолку.

— Значит, в настоящее время центр тяжести обороны эскадры ложится на охраняющие эскадру в ночное время миноносцы и на дальнюю крейсерскую разведку днем, — резюмировал Витгефт.

— Это равносильно надежде на помощь Николаяугодника, — усмехнулся Эбергард. — Как можно ночью в темноте уследить за подходом миноносцев, которые к тому же будут идти без огней? Это все равно что пытаться увидеть иголку в стоге сена.

— Не посмеют японцы напасть на нас! Уверяю, что отъезд японцев из Артура лишь демонстрация с целью напугать нас, — ответил Витгефт.

— Похоже на то! — вмешался Греве. — Я достоверно знаю, что сегодня японский консул в Чифу обедал у Стесселя и обязался через неделю привезти его жене шелковые материи и различные безделушки из Нагасаки; он взял даже деньги вперед. Моя жена очень сожалела, что не смогла воспользоваться его любезностью,

— За последние годы японцы не раз выезжали из Артура, но никакой войны не было. Не будет и на этот раз. Они нас пугают, да мы не из пугливых, не испугаемся, — поднялся с места Витгефт. — Пора и по домам.

На палубе пробили шесть склянок, когда адмиральский катер отвалил от «Петропавловска».

— Помяните мое слово, Оскар Викторович, никакой войны не будет, — уже с катера крикнул Витгефт, обращаясь к Старку.

Командующий эскадрой вернулся к себе в каюту и стал готовиться ко сну. С немецкой аккуратностью он снимал одежду и передавал ее стоящему перед ним вестовому матросу.

— Все вычистить как следует, а то сегодня я заметил на сюртуке пыль Лодырничать стал, прохвост, — сквозь зубы цедил адмирал, злобно глядя на застывшего перед ним матроса.

В этот момент ночная тишина была нарушена грохотом сильного взрыва, а затем послышались беспорядочные артиллерийские выстрелы. Старк удивленно прислушался к ним и приказал матросу немедленно узнать, что происходит на эскадре. Стрельба быстро усиливалась. Старк торопливо оделся и поспешил сам выйти на палубу. Треск выстрелов мелких калибров перекрывался грохотом орудий крупного калибра.

— Они совсем с ума сошли! Можно подумать, что происходит форменный бой! — бормотал Старк, появляясь на палубе.

Его оглушил грохот стрельбы. По морю бегали ленты прожекторных лучей, то собираясь в одно место, и тогда стрельба особенно усиливалась, то разбегаясь по сторонам. Стреляли справа, слева, спереди, но по кому велся огонь, разобрать было невозможно. В воздухе в разных на» правлениях со свистом пролетали снаряды, грозя поразить своих. На мачтах безпрерывно мигали разноцветные огни сигнальных фонарей.

— Немедленно прекратить стрельбу! — закричал вне себя от ярости адмирал, но голос его потонул в общем шуме.

Старк поднялся на мостик, где уже находились его начальник штаба, флагманский артиллерист, командир броненосца и другие офицеры

— Что за пальба? Прикажите дать сигнал о прекращении стрельбы! — тотчас приказал он.

— Война, ваше превосходительство. С «Ретвчзана» передали: «Терплю бедствие, имею пробоину», — доложил Эбергард.

— Не может этого быть! Очевидно, наши миноносцы подорвали «Ретвизан» при неосторожном обращении с минным аппаратом. Прикажите поднять вверх луч боевого фонаря. Этот сигнал должен остановить бесполезную стрельбу, — приказал Старк, — Поднять сигнал: послать шлюпки бедствующему «Ретвизану». Надо немедленно назначить следствие для выяснения причины всего этого переполоха. Вот что значит у страха глаза велики! Наслушались толков о возможности войны с Японией и сумасшествуют теперь по всякому поводу! — возмущался адмирал.

Но стрельба снова вдруг вспыхнула, несмотря на все сигналы с «Петропавловска». В снопе прожекторных лучей на короткое мгновение промелькнул силуэт миноносца и скрылся. Он был похож на те, которые находились в эту ночь в охранении, и был одинаково с ними окрашен.

— По своим бьют! Когда же будет конец этой вакханалии? Прикажете под страхом наказания прекратить стрельбу! — неистовствовал Старк, размахивая руками перед физиономией Эбергарда.

— Ваше превосходительство, «Цесаревич» сигнализирует: «Взорван, имею сильную течь, нуждаюсь в немедленной помощи, прошу прислать буксир», — доложил вахтенный офицер.

— Чепуха, вздор, не верю… — бормотал еще Старк, но Эбергард уже почтительно возражал:

— Это война, эскадра подверглась нападению.

— С «Паллады» передают: «Пробоина, развожу пары», — подошел с новым докладом вахтенный офицер.

— Передайте сигнал: «Выслать шлюпки к подорванным судам, развести пары», — распорядился Старк, наконец поверив в печальную действительность.

В это время к «Петропавловску» подошел миноносец «Бесстрашный», который был в охранении, и его командир доложил адмиралу:

— На море вражеских судов не замечено.

В ответ ему пришлось услышать много весьма неприятных слов по своему адресу. Адмирал велел идти в порт.

Затем Старк приказал крейсеру «Новик» поднять пары и преследовать неприятеля в море, что и было незамедлительно выполнено.

В этот день на крейсере первого ранга «Паллада»с утра происходила погрузка угля, так как назавтра ожидался поход к Корейским берегам. Спасаясь от угольной пыли, все, кто не был занят на корабле, поспешили съехать до вечера на берег.

Окончилась погрузка только с наступлением темноты, перед самым спуском флага.

Наскоро окатив палубу и кое-как, до утра, приведя крейсер в порядок, матросы посменно направились в баню. Пробило уже пять склянок, когда последняя партия матросов наконец добралась до своих коек, и на корабле бодрствовали одни вахтенные. На море было тихо; легкий туман временами ненадолго окутывал эскадру. Вдоль берега Тигрового полуострова вытянулись в одну линию темные громады семи броненосцев, дальше в море стояли шесть крейсеров, а дежурные миноносцы расположились по концам эскадры.

На флагманском корабле-броненосце «Петропавловск»— пробило шесть склянок. Одновременно начался перезвон и на остальных кораблях эскадры. Вахтенные с удовольствием предвкушали скорую смену.

В это время с северо-востока, со стороны Дальнего, показалось несколько миноносцев, идущих под всеми огнями. Вахтенный начальник на «Палладе», лейтенант Бровцин, был несколько удивлен их появлением и начал в бинокль разглядывать подходящие суда. Это были обычного типа четырехтрубные миноносцы с кожухом посередине, каких было много в артурской эскадре. Не уменьшая хода, они шли прямо на «Палладу», что еще более смутило Бровцина.

— Сорокин, — обратился он к дежурному сигнальщику, — спроси у них опознавательные.

— Есть спросить опознавательные! — повторил сигнальщик и поднял нужный сигнал.

Подойдя к эскадре на два-три кабельтова, миноносцы разделились. Два из них направились к голове эскадры, а остальные — к концевым кораблям. Тотчас же раздались один за другим два сильных взрыва. Офицеры и матросы торопливо начали выбегать на палубу, занимая места по боевому расписанию, когда один из миноносцев, подойдя к «Палладе», выпустил в нее одну за другой две торпеды.

С мостика были прекрасно видны красные взблески минных выстрелов, и в темной ночной воде появились хорошо видимые светящиеся полосы от приближающихся торпед.

— Торпеда с левого борта! — испуганно закричал один из матросов.

Как бы в ответ ему с уходящего миноносца донеслись крики: «Банзай! Банзай! — и почти тотчас раздался грохот взрыва» Палладу» сильно качнуло, затем накренило на правый борт. На палубу обрушились столбы воды, сбивая с ног людей.

Артиллеристы бросились к своим орудиям и открыли частый огонь по всему, что казалось им подозрительным на море. Другие матросы спешно спускали шлюпки на воду, готовясь покинуть подорванный корабль. Многие тащили огромный брезент, собираясь подводить пластырь под пробоину, некоторые бросились в кочегарку, откуда пришло сообщение о начавшемся в бункере пожаре.

В это время на палубе появился артиллерийский офицер лейтенант Грязнов и поспешил взять в свои руки управление огнем. Комендоры, увидев своего офицера, постепенно начали успокаиваться.

Бровцин вместе с боцманом руководил осмотром пробоины и подводкой пластыря. В трюм устремился пожарный дивизион во главе с мичманом Акинфиевым и инженером-механиком Лосевым.

Пока команда «Паллады» занималась спасением своего корабля, японцы, пользуясь возникшей сумятицей, благополучно скрылись в море, хотя корабли эскадры сразу открыли по ним стрельбу. Спасаясь от своих же снарядов, миноносцы поспешно укрылись на внутреннем рейде. Прошло около часа, пока стрельба наконец постепенно затихла. Подорванные корабли подошли к берегу и приткнулись на мелководье: «Ретвизан»у Тигрового Хвоста, а «Цесаревич»— напротив, под Золотой горой, «Паллада» остановилась невдалеке от «Цесаревича».

С «Петропавловска» потребовали сведения о полученных на «Палладе» повреждениях и понесенных потерях. Мичмана Акинфиева тотчас же отправили на шлюпке с докладом.

Выслушав доклад, Старк послал мичмана в Артур сообщить о случившемся наместнику.

Было около часа ночи, когда мичман добрался до дома Старка.

Постеснявшись войти в зал в непарадной форме, он вызвал адъютанта наместника. Увидев взволнованное лицо Акинфиева, лейтенант увел его в одну из боковых комнат и тут выслушал.

— Прошу вас ничего не разглашать, пока я не доложу обо всем наместнику. Ожидайте здесь дальнейших распоряжений, — предупредил адъютант.

Как ни были ошеломляющи и неожиданны полученные сообщения, Алексеев все же сумел сохранить внешнее спокойствие.

Опустившись вниз, он выслушал от Акинфиева подробное сообщение о нападении миноносцев на эскадру.

— Так вы, мичман, утверждаете, что подорваны броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич»и крейсер «Паллада»? Вы не ошибаетесь? — переспросил адмирал.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство!

— Атаковали-то нас японцы? — допытывался наместник.

— Миноносцы четырехтрубные, с кожухом посередине, похожи на наши с Невского завода. После попадания мины были слышны крики «банзай». На корме одного из них я видел белые иероглифы.

— Похоже, что действительно японцы, — проговорил Алексеев. — Все же необходимо немедленно отдать приказ о высылке из Квантунского полуострова всех англичан, как японских союзников, а заодно и американцев.

В это время в комнату вошел Плансон и, задыхаясь от волнения, одним духом выпалил:

— Ваше высокопревосходительство! Сейчас получены телеграммы о том, что сегодня, то бишь вчера, днем в Чемульпо японской эскадрой блокированы крейсер «Варяг»и канонерка «Кореец».

— Да не может быть! — вырвалось у Акинфиева.

Все присутствующие, бледные и расстроенные, обернулись к Алексееву. Помолчав немного, тот спросил:

— Откуда у вас эти сведения?

— Сообщение перехвачено из «Норд Чайна ньюс».

— Так, может быть, это все газетная утка?

— Приведена полностью телеграмма в Петербург нашего консула в Чифу Тидемана. Кроме того, сведения подтверждает комендант Владивостока. О судьбе «Варяга»и «Корейца» пока ничего не известно.

— Нет сомнений, ваше высокопревосходительство, — проговорил Плансон, — японцы напали на нас без объявления войны.

— Надо немедленно предупредить через Сеул находившихся в Чемульпо «Варяга»и «Корейца», — забеспокоился Алексеев.

— Телеграфной связи с Сеулом нет уже несколько дней. Наши же радиостанции на кораблях слишком маломощны для связи с Чемульпо, — напомнил Плансон.

— Если это и так, то прежде всего — никакой паники. Я отправлюсь на эскадру. Мне все же кажется, что сведения о повреждениях, причиненных нашим судам, сильно преувеличены.

Только теперь Алексеев вспомнил наконец о крепости и приказал Дукельскому передать Стесселю распоряжение о вызове по тревоге гарнизона.

Было уже далеко за полночь. Японцы давно скрылись в туманной ночи, и только эскадра усиленно освещалась прожекторами, опасаясь повторного нападения миноносцев.

В штабе крепости, кроме сонных дежурных писарей, никого не оказалось. Приняв срочный пакет из штаба наместника и выслушав от матроса-рассыльного сообщение о происшедшем, один из писарей стремглав полетел с пакетом на квартиру к старшему адъютанту штаба подполковнику Дмитриевскому. Добудиться подполковника среди ночи было не легко, и прошло еще почти полчаса, пока Дмитриевский, вскрыв пакет, отправился с докладом к Стесселю.

Генерал давно уже мирно почивал, спали и все его домашние. Пришлось долго ждать, пока наконец сонный денщик открыл дверь. Но будить генерала он не решился.

Подполковнику пришлось самому осторожно стучать в дверь генеральской спальни.

На стук вышла Вера Алексеевна. Узнав, в чем дело, она-с деловым спокойствием осведомилась, кому уже известно о нападении японцев, и предложила Дмитриевскому немедленно сообщить о случившемся генералу Белому, командирам дивизий, Рознатовскому, вызвав всех их немедленно в штаб.

Подполковник, привыкший к частым вмешательствам генеральши в служебные дела, только почтительно поддакивал всем ее распоряжениям.

Отпустив Дмитриевского, Вера Алексеевна отправилась будить мужа.

Начало войны с Японией не особенно взволновало ее: она с мужем проделала недавно китайский поход, доставивший ее мужу славу, чины, ордена, ореол героя. Поэтому она так спокойно восприняла известие о войне.

Разбуженный супругой, Стессель реагировал на сообщение о войне совершенно иначе. Он стал задыхаться от волнения, его начала бить нервная лихорадка, и он никак не мог сразу одеться.

Вера Алексеевна знала, что ее муж подвержен в тревожные минуты приступам паники, совершенно теряя самообладание и из бравого генерала превращаясь в мокрую курицу. В такие минуты ее присутствие было для него совершенно необходимо. Она подошла к мужу и ласково поцеловала его в лысину.

— Успокойся, Анатоль Возьми же себя в руки. Я уже приказала вызвать в штаб Фока, Кондратенко, Белого и Рознатовского. Ты с ними посоветуешься, и все будет хорошо, — уговаривала она мужа.

Генерал постепенно успокоился, поцеловал своего «начальника семейного штаба»и уже зычным командирским голосом приказал денщику подать шинель. Вера Алексеевна до дверей проводила мужа и набожно перекрестила его на дорогу.

Шагая по темной улице, Стессель чутко прислушивался к ночным шорохам города. Над Артуром стояла тихая туманная ночь. Город был погружен в тьму и мирный сон, только собаки заливисто лаяли в китайской части города да изредка ветер доносил звуки музыки из морского собрания.

— Танцуют… — грубо выругался Стессель. — Японцев прозевали за танцами, шаркуны паркетные!

В штабе Стессель застал Рознатовского и Дмитриевского. Вполне войдя уже в роль полководца, генерал поздравил их с началом военных действий и, заметив волнение своего начальника штаба, сухо сказал ему:

— Ваше превосходительство, теперь не время нервничать, когда коварный враг напал на русскую тверды» ню на Дальнем Востоке. Возьмите себя в руки,

Было ровно два часа ночи,

Вечеринка у Белого сильно затянулась. После ужина, несмотря на поздний час, молодежь продолжала усердно отплясывать, а старшие все еще хлопали картами по зеленому сукну. Тахателов, соскучившись за картами, присоединился к танцующим, возбуждая общее веселье своей неповоротливой огромной фигурой. Подпевая самому себе, полковник пытался танцевать кавказскую лезгинку с младшей дочерью Белого семнадцатилетней Варей.

— Эх, зурнача нет. Я бы вам показал, как наурскую танцуют! Варя, невеста моя, достань ноты для лезгинки, сейчас женюсь, — смеялся полковник.

Варя, живая, веселая вертушка с остреньким личиком, в ответ громко смеялась, показывая ровные белые зубы. За лезгинкой последовала мазурка, в которой во всем блеске проявил себя Юницкий, награжденный бурными аплодисментами присутствующих.

Телефонный звонок из штаба крепости со срочным вызовом Белого к Стесселю переполошил всех.

Было ясно, что произошло что-то экстраординарное, если Стессель бодрствовал среди ночи.

Подоспевший в это время из штаба пакет разъяснил все. Сразу приняв официальный тон. Белый громко обратился к своим гостям:

— Господа офицеры! Японцы совершили дерзкое нападение на наш флот в Чемульпо и Артуре. Война началась. Прощу вас немедленно отправиться по своим частям

Офицеры дружно щелкнули шпорами и стали спешно прощаться. Дамы взволнованно зажужжали, обсуждая страшную новость.

В штаб Стесселя вскоре собрались: высокий, мумиеобразный начальник Четвертой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал-майор Фок, всегда добродушно улыбающийся, неизменно спокойный и уравновешенный начальник вновь формируемой Седьмой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал-майор Кондратенко, генерал-майор Белый и, наконец, неизменный ротмистр Водяга.

Стессель прочитал собравшимся сообщение штаба наместника и предложил высказаться. Первым заговорил Кондратенко.

— Надо не говорить, а действовать. Поднять полки по тревоге и направить их в пункты, намечаемые мобилизационным планом, — коротко произнес он.

— В том-то и беда, что у нас мобилизационного плана до сих пор нет, — возразил Рознатовский.

— То есть как это нет? — изумился Кондратенко. — Крепость существует шестой год, а мобилизационный план до сих пор не разработан?

— Сколько раз говорил я вам, Владимир Семенович, чтобы вы поторопились с составлением мобилизационного плана. Безобразие это нетерпимо дальше! — накинулся Стессель на Рознатовского.

— Но, ваше превосходительство, я вам три варианта докладывал, а вы не удосужились их рассмотреть и утвердить, — отпарировал Рознатовский.

— Теперь не время для споров. Надо срочно наметить план обороны крепости и всего Квантунского полуострова, — оборвал его Стессель.

— Моя бригада разбросана в Дальнем, Цзинджоу, Артуре и у железнодорожной станции Нанталин, — начал Фок. — Ее необходимо срочно сосредоточить в одном месте, полагал бы, или в Артуре для защиты крепости, или у Нангалина, как узловой станции, откуда полки легко могут быть переброшены по любому направлению.

— Мы не знаем, где японцы, — заметил Дмитриевский, — быть может, они уже высаживают на побережье десант, связь у нас по берегу плохая.

Упоминание о десанте вновь повергло Стесселя в панику. Он вскочил с места.

— Четвертую дивизию надо не сосредоточивать, а рассыпать по всему берегу для наблюдения за морем, Седьмую дивизию, как еще не вполне укомплектованную, оставить в Артуре или двинуть поблизости — в Голубиную бухту или в бухту Луизы. Нет, лучше двинуть лишь одну бригаду туда, а другую сосредоточить при штабе крепости; Роман Исидорович, я вас прошу остаться при мне. С уходящими полками направьте генерала Горбатовского.

Приняв это решение, Стессель немного успокоился. Наличие целой бригады в непосредственной близости к его штабу и присутствие Кондратенко, успокоительно действующего на него, придало ему бодрости.

— Где же начальник инженеров крепости полковник Григоренко? — вдруг спохватился Стессель. — Я хочу знать, в каком состоянии находится сухопутная оборона крепости.

— Я его вызвал в штаб, но его не застали дома, верно, где-либо в городе на именинах застрял, — доложил Дмитриевский.

— Черт знает что такое! Враг у ворот крепости, а как дело обстоит с сухопутной обороной — неизвестно. Роман Исидорович, быть может, вы знаете, как идет постройка сухопутных фортов и батарей? — спросил Стессель. — Григоренко я целую вечность не видел. Он комке только за деньгами является, а я ему не — даю, больно много тратит, их.

— И напрасно, ваше превосходительство. У Григоренко не хватает денег для расчета с рабочими-китайцами, и постройка чего-то да стоит. С положением на сухопутных фортах я знаком хорошо. Недавно сам с Григоренко объезжал работы. Положение там очень плохое. Готов, да и то далеко не совсем, лишь один форт номер два, но и на нем еще артиллерийские позиции не оборудованы. На фортах номер один и номер три ведутся еще только земляные работы. Работы там не меньше чем на три-четыре месяца. Форт номер четыре лишь разбивается на местности, к работам на фортах номер пять и номер шесть и на всех промежуточных батареях и укреплениях еще не приступали. Так что сухопутной обороны в настоящий момент фактически не существует, — резюмировал свой доклад Кондратенко;

— Что же инженеры четыре года делали? — кричал Стессель.

— Инженеры дома в Новом городе себе строили, на это и деньги ушли, — буркнул Фок.

— Береговые укрепления закончены. Сооружены двадцать две батареи. Очевидно, инженеры этим и занимались, — заметил Белый.

— Кроме того, крепостные артиллеристы уверяют, что у них и людей для обслуживания сухопутного фронта нет, — вставил Дмитриевский.

— Совершенно верно, — подтвердил Белый. — В конце января из Варшавы к нам должен отправиться вновь сформированный Третий батальон, но едва ли раньше марта он будет здесь. Без него людей у меня не хватит.

— Не оставить ли в таком случае полки Четвертой дивизии в Артуре? — предложил Рознатовский.

— Ни в коем случае, — горячо запротестовал Стессель. — Нельзя допустить высадки японцев где-либо на Квантуне. Для этого необходимо везде быть готовыми к отражению десанта.

— Я считаю, что опасность десанта явно преувеличивается, — спокойным тоном сказал Кондратенко. — Морской десант на неприятельскую территорию очень трудная вообще операция. При наличии же зимней штормовой погоды и пусть ослабленного, но все же еще боеспособного флота десант для японцев может кончиться катастрофой. Едва ли они в ближайшее время рискнут на него, но все же следует иметь в виду эту возможность. Наблюдать за морем необходимо.

— Что же мне делать? — не унимался Фок.

— Тебе дана задача — охранять берег, сам думай, как ее лучше выполнить, — уже миролюбиво промолвил Стессель.

— Хороша задача — охранять двести верст берега. При этом еще немедленно, по тревоге, среди ночи, неизвестно где, — недовольно ворчал Фок, поднимаясь с места.

— А вам ясна задача, Роман Исидорович?

— Вполне. Разрешите уйти? — откланялся Кондратенко.

За ним последовал и Фок. Белый также стал прощаться.

Ржавая военная машина Порт-Артура заработала. Поднятые по тревоге части двигались в разных направлениях по улицам города. Вновь сформированные полки Седьмой дивизии впопыхах забыли захватить боевые патроны; не зная города, полки путались в темноте, попадали не туда, куда надо, сбивая с толку себя и других; конные ординарцы скакали с различными приказаниями и путали части, внося еще большую суматоху в общий беспорядок. Полки столпились на улицах и площадях, отчаявшись до рассвета разобраться во всем этом сумбуре.

На железной дороге не оказалось ни свободных составов, ни паровозов, и части Четвертой дивизии были двинуты походным порядком за сто-сто пятьдесят верст по гористой и разбитой дороге.

Только наступление рассвета наконец дало возможность разобраться во всем этом хаосе.

Стессель, серый от бессонной ночи, объезжал полки, поздравлял их с началом войны и призывал «чудо-богатырей» не посрамить земли русской и на радость царюбатюшке побить японцев. Солдаты, измотанные бессонной ночью, вяло слушали генерала и нестройно кричали «рады стараться».

Береговой фронт Порт-Артура был протяжением около девяти верст. Правый его фланг находился на юге, упираясь в горный массив Ляотешаня, у бухты Белого Волка. Расположенные здесь батареи носили наименование батарей Белого Волка. Далее к северу, вдоль побережья, шла гряда Тигровых гор, отделяющих внутренний бассейн от моря. Высота этих гор достигала пятидесяти — шестидесяти сажен, так что они почти полностью скрывали от взоров противника с моря и внутренний артурский рейд и город. Полтора десятка батарей, расположенных на Тигровке, как коротко называли Тигровые горы, составляли вместе с батареями Белого Волка южный сектор берегового фронта. Тигровка оканчивалась низкой песчаной косой — Тигровым Хвостом, загнутым в сторону внутреннего рейда. Тигровый Хвост узким и мелким каналом отделялся от Золотой горы, господствовавшей над всем северным сектором берегового фронта. На этой горе находилось несколько батарей, что делало ее сильнейшим опорным пунктом всего берегового фронта. Впереди Золотой горы выступал в море Электрический Утес, названный так за свою наиболее мощную в крепости электропрожекторную установку. Далее к северу, постепенно снижаясь, шла Крестовая гора с расположенным перед ней Плоским мысом, а затем гора Стрелковая, составлявшая часть идущего перпендикулярно к берегу Драконовского хребта. Здесь, на месте стыка берегового и сухопутного фронтов, находилась левофланговая береговая батарея номер двадцать два.

Так как Порт-Артур прежде всего считался морской крепостью, задачей которой являлась защита русского флота от нападений с моря, то немедленно по его занятии в 1898 году было приступлено к сооружению береговых батарей.

Всего на приморском фронте было сооружено девять долговременных батарей нормальной профили, двенадцать батарей временных, облегченной профили, со ста восемью орудиями. Среди них было всего пять десятидюймовых пушек и десять одиннадцатидюймовых мортир, остальные орудия были более мелких калибров. Самой сильной считалась батарея Электрического Утеса, на которой находилось пять десятидюймовых пушек и две пятидесятисемимиллиметровых, игравших роль пристрелочных орудий.

Эта батарея, расположенная на высоте сорока четырех саженей над уровнем моря на сплошном гранитном массиве, имела 180 метров длины и около 21 метра ширины. Ее гранитный бруствер круто обрывался к морю и был так же сер, как и склоны Золотой горы, что очень 25 способствовало маскировке укрепления со стороны моря. Хотя сами орудия и не имели щитов для прикрытия прислуги, но над площадкой для наводчиков, сверху, у десятидюймовых пушек имелись легкие козырьки из волнистого железа. Забетонированный гранитный бруствер почти полуторасаженной высоты до известной степени укрывал людей от огня морских орудий. Между орудиями в десятисаженных траверсах находились пороховые и снарядные погреба и казармы для номеров, имевшие выходы к орудийным площадкам. На флангах батарей крайних траверсов были устроены бетонные казармы на взвод артиллеристов. На среднем траверсе, несколько опущенная в бруствер, помещалась сложенная из камня будка для горизонтально-базного дальномера. Самостоятельного командирского пункта на батарее не было, и предполагалось, что в бою командир будет находиться около дальномера. На правом фланге в одном общем гнезде помещались две скорострельные пристрелочные пушки.

Вдоль всей батареи, сразу за орудийными площадками, шла широкая шоссейная дорога. Несколько на отлете, справа от батареи, на небольшой высеченной в скале площадке расположен был прожектор.

В глубокой лощине за Утесом имелись одноэтажные казармы для размещения роты крепостной артиллерии, офицерский флигель и несколько хозяйственных сооружений. Тут же, в пещере, выдолбленной в тыловой стороне Утеса, помещались электрическая станция и погреб для провианта. От казарм и флигеля к батарее вела широкая пологая дорога. Перед офицерскими квартирами был разбит небольшой палисадничек, а несколько поодаль виднелась площадка для ротного огорода.

Попасть на Утес из города можно было или перевалив через Золотую гору, или в объезд ее. Обе эти дороги были длинны и извилисты, что делало сообщение Утеса с городом довольно затруднительным.

Большая сложность управления огнем такой батареи, как батарея Электрического Утеса, заставляла назначать на нее командиров из числа наиболее опытных и знающих офицеров крепостной артиллерии.

В момент начала военных действий батареей на Электрическом Утесе командовал капитан Николай Васильевич Жуковский, который жил здесь же. При батарее были также квартиры для двух младших офицеров — штабс-капитана Чижа и поручика Борейко.

Двадцать шестого января батарея номер пятнадцать Электрического Утеса целый день была занята приемкой трехсот десятидюймовых и такого же числа пороховых зарядов. Солдаты были крайне утомлены перетаскиванием тяжелых пятнадцатипудовых снарядов и четырехпудовых зарядов, которые им приходилось вручную носить в погреба. Тяжелая и опасная работа была окончена лишь с наступлением темноты.

Уставшие за день солдаты после ужина и вечерней переклички сразу же разошлись по койкам; не долго сидел в своем кабинете и Жуковокий. Вскоре весь Утес погрузился в крепкий сон. Только часовой одиноко бродил по батарее в ожидании смены.

В девять часов вечера на пост заступил канонир Давид Заяц-маленький, худощавый еврей, случайно попавший в артиллерию и своим неказистым видом резко выделявшийся среди стройных, высоких, крепких артиллеристов.

Пройдясь по батарее, Заяц поднялся на бруствер и уселся на камень около дальномерной будки: ночью можно было допустить и отступление от устава гарнизонной службы.

Поставив около себя винтовку, Заяц свернул цигарку и с удовольствием закурил. Перед его глазами расстилалось спокойное, чуть туманное море и виднелась цепь ярких огней эскадры.

Мысли Зайца перенеслись в далекие Свенцяны, где осталась его молодая жена с двумя маленькими детьми. Прошло уже почти четыре года, как он их покинул, будучи призван на военную службу и отправлен за десять тысяч верст в Порт-Артур. Больше месяца ехал Заяц до Артура, пытался в дороге бежать, но был пойман, выпорот и направлен под конвоем к месту назначения. Несладко жилось ему и в Артуре. Слабосильный, не пригодный к тяжелой службе в артиллерии, он был зачислен в нестроевую команду.

Заяц промерз, встал со своего места и прошелся вдоль бруствера батареи.

Все было по-прежнему спокойно, по-ночному тихо и темно.

Неожиданно на море прогремел выстрел, за ним другой, третий, загрохотала сразу вся эскадра. Заяц удивленно смотрел на море, не понимая, что там происходит. Потом решил — «моряки маневру делают», и стал спокойно наблюдать за развертывающейся перед ним картиной. Взблески выстрелов, огни прожекторов, столбы воды, взлетавшие вверх при падении снарядов в море, представляли красивое зрелище.

«Здорово жарят, как у нас на состязательной стрельбе», — подумал Заяц.

Подошел разводящий и сонным голосом осведомился, что это за стрельба.

— Ученье у моряков, — ответил Заяц.

Разводящий почесался, зевнул и лениво проговорил;

— Тебе еще полчаса достаивать, сам придешь, разбудишь Белоногова, а я спать завалюсь, — и неторопливо спустился с бруствера,

Вскоре стрельба прекратилась, и Заяц пошел сменяться После смены, согревшись в теплом караульном помещении, он мгновенно заснул.

Разбудили его около четырех часов утра.

— Смена, что ли? — пробурчал он.

— Какая смена, японец войной на нас пошел! Рота по тревоге вызвана на батарею, — ответил ему дежурный по роте.

— Да ну? — изумился Заяц. — Значит, как с вечера стреляли моряки, была война, а не маневры?

На батарее в темноте двигались солдаты. Мерцали ручные фонари. Пороховые и снарядные погреба были открыты, чехлы с орудий сняты, около них толкались солдаты Откуда-то из темноты доносился спокойный голос Жуковского. На море было совершенно тихо. Эскадра по-прежнему усиленно освещалась прожекторами.

Заяц пришел к своему посту у денежного ящика, досадуя на беспокойную ночь. Он еще не верил, что началась война, и считал, что все эго только солдатские побасенки.

— Генерал Белый сообщил, — говорил Жуковский солдатам, — что японцы неожиданно напали на наш флот и взорвали три корабля. Можно ожидать с минуты на минуту нового нападения. Поэтому за мор, ем надо следить в оба и быть готовыми к открытию огня.

Заяц насторожился.

— Неужели и впрямь война? Прощай тогда Свенцяны надолго, если еще живой останешься, — волновался он.

— Прикажите прожекторной команде наладить освещение, — кому-то в темноте отдавал распоряжение командир роты — В случае тревоги немедленно сообщить мне и сразу же вызвать людей на батарею.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

По голосу Заяц узнал фельдфебеля Назаренко.

Люди ушли с батареи, и Заяц опять зашагал в темноте.

Около восьми часов утра, когда утренний туман над морем стал рассеиваться, на горизонте один за другим стали показываться многочисленные дымки. Несколько миноносцев понеслись им навстречу.

Находившийся в это время на батарее штабс-капитан Чиж приказал дальномерщикам следить за миноносцами, которые не то шли на разведку, не то собирались атаковать появившиеся корабли.

Миноносцы, далеко не дойдя до приближавшихся дымков, вдруг легли на обратный курс, усиленно сигнализируя при этом флагами.

Штабс-капитан решил, что тревога была ложная, и уже начал спускаться с бруствера, когда вдруг загрохотали двенадцатидюймовые пушки с флагманского броненосца «Петропавловск», а затем и других кораблей. Чиж сразу ослабел и должен был опереться о дальнемерную будку, чтобы не упасть: он понял, что перед ним в утренней дымке ясного солнечного дня находится вся японская эскадра.

Быстро нарастающий свист падающих снарядов окончательно вывел его из душевного равновесия. Он кубарем слетел вниз и ринулся в один из бетонных казематов. Тут, под защитой бетонного свода, он наконец сообразил, что ему надо было делать, и послал за ротным командиром.

Вызванные по тревоге солдаты торопливо бежали из казарм к орудиям, озираясь на разрывы снарядов.

По дороге к батарее показались бегущие Жуковский и Борейко, торопливо одевавшиеся на ходу, и Чиж облегченно вздохнул.

— На дальномере! — еще издали заорал оглушительным протодьяконским басом Борейко.

Дальномерщики припали к визирам, наводя их на четко видневшиеся силуэты японских кораблей.

— Пять тысяч шестьсот! — выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.

— Прицел двести пятьдесят, целик право два! — скомандовал подошедший к батарее Жуковский.

Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно поворачивались вслед за движущейся эскадрой.

— Пять тысяч четыреста! — снова закричал дальномерщик.

Чиж рискнул выйти из своего каземата навстречу Жуковскому, смущенно улыбаясь.

— Вы должны были подготовить батарею — к стрельбе, — сухо обратился к нему Жуковский и поднялся на бруствер дальномерной будки. Чиж последовал было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро спуститься вниз под надежное бетонное прикрытие.

Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по батарее и громко командавал:

— Наводить в переднюю мачту головного, корабля! Всем одинаков. Поняли, сучьи дети? — и тут же вскакивал на площадку наводчика, сам проверяя правильность наводки.

— Куда, дура, целишь? — кричал он, на испуганного солдата. — Сказано, наводи на мачту, а ты навел на трубу. Поправь, и, ткнув солдата кулаком в бок, Борейко бежал, дальше, не обращая внимания на японские снаряды, уже рвавшиеся вблизи батареи.

— Пять тысяч двести двадцать! Пять тысяч двести! Пять тысяч сто восемьдесят! — ежесекундно выкрикивал дистанцию сигнальщик. Жуковский в бинокль продолжал разглядывать японскую эскадру. Она шла кильватерной колонной параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди были броненосцы, а крейсера и более легкие суда держались в хвосте.

— Пять тысяч сто! Пять тысяч восемьдесят! Пять тысяч шестьдесят! — неслось из дельномерной будки.

— Батарея, залпом! — закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в знак внимания.

— Батарея, залпом! — подхватил на другим конце батареи Борейко.

Орудийная прислуга отпрянула от орудий к самому брустверу, наводчики откинулись назад на своих площадках, туго натянув шнуры запальных вытяжных трубок, готовые с силой дернуть за них, орудийные фейерверкеры стояли рядом с орудиями, с поднятыми вверх правыми руками, обернувшись лицом к командиру.

Чиж, выглянувший было из каземата, быстро юркнул назад и торопливо зажал пальцами уши.

— Пли! — скомандовал Жуковский, опуская руку.

— Пли! — повторил Борейко.

Пять огромных огненных столбов вырвались из дул орудий, и в следующее мгновение батарея заволоклась густыми клубами синего порохового дыма, за которым скрылись и море и берег. Запахло селитрой и серой. Орудия с грохотом откатились по наклонным рамам лафетов и затем скатились по ним на прежние места.

Дым медленно расходился по батарее. Стала видна японская эскадра.

Жуковский в Борейко вскинули бинокли к глазам, было ясно видно, как вокруг головного корабля взвились четыре высоких всплеска воды и одновременно против средней его трубы взметнулся — столб сперва черного дыма, а затем белого пара.

— Два недолета, два, перелета, одно попадание, — громко доложил сигнальщик.

— Попал под накрытие, стервец, — обрадовался Борейко.

— Малость подсыпали перцу. Запарил! Очевидно, мы ему попортили паропроводы, — ответил. Жуковский. — Александр Александрович, может быть полюбуетесь на наши успехи — обратился он к вновь вынырнувшему на свет божий Чижу.

— Четыре тысячи восемьсот! Четыре тысячи семьсот! — выкрикивал дистанцию сигнальщик.

— Прицел двести тридцать, целик тот же! — скомандовал Жуковский.

Орудийные дула опять поползли следом за японской эскадрой.

Неприятельские — корабли опоясались огнями и легким, быстро тающим в воздухе зеленоватым дымком.

— Японец бьет, ваше благородие, — доложил сигнальщик.

— Закройсь! — скомандовал Борейко.

Несколько крупных снарядов одновременно обрушилось на батарею. Они рвались спереди, сзади и с боков. Едкий удушливый дым окутал батарею. Все поспешили укрыться, и только Жуковский по-прежнему стоял на бруствере, да внизу Борейко, чертыхаясь, подбирал падавшие около него еще горячие осколки и внимательно разглядывал их.

Сменившись с караула, Заяц улегся спать в казарме и — не захотел на нее выходить, когда японцы начали обстреливать Электрический Утес. Но когда совсем близко разорвался, снаряд и посылались осколки стекла, Заяц мгновенно выскочил на двор. Как раз в этот момент над его головой с ревом пронесся снаряд и гулко разорвался в тылу. Заяц от страха присел было на землю, а — затем, оглянувшись вокруг, стремительна побежал на батарею.

Подгоняемый все новыми разрывами, он, пригнув голову, с разбега бросился в первый попавшийся каземат. При входе в него стоял, пугливо озираясь. Чиж, и Заяц угодил головой прямо ему в живот. Удар был так силен, что слабонервный и перепуганный штабс-капитан потерял сознание и повалился на пол.

Заяц, сбив с ног офицера, так испугался, что тотчас выскочил обратно из каземата. При этом он налетел на Борейко. Но огромного поручика не так-то легко было сбить с ног. Он схватил Зайца за шиворот, сильно тряхнул и свирепо проговорил:

— Ты обалдел, что ли, Заяц? Куда тебя черт несет? Марш в крайний каземат, будешь при перевязочном пункте, — и в назидание так огрел его по шее, что Заяц едва удержался на ногах.

Разделавшись с Зайцем, Борейко пошел проведать Чижа и нашел его лежащим на полу. Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.

— Что случилось? — удивленно спросил поручик.

— Так что, Заяц, вашбродие, как шальной, влетел в каземат да ударил головой в живот их благородие. Они и чувства лишились, — сообщили ему солдаты.

— Позвать фельдшера, пусть приведет штабс-капитана в чувство, — распорядился Борейко и пошел к Жуковскому.

— Чиж в обморок упал, — весело доложил он командиру. — Дурак Заяц налетел на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.

— Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу, — коротко бросил в ответ капитан.

Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.

Как только обстрел Утеса прекратился, по дороге к нему с Золотой горы показался экипаж, окруженный свитой верховых. Еще издали были видны красные отвороты генеральских шинелей. Через десять минут коляска докатилась до Электрического Утеса, и из нее вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперед и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт Жуковского, он громко поздоровался с солдатами. Те ответили вразброд. Стессель сразу нахмурился.

— Разве с такими солдатами можно воевать? Они даже на приветствие как следует отвечать не умеют, а еще кадровики Хотел их крестами наградить за сегодняшний бой, а теперь воздержусь. Пусть сперва научатся отвечать как следует. Никакого порядка у вас в роте нет, капитан! — раскричался он на Жуковского.

Тут его взгляд упал на усмехнувшегося Борейко.

— А вы, поручик, чему смеетесь? Почему вы не по форме одеты?

Борейко с удивлением осмотрел себя.

— Где ваша шашка? — крикнул Стессель.

— А зачем она мне, ваше превосходительство, — спокойно возразил поручик. — Японские броненосцы, что ли, ею рубить?

— Как… Не по форме одет! — уже не помня себя, кричал Стессель. — Арестовать! Убрать!

— Я, ваше превосходительство, разрешил господам офицерам во время боевых стрельб быть без оружия: шашка мешает, когда приходится подниматься на лафет для проверки наводки, — вмешался Белый.

— Не законно… Не по уставу… Самовольство… Объявлю выговор в приказе! — продолжал кричать Стессель.

Все молча глядели на бушевавшее начальство.

— У вас были попадания в неприятельские корабли? Есть раненые на батарее? — наконец несколько успокоился Стессель.

— Выявлено три прямых попадания в головной броненосец. На батарее раненых нет, — доложил Жуковский.

Рассеянно выслушав ответы, Стессель взошел на бруствер.

Японцы начали приближаться к Артуру. В воздухе раздался зловещий свист снаряда. Стессель неожиданно проявил горячий интерес к устройству дальномера и одним махом оказался в дальномерной будке. За ним туда же спешно юркнули сопровождавшие его Водяга и Дмитриевский Остальная генеральская свита торопливо спустилась с бруствера вниз. Только Белый да Жуковский остались на месте и продолжали рассматривать японскую эскадру.

Снаряд шлепнулся перед батареей, но не разорвался. Все облегченно вздохнули. Стессель вновь зашагал по брустверу.

— Японцы приближаются, — доложил Стесселю Дмитриевский

— Да, надо немедленно вернуться на Золотую гору. Там лучше видна вся картина боя и есть связь со всеми батареями. Едемте сейчас же обратно, господа, — заторопился Стессель.

Не успела генеральская коляска проехать и половины пути, как японские снаряды вновь посыпались на Утес и на дорогу к Золотой горе.

С батареи было видно, как вся сопровождающая генерала кавалькада вдруг вскачь понеслась в гору, обгоняя генеральский экипаж. Стессель, с ужасом оглядываясь на море, стоял в экипаже и усиленно наколачивал кучера в шею. Испуганные близким разрывом снаряда, лошади подхватили и понесли.

Глядя на эту сцену, Борейко громко захохотал.

— Нечего сказать, храбрецы! Пока тихо — орлы, а как заслышат свист снаряда, сразу мокрыми курицами становятся.

— Вы бы потише, Борис Дмитриевич, солдаты все же вокруг, — обратился к нему Жуковский. — Подите лучше проведайте Чижа — уж не умер ли он там со страху

Борейко застал Чижа все еще усиленно охающим.

— Поправляетесь? — буркнул Борейко.

— Ох, нет! У меня, наверное, от удара в живот будет перитонит. Как только поправлюсь, я этого чертова Зайца до полусмерти изобью, чтобы он на будущее время смотрел, куда бежит.

— Напрасно: он был взволнован так же, как и вы.

Дав еще два-три залпа по берегу, японцы скрылись в море.

— Отбой! Пробанить орудия, — скомандовал Жуковский.

Когда батарея была приведена в порядок, Жуковский, выстроив солдат, громко поблагодарил их за службу.

— Рады стараться! — дружно и весело ответили солдаты.

— Вам бы так генералу отвечать. А то теперь без крестов остались, — упрекнул их Жуковский.

— Успеем еще заработать не один раз, — ответил за солдат Борейко, — и Георгиевские и деревянные. Первых поменьше, вторых побольше.

— Разойдись! — отпустил роту капитан я стал спускаться с батареи.

В глубоком погребе, сплошь заставленном бочками с кислой капустой, солеными огурцами, солониной и прочими продуктами, во время боя собралось все тыловое население Электрического Утеса: писаря, артельщики, каптенармусы, кузнецы, портные и прочий нестроевой люд, обслуживающий батарею и роту. Возглавлял их сам ротный фельдфебель-Денис Петрович Назаренко, которого Жуковский оставил наблюдать за порядком в тылу. Тут же в погребе восседала на скамье краснолицая жена фельдфебеля со своей шестнадцатилетней рослой дочкой Шуркой.

Когда стихли орудийные выстрелы, все население погреба вылезло наружу.

— Спасибо за службу! — шутливо крикнул им Борейко.

— Рады стараться, — смущенно ответили «герои».

Поддерживаемый денщиком, к ним медленно подошел Чиж. Он все еще не оправился и потерял свой фатовской вид. Прежде всего он потребовал от Жуковского немедленного предания суду Зайца «за умышленное нанесение удара своему офицеру».

— Бог с вами, Александр Александрович. Да он со страху ничего не видел, когда на вас налетел. Какой же тут суд. Ну, выругайте дурака, только и всего, — удивился Жуковский.

— Нет, тут умышленное нападение солдата-еврея на русского офицера. Это, если хотите, оскорбление чести мундира, прошу суда, — настаивал Чиж.

— Вы еще не совсем оправились, дорогой, отдохните, успокойтесь, тогда мы и поговорим с вами об этом, — не соглашался Жуковский и пошел к себе.

— Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, — вспыхнул Чиж.

На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.

— Заяц, сюда! — окликнул его Чиж.

Солдат подошел и испуганно смотрел на офицера.

— Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? — заорал капитан,

— Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, — залепетал Заяц.

— Брешешь, жидовская морда, нарочно. — И Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.

Удар был так силен, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слезы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.

Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.

— Встань, стерва! — заорал капитан и, ткнув его ногой еще несколько раз, ушел.

Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошел. Его подняли и понесли в казармы.

— В чем дело? — спросил появившийся Борейко.

Солдаты рассказали ему о происшедшем.

— Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, — распорядился Борейко.

Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства подошел к Борейко, последний приказал:

— Скажи фельдфебелю, что Заяц переведен в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж еще тронет, то я сам поговорю с ним.

— Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, — ответил Родионов.

Вернувшись с Утеса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.

— Счастливо отделались, — со вздохом облегчения проговорил Стессель. — На будущее время буду ездить только верхом; легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда еще кучер дурак и трус.

— Хорошо все, что хорошо кончается, — примирительно ответил Белый.

В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трех солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.

Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.

Солдаты стояли, вытянувшись в струнку, с фуражками на согнутой левой руке. На лицах их застыло суровоскорбное выражение. Слышались тяжелые вздохи, мелькали руки крестящихся. Попик заунывным голосом провозгласил «вечную память новопреставленным воинам». Хор тихо и торжественно запел «вечную память».

Генерал Стессель, подойдя к телам усопших, картинно отвесил три земных поклона и, откинув шинели, прикрывавшие трупы, приложился к покойникам.

Попик заторопился и, путая слова молитв, поспешил закончить панихиду. Как только он кончил, Стессель обратился к солдатам с речью:

— Братцы! Коварный враг неожиданно напал на нас, но не застал врасплох. Сегодня вы сами видели попадания наших снарядов в японские корабли. И да не смущается сердце ваше первыми жертвами войны. Мир праху героев, живот свой положивших за веру, царя и отечество. Не посрамим же земли русской и белого царябатюшки. За проявленное вами сегодня мужество награждаю вас крестами. Ура!

— Ура! — угрюмо, но дружно и четко подхватили солдаты.

— Вот это часть! Не то что там, внизу. С такими героями мы всех японцев, как мух, перебьем! — пришел в восторг генерал.

— Кому же, ваше превосходительство, кресты давать? Батарея ведь сегодня не стреляла, и люди сидели по казематам? — спросил Зейц.

— Героев у вас более чем достаточно. Выберите достойнейших. Фельдфебеля, фейерверкеров и других начальствующих нижних чинов наградите в первую голову.

— Ваше превосходительство! На батарею едет наместник со своим штабом, — доложил Юницкий Белому.

Стессель сразу засуетился.

— Солдат выстроить вдоль батареи! Господам офицерам стать в строй! Я буду лично командовать, — распорядился он.

Все бросились по своим местам. Один только Тахателов недоуменно спросил:

— А японцы как же? Если они опять подойдут к берегу, мы не успеем вовремя открыть по ним огонь, так как, пока солдаты добегут до орудий, пройдет много времени.

— Праздный вопрос, полковник, — оборвал его Стессель. — Наместника необходимо встретить как полагается, а там видно будет, что делать.

Рота успела уже выстроиться во фронт, когда Алексеев добрался до батареи.

— Рота, смирно! Для встречи справа, слушай-на кар-а-а-аул! — скомандовал Стессель.

— Здравствуйте, дорогой Анатолий Михайлович, — приветствовал его наместник. — Чуть только бой, а ваше превосходительство уже на самой опасной батарее. Здорово, артиллеристы! Спасибо за службу молодецкую! Сегодня, с первого же разу, перепугали японцев своим метким огнем.

— Должен довести до сведения вашего высокопревосходительства, что наша доблестная эскадра сражалась также с подлинным геройством. Артиллерийская стрельба кораблей была исключительно меткой. У адмирала Того должны быть большие потери. Прошу принять мое поздравление со столь блестящими действиями моряков, — рассыпался Стессель в комплиментах, зная любовь Алексеева к флоту.

— Позвольте мне от лица моряков поблагодарить ваше превосходительство за столь высокую оценку действий нашего истинно геройского флота. Счастлив буду донести обожаемому монарху о трогательном единодушии в бою армии и флота.

Затем их превосходительства трижды облобызались.

Обойдя батарею и еще раз поблагодарив солдат, адмирал отбыл в город.

— Теперь и нам можно отправиться по домам. Василий Федорович, поблагодари солдат и офицеров за службу и прикажи-ка подать коляску. Японцы, кажется, вовсе скрылись с горизонта.

Генералы, усевшись в коляску, приятно ободренные похвалой, наперебой хвалили Алексеева и моряков.

— Изумительно умный человек. Сразу видно, что царских кровей, — восхищался наместником Стессель.

— Если бы все моряки были такими, то ночного позора не было бы, — вторил ему Белый.

— Да и так ли уж велик позор? Правда, моряки малость прозевали, но корабли починят, и флот обретет свою прежнюю грозную силу. Только бы Алексеев остался в Артуре, — мечтательно говорил Стессель.

— Все же нам надо более тесно связаться с флотом, а то мы мало знаем, что у них делается.

— Связь держать следует, но надо при этом смотреть, чтобы моряки нас не оседлали.

— Но наместник ведь тоже моряк.

— Он прежде всего наместник. Поэтому его сердцу должны быть милы не только моряки, но и армия. Сегодняшнее его поведение подтверждает это предположение.

Уже прощаясь с Белым, Стессель еще раз вспомнил об Электрическом Утесе.

— Василий Федорович! Ты, пожалуйста, обрати внимание на Пятнадцатую батарею, пусть подтянутся, а то не рота, а бабья команда какая-то. Если найдешь нужным — представь к наградам нижних чинов и офицеров. Только, чур, с разбором.

— Жуковский и Борейко — одни из лучших офицеров у меня в артиллерии. Конечно, я буду просить об их награждении. Да и среди канониров и фейерверкеров найдется кого наградить, — ответил Белый.

В городе Стессель застал необычайное оживление. Разбуженные бомбардировкой артурские обыватели, как только сообразили, что началась война, стремительно бросились сперва в погреба и подвалы, спасаясь от вражеских снарядов, а по окончании боя — на вокзал.

Из домов тащили наскоро увязанные вещи и узлы. Все артурские извозчики, рикши и китайские кули были донельзя загружены. Вскоре вокруг вокзала образовался громадный табор беженцев. На путях стояло несколько товарных составов, уже полностью набитых пассажирами, но паровозов для них не хватало.

Заметив среди пассажиров штатских, генерал немедленно приказал:

— Всю эту стрюцкую рвань высадить. В первую очередь посадить в вагоны семьи господ офицеров и чиновников. Ротмистр Водяга, поручаю вам наблюдение за выполнением этого распоряжения, — приказал генерал и покатил домой.

Дома Стесселя встретила Вера Алексеевна. Она бросилась на шею мужа и долго целовала и крестила его.

— Ты истинный герой, Анатоль! Мне уже говорили, каким ты был храбрецом под огнем на батареях. Один стоял на бруствере, когда все прятались. Даже наместник был поражен твоей храбростью. Но ты должен беречь себя для России. Если ты, не дай того бог, погибнешь, то кто же сможет тебя заменить в Артуре? — тараторила генеральша.

— Ну, положим, я был на батареях осторожен. Хотя, надо правду сказать, там временами было жутковато, осколки так и свистели вокруг. Но меня бог миловал, остался цел, — мягко прервал Стессель жену.

Солнечный луч, пробившись сквозь щель в оконных ставнях, скользнул по лицу лежащей в постели женщины и разбудил ее.

Она потянулась, громко зевнула и, решительно соскочив на пол, открыла ставни. Яркий солнечный день наполнил веселым отблеском моря всю комнату.

Рива взглянула в окно на расстилавшийся перед ней внутренний рейд, окружавшие его серые горы, на раскинувшийся по берегу Старый и Новый город. Ее внимание остановилось на странно приткнувшихся к берегу, около выхода на внутренний рейд, двух судах. Она сразу узнала хорошо знакомые ей броненосцы — «Цесаревич»и «Ретвизан». Никогда до сих пор она не видела, чтобы корабли стояли так близко к берегу. Ее постоянные кавалеры моряки неоднократно, разъясняли ей опасность для крупных судов приближения к берегу.

«Наверное, ночью вздумали втягиваться на внутренний рейд, да и сели на мель», — подумала она и вспомнила при этом командира «Цесаревича», слывшего первым умником среди артурских моряков — немолодого, весьма представительного капитана первого ранга Григоровича, и хитрого, похожего на цыгана, командира «Ретвизана — капитана первого ранга Шенсновича, считавшегося одним из лучших командиров порт-артурской эскадры.

Наглядевшись в окно, Рива подошла к зеркалу. Взгляд ее скользнул по тонкому смуглому личику южанки с большими темно-карими глазами, с тонким греческим носом, яркими губами, чуть оттененными сверху темным пушком, затем спустился на красивую шею, плечи, упругие груди, которыми так гордилась Рива. Она осталась довольна собой.

Осмотрев себя, Рива приступила к утреннему туалету. На звон серебряного колокольчика, увитого драконами, в комнате появилась маленькая служанка, похожая на большую куклу с хорошеньким фарфоровым личиком, и, приседая и кланяясь, нещадно коверкая русские слова, залепетала утреннее приветствие.

— Мыться! — скомандовала Рива.

Раздавшаяся с моря канонада отвлекла ее внимание. В окно были видны дымки выстрелов на кораблях эскадры, в УЗ! КОМ проходе между Золотой горой и Тигровой.

В это время неожиданно во внутреннем бассейне вырос большой столб воды, что совершенно озадачило Риву.

— Что это такое большое могло упасть в бассейн? — недоумевала она.

Черный столб дыма, появившийся у вокзала и сопровождавшийся грохотом взрыва, открыл ей истину.

— Кто-то стреляет! — в испуге вскрикнула она.

— Японси, японси, война русски, — залопотала служанка.

— Какая война? Что ты городишь!

— Носю японси море воевал.

— Чего же ты до сих пор молчала, дура! — обозлилась Рива. — Война, а она молчит, как истукан. Когда ты поумнеешь? Всякий вздор рассказывает, а о войне молчит.

Торопливо одевшись, Рива вышла на улицу. На набережной Нового города собралась толпа, с любопытством наблюдавшая за ходом боя. Яркий, солнечный день был так хорош, что не верилось в начало страшной войны. Происходивший бой воспринимался большинством зрителей как боевое учение, и только когда один из снарядов, взорвавшись о, коло берега, осыпал толпу осколками, люди в панике бросились бежать. Рива увидела матроса с» Ретвизана»и начала расспрашивать о случившемся.

— Война, барышня. Японец ночью на нас неожиданно напал, — мрачно ответил матрос.

— Потери большие?

— Двое без вести пропали да троих сейчас в госпиталь привезли.

— Матросы или офицеры?

— Все матросы. Разве сейчас кого-нибудь из офицеров ранят. Так и жарит японец по «Ретвизану»и «Цесаревичу», — разговорился матрос.

— А почему они приткнулись к берегу?

— Чтоб, значит, не потонуть.

— Как потонуть? — испугалась Рива.

— Ночью японец подорвал с носа «Ретвизана» да с кормы — Цесаревича «, а» Палладу — прямо против машинного отделения. Их и отвели на мелководье, а японец теперь хочет их добить. Но наши корабли и береговые батареи тоже не молчат, здорово бьют по японцу. Должно быть, скоро отгонят его от Артура, — пояснил матрос.

Рива была расстроена в, сем услышанным. Она подумала о своем возлюбленном — лейтенанте Дукельском, который находился на «Петропавловске».

— На «Петропавловске» все благополучно? — осведомилась она.

— Покуда ничего плохого с «Петропавловска» не слыхать.

Бой на море уже закончился, и толпа вновь собралась у пристани, к которой то и дело подходили катера с различных кораблей эскадры, подвозя раненых. Стонущие, забинтованные фигуры вызывали тревожное любопытство толпы. Все старались поближе протиснуться к носилкам, узнать фамилии раненых, обстоятельства ранения.

Вместе с ранеными выгружали и трупы убитых, покрытые Андреевским флагом. В толпе закрестились, ктото всхлипнул, Рива тоже взволнованно засморкалась и стала разыскивать знакомых офицеров.

Наконец она увидела розовощекого мичмана Андрюшу Акинфиева. Хотя Рива и не была с ним знакома, но ввиду исключительных обстоятельств решилась обратиться к нему.

— Подвезите меня к эскадре, господин мичман, — попросила она.

— Простите, сударыня, но женщинам на боевом корабле во время боя не место, — сурово отрезал мичман.

— Да я на корабль и не хочу, мне только посмотреть на эскадру.

— Праздное любопытство, сударыня, — был неумолим Акинфиев.

В это время подошел знакомый лейтенант Малеев с броненосца «Севастополь». Увидев его, Рива повторила свою просьбу.

— Куда же я вас повезу, Ривочка?

— Только до прохода, оттуда я взгляну на эскадру, а затем пересадите на обратный катер.

— Идет! Андрюша, — обратился лейтенант к Акинфиеву, — сообщи Юрасовскому, что нам с тобой перевод на «Страшный» уже оформлен. Прошу, Ривочка, занять место на катере. Чур, дальше Тигрового не везу.

— Хорошо, — согласилась Рива.

— Отваливай! — скомандовал лейтенант, и катер заскользил по гладкой поверхности бухты.

Старый и Новый город, разделенные долиной реки Лунхе и горой Перепелкой, как бы жмурясь под яркими солнечными лучами, задумчиво смотрели в подернутые легкой дымкой тумана тихие воды залива.

Рива молча слушала рассказ поехавшего вместе с ними Акинфиева о ночной атаке японскими миноносцами русской эскадры.

Катер пристал к небольшой пристани у прохода между низкой песчаной косой Тигрового Хвоста и гранитной громадой Золотой горы. Эскадра уже втягивалась на внутренний рейд. Первыми прошли миноносцы и среди них «Страшный», на который ссадили с катера Акинфиева. Крепко пожав Малееву руку, мичман сухо козырнул Риве. Его надутый вид был так смешон, что и Малеев и Рива рассмеялись, и Рива дружески протянула юноше руку. Покраснев, Акинфиев чуть пожал ей руку и стремительно поднялся по трапу на миноносец.

За миноносцами шли легкие крейсера «Новик»и «Баян», за ними на буксирах медленно проплыли громады броненосцев. Когда с катером поравнялся «Петропавловск», Рива стала внимательно вглядываться в стоящих на палубе офицеров. Вскоре на командирском мостике, у самого его края, она разглядела рослую фигуру Дукельского. Рива усиленно замахала носовым платком, стараясь привлечь его внимание. Малеев передал ей мегафон.

— Привет, Ривочка, я сегодня у тебя обедаю, — весело прокричал лейтенант в мегафон.

— Жду, — неожиданно громко ответила она и замахала мегафоном в знак приветствия. «Петропавловск» медленно проплыл мимо них.

Добравшись до дому, она немедленно принялась за приготовление обеда.

С Дукельским ее связывало старое знакомство. Еще в тысяча девятьсот первом году она, увлеченная общим потоком всевозможных коммерсантов, авантюристов и спекулянтов, покинула родную Одессу и вместе с «заведением мадам Шнеерзон» отправилась на Дальний Восток на пароходе «Владимир», на котором ехал и лейгенант Дукельский. Предприимчивая мадам Шнеерзон уже в дороге развернула деятельность своего учреждения. Но Рива заболела ангиной и не могла принимать кавалеров. Мадам тотчас объявила ее лентяйкой, притворщицей и так стала преследовать, что доведенная до отчаяния Рива в Красном море пыталась выброситься за борт. Об этом происшествии узнал весь пароход. Дукельский, узнав о случае с Ривой, решил выкупить ее у хозяйки. Почему это ему взбрело в голову, он не смог бы объяснить и сам. Дукельский был не злым человеком, но оставался весьма далеким от всякой сентиментальности.

Он предложил «мадам» отступного за Риву и привез ее в Порт-Артур, где нанял для нее маленький домик.

Было около трех часов, когда лейтенант позвонил в передней. Рива сама открыла ему дверь.

Вручив ей свертки с покупками, он прошел за ней в небольшую столовую, убранную в восточном стиле.

Куинсан поспешила накрыть на стол.

— Ну, Жоржик, рассказывай, что и как произошло за эти два дня? — спросила Рива, усаживая Дукельского за стол.

— Что произошло? То, чего давно следовало ожидать. Японцы решили вернуть себе обратно Квантуй и, вероятно, прихватить кое-что из Южной Маньчжурии. И началась война, — объяснил Дукельский.

— Но напали-то они подло, без объявления войны, ночью, — возразила Рива.

— Для них все средства хороши. Мы прохлопали, и они нас поймали и в Артуре и в Чемульпо.

— Как в Чемульпо?

— Да так! Они выследили в Чемульпо «Варяга»и «Корейца»и предложили им вступить в бой со всей эскадрой адмирала Урну. Результат боя пока неизвестен. Но, зная Руднева, можно с уверенностью сказать, что наши корабли не опозорили Андреевский флаг. Офицеры и матросы там под стать своему командиру.

— Верно, много погибло на «Варяге»и «Корейце»? — забеспокоилась Рива. — Ведь там твои друзья — Алеша Ляшенко, Червинский, Степанов. Живы ли они сейчас?

— На войне не без потерь. Сейчас мы живы, а что будет завтра, никому не известно, — философски ответил Дукельский.

— Сегодня-то большие потери? — поинтересовалась Рива.

— «Полтава», «Диана», «Аскольд»и «Новик» получили по подводной пробоине и требуют ремонта. За первые сутки войны у нас выбыло из строя: ночью три, сегодня утром четыре да в Чемульпо погибли два, итого девять боевых кораблей. Недурное начало войны!

— Как же мы будем воевать теперь?

— Как воевать? Залезем на внутренний рейд со всеми броненосцами и крейсерами и будем коптить небо.

— Так что ты будешь все время в Артуре сидеть? — обрадовалась Рива.

Во время обеда Куинсан, то и дело подходившая к столу, внимательно вслушивалась в русскую речь.

Дукельский шутя раза два ущипнул ее. Служанка игриво засмеялась.

— Жорж, оставь ее. Как тебе не стыдно щипать ее при мне, — возмущалась Рива.

— Да ты, никак, все еще ревнуешь меня, Ривочка, — смеялся лейтенант.

Убрав со стола, Куинсан ушла в свою каморку и, достав кусочек бумаги, начала кисточкой и тушью выводить иероглифы. Ее кукольное личико приняло серьезное выражение.

Покончив с записями, Куинсан присела у окошка и задумалась. Ей вспомнилась далекая родина, детство в бедной крестьянской семье в глухой японской деревушке, вечная нужда, голод, а иногда и колотушки отца с матерью. Куинсан грустно вздохнула и провела рукой по голове, задев при этом за заколотый в волосы черепаховый гребень. Это напомнило ей о жизни в токийском доме терпимости, куда ее продали за долги отца, встречу с Танакой, молодым красивым офицером. Он подарил ей гребень вскоре после их знакомства. В ушах Куинсан как бы снова зазвучал голос Танаки, его пылкие и нежные заверения. Она любила слушать его, смотреть в его глаза, когда он говорил ей о великой родине — Стране Восходящего Солнца. Тогда глаза его горели, а объятия были такими жаркими… На кухне по-прежнему было тихо, темно и тепло, захотелось спать. Куинсан зевнула, но, превозмогая сон, заставила себя вспомнить переезд во Владивосток, первые шаги в разведывательной работе. И снова рядом с собой увидела Танаку, теперь уже своего учителя. Теперь Куинсан больше не слышала от него нежных речей, он был очень строг. Он даже бил ее иногда, когда она плохо выполняла его задание. Затем в памяти встал Порт-Артур, поступление в дом Ривы. Тут Куинсан довольно улыбнулась: что ж, она заслужила похвалу, Танака будет доволен. Она, маленькая Куинсан, хитро сумела войти в доверие хозяйки.

В окошко постучали. Куинсан поспешила выйти во двор, где ожидал оборванный старик. Низко кланяясь, он протянул руку за подаянием. Куинсан торопливо вошла в кухню, схватила там большой кусок хлеба и засунула в него исписанную бумажку. Выйдя на улицу, она позвала старика в переднюю и долго говорила с ним. В их разговоре упоминались названия всех поврежденных русских кораблей. Когда наконец старик, захватив хлеб, ушел, Куинсан тихонько вошла в столовую и прислушалась. Из спальни доносился храп.

Глава вторая

Неяркое зимнее солнце длинными негреющими вечерними лучами освещало рейд с многочисленными военными и коммерческими судами и полукитайский, полуевропейский портовый городок Чемульпо, который служил морским портом для корейской столицы Сеула. Спавший было днем мороз к вечеру заметно усилился, в бухте появились льдины, затрудняющие передвижение китайских шампунок и катеров с различных военных кораблей. В числе их находились русский крейсер «Варяг»и канонерская лодка «Кореец». Оба корабля несли службу стационеров и находились в распоряжении русского посланника при корейском дворе Павлова. Сегодня на крейсере были получены от посланника секретные пакеты для срочной отправки в Порт-Артур. На следующий день «Кореец» должен был отправиться с ними в Артур.

В уютной и просторной кают-компании «Варяга» собрались офицеры вместе со своим командиром, который только что вернулся из Сеула.

Кадровый офицер гвардейского экипажа, Руднев смолоду приобрел дипломатический лоск и такт. Командование весьма это ценило и неизменно направляло Руднева туда, где международная политическая обстановка грозила осложнениями, как это имело место сейчас в Корее.

После войны с Китаем в 1894 — 1895 годах Корея фактически оказалась под протекторатом Японии. Царская Россия тоже зарилась на эту страну. Обоих соперников привлекали большие природные богатства Кореи и ее важное стратегическое положение. Она являлась как бы мостом между Японией, Маньчжурией и Приморьем. Поэтому вопрос, кто будет главенствовать в Корее, приобретал важное международное значение. Слабая экономически и значительно уступающая России в военном отношении Япония не могла сама решиться на войну с русским колоссом. Только после заключения в 1902 году военного союзного договора с Англией и получения в 1903 году большого займа на военные нужды из США японцы рискнули выступить против России. Тон японской дипломатии стал вызывающим. Сталкивая Японию с Россией, англо-американцы надеялись, что война ослабит обе стороны и позволит им занять главенствующее положение в Корее и Маньчжурии.

Вся эта сложная политическая игра велась в корейской столице Сеуле, и эта политика явилась причиной того, что в небольшом корейском порту Чемульпо одновременно находились военные корабли Англии, России, Франции, Италии, Америки и Японии.

По прибытии в Чемульпо Руднев посетил Сеул, побывал при дворе корейского императора, установил дружескую связь с командирами стационеров других стран, в том числе и с японским крейсером «Чиода». В дружеской беседе за стаканом вина Руднев узнавал все политические новости и часто был больше в курсе событий, чем сам посланник Павлов. Дипломатическая деятельность не мешала Рудневу быть знающим моряком и хорошим командиром своего крейсера. Офицеры очень уважали и ценили своего командира, который сумел сплотить их в одну дружную товарищескую семью.

В этот вечер Руднев только что вернулся из Сеула, куда ездил для выяснения международной обстановки. Посланник Павлов заверил его, что даже в случае разрыва дипломатических сношений войны между Россией и Японией не будет. В этом его убедили не только японский посланник, но и послы Англии и Америки.

Все это Руднев и сообщил своим офицерам.

— Тем не менее я предложил посланнику, ввиду возможности внезапного начала военных действий, сегодня же отправиться в Порт-Артур на «Варяге». Но Павлов категорически отказался покинуть свой пост без указаний наместника Алексеева, хотя уже несколько дней как японцы прервали под предлогом технических неполадок всякое сообщение с Порт-Артуром… Все же Павлов решил сообщить в Порт-Артур о происходящем, и завтра «Кореец» уйдет туда с секретными пакетами, а заодно и доставит десант с «Севастополя», который нес охрану посольства, — закончил Руднев свой рассказ.

— Попадут в Артур к самому балу у Старка. Прямо с корабля на бал. Счастливцы, — заметил молоденький мичман Ляшенко.

— Да, завтра там будет весело, потанцуют и повеселятся вволю, не то что в здешней дыре, — поддержал его лейтенант Червинский.

— Пошлем с «Корейцем» письма нашим друзьям: Дукельскому, Акинфиеву, — тотчас решил Ляшенко.

— Передайте и от меня поклон Ривочке. Ударная девчонка, не чета здешним, — заметил Червинский.

— Надо составить подробный рапорт о наших действиях Старку и наместнику. Попрошу вас помочь мне в этом, Анатолий Григорьевич, — обернулся Руднев к Степанову.

— Есть, Всеволод Федорович! — отозвался старший офицер корабля. — Значит, пока можно не тревожиться за нашу судьбу?

— Пока — да. Но все же поручите вахтенным повнимательнее следить за тем, что происходит на рейде и в городе, — ответил Руднев.

Долго не спал в этот вечер комендор носового шестидюймового орудия Бондаренко. Днем он побывал на берегу и встретился со своим знакомым матросом с японского крейсера «Чиода». Они знали друг друга по жизни в Приморье, вместе рыбачили и были друзьями. Японец под большим секретом рассказал, что среди японцев идут упорные разговоры о войне с Россией, которая должна начаться в ближайшие дни. Днем Бондарснко не придал большого значения этому, но теперь слова японца неотвязно кружились в голове.

— Что, ежели японцы и впрямь нападут на нас? На крейсере никто не подозревает о надвигающейся опасности, все спят. Да он заберет «Варяга» голыми руками! Надо немедля обо всем доложить старшему офицеру, — решил он наконец и стал быстро одеваться.

Степанов еще не спал. По взволнованному лицу матроса он понял, что тот пришел с важными известиями.

— Дозвольте, вашбродие, доложить по долгу присяги, — неожиданно для себя проговорил Бопдаренко официальным тоном.

— Говори, в чем дело?

Матрос подробно рассказал обо всем слышанном от японца.

— Почему сразу не доложил об этом? — спросил Степанов.

— Запамятовал за делами, а в койке лежа вспомнил.

Степанов сразу оценил важность полученных известий и вместе с матросом направился к Рудневу.

Командир подробно расспросил Бондаренко, внимательно выслушал и, наградив чаркой водки за проявленную бдительность, отпустил его.

— Необходимо быть начеку! — проговорил Руднев.

— Быть может, поднять пары и, пользуясь темнотой, попытаться до рассвета уйти в Артур на соединение с эскадрой? — предложил Степанов.

— Какой вы, Анатолий Григорьевич… торопливый. Каждой войне предшествует разрыв дипломатических сношений, за которыми следует объявление войны, и уже после этого начинаются военные действия. Прикажите вахтенным особенно внимательно следить за всем происходящим на рейде, особенно за «Чиодой». Передайте то же на «Кореец».

Степанову ничего не оставалось, как уйти. Поднявшись на мостик, он передал вахтенному офицеру Червинокому распоряжение командира и сообщение Бондаренко.

— Наш командир, по-моему, излишне доверчив. Японцы, как показывает японо-китайская война, не соблюдают общепринятых норм международного права, — вздохнул Степанов. — Обо всем, что заметите на рейде, немедленно докладывайте прямо Рудневу.

— Есть, — вытянулся вахтенный офицер и окинул взглядом густой туман, которым была покрыта бухта. «Трудно что-либо разглядеть в такую погоду», — подумал Червинский про себя и погрузился в воспоминания о далеком Артуре, где находились друзья и его маленькая японская «мусмешка» Юха.

Едва засерел восток и начал расходиться ночной туман, как на «Варяге» обнаружили исчезновение с рейда японского крейсера «Чиода». Он ушел ночью с потушенными огнями, под покровом ночного тумана…

— Как вы его прозевали? — набросились матросы и командиры на вахтенных, сильно смущенных своей оплошностью.

— Ни зги ночью не было видно, а он, япошка, тишком, как ворюга, сбежал в море, — оправдывались виновные.

Весть об уходе «Чиоды» обеспокоила всех. Руднев тотчас направился на английский крейсер «Талбот», командир которого, коммодор Бейли, был старшим военно-морским начальником на рейде. Командир «Варяга» надеялся узнать у англичан последние политические новости. Одновременно Руднев приказал канонерской лодке «Кореец» спешно готовиться к отплытию в ПортАртур.

Доставлявшие на «Варяг» продукты торговцы-корейцы сообщили о готовящемся японском десанте в Чемульпо.

— Японси приди нет? — тревожно спрашивали они. — Японси пу шанго. Корейси продай, купи нет. Корейси чифан нет, корейси умирайло, японец живи.

Было ясно, что атмосфера в Чемульпо быстро сгущалась. Японские агенты распространяли в городе панические слухи о предстоящем захвате всей Кореи японскими войсками и поголовной резне всех корейцев.

Корейцы были дружески расположены к русским и видели в них защитников от японских захватчиков, которых научились ненавидеть еще в японо-китайскую войну.

Коммодора Бейли Руднев застал в отличном расположении духа Из письма своего друга артурского негоцианта Томлинсона англичанин узнал, что японцы очень нуждаются в его помощи и готовы заплатить за нее хорошие деньги. Томлинсон рекомендовал ему поближе познакомиться с командиром «Чиоды» капитаном Терауче. На днях японец передал коммодору предложение «оказать небольшую услугу божественному повелителю Страны Восходящего Солнца»— микадо и задержать в Чемульпо русские военные корабли до подхода туда японской эскадры адмирала Уриу. Это предложение совпадало с официальными указаниями Британского адмиралтейства всемерно содействовать союзной Японии, но делать это по возможности незаметно для русских. Ввиду этого коммодор приложил все старания для того, чтобы рассеять опасения Руднева о возможности в ближайшие дни начала военных действий со стороны Японии. Бейли клятвенно уверял своего «друга» сэра Руднева в незыблемости корейского нейтралитета и своей готовности защищать нейтралитет Кореи всеми наличными средствами вплоть до применения артиллерийского огня против его нарушителей.

— Япония слишком слаба, чтобы рискнуть на единоборство с огромной Российской империей. Но недавние легкие победы над Китаем вскружили некоторые горячие головы. Возможно, что японцы рискнут на морскую демонстрацию против Владивостока, Порт-Артура или Чемульпо, но на открытый конфликт они никогда не рискнут. Таково мое мнение, равно как и мнение первого лорда адмиралтейства правительства его британского величества короля Эдуарда.

— Внезапный уход «Чиоды» внушает мне самые серьезные опасения, — возразил Руднев, пытливо вглядываясь в непроницаемое лицо своего собеседника.

— Я уверен, что сегодня ночью крейсер вернется на рейд… — отозвался англичанин, припоминая указания по этому вопросу Терауче.

— …вернется в сопровождении целой эскадры… — перебил Руднев.

— Заверяю вас, сэр, здесь, в Чемульпо, будет соблюден самый строгий нейтралитет. В этом заинтересованы стационеры всех стран, находящиеся на рейде. Даю вам слово англичанина, мы сумеем воздействовать на нашего союзника сдерживающим образом, — категорически утверждал Бейли.

Руднев понял, что ничего большего он не добьется, и направился на «Варяг». Там его встретили сообщением, что радист беспрерывно принимает сигналы на японском языке. Адмирал Уриу отдавал своей эскадре различные приказы. Надо было торопиться с отправкой «Корейца»в Порт-Артур. Руднев вызвал к себе командира канонерской лодки капитана второго ранга Беляева и приказал ему возможно скорее собираться в поход. При следовании в Артур Беляев должен был всячески избегать столкновений с японцами и не поддаваться на возможные с их стороны провокации.

— Ваша основная задача — во что бы то ни стало срочно доставить наместнику секретные пакеты и предупредить его о подозрительном поведении японцев в Корее, — напутствовал Руднев командира «Корейца».

Через полчаса канонерская лодка уже вышла в море. Было половина четвертого пополудни.

Стояла тихая, слегка мглистая морозная погода. Медленно развернувшись, «Кореец» прошел мимо «Варяга», а затем, миновав иностранные крейсера, подошел к находящейся у входа корейской брандвахте.

Расположенный в глубине бухты, город быстро исчез в тумане. На рейде смутно проступали торговые и военные суда. Вдали сквозь мглу открылся перед входом на рейд остров Идольми, справа и слева от которого проходил фарватер, обставленный буйками, уже по-ночному подмигивающими разноцветными огоньками.

На мостике находился сам Беляев, высокий, рослый мужчина лет пятидесяти, с изящной, почти седой бородкой и огромным красным носом, и штурман, поджарый, с энергичным лицом, лейтенант Левицкий, который внимательно следил за створами фарватера.

— Жалко, что стоит штиль, — заметил Беляев, — а то поставили бы паруса и двойной тягой пара и ветра живо добежали бы до Артура.

— Подождите, Иван Александрович, — отозвался Левицкий, — выйдем из Идольми, там, быть может, и засвежеет. Пока же мы идем этим крученым фарватером, паруса нам будут только мешать.

— Люблю парусное дело. Чисто, никакой копоти и вони, спокойно, не тарахтит эта проклятая машина, да и больше морской лихости! Особенно когда под свежим ветром приходится рифы брать. По марсам и реям разбегутся матросы и висят на мачтах над кипящей бездной моря. Ничего этого нет на современных утюгах. Все сейчас в технике, а былую лихость негде и применить.

— Да, Иван Александрович, вам, должно быть, трудновато придется, коль скоро вы получите в командование крейсер или другое судно.

— Ну их к шутам совсем! Двадцать пять лет плавал почти все время под парусами, а теперь изволь-ка на старости лет переучиваться, всякие там электрические да гальванические штучки изучать. Нет, лучше выйти в отставку, пойти капитаном на какую-нибудь парусную шхуну и доживать свой век, бороздя моря и океаны под марселями да кливерами.

— По носу японские корабли, вашбродие, — доложил сигнальщик.

— Они нам не помеха. Пусть стоят себе на здоровье у Идольми. Сообщите о них сигналом на «Варяг».

— Слева на параллельном курсе четыре их же миноносца, — продолжал сигнальщик.

— Похоже, что они нас поджидают у выхода в море, — забеспокоился Левицкий.

— Сколько их всего-то?

— На норд-весте шесть крейсеров, во главе с броненосным крейсером «Асама», а на юге пока шесть миноносцев, которые идут на сближение с нами.

Оба офицера подняли бинокли и стали всматриваться в темнеющие в тумане силуэты японских судов.

На палубе расположились возвращаемые в Артур из Сеула матросы с «Севастополя», где они несли охранную службу, и забайкальские казаки. Севастопольцы иронически поглядывали на парусный рангоут «Корейца»и предлагали матросам канонерки распустить паруса для увеличения хода.

— Так ветра же нет, — возражали матросы «Корейца».

— А мы подуем, — предлагали шутники.

Приблизившись к японской эскадре, «Кореец» хотел было оставить ее в стороне, но японские миноносцы уклонились влево, а крейсера — вправо, и канонерская лодка оказалась между кильватерными колоннами японских судов. Было хорошо видно, как на кораблях орудия и минные аппараты торопливо приводились в боевое положение, с них снимались чехлы, стояла прислуга, готовая к немедленному открытию огня по «Корейцу». Когда лодка поравнялась с головным японским кораблем, легким крейсером «Нанива», на котором развевался адмиральский флаг, идущий в конце броненосный крейсер «Асама», в девять тысяч тонн водоизмещения, вышел из строя и преградил дорогу русскому кораблю. Одновременно на нем подняли сигнальные флаги, и бортовые орудия направили дула на «Корейца».

— Разберите сигнал, — приказал Беляев вахтенному начальнику мичману Бирюлеву.

— Но каково нахальство! Преграждать путь военному кораблю дружественной державы и при этом угрожать открытием огня! — возмущался Бирюлев, перелистывая код международных морских сигналов.

— Дружба-то наша с Японией, видать, кончилась, — возразил Левицкий. — Давно уж в здешних местах попахивает порохом. Только наши горе-дипломаты этого не замечали.

— Если нас не пропустят через северный фарватер, попробуем пройти южным. Положите лево руля, — распорядился Беляев.

Но едва канонерская лодка изменила курс, как перед ней выросло сразу четыре миноносца. На палубах этих кораблей была видна прислуга при орудиях и минных аппаратах, один из них для большей убедительности выпустил по «Корейцу» мину, которая прошла под его кормой.

— Пробить дробь-тревогу! Изготовиться к бою! — скомандовал Беляев срывающимся от волнения голосом.

Тотчас по русскому кораблю разнеслись, слившись в зловещем аккорде, резкие звуки горна и глухая барабанная дробь. Палуба заполнилась матросами, кинувшимися к пушкам, пулеметам и к минным аппаратам. Звякнули открываемые орудийные замки, загремела подача, и «Кореец»с обоих бортов ощетинился дулами орудий. Офицеры устремились на мостик в ожидании приказания от своего командира.

— Куда же нам деться, вашбродие? — испуганно спрашивали у офицеров казаки. — Кони ж наши от стрельбы со страху попрыгают в воду.

— Не до вас! Держите своих лошадей как хотите, — отмахивались от них моряки.

«Вернуться обратно в порт», — разобрал наконец сигнал Бирюлев.

— Стоп! — скомандовал в машину Беляев. — Что же нам делать, господа? — обернулся он к взволнованным офицерам.

— Вступить в бой с японцами — чистое безумие! Через три минуты мы будем на дне и, кроме того, не успеем предупредить «Варяга», который, ничего не подозревая, стоит без паров в Чемульпо. Его могут захватить врасплох и взять в плен. Поэтому нам необходимо возвращаться, — за всех ответил Левицкий, сохранивший спокойствие при неожиданном нападении японцев.

Памятуя указания Руднева не ввязываться в бой, Беляев тотчас же согласился с этим.

— Назад, до полного, — скомандовал он в машину. — Право на борт!

Забурлив водой, «Кореец» стал поспешно отходить перед все приближающимися японскими судами.

Расстояние до некоторых миноносцев сократилось до одного-полутора кабельтовых. На ближайшем из них в бинокль прекрасно были видны смеющиеся физиономии японцев, стоящих у орудий. На командирском мостике, широко расставив ноги, с сигаретой в зубах, стоял командир и делал неприличные жесты по направлению русских.

— Вашбродие, — обратился к Левицкому комендор одной из маленьких тридцатисемимиллиметровых револьверных пушек, — дозвольте стрелять!

— Не сметь стрелять! Японцы нас моментально потопят, — в ужасе заорал мичман Бирюлев, оттаскивая комендора.

— Так и мы же, вашбродие, не безоружные! Пока он нас потопит, мы прихватим не один миноносец, — упирался матрос.

Развернувшись, «Кореец» полным ходом направился в Чемульпо. Японские миноносцы конвоировали его с обеих сторон.

Беляев трясся от волнения и негодования, но сдерживался, хотя офицеры и просили у него разрешения обстрелять наглого противника.

— Мы уже в нейтральных водах, поэтому нельзя открывать огня, — убеждал их Беляев.

Но тут один из матросов не вытерпел и неожиданно без команды дал-таки два выстрела из револьверного орудия по ближайшему миноносцу. Были ли попадания, никто те разглядел, но японцы тотчас отстали.

— Давно бы так! — пробурчал один из офицеров. — Нахалов всегда надо учить.

Уже с темнотой войдя на рейд, пробили отбой, но у орудий все же оставили часть прислуги. «Кореец» стал за кормой «Варяга», и Беляев тотчас же поехал с докладом к Рудневу.

Командир «Варяга» целый день провел в подготовке крейсера к бою Из перехваченных японских радиограмм выяснилось наличие около Чемульпо целой эскадры адмирала Уриу, которая сопровождала пароходы с десантом Японцы, очевидно, собирались высадить его если не в самом Чемульпо, то где-то поблизости от этого порта, что явилось бы нарушением корейского нейтралитета и грозило войной.

Руднев все же надеялся, что «Корейцу» удастся прорваться в Порт-Артур и уведомить наместника адмирала Алексеева о тревожном положении в Корее. Одновременно командир «Варяга» попытался снова связаться с русским посланником в Сеуле, но почта была занята японцами и телеграф не действовал.

По-зимнему рано, в пять часов по местному времени, стемнело, с моря волнами наплывал туман, и возвращающегося «Корейца» опознали лишь тогда, когда он почти вплотную подошел к «Варягу», бросив якорь неподалеку от него.

Всем стало ясно, что с канонеркой что-то случилось. Руднев с нетерпением поджидал Беляева и, как только он поднялся на палубу крейсера, встретил его у трапа.

— Японцы преградили нам дорогу в море и под угрозой своих орудий заставили вернуться в Чемульпо, — одним духом выложил Беляев.

— Значит, начало военных действий неизбежно! — ответил ему Руднев.

Затем он увел Беляева к себе в каюту и заставил его подробно рассказать обо всем происшедшем с «Корейцем».

В это время вахтенный начальник через вестового доложил, что следом за «Корейцем» на рейде невдалеке от «Варяга» бросили якорь два японских крейсера, четыре миноносца и три транспорта.

В темноте слышались отрывистые слова японской команды и шум двигающихся по палубам матросов. Мичман Нирод перевел, что на японских кораблях отдана команда зарядить минные аппараты и направить их на русские корабли. Руднев приказал пробить боевую тревогу и вызвать всех матросов к орудиям и минным аппаратам.

Ощетинясь орудиями, «Варяг» приготовился встретить нападение врага. Едва встав на якорь, японцы принялись высаживать десант на берег. Мимо «Варяга» на буксире катеров проплывали шаланды с пехотой и артиллерией и направлялись к пристаням, где торопливо и высаживались. С «Варяга» было видно, как японские солдаты грелись около разложенных на берегу больших костров.

— Японцы захватывают Чемульпо и отрезают нас от суши, лишают всякой связи со всем миром, — забеспокоился Беляев.

— Быть может, это делается по соглашению с нашим посланником Павловым? — высказал предположение Степанов.

— Этого не может быть, — возразил Руднев. — Он протестовал даже против высадки здесь одного батальона японцев, а сейчас высаживается не менее полка, да еще с артиллерией. Кроме того, Павлов, наверное, поставил бы меня об этом в известность. Несомненно, японцы в нарушение корейского нейтралитета занимают своими войсками Чемульпо.

— Тогда необходимо заявить самый энергичный протест против этих захватнических действий, — горячился Беляев.

— Я немедленно заявлю протест коммодору Бейли, но думаю, что он останется без последствий Протестовать тут надо огнем орудий, а не дипломатическими нотами, — отозвался Руднев.

Через несколько минут он в полной парадной форме, в треуголке на голове, с палашом уже прибыл на «Талбот»в сопровождении мичмана Нирода.

Выслушав Руднева, коммодор Бейли отправился на один из прибывших японских крейсеров для «выяснения причин нарушения корейского нейтралитета».

Руднев не стал его ожидать и вернулся на «Варяг».

Несмотря на позднее время, на крейсере никто не спал. Артиллеристы дремали около своих пушек, вахтенные и сигнальщики не сводили глаз с моря и японских кораблей, силуэты которых смутно темнели в тумане.

Руднев обошел весь корабль. Как всегда в минуты опасности, он был совершенно спокоен, шаг его тверд, голос весел. Его спокойствие передавалось и команде. Матросы слушали его уверенный голос, видели неторопливую, по-морскому с перевалочкой походку, и бодрость любимого начальника передавалась им.

— С таким командиром не пропадем! Он знает, что надо делать, — говорили между собой матросы.

Мучительно медленно тянулось время, наполненное тревожными звуками беспрерывного движения японских лодок и катеров, высаживающих десант. Стихло только под утро. Туман еще более сгустился, полностью скрыв суда на рейде.

Когда забрезжил рассвет, на рейде не оказалось ни одного японского корабля. Они ушли под покровом ночи и тумана. Зато весь город был уже занят японскими войсками. Во многих местах развевались флаги Страны Восходящего Солнца.

Вскоре к Рудневу подошел Нирод и доложил, что по радио японцы передают распоряжения своим судам приготовиться к бою с русскими военными кораблями, находящимися на рейде в Чемульпо.

— Командующий японской эскадрой адмирал Уриу дает указания отдельно каждому из своих кораблей, — закончил Нирод.

— Не может же японская эскадра атаковать нас здесь, на якорной стоянке в нейтральном порту! — недоумевал Руднев, но все же приказал сыграть боевую тревогу.

Утренний туман постепенно рассеялся. К «Варягу» подошел катер с французского стационера крейсера «Паскаль», на котором находился командир последнего капитан Виктор Сене. Француз сообщил о получении им приглашения срочно прибыть на «Талбот» на совещание по поводу высадки японского десанта в Чемульпо. Руднев решил ехать вместе с ним.

К своему удивлению, они застали там в сборе всех командиров иностранных судов, которые о чем-то совещались с коммодором Бейли.

При появлении Руднева и Сене они тотчас замолчали и поднялись им навстречу.

Командир «Варяга» официальным тоном зачитал свой протест по поводу высадки японцев в Чемульпо и передал его англичанину, после чего обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими.

— Вам, вероятно, сэр, неизвестен этот документ, — проговорил Бейли, протягивая исписанную бумагу Рудневу, который прочитал следующее:

«Сэр! Честь имею уведомить Вас, что, ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между Японской и Русской империями, я должен атаковать военные суда Русского правительства, находящиеся в Чемульпо, силами, находящимися под моей командой, в силу чего я почтительнейше прошу Вас удалиться от места предстоящего сражения, дабы состоящие под Вашей командой суда при этом не пострадали. Начало атаки будет иметь место не ранее четырех часов пополудни девятого сего февраля 1904 года. То же почтительнейше прошу передать и торговым судам Вашей нации.

Имею честь быть, сэр, Вашим покорнейшим слугой.

С. Уриу. Контр-адмирал, командующий Имперской Японской эскадрой на рейде Чемульпо».

— К сожалению, я такого документа не получал, — добавил Руднев, окончив чтение.

— Он был послан всем командирам нейтральных судов. Вам же, сэр, через российского консула был отправлен следующий вызов, — отозвался Бейли и прочитал:

«Командиру крейсера» Варяг» Императорского Российского Флота.

Сэр! Ввиду начала военных действий между Японией и Россией я имею честь почтительнейше просить Вас покинуть со всеми судами, находящимися под Вашей командой, порт Чемульпо до полудня 9 февраля 1904 года (27 января 1904 года по русскому стилю). В противном случае я атакую Вас в порту.

Имею честь быть Вашим почтительнейшим слугой.

С. Уриу.

1. Контр-адмирал Императорского Японского Флота и командующий Японской эскадрой на рейде в Чемульпо «.

И англичанин протянул бумагу командиру» Варяга «.

— Прошу слова, сэр Бейли, — выступил Руднев, который уже обдумал план дальнейших действий. — Поскольку речь идет о» Варяге»и «Корейце», которыми я имею честь командовать, разрешите мне высказаться по затронутому вопросу. Адмирал Уриу прислал мне вызов на бой. Я его принимаю и около полудня выйду с обоими русскими кораблями в открытое море. Надеюсь, что этим вопрос будет исчерпан.

— Вы настоящий храбрец, мосье! — воскликнул Сене, пожимая, руку Рудневу.

Как только француз опустился на свой стул, все заговорили сразу, не слушая друг друга.

— Это безумие с вашей стороны, сэр Руднев, вступать в бой со столь превосходящими силами, какие имеются у японцев, — громко ораторствовал Бейли.

— Я никогда не сомневался в храбрости наших русских друзей, но все же не ожидал, что наш общий друг, мосье Руднев, так смело примет вызов адмирала Уриу, — вторил ему Сене.

— Я могу только восхищенно аплодировать, — заверял всех итальянец Бореа.

— Но все же, рассуждая трезво, у вас, капитан Руднев, нет никаких шансов на успех в предстоящем бою. Ваша гибель неизбежна. Не проще ли самим взорвать ваши корабли, а офицеров и матросов разместить на нейтральных судах. В этом случае уцелеют хоть люди, — деловито предложил коммодор, разглаживая свои рыжие бакенбарды.

— С точки зрения гуманности это наиболее правильное решение, — поддержал его Сене.

— Но едва ли достойно настоящих воинов! По моему мнению, ваше предложение равносильно отказу принять бой, пусть и безнадежный. Мы, русские, исстари привыкли спрашивать, где враг, а не считать его силы, — с достоинством ответил Руднев.

— Нам остается только преклониться перед вашим мужеством, синьор, — за всех ответил Бореа.

Командир «Варяга» стал прощаться. Коммодор потребовал шампанского, и все выпили за успех русских в предстоящем бою.

— Победа или смерть! Таков ваш лозунг, — резюмировал общие пожелания Бейли, пожимая на прощанье руку Руднева, который спешил вернуться на свой крейсер.

Оставшись один, Бейли тотчас отправил адмиралу Уриу копию протокола заседания с планами русских.

На «Варяге»о начале военных действий уже знали из письма русского консула в Чемульпо. Основные приготовления к бою были сделаны накануне, и теперь лишь принялись окончательно приводить артиллерию в боевой порядок, очищать палубу от хлама, выбрасывать за борт лишнее дерево, снасти — все, что могло дать пищу огню, Осматривали и задраивали водонепроницаемые перегородки, люки, запасные полупорты в артиллерийской палубе. Опробовали противопожарные средства, прокладывали пожарные шланги.

«Варяг» принадлежал к классу легких крейсеров дальних разведчиков. Он имел значительную артиллерию и обладал хорошим ходом. Красивый, стройный четырехтрубный корабль с двумя мачтами, крейсер был построен в 1899 году в Америке на филадельфийских верфях. Водоизмещение его достигало шести тысяч пятисот тонн при длине в сто двадцать метров и ширине в пятнадцать метров. Бортовой брони он не имел, на нем была лишь броневая палуба и то незначительной толщины. Артиллерийское вооружение крейсера составляло двенадцать шестидюймовых, двенадцать семидесятипятимиллиметровых и четырнадцать мелких пушек. Орудийных башен на крейсере не было, и пушки стояли открыто, имея лишь щитовое прикрытие. Располагалась артиллерия следующим образом: в носовой и кормовой части — шесть шестидюймовых и две семидесятипятимиллиметровых пушки, по бортам находились по четыре семидесятипятимиллиметровых пушки, мелкая артиллерия была разбросана по всему кораблю. «Варяг» развивал скорость до двадцати трех узлов. По скорости и силе вооружения в японском флоте не было равного ему легкого крейсера.

Но «Варяг», конечно, значительно уступал по мощности тяжелому броненосному крейсеру «Асама», входившему в состав эскадры адмирала Уриу. Японский крейсер имел девять тысяч шестьсот тонн водоизмещения и располагал восемнадцатью крупными орудиями.

«Варяг» кишел, как муравейник. Офицеры, каждый по своей специальности, отдавали необходимые распоряжения для боя. Матросы, исполняя приказания, быстро двигались по палубе и трапам. Степанов с боцманом обходил корабль, проверяя каждую мелочь.

По прибытии Руднев немедленно созвал на мостик всех офицеров и объявил им о начале войны.

— Я принял вызов японцев и до полудня покину Чемульпо. Остается еще три часа в нашем распоряжении. Этого времени нам вполне достаточно для подготовки к сражению.

— Вы намерены прорываться в открытое море? — спросил Степанов.

— Конечно. Если же это не удастся, то постараемся хотя бы нанести врагу наибольший вред перед своей гибелью.

— Японцы во много раз сильнее нас. Один «Асама» не уступит «Варягу»и «Корейцу», вместе взятым. Артиллерия у него мощная. Единственное наше преимущество-это значительная скорость хода у «Варяга»— большая, чем у самого быстроходного японского крейсера. Но с нами тихоходный «Кореец», имеющий всего тринадцать узлов. Поэтому я предлагаю взорвать его, команду принять на «Варяг»и идти на прорыв, — предложил Степанов.

— «Кореец» располагает двумя восьмидюймовыми пушками, каких нет на «Варяге», а поэтому может нам принести большую пользу, взрывать его я не намерен, — ответил Руднев.

— Тогда можно ему поручить ведение демонстративной атаки на одном фронте, в то время как мы войдем на прорыв на другом.

— Это поставит «Корейца»в безвыходное положение. Он наверняка погибнет.

— Зато, быть может, «Варягу» удастся выйти в море, а там мы легко уйдем от погони.

— Я никогда не оставлю «Корейца»в бою. Или мы вместе уйдем, или оба погибнем.

— Это весьма благородно, но едва ли разумно с государственной точки зрения. Мы должны любой ценой сохранить для флота такой крейсер, как «Варяг», — заметил Степанов.

— Ваше рассуждение недостойно русского офицера, — рассердился Руднев. — «Кореец» пойдет в кильватере за нами, а в бою будет видно, что ему делать. Попрошу господ офицеров разойтись по своим местам и разъяснить матросам создавшееся положение.

— Есть! — вытянулись офицеры и поспешили сойти с мостика.

Руднев подозвал к себе Червинского, исполнявшего обязанности минного офицера, и велел подготовить крейсер к взрыву, на случай если ему будет грозить опасность быть захваченным врагом, — пояснил командир.

Вскоре за приказаниями прибыл Беляев. Узнав о принятом решении, он стал возражать:

— «Кореец» будет обузой для вас. По-моему, его следует вывести на глубокое место и затопить, команду интернировать на нейтральных судах. Наша артиллерия столь устарела, что не может состязаться с японской. Кроме того, у меня казаки и севастопольцы, которые несли охрану нашего посольства в Сеуле и теперь направляются в Артур. Теснота страшная.

— Казаков переведите на пароход «Сунгари», пусть ждут там исхода боя. Половину севастопольцев передайте мне. Не будут доставать ваши пушки до врага, идите смело на сближение с ним, пока ваши снаряды не будут долетать до цели.

— Но если японцы начнут отходить, не допуская «Корейца» на действительный выстрел?

— Тем лучше, выйдем в море и направимся в Артур.

— Вам-то хорошо так говорить, имея двадцать узлов хода, а я куда денусь со своими тринадцатью узлами?

— Выброситься в крайности на берег и взорвать лодку. Будьте готовы к выходу к половине двенадцатого дня. В бою следите за моими сигналами; в случае выхода моего из строя в командование отрядом вступит Степанов.

— Есть, — поторопился ответить Беляев и спустился на поджидавшую его шлюпку.

Отпустив командира «Корейца», Руднев отправился в обход своего крейсера. Около передней шестидюймовой пушки правого борта он задержался и стал наблюдать, как старший комендор орудия Бондаренко неторопливо и методично опробовал все механизмы, устраняя малейшие люфтики и заминки. С подручными матросами он особенно тщательно осматривал оптические прицелы, лишь с месяц тому назад установленные на «Варяге», да и то далеко не у всех орудий. Новыми прицелами еще ни разу не пользовались при стрельбе.

— Не подгадишь, Бондаренко, с новыми прицелами? — обратился к нему командир, — Быть может, снять их да поставить старые?.. С теми-то обращаться вы умеете хорошо.

— Никак нет, ваше высокоблагородие, я и со стеклянными прицелами справлюсь, только не знаю, сбиваются ли они при выстреле. Но, по моему разумению, не должны; прочно устроены, — не торопясь ответил комендор.

— Смотри! Я на вас, комендоров, особенно надеюсь. Не забудь выпить сегодня лишнюю чарку, — проговорил Руднев и пошел дальше.

Выше среднего роста, стройный, с темной густой бородкой, представительный и подобранный, он обходил команду, с которой проплавал уже около двух лет и которую прекрасно знал. Матросы, в свою очередь, хорошо изучили своего требовательного, но заботливого командира. Сегодня Руднев, как всегда, расспрашивал матросов об их самочувствии, шутил по поводу предстоящего боя:

— Помните, ребята, цельтесь в самого адмирала Уриу, чтобы не было промаха! Попадете, не ровен час, в его адъютанта или вестового, толку от этого не будет.

Он, как обычно, попробовал матросский обед, похвалил кока, приказал сегодня никому не отказывать в добавке.

— Сытый матрос смелее воюет, — пояснил он.

Хотя и прежде матросы не жаловались на недостаток питания, но сегодня все могли наесться до отвала.

Командир «Корейца» объявил офицерам и команде о начале военных действий и решении Руднева прорваться сквозь японскую эскадру в Артур.

Офицеры единодушно одобрили намерение сразиться с превосходящими силами врага.

— Если не победим, то нанесем потери японцам и выведем из строя несколько их судов, — ответил за всех офицеров Левицкий.

— Непринятие вызова японцев покрыло бы нас несмываемым позором, — вторили ему другие.

Беляеву осталось лишь отдать распоряжение о подготовке к бою. На корабле закипела работа. Ни среди офицеров, ни среди матросов не было заметно растерянности или волнения. Матросы перекидывались острыми? шутками. Комендоры у орудий прикидывали, как удобней расположить подаваемые на палубу боевые припасы для двух восьмидюймовых пушек, расположенных по бортам, и одного шестидюймового ретирадного орудия на корме, которые составляли основное вооружение «Корейца».

К одиннадцати часам все работы на «Варяге» были окончены, и Руднев приказал собрать команду на верхней палубе. Когда она была выстроена, Руднев вышел перед фронтом и объявил матросам о начале военных действий с Японией. Затем он зачитал письмо Уриу и объяснил все коварство поведения японцев. Команда загудела от негодования.

— Нам выхода нет. Город занят японцами, у входа в море находится эскадра. Мы находимся в ловушке, поэтому я решил принять бой с целью прорваться в Артур. В бою действуйте спокойно и точно. Пожаров, пробоин не бойтесь. При дружной работе мы с ними справимся. Комендоры должны наводить орудия так, чтобы ни один снаряд не пропал даром. Враг сильнее, но не храбрее нас, а храбрость, как вы знаете, города берет. Помолимся же теперь богу и смело пойдем в неравный бой под Андреевским флагом. Ура!

Под громкие крики матросов музыка исполнила гимн, и команду распустили.

Тотчас же просвистали к вину. Матросы длинной вереницей потянулись к ендове, около которой со списком в руках уже стоял баталер. Руднев приказал сегодня всем выдать двойную порцию вина и усиленное довольствие. Начиная с унтер-офицеров, матросы по очереди выпивали одну за другой обе чарки, крякали и вытирали усы оборотной стороной ладони.

— Напоследок выпьем, чтобы глаз был вернее, когда по японцу станем наводить наши пушки, — бодро проговорил комендор Сайкин.

— Да, драка должна быть жаркая. Кое-кто попадет и в царство небесное, — отозвался артиллерийский квартирмейстер Зубов.

— Не про матросов оно написано; для нас поди черти в аду сковородки да клещи разогревают. Ждут не дождутся дорогих гостей, — продолжал балагурить Сайкин.

— Хоть бы перед боем зря языком не трепал, — остановил его Бондаренко.

Обычно не пьющий и получавший винное довольствие деньгами, он сегодня тоже подошел за своей порцией.

— Ты это что, Петр Григорьевич? — удивился баталер. — Кроме того, тебе от командира положена еще одна чарка. Пей сразу три, может, повеселей станешь.

— Набьем японцу по первое число, долго будет помнить, — хвастливо заметил унтер-офицер Зубов.

— Не хвались, идучи на рать, — оборвал его Бондаренко. — Сила у него большая супротив «Варяга» да «Корейца».

— А ты раньше времени панихиды не пой, комендор, — ответил унтер и, сплюнув за борт, отошел.

Бондаренко плотно пообедал, перекрестил лоб после еды и, не дожидаясь команды, направился к своей пушке.

— Знатно поели сегодня, — встретил его Сайкин, — никому отказа в добавке не было. Ешь — не хочу!

— На полное брюхо воевать легче. Набитый живот не всякий осколок пробьет, — усмехнулся Бондаренко, — дайкась прикурить, Захарыч.

Оба матроса деловито свернули цигарки и задымили махоркой.

В кают-компании в этот день было необычайно оживленно.

Предстоящий бой вызвал приподнятое настроение. Офицеры пригласили к себе в кают-компанию командира и потребовали шампанского. Содержатель кают-компании также постарался на славу и приготовил роскошный обед. За столом шел оживленный разговор. Офицеры торопливо поглощали все находящееся на столе, перебрасываясь шутками.

— Надо поторапливаться, господа, — громко проговорил Руднев. — В половине двенадцатого мы снимаемся с якоря.

Затем он приказал разлить шампанское.

— За сегодняшнюю победу! — провозгласил он.

— …или смерть! — дружно ответили ему офицеры.

Перед концом обеда в кают-компании появился вольнонаемный кок офицерского камбуза Иван Кузьмич Криштофенко, или просто Кузьмич.

Его круглое, как луна, багрово-красное лицо с заплывшими жиром живыми глазами было преисполнено торжественности. Белый халат и поварской колпак блистали белизной.

— Разрешите, ваше высокоблагородие, обратиться к вам с просьбой, — подошел он к Рудневу.

— Хочешь на прощанье перед уходом с «Варяга» сказать нам несколько слов? — спросил капитан.

— Никак нет! Сколько лет вместе мы жили на «Варяге»в ладу и мире, негоже поэтому мне перед боем, как трусливой крысе, покидать свой корабль. Дозвольте остаться на крейсере и зачислиться добровольцем-матросом, — с достоинством неторопливо ответил повар.

— Ай да молодец наш Кузьмич! Конечно, оставайся, будешь в бою при мне. Господа, я предлагаю выпить за нашего кормильца и поильца Кузьмича, который готов идти с нами на смертный бой, — поднял свой бокал Руднев.

Офицеры ответили дружным «ура», а расчувствовавшийся, растроганный Кузьмич, стыдливо смахнув досадливую слезу, выпил поднесенное ему шампанское.

— Заверяем вас, Всеволод Федорович, — обернулся Степанов к Рудневу, — что пример Кузьмича еще более вдохновит нас на предстоящую борьбу до последнего дыхания. Ура!

— Со щитом или на щите, — подхватили офицеры, чокаясь друг с другом, — За нашего командира, ура!

— За матросов, за наш «Варяг», за нашу великую родину, — ответил Руднев.

Ровно в назначенное время «Варяг»в сопровождении «Корейца» двинулся с места. Тотчас же на обоих кораблях пробили боевую тревогу и подняли на мачты стеньговые флаги. Как бы приветствуя русских, из-за туч выглянуло яркое солнце и осветило мрачный рейд Чемульпо Город сразу разукрасился белыми и красными пятнами построек, засинело море, в котором плавали еще не успевшие растаять льдины. На иностранных судах взвились целые гирлянды разноцветных флагов, выражающих приветствие и лучшие пожелания идущим на бой русским судам.

Когда крейсер поравнялся с «Талботом», с английского корабля грянул русский гимн, выстроенная на палубе команда взяла на караул, салютуя русскому флагу.

То же повторилось при прохождении мимо «Паскаля», «Эльбы»и «Виксбурга». Темпераментные французы не выдержали, с криком смяли строй и начали подбрасывать вверх свои береты с красными помпонами, шумно выражая свой восторг.

— Можно подумать, что мы не в бой идем, а на парад, — взволнованно проговорил Ляшенко.

Торжественные проводы на всех подействовали ободряюще. Бондаренко перестал хмуриться и деловито возился около орудия.

Миновав брандвахту и выйдя на внешний рейд, русские увидели перед собой четко вырисовывавшиеся на светлом голубом фоне неба шесть темных силуэтов японских крейсеров и восемь миноносцев. Они расположились в строе пеленга по направлению входного маяка таким образом, что закрывали оба прохода в море вокруг острова Идольми. На головном крейсере «Нанива» развевался флаг адмирала Уриу. За ним в кильватерной колонне стояли пять других крейсеров. Концевым был «Асама».

Офицеры и матросы русских кораблей с тревожны» любопытством всматривались в очертания вражеских судов, столь превосходящих их числом. Для того чтобы выйти в море, нужно было прорываться сквозь строй японской эскадры.

— Что, Бондаренко и Сайкин, у вас, поди, глаза разбежались от такого большого числа целей? — шутливо спросил Ляшенко у комендоров.

— Сегодня, вашбродь, вам будет лафа. Куда ни стрельнешь, все равно без промаха попадешь в какойлибо японский корабль. Все море ими перегородили, что забором, — отозвался Сайкин.

— Да, легче будет наводить, чем на состязательной стрельбе. Там миноносец тянет два махоньких щита, в них попасть очень трудно, а тут перед тобой сразу шесть огромных кораблей. Каждый снаряд попадет в нужное место, — поддакнул Бондаренко.

«Варяг»и «Кореец» еще не вышли за пределы нейтральных вод, как японцы сигналом предложили им сдаться — Но еще не вполне рассеявшийся на море туман помешал быстро разобрать его, и японцы, не дождавшись ответа, первые открыли огонь. Тяжелый гул выстрела докатился до «Варяга» почти одновременно с падением снаряда. Против орудий Ляшенко поднялся сверкающий на солнце столб воды, смешанный с дымом. По бортам корабля и броне башни градом забарабанили осколки.

— Вот, черт возьми! Снаряды взрываются даже при ударе о воду, — удивленно проговорил Степанов, выглянув из боевой рубки, где он находился вместе с Рудневым.

— Да, не чета нашим, которые и при попадании в броню не всегда рвутся, — отозвался командир.

Он внимательно осмотрел в бинокль эскадру противника, стараясь нащупать его слабые места. С первого же взгляда для Руднева стала ясна почти полная безнадежность предстоящего боя, но он не потерял присутствия духа и продолжал хладнокровно оценивать обстановку. План действий быстро сложился у него в голове.

— Я атакую концевые легкие крейсера японцев — «Чиода»и «Такачихо»и постараюсь, отогнав их, прорваться в море. Обстреляйте эти корабли усиленным огнем, — приказал он Степанову.

— Сообщите по семафору «Корейцу», чтобы он не отставал от нас и по мере возможности поддерживал огонь своими восьмидюймовыми пушками, — обернулся он к Червинскому, исполнявшему при нем обязанности флагофицера.

— Есть! — вытянулись офицеры и поспешили исполнить приказ своего командира.

— Наводить в переднюю мачту японского судна «Чиода», что стояло рядом с нами в порту, — объяснил Ляшенко комендорам распоряжение, полученное от Степанова. И комендоры, забыв обо всем, припали к окулярам оптического прицела, старательно наводя свою пушку на указанную цель.

— Готов! — в один голос доложили Сайкин и Бондаренко своему командиру.

— Пли! — зычным голосом скомандовал Ляшенко.

Два огневых смерча вырвались из дул орудий, и снаряды, урча и завывая в воздухе, понеслись в сторону японцев. Ляшенко вскинул бинокль.

Столб черного дыма на корме и всплеск воды рядом с бортом показали, что цель попала под накрытие.

— Пли! — скомандовал тотчас же мичман, и пушки опять окутались легким светло-зеленым, остро пахнущим эфиром облаком бездымного пороха.

«Варяг» загремел из всех своих орудий, ведя огонь по японской эскадре с правого борта.

Вскоре в крейсер один за другим попало несколько снарядов. Осколки с воем понеслись в разные стороны. На баке загорелся разбитый вельбот. Кузьмич, одетый в матросскую форму, находился около рубки. Заметив огонь, он с необычайной для его полноты быстротой слетел вниз и с пожарным шлангом в руках кинулся его тушить. Сильная струя воды ударила в самую середину пламени. В несколько секунд пожар был потушен, только обуглившиеся головешки продолжали еще шипеть и дымить. Но тут раздался новый взрыв. Струей воздуха повара несколько раз перевернуло через голову и больно ушибло о кнехты. Больше удивленный, чем испуганный, он тотчас вскочил на ноги и осмотрелся. Неподалеку на палубе лежал убитый матрос. Из пожарных шлангов во все стороны хлестала вода. Кузьмич, стараясь не смотреть на обезображенный труп, попытался исправить шланги, но новым взрывом был отброшен к самому переднему мостику. Напуганный повар поспешил забраться на него и укрыться в боевой рубке.

— Молодчина, Кузьмич, ежели жив останешься, получишь крест, — похвалил его Руднев, следивший за ним.

— Рад стараться! Покорнейше благодарим, — ответил матрос.

— «Чиода» горит, ваше высокоблагородие, — радостно сообщил сигнальщик Снигирев.

Японский крейсер, пылая от носа и до кормы, начал поспешно уходить, укрываться за другие корабли.

— Перенести огонь на «Наниву», — бросил Руднев, — и еще раз прикажите «Корейцу» не отставать.

Через несколько минут, охваченный пожаром, флагманский корабль последовал за «Чиодой».

По «Варягу» пронеслось громовое «ура». Путь в море был свободен. Прибавив ходу, Руднев устремился в прорыв.

Осторожный командир «Корейца» следовал за «Варягом» на дистанции двух-трех кабельтовых, дабы направляемые в крейсер снаряды при перелете не попадали в канонерскую лодку.

Когда же «Варяг» устремился в прорыв, Беляев и вовсе отстал.

Заметив маневр русских, «Асама» полным ходом пошел им наперерез, за ним двинулись и остальные суда. Японская эскадра в этот момент расположилась по дуге, вогнутой в сторону русских, а «Варяг» оказался в ее центре. Воспользовавшись этим, адмирал Уриу приказал сосредоточить на нем весь огонь. Русский крейсер буквально засыпало снарядами. Вода около его бортов кипела от беспрерывных всплесков. Корабль заволокло дымом от многочисленных попаданий и возникших пожаров.

На палубе то и дело слышались крики, звавшие носильщиков, но их не хватало для уборки всех раненых. Один из снарядов попал в верхний мостик, разнес в щепы штурманскую рубку, перебил всех дальномерщиков на фор-марсе. Находившийся тут же мичман, граф Нирод, был убит.

Последующими выстрелами было подбито несколько орудий, прислуга которых почти вся погибла. Непрерывно следующими один за другим попаданиями вражеских снарядов были произведены большие опустошения на палубе, сбито четыре шестидюймовых, пять семидесятимиллиметровых и шесть мелких орудий. Осколками разорвавшегося у фок-мачты снаряда были ранены стоявшие рядом с Рудневым штаб-горнист и барабанщик, но оба остались в строю.

Рулевой Снигирев, будучи ранен в спину, скрыл свою рану, до конца боя оставаясь на своем месте. Ординарец Руднева, квартирмейстер Чибисов, получив ранение в обе руки, не ушел на перевязку и заявил, что не оставит своего командира до своей смерти. Перечисление этих подвигов можно преумножить до бесконечности, так как охваченные боевым энтузиазмом матросы не щадили своих жизней, глядя на геройское поведение своего бесстрашного командира.

После разрыва одного из крупных снарядов около командирской рубки по крейсеру распространился слух, что Руднев убит. Это вызвало некоторое замешательство среди матросов Узнав об этом, Руднев, невзирая на сильнейший обстрел и ежеминутно рвущиеся снаряды, вышел на мостик, откуда его могли видеть матросы, находящиеся на палубе, и обратился к ним с призывом:

— Помни, ребята, мы русские моряки и смерти никогда не боялись! Не посрамим же русского флага и чести флота российского, — кричал он в мегафон, стараясь быть услышанным возможно большим числом матросов

Увидев своего командира, хотя и раненого, но оставшегося на боевом посту, матросы закричали «ура»и с удвоенной энергией продолжали вести бой.

— Усильте огонь до предела и сосредоточьте его на «Асаме», — приказал Руднев полуоглохшему от грохота стрельбы и беспрерывных разрывов снарядов старшему артиллерийскому офицеру.

Электрическое управление огнем было давно разрушено, и он, пренебрегая опасностью, лично обходил пушки, указывая цели.

— Не задерживайте огня, Алеша, — крикнул он Ляшенко, стараясь перекричать грохот боя. — Весь огонь по «Асаме». — И офицер скрылся в дыму.

Смолкнувшие на минуту пушки снова начали стрелять.

«Варяг» почти прорвался в море, японские суда находились уже у него на правом траверзе. Еще несколько минут, и русский крейсер ускользнет из подстроенной ему ловушки.

— Прибавить оборотов до предельного, — приказал Руднев в машинный телеграф.

Из-за дыма далеко сзади мелькнул «Кореец». На нем не было видно никаких повреждений, и он вел медленный огонь из своих восьмидюймовок.

— Поднять сигнал «Корейцу» не отставать и усилить огонь до предельного, — решительно приказал Руднев.

В этот момент два восьмидюймовых снаряда одновременно попали в батарейную палубу левого борта «Варяга», и из всех люков и орудийных полупортов вырвались клубы дыма, огня, страшный грохот потряс крейсер от клотика до самого киля, и судно стремительно повалилось на правый борт. На верхнюю палубу начали один за другим выскакивать обожженные матросы. Дым все увеличивался; казалось, что крейсер сейчас погибнет.

— Кузьмич, узнай, в чем дело, и пошли от моего имени на батарейную палубу старшего офицера, — скомандовал Руднев. — Мичман Червинский, верните людей на место.

— Назад, никакой паники! — крикнул он матросам в мегафон, выходя из боевой рубки на мостик.

Червинский и Кузьмич с криками набросились на матросов. В дыму промелькнула фигура Степанова со сбитой на затылок фуражкой. В сопровождении пожарного дивизиона ни нырнул в первый же люк, ведущий в батарейную палубу. Матросы быстро успокоились и, понукаемые насмешками толстого повара, двинулись вниз за старшим офицером.

Батарейная палуба была полна дыму. В правом борту зияла огромная пробоина, в которую заливалась вода. Пять орудий, исковерканных и сорванных со своих станков, загромождали палубу. В уцелевших беседках левого борта в патронах горел порох. Несколько человек прислуги уцелевших орудий вытаскивали раненых и пытались, как могли, тушить пожар. Продолжавшая работать электрическая вентиляция вместо чистого воздуха засасывала снаружи только новые порции дыма, чем еще больше затрудняла дыхание людей. Молоденький мичман Губонин, совсем охрипнув, старался навести порядок. С прибытием пожарного дивизиона во главе со Степановым дело сразу пошло на лад. Огонь в беседках залили, остановили вентиляцию, а подоспевшие плотники приступили к заделке пробоины деревянными щитами. Вскоре три еще исправные орудия правого борта опять начали стрелять.

С видом победителя Кузьмич доложил о веем происшедшем Рудневу. Его лицо и одежда до того были испачканы сажей, что командир сразу даже не узнал его.

— Ты, оказывается, прирожденный вояка, Кузьмич! — улыбнулся Руднев.

Не успел повар окончить свой доклад, как взорвавшийся на шкафуте снаряд зажег лежавшие там матросские койки. Смрадный, густой, удушливый дым пополз по палубе.

— Алексей Сергеевич, возьмите матросов и отправляйтесь тушить пожар, — обернулся Руднев к Червинскому, единственному офицеру, оказавшемуся в этот момент около него.

— Есть! — мичман мигом слетел на палубу.

Несмотря на пробоины, многочисленные разрушения и то и дело возникавшие пожары, «Варяг» продолжал неуклонно идти вперед и яростно отстреливался от наседавшего врага. Вследствие повреждения дымовых труб ход крейсера несколько упал, и «Асама» вновь стал нагонять, стремясь преградить ему путь в море.

Вдруг яркое пламя огненным зонтом взвилось на мостике рядом с рубкой. Руднева струей воздуха сильно ударило о броневую стенку, и он потерял сознание. Одновременно были убиты осколками стоящие рядом с ним штаб-горнист, барабанщик и ординарец, ранены оба рулевые, а мичман Губонин, в этот момент находившийся в боевой рубке, сильно обожжен. Одежда на нем сохранилась лишь с одной стороны тела, на другой остались тлеющие лоскутки ткани.

Кузьмичу показалось, что у него треснула от взрыва голова, и несколько мгновений он крепко держался за нее обеими руками, как бы опасаясь, что она развалится на части, но затем он пришел в себя и, превозмогая боль, вместе с тяжело раненным рулевым старшиной Смирновым кинулся к штурвалу и помог вести крейсер по заданному курсу.

Едва Руднев пришел в себя, как новый снаряд ударил в крышу рубки и своими осколками перебил штуртросы, идущие к рулю. Крейсер, потеряв управление, начал описывать циркуляцию. Теряя сознание от головокружения и слабости, Руднев все же остался на посту и тотчас послал Кузьмича за Степановым.

— Разыщи его хоть на дне мороком, от этого зависит судьба «Варяга», — напутствовал он повара.

Кок устремился на ют, куда незадолго перед тем прошел Степанов. Верхняя палуба была вся окутана дымом от еще тлевших головешек. Матросы из шлангов и прямо из ведер заливали последние остатки пожаров. Поминутно спотыкаясь на избитой, исковерканной палубе, перескакивая через еще не убранные трупы и разные обломки, загромождавшие дорогу, он добрался до офицерской кают-компании, обращенной в перевязочную, где и нашел Степанова. На обеденном столе, покрытом клеенкой, старший судовой врач делал перевязки и неотложные операции. На всех диванах лежали стонущие тяжелораненые, воздух был пропитан дурманящей смесью запахов лекарств, камфары и свежей человеческой крови. Войдя в помещение, повар побледнел и сам чуть не лишился чувств при виде этой жуткой картины. Капитан сидел на стуле, и судовой фельдшер накладывал ему бинты на задетое осколком левое плечо. Степанов морщился от боли, но молча терпел. Выслушав Кузьмича, он заторопился, попросил врача дать ему мензурку спирта и поспешил на мостик. Весь черный от копоти, в шинели, разорванной в нескольких местах осколками, с наполовину обожженными усами и бородкой, он предстает перед своим окровавленным командиром.

— Анатолий Григорьевич, голубчик, отправляйтесь в румпельное отделение и переведите управление на ручной штурвал, — распорядился Руднев.

— Есть! А вы бы тем временем сходили на перевязку, Всеволод Федорович, — проговорил Степанов.

— Не до этого сейчас! Торопитесь, а то как бы японцы не воспользовались нашей беспомощностью и не потопили нас.

Проводив Степанова, Руднев вышел на мостик и осмотрелся. Верхняя палуба от самого носа до мостика дымилась от огня, заливаемого водой из шлангов. Формарс и половина фок-мачты были снесены, из четырех труб осталось три; что делалось на корме, за дымом невозможно было разобрать. Японцы уже успели пересечь русским путь в открытое море и сосредоточенным бортовым огнем продолжали расстреливать «Варяга».

Кузьмич, у которого воинственный пыл значительно упал после всего виденного в кают-компании, забился в рубку и, тяжело вздыхая, мысленно обращался за помощью к извечному покровителю русских моряков Николе-угоднику.

— Зажурился, хлопчик! — улыбнулся Руднев, заметив расстроенный вид повара.

— Больно сильно голова разболелась, — сконфузился Кузьмич.

— До свадьбы пройдет.

— Как бы с акулой венчаться не пришлось.

— Авось и на девушке еще женишься.

Руднев взглянул на часы. Было четверть первого. С начала боя прошло всего полчаса.

«Прорваться не удалось, черт возьми, — понял Руднев. — Надо перед гибелью утопить хотя бы один из японских кораблей».

— Держать курс на сближение с неприятелем, — скомандовал он в мегафон на корму.

Несколько матросов голосом передали команду дальше. Переведенный на ручное управление, крейсер вновь двинулся навстречу врагу, стреляя из всех еще уцелевших орудий.

— Вашскородие, на «Асаме» пожар, — радостно доложил сигнальщик.

Руднев взглянул на вражеский корабль. Вся его корма была объята пламенем, дым широким веером поднимался к безоблачному голубому небу. Охваченный пожаром, крейсер медленно удалялся. Зато остальные японские корабли усилили свой огонь.

Несколько снарядов один за другим попали в правый борт, нанеся «Варягу» пробоины ниже ватерлинии. Вода хлынула в угольные ямы и третью кочегарку. Крейсер сел на корму и получил крен на левый борт. Все находящиеся поблизости, занятые тушением пожаров матросы во главе с Червинским кинулись подводить пластырь на пробоины. Кочегарные квартирмейстеры Жигарев и Журавлев, с опасностью для жизни, по горло в ледяной воде, задраили двери в угольные ямы и тем спасли «Варяга» от немедленного потопления. Машинная команда под руководством трюмного механика Сизова приладила запасную донку и откачала воду из кочегарки. Затем удалось выровнять крен, затопив два отсека с правого борта. Замолкнувшая было вследствие сильного крена артиллерия правого борта вновь заговорила.

Хотя расстояние до японцев сократилось до тридцати кабельтовых, Руднев упорно продолжал идти вперед. Легкие крейсера, лишившись поддержки «Асама», начали отступать. Появилась надежда на прорыв в море.

«Дойдем ли мы в таком виде до Порт-Артура? — с тревогой думал командир» Варяга «, осматривая избитый корабль. — Лучше утонуть в море, чем попасть в плен», — тотчас успокоил он себя.

В это время «Асама» вновь занял свое место в голове эскадры,

Руднев понял, что наступают последние минуты «Варяга». С двадцати пяти кабельтовых восьмидюймовые снаряды крейсера «Асама» могли пронизать насквозь неброннрованный русский крейсер. Его опасения не замедлили оправдаться. Две восьмидюймовых бомбы, попав в лазарет с левого борта, разорвались у правого. Осколки попали в переднюю кочегарку и вывели из строя три котла. Пар со свистом стал вырываться наружу. Машина остановилась. «Варяг» стремительно повалился направо. Испуганные матросы, побросав свои места, кинулись к левому борту, на ходу расхватывая уцелевшие спасательные круги и пробковые матрацы.

— По местам! — в мегафон заорал Руднев с мостика. — Мичман Червинский, займитесь подводкой пластыря, задрайте затопленные отделения. Боцман, стрелять каждого, кто только попытается прыгнуть за борт.

Решительный и властный голос командира успокаивающе подействовал на всех.

— Чего бросились, как стадо баранов? — гудел боцман, отталкивая матросов от борта.

— Снизу кричат — тонем, пар шипит, вода хлещет, в лазарете всех перебило и перекалечило, обварило пятерых кочегаров, мы испужались, — сконфуженно оправдывались они.

Видя критическое положение русского крейсера, японцы вновь предложили ему сдаться. В ответ Руднев Приказал, насколько возможно, усилить артиллерийский огонь. Затем спросил мнение своего помощника о дальнейших действиях.

— Уйдем за Идольми, попытаемся там починиться, насколько возможно, и попробуем снова прорваться, — предложил старший офицер.

Руднев поморщился. Показывать корму противнику он считал для себя позорным, но делать было нечего, и скрепя сердце он отдал приказание лечь на обратный курс. Японцы, понесшие большие потери в бою, не рискнули преследовать русские корабли. Они отошли в море и приступили к исправлению многочисленных повреждений.

Как только «Варяг» начал отходить за Идольми, Беляев забеспокоился.

— Мы должны прикрыть «Варяга» огнем всех своих орудий, — волновался он.

— К сожалению, наши пушки не отличаются дальнобойностью, и мы едва ли сможем помочь «Варягу», — ответил Левицкий.

— Это не играет теперь роли. Важно показать японцам, что мы готовы всеми наличными средствами защищать свой крейсер. Немедленно открывайте огонь из всех наличных пушек, — распорядился Беляев.

Левицкий только махнул рукой и сошел вниз.

Бирюлев открыл огонь из восьми — и шестидюймовых пушек. Канонерская лодка окуталась пороховым дымом, но снаряды по-прежнему далеко не долетали до цели. Японцы ограничивались лишь редким артиллерийским огнем.

Но тут из-за острова навстречу «Варягу» на всех парах вылетел миноносец и кинулся в атаку. Единственный оставшийся в живых на крейсере барабанщик глухо пробил сигнал отражения минной атаки. Степанов кинулся к правому борту, где уцелело только четыре пушки.

— Алексей Сергеевич, огонь по миноносцу! — крикнул Степанов, подбегая к Ляшенко.

Но комендоры обеих орудий уже без команды взяли его на прицел. Пушки мгновенно были заряжены. До миноносца оставалось не более десяти кабельтовых. На солнце четко виднелся белый бурун на его носу и стоящие у минных аппаратов люди. Дым длинным шлейфом тянулся за ним.

— Пли! — коротко крикнул Ляшенко.

Пламя от выстрелов на секунду закрыло цель, затем над миноносцем взметнулось черно-белое облако дыма и пара. Не успело оно разойтись, как на поверхности воды показалась лишь масса плавающих деревянных предметов, среди которых виднелись черные точки человеческих голов.

По «Варягу» пронесся радостный крик.

— Спасибо, молодцы! Оба получите кресты, — обратился Степанов к Бондаренко и Сайкину.

— Рады стараться! Покорнейше благодарны, — дружно ответили матросы.

Бой кончился. «Варяг»и «Кореец» уже вошли в нейтральные воды. Ляшенко прошелся по палубе, с грустью смотря на повреждения корабля. Матросы разминались у орудий.

— Здорово разделали нас японцы, — проговорил мичман, обернувшись к матросам.

— Мы, вашбродие, тоже в долгу не остались, ихним крейсерам, особливо «Чиоде», солоно сегодня пришлось, даром что мы одни супротив шестерых сражались, — ответил Сайкин, выглянув из башни.

Вдруг рядом неожиданно грохнул взрыв запоздавшего снаряда. Осколки брызнули во все стороны. Сайкину снесло голову, Бондаренко показалось, что его толкнули в правый бок каленым железом, и он потерял сознание. Остальные матросы попадали ранеными на палубу.

Уже по пути к острову Идольми из доклада Степанова о состоянии крейсера Руднев понял невозможность дальнейшего ведения боя и решил вернуться в Чемульпо.

Как только «Варяг»и «Кореец» стали в порту на свои прежние места, со всех военных кораблей к ним направились вельботы и катера. Первым к «Варягу» подошел катер «Талбот»с коммодором Бейли. Но так как все трапы после повреждения в бою спешно чинились, то англичанин должен был несколько подождать или воспользоваться шторм-трапом. Последнее командир «Талбота» признал ниже своего достоинства и в ожидании спуска обычного трапа занялся наружным осмотром повреждений «Варяга». Сэр Бейли внимательно разглядывал зияющие пробоины и подведенные под некоторые из них парусиновые пластыри. Катер его шел почти вплотную к борту корабля, и коммодор мог рукою ощупывать края пробоин и подводку пластырей.

— Вери гуд! note 1 — одобрительно покачивал он головой, делая снимки с них своим фотоаппаратом.

Наконец трап был готов, и англичанин поднялся на палубу, где его встретил в забрызганном кровью пальто и с перевязанной головой Руднев.

— Сэр, вы достойны служить даже в английском флоте, — тряхнул Бейли руку командира «Варяга».

— Я не знаю более высокой чести, чем служба в русском флоте, — с заметной иронией ответил Руднев.

Но сэр Бейли не обратил на это внимания и попросил его ознакомить с внутренними повреждениями крейсера. Руднев поручил это сделать одному из офицеров, а сам пошел встречать посетителей с других кораблей.

Француз Сене, легко взбежав на палубу, кинулся в объятия Руднева и разразился целым потоком трескучих фраз.

— Я горд, что в числе моих друзей находится такой герой, как вы, мосье Руднев, — уверял он. — Сегодня же я пошлю подробный рапорт обо всем президенту республики и буду ходатайствовать о награждении вас командорским крестом ордена Почетного легиона.

Вместе с Сене прибыл весь медицинский персонал с крейсера «Паскаль»и тотчас приступил к перевязкам многочисленных раненых, которых не успели обслужить судовые врачи.

— Бой продолжался всего пятьдесят минут, и за это короткое время выбыло из строя свыше ста человек, четверть всего экипажа. Легко же раненных оказалось свыше двухсот человек. Короче, две трети команды получили ранения в этом бою. Мы никогда не сомневались в храбрости наших друзей русских, но проявленный вами сегодня в бою героизм превзошел все возможное, — рассылались французы в комплиментах.

Командир «Эльбы» Риччи Рафаеле Бореа долго с чувством жал руку Рудневу и уверял, что он все время молил ливорнскую мадонну о помощи русским. Обходя раненых, он обратил внимание на мичмана Губонина, лицом похожего на итальянца. Узнав, что мать мичмана действительно итальянка, капитан Рафаеле воспылал к нему особой симпатией и попросил переправить раненого офицера на свой крейсер.

Американцы ограничились лишь присылкой фельдшера, которого обидевшийся на подобное невнимание Руднев тотчас же отослал обратно.

«Варяг» заполнился матросами различных национальностей. Англичане, французы, итальянцы толпились на всех палубах и в коридорах. Они всячески выказывали свои симпатии русским; угощали сигарами, похлопывали по спине, помогали убирать обломки, чинить трапы, переносить раненых.

Несмотря на то что работали все помпы, вода в крейсере не убывала, и «Варяг» постепенно все больше кренился на левый борт. Началась спешная эвакуация раненых на иностранные корабли. Бейли, Сене и Бореа спорили о том, кто больше возьмет к себе русских. Решили в конце концов распределить русских примерно поровну между кораблями всех наций. Правда, Сене все же оказался предприимчивее других и, надеясь хорошо поживиться за счет русской казны, заранее выговорил для размещения «у себя еще и команду» Корейца «, о котором в пылу спора другие командиры забыли.

— Я надеюсь, сэр, что вы не собираетесь взрывать ваши суда? — проговорил Бейли, разглаживая рыжие бакенбарды на своем буро-красном лице.

— Я намереваюсь поступить именно так, — ответил Руднев.

— Это невозможно! При взрыве могут пострадать другие корабли, стоящие на рейде, что, конечно, недопустимо, — решительно запротестовал коммодор. — Кроме того, ваш корабль так разрушен, что его нельзя исправить. Поэтому достаточно его только затопить.

Сене тоже поддержал англичанина, крейсер же» Эльба» стоял вдалеке от русских, и поэтому Бореа не интересовался дальнейшей судьбой «Варяга»и «Корейца».

Приняв во внимание, что экипаж с русских судов размещался на «Талботе»и на «Паскале», Рудневу ничего не оставалось, как уступить настояниям Бейли и Сене.

— Я думаю вывести канонерскую лодку к острову Обсерватории и там, вдали от всех, взорвать на глубоком месте. На «Варяге» же я ограничусь лишь разрушением машин и артиллерии, после чего открою кингстоны, — ответил Руднев.

— Но только не взрывайте кают-камеры, сэр, — еще раз повторил Бейли.

На этом и порешили. Все иностранные командиры поспешили на свои суда, чтобы приготовиться к размещению русских.

Узнав, что «Варяг» взрывать не будут, матросы принялись уничтожать на корабле все, что было возможно, рвали пироксилиновыми шашками лафеты, орудия, башни, разбивали приборы. В машинном отделении под руководством инженеров-механиков взрывали гребные валы, разбивали паровые цилиндры, паровые трубы, приборы, но все же за недостатком времени многое уничтожить не успели.

Когда вся команда была свезена, Руднев в последний раз с боцманом обошел тонущий крейсер. На корабле уже никого не было видно, и Руднев, с грустью окинув взглядом свой любимый «Варяг», всего два часа тому назад бывший красавцем крейсером, подошел к трапу, где его ожидала шлюпка. Сняв фуражки, он и боцман перекрестились.

— Иди вперед, Горов, — приказал командир, — я последний схожу с корабля.

Но не успела шлюпка далеко отойти от тонущего крейсера, как сверху раздались громкие голоса:

— Ваше высокоблагородие, подберите нас!

Руднев оглянулся. На верхней палубе стояли два кочегара квартирмейстеры Журавлев и Жигарев. В это же мгновение внутри корабля один за другим раздались несколько сильных взрывов, наружу вырвались огромные клубы пара, на белом фоне которого мелькнули две падающие в воду фигуры. Невдалеке от лодки показались на поверхности две человеческие головы. Матросы торопливо отплывали от «Варяга». Руднев повернул к ним, и вскоре Журавлев и Жигарев были уже в шлюпке.

— Что вы там делали, духи окаянные? — сердито бурчал боцман, помогая вытаскивать их из воды.

— Уж больно обидно стало оставлять целыми котлы. Мы и решили промеж себя взорвать их, как все с крейсера уйдут. Прикрепили подрывные патроны на сухопарниках, прошуровали напоследок топки, чтобы нагнать давление повыше, запалили шнуры, а сами стали тикать. Едва успели выскочить, — весело наперебой сообщали кочегары, стуча зубами от холода.

Между тем «Варяг» медленно опрокидывался на левый бок. Сотни глаз с затаенным дыханием следили за гибелью героического корабля. Эвакуированные на иностранные суда русские матросы с тоской и болью в сердце смотрели на родной «Варяг», которым они привыкли гордиться и на котором только что пережили трагические минуты неравного боя, ежесекундно рискуя своей жизнью.

— Все одно, что родного человека хороним, — высказал вслух думы и чувства товарищей боцман Горов.

Медленно погружавшийся корабль вдруг на мгновение замер и, вздрогнув всем своим огромным телом, быстро пошел под воду. Все матросы сняли фуражки и закрестились. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Французы и итальянцы, из сочувствия к русским, тоже сняли фуражки, а судовые оркестры исполнили русский гимн.

Вернувшись после осмотра поврежденного русского крейсера, коммодор Бейли застал у себя в салоне капитана Тераучи.

Японец был перевязан и имел довольно плачевный вид, далеко не соответствующий его утренней самоуверенности. С трудом приподнявшись навстречу англичанину, он почтительно приветствовал коммодора.

— Я вижу, что и вас, мистер Тераучи, тоже основательно потрепали, хотя ваша эскадра из четырнадцати кораблей и сражалась всего лишь с одним русским крейсером, — иронически процедил Бейли, оглядывая своего гостя.

— Русские оказались необычайно храбрыми и настойчивыми. «Варяг» был весь изрешечен нашими снарядами, но продолжал вести бой. Наши корабли пострадали очень сильно, особенно «Асама». Его придется немедленно ввести в док для починки. Мой «Чиода» потерял половину своих пушек и больше половины людей. Один миноносец потоплен. На всех остальных кораблях есть потери. Вероятно, мы потеряли вдвое больше людей, чем русские. Можно только преклоняться перед мужеством русских. А в каком состоянии, сэр, вы нашли «Варяг»? — справился японец.

— Ответ на этот вопрос стоит не меньше тысячи фунтов стерлингов, мистер Тераучи.

— Если русские не взорвут корабль, она вам обеспечена.

— В таком случае прошу немедленно вручить мне чек на эту сумму. Я уговорил Руднева не взрывать «Варяга», а затопить его там, где он стал на якорь. Корабль можно будет поднять без особых затруднений. Конечно, он потребует капитального ремонта, но это уж не моя забота.

— Вы настоящий друг Страны Восходящего Солнца! — воскликнул Тераучи и поспешил вручить чек англичанину.

— Сейчас сюда прибудет Руднев, и вам необходимо поторопиться с отъездом! — без церемонии выпроводил японца Бейли.

Как только он остался один, то немедленно направился к своему несгораемому шкафу и присоединил новый чек к недавно полученному.

— Итак, русско-японская война уже принесла мне две тысячи фунтов от японского микадо. Будем надеяться, что и царь Николай тоже хорошо заплатит за прием, содержание и доставку в Шанхай своих матросов. Коммодор Бейли, вас можно поздравить с определенным успехом! — И англичанин, налив себе большой бокал виски, осушил его одним духом.

Прибыл Руднев с несколькими офицерами.

Появился и Беляев.

— Что прикажете делать с «Корейцем»? — справился он.

— Немедленно взорвать! Пароход «Сунгари» сжечь. Даю вам на это час времени. Затем потрудитесь написать подробный рапорт о ваших действиях в бою и сообщить о ваших потерях, — приказал Руднев.

— Есть, есть. Быть может, просто затопить лодку? Чемульпо — нейтральный порт, и японцы не посмеют ее поднять во время войны. Потерь у нас нет.

— Следует лодку взорвать, и взорвать поосновательнее. Так будет надежнее.

«Корейца» вывели на взморье, минировали, заложив пироксилиновые патроны в пороховой и бомбовые погреба.

Когда все покинули обреченное судно, были произведены взрывы. Огромный столб черного дыма высоко вскинулся вверх, и на воде не осталось ничего, кроме щепок и мусора.

— Закончил кампанию наш дедушка. Без малого четверть века честно он проплавал под Андреевским флагом, — задумчиво проговорил Левицкий.

Размещенные на нейтральных судах команды русских военных кораблей вскоре были доставлены в Шанхай и Саш он, а затем в Россию.

Глава третья

Прошло несколько дней, пока в ПортАртуре стали достоверно известны обстоятельства гибели «Варяга»и «Корейца». Хорошо зная Руднева и считая его больше дипломатом, чем боевым командиром, многие были удивлены его героическим образом действий. По его характеру можно было ожидать, что, получив японский ультиматум о выходе в море, он попросту затопит корабли на чемульпинском рейде, а команды судов переведет на суда нейтральных стран, как это было сделано после сражения.

Хотя бой у Чемульпо и окончился поражением, но подвиг «Варяга»и «Корейца» сразу был по достоинству оценен офицерами и матросами порт-артурской эскадры и стал для них примером. О нем говорили везде, даже при встрече на улицах.

Иначе расценил действия Руднева наместник. Под первым впечатлением он решил предать Руднева суду за то, что тот не сумел использовать нейтралитет Кореи для защиты находящихся под его командой судов. Но скоро всем стало ясно, что никакого нейтралитета в Корее не существует. Когда же из Петербурга пришла директива гибель «Варяга»и «Корейца» считать подвигом, а не преступлением, наместник сразу изменил свою точку зрения и в специальном приказе поставил всей эскадре в пример подвиг «Варяга»и «Корейца».

Японцы перед Артуром не показывались, и город постепенно стал успокаиваться.

Теплая ясная погода сменилась жестоким нордом со снегом и пургой. Жители города попрятались по дворам, а эскадра лишь слегка дымила, отстаиваясь на внутреннем рейде. Только миноносцы да легкие крейсеры рисковали а буран выходить на разведку в студеное зимнее море, да изредка ночью грохотали береговые батареи по воображаемым японским кораблям. Война на время ушла из Артура.

Даже нелепая гибель на своих же минах заграждения минного транспорта «Енисей»и легкого крейсера «Боярин» не произвела особого впечатления на Артур. Трагедия произошла далеко от крепости, никто ее не видел и не переживал непосредственно.

В переполненных ресторанах по-прежнему гремела музыка, рекой лилось вино, и порт-артурские офицеры в пьяном угаре кричали о своей готовности победить врага или умереть во славу обожаемого монарха.

Почти все мужское население города было призвано в армию. Солдатского обмундирования для всех не хватало. Ограничились тем, что на штатские пальто нашили красные погоны, а на котелки и фуражки нацепили солдатские кокарды.

Дукельский, с наступлением военных действий поселившийся со штабом на «Петропавловске», где раньше было лишь место его временного пребывании, не появлялся в городе. С утра до вечера он вместе с флаг-капитаном Эбергардом сидел за разработкой планов морских операций против японской эскадры. Все эти планы неизменно браковались то Старком, который находил их чересчур смелыми и рискованными, то наместником, считавшим их чересчур осторожными. Один только начальник морского отдела штаба наместника контр-адмирал Витгефт, добродушный, малоподвижный толстяк, всегда соглашался с любыми планами, какие ему представляли на утверждение, искренне огорчаясь каждой новой неудачей Дукельского.

Занятый штабными неполадками, лейтенант совсем забыл о Риве.

Подруги Ривы подсмеивались над ней, называя ее монашкой, и звали с собой в «Звездочку» или «Варьете». Рива зевала, выдумывала предлоги для отказа и оставалась дома.

Однажды она узнала, что в «Звездочке» моряки устраивают большой «проворот»и приглашают ее. Надеясь встретиться там с Дукельским, Рива согласилась.

Уже за квартал от «Звездочки» были слышны бравурная музыка и громкие крики. В большом зале ресторана с тщательно завешенными окнами собралось десятка два молодых моряков, которые, сидя за столом, громко пели скабрезные куплеты. На хозяйском месте восседала пышная золотисто-рыжая блондинка Лола Хьюз, чистокровная немка, выдававшая себя за американку. В Артуре считали ее и Риву первыми «звездами» местного полусвета. Смуглая Рива была представительницей горячей южной красоты, а светловолосая, белотелая Лола олицетворяла красоту севера, более нежную, чем красота юга, но не уступающую ей в огне и страсти. Рива и Лола, несмотря на внешнее соперничество, были дружны между собой и охотно уступали друг другу своих кавалеров.

Появление Ривы в зале было немедленно замечено и вызвало аплодисменты.

— Ура, Ривочка! Да здравствует царица ночи! — кричали со всех сторон мужчины, посылая ей воздушные поцелуи. Рива огляделась. За столом сидели офицеры с разных кораблей, по большей части хорошо знакомые Риве. К своему удивлению, она заметила среди них и несколько человек женатых, до этого не решавшихся показываться в холостой компании молодежи. Очевидно, проводив свои семьи из Артура, они поспешили зачислить себя в холостяки. Дукельского в зале не было. Зато Малеев уже издали махал рукой, обращая ее внимание на себя. Рядом с ним сидел, как всегда, розовощекий Андрюша Акинфиев. При виде Ривы он попытался было сделать серьезную и строгую мину.

— Я сяду рядом с самым строгим и сердитым офицером Тихоокеанской эскадры Андрюшей Акинфиевым, — громко заявила Рива. — Разрешите сесть, господин строгий мичман, — шутила она, прикладывая руку к голове, как бы отдавая честь.

Мичман вспыхнул, но смолчал и, под общий веселый шум и двусмысленные замечания, поспешил поставить рядом с собой стул для Ривы. Малеев чмокнул Ривину руку и, хитро подмигнув, вдруг громко закричал;

— Горько молодым!

Андрюша, весь пунцовый от смущения, хотел что-то возразить Малееву, но со всех сторон так громко заорали: «Горько, горько Андрюше!»— что его слова потонули в общем шуме.

Рива с лукавой улыбкой потянулась к своему соседу; «Поцелуемся?»

Андрюша растерялся, на его красном от смущения лице выразилась детская беспомощность и ужас. Рива притянула к себе его голову и ласково поцеловала в лоб.

Пирушка пошла своим чередом. Все вокруг кричали, пели, спорили, смеялись, о войне забыли. Неожиданно общий шум был прерван зычным голосом из угла зала. Тогда только Рива заметила, что там разместилась небольшая компания сухопутных офицеров, преимущественно артиллеристов. Их стол был тесно уставлен бутылками, а возбужденные лица показывали, что компания была уже сильно «на взводе».

Рива по опыту знала, что такие встречи в ресторанах моряков с сухопутными офицерами обычно кончались скандалами. Насторожившись, она ожидала возникновения очередного конфликта, сопровождаемого обычно битьем посуды и вызовом военной полиции. Все это не сулило и ей ничего хорошего. Она собралась уже потихоньку уйти домой, но Малеев, заметив, удержал ее за РУКУ.

— Куда вы торопитесь? — проговорил он.

— Боюсь попасть в историю…

— Не думаю, это все бакланы — береговые артиллеристы. Мы вместе с ними воюем с японской эскадрой на море, да и публика у них культурнее, чем у стрелков. Не беспокойтесь. Ежели что случится, я вас провожу домой. Ба, да среди артиллеристов мой приятель Борейко. Значит, все будет гладко.

От столика артиллеристов отделилась огромная фигура Борейко, который со стаканом вина в руке двинулся к морякам. Все притихли, с интересом поглядывая на саженный рост и гигантские плечи поручика.

— Господа офицеры доблестной Тихоокеанской эскадры! — прогудел Борейко. — Позвольте мне приветствовать вас от лица гарнизона и артиллерии порт-артурской крепости.

За Борейко двинулись и остальные офицеры. Моряки встали с мест и встретили их с бокалами в руках. Подойдя к Малееву, поручик особенно дружески приветствовал его.

— Душевно рад видеть тебя, Ермий Александрович, в добром здравии и приятном соседстве, — расшаркался он перед Ривой. — Вашу лапку, мадемуазель. Я всегда был уверен; что у моего друга Ермия прекрасный вкус, а теперь с удовольствием убеждаюсь в этом.

Огромный, красный от выпитого вина, он все же понравился Риве. Она приветливо улыбнулась ему, подставляя руку для поцелуя.

Когда наконец все перезнакомились, составили вместе столы и уселись, Борейко опять поднялся и предложил выбрать тамаду сегодняшней дружественной пирушки.

— Борейко! — выкрикнули все, знавшие его фамилию.

— С благодарностью принимаю это почетное звание от своих друзей и предлагаю тост за наших сегодняшних дам, — ответил Борейко.

Все бурно приветствовали Риву и Лолу.

— Разрешите мне как тамаде сказать два слова, — продолжал Борейко.

— Просим, просим! — раздалось со всех сторон.

— Всего несколько дней как началась война. Началась она неожиданно, неудачно для нас, для нашего флота. Многие обвиняют в этом моряков, моряки обвиняют крепость. Это порождает споры, ссоры и вражду. Все это на руку только японцам, ибо только в единении сила. Виноваты же в наших неудачах не мы с вами, здесь присутствующие молодые офицеры армии и флота. Не виноваты и наши штаб-офицеры. Они ничего не знали о надвигающейся войне. Виноваты прежде всего и больше всего генералы и адмиралы. Больше всех виноват наместник, этот принц царской крови с левой стороны, который своевременно не сообщил о разрыве дипломатических отношений с Японией, не принял мер по мобилизации армии и флота на случай внезапного нападения на ПортАртур. Виноват Старк, не разрешивший флоту принять предохранительные меры вроде постановки противоминных сетей на стоящих на внешнем рейде кораблях эскадры, виноват Стессель, у которого крепость до сих пор еще далеко не достроена, виноват и наш генерал Белый, не поверивший своим офицерам, когда ему Страшников сообщил о совершенном на эскадру нападении. Теперь генералы и адмиралы грызутся между собой, сваливая вину друг на друга, строча доносы в Петербург, — Стессель и компания на моряков, а те на сухопутное начальство. Они натравливают армию на флот, солдат на матросов, нас, сухопутных офицеров, на вас — морских, и так далее. Поэтому я и хочу в дружеской беседе с вами за стаканом доброго вина обсудить это обстоятельство. Ни двадцать шестого, ни двадцать седьмого, ни двадцать девятого января не погиб и не был ранен ни один генерал или адмирал. Я лично видел, как Стессель трусливо прятался от японских снарядов в бетонные казематы на Электрическом Утесе. Наместник сидел на Золотой горе тоже в крепком каземате. Ваши адмиралы едва ли проявили больше храбрости. Кто же больше всего пострадал от нашей неподготовленности? Прежде всего и больше всего «серая скотинка»— солдаты и матросы, которые, по мнению всякого начальства, только для того и существуют, чтобы все выносить на своей шкуре. За все ошибки превосходительных дураков платятся матросы и солдаты. Так позвольте мне сегодня поднять первый свой бокал не за царя-батюшку, который в полной безопасности сидит в Питере, не за наших генералов и адмиралов, даже не за нас с вами, а за наших солдат и матросов. Я твердо убежден, что мы, офицеры, будем успешно воевать тогда, и только тогда, когда у нас будет тесное единение с нашими солдатами, когда офицеры и солдаты будут едины в бою. Сила офицеров в их тесном единении с матросами и солдатами. Тот, кто этого не понимает, не может быть хорошим командиром и офицером. Итак, за наших солдат и матросов — ура!

— Ура! — подхватили присутствующие.

Андрюша Акинфиев, растроганный до глубины души, смотрел влюбленными глазами на Борейко.

— Ермий, расскажи мне подробнее, кто он такой, — упрашивал он Малеева.

— Борейко — пьяница, картежник, большой скандалист. Сослан за какие-то художества из России в Артур. В то же время он один из лучших артиллеристов крепости. Живет на Электрическом Утесе. Он всегда в контрах со всяким Начальством. Сажали его на губу, грозили уволить со службы, но это мало помогало. В конце концов его сослали на Утес, благо оттуда не всегда выберешься в город.

Разговор их был прерван новым тостом, с которым выступил от имени стрелков поручик Енджеевский, молоденький, безусый, с сильным и густым басом. Он горячо приветствовал моряков и повторил пожелание тесного единства. Ему тоже дружно аплодировали.

От моряков неожиданно выступил Андрюша. Путаясь от волнения в словах, он долго и не особенно вразумительно говорил о подлых японцах и обожаемом монархе и закончил тостом за царя. Тост его, как носящий официальный характер, приняли стоя, но без особого воодушевления.

— Андрюша, друг сердечный, — обратился к нему Малеев. — Не гоже имя царское трепать в кабаках. Предоставь такие тосты произносить нашим генералам и адмиралам на парадах.

Мичман обиделся и, сильно покраснев, замолчал.

Общая беседа распалась. На разных концах стола завязались громкие споры, и только время от времени Борейко, перекрывая общий шум своим громким голосом, предлагал выпить за здоровье того или другого из присутствующих, после чего все чокались и вновь усаживались на свои места.

— Что ни говорите, «Енисей» погиб геройски, как и «Варяг», а «Боярин» позорно, — громко говорил Малеев своему соседу лейтенанту с «Баяна» Сойманову.

— Ничего геройского не вижу в том, что Степанов посадил свой минный транспорт на свою же мину, — возражал Сойманов. — Что, он не знал, куда направлено течение в Талиенванском заливе в это время года?

— Признаю, что это ошибка Степанова. Но он сам погиб геройской смертью, отказавшись покинуть свой тонущий корабль. Так, по-моему, должен поступить каждый уважающий себя командир, — возражал Малеев.

— И опять, по-моему, здесь больше глупости, чем геройства. Степанов один из лучших наших моряков, академик, каких у нас раз-два и обчелся, и вдруг ради старого предрассудка добровольно гибнет со своим кораблем, вместо того чтобы дальше воевать с японцами. Он был нам нужен в Артуре, а сейчас он пользу принесет разве только рыбам. Нет, нам надо решительно бороться с этими традициями седой старины, — горячился Сойманов.

— Что же ты тогда скажешь о гибели «Боярина»? — переходя на ты, спросил Малеев.

— Скажу, что Сарычев подлый трус. Бросил крейсер при незначительной пробоине. Ведь «Боярин» еще трое суток держался на воде после того, как команда покинула его. Погода была на редкость тихая, японцев не было, его можно было спасти. Сарычев пойдет под суд, туда ему и дорога.

— Сарычева, к сожалению, не отдают под суд, а всего лишь отставили от командования…

— …потонувшим крейсером, — усмехнулся Сойманов. — Жаль, что среди нас нет ни одного человека с «Боярина», а то я поговорил бы с ним по душам.

— Навряд ли ты скоро и в Артуре найдешь кого-либо с «Боярина». Сарычев уезжает в Кронштадт, остальные тоже переводятся — кто в Балтику, кто в Черное море, кто во Владивосток…

— …за отменную храбрость, проявленную при потоплении собственного крейсера, — не унимался Сойманов. — Не наградили их за это еще орденами?

— К их несчастью, ни одного японца даже поблизости не было, — улыбнулся Малеев.

— Старка все же убирают, хотя наместник и взял его под свою защиту.

— Трудновато его защищать. Прошло два дня войны, а мы потеряли: потопленными — четыре корабля, подорванными — три и поврежденными артиллерией — четыре, а всего — одиннадцать боевых единиц. А кто же на место Старка?

— Макаров из Кронштадта. Говорят, большой умница, ученый человек, весьма энергичен. Быть может, с ним наша эскадра оживет.

— Поживем — увидим. Макаров прежде всего известный боевой командир, и я уверен, что он будет настоящим командующим флотом, — горячо проговорил Малеев.

— Кто будет рад приезду Макарова, так это наш Юрасовский, — вмешался в разговор Акинфиев. — Они старые знакомые, авось и ему теперь по службе повезет.

— Да, больше двадцати лет проплавать, чтобы получить в командование миноносец! Его сверстники давно крейсерами командуют.

— Почему же затирают Юрасовского? — спросил Сойманов.

— Дело тут старое. В молодости вздумалось ему поиграть в политику. Ну вот, до сих пор забыть ему этого не могут. Чуть ли не за революционера считают, — пояснил Малеев.

— Разве он такой? — удивился Андрюша.

— Конечно, нет. Просто человек справедливый, матросов не бьет, не обкрадывает, начальству спуску Не дает. Его и затирают, чтобы глаза начальству не мозолил.

— Нет, наш Вирен черен, как ворон, — вставил Сойманов.

— Не люблю я Вирена, — проговорил Малеев, — и на «Баяне» служить бы не хотел. Слов нет — один из лучших кораблей в эскадре. Там порядок и четкость в работе, но матросы забиты, офицеры задерганы.

— Вирен никогда не дерется и, если матрос виновен, отдает под суд, офицерам тоже промахов не спускает, — заступился Сойманов за своего командира.

— За пустяки у него матросы под суд идут. Поэтому и не любят они Вирена, а боятся, да и в кают-компании его не особенно одобряют.

— Что же, по-твоему, лучше на «Новике»у Эссена?

— Всякий любящий свое дело моряк почитает за честь служить на «Новике»; там настоящая морская школа для офицеров и матросов. Хотя на берегу больше всего всегда буянят матросы с «Новика», да и господа офицеры на берегу тихим нравом не отличаются.

— Команда — сброд со всей эскадры. Надо только удивляться, как Эссен умеет их держать в руках.

— Зато в бою нет командира более смелого и лихого, чем Эссен. Всегда во всех боях он был первым, на разведках тоже.

Их разговор прервал Борейко.

— Друзья! Не спеть ли нам что-нибудь русское, задушевное? — предложил он.

— Споем, затягивай, Ермий, — подхватило несколько человек.

— Да, но что? Для начала споем поминальную, в память погибших моряков и сухопутных.

Малеев звучным баритоном запел:

Ныне, в день поминовения

Павших в поле боевом,

Мы все в одно моление

Души русские сольем.

Торжественный, печальный мотив заставил всех сделаться серьезнее и мысленно вернуться к происходящей войне. Когда пение кончилось, все несколько мгновений сидели тихо.

— Эй, чого, хлопщ, славт молодш, смутш — не весела — проговорил Борейко. — Дайте-ка я вас разутешу. — И он запел «Есть на Волге утес». Сильный и в то же время мягкий бас наполнил всю комнату; казалось, что песня несется откуда-то сверху.

Борейко распелся и исполнил еще несколько песен.

— Теперь станцуем, — скомандовал он. — Кто за рояль?

Андрюша поспешил к стоящему на эстраде инструменту.

— Русскую!

Андрюша заиграл.

— Скорее, это не похоронный марш, — крикнул Борейко и, когда темп ускорился, вдруг, свистнув, пустился в пляс. Плясал он, как и пел, страстно: бешеная чечетка сменялась вихрем присядки, то пол ходил ходуном под каблуками, то танцор, как мячик, подскакивал едва ли не до потолка и затем неслышно плыл по полу.

— Эх, ну и танцует, черт! — восхищались моряки.

За русской последовал гопак, и вскоре все в зале танцевали.

После пляски всем захотелось есть, опять сдвинули столы, и вино полилось рекой.

Поезд пришел в Артур рано утром. Начинался пасмурный, серый, холодный день. На перрон высыпали пассажиры, сопровождаемые носильщиками-китайцами с чемоданами и свертками.

В числе приехавших находился высокий артиллерийский прапорщик в огромной маньчжурской папахе. Судя по его новенькой серой шинели, блестящим пуговицам и погонам, он только недавно надел офицерскую форму, которая, видимо, еще стесняла его: он то и дело цеплялся шпорами и при этом сердито чертыхался. Его молодое розовое лицо краснело еще больше, а серые глаза под густыми бровями вспыхивали от раздражения.

Пропусти» мимо себя пассажиров, офицер подхватил на руки походную кровать-чемодан — последнее достижение тогдашней военно-походной техники, и вышел на привокзальную площадь. Ни извозчиков, ни рикш поблизости не оказалось. Приходилось идти в город пешком в сопровождении китайца-кули, несшего вещи.

Поражали пустота и тишина улиц. Прохожих почти не было, только по мостовой шагали военные патрули. Наглухо заколоченные магазины, выбитые окна, разрушенные заборы и бродячие собаки на пустынных дворах говорили о войне, разрухе и бегстве жителей из города. С начала войны прошло не больше недели, а живой, многолюдный портовый город оказался совершенно вымершим.

Уже пройдя довольно далеко по набережной, прапорщик вспомнил, что даже не знает, куда ему идти. Было еще слишком рано для явки на службу, а гостиниц в Артуре, по его сведениям, не было. В это время на улице, торжественно восседая в маленькой колясочке, влекомой китайцем-рикшей, появился артиллерийский офицер. Прапорщик рискнул остановить его.

— Разрешите, господин поручик, узнать, где находится Управление Квантунской крепостной артиллерии?

Поручик, видимо дремавший, встрепенулся и оглядел спрашивающего.

— Вы назначены к нам в артиллерию? — вопросом же ответил он.

— Да, в крепостную артиллерию.

— Значит, к нам. Будем знакомы — Борейко. Я вас сейчас туда подвезу. Кладите в ноги вещи и садитесь рядом со мной.

— Звонарев, — представился прапорщик. — Но я, право, не привык ездить на людях, тем более вдвоем, да еще с вещами, — смутился он. — Им будет тяжело везти нас.

— Пустяки, они и не такие грузы таскают, — возразил Борейко.

Носильщик Звонарева, положив вещи в колясочку, тоже впрягся, и оба китайца бегом понеслись по ухабистой мостовой.

— Откуда вы к нам попали? — спросил Борейко.

— Из Читы, по мобилизации, — ответил прапорщик, внимательно оглядев монументальную фигуру поручика.

— И не успели там еще осмотреться, как попали к нам в Артур. Здесь, надо думать, вы пробудете несколько подольше. Война только что началась и скоро не кончится.

— Скажите, пожалуйста, почему порт-артурская артиллерия называется Квантунской? — осведомился Звонарев.

— Артур расположен на южной оконечности Квантунского полуострова. Поскольку, помимо Артура, предполагается создать еще береговые батареи в городе Дальнем на Цзинджоуском перешейке и в других местах, — артиллерийское Управление и именуется не ПортАртурским, а Квантунским, — пояснил Борейко.

— Уныло у вас в Артуре?

— Да, красотой Артур не блещет…

Пока они разговаривали, китайцы пробежали всю набережную и небольшой, расположенный террасами, бульварчик со скудной растительностью, называвшийся в Артуре попросту «Этажеркой», и поравнялись с доком, в котором стоял большой военный корабль с пробоиной у самой ватерлинии. Сквозь нее было видно, как внутри судна вяло копошились два-три рабочих-китайца. На палубе в беспорядке были свалены какие-то вещи, искривленные лестницы, тряпки и мусор. Ни матросов, ни офицеров на корабле не было видно.

На корме корабля Звонарев разглядел выведенное золотом славянскими буквами название — Паллада «. Дальше от берега виднелся массивный броненосец с двенадцатидюймовыми башнями на носу и на корме. Прапорщик по знакомым фотографиям узнал» Цесаревича «. Там и вовсе не было заметно людей.

— Тут, я вижу, с работой не торопятся, — поделился своим впечатлением Звонарев.

— Еще не раскачались морячки. Больше выпивают за упокой душ потонувших, а до своих кораблей у них руки не доходят. Экипаж свезли на берег, корабли сдали в порт, а сами засели в кабаре и ресторанах. Да что моряки! Мы шесть лет владеем Артуром и тем не менее на сухом пути пока не удосужились выстроить ни одного укрепления. Темпы здесь свои — артурские. Авось война нас раскачает, — ответил Борейко.

— Но ведь это черт знает что, — возмутился Звонарев. — Это прямая измена, такими темпами вести работу во время войны!

— Нет, это проявление обычного у нас разгильдяйства, а не измена. Просто люди не привыкли спешить в работе.

Миновав доки, рикши побежали вдоль склона Золотой горы Тут у дороги находилось десятка два кирпичных зданий казарменного типа, окруженных жалким подобием палисадников.

— Это и есть артиллерийский городок, — пояснил Борейко. — Здесь склады, мастерские и Управление. Здесь же живет и наш командир, генерал Белый. Вы должны будете явиться к нему. Сперва доложите адъютанту, а он уже проводит вас к генералу, — поучал Звонарева Борейко.

Китайцы остановились около одного из зданий, над дверями которого значилось:» Управление Квантунской крепостной артиллерии «.

Звонарев вылез из хрупкой колясочки и поблагодарил Борейко за любезность.

Вышедшие из Управления писарь помог Звонареву внести вещи в здание и, введя его в один из кабинетов, попросил подождать здесь прихода адъютанта, поручика Юницкого.

Звонарев от нечего делать стал рассматривать висевшие на стене схемы и карты с расположением артурских батарей. Он увидел уже знакомые по газетам названия: Ляотешань, Белый Волк, Тигровый полуостров. Золотая гора и знаменитый Электрический Утес, батарея которого, по словам официальных сообщений, перетопила уже чуть ли не половину японских судов, неизменно воскресавших, однако, в последующих сообщениях.

— Пожалуйте ваши бумаги, ваше благородие, я их тотчас доложу адъютанту, как они придут, — прервал размышления Звонарева вошедший писарь.

В соседней комнате послышались шаги, и в кабинет вошел хлыщеватый поручик с адъютантскими аксельбантами.

— Позвольте познакомиться — прапорщик Звонарев. Я назначен к вам в артиллерию.

Юницкий удивленно поднял вверх брови и сухо проговорил:

— Потрудитесь, господин прапорщик, рапортовать по уставу: каблуки вместе, руки по швам, голову выше.

— Это еще что за издевательство такое, — возмутился Звонарев, — что я вам, мальчишка какой-нибудь? Вы, поручик, еще слишком молоды, чтобы мне, инженеру, делать замечания!

Юницкий опешил.

— Это черт знает что такое! Я сейчас же доложу обо всем его превосходительству. — И адъютант выбежал из комнаты.

Через четверть часа он пригласил Звонарева к генералу.

Сверх ожидания, Белый встретил Звонарева просто и приветливо. Когда Звонарев пытался отрапортовать ему, он пожатием руки прервал его и усадил против себя в кресло, разглаживая свои длинные, с проседью, казацкие усы.

— Вы ведь полевой артиллерист? — начал разговор генерал.

— Воинскую повинность отбывал в Третьей гвардейской и гренадерской бригаде в Варшаве. Назначен к вам в вылазочную батарею, — доложил Звонарев.

— У нас ее еще нет, мы только собираемся заняться ее формированием, и неизвестно, будет ли она вообще сформирована, — проговорил генерал.

В это время в кабинет вошел Тахателов, как всегда отдуваясь и усердно вытирая пот со лба.

— Ух, жарко! Здравия желаю вашему превосходительству, — приветствовал он генерала.

— Очень кстати вы подошли, дорогой, — ласково обратился к нему Белый. — Надо решить, куда нам деть нашего нового офицера. Он полевик, по образованию инженер-механик, по мобилизации попал к нам.

— Нам инженеров не надо. Нам артиллеристов надо. Вы береговые пушки знаете?

— Представления о них не имею.

— Вай, вай! Вы же инженер-механик? А пушка тоже машина. Вы сразу поймете ее действие. Нам, ваше превосходительство, на Электрический Утес техника послать надо. Там надо прожектор наладить, двигатель Рутьера исправить, там же лафеты надо переделать для стрельбы под большими углами возвышения. Один Гобято не справится, надо ему помощника дать, — говорил Тахателов. — Поезжайте на Утес. Самая боевая у нас батарея, день и ночь стреляет. — И полковник дружески похлопал Звонарева по плечу.

— Решено. Я назначаю вас на Утес. Сегодня же туда и отправляйтесь. Кстати, будете подальше от моего адъютанта, а то вы сразу же, кажется, не сошлись с ним характерами, — улыбнулся Белый. — А теперь, господа, прошу ко мне завтракать, — любезно пригласил он офицеров.

Квартира Белого помещалась рядом с Управлением артиллерии, в красивом двухэтажном кирпичном доме, расположенном на набережной, почти у самого прохода на внешний рейд.

Жена и две дочери Белого тепло встретили Звонарева, забросав его вопросами о Чите, о дороге, о семье.

За столом прапорщика посадили рядом с младшей дечерью Белого, бойкой Варей; Юницкий, который был своим человеком в доме, сел с другой дочерью Белого — Катей; Тахателов занял место рядом с хозяйкой.

— Вот и у Вари кавалер завелся, — подтрунивал над девушкой Тахателов. — Раньше она моя невеста была, а теперь изменила.

— И ничего подобного, — живо воскликнула Варя. — Вы первый мне изменили, а я только в долгу у вас не осталась.

После завтрака Звонареву подали экипаж.

— Только на Утесе страшно, — предупредила его Варя. — Японцы больше всего туда стреляют. Когда будут падать снаряды, вы хорошенько прячьтесь.

— Почему же вы сами не прячетесь от войны и не уезжаете из Артура? Разве вам здесь не страшно?

— Мы, казачки, не должны бояться войны. Моя бабушка всю севастопольскую кампанию провела с дедом. Там и пала мой родился. Мама вместе с папой переходила Балканы, теперь я посижу в Артуре. Авось наш курень японцы не разобьют, — ответила девушка.

Когда Звонарев садился в экипаж, к нему подошел Гобято, который ехал на Золотую гору.

— Вы и есть тот прапорщик, который назначен ко мне в помощь? — спросил он.

— Если вы капитан Гобято…

— Вот и отлично, поговорим по дороге о делах. На Утесе дела много. Командир Жуковский — неплохой человек, прекрасный артиллерист, но мямля. Зато у него там есть некто поручик Борейко, который никого и ничего не признает и всеми вертит как хочет. Сумеете с ним сработаться — хорошо, не сумеете — придется вам оттуда бежать. Есть там одно золотце гвардейское — штабскапитан Чиж. Этот похлеще Борейко будет, но в другом духе — ходячий устав, формалист и вообще пренеприятный тип. Они с Борейко до известной степени уравновешивают друг друга. Вам надо там быть и политиком и инженером, — поучал прапорщика Гобято. — Полюбуйтесь-ка нашим Артуром, — указал капитан на развернувшуюся перед ними панораму.

Звонарев с интересом разглядывал Артур. Справа виден был Старый город, казавшийся издали беспорядочным скоплением европейских домов и китайских фанз. За внутренним рейдом, на котором стояла эскадра, выступал Новый, чисто европейский город, с широкими, правильно распланированными улицами. Левее — громады Ляотешаня и Тигровки, прямо, внизу — длинный, узкий Тигровый Хвост, с несколькими домиками, небольшими доками и заводом Ноюкса на нем и невысокой батареей девятидюймовых пушек. Около него, в проходе, приткнувшись кормой к берегу, стоял сильно осевший на нос броненосец.

—» Ретвизан «, — пояснил Гобято, — с двадцать шестого января здесь стоит. Никак моряки не могут его ввести в порт.

Полюбовавшись на широкую панораму Артура с высоты батареи Золотой горы, на стоящую в бухте эскадру, меланхолично и мирно коптившую небо, Звонарев простился с Гобято и двинулся дальше.

— Завтра я вам на месте подробно объясню, в чем будет состоять ваша работа, а пока всего лучшего. Привет Борейко. Он хотя и сумасброд, но парень неплохой.

— Кажется, он меня со станции подвез.

— Пьяный или выпивший?

— Немного попахивало водкой.

— Раз с утра пьян, — значит, он и не кто другой, — улыбнулся Гобято, прощаясь с Звонаревым.

Миновав Золотую гору, экипаж быстро покатил вниз к Утесу. Звонарев еще издали увидел выдающийся в море мыс с расположенной на нем батареей.

Через четверть часа экипаж остановился около квартиры Жуковского.

Жуковский и Борейко приветливо встретили новоприбывшего и тотчас же усадили за обед.

— Водку пьете? — спросил Борейко.

— Воздерживаюсь. Да, кроме того, я уже позавтракал у генерала.

— Напрасно, без водки в Артуре не проживешь. Ради вашего приезда можно будет сегодня пропустить лишнюю чарку. — И Борейко один за другим выпил два стакана водки, густо крякнув.

— Не довольно ли будет, Борис Дмитриевич? — обратился к нему Жуковский.

— За ваше здоровье, простите, не знаю вашего имени и отчества, — сказал Борейко.

— Сергей Владимирович, — ответил Звонарев, протягивая свой бокал. — За совместную службу!

— Правильно! Вы мне сегодня сразу приглянулись на набережной, молодой человек, а у меня на людей глаз верный, — проговорил поручик.

— Я думаю, что я едва ли намного моложе вас, Борис Дмитриевич, — улыбнулся Звонарев. — Я успел уже Окончить институт и сделаться инженером.

— Так вы инженер? Особенно приятно иметь своим сослуживцем образованного и культурного человека, — обрадовался Жуковский.

— А я-то думал, что вы, как некая у нас особа, попали к нам из гвардии, — пробасил Борейко. — Очень рад, что ошибся. Сколько же вам лет?

— Двадцать три года.

— Значит, я старше вас на целых четыре года, — вздохнул поручик.

После обеда Борейко повел Звонарева на батарею С большим любопытством осматривал прапорщик знаменитый Электрический Утес, слава о котором уже широко разнеслась. Все здесь было просто и буднично, и ничто не говорило о героической борьбе, прославившей батарею. Звонарев ожидал увидеть лихих героев, выпяченные груди, залихватски заломленные фуражки и услышать речи, преисполненные пафоса Вместо этого он увидел солдат в потрепанных шинелишках, занятых различными хозяйственными делами Честь они отдавали вяло, без всякого геройского шика и далеко не производили впечатления чудо-богатырей, какими их изображали в официальных сообщениях.

— Смотри же, ребята, особенно фейерверкера, помогайте прапорщику. Он у нас» серый «, пороху не нюхал и мало в артиллерии понимает, — своеобразно рекомендовал Борейко Звонарева солдатам.

Прапорщик был сконфужен такой характеристикой, но, заметив это, Борейко добродушно пояснил:

— Нет хуже, когда говоришь, что все знаешь и умеешь, а сам ничего не знаешь и не умеешь. Надо заслужить доверие солдат Они у нас в бою работают как черти, потому что верят в своего командира. Когда же они не верят своему офицеру, как некой кривоногой гвардии, тогда дело не клеится. Вот это самое» золотце» идет, — буркнул Борейко, указывая глазами на подходившего Чижа.

— Александр Александрович, знакомьтесь. Это наш новый прапор, — представил он Звонарева Чижу.

Прапорщик назвал свою фамилию.

Бледное, истасканное лицо Чижа с тусклыми серыми глазами и торчащими вверх холеными усами сразу вспыхнуло. Приложив руку к козырьку, он резко, крикливым голосом проговорил:

— Господин прапорщик, когда вы представляетесь старшему вас в чине, то потрудитесь это делать согласно уставу и быть по форме одетым. Своим видом вы должны показывать пример солдатам. — И, не подавая руки Звонареву. Чиж пошел дальше.

— Что он у вас, часом, не из психиатрички сбежал? — спросил прапорщик у Борейко.

— Хуже, переведен сюда из гвардии за шулерство. Индейский петух, пока тихо, а стоит показаться японцам — мигом превращается в мокрую курицу. Вы это близко к сердцу не принимайте, я сам поговорю с командиром.

Ознакомившись с батареей, Звонарев вернулся к Жуковскому, который любезно предоставил ему одну из комнат своей опустевшей после отъезда жены квартиры.

— Прошу у вас извинения за грубость Чижа, — встретил его капитан. — Завтра я сам переговорю с ним об этом, а теперь рекомендую лечь спать. Пока светло, у нас обычно спокойно, зато по ночам все время воюем с японцами. Когда ознакомитесь с нашей жизнью, включим вас в дежурство по батарее. Сегодня же я вам желаю хорошенько отдохнуть с дороги.

Глава четвертая

Прошло дней десять со дня приезда Звонарева в Артур. Он постепенно привык к жизни на Электрическом Утесе. Утром часов в восемь, если ночь проходила спокойно, прапорщик вместе с Жуковским отправлялся в обход на батарею. Жуковский, как хороший хозяин, сам ежедневно заглядывал во все углы и был в курсе всей жизни роты.

В роте ежедневно производилось учение при орудиях, которое вел Борейко. С присущей ему энергией и увлечением он учил солдат простейшим приемам зарядки и паводки орудий, внося собственные новшества.

— Николай Васильевич, — еще издали кричал он Жуковскому, — даю залп через две минуты десять секунд вместо пяти минут по уставу, но можно и еще ускорить. Родионов с первым взводом умудряется давать залп через одну минуту пять секунд. Думаю, что сумею добиться и одной минуты тридцати секунд для всей батареи. Скорострельная батарея будет у нас, Николай Васильевич, с моряками сможем потягаться, хотя у них все электричеством движется, а у нас вручную.

Борейко сиял от радости, солдаты стояли красные и потные от беготни, тоже радостно возбужденные.

— Умеете вы, Борис Дмитриевич, увлекаться сами и увлекать людей, — похвалил Жуковский.

— Дело артиллерийское люблю. Не поверите — ночью проснусь, и то думаю, а нельзя ли что еще усовершенствовать на батарее. Да и солдаты помогают: недавно придумали раздельную наводку производить. Наводчик только в цель наводит, а угол возвышения придается пушке по квадранту на цапфе. Тут рядом и подъемные дуги и тормоза — очень удобно получается, только вот наводчику иногда цель закрывают. Думаю стрелу железную к цапфе привинтить, а в конце стрелы полку для квадранта устроить. Тогда стрела с орудием будет вращаться, и по ней можно придавать пушке нужный угол возвышения. И люди за бруствером будут внизу укрыты. Так миром да собором и мозгуем.

Солдаты с увлечением обсуждали различные предложения по усовершенствованию способов наводки орудий. Борейко всех внимательно выслушивал.

— Золотой человек, да сильно пьет. А как напьется, забуянит, сладу с ним никакого нет, — задумчиво говорил Жуковский о Борейко.

С батареи шли вниз в помещение для электродвигателя. Там хозяйничал старший мастеровой Лебедкин, до службы работавший на одном из уральских заводов смазчиком на силовой станции. В Артуре он кончил курсы подготовки электромехаников для прожекторных команд и попал на Утес. Под его командой было двое молодых солдат, до службы бывших механиками на паровых молотилках у помещиков. Они глаз не сводили со своего начальника, то хвалившего их, то награждавшего при ошибках тумаками.

Жуковский сразу же по приезде Звонарева назначил его заведовать прожекторной командой. Лебедкин встретил новое начальство недружелюбно и начал с того, что разладил машину «для проверки» Звонарева,

Прапорщику пришлось повозиться с регулировкой золотников и стуком в подшипниках, пока он не заметил, что все неполадки, устраненные накануне, опять возникают на следующий день. Произошел короткий, но выразительный разговор с Лебедкиным, и авторитет Звонарева был признан на прожекторной станции.

Из силовой Жуковский шел в кухню и неизменно тащил за собой Звонарева. Тут обычно с утра орудовал фельдфебель Назаренко, который следил и за качеством пищи и за правильностью раскладки хлеба, мяса, круп, лаврового листа. Официально артельным хозяйством роты ведал Чиж, но он считал ниже своего достоинства заниматься этим и целиком все передал Назаренко. Звонарев с удивлением узнал, что кислая капуста в Артур доставляется из Владивостока и ее очень бережно расходуют, что гречневая каша, как лакомство, дается солдатам только в праздники, а в прочие дни солдаты получают рисовую кашу, которую весьма не одобряют. Рыбу давали только в великий пост.

— Но ведь море-то под носом? Отчего бы не организовать рыбную ловлю и вволю кормить солдат свежей рыбой, а не интендантской полупротухшей солониной? — удивился Звонарев.

— Нет у нас ни лодок, ни сетей. Да кто их знает, какая здесь рыба ловится. Покупаем иногда у китайцев, а сами рыболовством не занимались, — уклончиво ответил Жуковский.

— Вернее, желания не было. Если бы Борейко взялся за это дело, то, верно, пошло бы, — возразил Звонарев.

— Уж ежели поручик возьмется, то, верно, что-нибудь да будет, — беда или дело — неизвестно, а только просто не обойдется, — вставил Назаренко.

Жуковский, Борейко и Звонарев завтракали вместе. Чиж — отдельно, у себя. С первого же дня отношения Звонарева с Чижом приняли чисто официальный характер. Жуковский сперва пытался сгладить эту натянутость, но затем бросил, предоставив времени наладить это щекотливое дело.

На батарее трубач заиграл тревогу. Одеваясь на ходу, прапорщик побежал к орудиям. Дежурный взвод под командой Чижа уже готовил свои орудия к стрельбе.

С моря знакомо рявкнули пушки «Ретвизана», слева, шипя и урча, пронеслись первые японские снаряды и пролетели куда-то в тыл, в город. Чиж, мелькнувший было около дальномерной будки, спешно юркнул в каземат, как только подошел Жуковский; Борейко с секундомером в руках ругал кого-то за медленность наводки орудия.

Все это было уже знакомо Звонареву, и он занял свое обычное место между крайними левыми орудиями. Тут же, невдалеке, с карандашом и записной книжкой в руках расположился Родионов, на ходу записывая прицел и целик.

Неожиданно один из японских снарядов, видимо на рикошете, разорвался с оглушительным грохотом над батареей, осыпав все вокруг тысячами осколков. Где-то звякнуло разбитое стекло, затявкал внизу у кухни Шарик, испуганно закудахтали разгуливавшие по двору куры.

Шурка, простоволосая и неодетая, выскочила на двор и стала спешно снимать сушившееся белье.

— Тю его, хай ему грец! — выругался Родионов, оглядываясь на падающие осколки.

На батарее остро запахло неприятным запахом мелинита.

— Никак, адмирал Того дух пущает, — сострил кто-то из солдат.

Новая очередь японских снарядов заставила солдат укрыться в нишах и погребах.

Стрельба продолжалась недолго: не успела батарея дать пять или шесть залпов, как японцы ушли в море.

Жуковский не торопясь спустился с бруствера, обмениваясь впечатлениями с Борейко.

— Все же чаще чем через три минуты сегодня залпов батарея не давала. Второй взвод Лепехина, черт бы его побрал, возился очень. Завтра с утра я их поманежу, они у меня зашевелятся, — волновался поручик.

— И три минуты на залп не плохо, — утешал его Жуковский.

Чиж, выйдя из каземата, смотрел в бинокль на уходящих японцев.

— Удивительный вы человек, Александр Александрович, — ехидно обратился к нему Борейко. — Хоть бы раз полюбопытствовали посмотреть на Того, когда он близко около нас.

— Я не принадлежу к числу любопытных, — отшучивался Чиж.

— Что вы, собственно, в каземате во время боя делаете? — вдруг в упор спросил Жуковский.

— Снаряды считаю, — не моргнув глазом, ответил Чиж. — Кроме того, от грохота стрельбы у меня так разбаливается голова, что я ничего не соображаю целый день потом.

— Вы бы ватой уши затыкали, а то, знаете, все же неловко получается — офицер и вдруг из каземата не вылазит, — журил Чижа Жуковский. — Смотрите, прапорщик — и тот по батарее ходит, а не прячется.

— Прапорщик мне не указ, — буркнул Чиж.

— Нет, я вас прошу во время боя в каземате не сидеть, а находиться на взводе, как полагается, — уже строже закончил Жуковский.

— Слушаюсь, господин капитан, — официально вытянулся Чиж.

Солдаты весело гурьбой побежали вниз к казармам, награждая друг друга шутливыми пинками и тумаками. Заяц с разгона вскочил на спину одного из наводчиков и, гарцуя на нем, орал в подражание Борейко:

— Батарея, слухай мою команду! Наводить прямо в… японского адмирала Тогова!

— Вот сукин сын! — добродушно смеялся Борейко.

— Есть сообщение, что с темнотой наши миноносцы выйдут в море на поиски. Не обстреляйте их, Сергей Владимирович, ночью, — предупредил Жуковский. — Вам ведь сегодня дежурить.

С наступлением темноты Звонарев, потеплее одевшись, захватив бинокль, с керосиновым фонарем в руках отправился на батарею.

Дежурный взвод размещался в каземате на батарее. Сводчатый до самого пола бетонный каземат вмещал около сорока человек. Вдоль стен были сделаны нары в два яруса, одетые солдаты вповалку лежали на них, перебрасываясь редкими фразами. В проходе, посредине, под висящей с потолка лампой, стояли стол и несколько табуреток. За столом солдаты играли в шашки.

Приход Звонарева заставил всех вскочить. Родионов подошел к прапорщику и доложил, что первый взвод в составе сорока двух человек, при трех фейерверкерах, выделен для ночного дежурства на батарее.

Чтобы не стеснять своим присутствием солдат, Звонарев поспешил выйти из каземата с Родионовым. Они прошли к орудиям, проверили их готовность к стрельбе, наличие снарядов около них, подошли к прожектору, установленному саженях в пятидесяти от батареи на бетонированной площадке. С моря шел туман. В темноте, внизу, глухо шумел прибой. Весь берег тонул во мраке, и только у прохода одиноко маячил прожекторный луч, пытаясь пробиться через мглу. Вернувшись на батарею, Звонарев ушел в небольшой, похожий на нишу, казематик для дежурного по батарее офицера. Там помещались походная кровать, крохотный столик и табуретка. Помещение скудно освещалось керосиновой коптилкой. Тут же стоял полевой телефон для связи с квартирой Жуковского и канцелярией роты в казарме.

В солдатском каземате около стола собралось несколько человек — Родионов, Лебедкин, Заяц, Белоногов, шепотом ведших беседу. Как водится, ругали начальство и свою солдатскую жизнь.

— Только и думают, как бы изувечить или погубить солдат, сволочи!

— Подожди, кончится война, разборка всему будет. Спросят тут и с них, как они воевали и что делали.

— Пока спросят, нас в живых не будет.

— Нас не будет, другие останутся. Пока мужик будет, будет и солдат. Те и спросят с чижей.

— Малая в том утеха. Надо мной Чиж измывался, а кто с него спросит, мне неизвестно.

— Почем знать, может, и ты, Заяц, сам с Чижа спросишь. Поживем — увидим.

В это время в каземат вбежал сигнальщик.

— К орудиям, японец у берега плывет! — громко закричал он.

— Выходи к орудиям, номерки! — рявкнул за ним Родионов.

Все ринулись к выходу. Около пятидесятимиллиметровых пушек уже маячили в темноте фигуры Борейко и Звонарева.

— Копаетесь, черти полосатые! — кричал Борейко.

С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трехтрубного миноносца.

— Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!

— Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! — скомандовал Борейко.

В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нем засигналили огнями.

— Что за черт, не наш ли? — опешил Борейко.

— А что обозначают эти сигналы? — спросил Звонарев.

— Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.

— Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.

— Почему же идет со стороны Дальнего?

— Возвращается с моря.

— Рано еще — начало первого, и потом один… — недоумевал Борейко.

Пока разбирали — чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану»и выпустить в него две мины. С Утеса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.

— Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! — не своим голосом кричал Борейко.

С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.

Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.

— Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Все наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, — распорядился Борейко.

— Тогда их в темноте японцы тоже заметят, — возразил Звонарев.

— Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадежен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всем этом по команде подам рапорт Белому, — решил Борейко, уходя с батареи.

Солдаты вернулись в каземат, Звонарев к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.

Звонарев, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утесом открыли огонь и другие батареи.

Концевой миноносец оказался подбитым»и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к поврежденному миноносцу и взяли его на буксир.

— Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! — с ужасом проговорил Родионов. — Японца прозевали, а своего едва не утопили.

Звонарев чуть не лишился чувств от сознания совершенной им ошибки.

Из порта навстречу поврежденному кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.

— Поди есть там и раненые и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, — резонерствовал наводчик Кошелев.

Звонарев был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.

— Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, — убеждал его Родионов. — Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днем на море не поймешь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.

Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.

— Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, — мрачно бурчал Белоногов.

Как ни старался Звонарев уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошел с докладом к Жуковскому.

— Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, — спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. — На войне без ошибок не обойдешься. Надо только их учесть на будущее время. Днем, верно, все узнаем от Управления артиллерии.

— Разрешите мне самому туда съездить с рапортом о происшедшем.

— Пожалуйста, но, по-моему, ничего особенного не произошло. Вы не виноваты, просто несчастная случайность, которая может произойти с каждым.

Звонарев на ротной лошади вместе с артельщиком поехал в Управление артиллерии. Стояла неприятная, пронизывающая сырость, напоминавшая Звонареву Петербург. Он «ежился в своей шинели, чувствуя озноб и от холода и от все еще не прошедшего волнения.

Один Борейко, которого он мельком видел утром, неожиданно понял его.

— Хоть вы не виноваты юридически, но все же я вас понимаю и сочувствую вам. Я, верно, с горя бы напился и набезобразничал, но вам этого делать не рекомендую.

В Управлении Звонарев прежде всего увидел писаря Севастьянова, знакомого по первому дню приезда. Он радостно, как со старым приятелем, поздоровался с ним за руку, забывая, что по уставу этого делать нельзя.

Писарь украдкой оглянулся — не видел ли кто рукопожатия, — и затем сразу же сообщил:

— Не извольте беспокоиться, на» Страшном» только двое легко ранены, остальные целы, попортило малость машину, но через два-три дня все будет исправно Генерал во всем винит моряков и уже поджидает вас, чтобы подробности узнать.

Звонарев горячо поблагодарил писаря и Прошел к Белому. Юницкий встретил его холодно-вежливо и иронически поздравил с успехом в борьбе с «русским флотом».

Звонарев едва не наговорил ему дерзостей, но появление Тахателова заставило его замолчать.

— Нехорошо, дюша мой, но бывает и хуже, — перебил полковник доклад Звонарева. — Пойдем к генералу, он уже ожидает вас.

Белый, как всегда молчаливый и сдержанный, выслушал все спокойно и заявил, что считает Звонарева совершенно правым.

— Плохо, что японца прозевали. Говорят, он сигнал поднял «Предлагаю сдаться в плен», а вы и замолчали, будто поняли и решили сдаваться.

За неизбежным завтраком у генерала Звонарев опять увидел Варю. Девушка была в курсе всего и сообщила ему то, что он уже знал от писаря.

— Севастьянов мне все рассказал, так как я думала поехать к вам на Электрический. Надо там перевязочный пункт Красного Креста организовать. Хочу привлечь жену и дочь вашего фельдфебеля — они ведь одни у вас из женщин остались. Пройдут месячные курсы и смогут работать на пункте.

— Шурка, может, и пойдет учиться, хотя она, кажется, не особенно грамотная, но мать ее в сестры не подойдет — разве в санитарки.

— Пусть хоть так работает — и это будет нужно, если война разгорится. Дочку же обязательно вытяну сюда. Тут со всех батарей соберутся женщины, и мы вместе будем учиться.

— А мужья-то как? — удивился Звонарев.

— Останутся с денщиками. По воскресеньям будем отпускать их домой, как из института, — весело смеялась Варя.

Звонарев взял на себя переговоры с Шурой Назаренко. Возвращался он на Электрический Утес вместе с гарнизонным священником, который должен был проводить говение солдат.

Попик, еще не старый, маленький и волосатый, с елейным личиком, взобрался на линейку, поднял воротник объемистой шубы и в полном молчании доехал до Утеса.

— У вас, кажется, частенько постреливают? — спросил он Звонарева уже у самой батареи.

— Да, но больше по ночам.

— Постараюсь в две-три службы управиться со всеми, — деловито пробурчал поп.

Жуковский приветливо встретил гостя и пригласил к обеду. Борейко воспользовался случаем выпить лишнюю рюмку водки за обедом и заодно подпоил священника. Как ни упирался поп, но Борейко заставил его выпить три больших рюмки. Гость явно захмелел.

— Как я служить-то буду пьяный? — заскулил поп.

— Какой же вы, батя, иерей, если не пьете? В Холмской семинарии, где я учился, протодьякон перед службой нарочно напивался, чтобы голос был басистее. По пьяному делу и служить будет веселей. Раз, два и оттарабаните все, что полагается. Если запнетесь, я вам подскажу. До сих пор все великопостные службы на память помню.

— Душевно рад, что вы так сведущи в церковных службах. Попрошу оказать мне, грешному, помощь, наладить хоровое пение, — попросил поп.

Вечером в казарме устроили нечто похожее на походную церковь. Попик облекся в епитрахиль и начал службу.

Борейко во главе наскоро набранного хора изображал регента. Солдаты, сдвинув койки к стенам, стояли чинными рядами, подтягивая хору. Назаренко с причетником бойко торговал свечами. Шурка с матерью стояла сзади, усиленно крестясь.

Попик, еще не вполне протрезвившийся, служил, запинаясь и путаясь, зато Борейко старался изо всех сил, руководя хором.

Служба сошла гладко. Поп рассыпался в благодарностях Борейко. Расхрабрившись, он решил остаться до утра на Утесе.

За ужином Борейко опять напоил его.

Перед сном Звонарев, как всегда, прошелся по батарее. Ночь опять была мглистая, туманная. Дежурил второй взвод Лепехина.

Заглянув в солдатский каземат, Звонарев увидел Лепехина с толстой Библией в руках. Вокруг него собралось человек десять солдат, таких же солидных бородачей. Они внимательно слушали торжественное чтение взводного. Подойдя ближе, Звонарев разглядел на Библии старообрядческое двуперстие.

— Что читаете? — спросил он.

— Душеспасительное, великопостное — деяние апостолов, — не моргнув глазом, ответил Лепехин.

— В старообрядческом изложении?

— Бог один, ваше благородие, по-всякому его можно славить, лишь бы душа была чиста и непорочна, — примирительно отозвался Лепехин.

Звонарев не стал спорить и вышел из каземата.

На обратном пути у своей квартиры прапорщик неожиданно наткнулся в темноте на Шурку. Девушка дичилась его и, встречаясь, всегда торопливо уходила. Вспомнив о поручении Вари Белой, Звонарев окликнул Шурку.

Выслушав предложение, Шурка глубоко вздохнула и, немного помолчав, ответила:

— Я бы с радостью учиться пошла, да тятенька с маменькой не пустят, а особливо Вавила Пафпутьич серчать будет.

— А Пахомову-то до этого какое дело? — спросил Звонарев.

— Просватана я за него.

— Люб он, что ли, очень вам?

— Какое люб! Глаза бы мои не глядели на его противную рожу.

— Зачем же тогда идете за него?

— Родители велят. Они боятся Пахомова, особливо папаня; он, слышно, у жандармов служит, — тихим голосом проговорила девушка. — Как выпьет, начнет бахвалиться: кого захочу, на вечную каторгу в Сибирь упрячу! Его сам Стессель-генерал знает. Вон он какой, даром что писарь. Не знаю, как и быть мне. И учиться в охотку, и не пустят меня отсюда, — грустно вздохнула Шурка.

— Где ты по ночам шляешься! — громко «окликнули Шурку, и она мгновенно исчезла в двери.

Утром попик встал с такой головной болью, что совсем не смог служить. Солдаты давно собрались в казарме и ждали начала богослужения.

— Опохмелитесь, батя, и все как рукой снимет, — уговаривал Борейко.

— Отыди от меня, сатана, — злобно шипел поп. — Напоил отца своего духовного и насмеялся над ним. Проклинаю!

— Не страшно, батя. Лучше выпейте и айда на службу — солдаты ждут. Узнает генерал, вам может влететь, — пугал его поручик.

Испуганный поп поспешил выпить поднесенный ему Борейко стакан водки.

Почувствовав себя лучше, он бодро отправился на богослужение. Сперва все шло хорошо, но затем попа начала одолевать икота.

— Мир-ик-ом гос-ик-поду пом-ик-олимся, — икал попик.

Солдаты смешливо загудели. Это обидело священника, и он от волнения икал еще больше. Выпитая натощак водка в теплом помещении туманила голову, и язык стал заплетаться. Шум среди солдат усилился.

— Распустите людей. Выведите их на батарею, — приказал Жуковский Борейко. — А батюшку отправьте на квартиру отдохнуть.

Солдаты весело балагурили по поводу случившегося. Заяц тотчас изобразил икающего попа — Лебедкин вторил ему, Лепехин неодобрительно качал головой и все повторял:

— Суета сует и всяческая суета, томление духа, силен в нас еще князь тьмы — вельзевул.

Чиж возмущался не столько поведением попа, сколько солдатами.

— Туда же, хамские рожи, на смех подняли своего духовника. Да их всех тут следовало бы перепороть, мерзавцев, чтобы знали, как над духовным отцом смеяться. Завтра же об этом сообщу мадам Стессель, она сумеет принять нужные меры!

— При чем же здесь солдаты? — спросил Жуковский.

— Дисциплинированные солдаты и виду бы не показали, что заметили неладное. Это вы, Николай Васильевич, виноваты, уж очень миндальничаете с солдатней, распускаете их.

Пасмурная с утра погода днем прояснилась, и на море показались дымки японской эскадры. Все поспешили на батарею. Японцы пустили по направлению к Артуру несколько быстроходных крейсеров, которые, подойдя к берегу, с дальней дистанции открыли огонь по внутреннему рейду и городу. Шестидюймовые снаряды с легким свистом пролетали над Электрическим Утесом, устремляясь на Золотую гору, в порт и город.

— Николай Васильевич, разрешите мне дать залпдругой по японцам? — спросил Борейко.

— Стоит ли? Суда маленькие, быстроходные, попасть в них трудно, только снаряды будем зря расходовать, — возражал Жуковский.

— Я хочу проверить свои новые таблицы стрельбы; я учел в них ветер, плотность воздуха и даже высоту прилива.

— Что же, дайте два залпа. Посмотрим, что у вас выйдет, — согласился Жуковский.

Борейко вытащил целую кучу таблиц, что-то по ним прикинул, послал к себе на квартиру узнать показания барометра, укрепил некое подобие вертушки Вильда, внимательно посмотрел на секундомер и наконец скомандовал прицел и целик.

— Наводить, как я вас учил, следить за целью до момента выстрела, — предупреждал он солдат.

Солдаты кропотливо возились у пушек. Взводные и орудийные фейерверкеры, видимо заинтересованные результатами опыта, тщательно проверяли наводку.

Не успел отгреметь первый залп, как Борейко, не дожидаясь определения его результатов, скомандовал новый прицел и целик. Это сократило время между залпами почти на целую минуту. Жуковский удивленно посмотрел на Борейко.

— А если потребуется скорректировать залп? — спросил он у поручика.

— Корректировать не потребуется. Покрытие обеспечено. В этом и состоит особенность моего метода, — ответил тот.

— Падает! — закричал сигнальщик.

Все вскинули бинокли к глазам и увидели, как на головном трехтрубном крейсере взвилось темное облачко, а когда его отнесло ветром в сторону, то обнаружилось, что на том месте, где стояла передняя труба, ее уже не было, и только черный дым клубами вырывался наружу.

— Два попадания, один перелет, два недолета! — доложил сигнальщик.

— Прекрасно! Попробуйте еще, — обрадовался Жуковский.

Грянул второй залп.

— Две минуты двадцать секунд, — отметил время между залпами Борейко.

Японцы, видимо не ожидавшие сразу попасть под накрытие, продолжали еще некоторое время идти прежним курсом, но затем стали быстро поворачивать. Тут их настиг второй залп. Опять было отмечено одно попадание в головной корабль. Японцы спешно легли на обратный курс и стали удаляться заметно уменьшенным ходом.

Пока они вышли за пределы досягаемости, Борейко успел дать еще один залп. Результаты опять были хорошие: два снаряда попали в концевой корабль, вызвав на нем пожар.

— Разрешите скомандовать отбой? — официальным тоном спросил Борейко, радуясь своим успехам.

— Пожалуйста! Поздравляю вас с превосходно проведенной стрельбой. Сочту своим долгом сегодня же донести об этом Белому и Стесселю, — рассыпался в любезностях Жуковский.

— Разрешите мне поблагодарить солдат, — попросил Борейко и, получив разрешение, во» всю силу своих богатырских легких закричал: — За сегодняшнюю молодецкую стрельбу спасибо, братцы!

— Рады стараться! — ответили солдаты.

— Веем от меня по чарке водки.

— Покорнейше благодарим!

— И от меня тоже, — добавил Жуковский.

— Покорнейше благодарим!

— А теперь не грешно и нам пропустить чаркудругую, — пробасил Борейко, направляясь вниз с батареи.

О попе все позабыли, а он при первых же выстрелах кинулся бежать в город, на ходу осеняя себя крестом. Причетник едва поспевал за ним.

Вечером Борейко отпросился в город, уговорив ехать и Звонарева.

— К десяти часам оба будем дома, — уверял он. — Проведаем морячков со «Страшного», как они поживают после столь удачного нашего обстрела, — шутил он.

«Страшный» оказался в доке, а все офицеры на берегу. Борейко повез Звонарева по всем злачным местам, но ни в ресторане «Саратов», ни в «Звездочке», ни в «Варьете» они никого не нашли. Один из знакомых моряков посоветовал заглянуть к Риве и указал ее квартиру.

Появление артиллеристов сперва несколько смутило Риву, так как у нее были Дукельский, Малеев, Акинфиев и другие моряки, но Борейко так дружески приветствовал лихого лейтенанта, что ее опасения мгновенно исчезли.

— Позволь тебе, Георгий Владимирович, представить нашего прапорщика, искуснейшего стрелка по русским миноносцам. Бьет по ним без промаха днем и ночью, что могут засвидетельствовать представители «Страшного».

Звонарев готов был обидеться в ответ на это замечание, но Дукельский весьма вежливо приветствовал его.

— Я не сомневаюсь, что господин Звонарев с еще большим успехом стреляет по японским миноносцам. Думаю, что Малеев и Акинфиев разделяют мою точку зрения.

— Вполне, — присоединились мичман и лейтенант.

— Значит, все в порядке. Не перекинуться ли нам в банчок, Боря? — предложил Дукельский.

Малеев, Борейко, Сойманов и Дукельский сели за карты, а Звонарев с Акинфиевым поместились на диване.

Звонарев стал расспрашивать о пострадавших на «Страшном».

— Больше всего пострадал сам миноносец, вы чуть ли не первым же снарядом повредили рулевое управление, а затем пробили холодильник в машине. Слегка обожгло двоих в машинном отделении, — сообщал Андрюша. — Хуже то, что вы, видимо, не знаете наших сигналов. Мы все время показывали свои позывные и просили прекратить огонь, а батареи, наоборот, еще сильнее стали нас осыпать снарядами. За это мы вас здорово ругали.

— Быть может, вы сможете нам прислать сводку ваших сигналов, чтобы мы в них разбирались?

— Это не так просто. Проще прислать вам на батареи для связи хотя бы по одному матросу-сигнальщику. Сигнализация у нас довольно сложная, и ее скоро не выучишь.

— Давайте, Андрей Михайлович, заключим с вами союз берега с флотом, будем друг другу, в чем можем, помогать и прежде всего наладим прочную связь между собою. Пусть там штаб и начальство как хотят, так и делают, а мы, молодежь, потеснее свяжемся друг с другом.

— Идет! Я думаю, что все здесь присутствующие присоединятся к нам.

— В чем дело? — спросил Дукельский.

Акинфиев пояснил.

— Недисциплинированный вы юноша, мичман. Для чего же тогда штабы существуют, если связь помимо них пойдет?

— Для того чтобы всегда и всюду, на море и на берегу, вносить путаницу, — внушительно проговорил Борейко.

Все дружно расхохотались.

— Увы! Ты прав, Борис. Хотя и я флаг-офицер, но далеко не поклонник штабов.

— Так вы к нашему союзу присоединяетесь? — наседал на Дукельского Акинфиев.

— Готов помочь чем могу и установить прямую связь, хотя бы сперва только с Электрическим Утесом, — согласился лейтенант.

— Заключение союза необходимо вспрыснуть, — вставил Борейко.

— Всему свой черед. А пока что перекинемся в картишки.

Началась игра.

Звонарев с любопытством рассматривал небольшую, со вкусом обставленную квартиру и хозяйку, хлопотавшую около стола.

— Андрюша и вы, простите, не знаю, как вас зовут, помогите мне накрыть на стол, — попросила их Рива.

Оба молодых человека направились в столовую.

— Вы у нас недавно? — спросила Рива Звонарева.

— Две недели.

— С Борейко на Электрическом? Там, говорят, ни днем, ни ночью покоя от японцев нет. Все время стреляют. Должно быть, очень страшно? Не правда ли? — болтала Рива.

— Я думаю, что у вас в городе гораздо страшней, — возразил Звонарев. — У нас бетонные казематы, куда мы можем спрятаться от снарядов, а вы ничем не защищены здесь.

— Я сперва в погреб пряталась, да там у нас мыши. Я их больше японцев боюсь. Теперь сижу у себя и думаю — будь что будет! У вас я бы со страху умерла, а здесь как-то не страшно. Кажется, никогда сюда снаряд не попал — улыбнулась Рива. — Борейко, верно, храбрый?

— Очень храбрый, всегда на бруствере торчит, чтобы солдаты видели и сами не пугались.

— Вы — инженер-механик? — спросил Андрюша. — Отчего же попали не во флот, а в крепость?

— Я, можно сказать, и моря настоящего до Артура не видел, судовых машин не знаю вовсе. Отбывал воинскую повинность в артиллерии, вот и попал в крепость.

— Значит, вы ученый инженер, а не простой офицер, — заметила Рива.

— Чем же офицеры хуже инженеров, Ривочка? — спросил Акинфиев.

— Офицеры умеют только воевать, а война бывает не всегда. А инженеры и доктора — они всегда нужны.

— Измена! Рива передалась стрюцким, — кричал Акинфиев. — Не хочет больше знать офицеров.

— Не кричите и не преувеличивайте, пожалуйста, Андрюша. Я совсем этого не говорила, — возразила Рива.

За ужином пили умеренно, даже Борейко. Дукельский тянул через соломинку коньяк и изредка чокался с гостями.

Рива и Куинсан одновременно подавали и угощали всех. В общем, походило на добропорядочный семейный вечер в семье среднего достатка. Звонарев продолжал наблюдать за Ривой, восхищаясь ее тактом и умением держаться.

После ужина стали прощаться. Дукельский с Ривой провожали гостей, как хорошая супружеская чета.

— Милости просим к нам на Электрический Утес, — приглашал всех Борейко. — Сговоритесь, друзья, и звякните накануне, чтобы мы могли с честью встретить дорогих гостей.

Моряки подвезли артиллеристов на катере до Золотой горы, откуда Борейко с Звонаревым пешком отправились на Электрический Утес. Жуковский, ожидавший на батарее, слегка поворчал на них за опоздание.

Наутро Борейко проснулся рано, совершенно трезвый, в очень скверном настроении: хотелось водки, но ее не было — вчера он забыл — купить в городе. Раздражение охватило поручика. Он крикнул денщика и послал его за спиртом к ротному фельдшеру.

— Скажешь Мельникову, чтобы выдал бутылку из неприкосновенного запаса. Днем я верну, — распорядился Борейко

Пока денщик бегал исполнять приказание, поручик оделся и решил побывать в ротной кухне. Ему, собственно, не было никакого дела до нее, так как артельным хозяйством ведал не он, а Чиж, но от солдат он узнал о злоупотреблениях артельщика и теперь решил лично его проверить.

Появление покойника меньше испугало и удивило бы артельщика, чем появление Борейко.

— Здорово, — буркнул он солдатам. — Сколько на довольствии?

— Двести сорок человек.

— Какая порция мяса?

— Тридцать два золотника на человека.

— Так всего, значит, восемьдесят фунтов — два пуда. Вынимай мясо из котла и клади на весы.

Артельщик и кашевар бросились исполнять приказание.

— Взвешивай, — приказал Борейко дежурному по кухне. — Сколько?

— Один пуд двадцать пять фунтов, — доложил дежурный.

— Где остальное? — повернулся Борейко к кашевару.

Тот мигал глазами и растерянно молчал.

— Живо подавай остальное! — закричал Борейко.

— Тут для господина фельдфебеля кусок с костью.

— Взвесь.

— Пять фунтов три золотника.

— Клади в общую кучу. Где еще десять фунтов?

— На ужин, вашбродь, в кладовке.

— На ужин еще по шестнадцать золотников полагается. Тащи сюда.

Принесли еще пуд мяса.

— Из-под земли, но чтоб мне были десять фунтов! — ревел в бешенстве Борейко.

Артельщик куда-то сбегал и принес недостающее мясо.

— Воруешь, сволочь! Солдат обираешь! — накинулся на него поручик.

— Никак нет, я… — начал было артельщик, но Борейко ударил его кулаком в лицо. Солдат охнул и схватился на лицо руками, между пальцев показалась струйка крови.

Озверевший офицер еще раз так ударил артельщика кулаком по голове, что тот упал на пол.

— Позвать сюда фельдфебеля, — распорядился Борейко.

— Так они еще спят, — заикнулся дежурный по кухне.

— С кровати стащи, но чтобы сейчас был здесь, — орал Борейко.

Дежурный исчез.

— Клади все мясо в котел, — приказал кашевару Борейко. — Принеси проволоки, сам закрою крышку котла и запечатаю. А его, — указал он на артельщика, — отлить водой.

Раздражаясь все более, поручик вышел на двор и стал ждать Назаренко. Прошло минут десять, пока наконец тот вышел из своей квартиры и, застегиваясь на ходу, подошел к Борейко.

— Воруешь, негодяй! — накинулся на него поручик. — По пять фунтов мяса из котла берешь?

— Я, ваше благородие, беру не только на себя, но и на Пакомова, — начал оправдываться перетрусивший фельдфебель.

— Значит, ты не приказывал артельщику оставлять тебе мясо? Сейчас разберу все на месте.

На кухне артельщик и кашевар подтвердили, что отложили мясо по приказанию Назаренко.

— Врут, ваше благородие, как перед истинным, врут, — бормотал Назаренко.

— Дежурный по кухне сам приказывал отложить, — настаивал артельщик.

Позвали дежурного. Тот растерянно смотрел то на Назаренко, то на артельщика, то на Борейко.

— Фельдфебель приказывал тебе оставить ему мясо?

— Так точно… никак нет, не могу знать, — бестолково бормотал солдат.

Борейко ткнул его кулаком в лицо.

— Ну, приказывал или нет, сукин сын?

Дежурный только беззвучно шевелил распухшими губами.

— Отвечай, стерва! — замахнулся опять Борейко.

— Так точно, приказывали отложить мясо и чтобы сахарная косточка была, — наконец выдавил из себя солдат.

— Слыхал, старый вор? — обернулся поручик к фельдфебелю.

— Врет, все врет, по злобе на меня, — оправдывался Назаренко.

— Сам ты врешь! — заорал Борейко в бешенстве.

Солдаты, бледные от страха, окаменели на своих местах. Избиваемый Назаренко только вскрикивал под градом сыпавшихся на него ударов.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в кухню не вошел Родионов. Мгновенно поняв происходящее, он обхватил Борейко за талию и стал оттаскивать от Назаренко.

— Ваше благородие, да оставьте его, а то до смерти убьете, — уговаривал он озверевшего поручика.

— Ты чего не в свое дело суешься? — накинулся на него Борейко.

— Вам же, ваше благородие, за него, за гада, отвечать придется, он того не стоит, чтобы за него отвечать, — продолжал уговаривать Родионов.

Поручик стал приходить в себя, посмотрел на окровавленного фельдфебеля, на избитых им солдат и глухо проговорил:

— Назаренко отвести домой, прочим сволочам умыться, — и вышел из кухни.

Как только дверь за ним закрылась, солдаты бросились помогать фельдфебелю.

Назаренко охал и стонал, отчаянно ругая Борейко.

— До самого генерала дойду, а на него управу найду! Двадцать лет на сверхсрочной и никогда не видывал и не слыхивал, чтобы так фельдфебелей били, да еще в присутствии солдат. Это ему не пройдет. Шалишь, до генерала Стесселева дойду, а его под суд упрячу, — плаксивым голосом грозился фельдфебель. — А ты, сука, что, — обернулся он вдруг к кашевару, — не мог сразу сказать, что это на десять человек, а не на одного меня. Ах ты, стерва! — И, забыв свои раны и побои, фельдфебель бросился на кашевара. Тот попытался защищаться, но Назаренко ударил его по голове черпаком, а затем ногой в живот. Кашевар охнул и присел на землю.

— Будешь знать, как своего фельдфебеля подводить. И вам тоже я попомню это! — пригрозил Назаренко артельщику и дежурному по кухне.

— Идите-ка лучше домой, Денис Петрович, умойтесь да встряхнитесь, — проговорил Родионов.

— Это я-то, по-твоему, гад? Смотри, как бы нашивочки твои не слетели бы, как я командиру про дела первого взвода доложу, — окрысился вдруг Назаренко. — Ты думаешь, не знаю, какие вы там книжки по ночам читаете? За это по головке не погладят.

— Да я же вас от смертоубийства спас, — иронически заметил Родионов, — а вы же на меня лаетесь.

— Лаетесь! Что я тебе, пес брехливый, чтобы лаяться? «Он того не стоит». А ты, дерьмо всмятку, много стоишь? Тьфу на тебя. — И фельдфебель вышел из кухни.

— Чего это Медведь на вас набросился? — спросил Родионов у оставшихся на кухне солдат.

— Попритчилось, что мясо воруем, ну и пошел по мордам хлестать, что по своей балалайке, — мрачно буркнул артельщик. — С вашего же взводу, должно, Медведя на нас напустили.

— Сами, ребята, виноваты. Сколько раз я вам говорил: бросьте вы ваше жульничество, обижаются солдаты, а вы все свое — нам наплевать, с нами сам фельфебель. Вышло, что и фельдфебель от Борейко не спасет. Поди командиру на вас рапорт подаст, под суд пойдете.

— Где же правда? Нас бьют да еще под суд хотят отдать, — возмутился артельщик.

— Не воруй, тогда и бить не будут, — сурово ответил Родионов. — А сейчас сами на себя и пеняйте.

— Офицерский холуй, — выругался артельщик.

— Мало тебе поручик морду набил, так хочешь, чтобы я еще добавил? — проговорил Родионов. — Воровское отродье, доберемся до вас, — почище, чем от Борейко, от солдат влетит. Давно о темной поговаривают. Накроют, а там разбери кто бил.

— Ты же солдат сам на нас натравливаешь! — кричал артельщик.

Родионов смолчал и вышел из кухни.

Назаренко, придя домой, взглянул в зеркало и заплакал от жалости к себе. Один глаз запух, нос раздулся, губы кровоточили в нескольких местах, мундир был в грязи, порван и висел клочьями. Увидев мужа, жена ахнула и залилась слезами. Шурка исподлобья посмотрела на отца, а затем бросилась было очищать его от грязи.

— Не трожь, дура! Как есть — до командира пойду, пущай видит, как со мной Борейко обращается. Пойдешь со мной, — приказал жене. Так, прихрамывая на обе ноги, окровавленный, истерзанный, поддерживаемый под руку женой, он предстал перед Жуковским.

— Кто это тебя так изукрасил? — удивился Жуковский, зная крутоватый нрав своего фельдфебеля, державшего всю роту в руках.

Назаренко стал жаловаться на Борейко, его жена вторила ему, обливаясь слезами.

— Позвать сюда поручика Борейко! — приказал Жуковский денщику.

— Очень они пьяны, ваше благородие, лютуют страсть как, своего Ивана до полусмерти изувечили невесть за что, — сообщил денщик.

— Когда же он успел в такую рань напиться? — удивился Жуковский.

— Должно, с вечера пьяны.

— Придется подождать, пока проспится. Позови ко мне прапорщика, — приказал денщику капитан.

— Силов моих нет терпеть истязание больше, — захныкал Назаренко. — Самому генералу претензию заявить желаю.

— Подожди, пока я сам с Борейко разберусь, — возразил Жуковский. — Пока ступай и приведи себя в порядок.

— Сергей Владимирович, — обратился он к вошедшему Звонареву. — Тут Борейко напился и набезобразил, надо будет дознание по этому поводу произвести, опросите солдат и Борейко, в чем дело, и представьте при рапорте мне.

— В жизни судейскими делами не занимался. Представления не имею, как его сочинять, это самое дознание. Лучше бы Чижу поручили, он и чином старше Борейко, и, верно, умеет производить дознание, — начал отнекиваться Звонарев.

— Нельзя Чижа: Борейко его не переносит, может скандал произойти. Кроме вас, мне некого назначить. Потом, быть может, вы попробуете урезонить Борейко и уложить его спать. Говорят, озверел от водки.

— Подчиняюсь без особого удовольствия, — нехотя проговорил Звонарев и направился к Борейко на квартиру.

Придя из кухни к себе, Борейко послал денщика еще за бутылкой спирта к ротному фельдшеру.

«Все они — сволочи, воры и жулики. Но горячиться было нечего. Стукнуть раз-другой по морде артельщика с кашеваром, выругать фельдфебеля покрепче и подать обо всем рапорт, требуя смены артельщика и кашевара. Это было бы правильно, а так сам в дураках остался. Назаренко подымет историю! Положим, его давно надо было проучить, чтобы он не зазнавался, но вышло неаккуратно. Хорошо, хоть Родионов оттащил», — мрачно думал поручик, шагая по комнате. Гнев опять поднимался в нем и на себя, и на солдат, и на весь мир.

Денщик вернулся с пустой бутылкой и доложил;

— Так что фершал больше не дадут, сказывали передать, чтобы вы и не посылали.

— Что? — вспыхнул Борейко. — Я ему голову с плеч оборву, если не даст еще, марш! — накинулся он на денщика и опять мрачно зашагал по комнате.

Через минуту денщик вернулся с пустыми руками.

— Я тебе что приказал? — мрачно подошел к солдату Борейко. Тот боязливо попятился к двери.

— Что я тебе приказал? — наседал Борейко. — Как же ты смел не исполнить моего приказания и не принес спирту?

— Не дают больше.

— Не дают, — передразнил Борейко, — так я тебе дам! Марш назад. — И он со всей силой ударил денщика кулаком в лицо.

Солдат громко вскрикнул и выбежал из комнаты.

— Экая скотина! — выругался Борейко и трясущимися от волнения руками налил себе стакан спирта.

Удар Борейко был так силен, что на лице денщика оказалась рваная рана, очевидно, от кольца на руке поручика. Обливаясь кровью, зажимая руками изуродованное лицо, он с трудом добрался до фельдшера.

— В госпиталь надо, там тебе морду заштопают, — деловито проговорил фельдшер, осмотрев пострадавшего. — Сейчас повязку наложу.

В это время вошел Назаренко. Лицо его совершенно распухло и изменилось от удара.

— Денис Петрович! Бог с вами, кто это вас так зашиб? — всплеснул руками фельдшер.

— Не твое дело, знай помощь оказывай, — мрачно буркнул фельдфебель.

— Не иначе, как рука Борейко, — проговорил Мельников, как бы еще ничего не зная о случившемся. — Денщика своего изувечил, надо в госпиталь отправлять. Вам портрет попортил. Не человек, а зверь лесной, одно слово — медведь! Жаловаться на него надо, чтобы утихомирили, на цепь посадили, — разливался фельдшер, бинтуя голову фельдфебеля, и вдруг примолк.

В окне мелькнула фигура Борейко, и в следующую минуту он вошел в помещение.

— Водки, спирту, все, что у тебя есть! Да живо! — приказал он Мельникову.

— Все начисто выпили, ваше благородие, ничего не осталось, — торопливо отвечал фельдшер.

— Открывай аптечку!

Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.

— А это что?

— Спиритус вини денатурати, — щегольнул латынью Мельников.

— Давай сюда.

— Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, — робко запротестовал Мельников.

— А если я сдохну, так ты плакать будешь? — спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. — Чего же молчишь? — с яростью закричал поручик.

— Не могу знать.

— Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. — И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по-медвежьи ступая, вышел

— Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, — жаловался Мельников.

— Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, — проговорил Назаренко.

Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках

— Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой

— Заходи, выпьем за компанию

Звонарев вошел в комнату Борейко.

— Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.

— Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.

Борейко продолжал молча пить.

— Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…

— Так им и надо, чтобы не воровали.

— Ивана своего изувечил.

— Ивана? Не припомню что-то. Маленько разок ткнул его…

— Так, что в госпиталь его направляют.

— Зря я это. Сколько раз ему говорил — не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, — искренне сокрушался Борейко.

— Тебя командир звал…

— Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому-нибудь порядок навести.

— Брось, Борис, пьянствовать, — уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.

— Брошу, если ты выпьешь этот стакан, — неожиданно проговорил Борейко. — Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. — И он налил Звонареву стакан. — Пей, как друга — прошу, пей, — с упрямством настаивал Борейко.

Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.

— Ух, какая гадость, — с трудом проговорил он.

— Молодец, — пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.

— Пошли-ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. — И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.

Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.

— Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? — бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.

— Нет, заставил только выпить стакан спирта. — И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.

— Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта — это помогает, — отпустил его командир.

Звонарев не замедлил последовать его совету.

Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко — трезвый и мрачный.

— Вставай, Сережа, да одевайся скорее.

Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.

Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.

— Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… — стал капитан перечислять преступления поручика.

— Поделом, — вставил Борейко.

— Кашевару зубы выбили…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.