Несколько мгновений казалось, что видение сейчас исчезнет. Удостоверившись, что это не видение, Рено Шатильонский потряс копьем в воздухе и громогласно воскликнул.
      - Гроб Господень!
      Этот старый клич крестоносцев во все времена мертвых поднимал с земли и ставил в строй. Ответом графу был недружный и негромкий отклик.
      - Защити нас!
      Рено повторил восклицание, и второй раз рыцари ответили с большим азартом, начали выбирать поводья, разворачивать лошадей и вскоре навстречу оцепеневшему от ужаса каравану катила волна белой душной пыли с неумолимым железным ядром внутри. Не доезжая шагов пятьдесят до первого верблюда, "армия" Рено остановилась, и когда осела пыль, крестоносцы увидели, что к ним приближается одинокий, богато одетый всадник в белом тюрбане. Он остановился перед графом, безошибочно определив в нем старшего, и заговорил на лингва-франка.
      - Я приветствую благородных назорейских воинов на землях эмира Хасманта, друга и данника султана Саладина.
      Одним этим приветствием сарацин обозначил политический смысл ситуации.
      - Кто ты такой? - грубо спросил Рено.
      - Меня зовут Хасан аль-Хабиб, я дамасский купец, а это мой караван, мы направляемся в Александрию.
      Купец был статен, хорош собой, на поясе у него болталась сабля в богато украшенных ножнах, он уверено, по-кавалерийски держал повод. Словом, мало походил на купца.
      - Какой же ты товар везешь, купец аль-Хабиб?
      - Груз мой навряд ли заинтересует благородных рыцарей, но чтобы их ожидания не оказались обманутыми, я готов заплатить две тысячи золотых мараведисов в обмен на возможность спокойно продолжать путь.
      Сумма была гигантская, и по железному назорейскому строю прокатился удовлетворенный ропот. Две тысячи золотых, это намного превосходило самые смелые ожидания искателей удачи в начале предприятия.
      Единственный, кто не обрадовался, был Рено.
      - Если ты готов заплатить такие деньги за то, чтобы осталось тайною, что именно ты везешь, значит от денег стоит отказаться.
      Купец побледнел, но сохранил достоинство, и ответил по возможности светски.
      - Я ценю благородство твоего характера, рыцарь. Ты предпочитаешь истину золоту; но поверь мне, что это тот редкий случай, когда мудрость заключается в том, чтобы предпочесть золото истине. Тем более, что сумма удваивается. Четыре тысячи золотых мараведисов.
      Рыцари стали громко требовать, чтобы условия Хасана были приняты. Что же, теперь драться из-за чьего-то неуемного любопытства. К тому же неизвестно сколько у каравана охранников.
      - Я съезжу за деньгами, - сказал купец, уверенный, что они договорились с франками, и развернув коня поскакал к первому верблюду.
      - Ослы! - обернулся Рено к своим спутникам. Вид его свирепой физиономии слегка отрезвил их, - неужели вы не понимаете, что если человек так легко отдает четыре тысячи, то лишь для того, чтобы скрыть сорок. А что касается охраны, то посудите сами, ведь чем больше вас погибнет в схватке, тем больше будет доля каждого из оставшихся в живых.
      Рено был настоящим главарем, он умел убеждать кратко и доходчиво.
      И когда Хасан вернулся с кисетом полным монет ему вновь противостояло не колеблющееся, монолитное войско.
      Граф Рено перехватил инициативу.
      - Я забыл тебе представиться, уважаемый Хасан. Меня зовут Рено Шатильонский.
      Звук этого имени явно расстроил сарацина, но он все еще сохранял надежду на бескровное завершение дела.
      - Это имя широко известно по обе стороны Иордана, - сказал купец, - и не только подвигами ратными, но, рыцарственным отношением к тем существам, что украшают жизнь воина и освежают его благородный досуг.
      - Так ты намекаешь, что главной ценностью твоего каравана является дама? - хохотнул, впервые за последние недели, Рено.
      - Ты угадал, граф. Я охраняю даму. Теперь ты знаешь все и как рыцарь, надеюсь, понимаешь, что должен нас пропустить. Деньги в этом кисете.
      Рено медленно помотал головой.
      - Нет, я узнал далеко не все из того, что меня интересует.
      - Что же еще? - впервые несколько повысил голос Хасан.
      - Имя! Имя этой прелестницы, за которую ты готов заплатить такие деньги.
      - Поверь, она стоит много дороже, просто четыре тысячи, это все что оказалось у меня с собой, - Хасан явно начал терять самообладание.
      - Так ты не хочешь мне показать ее?
      - И не хочу и не имею права.
      - И даже назвать имя?
      - Даже.
      - Ты не похож на купца, Хасан. Я готов уважать твою скрытность, граничащую с гордыней. Но, по нашим правилам, ты обязан доказать свое право вести себя подобным образом.
      - Я не понимаю, чего ты хочешь.
      - Я желаю узнать имя твоей дамы, скрываемой столь яростно, и желаю быть ей представленным. Если ты считаешь, что я не должен этого желать, давай сразимся в честном бою. Одолею я - удовлетворю свое законное любопытство. Победишь ты, мои люди удаляются, захватив деньги и не будут от тебя больше ничего требовать, даю тебе в этом слово Рено Шатильонского.
      Купец некоторое время молчал, взвешивая сделанное предложение.
      - Ты что, боишься?! - громко спросил Рено.
      Подобный вопрос по его мысли, должен был вызвать в этом сарацине, в родовитости которого не могло быть сомнений, немедленную вспышку ярости, что сделало бы поединок неизбежным. Но последовал довольно неожиданный поворот.
      - Я вижу ты ищешь ссоры любой ценой. Твой Бог тебе судья. Но я считаю своим долгом предупредить тебя о размерах ссоры, в которую ты сегодня ввязываешься. Меня действительно зовут Хасан, но не аль-Хабиб, а аль-Хуссейн. Я визирь двора султана Саладина. Женщина, которую я сопровождаю - сестра султана, родная сестра. Желаешь ли ты после сказанного сделать то, что собирался, или к тебе вернулась хотя бы часть благоразумия?
      Сарацин был уверен в эффекте своих слов и поэтому не было предела его удивления, когда Рено весело захохотал и стал вытаскивать из ножен свой длинный меч. Не меньше купца-визиря удивились и крестоносцы, но это не имело никакого значения, ибо у них не было времени для рассуждения, они должны были выполнять приказы своего командира.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      НЕДОВЕРИЕ
      У графа де Ридфора плохо росла борода. Рыцарю в конце двенадцатого века полагалось носить на лице пышное, соответствующим способом завитое, украшение. Великому магистру ордена тамплиеров приходилось довольствоваться небольшим черным клинышком. Он все время помнил об этом своем недостатке, постоянно поглаживал неполноценную бороду, как бы понуждая расти дальше. Во всех прочих отношениях граф был хорош. Крупен ростом, громоподобен голосом, любым видом оружия владел как собственной мыслью. Надо сказать, что и мысли его носили, по большей части, воинственный характер. Оказавшись на вершине орденской власти, граф осознал размеры своих возможностей и почти сразу же стал готовиться к большой войне. С военно-стратегической точки зрения его планы были достаточно обоснованы. Да, Иерусалим находится в руках христианского короля, но буквально в двух днях пути расположены крепости сарацинских эмиров. Границу эту, в целях усиления безопасности, надобно отодвинуть подальше. Для того, чтобы начать войну всегда находятся аргументы мирного характера. Если вернуть Эдессу и отбросить магометан к Дамаску, им на долгие годы придется выбросить из головы саму мысль о возвращении Святого города. А в том, что они такую мысль лелеют, великий магистр не сомневался никогда. Причем, в той уверенности его поддерживало большинство христианских жителей королевства. Угрожающая тень великого Востока вечно лежала на их существовании. Даже те, кому довелось родиться и вырасти в Святой земле, в каком-то смысле чувствовали себя здесь гостями.
      Граф де Ридфор ощущал настроение жителей королевства и знал, что в случае любых военных мер, предпринятых против сопредельных сарацинских стран, будет скорее поддержан, чем осужден. Зная слабость и даже вздорность нынешнего короля, Гюи Лузиньяна, он понимал, что именно ему, великому магистру ордена тамплиеров, будет принадлежать главная роль в продвижении креста на восток. Он сможет не только достичь славы Годфруа Буйонского, но может быть и превзойти ее. Никого из европейских государей он не собирался приглашать в Палестину для совместных действий, дабы им не досталась часть славы. С момента, когда граф де Ридфор встал у кормила орденской власти, для тамплиеров кончилась веселая разгульная жизнь. От комтуров всех без исключения орденских крепостей, а не только пограничных, он потребовал неукоснительного исполнения устава. Разумеется, полностью отучить тамплиера от бражничества и праздношатания было невозможно, но, по крайней мере, предаваться привычным своим порокам бело-красным рыцарям стало намного сложнее. Странным образом, ужесточение дисциплины не вызвало никакого ропота, а наоборот, способствовало определенному воодушевлению воинов Христовых. Все вдруг почувствовали, что соскучились по воинскому делу. Когда стало известно, что в верхах принято решение готовиться к войне, орденские массы тоже стали пропитываться воинственным духом, доходящим иногда до служебного восторга. Возможность отбросить рутину повседневщины, скуку унылого благополучия, многих, если не почти всех, опьянила. Де Ридфор сделался популярен. Порядок жизни в тамплиерских капеллах стал заметно меняться. Пошли на убыль тайные мессы, упало их притягательное значение. Внутренняя жизнь любого сообщества упрощается и оскудевает, когда возникает нужда в мощном внешнем проявлении сил. Золотая голова с черною бородой стала отступать в тень, на первый план вышел рыцарь в боевом облачении, в белом плаще с красным крестом на плече.
      В таком развитии настроений была простая и понятная всем логика. Каждый, кто давал себе труд задуматься над тем, что происходит, отлично видел, что после большой победы над своим главным врагом, Госпиталем, после упорядочения королевской власти, Храм стал стержнем королевства, и не может не попытаться распространить себя за пределы королевства. Это рождало в головах, способных к мыслительной деятельности, убежденность в том, что они понимают смысл исторического движения. А такого человека, тем более находящегося у власти переубедить очень трудно.
      Именно таким человеком был граф де Ридфор. Внимательно выслушав пространный и занимательный рассказ Реми де Труа, он погладил свою бородку, и сказал.
      - То что вы поведали нам, брат Реми - присутствовал при разговоре и де Бриссон, - весьма интересно. Я вам искренне благодарен за стремление предупредить меня о, якобы, готовящемся заговоре.
      - Мессир, не говорите этого страшного слова "якобы", оно показывает, что вы не поверили ни единому моему слову.
      Де Ридфор усмехнулся.
      - Ваши обвинения слишком фантастичны. Не буду от вас скрывать, что не люблю ваших собратьев, брат Реми. Ведомство, к которому вы еще столь недавно принадлежали, покушается играть в политике роль несоразмерно значительную. Брат Гийом оказал несколько деликатных и не вполне обычных услуг моему предшественнику. Радением графа де Торрожа брату Гийому удалось встать в положение особое, и многих раздражающее. Но, согласитесь, было бы безумием признать, что пятерка таинственных монахов вершит всем, в ордене и королевстве.
      - Мне трудно говорить правду мессир, без того, чтобы хотя бы отчасти не задевать достоинство великого магистра.
      - Изъяснитесь, - рука де Ридфора опять потянулась к бороде.
      - То, что мне удалось увидеть и понять в делах брата Гийома, брата Аммиана, брата Кьеза, говорит о том, что они ведут их так, будто никакой другой власти в ордене, кроме их собственной, нет.
      Граф де Ридфор откинулся в кресле графа де Торрожа, разговор происходил в зале со стенами, задрапированными белыми полотнищами.
      - Вы просто другими словами повторяете свои прежние мысли, брат Реми.
      Де Труа всем своим видом изображал подавленность и отчаяние.
      - Мессир, ужас, который охватил меня, когда мне открылась картина их замысла, это, может быть оправдывает нестройность моих выводов.
      - Да оставьте вы этот кликушеский тон! - резко сказал барон де Бриссон.
      - С охотою оставил бы. Но ведь я кликушествую не в лицо событиям, которые, может быть, и не произойдут, а вслед уже двинувшимся.
      - Вы имеете в виду Рено Шатильонского?
      - Его, мессир. Это человек весьма решительный, и уж если ему велено создать повод для начала войны, он его создаст. В известном смысле можно считать, что война уже идет.
      Граф де Ридфор с плохо скрываемым раздражением смотрел на этого странного человека. В его неожиданной и столь полной откровенности было, несомненно, что-то подозрительное. Внешне его объяснения того, почему он вдруг переметнулся, выглядели, пожалуй, убедительно, и граф, в общем, хотел бы ему верить. Но оставлял за собой право питать по отношению к нему, недоверие.
      Враждебность по отношению к себе брата Гийома, обвиненного этим уродом во всех смертных грехах, великий магистр не ощущал. О влиятельности и законной таинственности этих монахов он был осведомлен и раньше и знал, что они облегчают работу в тех областях, в тех политических щелях, куда благородному рыцарю не протиснуться в полном боевом облачении. Кроме того, граф де Ридфор знал, что избран он был в немалой степени благодаря энергичной поддержке брата Гийома. Такая помощь только в первый момент рождает глубокую искреннюю благодарность, а затем она постепенно переходит в столь же глубокую и искреннюю неприязнь. Одним словом, отношение великого магистра к брату Гийому и его людям было сложным и не вполне определившимся. Он не слишком поверил рассказам человека с мозаичным лицом, но и сбрасывать со счетов эти рассказы не собирался.
      - И все-таки я вижу, мессир, что вы мне не верите. Вернее верите не до конца. Вероятно, даже вы думаете о том, что я похож на человека специально подосланного, для того, чтобы сбить вас с толку, увести ваши мысли в сторону от нужного направления.
      Де Ридфор так не думал, но услышав эти слова, решил, что в них, может быть, есть резон.
      - Вы вольны выгнать меня, мессир!
      - Зачем же, выгнать. Я ценю ваше желание мне услужить. Для такого человека всегда найдется место под крышей моего дома. Ведь вы утверждаете, что за вами охотятся?
      - Да, только под видом прокаженного я смог попасть в город.
      - Вас проводят, вы отдохнете. И будете всегда у меня под рукой. Может статься, что мне понадобится ваш совет.
      Брат Реми низко поклонился и вышел, сопровождаемый молчаливым служкой.
      После его ухода, великий магистр некоторое время пребывал в задумчивости. Сидевший у другого края стола, барон де Бриссон не выдержал.
      - Прошу прощения, мессир, вы ему верите?
      Граф улыбнулся.
      - А вы, барон?
      Де Бриссон тяжело задышал, было видно, что ответа на этот вопрос у него нет.
      - То-то и оно. Если бы в его словах все было ложью и глупостью, вы бы сами не потащили его ко мне с этой свалки. Пусть, пока поживет здесь. Я надеюсь, ближайшие дни дадут нам возможность решить, что в его словах ценно, а что выдумка сумасшедшего. И какого именно сумасшедшего. И если я решу, что выдумка эта злонамеренна...
      - Вы его повесите?
      - Не знаю. Навряд ли. Он в моих руках. Брат Реми убежден, что стены этого дома являются для него защитой от возможной мести многомудрых монахов, но я ведь знаю еще и то, что стены эти стали уже для него тюрьмой. Самой надежной во всем королевстве.
      Де Ридфор был убежден, что нашел отличный выход из положения, созданного откровениями этого "прокаженного". Если заговор все же имеется, то одной из его целей наверняка было желание побудить его, де Ридфора к необдуманным действиям. Так вот, эта цель достигнута не будет. Он не оправдает свою репутацию вспыльчивого рубаки.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      БЕГСТВО РОСТОВЩИКОВ
      - Ваше высочество, Ваше высочество!
      Принцесса задремала на кушетке, у окна. Во дворце было тихо, но тишина эта была не торжественная, а унылая. После отъезда графа, двор Изабеллы потерял последние приметы пышности и блеска. Есть такое провансальское выражение "воздух несчастья", именно этим воздухом была пропитана атмосфера во дворце. В дополнение ко всем прочим неприятностям, выяснилось, что нет денег. Сибилла пообещала сорок тысяч бизантов, а реально заплатила только пятнадцать, решив, видимо, что лояльность сестры больше не стоит. Или это решил кто-то из ее казначеев. Есть порода людей не любящих расставаться с деньгами, даже с чужими, и порою нужен специальный окрик, дабы они выполнили то, что однажды им уже велено было сделать. Чтобы выяснить, в чем, собственно, заковыка, надобно было писать сестре, что было выше сил Изабеллы. Взять деньги, когда их предлагают это одно, но просить денег!
      Нет уж!
      Решено было вновь обратиться к ростовщикам. Для любого из них, должник королевской крови это находка. Во-первых, можно ломить любой процент, высокородный клиент постесняется торговаться. Во-вторых, даже в случае внезапной смерти такого клиента, казна, как правило, принимает к выплате его долговые расписки.
      Изабелла хотела покинуть Яффу. Цель своего путешествия и конечный его пункт, она держала в тайне. Сначала все приближенные решили, что она собирается броситься вдогонку за своим порывистым любовником. Поэтому, за ее приготовлениями все следили, затаив улыбку. Молодо, зелено, ветрено, горячо, как говорят в Пуату. Но тут принцесса сделала неожиданный ход. Она написала и отправила второе письмо маркизу Конраду Монферратскому. В письме содержалось предложение сопровождать ее, Изабеллу, в предпринимаемой ею поездке.
      Надо ли говорить, что послание это произвело на владетельного итальянца странное впечатление. Принцесса писала ему не подозревая, что письмо доставленное ей Реми де Труа, было поддельным, маркиз и не думал делать ей никаких матримониальных предложений. Маркиз был человек хитрый и умный, он напряг все свое воображение, но так и не смог понять подоплеку письма принцессы Изабеллы. То, что здесь явно имеется какая-то подоплека, он не сомневался. Он прочитал послание Изабеллы десять раз, искал в нем скрытый, аллегорический смысл, но так ничего удоботолкуемого не обнаружил. Хотя, сам факт этого послания навел его на интересные мысли. Трудно было не согласиться, что его союз с Изабеллой несомненно представлял бы собой хорошую политическую комбинацию. Его собственные тайные и жгучие амбиции наконец смогли бы приобрести реальные очертания и надежду на некое воплощение.
      Как же ему самому не приходило это в голову!
      Впрочем, понятно почему не приходило, Изабелла слишком молода и красива, одна из прекраснейших женщин крестоносного королевства, и потом, этот роман, этот бешеный роман с графом Рено. В этом месте рассуждений Конраду показалось, что он нашел объяснение: капризная красавица рассорилась со своим убийственным любовником и желает теперь ему отомстить. Тогда встает вопрос, к лицу ли ему, маркизу Конраду Монферратскому, пускаться на первый же призывный вопль рассерженной девчонки, хотя бы и являющейся принцессой. Продолжая думать дальше, Конрад не смог не припомнить, что о дочери Бодуэна ему приходилось слышать и похвальные слова, многие отдавали должное ее уму и расчетливости. Стало быть, она не может не понимать, что маркиз Конрад не самая лучшая кандидатура для ее постели, но зато одна из лучших для Иерусалимского трона.
      Взвесив все за и против, Конрад решил откликнуться на зов.
      Верный своему осторожному характеру, он решил еще раз обменяться письмами с принцессой и, чтобы исключить всякую возможность провокации, отослал свое письмо со своим самым доверенным человеком, бароном де Флери. Этому толстяку он верил, больше, чем самому себе. Он был несколько глуповат, настолько, насколько бывает глуповат нерассуждающий исполнитель, он был прямолинеен и достаточно богат, чтобы не польститься на деньги. Ему было велено вызнать одно лишь, точно ли ее высочество хочет, чтобы маркиз Конрад прибыл в ее дворец в Яффе, или может быть она назначит какое-нибудь другое место рандеву.
      Получив слегка раздраженное, но однозначное подтверждение, что его ждут именно в Яффе, Конрад стал собираться в дорогу.
      Изабелла, посчитавшая, что ей неудобно все же будет с первого дня переходить на содержание итальянца, велела Данже обратиться к ростовщикам, пусть дадут хоть тысячу бизантов.
      - Ваше высочество, Ваше высочество!
      Принцесса неохотно очнулась от приятной дремы и посмотрела на своего верного верзилу-мажордома туманным взором.
      - Ты уже вернулся, Данже? - она встала и хорошенько, как голодная львица, потянулась. - Говори скорей, что там, по твоей дурацкой физиономии никогда не определишь, как идут дела.
      Данже поиграл желваками.
      - Ну, ну!
      Слуга вздохнул.
      - Я не понимаю язык вздохов!
      - Я не принес денег.
      - Совсем?!
      - Совсем, Ваше высочество.
      Изабелла искренне удивилась, раньше все эти негодяи в ермолках непрерывно толпились перед воротами дворца, наперебой предлагая свои услуги, а теперь...
      - Почти все лавки закрыты, а остальные разговаривая со мной собирались закрывать.
      - И генуэзцы?
      - И генуэзцы.
      - И евреи?
      - И евреи.
      - Ты говорил им от кого пришел?
      - Они знают меня все.
      - Ты предлагал им заем на их условиях.
      - Да.
      - И они отказывались?
      - Чуть не плакали, но отказывались.
      - Ничего, признаться, не понимаю, - Изабелла растеряно опустилась обратно на свою кушетку. - Чума что ли началась в городе?
      Данже пожал плечами, понюхал воздух и посчитал нужным сказать.
      - Нет, никакой чумы нет.
      - Они разбегаются как крысы. Это не может быть просто так. Иди Данже, мне нужно подумать.
      - Там вас дожидается господин Беливо.
      - Господин Беливо? - это известие удивило принцессу не меньше, чем предыдущее, о бегстве ростовщиков. Этот веселый хромец, был прецептором Яффской области ордена тамплиеров и казначеем комтура Яффы. Все и в городе, и в королевстве знали, что принцесса не любит храмовников, или, по крайней мере, старается держаться от них подальше. Сами рыцари белого плаща и красного креста, тоже были об этом осведомлены и никогда, что называется, не навязывались. А тут!
      - Ну, зови, зови.
      Самоуверенно хромая, прецептор, брат Беливо вкатился в приемную залу. Был он большой балагур и законченный негодяй, к тому же отличался редкой даже для тамплиера, развращенностью. Отцы благородных дочерей Яффы дрожали при упоминании его имени. Мрачноватый, таинственно-отрешенный характер ордена никак не сказывался ни в облике брата Беливо, ни в его манерах. Он поминутно хохотал, обнажая редкие, желтые зубы и беззаботно чесал в тонзуре.
      - Ва-аше высочество! - заорал он и кинулся было к ручке принцессы. Изабелла убрала руку.
      - Вы же монах, господин Беливо, и только одной даме должны выказывать служение, деве Марии.
      - Монах? - спохватился казначей, ощупывая грудь и бока быстрыми руками, - я ведь монах, монах, Ваше высочество!
      Чтобы максимально сократить этот визит, ничуть не обещавший стать приятным, Изабелла сразу перешла к делу.
      - Вы, верно, явились ко мне по поводу какому-нибудь очень важному. Ибо обычно я не имела чести видеть вас при своем дворе.
      - Да, - Беливо вдруг сделался совершенно серьезным, - по делу, причем, по вашему.
      - Так слушаю.
      - До меня дошли слухи... Извините, Ваше высочество, буду прямолинеен, а следовательно, почти груб. Так вот слухи о ваших трудностях. Денежных.
      - Ах, уже и дошли.
      Беливо развел руками.
      - Каюсь и не превозношу наши методы, но мы считаем необходимым знать все, что происходит в городе и окрестностях, дабы иметь возможность и время для предотвращения замышляющегося зла. И, поверьте, зло, замышляемое против вас, мы тоже считаем злом.
      - Благодарю вас, но вы же знаете мои правила, господин Беливо. Весьма уважая ту роль, что играет ваш орден в деле покровительства паломникам...
      - Да, да, я знаю вы брезгуете нами, наслушавшись недобросовестных историй, о каких-то наших тайных и опасных делах. А мы, между тем, не брезгливы. Мы считаем интересной всякую нору, всякую клоаку, если из нее можно извлечь хоть крупицу истины.
      - Или золота, - в тон ему сказала Изабелла.
      - Или золота, - покорно согласился Беливо.
      - Не приравниваете ли вы к таким клоакам и мой маленький двор?
      Казначей замахал руками.
      - Ну, что вы, Ваше высочество. Несмотря на почти хамское происхождение, я отнюдь не хам. Мой отец был хоть и нищим рыцарем, но все же рыцарем. А что касается шпионов, то мы завели их и при вашем "маленьком дворе", как вы изволили выразиться. Ведь всякий маленький двор имеет шанс стать большим, правда?
      - В ваших устах это рассуждение звучит как комплимент.
      - Да? Я рад, я всегда вам симпатизировал, и сейчас докажу вам, что мои слова не пустой звук.
      - Не докажете, - иронически вздохнула принцесса.
      Беливо пробежался быстрыми пальцами по своей аккуратной лысине.
      - Как знать. Впрочем бросим экивоки. Я прибыл сюда к вам для разговора по поводу одного такого шпиона.
      Изабелла подняла брови.
      - И связать я хотел бы судьбу этого негодяя с отсутствующими у вас деньгами.
      - Говорите, как-нибудь толковее.
      - С деньгами, которых вам никто в этом городе, ни даже в этом королевстве не даст.
      - Никто?
      - Никто, - простодушно и самодовольно улыбнулся Беливо, - разве что я. Брать у меня хорошо, без всяких процентов, из уважения к вам. И много. Сколько бы вы могли добыть из наглого генуэзца? Тысячу вонючих цехинов, а отдать принуждены были бы две, а то и три, а я...
      - Ладно, об этом после, теперь о шпионе.
      - Вы обещаете мне его выдать и сразу же получаете пять тысяч бизантов.
      Изабелла откинулась на кушетки и стала рассматривать свои ногти.
      - Вы так молчите, Ваше высочество, как будто вам что-то непонятно.
      - Мне действительно многое непонятно. Во-первых, если этот шпион ваш, почему вы хотите его у меня покупать. Берите так.
      - А он у вас есть? - бешено обрадовался Беливо.
      - Господин Беливо, - резко повысила голос Изабелла, - извольте вести себя подобающе, я нахожусь в стесненных финансовых обстоятельствах, но это еще не повод устраивать тут у меня балаган!
      Тамплиер прижал руки к груди самым извиняющимся манером.
      - Никоим, поверьте, Ваше высочество, никоим образом не хотел я никакого балагана, просто я обрадовался, что мы понимаем друг друга и договоримся к обоюдной пользе.
      - Если вы будете говорить загадками, мы вряд ли вообще о чем-нибудь договоримся.
      Беливо встал, он сделался серьезен.
      - Знаете, Ваше высочество, есть такая римская поговорка. Умному достаточно. Она более чем подходит к нашему случаю, ибо вас я считаю человеком очень умным, равно как и то, что сказал достаточно, чтобы вы меня поняли.
      - Я оценила ваш комплимент, - медленно сказала принцесса, - но все-таки, кто это? Находится ли этот человек сейчас при мне?
      - Отвечу честно - не знаю.
      - Чем больше вы говорите, тем сильнее меня запутываете, господин прецептор. Но я прошу дать мне какие-нибудь определенные приметы. Возьмите в рассуждение, что если вы оставите меня в неведении относительно личности этого человека, то ввергнете меня в ужасные переживания. Я должна буду бояться каждого, кто входит в мою комнату, и подозревать всякого, с кем веду разговор.
      На лице Беливо почти отчетливо проявилась досада.
      - Меж нами, Ваше высочество, началась какая-то бесплодная игра. Скажу честно, мне не велено говорить с вами слишком открыто, но своей замечательно изображенной наивностью, заставляете меня это сделать.
      - Этот человек - Реми де Труа..
      - Де Труа?!
      - Чувствуется, что я вас не слишком удивил.
      - Пожалуй. В нем с самого начала было что-то необычное. И я ожидала с его стороны... Хотя в любом случае неприятно узнать, что ты доверительно общалась с человеком, который за тобой в это время шпионил.
      Беливо развел руками, мол таковы уж нравы нашего времени, правда в его исполнении этот жест выглядел почти пародийно.
      - Это страшный человек, Ваше высочество. Я не стану распространяться о том, чем он досадил ордену, но если он внезапно попадет в ваши руки, умоляю, подумайте о том, что в вашей власти избавить божий мир от очень большого злодея, передав его нам. И разумеется, не бесплатно. Вам неприятен этот разговор?
      - Вы бы послушали себя со стороны, господин казначей!
      - С каких это пор откровенность стала вызывать отвращение. Человек, оказавшийся опасной гадиной, вызывает у вас омерзение, у нас раздражение, какие могут быть препятствия на пути нашей договоренности о взаимопомощи.
      - Но...
      - Может быть вас задело упоминание о деньгах? Ну уж тут я не знаю, что сделать. Деньги стали душою нашего времени, его кровью. Мы, тамплиеры, многое придумали по части обращения с ними, это наложило отпечаток на манеру нашего мышления и поведения, но я отнюдь не считаю, что мы должны стыдиться этого.
      - Успокойтесь, господин прецептор. Я не держала за душой тех претензий к ордену, которые вы сейчас так страстно опровергаете.
      Вошел Данже и будничным голосом объявил, что в город вступает Конрад Монферратский со своей свитой.
      Это сообщение произвело на суетливого хромца неожиданно сильное впечатление. Самоуверенная улыбчивость его поблекла, и припадать на свою ногу он стал значительно менее вдохновенно.
      - Ступайте, - отослала Данже принцесса.
      Беливо шумно почесал тонзуру.
      - Так вот, чтобы закончить тему. Я готов в обмен на ваше согласие помочь вам в этом деле, обязуюсь заплатить вам более звонкой монетой, чем золото.
      - Интересно было бы узнать, что вы имеете в виду, - высокомерно усмехнулась Изабелла. Присутствие в городе Конрада, делало ее как бы менее уязвимой.
      - Охотно. Заранее прошу извинение, если допущу какую-нибудь бестактность. Я убежден, что до сих пор имя Рено Шатильонского звенит для вас звонче, чем самая драгоценная из монет.
      Лицо принцессы окаменело, в глазах загорелись злые огоньки.
      - Дошли до нас сведения о его успехах на восточных окраинах королевства. Он разогнал несколько овечьих отар, повесил пару-тройку огрызающихся сирийских крестьян...