Порт-Артур (№1) - Порт-Артур. Том 1

— Но ведь это черт знает что, — возмутился Звонарев. — Это прямая измена, такими темпами вести работу во время войны!

— Нет, это проявление обычного у нас разгильдяйства, а не измена. Просто люди не привыкли спешить в работе.

Миновав доки, рикши побежали вдоль склона Золотой горы Тут у дороги находилось десятка два кирпичных зданий казарменного типа, окруженных жалким подобием палисадников.

— Это и есть артиллерийский городок, — пояснил Борейко. — Здесь склады, мастерские и Управление. Здесь же живет и наш командир, генерал Белый. Вы должны будете явиться к нему. Сперва доложите адъютанту, а он уже проводит вас к генералу, — поучал Звонарева Борейко.

Китайцы остановились около одного из зданий, над дверями которого значилось:» Управление Квантунской крепостной артиллерии «.

Звонарев вылез из хрупкой колясочки и поблагодарил Борейко за любезность.

Вышедшие из Управления писарь помог Звонареву внести вещи в здание и, введя его в один из кабинетов, попросил подождать здесь прихода адъютанта, поручика Юницкого.

Звонарев от нечего делать стал рассматривать висевшие на стене схемы и карты с расположением артурских батарей. Он увидел уже знакомые по газетам названия: Ляотешань, Белый Волк, Тигровый полуостров. Золотая гора и знаменитый Электрический Утес, батарея которого, по словам официальных сообщений, перетопила уже чуть ли не половину японских судов, неизменно воскресавших, однако, в последующих сообщениях.

— Пожалуйте ваши бумаги, ваше благородие, я их тотчас доложу адъютанту, как они придут, — прервал размышления Звонарева вошедший писарь.

В соседней комнате послышались шаги, и в кабинет вошел хлыщеватый поручик с адъютантскими аксельбантами.

— Позвольте познакомиться — прапорщик Звонарев. Я назначен к вам в артиллерию.

Юницкий удивленно поднял вверх брови и сухо проговорил:

— Потрудитесь, господин прапорщик, рапортовать по уставу: каблуки вместе, руки по швам, голову выше.

— Это еще что за издевательство такое, — возмутился Звонарев, — что я вам, мальчишка какой-нибудь? Вы, поручик, еще слишком молоды, чтобы мне, инженеру, делать замечания!

Юницкий опешил.

— Это черт знает что такое! Я сейчас же доложу обо всем его превосходительству. — И адъютант выбежал из комнаты.

Через четверть часа он пригласил Звонарева к генералу.

Сверх ожидания, Белый встретил Звонарева просто и приветливо. Когда Звонарев пытался отрапортовать ему, он пожатием руки прервал его и усадил против себя в кресло, разглаживая свои длинные, с проседью, казацкие усы.

— Вы ведь полевой артиллерист? — начал разговор генерал.

— Воинскую повинность отбывал в Третьей гвардейской и гренадерской бригаде в Варшаве. Назначен к вам в вылазочную батарею, — доложил Звонарев.

— У нас ее еще нет, мы только собираемся заняться ее формированием, и неизвестно, будет ли она вообще сформирована, — проговорил генерал.

В это время в кабинет вошел Тахателов, как всегда отдуваясь и усердно вытирая пот со лба.

— Ух, жарко! Здравия желаю вашему превосходительству, — приветствовал он генерала.

— Очень кстати вы подошли, дорогой, — ласково обратился к нему Белый. — Надо решить, куда нам деть нашего нового офицера. Он полевик, по образованию инженер-механик, по мобилизации попал к нам.

— Нам инженеров не надо. Нам артиллеристов надо. Вы береговые пушки знаете?

— Представления о них не имею.

— Вай, вай! Вы же инженер-механик? А пушка тоже машина. Вы сразу поймете ее действие. Нам, ваше превосходительство, на Электрический Утес техника послать надо. Там надо прожектор наладить, двигатель Рутьера исправить, там же лафеты надо переделать для стрельбы под большими углами возвышения. Один Гобято не справится, надо ему помощника дать, — говорил Тахателов. — Поезжайте на Утес. Самая боевая у нас батарея, день и ночь стреляет. — И полковник дружески похлопал Звонарева по плечу.

— Решено. Я назначаю вас на Утес. Сегодня же туда и отправляйтесь. Кстати, будете подальше от моего адъютанта, а то вы сразу же, кажется, не сошлись с ним характерами, — улыбнулся Белый. — А теперь, господа, прошу ко мне завтракать, — любезно пригласил он офицеров.

Квартира Белого помещалась рядом с Управлением артиллерии, в красивом двухэтажном кирпичном доме, расположенном на набережной, почти у самого прохода на внешний рейд.

Жена и две дочери Белого тепло встретили Звонарева, забросав его вопросами о Чите, о дороге, о семье.

За столом прапорщика посадили рядом с младшей дечерью Белого, бойкой Варей; Юницкий, который был своим человеком в доме, сел с другой дочерью Белого — Катей; Тахателов занял место рядом с хозяйкой.

— Вот и у Вари кавалер завелся, — подтрунивал над девушкой Тахателов. — Раньше она моя невеста была, а теперь изменила.

— И ничего подобного, — живо воскликнула Варя. — Вы первый мне изменили, а я только в долгу у вас не осталась.

После завтрака Звонареву подали экипаж.

— Только на Утесе страшно, — предупредила его Варя. — Японцы больше всего туда стреляют. Когда будут падать снаряды, вы хорошенько прячьтесь.

— Почему же вы сами не прячетесь от войны и не уезжаете из Артура? Разве вам здесь не страшно?

— Мы, казачки, не должны бояться войны. Моя бабушка всю севастопольскую кампанию провела с дедом. Там и пала мой родился. Мама вместе с папой переходила Балканы, теперь я посижу в Артуре. Авось наш курень японцы не разобьют, — ответила девушка.

Когда Звонарев садился в экипаж, к нему подошел Гобято, который ехал на Золотую гору.

— Вы и есть тот прапорщик, который назначен ко мне в помощь? — спросил он.

— Если вы капитан Гобято…

— Вот и отлично, поговорим по дороге о делах. На Утесе дела много. Командир Жуковский — неплохой человек, прекрасный артиллерист, но мямля. Зато у него там есть некто поручик Борейко, который никого и ничего не признает и всеми вертит как хочет. Сумеете с ним сработаться — хорошо, не сумеете — придется вам оттуда бежать. Есть там одно золотце гвардейское — штабскапитан Чиж. Этот похлеще Борейко будет, но в другом духе — ходячий устав, формалист и вообще пренеприятный тип. Они с Борейко до известной степени уравновешивают друг друга. Вам надо там быть и политиком и инженером, — поучал прапорщика Гобято. — Полюбуйтесь-ка нашим Артуром, — указал капитан на развернувшуюся перед ними панораму.

Звонарев с интересом разглядывал Артур. Справа виден был Старый город, казавшийся издали беспорядочным скоплением европейских домов и китайских фанз. За внутренним рейдом, на котором стояла эскадра, выступал Новый, чисто европейский город, с широкими, правильно распланированными улицами. Левее — громады Ляотешаня и Тигровки, прямо, внизу — длинный, узкий Тигровый Хвост, с несколькими домиками, небольшими доками и заводом Ноюкса на нем и невысокой батареей девятидюймовых пушек. Около него, в проходе, приткнувшись кормой к берегу, стоял сильно осевший на нос броненосец.

—» Ретвизан «, — пояснил Гобято, — с двадцать шестого января здесь стоит. Никак моряки не могут его ввести в порт.

Полюбовавшись на широкую панораму Артура с высоты батареи Золотой горы, на стоящую в бухте эскадру, меланхолично и мирно коптившую небо, Звонарев простился с Гобято и двинулся дальше.

— Завтра я вам на месте подробно объясню, в чем будет состоять ваша работа, а пока всего лучшего. Привет Борейко. Он хотя и сумасброд, но парень неплохой.

— Кажется, он меня со станции подвез.

— Пьяный или выпивший?

— Немного попахивало водкой.

— Раз с утра пьян, — значит, он и не кто другой, — улыбнулся Гобято, прощаясь с Звонаревым.

Миновав Золотую гору, экипаж быстро покатил вниз к Утесу. Звонарев еще издали увидел выдающийся в море мыс с расположенной на нем батареей.

Через четверть часа экипаж остановился около квартиры Жуковского.

Жуковский и Борейко приветливо встретили новоприбывшего и тотчас же усадили за обед.

— Водку пьете? — спросил Борейко.

— Воздерживаюсь. Да, кроме того, я уже позавтракал у генерала.

— Напрасно, без водки в Артуре не проживешь. Ради вашего приезда можно будет сегодня пропустить лишнюю чарку. — И Борейко один за другим выпил два стакана водки, густо крякнув.

— Не довольно ли будет, Борис Дмитриевич? — обратился к нему Жуковский.

— За ваше здоровье, простите, не знаю вашего имени и отчества, — сказал Борейко.

— Сергей Владимирович, — ответил Звонарев, протягивая свой бокал. — За совместную службу!

— Правильно! Вы мне сегодня сразу приглянулись на набережной, молодой человек, а у меня на людей глаз верный, — проговорил поручик.

— Я думаю, что я едва ли намного моложе вас, Борис Дмитриевич, — улыбнулся Звонарев. — Я успел уже Окончить институт и сделаться инженером.

— Так вы инженер? Особенно приятно иметь своим сослуживцем образованного и культурного человека, — обрадовался Жуковский.

— А я-то думал, что вы, как некая у нас особа, попали к нам из гвардии, — пробасил Борейко. — Очень рад, что ошибся. Сколько же вам лет?

— Двадцать три года.

— Значит, я старше вас на целых четыре года, — вздохнул поручик.

После обеда Борейко повел Звонарева на батарею С большим любопытством осматривал прапорщик знаменитый Электрический Утес, слава о котором уже широко разнеслась. Все здесь было просто и буднично, и ничто не говорило о героической борьбе, прославившей батарею. Звонарев ожидал увидеть лихих героев, выпяченные груди, залихватски заломленные фуражки и услышать речи, преисполненные пафоса Вместо этого он увидел солдат в потрепанных шинелишках, занятых различными хозяйственными делами Честь они отдавали вяло, без всякого геройского шика и далеко не производили впечатления чудо-богатырей, какими их изображали в официальных сообщениях.

— Смотри же, ребята, особенно фейерверкера, помогайте прапорщику. Он у нас» серый «, пороху не нюхал и мало в артиллерии понимает, — своеобразно рекомендовал Борейко Звонарева солдатам.

Прапорщик был сконфужен такой характеристикой, но, заметив это, Борейко добродушно пояснил:

— Нет хуже, когда говоришь, что все знаешь и умеешь, а сам ничего не знаешь и не умеешь. Надо заслужить доверие солдат Они у нас в бою работают как черти, потому что верят в своего командира. Когда же они не верят своему офицеру, как некой кривоногой гвардии, тогда дело не клеится. Вот это самое» золотце» идет, — буркнул Борейко, указывая глазами на подходившего Чижа.

— Александр Александрович, знакомьтесь. Это наш новый прапор, — представил он Звонарева Чижу.

Прапорщик назвал свою фамилию.

Бледное, истасканное лицо Чижа с тусклыми серыми глазами и торчащими вверх холеными усами сразу вспыхнуло. Приложив руку к козырьку, он резко, крикливым голосом проговорил:

— Господин прапорщик, когда вы представляетесь старшему вас в чине, то потрудитесь это делать согласно уставу и быть по форме одетым. Своим видом вы должны показывать пример солдатам. — И, не подавая руки Звонареву. Чиж пошел дальше.

— Что он у вас, часом, не из психиатрички сбежал? — спросил прапорщик у Борейко.

— Хуже, переведен сюда из гвардии за шулерство. Индейский петух, пока тихо, а стоит показаться японцам — мигом превращается в мокрую курицу. Вы это близко к сердцу не принимайте, я сам поговорю с командиром.

Ознакомившись с батареей, Звонарев вернулся к Жуковскому, который любезно предоставил ему одну из комнат своей опустевшей после отъезда жены квартиры.

— Прошу у вас извинения за грубость Чижа, — встретил его капитан. — Завтра я сам переговорю с ним об этом, а теперь рекомендую лечь спать. Пока светло, у нас обычно спокойно, зато по ночам все время воюем с японцами. Когда ознакомитесь с нашей жизнью, включим вас в дежурство по батарее. Сегодня же я вам желаю хорошенько отдохнуть с дороги.

Глава четвертая

Прошло дней десять со дня приезда Звонарева в Артур. Он постепенно привык к жизни на Электрическом Утесе. Утром часов в восемь, если ночь проходила спокойно, прапорщик вместе с Жуковским отправлялся в обход на батарею. Жуковский, как хороший хозяин, сам ежедневно заглядывал во все углы и был в курсе всей жизни роты.

В роте ежедневно производилось учение при орудиях, которое вел Борейко. С присущей ему энергией и увлечением он учил солдат простейшим приемам зарядки и паводки орудий, внося собственные новшества.

— Николай Васильевич, — еще издали кричал он Жуковскому, — даю залп через две минуты десять секунд вместо пяти минут по уставу, но можно и еще ускорить. Родионов с первым взводом умудряется давать залп через одну минуту пять секунд. Думаю, что сумею добиться и одной минуты тридцати секунд для всей батареи. Скорострельная батарея будет у нас, Николай Васильевич, с моряками сможем потягаться, хотя у них все электричеством движется, а у нас вручную.

Борейко сиял от радости, солдаты стояли красные и потные от беготни, тоже радостно возбужденные.

— Умеете вы, Борис Дмитриевич, увлекаться сами и увлекать людей, — похвалил Жуковский.

— Дело артиллерийское люблю. Не поверите — ночью проснусь, и то думаю, а нельзя ли что еще усовершенствовать на батарее. Да и солдаты помогают: недавно придумали раздельную наводку производить. Наводчик только в цель наводит, а угол возвышения придается пушке по квадранту на цапфе. Тут рядом и подъемные дуги и тормоза — очень удобно получается, только вот наводчику иногда цель закрывают. Думаю стрелу железную к цапфе привинтить, а в конце стрелы полку для квадранта устроить. Тогда стрела с орудием будет вращаться, и по ней можно придавать пушке нужный угол возвышения. И люди за бруствером будут внизу укрыты. Так миром да собором и мозгуем.

Солдаты с увлечением обсуждали различные предложения по усовершенствованию способов наводки орудий. Борейко всех внимательно выслушивал.

— Золотой человек, да сильно пьет. А как напьется, забуянит, сладу с ним никакого нет, — задумчиво говорил Жуковский о Борейко.

С батареи шли вниз в помещение для электродвигателя. Там хозяйничал старший мастеровой Лебедкин, до службы работавший на одном из уральских заводов смазчиком на силовой станции. В Артуре он кончил курсы подготовки электромехаников для прожекторных команд и попал на Утес. Под его командой было двое молодых солдат, до службы бывших механиками на паровых молотилках у помещиков. Они глаз не сводили со своего начальника, то хвалившего их, то награждавшего при ошибках тумаками.

Жуковский сразу же по приезде Звонарева назначил его заведовать прожекторной командой. Лебедкин встретил новое начальство недружелюбно и начал с того, что разладил машину «для проверки» Звонарева,

Прапорщику пришлось повозиться с регулировкой золотников и стуком в подшипниках, пока он не заметил, что все неполадки, устраненные накануне, опять возникают на следующий день. Произошел короткий, но выразительный разговор с Лебедкиным, и авторитет Звонарева был признан на прожекторной станции.

Из силовой Жуковский шел в кухню и неизменно тащил за собой Звонарева. Тут обычно с утра орудовал фельдфебель Назаренко, который следил и за качеством пищи и за правильностью раскладки хлеба, мяса, круп, лаврового листа. Официально артельным хозяйством роты ведал Чиж, но он считал ниже своего достоинства заниматься этим и целиком все передал Назаренко. Звонарев с удивлением узнал, что кислая капуста в Артур доставляется из Владивостока и ее очень бережно расходуют, что гречневая каша, как лакомство, дается солдатам только в праздники, а в прочие дни солдаты получают рисовую кашу, которую весьма не одобряют. Рыбу давали только в великий пост.

— Но ведь море-то под носом? Отчего бы не организовать рыбную ловлю и вволю кормить солдат свежей рыбой, а не интендантской полупротухшей солониной? — удивился Звонарев.

— Нет у нас ни лодок, ни сетей. Да кто их знает, какая здесь рыба ловится. Покупаем иногда у китайцев, а сами рыболовством не занимались, — уклончиво ответил Жуковский.

— Вернее, желания не было. Если бы Борейко взялся за это дело, то, верно, пошло бы, — возразил Звонарев.

— Уж ежели поручик возьмется, то, верно, что-нибудь да будет, — беда или дело — неизвестно, а только просто не обойдется, — вставил Назаренко.

Жуковский, Борейко и Звонарев завтракали вместе. Чиж — отдельно, у себя. С первого же дня отношения Звонарева с Чижом приняли чисто официальный характер. Жуковский сперва пытался сгладить эту натянутость, но затем бросил, предоставив времени наладить это щекотливое дело.

На батарее трубач заиграл тревогу. Одеваясь на ходу, прапорщик побежал к орудиям. Дежурный взвод под командой Чижа уже готовил свои орудия к стрельбе.

С моря знакомо рявкнули пушки «Ретвизана», слева, шипя и урча, пронеслись первые японские снаряды и пролетели куда-то в тыл, в город. Чиж, мелькнувший было около дальномерной будки, спешно юркнул в каземат, как только подошел Жуковский; Борейко с секундомером в руках ругал кого-то за медленность наводки орудия.

Все это было уже знакомо Звонареву, и он занял свое обычное место между крайними левыми орудиями. Тут же, невдалеке, с карандашом и записной книжкой в руках расположился Родионов, на ходу записывая прицел и целик.

Неожиданно один из японских снарядов, видимо на рикошете, разорвался с оглушительным грохотом над батареей, осыпав все вокруг тысячами осколков. Где-то звякнуло разбитое стекло, затявкал внизу у кухни Шарик, испуганно закудахтали разгуливавшие по двору куры.

Шурка, простоволосая и неодетая, выскочила на двор и стала спешно снимать сушившееся белье.

— Тю его, хай ему грец! — выругался Родионов, оглядываясь на падающие осколки.

На батарее остро запахло неприятным запахом мелинита.

— Никак, адмирал Того дух пущает, — сострил кто-то из солдат.

Новая очередь японских снарядов заставила солдат укрыться в нишах и погребах.

Стрельба продолжалась недолго: не успела батарея дать пять или шесть залпов, как японцы ушли в море.

Жуковский не торопясь спустился с бруствера, обмениваясь впечатлениями с Борейко.

— Все же чаще чем через три минуты сегодня залпов батарея не давала. Второй взвод Лепехина, черт бы его побрал, возился очень. Завтра с утра я их поманежу, они у меня зашевелятся, — волновался поручик.

— И три минуты на залп не плохо, — утешал его Жуковский.

Чиж, выйдя из каземата, смотрел в бинокль на уходящих японцев.

— Удивительный вы человек, Александр Александрович, — ехидно обратился к нему Борейко. — Хоть бы раз полюбопытствовали посмотреть на Того, когда он близко около нас.

— Я не принадлежу к числу любопытных, — отшучивался Чиж.

— Что вы, собственно, в каземате во время боя делаете? — вдруг в упор спросил Жуковский.

— Снаряды считаю, — не моргнув глазом, ответил Чиж. — Кроме того, от грохота стрельбы у меня так разбаливается голова, что я ничего не соображаю целый день потом.

— Вы бы ватой уши затыкали, а то, знаете, все же неловко получается — офицер и вдруг из каземата не вылазит, — журил Чижа Жуковский. — Смотрите, прапорщик — и тот по батарее ходит, а не прячется.

— Прапорщик мне не указ, — буркнул Чиж.

— Нет, я вас прошу во время боя в каземате не сидеть, а находиться на взводе, как полагается, — уже строже закончил Жуковский.

— Слушаюсь, господин капитан, — официально вытянулся Чиж.

Солдаты весело гурьбой побежали вниз к казармам, награждая друг друга шутливыми пинками и тумаками. Заяц с разгона вскочил на спину одного из наводчиков и, гарцуя на нем, орал в подражание Борейко:

— Батарея, слухай мою команду! Наводить прямо в… японского адмирала Тогова!

— Вот сукин сын! — добродушно смеялся Борейко.

— Есть сообщение, что с темнотой наши миноносцы выйдут в море на поиски. Не обстреляйте их, Сергей Владимирович, ночью, — предупредил Жуковский. — Вам ведь сегодня дежурить.

С наступлением темноты Звонарев, потеплее одевшись, захватив бинокль, с керосиновым фонарем в руках отправился на батарею.

Дежурный взвод размещался в каземате на батарее. Сводчатый до самого пола бетонный каземат вмещал около сорока человек. Вдоль стен были сделаны нары в два яруса, одетые солдаты вповалку лежали на них, перебрасываясь редкими фразами. В проходе, посредине, под висящей с потолка лампой, стояли стол и несколько табуреток. За столом солдаты играли в шашки.

Приход Звонарева заставил всех вскочить. Родионов подошел к прапорщику и доложил, что первый взвод в составе сорока двух человек, при трех фейерверкерах, выделен для ночного дежурства на батарее.

Чтобы не стеснять своим присутствием солдат, Звонарев поспешил выйти из каземата с Родионовым. Они прошли к орудиям, проверили их готовность к стрельбе, наличие снарядов около них, подошли к прожектору, установленному саженях в пятидесяти от батареи на бетонированной площадке. С моря шел туман. В темноте, внизу, глухо шумел прибой. Весь берег тонул во мраке, и только у прохода одиноко маячил прожекторный луч, пытаясь пробиться через мглу. Вернувшись на батарею, Звонарев ушел в небольшой, похожий на нишу, казематик для дежурного по батарее офицера. Там помещались походная кровать, крохотный столик и табуретка. Помещение скудно освещалось керосиновой коптилкой. Тут же стоял полевой телефон для связи с квартирой Жуковского и канцелярией роты в казарме.

В солдатском каземате около стола собралось несколько человек — Родионов, Лебедкин, Заяц, Белоногов, шепотом ведших беседу. Как водится, ругали начальство и свою солдатскую жизнь.

— Только и думают, как бы изувечить или погубить солдат, сволочи!

— Подожди, кончится война, разборка всему будет. Спросят тут и с них, как они воевали и что делали.

— Пока спросят, нас в живых не будет.

— Нас не будет, другие останутся. Пока мужик будет, будет и солдат. Те и спросят с чижей.

— Малая в том утеха. Надо мной Чиж измывался, а кто с него спросит, мне неизвестно.

— Почем знать, может, и ты, Заяц, сам с Чижа спросишь. Поживем — увидим.

В это время в каземат вбежал сигнальщик.

— К орудиям, японец у берега плывет! — громко закричал он.

— Выходи к орудиям, номерки! — рявкнул за ним Родионов.

Все ринулись к выходу. Около пятидесятимиллиметровых пушек уже маячили в темноте фигуры Борейко и Звонарева.

— Копаетесь, черти полосатые! — кричал Борейко.

С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трехтрубного миноносца.

— Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!

— Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! — скомандовал Борейко.

В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нем засигналили огнями.

— Что за черт, не наш ли? — опешил Борейко.

— А что обозначают эти сигналы? — спросил Звонарев.

— Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.

— Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.

— Почему же идет со стороны Дальнего?

— Возвращается с моря.

— Рано еще — начало первого, и потом один… — недоумевал Борейко.

Пока разбирали — чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану»и выпустить в него две мины. С Утеса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.

— Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! — не своим голосом кричал Борейко.

С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.

Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.

— Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Все наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, — распорядился Борейко.

— Тогда их в темноте японцы тоже заметят, — возразил Звонарев.

— Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадежен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всем этом по команде подам рапорт Белому, — решил Борейко, уходя с батареи.

Солдаты вернулись в каземат, Звонарев к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.

Звонарев, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утесом открыли огонь и другие батареи.

Концевой миноносец оказался подбитым»и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к поврежденному миноносцу и взяли его на буксир.

— Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! — с ужасом проговорил Родионов. — Японца прозевали, а своего едва не утопили.

Звонарев чуть не лишился чувств от сознания совершенной им ошибки.

Из порта навстречу поврежденному кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.

— Поди есть там и раненые и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, — резонерствовал наводчик Кошелев.

Звонарев был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.

— Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, — убеждал его Родионов. — Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днем на море не поймешь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.

Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.

— Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, — мрачно бурчал Белоногов.

Как ни старался Звонарев уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошел с докладом к Жуковскому.

— Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, — спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. — На войне без ошибок не обойдешься. Надо только их учесть на будущее время. Днем, верно, все узнаем от Управления артиллерии.

— Разрешите мне самому туда съездить с рапортом о происшедшем.

— Пожалуйста, но, по-моему, ничего особенного не произошло. Вы не виноваты, просто несчастная случайность, которая может произойти с каждым.

Звонарев на ротной лошади вместе с артельщиком поехал в Управление артиллерии. Стояла неприятная, пронизывающая сырость, напоминавшая Звонареву Петербург. Он «ежился в своей шинели, чувствуя озноб и от холода и от все еще не прошедшего волнения.

Один Борейко, которого он мельком видел утром, неожиданно понял его.

— Хоть вы не виноваты юридически, но все же я вас понимаю и сочувствую вам. Я, верно, с горя бы напился и набезобразничал, но вам этого делать не рекомендую.

В Управлении Звонарев прежде всего увидел писаря Севастьянова, знакомого по первому дню приезда. Он радостно, как со старым приятелем, поздоровался с ним за руку, забывая, что по уставу этого делать нельзя.

Писарь украдкой оглянулся — не видел ли кто рукопожатия, — и затем сразу же сообщил:

— Не извольте беспокоиться, на» Страшном» только двое легко ранены, остальные целы, попортило малость машину, но через два-три дня все будет исправно Генерал во всем винит моряков и уже поджидает вас, чтобы подробности узнать.

Звонарев горячо поблагодарил писаря и Прошел к Белому. Юницкий встретил его холодно-вежливо и иронически поздравил с успехом в борьбе с «русским флотом».

Звонарев едва не наговорил ему дерзостей, но появление Тахателова заставило его замолчать.

— Нехорошо, дюша мой, но бывает и хуже, — перебил полковник доклад Звонарева. — Пойдем к генералу, он уже ожидает вас.

Белый, как всегда молчаливый и сдержанный, выслушал все спокойно и заявил, что считает Звонарева совершенно правым.

— Плохо, что японца прозевали. Говорят, он сигнал поднял «Предлагаю сдаться в плен», а вы и замолчали, будто поняли и решили сдаваться.

За неизбежным завтраком у генерала Звонарев опять увидел Варю. Девушка была в курсе всего и сообщила ему то, что он уже знал от писаря.

— Севастьянов мне все рассказал, так как я думала поехать к вам на Электрический. Надо там перевязочный пункт Красного Креста организовать. Хочу привлечь жену и дочь вашего фельдфебеля — они ведь одни у вас из женщин остались. Пройдут месячные курсы и смогут работать на пункте.

— Шурка, может, и пойдет учиться, хотя она, кажется, не особенно грамотная, но мать ее в сестры не подойдет — разве в санитарки.

— Пусть хоть так работает — и это будет нужно, если война разгорится. Дочку же обязательно вытяну сюда. Тут со всех батарей соберутся женщины, и мы вместе будем учиться.

— А мужья-то как? — удивился Звонарев.

— Останутся с денщиками. По воскресеньям будем отпускать их домой, как из института, — весело смеялась Варя.

Звонарев взял на себя переговоры с Шурой Назаренко. Возвращался он на Электрический Утес вместе с гарнизонным священником, который должен был проводить говение солдат.

Попик, еще не старый, маленький и волосатый, с елейным личиком, взобрался на линейку, поднял воротник объемистой шубы и в полном молчании доехал до Утеса.

— У вас, кажется, частенько постреливают? — спросил он Звонарева уже у самой батареи.

— Да, но больше по ночам.

— Постараюсь в две-три службы управиться со всеми, — деловито пробурчал поп.

Жуковский приветливо встретил гостя и пригласил к обеду. Борейко воспользовался случаем выпить лишнюю рюмку водки за обедом и заодно подпоил священника. Как ни упирался поп, но Борейко заставил его выпить три больших рюмки. Гость явно захмелел.

— Как я служить-то буду пьяный? — заскулил поп.

— Какой же вы, батя, иерей, если не пьете? В Холмской семинарии, где я учился, протодьякон перед службой нарочно напивался, чтобы голос был басистее. По пьяному делу и служить будет веселей. Раз, два и оттарабаните все, что полагается. Если запнетесь, я вам подскажу. До сих пор все великопостные службы на память помню.