- Ну еще немного, еще! - кричал Роже, не давая своей партнерше (а тем более всаднику) ни минуты покоя: - Тяни носочки повыше, милая моя!
      Наконец, лошадь повалилась на бок, подмяв под себя седока. Подскочивший Роже, сорвал с него шлем и удивленно воскликнул:
      - Вот, так-так! Опять взялся за старое? Жак Греналь, теперь я вынужден отправить тебя в Сидон, где тебя наверняка повесят! Или ты предпочитаешь тюрьму в винном погребе Яффы?
      - Я бы предпочел просто добрый винный погреб, без решеток, сконфуженно проговорил разбойник. - Неужели, Роже, ты отправишь меня туда, где мы так хорошо играли в кости и откуда вместе бежали?
      - А что же с тобой делать? - спросил Роже, делая знак паломникам двигаться дальше. - Ведь ты снова возьмешься за свое позорное ремесло?
      - Не могу обещать... - честно признался Греналь, - Ты прав: лучше уж сразу меня повесить. Поехали в Сидон!
      - А если я предложу тебе одну стоящую работенку? - подумав, произнес Роже.
      - Какую же?
      - Будешь ездить со мной и охранять пилигримов. Ты знаешь повадки своих друзей-разбойников, а это для меня плюс.
      - Не боишься пускать волка в пастухи к овцам?
      - Лучшего пастуха и не сыскать. Выбирай, Жак. Или виселица с адом, или - путь раскаявшегося грешника.
      - Ты стал рассуждать, как монах, - проворчал Греналь. - Ладно, ставь мне синяк под глазом, - и он подставил свое лицо.
      - Зачем? - удивился Роже, отпрянув.
      - Ну как же! - пояснил Греналь, кивнув на косящего в сторону Нивара. Должен и я чем-то походить на вас, раз уж решил к вам присоединиться!
      Вскоре, опасные дороги и тропы древней Нафталии были полностью очищены от разбойничьих шаек...
      Людвиг фон Зегенгейм, всерьез увлеченный черноволосой принцессой Мелизиндой, и остро чувствующий ее незримое присутствие между ним и Гуго де Пейном, с которым он никак не мог решиться на объяснение, боясь повредить их дружбе, предпринял отчаянный шаг, чтобы порушить любовный треугольник: он отправился на войну со своим старым обидчиком - сивасским эмиром Данишмендом Мелик-Газмом, к расположенному на востоке Палестины городу Хомсу, где уже много лет не прекращались военные действия. Город часто переходил из рук в руки; не имеющий серьезных оборонительных укреплений, с разрушенными крепостными стенами, он с трудом поддавался защите. Порою бывало и так: часть города занимали рыцари-христиане а другую часть - мусульмане сивасского эмира. Сейчас Хомсом полностью завладел Данишменд, грозя оттуда восточным областям Иерусалимского королевства. Бодуэн I, решив выбить оттуда спесивого эмира, направил к Хомсу значительное подкрепление под командованием старого знакомого Людвига фон Зегенгейма - барона Рудольфа Бломберга, с которым они вместе защищали крепость Керак. Гессенский рыцарь с удовольствием принял в свои ряды немецкого графа.
      Накануне отъезда между Людвигом и Гуго де Пейном состоялся опасный разговор. Законы рыцарской чести не позволяли им говорить на столь щекотливую и интимную тему открыто. Оба благородных рыцаря пережили тягостные минуты.
      - Скажите, - уклончиво начал Людвиг, осторожно выбирая слова, существует ли та реальная дама, за которую вы могли бы положить свою голову?
      - Мое сердце принадлежит одной особе, которую я бесконечно люблю, также осторожно ответил Гуго.
      - И она не в Европе? - спросил граф, начиная волноваться.
      - Да. Место, где она живет, принадлежит Востоку, - де Пейн также почувствовал волнение, передавшееся ему от Людвига. Они стояли напротив друг друга, не глядя в глаза.
      - Позвольте еще один, последний вопрос, - произнес Людвиг глухим голосом, словно ему перехватило дыхание. - Королевских ли она кровей?
      - Да. Она принцесса, - отозвался Гуго, не зная, как объяснить графу, не подвергая опасности честь Анны Комнин, что он глубоко заблуждается на его счет, и что он - не соперник его в борьбе за сердце прекрасной Мелизинды.
      - Я хочу сказать, - начал он, но Зегенгейм сухо перебил его:
      - Достаточно. Завтра поутру я отправляюсь вместе с Бломбергом к городу Хомс. Надеюсь вернуться месяца через три, когда мы выбьем Данишменда за пределы королевства. У нас впереди много дел, не так ли? - он говорил быстро, словно пытаясь отвлечь Гуго от предыдущей темы.
      - Конечно. Желаю удачи! - взволнованно ответил де Пейн. - И доверьтесь своему сердцу, граф!
      Бои за Хомс, как и рассчитывал Зегенгейм, продолжались около трех месяцев. "Керакский Гектор" отличился и здесь, проявляя исключительное мужество и смелость. Но немецкий граф обладал не только личной отвагой, но и незаурядной военной смекалкой. Чтобы выбить Данишменда из города Людвиг предложил Бломбергу хитроумный план. И заключался он в том, чтобы привлечь на свою сторону ... силы природы. Через город протекала бурная и стремительная река Раввадам, узкая в берегах и с капризным течением. Зегенгейм, организовав строительные работы, перегородил ее воды в нижнем месте за городской чертой. Взбухнув, словно свадебный пирог, Раввадам вышел из своих берегов и выплеснул желтые воды на улицы и мостовые Хомса, вымывая из него шаткие постройки, торговые лотки, молодые деревья, лошадей, скот и людей, цепляющихся за низенькие крыши домов. Весь город будто поплыл в распахнутые объятия Людвига фон Зегенгейма и других рыцарей; оставалось лишь вылавливать мокрых сарацин и вязать их веревками. Самому эмиру Данишменду чудом удалось избежать плена. Это был полный успех, которому войско было обязано целиком немецкому графу. Честный вояка, Рудольф Бломберг, отправил победную реляцию королю Бодуэну I, где высоко оценил и красочно расписал заслуги Людвига фон Зегенгейма, которому монарх устроил пышную встречу в Иерусалиме.
      Эта встреча по времени совпала с турнирными состязаниями, организованными большим поклонником древнегреческих Олимпиад, братом Бодуэна I, Евстафием. В них могли принимать участие все желающие, но вход в Форум, как и в гомеровской Греции, был разрешен лишь мужчинам. В программу соревнований входили кулачные бои и борьба, езда на колесницах, запряженных четверками лошадей, стрельба из лука в цель и бег на десять миль, который проводился за крепостными стенами. Олимпийские Игры в Иерусалиме привлекли множество народа, съехались даже принцы, князья, султаны и эмиры из соседних и дальних стран, находящихся в мире с Палестиной. Сам Бодуэн I, подобно легендарному Нерону, принял участие в гонках на колесницах, а его наперсник, граф Танкред, выступил в кулачных состязаниях. К сожалению, на эти поединки не поспел Бизоль де Сент-Омер, и многие зрители, тысячами заполнившие трибуны Форума, справедливо считали, что без полюбившегося всем великана, кулачные бои слишком проигрывают в зрелищности. Зато на Играх отличился другой тамплиер - Виченцо Тропези, оказавшийся разносторонним спортсменом. Он победил в трех из пяти видов программы! Ему не было равных в стрельбе из лука, его колесница первой пересекла финишный створ, а последнюю милю за воротами Иерусалима Виченцо бежал в гордом одиночестве, опередив остальных участников на сотни метров. Все три лавровых венка он преподнес своей Алессандре, которая незаметно пробралась в Форум, вновь облачившись в привычное ей мужское платье. Позднее, они пошли на праздничный рыцарский ужин в Тампле. Виченцо Тропези был назван абсолютным победителем Олимпийских Игр.
      Иной успех выпал на долю графа Грея Норфолка, чей лоб отныне был отмечен розовым шрамом. Его искусство в живописи вызвало любопытство многих правителей Востока. Хотя он давно отказывался от чрезвычайно выгодных предложений, заказы на портреты сыпались на него со всех сторон: от разбогатевших на торговле кожей купцов, до султанов Магриба. Все хотели заполучить умелого и талантливого живописца. И от одного предложения, посоветовавшись с Гуго де Пейном, граф не стал отказываться... Оно поступило тайно от самого правителя месопотамского Мадрина, султана Наджм ад-Дина иль-Газм ибн Артука, злейшего врага Бодуэна I, ведущего с ним нескончаемые войны. Посланники султана, прибывшие скрытно в Иерусалим, явились в Тампль, где объяснили причины своего необычного и рискованного визита. Гарантировав полную безопасность английского графа и богатое вознаграждение, посланцы увезли Грея Норфолка с собой - в далекую Месопотамию. Несколько месяцев о судьбе графа не было ничего известно. И Гуго де Пейн начинал уже всерьез волноваться, коря себя за то, что дал согласие на это путешествие. Но одной из главных причин, почему он пошел на это, было то, что граф, обладая уникальной памятью, мог многое узнать и запомнить о расположении войск в Мадрине, об укреплениях на его подступах и о другой важной стратегической информации. Для этого ему не требовалось делать пометки в блокнот, который мог попасть во вражеские руки, а услуги, которые граф оказал бы в будущих баталиях - были бы неоценимы. Но не раскусили ли его советники султана Наджм ад-Дина? Не оказался ли он в темнице, в руках заплечных мастеров? Эти мысли тревожили де Пейна вплоть до последнего дня, когда в конце мая граф Норфолк, живой и невредимый, с целым караваном подарков появился в Тампле. Загорелый, украшенный шрамом, но по-прежнему невозмутимый англичанин, рассказал удивительные истории о своем секретном пребывании в дальних странах. Выполнив портрет султана и заслужив его высшую похвалу, разузнав все, что касалось обороноспособности Мадрина, Грей Норфолк, совершенно неожиданно для себя, совершил еще и вояж в... неприступный замок ассасинов Аламут, к самому Старцу Горы Дан Хасану ибн Саббаху! Зловещий убийца также возмечтал увековечить свой образ в истории и прислал за прославленным живописцем своих фидаинов. Они привезли его к подножию Эльбруса и провели по неприступным тропам в самую сердцевину этого осиного гнезда, в высеченные в скале промерзшие покои шах аль-джабаля, где Старец наслаждался холодом и полумраком, составляя в безумной голове чудовищные планы. Таким его и запечатлел граф Норфолк, уверенный, по правде говоря, что по окончании работы его попросту сбросят на дно ущелья. Но портрет понравился Хасану ибн Саббаху и, верный своему слову, он отпустил Норфолка, которого теми же тропами вывели обратно и доставили в Мадрин. На память о Старце у графа остался драгоценный перстень с алмазным черепом и схваченный в ледяных покоях насморк.
      Другой тамплиер - сербский князь Милан Гораджич, также выполнявший секретную разведывательную миссию, находился вместе с Рихардом Агуциором в Египте. Под видом двух кочевников-бедуинов, проводников богатого китайского купца, в роли которого выступал Джан, они благополучно добрались до Каира и въехали в город. Почти одновременно с ними, но со стороны Александрии, к столице Египта подъехал экипаж графини Катрин де Монморанси, сопровождаемый тремя лучшими евнухами султана Юсуфа ибн-Ташфина. В карете, кроме красавицы графини и ее маленького сына, находились также две служанки из ливийского племени, преданные своей госпоже, в которой за чадрой и богатыми восточными одеяниями мало кто мог бы определить европейскую женщину. Они остановились в посольском дворце магрибского султана, где были встречены так, словно бы пожаловал сам Юсуф ибн-Ташфин. А рыцари-бедуины и китайский купец разместились на непритязательном постоялом дворе возле рынка, тотчас же приступив к сбору необходимой информации, касающейся планов молодого правителя Египта Исхака Насира. Первое, что особенно неприятно поразило их это неожиданное возвышение старого злейшего врага, лже-рыцаря Пильгрима, еще более упрочившего свое положение при дворе и занимавшего должность советника султана. Пильгрим постепенно прибирал к своим рукам весь механизм внутреннего управления государством, насаждая всюду своих людей и настраивая молодого правителя на войну с Бодуэном I. Со своими соперниками - из бывшего окружения старого султана аль-Фатима, Пильгрим расправлялся коротко и беспощадно. Вся внутренняя служба по охране султана и дворца подчинялась ему, а ропщущим против его возвышения затыкали рот где угрозами, где обещаниями, а порою не брезгуя и шелковой удавкой. По Каиру прокатилась и серия открытых, публичных казней, где были обезглавлены несчастные, уличенные Пильгримом в заговоре против владыки Египта. В городе царили хаос и смута... В довершение всего, в беднейших кварталах Каира вспыхнули очаги чумы - страшного бича Египта. Желая помешать распространению этой заразы, султан повелел изолировать эти чумные районы, и выставить на выезде из города санитарные кордоны, которые перекрыли все его сношения с внешним миром...
      Маркиз Хуан де Сетина, словно неутомимый крот рыл фундамент Тампля, вгрызаясь в каменные плиты в поисках тайн Соломонова Храма, сверяя свои изысканиями с набросками, сделанными в архивах Цезарии. Помогали ему его молчаливые кабальерос и слуги Гуго де Пейна. Андре де Монбар с тихим ужасом взирал на плоды их рук - зияющие ямы, провалы, прорытые норы - в не так давно приведенных им в порядок покоях и залах. Тампль снова стал напоминать ту свалку, которую приняли в подарок от короля Гуго де Пейн и его рыцари, поселившись в древних конюшнях иудейского царя.
      - Нельзя ли... как-то полегче? - умолял он маркиза, ходя за ним следом и проваливаясь ногами в образовавшиеся дыры.
      - Не волнуйтесь вы так! - утешал его де Сетина. - Уверяю что мы близки к цели - осталось чуть-чуть...
      - Но кто будет снова ремонтировать Тампль? - взывал Монбар, кусая локти.
      - Как-нибудь... обойдется! - невразумительно отвечал маркиз, вновь берясь за лопату.
      Сам же Монбар, в отличие от маркиза, добился определенных успехов в своей подпольной лаборатории: как-то на рассвете в ней прогремел такой оглушительный взрыв, что казалось - в этом уверял потом своих помощников сам Христофулос, наблюдавший за воротами, - весь Тампль приподнялся на несколько локтей в воздух и завис там на несколько секунд. Все, кто находился в это время в доме понеслись в подвал, не чая застать Андре де Монбара не только в живых, но хотя бы существующего в виде единого целого. Но навстречу им по лестнице невозмутимо поднимался сам виновник взрыва, облаченный в какой-то защитный костюм и маску из блестящих пластин и имел весьма довольный вид.
      - Кажется, я наткнулся на "греческий огонь"! - сообщил он Гуго де Пейну, стягивая маску; лицо его было покрыто копотью.
      - А... взрыв? - спросили его.
      - Это побочные явления. Они не опасны. Просто я не рассчитал дозу селитры.
      - Не могли, бы вы своим взрывом оказать содействие и мне? - попросил маркиз де Сетина. - У нас там одна кладка никак не поддается...
      Монбар в ужасе замахал на него руками.
      - Нет и нет! - выкрикнул он. - Вас, маркиз, я и близко не подпущу к своим устройствам, иначе вы уничтожите весь Тампль!
      - Жаль! - вздохнул маркиз. - Придется долбить киркой... Испытание "греческого огня" Андре де Монбар и Гуго де Пейн провели вдалеке от Иерусалима - возле Мертвого моря. Кучка поселян, несколько унылых пастухов и рыбаков, - вот все, кто присутствовал при этом поистине знаменательном событии, поскольку изобретение Монбара, вернее его новое открытие, на много веков опередило свое время. Брошенная рукой алхимика в воды Мертвого моря смесь, вспыхнула и взорвалась еще в воздухе, распространяя едкий дым и голубое пламя, брызги которого, коснувшись тихих желтых волн, не потухли, а продолжали гореть! Более того, огонь начал распространяться по воде, охватив значительное пространство. Это было удивительное и неповторимое зрелище: огонь, подчиняющийся воле человека (или волшебника?)...
      - Осторожно, мессир! - предупредил Монбар. - Не подходите ближе. Если пламя попадет на вашу одежду, его не потушишь ничем!
      Пастухи и поселяне, пораженные чудом, попадали на колени.
      - Ну что же! - произнес Гуго де Пейн. - Мне нравится результат ваших трудов...
      Позднее, присутствовавшие при испытаниях жители, распространили по всей Палестине весть о страшном кудеснике из Тампля, за которым утвердилось прозвище: Человек, который поджег Мертвое море...
      2
      Третьего июня 1113 года в Иерусалим через северные ворота въехал экипаж, запряженный двойкой породистых рысаков, в котором томно восседала рыжеволосая красавица, с любопытством оглядываясь вокруг и ловя на себе восхищенные взгляды прохожих. Волосы ее были столь огненно ярки, что напоминали раскаленную в топке медь, а глаза - глаза удивительным образом меняли свой цвет под влиянием настроения их хозяйки: то они разливали вокруг небесную голубизну, то затмевали ее серыми облаками, то зеленели летней мягкой травой. У нее был чувственный рот с полными алыми губами, нежный овал подбородка, маленькие ушки и изогнутый носик. Женщине было около двадцати пяти лет. Впрочем, ей могло быть и сорок, поскольку над такими особами время практически не властно. При одном взгляде на нее становилось ясно: в сердца многих мужчин впустила она свои розовые коготки. Даже просто проехав по каменистым улицам Иерусалима, она оставила в воздухе невидимые сладострастные флюиды, которые еще долго вдыхали в себя, пораженные необычным утренним явлением ранние торговцы овощами и фруктами.
      Женщина велела кучеру остановиться возле неприметного домика с глиняной крышей, около которого росли три одинокие пальмы. Поднявшись по деревянным ступеням, она позвонила в колокольчик. Ей открыли и провели в комнату, где уже ждал взлохмаченный ломбардец Бер. Оценив с первого же взгляда внешность посетительницы, ломбардец подставил ей кресло.
      - Вы приехали вовремя, Юдифь, - произнес он. Чары красавицы, впрочем, не произвели на него особого впечатления, поскольку у него была лишь одна любовь - его работа.
      - Вообще-то, меня зовут Эсфирь, - поправила его женщина. - Но это неважно. Юдифь, так Юдифь. Хоть Саломея...
      - Задание у вас будет почище, чем у Саломеи, - грубовато произнес Бер, никогда не зная, как вести себя с подобными особами. - Надеюсь, вас хорошо подготовили. Особняк для вас уже снят, можете переезжать туда хоть сейчас. Ждите гостя, - и он забарабанил пальцами по собственному колену.
      - Кто он и как его зовут? - напрямую спросила Юдифь-Эсфирь, поняв, что впустую разливает чары перед этим чурбаном.
      - Рыцарь, моя милая, рыцарь, - вздохнул ломбардец Бер. - В свое время я укажу его вам. А пока отдыхайте, набирайтесь сил, только не высовывайтесь слишком часто из дома: а то половина Иерусалима сбежится к вашим окнам и все пойдет насмарку.
      - Плата? - вопросительно подняла брови красавица.
      - Как обычно, - пожал плечами Бер. Плюс то, что вы вытянете из него сами.
      - Время на выполнение?
      - Максимум два года.
      - Как я смогу уехать отсюда? - продолжала свой допрос Юдифь.
      - Морем, - ломбардец впервые почувствовал к ней некоторое уважение. На корабле из Цезарии, голубушка. В любую точку Средиземноморья. Но ведь вы, скорее всего, вернетесь в Толедо?
      - А какая вам разница?
      - Действительно, - согласился Бер, и разговор на этом закончился.
      Как-то раз, было это также в начале июня, во дворце Бодуэна на одном из королевских приемов, Гуго де Пейна представили русскому князю Васильку Ростиславичу, сопровождавшему в Иерусалим игумена Даниила. Князь и рыцарь уже встречались мельком и в Константинополе, и во время осады Тира в прошлом году, но случая побеседовать так и не представлялось. Теперь же, оставив их вдвоем, граф Танкред тактично отошел в сторонку, он до сих пор чувствовал свою вину перед де Пейном за свое вынужденное бездействие возле Тира. Далекая Русь, ее народы и земли давно привлекали Гуго, будоражили его сознание. Он представлял себе эту страну, хорошо зная ее историю, ее борьбу со степными и кочевыми племенами, лишь относительно недавно, три века назад принявшую христианство, как страну-полигон, где постоянно проходят испытания на крепость духа, где свято защищают и хранят христианские обычаи, которые, казалось бы, в ином государстве, могли быть и отринуты под столь мощным давлением вражеских сил извне и изнутри.
      Статный, светловолосый князь, охотно и открыто отвечал на интересующие де Пейна вопросы; речь у него была медленная, плавная; и сам он весь напоминал какую-то красивую, заморскую ладью, приплывшую в Иерусалим через Византию. Два воина и рыцаря быстро нашли общий язык, разговорившись на близкие темы: об мусульманской опасности, угрожавшей всему христианскому миру, о расколе католической и греко-православной Церквей, об иудеях, которые вели свою, тайную борьбу за господство, заполняя собой любую образовавшуюся щель или пустоту. Князь Василько посетовал, что еще совсем недавно на Руси торговому люду проходу не было от иудейских купеческих колоний, державших всю торговлю и с Византией, и с Востоком в своих руках.
      - Великую свободу и власть имели они при князе Святополке, - горько произнес он, - из-за чего многие купцы и ремесленники разорились, а другие прельстились их золотом, продались за звонкую монету. Но когда на Киевский престол сел Владимир, сами киевляне многих жидов побили, к вядшему удовольствию простого народа. И веру жидовствующую отвергли. А потом, многие князья съехались по зову Владимира у Выдобича и установили закон: из всех русских земель всех жидов со всем их имуществом выслать и впредь не впускать!
      - Когда вы намерены вернуться назад? - спросил де Пейн.
      - Через год, с окончанием миссии игумена Даниила.
      - Тогда у нас еще будет много времени потолковать обо всем. Пока же советую вам не налегать так на это фалернское вино, - предупредил Гуго. Его везут морем, и для сохранности добавляют в бочки смолу, мраморную пыль и прочую гадость.
      - Опять штучки иудеев! - воскликнул князь.
      - Не только. Если вы не прочь, я готов угостить вас настоящим византийским - из виноградников василевса, мне как раз недавно прислал в подарок сам Алексей Комнин. Мои апартаменты недалеко отсюда, в Тампле.
      - Согласен! - произнес князь Василько. - Только пригласим и моего игумена Даниила, я не хотел бы оставлять его одного.
      Направившись к выходу, Гуго де Пейн краем глаза видел, как обиженно и чуть гневно смотрит в его сторону черноволосая принцесса Мелизинда, к которой он не подошел за весь вечер ни разу; ее тревожило и долгое отсутствие графа Зегенгейма, словно нарочно избегавшего королевских приемов. Закусив алую губку, принцесса нервно похлопывала себя веером по ладони, провожая взглядом двух высоких витязей и присоединившегося к ним седобородого старца в монашеской рясе, который казался тонкой березкой между двух мощных тополей. Она не слышала обратившегося к ней отца и вздрогнула, когда он дотронулся до ее руки.
      - Куда вы смотрите? - спросил король. - Я говорил о том, что вскоре в Иерусалим прибудет из Европы один рыцарь, с которым я связываю определенные надежды, и мне хотелось бы, чтобы вы приняли его как можно любезнее.
      - Хорошо, отец, - потупив взор, ответила принцесса.
      - Этот рыцарь из знатного французского семейства, чей род не уступает королевскому, - продолжил Бодуэн, извещенный на днях графом Шампанским. Приглядитесь к нему, моя радость.
      - Я буду послушна вашей воле, - отозвалась Мелизинда, негодуя в душе и на Гуго де Пейна, и на Людвига фон Зегенгейма, которые, по ее разумению, были или слепы, или чересчур поглощены своими ратными делами. Но ни то, ни другое не оправдывало их в ее темных глазах, горящих огнем любви.
      Беседа в Тампле с князем Васильком и старцем Даниилом продолжалась до глубокой ночи. Представители двух христианских мировоззрений сидели за одним столом и вкушали одно вино и пищу, не чувствуя себя разделенными непроходимыми противоречиями, поскольку и нравственные нормы, и постижение смысла бытия не столь разнились у них, простых смертных, как было это у столпов Церкви. Мудрый игумен с самого начала признал в де Пейне не противника, а тем более, врага православия или Руси, а скорее внимательного и заинтересованного союзника, если не друга. С другой стороны, и Гуго де Пейна всерьез и искренно интересовало православие, несомое в Палестину игуменом Даниилом. Почему? - втайне задавал рыцарь этот вопрос сам себе: ведь его цель и миссия здесь идет от Ватикана, а сам он до глубины души принадлежит католической Церкви. Возможно, безжалостное заклание Филиппа де Комбефиза так повлияло на его умонастроение?.. Но оно не может и не должно отвратить его от выполнения священного долга. В речах старца Даниила, де Пейна привлекла еще некая хранимая им истина веры, отсутствующая порою в словах католических иерархов, которая словно бы изливалась открыто из его уст и давала возможность любому желающему, и ему - Гуго де Пейну, припасть к этому источнику живой воды, приснотекущую в жизнь вечную и блаженную... Его поразила и непреклонная сила, казалось бы такого немощного игумена, глаза которого горели спокойным и неугасимым огнем. Де Пейн знал, что он прибыл в Иерусалим для устройства в Святом Городе православного храма, и уже многие не только косо смотрели на его деятельность, но и чинили всяческие препятствия, порою не гнушаясь прямых угроз в адрес миссионера.
      - Мы не ищем недругов, - говорил игумен Даниил, - но с верой и мужеством, отбросив грех, не устрашимся никого, и злейшего врага рода человеческого - диавола. Сказано ведь: "И мир преходит, и похоть его, а исполняющий волю Божью пребывает вовек". Всякий верующий в него не постыдится. Здесь нет различия между иудеем и эллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Жертвенность и самоотвержение - тот крестный путь, по которому шел Христос, завещанный нам. Если бы мы искали врагов не вокруг себя, а внутри, то избежали бы многих скорбей и тягот.
      - Но так ли уж у Руси мало врагов, что вы пренебрегаете ими? - спросил де Пейн, силясь понять душу чужого ему народа.
      - Не пренебрегаем, а прощаем, как велел Христос, - отозвался игумен. Но лишь только дойдут они до предела, когда встанет над Русью опасность полной ее гибели, - тогда и явятся на подмогу небесные силы, тогда и укажет Богородица на святых сподвижников, поднимающих неисчислимую рать на защиту отечества... Однако, время уже позднее и нам пора идти, - спохватился старец.
      - Я провожу вас, - поднялся Гуго де Пейн. - В городе темной ночью небезопасно.
      - С такими-то двумя молодцами! - улыбнулся игумен, взглянув на двух статных рыцарей.
      - И вот еще что, - добавил де Пейн. - Не погнушайтесь обращаться ко мне по любому поводу, если у вас возникнут какие-либо сложности в вашей деятельности здесь, в Иерусалиме.
      - Благодарю вас! - пожал его руку князь Василько.
      3
      Предостережение Гуго де Пейна по поводу возможной опасности в отношении игумена Даниила и князя Василька, имело под собой основания: барон Жирар, войдя в контакт с Рене де Жизором, готовили совместную акцию против православных миссионеров; оба великих магистра, не без серьезных опасений, предполагали угрозу двум своим католическим орденам в существовании и дальнейшем пребывании в Иерусалиме игумена Даниила и князя Василька Ростиславича. Попытки воздействия на графа Танкреда через послушного их воле барона-подагрика Глобштока не увенчались успехом: наперсник отказался выдворить под благовидным предлогом из города обоих русских, связанный условием договора с византийским императором. Приходилось действовать иначе, излюбленными методами иоаннитов и вступившего с ними в союз Ордена Сиона...
      К концу июня в Иерусалиме собрались все рыцари-тамплиеры, съехавшиеся из разных концов Палестины, за исключением надолго застрявшего в чумном Египте Милана Гораджича. Вызваны они были Гуго де Пейном в связи с тем, что в восточной области Самарии, через которую пролегали одни из дорог паломников, назревали серьезные крестьянские волнения, грозящие взорваться восстанием. Барон Глобшток, получая постоянные предупреждения о недовольстве населения порядками, установленными местным правителем графом Руаезом, как всегда бездействовал, и лишь успокаивал Бодуэна I. Но из своих источников, которые уже были созданы во многих районах Палестины им самим и Андре де Монбаром, Гуго де Пейн получал точные сведения - что назревает бунт. Он лично поставил об этом в известность графа Танкреда, но и тот довольно равнодушно отнесся к предупреждению. Тогда де Пейн решил действовать самостоятельно. Собрав тамплиеров и примкнувших к ним латников-ополченцев, он двинулся к городу Наблус, центру провинции Самария. И уже по дороге пришло известие, что все его опасения оправдались: восстание началось.
      По пути им встречались бежавшие, раненые, истерзанные рыцари, купцы, жители-христиане, рассказывающие ужасные вещи. Наблус практически разрушен и опустошен, города Самарии в огне, граф Руаез разорван обезумевшей толпой, которая вооружена самодельными пиками, вилами, серпами; убиты многие из его окружения - бароны, чиновники, судьи, сборщики налогов; захвачена в плен сестра Бодуэна I, находящаяся проездом в Наблусе Гертруда - судьба ее неизвестна... Над всей областью поднимается черный дым!
      Гуго де Пейн хладнокровно собирал мечущихся людей под свои знамена, отправляя в тыл лишь тяжело раненых, и продолжал свое продвижение вперед. Ему претило вступать в сражение с разрозненными толпами крестьян, вооруженных чем попало, но иного выхода он не видел. Как иначе навести порядок в мятежной Самарии? Уговаривать обезумевших людей? Другие тамплиеры разделяли его чувства. Граф Зегенгейм ехал рядом и тяжело молчал. Сбоку подъехал Бизоль де Сент-Омер и проворчал:
      - Драться с пастухами? Не на это рассчитывал я, отправляясь с тобой в Палестину, Гуго!
      - А ты можешь вернуться в Иерусалим, - сухо отозвался де Пейн. - Я не буду против.
      - Зачем ты так говоришь? - обиделся Бизоль и отъехал прочь.
      - Но он прав, - заметил Роже де Мондидье. - Мы рыцари, а не мужланы, чтобы переться на вилы.
      - Тогда скажите мне: как навести в Самарии порядок и освободить попавшую в плен королеву Гертруду? - произнес де Пейн, сдерживая гнев. - Вы боитесь запачкать чистые руки, но я также дорожу своей честью, а совесть и разум подсказывают мне, что мы не можем повернуть вспять! В конце концов, против нас выступили не женщины и дети, а сильные, обозленные мужчины, и удар серпом по... шее, не менее страшен, чем нанесенный острым мечом.
      - Все так, - согласился вступивший в разговор граф Норфолк. - Но где гарантия, что нас потом не обвинят в порочащих благородство поступках?
      - Поверьте, нас будут еще много в чем обвинять, - сумрачно проговорил Гуго де Пейн. - Нас еще смешают с такой грязью, что вам и не снилось, а потомки будут приписывать нам все смертные грехи... Вас, граф, могут изобразить отъявленным скупердяем, Бизоля - грубияном, Роже - пьяницей, Гораджича - христопродавцем, а Виченцо припишут скотоложество и соитие с трупами...