Успех этих счастливых узурпаторов окрылял многих простых горожан, болеющих "болезнью пурпура", а для монахов и составителей гороскопов стало обычным делом обещать каждому обратившемуся к ним бездельнику высшее звание. Поэтому Алексей Комнин не сомневался, что с его смертью в империи воцарится великая смута. Но если на трон взойдет волевая, умная, по-государственному мыслящая принцесса Анна, которую будет поддерживать преданный ей супруг? А в дальнейшем - рожденный ими сын, его внук, наследник и продолжатель рода Комнинов? Эта мысль в последнее время не давала василевсу покоя. Он чутко улавливал настроения в армии и в столице. Если в надежности военного логофета Гайка император не сомневался, то в Константинополе, по докладам эпарха Стампоса, зрело недовольство, искусно подогреваемое патриархом Косьмой. В столице всегда было много людей без определенных занятий, искателей приключений, воров, нищих, готовых поддержать восстание, из которого они надеялись извлечь пользу, и - чем черт не шутит - надеть заветные пурпуровые башмаки? Но где же найти избранника для его дочери, не навязывать же ей ненавистного супруга силой? Алексей Комнин никогда бы не пошел на этот шаг. И как порою бывает в тупиковой ситуации, на помощь неожиданно пришла любовь.
      Когда три дня назад Анна, по свойственной ей откровенности, призналась ему, что любит этого рыцаря, Гуго де Пейна, когда он посмотрел в ее счастливые глаза и поверил ее взволнованному голосу, когда впервые за долгие годы тень отчуждения коснулась их обоих, Алексей Комнин понял, что наконец наступил тот момент, который рано или поздно даруется небом любой женщине, и который он уже не в силах задержать или приостановить. И хотя его встревожило, что избранником дочери стал незнакомый ему человек, да еще из скрыто враждебной Византии Европы, но все равно он почувствовал огромное облегчение. Теперь он с нетерпением ожидал встречи с этим рыцарем, сумевшим завоевать непреклонное сердце его дочери. Ему хотелось, чтобы его надежды оправдались, чтобы ни отцовские, ни государственные желания не обратились бы в прах. Привыкший мыслить четко, решительно и с дальним прицелом, Алексей Комнин в какой-то степени уже определил дальнейшую судьбу Гуго де Пейна, еще не зная и не видя его; он посчитал нужным приблизить его к себе, возможно, возведя в должность стратега, а в будущем - и военного логофета всей Византии. Если, конечно, первое впечатление его не разочарует. Знали бы об этом только что вышедшие из Золотой Палаты высшие сановники Империи! Алексей Комнин усмехнулся, внимательно глядя на приближающегося к трону рыцаря.
      Трижды поклонившись, как того требовал церемониал, Гуго де Пейн приветствовал василевса на греческом языке, приложив ладони к сердцу. Сколько людей, представавших перед императором, испытывали робость, страх, тревогу или восторг, радость, ликование, но никогда еще Алексей Комнин не видел столь хладнокровный, гордый и чуть горький взгляд, словно отсвечивающий серостью стали. И это понравилось императору. Неожиданно механические позолоченные львы издали громкий рев, забив хвостами по мраморному полу. Стоявший в сторонке протоспафарий поспешил к скрытому рычагу за троном, и львы замерли с разверстыми пастями. Но теперь бронзовые птицы начали выводить переливчатые мелодии, поворачивая головы и хлопая крыльями. Гуго де Пейн с любопытством посмотрел на чудесное дерево.
      - Мне рассказывали о вас... наши общие знакомые, - произнес император. - О том, как вы спасли нашего царственного брата Людовика. Подобные происшествия, к сожалению, имеют притягательную силу.
      - И они стары, как сам мир, - скромно уточнил де Пейн.
      - Нет, старее. Первое покушение готовил сам сатана против небесного Отца нашего.
      - А первого результата добился зачатый им Каин.
      - Что привлекло вас в Константинополь? - перевел опасный разговор Алексей Комнин. - Или... кто?
      Гуго де Пейн, взглянув на императора, догадался, что он знает многое, достаточно много, возможно - все, даже о его последней ночной встрече с Анной, и ничто не может помешать ему отдать приказ о казни зарвавшегося рыцаря в раскаленном медном быке по древнему византийскому обычаю. А Алексей Комнин, с любопытством наблюдавший за Гуго де Пейном, понял, что и тот уже догадался об осведомленности императора, хотя и делает вид, что ничего не знает. "Ну что же, - с усмешкой подумал василевс, - сыграем в игру: я ведаю, что ты ведаешь, что я ничего не ведаю..."
      - Меня привели сюда любовь и долг, - осторожно произнес Гуго де Пейн.
      - Оставим любовь, поскольку я не хочу вмешиваться в ваши личные дела, император хитро прищурился, всматриваясь в невозмутимое лицо рыцаря. - Если только они - представим на минутку эту невероятную возможность - не касаются в какой-то степени василевса...
      - Уверяю вас... - склонил голову де Пейн.
      - Или?..
      - В Византии сосредоточены многие ценности, способные вызвать поклонение и обожание. Все они достойны любви.
      - Любовь к женщине стоит всех мировых сокровищ.
      - И даже собственной жизни, - согласился Гуго де Пейн.
      Прислушивавшийся к этому непонятному для него разговору протоспафарий, продолжавший возиться с вышедшим из строя рычагом, чересчур сильно нажал на него, и очумевшие львы вновь издали хриплый, несколько жалостный рык. Но зато смолкли соловьи, колибри и попугаи.
      - Издержки механики, - заметил император. - Когда-нибудь эти дохлые кошки разорвут меня на части.
      - Я все исправил! - быстро проговорил протоспафарий; за долгие годы он изучил нрав василевса: почти никогда тот не выходил из себя, а если гневался, то оставался при этом абсолютно спокоен; и наоборот - радушие и миролюбие скрывал за нарочитой сердитостью. Сейчас же император выглядел непроницаем, как опытный увлеченный игрок в кости. И этот пришлый рыцарь также вел какую-то свою непонятную партию, и что ему прикажете написать в ежевечернем отчете патриарху Косьме? Бред о пламенной любви к византийским сокровищам?
      - Вернемся ко второй причине вашего прибытия сюда, - произнес император и поднялся с трона. Он спустился по мраморным ступеням к рыцарю, чья невозмутимость и такт начинали ему все больше нравиться. - Пройдемте в оранжерею. Истина устанавливается в беседе, а беседе способствует движение, как пояснял Платон. Кроме того, я покажу вам свои орхидеи.
      Двинувшийся было вслед за ними протоспафарий замер на месте под недобрым взглядом Алексея Комнина.
      - Чтобы к нашему возвращению это невыносимое хрюканье прекратилось, бросил ему император, кивнув на позолоченных львов.
      Аудиенция продолжилась в цветущем саду под стеклянным, мозаичным куполом, где уже пели настоящие, живые птицы, а возле бьющих через каждые десять метров фонтанов прогуливались гордые красавцы-павлины.
      - ...Итак, - произнес император, выслушав Гуго де Пейна, - вы просите моей помощи в укреплении католической веры в Палестине. Не странно ли обращаться с подобной просьбой ко мне, высшему хранителю греко-православной веры, памятуя об окончательном разрыве с Римом еще моего предшественника Константина Мономаха?
      - Но у истинных христиан враг один, и сейчас следует забыть все нанесенные друг другу обиды, - промолвил Гуго де Пейн. - Укрепив Иерусалим, вы укрепляете и собственные границы. Моя миссия в Святом Городе не принесет Византии вреда ни при каких обстоятельствах. Кроме того, я прошу только об одном: чтобы паломники на опасном пути от Константинополя до Эдессы не чувствовали себя покинутыми. Достаточно легкого отряда ваших трапезитов, который доведет их до тех мест, где их встречу я.
      - Вы уполномочены говорить от лица папы Пасхалия или кого-то еще?
      - Я говорю от себя лично, - ответил де Пейн.
      - Да-да, конечно, - усмехнулся Алексей Комнин. - Но у меня есть другое предложение. Оно прозвучит несколько необычно: оставить свою затею и принять должность стратега в одной из моих фем. Мне нужны опытные военачальники в новых провинциях, а вы, по моим сведениям, подходите, как никто другой, пытливо вглядываясь в лицо рыцаря, василевс не уловил в его глазах никаких признаков радости или других проявлений чувств.
      - Это невозможно, - выдержав паузу, произнес Гуго де Пейн. - Я обязан выполнить свой долг.
      - Однако ж! - недовольно воскликнул император. - Еще никто не отказывался от столь щедрого дара. Неужели ничто не удерживает вас в Константинополе? Ничто и никто?
      - Удерживает, - честно признался рыцарь. - Я позволю себе предположить, что вы знаете причину, почему мое сердце навсегда остается в вашей столице. Но я не могу поступить иначе, не завершив начатое мною дело. И я надеюсь, что когда я покончу с ним, никто не встанет на моем обратном пути в Константинополь. Если меня будут ждать. Тогда я приму с благодарностью любое ваше предложение.
      Чуть нахмурившись, Алексей Комнин обдумывал его слова: они звучали искренно и убежденно, и он понял, что остановить рыцаря, или навязать ему что-то силой - пустая трата времени. Чело его разгладилось и поднимавшийся было гнев отступил.
      - Ну что же, - задумчиво проговорил он, - возможно, ваше возвращение будет триумфальным... Но помните - я не прощу вам, если чье-то нежное сердце здесь, в Константинополе, будет разбито по вашей вине.
      Гуго де Пейн молча наклонил голову, избегая лишних слов.
      - Сколько времени займет ваша деятельность в Палестине? - спросил император. - Три, пять, семь лет?
      - Не дольше, - произнес же рыцарь.
      - Это много... Это похоже на испытание. Но так тому и быть. И я помогу вам в ваших начинаниях.
      Император и Гуго де Пейн, понявшие друг в друге больше, чем было ими сказано, вернулись в Золотую Палату, где скучающий протоспафарий, присевший на краешек трона, поспешно вскочил и вытянулся в струнку.
      - Прощайте! - произнес Алексей Комнин, подавая Гуго де Пейну руку для поцелуя. - Вернее - до следующего свидания.
      С некоторым сожалением он смотрел на уходящего рыцаря, который произвел на него самое благоприятное впечатление; и он теперь понимал свою дочь, полюбившую такого необычного человека. Потом он немедленно вызвал к себе эпарха Стампоса, ведавшего еще и всеми внутренними делами государства.
      - Отберите трех-четырех лучших своих агентов, - приказал ему император. - Они должны под видом паломников затесаться на паром, отправляющийся с отрядом Гуго де Пейна через пролив. В дальнейшем они проследует вместе с ним до Иерусалима. Каждый шаг Гуго де Пейна не должен пройти мимо вашего ока. Они будут не только следить за ним, но и выполнять функции скрытой охраны. Ни один волос с головы этого человека не должен упасть. Плата за ошибку - жизнь.
      Выслушав императора, взволнованный эпарх тотчас же удалился. А Гуго де Пейн, выйдя из Влахернского дворца под кроваво-красное жаркое солнце, двинулся по оживленной улице к гостинице. Покуда он шел мимо Ираклийского монастыря, с ним приключилось странное происшествие, которому он поначалу не придал никакого значения, думая, что бросившийся ему в ноги старый монах со слезящимися глазами попросту сошел с ума. Этот монах, ударившись головою о пыльную мостовую, приподнял к нему свое лицо, осенил рыцаря крестным знамением и старческим голосом закричал:
      - Приветствую тебя, о, будущий василевс Византии!..
      2
      Пока Генрих V, император Священной Римской Империи, топтал тевтонскими сапогами юг Италии, играя в полюбившуюся ему войну, папа Пасхалий II в Ватикане обдумывал, как бы отвлечь "змееныша" от оливковых рощ Мессины и обратить его взоры к более лакомому пирогу - Византии. Но, короновавшись в Риме, молодой император словно бы позабыл о том, кто вручил ему меч, державу и скипетр в базилике святого Иоанна Латернского, и на все призывы первосвященника ехидно отвечал:
      - А кто это такой - Пасхалий? Не знаю такого. Есть один папа, мой, личный - Сильвестр, и обитает он во Франкфурте.
      Подбрасываемые им дрова в костер католического разлада весело трещали, а простые католики вновь начали сотрясаться: кто от гнева, а кто и от смеха, наблюдая за непрекращающейся борьбой между папой и анти-папой, Пасхалием и Сильвестром, которые с упорством, достойным лучшего применения, периодически отлучали друг друга от Церкви.
      На исходе шестидесяти восьми лет, Пасхалий сохранил ясность ума, память сорокалетнего мужчины и подвижность в своем сухоньком теле. Он все еще надеялся, что происшедший в 1054 году разрыв Восточной Церкви с Римом явление временное, и стоит лишь сменить тамошних правителей, Алексея Комнина и патриарха Косьму, восстановить унию с папством, и заблудшие греко-православные овцы вольются в его стадо. Тогда величие Ватикана станет неотвратимым во всем мире. Когда внутри собственного дома прошла трещина, нечего засматриваться на огороды соседей.
      Его личный секретарь, ученик, друг, родственник, а по совместительству и любовник, кардинал Метц, ввел в покои незнакомого ему человека в монашеском одеянии, с еле различимой родинкой под левым глазом. Начальник тайной канцелярии аббата Сито, выполняя его просьбу, сделал остановку в Ватикане на пути в Иерусалим.
      - Из Клюнийского монастыря, со срочным донесением, - пояснил кардинал Метц. Пасхалий на минутку закрыл глаза и в его сознании вспыхнули, складывающиеся в цепочку слова: Клюни - Сито - Иерусалим - Бодуэн - Орден рыцарей - Три группы - Комбефиз, де Пейн, де Фабро...
      - Что вы имеете сообщить о ваших попытках создания Ордена странствующих рыцарей в Иерусалиме? - напрямую спросил папа, не привыкший терять даром времени. - Все ли ваши миссионеры добрались до цели?
      Легкая тень изумления скользнула по лицу монаха.
      - По моим расчетам они уже должны были достичь Константинополя и двинуться дальше, - произнес он. - К сожалению, при подготовке проекта с самого начала произошла утечка информации. Маршруты их стали известны, цели - тоже. Не исключена возможность предпринятых попыток противодействия.
      - Кем? - коротко спросил папа. Ему понравилось, что монах сражу же стал отвечать четко и конкретно, отбросив лишнее суесловие и надоевшие церемониальные изыски. Лишь кардинал Метц, подзабывший о том, о чем сам докладывал полгода назад папе, в растерянности бросал взгляды то на одного, то на другого.
      - Сионской Общиной, - произнес монах. - Мы вышли на эту организацию, центр которой в настоящий момент складывается в Нарбонне.
      - Мне известно о ее существовании, - сумрачно проговорил папа. - Две тысячи лет она умудряется ускользать от взглядов простых смертных. Но влияние ее - огромно, а цели - скрытны.
      - Добавлю, что и исполнители - невидимы. Аббат Сито поручил мне поставить вас в известность обо всем, что нам удалось узнать об этой Сионской Общине, и о тех Старцах или Мудрецах, которые ею руководят.
      Доклад клюнийского монаха продолжался около часа, в течение которого впечатлительный кардинал Метц то удивленно вскидывал брови, то причмокивал языком. Пасхалий же большей частью молчал, изредка бросая наводящие вопросы. Более всего папу заинтересовала странная тяга Старцев к исчезнувшей Меровингской династии.
      - Ну что же, - подытожил он в конце беседы. - Полученные вами сведения чрезвычайно важны и требуют тщательного анализа, пока же я не могу дать им надлежащую оценку. Это - вопрос времени. Но вернемся к вашим миссионерам в Иерусалим: к Фабро, Комбефизу и де Пейну, так, кажется, их зовут?
      - Совершенно верно, - промолвил монах, и вновь некоторое изумление отразилось на его лице: он никак не мог вообразить столь цепкую память в этом пожилом, иссушенном заботами человеке.
      - Если все они встретятся в Иерусалиме, и, верные вашей идее, начнут борьбу за создание Ордена - не встанут ли они таким образом на пути друг у друга?
      - Боюсь, вряд ли все три группы дойдут до цели, - ответил монах, - Если же до Иерусалима доберутся хотя бы две из них, то камень, умело брошенный между двумя вождями, естественным образом определит - кому из них быть основателем Ордена.
      - И этот припасенный камень, насколько я понимаю, бросите вы? - в упор спросил Пасхалий, вглядываясь в непроницаемое лицо монаха, который лишь молча наклонил голову.
      Точно к такому же решению пришли и Старцы Нарбонна, собравшиеся на свой очередной совет в длинном белом доме на набережной, обнесенным высокой металлической оградой: заклятые противники христианства сошлись в этом со столпами католической веры. Вожди двух дошедших до Иерусалима групп должны вступить в смертельный поединок между собой. Уже пришло известие о безрезультатной засаде на Эгнатиевой дороге и ускользнувшем из ловушки Гуго де Пейне; о примененном в отношении Робера де Фабро плане; о прибывшем в Константинополь Филиппе де Комбефизе. Досадный промах с Гуго де Пейном не изменил желанию Старцев связать новый Орден невидимыми нитями с уже существующим Орденом Сиона, а во главе его встанет один из оставшихся в живых рыцарей, пользующийся полным доверием Клюни и Ватикана. Предложение ликвидировать Гуго де Пейна силами секты зилотов уже в Иерусалиме, вызвало возражение у председательствующего на совете Старца. Председатель, он же Генеральный секретарь, Навигатор, Великий магистр недовольно пояснил:
      - Пусть они уничтожают друг друга сами. Чем меньше мы будем вмешиваться открыто, тем будет лучше.
      Следующий вопрос касался самой важной темы, для чего, собственно, и собрались в этот день Сионские Мудрецы: подготовка и организация восстания в Византии. И тут Община, не сговариваясь, действовала в унисон с католическим Римом. И у тех, и у других существование и крепнувшая роль греко-православной церкви вызывали страх и ненависть. Но если Пасхалий II искал пути к физическому устранению Алексея Комнина и патриарха Косьмы, то Старцы (на то они и Мудрецы) разработали более гибкий и дальновидный план, способный сокрушить империю. Нет нужды идти на государство войной, считали Старцы, проще взорвать его изнутри, создав брожение, раздоры и вражду. Необходимо постоянно мутить византийское правительство и народ, использовать разногласия между Алексеем Комнином и патриархом Косьмой, между всеми высшими сановниками; надо переутомить всех разладом, борьбою, ненавистью, даже мученичеством, а народ - нуждою, голодом, болезнями, чтобы гои, в конце концов, не видели бы другого исхода, как прибегнуть к полному денежному и политическому владычеству Сионской Общины. Но, прежде всего, следует привлечь к себе византийский народ идейной приманкой. Лучше всего для этого подходят лозунги о свободе. Это слово-червяк подточит благосостояние гоев, поставит через слепых агентов в ряды Сионской Общины целые легионы, которые уничтожат мир, спокойствие и разрушат основы империи. В следующий момент, нужно использовать толпу в качестве тарана, разбивающего государство. Как только безумная толпа захватит в свои руки свободу - эту игрушку для дураков - она очень скоро превратит ее в анархию. Идея свободы неосуществима, поскольку никто не умеет ею пользоваться в меру. Стоит только народу на некоторое время предоставить самоуправление, как оно превращается в распущенность. Подлая неустойчивость, непостоянство толпы, ее неспособность понимать и уважать условия собственной жизни, ее желание, чтобы ею управляло меньшинство, какой-либо малый народ, непременно приведут к междоусобицам, к социальным битвам, в которых горят государства, а их значение превращается в пепел. Вот тогда-то распущенные бразды правления тотчас же, по закону бытия, подхватят и подберут новые руки.
      - ...наши руки, - закончил Председатель. - Потому что слепая сила народа и дня не сможет прожить без руководителя. Но для этого надо прежде всего "просветить" византийский народ, внедрить в высшие сферы власти наших людей, чтобы разрушение империи шло изнутри. Это потребует значительных финансовых влияний и займет от трех до пяти лет. Но зато мы покончим наконец с самой опасной для нас христианской ветвью.
      - Эта ветвь может возродиться в другом месте, на иных землях, промолвил один из Старцев. - Например... Русь. Православие пустило там крепкие корни.
      - В свое время мы займемся и Русью, - пообещал Генеральный секретарь, закрывая собрание.
      Скучавший во флигеле белого дома ломбардец Бер, умело ускользнувший из клюнийских клещей, ждал решения Старцев относительно своей дальнейшей работы. Он приглаживал свою густую шевелюру, вырывая из нее седые волоски, когда в комнату вошел посланец Совета. Небрежным жестом он бросил на стол подготовленные инструкции и развалился в кресле.
      - Скажите, Бер, чего вы жаждете больше всего? - спросил посланец, потянувшись к кубку с вином.
      - Вырождения гоев, - немного подумав, ответил Бер. А также проспать двадцать четыре часа.
      - Одно я вам обещаю, а другого позволить не могу, - усмехнулся посланец. - Теперь ваша задача - Гуго де Пейн и Филипп де Комбефиз, а место обитания - Иерусалим. И вы отправляетесь туда немедленно.
      Предупрежденный приором Сито о недопустимости продолжения колдовских радений, граф Гюг Шампанский поначалу попросту отмахнулся от поданного ему клюнийского циркуляра, как от назойливой мухи.
      - Пусть лучше поучит своих монахов варить кукурузную кашу, - бросил он Симону Руши и Кретьену де Труа, сидящим напротив него. - И вовсе не из-за этой бумажки я вынужден с вами расстаться, мой дорогой маг и чародей.
      Колючий взгляд маленького алхимика словно застыл на переносице дородного графа. Он уже знал, что предложит ему его хозяин.
      - Ведь вы, кажется, родом из Палестины? - словно бы невзначай спросил граф Шампанский. Руши подтвердил это кивком головы.
      - Тем более, у вас должны быть причины и желание побывать на родине.
      - Нет, у меня нет такого желания, - произнес Руши. - Но я выполню любое ваше поручение.
      Нахмурившийся было граф улыбнулся.
      - У меня будет к вам очень ответственное задание, - сказал он. - Как вы знаете, Гуго де Пейн, очевидно, уже прибыл в Иерусалим. Или на подступах к нему. Я очень люблю своего крестника, но человек он... неуправляемый. А дело, которое ему поручено, возможно, определит мою дальнейшую судьбу. А заодно, и всех моих приближенных. Вы или взлетите к горним высотам, или низринетесь в бездну. Тьфу, черт!.. Чуть не заговорил стихами, как этот дурак, герцог Аквитанский. Я перестал доверять Андре де Монбару, а мне нужен в Иерусалиме человек, знакомый с местными обычаями и способный подхватить то, что может выпасть из рук Гуго де Пейна.
      - Простите, а что должно выпасть из его рук? - спросил Кретьен де Труа.
      - Ключи, - пояснил граф Шампанский. - Ключи к сокровищам царя Соломона. В мою бытность там вместе с Тибо де Пейном, мы чуть не наткнулись на них. Я чувствовал их близость по биению собственного пульса.
      - Почему же вам самому не вернуться туда, ведь Иерусалим теперь свободен от поганых турок? - заметил Кретьен де Труа.
      - А может быть, я так и сделаю, - ответил граф труверу. - Только не сейчас. В свое время. Пока же, вы будете там моими ушами и глазами. Вы, оба. В средствах я вас не ограничиваю. Живите на широкую ногу, устраивайте приемы, общайтесь с людьми, и - не упускайте из виду Гуго де Пейна и его рыцарей. Да, кстати... - продолжил граф, с любопытством взглянув на Симона Руши. - С чего это у вас стала такая кислая рожа от одного упоминания об Иерусалиме? Вы что, успели там наследить?
      - Все мы оставляем следы, где когда-то жили, - негромко произнес алхимик. На что граф Шампанский, вставая из-за стола, сердито воскликнул:
      - Так надо подтирать за собой, черт вас возьми! Запомните это: ходить с тряпкой и подтирать...
      3
      В оставшуюся до отплытия неделю, Гуго де Пейн редко виделся со своими товарищами, поручив заботы о погрузке на паром Андре де Монбару и Людвигу фон Зегенгейму. Сам же он проводил все свободное время в том скрытом за высоким забором дворце, где его ждала любовь. Но почему же так быстро летели дни и ночи? Почему византийские вечера так легко уступали место рассвету? Почему так неумолимо приближался миг расставания? Ни рыцарь, ни византийская принцесса, опьяненные любовью, не хотели задумываться о том - что же будет дальше? Безумство влюбленных сродни подвигам героев, бросающихся в самую гущу кровавой битвы, чтобы победить или умереть: все остается позади, и исчезает земная тяжесть, лишь стремительный полет к бессмертию души, неведомый глупцам и трусам, даруется как высшее благо. Слава храбрецам, не убоявшимся любить; слава героям, испытавшим наслаждение смертью!
      Это время принадлежало им. Но тень близкой разлуки порою ложилась на обращенные друг к другу лица, и студеный холод касался разгоряченных сердец. Анна понимала, что удержать рыцаря невозможно: пустившись в свое плавание по бурному морю жизни, он будет плыть до того острова, который может видеть лишь он - бесстрашный и печальный странник, преодолевая преграды и побеждая врагов. Но рядом ли с ним в этом опасном плавании должна быть она, наследница византийского трона? Или он должен остаться с ней, отныне и навсегда? Как, и возможно ли это вообще, изменить характер человека, за спиной которого тридцать, неведомых ей лет жизни, как изменить образ мыслей, поменять кровь, всю вольную природу попавшего в сети леопарда, чтобы он стал ручным и домашним? И не погибнет ли он тогда от еще большей печали?
      Гуго де Пейн и сам ощущал гнетущую растерянность, словно стоял на распутье двух дорог, одна из которых вела к счастью, а другая - к славе. Он рассказал Анне о своем разговоре с ее отцом, и византийская принцесса мягко упрекнула его за то, что он не принял предложение императора. Она догадалась о желании отца приблизить рыцаря к трону, вознести его по ступеням иерархической византийской лестницы, - и все это ради нее. Огорчаясь непреклонности любимого, Анна вместе с тем и гордилась им, его стальной волей и целеустремленностью, его прячущейся в глубинах души нежностью, и думала: что будь он иным - он был бы ей не нужен.
      - ...Но ведь ты вернешься? - в который раз спрашивала она, растеряв царственное спокойствие и превратившись просто в любящую женщину: спустившись с заоблачных вершин на землю, Анна с неожиданным удивлением обнаружила насколько прекрасна и благодарна эта роль. Гуго де Пейн, сам не ведая того, наполнил ее мир жарким солнечным огнем любви, пробудил спящее в ней женское начало. И его, истосковавшаяся в печальной клетке одиночества душа, также расцвела и преобразилась.
      Да, конечно, он вернется, не может не вернуться, когда выполнит то, что уготовлено ему судьбой. В шепоте слов, в шелесте листьев за распахнутым в ароматный сад окном, в сиянии сверкающих звезд и отблесках луны, в бездонных глубинах сверкающих глаз, - всюду звучала небесная мелодия, слышимая только ими. И уже не к человеческой высоте счастья подошли они, а к высшей, напоминая своим обликом полубога и нимфу. И сошли с гор снежные лавины, и извергли вулканы огненную лаву, и сотряс ураган лесные массивы, приветствуя возлюбленных своих сына и дочь...
      Наступил последний день пребывания Гуго де Пейна в Константинополе. Он уже простился с Анной Комнин, и прощание это прошло не так тяжело и горько, как он предполагал. Они оба знали, что новая встреча - близка, а путь друг к другу - уже пройден. И теперь все зависит только от них самих...
      А накануне, Гуго де Пейна с трудом разыскал Филипп де Комбефиз, явившийся в гостиницу. Он обратился к нему с неожиданной просьбой: вытолкать в шею с парома всех паломников, которые прилепились за долгие месяцы путешествия к отряду де Пейна, и разместить на их место рыцарей Комбефиза с дорожной поклажей.
      - Мне необходимо как можно скорее добраться до Иерусалима, - настойчиво убеждал де Пейна прославленный воитель.
      - Понимаю вас, но это невозможно, - решительно отказал Гуго. - Мы обещали защиту паломникам на пути к Иерусалиму.
      - Невелики птицы. Мы - рыцари - должны, помогать друг другу.
      - Всякая птица - божья.
      - Жаль! - Комбефиз понял, что дальнейшие уговоры бесполезны и поднялся. - Я рассчитывал на вас.
      - Я готов оказать вам любую другую услугу.
      - А я, несмотря на нашу невозможность договориться, все равно рад нашей встречи. До скорого свидания в Иерусалиме!
      - Надеюсь, оно будет таким же приятным, - и рыцари, пожав друг другу руки, разошлись в разные стороны.
      Товарищи Гуго де Пейна уже покинули гостиницу, собравшись в бухте Золотого Рога. Готовый к отплытию паром, осевший под тяжестью скопившихся на нем людей, удерживали туго натянутые канаты. Но на самой пристани творилось что-то непонятное. Огромная толпа людей, насчитывающая не менее полутора тысяч, взяла пристань бухты Золотого Рога в полукольцо, закупорив все входы и выходы. Словно морской прибой, толпа то напирала на пристань, то отливала обратно, будто выполняя чьи-то приказы. Люди галдели, выкрикивали что-то, указывали на паром руками, но пока не проявляли особой агрессивности. Обитавшие в бухте нищие, праздные зеваки давно разбежались, встревоженные этим невесть откуда налетевшим осиным роем. Даже стражники морского логофета, охранявшие пристань, поспешили покинуть свои посты и удалиться на безопасное расстояние. А объяснялось все просто: эту толпу из генуэзского квартала Константинополя привел в бухту Золотого Рога Чекко Кавальканти, не пожалев ни средств, ни красноречия, чтобы попытаться блокировать рыцарей и их отплытие. Толпа была вооружена и короткими мечами, и ножами, и просто палками; мелькали в ней и профессионально обученные латники Чекко, которые умело управляли всей этой людской массой, настраивая ее против рыцарей. Да и сам бритоголовый генуэзский дож, со шрамом от виска к переносице, находился тут же, выжидая нужного момента.
      Людвиг фон Зегенгейм распорядился обезопасить подступы к парому. На причале он выставил оцепление, сдерживающее толпу: слева - оруженосцев и слуг графа Норфолка и Андре де Монбара - шесть человек; справа - восемь кабальерос маркиза де Сетина, во главе с худощавым идальго Корденалем; а в центре, где толпа особенно напирала, намертво стояли двенадцать копейщиков Бизоля де Сент-Омера, которыми распоряжался его главный оруженосец Дижон. В резерве также находилось еще около двадцати человек, включая слуг, поваров и наиболее дееспособных паломников. Да и все рыцари, в полном боевом вооружении, стояли наготове. Зегенгейма, принявшего на себя руководство, более всего беспокоило отсутствие Гуго де Пейна и Виченцо Тропези с его молодой супругой. Итальянцы еще ранним утром незаметно покинули гостиницу, по свойственной влюбленным беспечности, и теперь Людвиг сильно сомневался, что им удастся пробиться к судну. Одно было непонятно: почему Чекко Кавальканти не отдает приказ к штурму причала? Обстановка, между тем, все более накалялась.