Два брата

Николай нашел на бумагах письмо, быстро разорвал его и стал читать. Вот что прочел он на маленьком листке почтовой бумаги:

«Я жду тебя, друг мой, целую неделю… Я писала тебе… Я была у тебя… Что с тобой? Отчего ты не был или хоть не написал двух слов?.. Меня беспокоит твое молчание… Что это значит? Или все кончено?.. Но разве ты не сказал бы мне прямо? Разве ты, милый мой, не уважаешь меня настолько, что не решаешься сказать?!. Ведь ты знаешь, мы обещали друг другу говорить правду… Я все выслушаю и, конечно, не мне упрекать тебя… Прости… Я так расстроена… нет… не расстроена… не то… просто измучилась, не зная, чем объяснить твое молчание… Приходи же, ради бога… Приходи, ненаглядный мой… Приходи…»

Эти несколько строчек кольнули Николая. В самом деле, он не отвечал на два ее письма, все собирался к ней и не был целую неделю. В отрывочном, нервном тоне записки, в неровном, торопливом почерке он прочел большую тревогу любящего существа и почувствовал себя глубоко виноватым перед Леночкой.

— Или все кончено?! — прошептал он несколько раз слова записки.

Ему вдруг стало невыразимо жаль Леночку. Но что ж такое случилось? С чего она взяла, что все кончено?! Он ее любит, эту славную, милую Леночку… Он в последнее время реже бывал, это правда… Он иногда был раздражителен, несправедлив к ней, даже резок… но мало ли что бывает между близкими людьми?! О, она ему дорога… Она так доверчиво вверилась ему!.. Разве она не будет его женой, только бы ему устроиться?!

Так оправдывался он, но что-то шептало внутри, что он, во всяком случае, поступает с ней нехорошо, совсем нехорошо, я вовсе не потому, что не был у нее неделю, совсем не потому…

Он никогда прежде не анализировал своих отношений к Леночке. Он как-то отдался волне страсти, охватившей его, и не думал, куда волна унесет его.

Со стороны Николая было увлечение (он прежде увлекался часто), но со стороны Леночки было такое сильное, глубокое чувство, которое не могло не отразиться на Николае. Оно его тронуло и умилило. Он с какой-то боязливой осторожностью сдерживал порывы страсти, но порывистая натура Николая разве могла сдержать себя? Все случилось как-то внезапно… Петербургская жизнь их сближала более и более; Николай каждый день почти бывал у Леночки, реже говорил об идеалах. Но зато чаще вздрагивал, обнимая девушку и нашептывая ей страстные речи.

Леночка отдалась Николаю беззаветно, не думая о будущем, не требуя уверений.

Николай давно говорил о свадьбе. Они повенчаются, как только он устроится. Леночка слушала, счастливая, доверчивая, и просила его не беспокоиться об этом.

— Разве не все равно? Разве мы менее счастливы? — спрашивала она, заглядывая в глаза Николая.

Они переживали медовый месяц любви, тщательно скрывая от других свое счастье. «К чему другим знать? Все равно узнают, когда мы женимся!» — говорил Николай.

— Конечно… к чему другим знать! — повторяла Леночка, но в то же время чувствовала по временам фальшивость своего положений. Ей казалось странным скрывать их отношения. Да если б Николай позволил, она всем сказала бы с гордостью, что любит, любит своего ненаглядного!

Медовый месяц прошел. Прошел у Николая и бурный порыв молодой, вдруг налетевшей страсти. Он стал раздражителен, неровен, капризен. Убежденный в безграничной преданности Леночки, он подчас придирался к ней, срывая на любящем существе свои неудачи. Он, правда, нередко горячими словами любви старался загладить несправедливость, но скоро забывал о ней и снова становился небрежен… Леночка безропотно сносила все, объясняя и извиняя вспышки Николая понятным раздражением неоцененного таланта… В последнее время он стал реже бывать, сделался особенно придирчив и наконец как будто совсем забыл Леночку…

Все это припомнилось теперь Николаю. Он почувствовал себя глубоко виноватым, сознавая, что причинил большое страдание существу, обожавшему его. Он поступил как эгоист. Что сказали бы ею старики?..

— Это гнусно! — воскликнул он и заходил в волнении по комнате. — И к чему долее медлить со свадьбой! К чему ставить Лену в ложное положение?!.

Он решил не медлить и жениться как можно скорей. Завтра же он напишет своим, и чем скорее свадьба, тем лучше!..

— Славная, дорогая Леночка! Я сделаю тебя счастливой! — произнес он, увлеченный порывом, и в этот миг ему казалось, что он любит Леночку больше, чем когда-либо. Он стал мечтать на эту тему, и счастливая Леночка представлялась ему в лучезарном сиянии его будущей славы.

Николай присел к столу и написал Леночке длинное, горячее послание. Он высказал в нем все, что передумал в эти минуты после прочтения ее записки, он просил прощения, говорил о любви, о будущем счастии, превозносил Леночку до небес и писал, что завтра будет у нее.

Письмо успокоило нашего молодого человека, и он лег спать. Лежа в постели, он опять стал было мечтать, как они славно заживут с Леночкой, как он сделает ее счастливой, но вслед за тем совсем неожиданно в голове его мелькнула мысль, что было бы лучше, если б Леночка вышла за Лаврентьева и он не зашел бы так далеко… Не стеснит ли она его свободы? Будет ли она счастлива?.. Конечно, Леночка — превосходная женщина, он ее любит, но все же она не тот идеал, о котором он мечтал. Она слишком простая, обыкновенная, эта Леночка! Нет в ней захватывающего интереса, нет артистической жилки, нет обаяния исключительной, высшей натуры… Все в ней ясно и светло, как на дне прозрачного озера.

Он стал засыпать, когда перед ним вдруг явился блестящий образ Нины. Она была такая ослепительная, роскошная, красивая… Ее загадочный, манящий взгляд улыбался насмешливой улыбкой, и губы шептали: «И вы надеваете ярмо… Поздравляю! Не умеете вы пользоваться жизнью!»

— Чепуха! — проговорил сквозь сон Николай. — Леночка… я ее люблю… Она чудная, а эта Нина…

Он не докончил, повернулся на другой бок и заснул…

V

На следующий день, только что пробило десять часов, Степанида отворила двери спальни Николая и, остановившись на пороге, повторила несколько раз:

— Николай Иванович, вставайте! Одиннадцатый час! Вставайте! — громко произнесла она.

— Слышу, слышу! Что вы так кричите? — раздался голос Николая. — Встаю.

Старая кухарка, знавшая привычки барина, однако не ушла. Она постояла с минуту и, заглянув в спальню, промолвила:

— Уснул! Ишь соня! А сам просил, чтобы непременно… Полуночничает, вставать-то и неохота!

Она хотела было оставить Николая в покое, но, вспомнив, что Николай настойчиво просил разбудить, громко крикнула:

— Николай Иванович! Вставайте!

— Да что вы пристали? Дайте часок заснуть!

— Мне-то что! Спите себе с богом. Сами просили. Письмо вам…

— Так бы и сказали… Давайте-ка письмо да принесите газеты! — проговорил Николай, окончательно проснувшись.

Степанида подала письмо и газеты и спросила:

— Что в булочной-то брать?..

— Что-нибудь возьмите… Да кстати… возьмите у меня на столе письмо и отдайте посыльному, чтобы немедленно снес… Деньги в ящике… Знаете?

Николай прочел записку, и довольная улыбка появилась на его лице. Записка была от Платонова. Он просил молодого человека зайти к нему на квартиру около двенадцати часов — переговорить насчет статьи Николая и кстати позавтракать вместе.

«Верно, что-нибудь насчет цензурных смягчений! Платонов очень осторожен!» — подумал Николай, возлагавший большие надежды на статью, отданную им недели три тому назад в редакцию. По его мнению, эта статья особенно ему удалась. Он таки поработал над ней. Верно, она понравилась Платонову, и на нее непременно обратят внимание!

Веселый и довольный, он быстро оделся, прошел в кабинет и стал пробегать газеты, прихлебывая кофе… Через полчаса отворились двери, и на пороге появился Вася.

— Васюк! Здорово… Наконец-то! — обрадовался Николай, крепко пожимая холодную Васину руку. — Озяб? Напейся скорей кофе… Степанида, стакан дайте! — крикнул он в двери. — Ну, как поживаешь, Вася? Давно я тебя не видал…

— Я у тебя несколько раз был… все не заставал…

— По вечерам трудно меня застать, особенно в последнее время, — замотался как-то. Теперь опять примусь за работу… А ты как это не на лекциях сегодня? Ты такой аккуратный… Кстати: знаешь, кто с тобой хочет познакомиться?.. Угадай-ка!

— Да я почем знаю…

— Наверно, не угадаешь! — рассмеялся Николай. — Нина Сергеевна…

— Что ей от меня надо?.. Разве она приехала?

— Вчера ее видел, очень просила привести тебя. Пойдешь?

Вася подумал.

— Пожалуй, пойду. Отчего не пойти! — рассеянно отвечал Вася.

— Вот как! И не боишься?

— Чего ж бояться?

— Она такая красавица — эта Нина Сергеевна!

Вася покраснел до ушей и серьезно проговорил:

— Какое мне дело до этого?

— Ну, не сердись, Вася. Ты ведь известный женоненавистник. Я только пошутил. Я, признаться, думал, что ты не пойдешь. Она тебе не нравится.

— Да, не нравится, но я ее совсем не знаю. Бог ее знает; может, мне с первого разу так показалось.

Вася молча допил свой кофе и коротко отвечал на вопросы брата. Николаю показалось, что брат сегодня был какой-то странный и как будто смущенный. Он точно собирался что-то сказать, но не решался; то и дело взглядывал он на Николая и потирал руками колени, что служило, как знал Николай, признаком волнения Васи.

— Что с тобой, Вася? Не случилось ли чего? — спросил Николай.

Вася сконфузился и, помолчав с минуту, ответил:

— Со мной ничего не случилось. Чему со мной случиться? Я пришел к тебе поговорить об одном деле. Видишь ли, Елена Ивановна…

Он отвел взгляд и тихо прибавил:

— Она, Коля, все тебя ждет; очень беспокоится.

— Я сегодня зайду к ней. А что с Леночкой? Она больна?

— Елена Ивановна, — подчеркнул строго Вася, — по-видимому, очень расстроена нравственно… Послушай, Коля, — ты прости меня и не сердись. Я, знаешь сам, не люблю мешаться в чужие дела! — продолжал Вася, останавливая на брате серьезный и задумчивый взгляд. — Но бывают такие обстоятельства… И наконец ты мне близкий человек! — прибавил горячо Вася.

— В чем дело? Что тревожит тебя? Говори, говори, Вася. Я не рассержусь, уверяю тебя!

— Ты небрежно поступаешь, Коля, с Еленой Ивановной! Ты разве не видишь сам, что она…

Вася остановился на мгновение и чуть слышно прошептал:

— Любит тебя. Очень любит!

— Кто тебе это сказал? Она сказала? — вспыхнул Николай.

— Никто не говорил. А она разве скажет? Да и зачем ей мне говорить? Я сам вижу. Я слышал, как она о тебе говорила вчера, как близко принимает к сердцу твои дела. Разве ты не видишь? О, она очень любит тебя и может, пожалуй, рассчитывать, что и ты ее так же любишь. Ты так с ней был близок и в Витине и здесь. Она, быть может, и за Григория Николаевича не пошла из-за того, что тебя любит. Ты прости, что я говорю об этом; было бы нечестно скрыть от тебя это. Шутить с человеком нельзя. Ведь ты не любишь Елену Ивановну? Так не вводи ее в заблуждение. Скажи ей. Перестань бывать у нее. Ты, верно, не заметил ее привязанности к тебе? Не заметил?

— Чудак ты, Вася! Большой, голубчик, чудак! Ведь вот как тебя взволновало! И голос дрожит, и смотришь каким-то страдальцем! Почему же ты полагаешь, что я не люблю Леночку? А быть может, ты ошибся и напрасно прочел наставление? Я, право, не сержусь, Вася, не думай, пожалуйста. Нисколько! Я ведь понимаю твои побуждения! — проговорил Николай, протягивая брату руку. — Ты у нас не от мира сего!.. Так, по-твоему, не люблю, а? — улыбался Николай. — Так знай же, мой добрый Васюк, что Леночка — моя невеста, и скоро наша свадьба.

Трудно передать изумление, выразившееся на лице юноши при этих словах. Он привстал даже со стула, опять сел и смотрел на брата растерянным, недоумевающим взглядом, словно услышал нечто совсем невероятное.

— Ты женишься на Елене Ивановне? — наконец проговорил он, медленно произнося слова.

— Экий ты какой смешной! Чего ты так изумился? Ну, разумеется, на Елене Ивановне. Это тебя огорошило?

— Огорошило! — простодушно подтвердил Вася.

Николай рассмеялся и спросил:

— Почему ж это тебя так огорошило?

Вася все еще не мог прийти в себя. Ему показалось удивительным, что вдруг Коля женится, и женится на Леночке. И только, когда Николай повторил вопрос, он ответил:

— Видишь ли, это так для меня неожиданно. Я никак не думал, и ты ничего не говорил. А впрочем, зачем же говорить? Я тоже никому бы не сказал. От всех бы скрыл! Ты смотри, Коля, не сердись; мне очень больно, что я об этом заговорил с тобой. Вчера Елена Ивановна так была расстроена и вообще…

— Что вообще? — спросил Николай, когда Вася остановился.

— Вообще в последнее время она изменилась. Я это замечал. Это, значит, от каких-нибудь других причин… А я очень рад за тебя, Коля, что ты любишь Елену Ивановну. Она святая девушка! — восторженно произнес Вася. — Да что ж я-то тебе говорю! — вдруг сконфузился Вася. — А я ведь, Коля, подумал было… Ну, да теперь слава богу. Нечего и говорить!

— Нет, скажи, Вася, что ж ты думал обо мне? Скажи, не стесняйся!

— Если хочешь, я скажу, я не смею не сказать. Ты имеешь полное право спрашивать. Видишь ли, разные эдакие мысли насчет тебя… и мне было больно. Мне приходило на ум, что ты, может быть, говорил что-нибудь Леночке насчет Лаврентьева и вообще насчет ее замужества, вообще подействовал на нее и… как бы сказать?.. так, сам не замечая, произвел на нее впечатление, а потом и отошел, не подозревая, что случилось с ней… Ну, да все это вздор, и ты прости меня, Коля. Я скверно о тебе подумал; мне казалось, что ты вообще иногда небрежен к людям. Я вот тебя заподозрил и сам оказался виноватым. Очень надо быть осторожным. Как раз обвинишь совсем напрасно. И выходит подло, очень даже подло.

Не особенно приятно действовали на Николая слова младшего брата. Николай чувствовал, что Вася был прав, строя свои предположения, за которые теперь он же обвиняет себя в подлости. Ведь Николай действительно не раз говорил с Леночкой насмешливо о браке ее с Лаврентьевым. Ведь он сперва было увлекся Ниной Сергеевной, а потом уж от скуки в деревне сблизился с Леночкой. Небрежность была, и большая.

Вот это-то сознание, что Вася прав, хотя бы отчасти, и что он, Николай, сознавая, что брат прав, все-таки должен скрывать это и принимать еще его извинения, и уязвляло Николая. Он чувствовал, как недоброжелательное чувство начинает шевелиться в его груди именно за то, что брат был прав и что ему же так тяжело теперь, но он тотчас же подавил это чувство, взглянув на кроткое, растерянное лицо Васи. И вдруг, сам не зная, что его подвинуло, он подошел к брату, крепко обнял его и тихо проговорил с дрожью в голосе:

— Складная ты душа, Васюк! Не говори больше об этом. Полно!

— Я не об этом. Ты не сердишься — и дело с концом. Я ведь уверен был, идя к тебе, что все разъяснится. Ты, Коля, благородный человек. Я вообще вспомнил по поводу подозрений. Трудно часто брать на себя ответственность, очень трудно! — продолжал Вася, как бы рассуждая сам с собой. — У нас недавно (я тебе не рассказывал) скверная история вышла с одним товарищем. Очень тяжелая история, которая на многих произвела сильное впечатление… Да ты, быть может, Коля, куда-нибудь собираешься, и я тебя задерживаю?

— Нисколько не задерживаешь. Так какая история? А прежде, впрочем, скажи: не хочешь ли еще кофе?

— Нет, не хочу… Видишь ли, в чем дело. На нашем курсе был один товарищ, которого никто не любил. Очень уж он был какой-то юркий и лебезил перед профессорами. Человек какой-то вкрадчивый… С ним все очень сухо обращались, однако все-таки кланялись, жали руку. Он первый всегда подходил, заговаривал. И со мной был знаком, записок часто просил. На днях вдруг пронесся слух, что вот этот самый студент — шпион. Уж я не знаю, кто первый распустил этот слух, но только все поверили, тем более, что кто-то видел, как этот студент выходил утром тайком из квартиры директора, а в тот же день директор собрал всех нас и по поводу замышляемой на курсе овации одному профессору, не ладившему с директором, предупредил, что ему известно об этом, и пригрозил на случай, если будет устроена овация. А мы это самое предположение, казалось нам всем, держали в секрете, и директор не мог знать… И все, то есть не все, а большинство — были и заступники — решили, что этот студент доносчик… На другой день, когда он пришел на лекцию, все как-то подозрительно смотрели на него, отходили, когда он подходил, не отвечали на его поклон. Он изменился в лице и как-то весь принизился; странным, жалким таким выражением светился его взгляд. Показалось мне, что он с каким-то недоумением взглянул на всех, но, однако, остался и все время на лекции просидел в задумчивости. После лекции один из студентов громко сказал, проходя мимо подозреваемого, что какой-то подлец донес директору… Этот-то подозреваемый совсем помертвел, — я стоял недалеко и видел хорошо его лицо. Лучше было бы не видать его! В его лице было и страдание, и ужас, и что-то гордое, чего никогда не бывало. Он понял, что это его подозревали. Он посмотрел вокруг каким-то вызывающим, злым взглядом, как-то странно усмехнулся и направился к выходу. В это время кто-то его спросил: был ли он тогда-то у директора? Он опять побледнел, резко ответил, что был, и вышел из аудитории. Никто не сомневался после этого, что он шпион, но мне казалось, что человека безвинно оскорбили. Взгляд, знаешь ли, у него был такой… особенный, и именно во взгляде-то я и прочел, что этот человек не доносил, но что после этой-то минуты — это когда его заподозрили — он, пожалуй, решится и на это… О, ужасное, брат, было то мгновение! Я высказал сомнение… я и прежде не был на стороне большинства, но мои слова не убедили… однако все как-то притихли; видно было, что всех что-то стало мучить. А меня, Коля, этот его взгляд до того перевернул, что я всю ночь не мог заснуть и на другой день пошел к этому самому доносчику. Прихожу и застаю его сидящего за столом; видно было, что он совсем не ложился, и на себя не похож. За ночь-то он осунулся, изменился совсем, глаза ввалились и блуждали, как у безумного. Вижу, совсем бедняга плох. Он, однако, при моем приходе сперва изумился, а вслед за тем со злостью посмотрел на меня и спрашивает эдак холодно: «Что вам угодно?» — и сам трясется, точно в лихорадке. Я ему протянул руку, но он не подал своей и заметил с какой-то безумной усмешкой: «Как вам не стыдно протягивать доносчику руку!..» Я ответил ему, что не верю, что он доносчик, а потому и пришел к нему. Тут, Коля, произошла, брат, очень тяжелая сцена… Он вдруг зарыдал, как ребенок, и с такою благодарностью на меня взглянул, что у меня заныло сердце. С трудом я его несколько успокоил, уложил в постель и просидел около него. Я у него ни слова не спрашивал, да и он ни словом не упоминал о вчерашней сцене. Нервы его были очень расстроены. Я посидел у него в комнате, — жил-то он бедно, бедно совсем, — с час или два и, когда он немного успокоился, стал прощаться. Вот тогда-то он и сказал: «Я, может быть, и гадкий человек, но все-таки… не мог бы перенести этого позора!.. Спасибо, вы пришли и спасли меня!» Я в первую минуту не понял, что это он хотел сказать, но, случайно взглянув вокруг, увидал на столе, где он сидел, маленькую стклянку… и, признаюсь, тогда понял смысл этих слов. Нечего и говорить, что я стклянку убрал (в стклянке-то был яд!), и ушел, обещав у него быть через два часа, а от него прямо на лекции, чтобы рассказать все, что видел. А уж там шум… Совершенно случайно узнали, кто это директору-то донес, а донес-то студент, на которого не могло быть и подозрения! Директора племянник сообщил студентам, что он, племянник-то, гимназист, слышал весь этот разговор и знал студента, который был вхож к директору.

— Зачем же этот-то, которого невинно заподозрили, ходил к директору?

— Это после разъяснилось. Он ходил просить пособия… очень он бедный уж… Так за подаянием как бы ходил… Ему и стыдно было сперва признаться… Однако мне он признался.

— Извинились перед ним?

— Целая депутация ходила к нему… торжественно извинились…

— А он что?

— Он очень холодно принял извинение и через день заболел совсем… нервная горячка сделалась… Теперь в больнице лежит… Очень на него подействовало… Да и как не подействовать!.. Это — ужасное подозрение, Коля! Чуть было человека не погубили! Я навещаю его. Теперь ему лучше. Говорит, что не останется более здесь… В Москву уедет!..

— А настоящий шпион?

— О, этот совсем иначе себя держал! Он пришел в негодование, кричал, что на него клевещут, требовал, чтобы ему подали мерзавца, который распустил про него это, — одним словом, выходил из себя. Многие поверили ему.

— И он остался?

— Остался. Ходит на лекции и держит себя с необыкновенным апломбом!

Вася замолчал и заходил по комнате.

— Ты домой писал о своей женитьбе? — спросил он через минуту.

— Нет еще, сегодня напишу. Я думаю, папа и мама тоже удивятся.

— Я думаю, Коля, очень удивятся.

— Что ж тут удивительного?

— По-моему, Коля, тебе как-то не идет жениться! — заметил Вася.

— Как это не идет? — засмеялся Николай.

— Да так, не идет. Вот, например, Лаврентьеву шло, а тебе не идет.

— А мне нет?

— Нет. А впрочем, я, быть может, чепуху говорю, ты не обращай на это внимания! — промолвил Вася. — Однако который, брат, час?

— Двенадцать.

— Ну, мне пора! Надо еще к одному товарищу зайти, а после в больницу. Обещал. Что твоя статья? Принята?

— Кажется. Вот сейчас от Платонова получил записку. Зовет переговорить. На днях к нему зайду. Сегодня проспал, вчера от Смирновых поздно вернулся.

— А как вообще дела?

— Пока не важны, Васюк. Ну, да поправятся, а пока жду денег из дому.

— Из дому? — удивился юноша.

— Отцу писал, просил в долг, я не хочу так брать! — проговорил Николай.

— Так, так.

— А ты давно получал письма из дома?

— Нет, недавно. Все здоровы. Там, Коля, тоже, кажется, дела не важны.

— Подожди, Вася. Дай только время. Дела поправим! — весело заметил Николай. — С Леночкой и мотать меньше буду. Ты и то меня в мотовстве винишь! Сам-то живешь отшельником, питаешься акридами и медом [62], хочешь, чтобы и все так жили! Так к Нине Сергеевне-то пойдем? — спрашивал Николай, прощаясь с братом.

— Пойдем.

— Кстати: Прокофьева не встречал в Петербурге и ничего о нем не слыхал?..

— Он арестован! — печально проговорил Вася.

— Арестован?

— Да. В Москве. Из-за границы, говорят, возвращался.

— Давно?

— С месяц.

— Кто это тебе говорил?

— Это верно. Вот, Коля, человек! — прибавил Вася восторженно. — Я когда-нибудь тебе расскажу о нем, а то ты все скептически относишься к нему, не зная его.

— Да я верю, Вася, что он хороший человек, право, верю. Я только над твоею восторженностью смеялся. Он, этот Прокофьев, по твоим словам, какой-то идеал всех добродетелей. Я тоже его немного знаю. А ты все-таки расскажи… Меня он по одному обстоятельству очень интересует.

— О, да ты его совсем не знаешь! — воскликнул Вася, оживляясь при одном имени Прокофьева. — Я его прежде тоже не знал, но здесь слышал. О, это, брат, настоящий человек! Однако прощай, Коля!

— Ты мне расскажи про настоящего-то человека, которого ты отыскал! Да вот что, Вася: обедаем-ка сегодня вместе с Леночкой. Приходи к шести часам к «Медведю». Знаешь «Медведя»?

— Нет, не знаю!

— Я и забыл, что ты постник.

Он сказал адрес и прибавил:

— Смотри же, приходи, Вася. Выпьем за наше счастье. Придешь?

— Ладно, приду!

Вася вышел от брата и пошел по улицам, раздумывая о Николае и Леночке. Новость о свадьбе произвела на него сильное впечатление. Он рад был, что ошибся в своих подозрениях, и в то же время ему почему-то жаль было Леночку.

«Оба они хорошие люди, а как будто не пара!» — повторял он про себя.

VI

Через час после ухода брата Николай отправился к Леночке. Она сегодня не пошла на лекции и поджидала Николая, перечитывая несколько раз его горячее, порывистое письмо. В прихожей раздался звонок. Леночка встрепенулась, радостная и счастливая. Послышались знакомые шаги, и в дверях показался Николай. Он бросился к Леночке и, целуя ее руки, повторял несколько раз: «Ты простила? Ты не сердишься, Леночка? Нет? Нет?»

Он глядел ей в глаза и по глазам мог видеть, что она не сердилась. Какое! В ее глазах светилась такая любовь, такое счастье!

— Ты спрашиваешь еще! И тебе не стыдно? Да разве я на тебя могу сердиться?.. И за что? За твое чудное письмо?.. Да если б ты…

Она не досказала мысли и любовалась Николаем с таким простодушным восхищением, что Николай, шутя, закрыл ей рукою глаза.

— Не смотри так, Лена! Не смотри! — проговорил он, смеясь. — Славная ты… добрая, хорошая моя! Ах, если бы ты знала, как тронуло меня твое письмо. И тебе было не стыдно даже подумать? «Или все кончено?» — писала ты. Ах, Леночка? С тобой как-то лучше становишься, право…

— Ну, ну, не захваливай, пожалуйста.

— Однако ты похудела, Леночка! Что с тобой? Здорова ты? — тревожно спрашивал Николай, заглядывая ей в глаза и любуясь ее счастливым, хорошеньким личиком. — Это я тебя так расстроил? Я? Этого больше не будет, Лена. К чему нам так жить? К чему откладывать свадьбу?! К чему скрывать от всех, что мы — муж и жена? Обвенчаемся скорей… О, мы заживем отлично с тобой!

Леночка слушала, и сердце ее радостно трепетало от этих слов. А Николай между тем продолжал:

— И то я виноват, что до сих пор медлил. Зачем? Кто нам мешает?

— Но ты… твои дела… Ты еще не устроился… Помнишь, ты говорил…

— Мало ли что говорил! И чепуху говорил. Да, наконец, и устроился… Лучше было бы, если бы мы раньше повенчались. По крайней мере ты не имела бы причины думать, что «все кончено!» — весело засмеялся Николай. — И, наконец, твое присутствие поддержит меня. Я ведь, Лена, знаешь, иногда падаю духом, злюсь на неудачи… Ну, да об этом теперь нечего говорить! И разве вдвоем нам много нужно? Особенно вдвоем… с тобой?.. Так ты согласна? Пиши своим, а я напишу сегодня же в Витино. И аминь!

Согласна ли она? Она тихо сияла от переполненного чувства, и слова как-то не шли на ее уста… Николай и любовался ее счастием, и сам в эту минуту был счастлив.

— Послушай, Коля, — наконец произнесла Леночка тихим, замиравшим от счастия голосом. — Ты знаешь, как я тебя люблю. Ты видишь! Но я боюсь, что когда-нибудь могу стеснить тебя. Тогда ты раскаешься, что женился… Мало ли что может случиться… Ты встретишь…

— Леночка… Леночка!.. Что ты говоришь!.. — перебил Николай.

— Нет, дай досказать… Я слишком люблю тебя и верю в тебя… Ты можешь встретить другую, лучше, достойнее меня, а брак стеснит тебя, и ты будешь несчастлив… Мне все равно… Не обращай внимания на меня… Будем жить по-прежнему. Если нужно скрывать, что мы муж и жена, будем скрывать. Я все равно счастлива буду твоей любовью… и по крайней мере буду знать, что ты свободен… всегда свободен…

Николай в волнении слушал ее слова и, умиленный, глядел на нее глазами, влажными от слез. Мало ли она принесла ему жертв!.. Она готова даже быть тайной любовницей… О, как он виноват перед ней!

— Лена! Замолчи! Что ты предлагаешь? Я был бы подлец, если б согласился на твое предложение. Я не хочу… не хочу тайны… Ты будешь моя жена перед всеми.

— Ты хочешь? Ты не боишься? Ты не будешь несчастлив со мной?

Вместо ответа он взял ее трепещущую руку и крепко сжал в своей руке.

— Но по крайней мере, Коля, дай мне слово, честное слово, что ты никогда не скроешь от меня, если я стесню тебя, если ты разлюбишь меня… Верь мне, желанный мой, одна мысль, что я могу стать тебе на дороге, приводит меня в ужас. Даешь ты мне слово?

— Леночка, да что ты!.. Откуда эти мысли?

— Эти мысли давно у меня… Я много об этом думала… Разве мало несчастных браков? Разве редко люди живут вместе, не имея характера разойтись? Вот я и прошу тебя, чтобы ты никогда не жалел меня. Узнать, что тебя жалели, — это ужасно! Я понимаю, как тяжело было Лаврентьеву! Я не любила бедного Григория Николаевича, а только жалела его… За меня не бойся, Коля… Я все вынесу, даже и твое охлаждение, и, конечно, не от меня тебе услышать когда-нибудь слово упрека! Помнишь, ты не раз говорил, что любовь свободна и ничто не может удержать ее, если она пройдет… Ведь правда?

— Правда, — прошептал Николай.

— Так даешь мне слово? — торжественно повторила Леночка.

— Даю! — проговорил Николай.

— И если?..

— Полно, Леночка… К чему эти «если»… Не надо их!..

— Да ведь я для тебя… для тебя, мой славный!.. Я за себя не боюсь! — вскрикнула она. — Разве я когда-нибудь ждала такого счастья?.. Разве я стою его?.. Послушай, что я тебе скажу… ведь я виновата перед тобой… скрывала от тебя… — краснея, шептала Леночка.

— Что ты скрывала?..

— Я… беременна, — чуть слышно произнесла она.

«И она еще предлагала остаться любовницей! — промелькнуло в голове у Николая. — И я никогда об этом не подумал!»

— И тебе не стыдно было скрывать от меня? Давно ты это скрывала?

— Недавно, очень. Я не решалась как-то сказать тебе…

— Почему?

— Да видишь ли…

Она остановилась в нерешительности.

— Что ж ты не говоришь?

— Видишь ли. Ты не сердись, мой милый. Я не хотела тебя стеснить.

— Как стеснить?..

— Да разве ты не понимаешь? Ты ведь такой добрый и мог бы пожалеть меня и из жалости жениться. А в последнее время мне казалось, что ты не любишь меня! — улыбалась Леночка своими славными, большими глазами.

— О Леночка, Леночка! — воскликнул Николай. — Какая ты!

— Ну, а теперь, когда убеждена… я и сказала. Ты не сердишься?

Они весело болтали о том, как они устроятся и поведут скромную, трудовую жизнь. Свадьба будет через месяц, и самая скромная. Они с доверием молодости глядели оба в глаза будущего. Оно казалось им таким счастливым и радостным. Она будет ходить на лекции, а он писать. О, она не будет ему мешать, пусть он не думает!