Цитадель (Тамплиеры - 3)

      - Я вообще не похож на короля, - вдруг спокойно сказал Бодуэн, - и знаете почему, граф.
      Иоаннит ничего не ответил, он молча ждал, предчувствуя большое открытие.
      - Потому что, на самом деле, никакой я не король.
      И граф, несмотря на всю свою собранность, не удержался от элементарного и, в общем-то, глупого вопроса.
      - А кто вы?
      Его величество, кряхтя поднялся с пола, переместился на свое ложе и, откинувшись на еще мокрые от его слез, подушки, подробно и неторопливо поведал об удивительно наглой и блестяще, тем не менее, удавшейся тамплиерской интриге. Иоаннит оценил размах и изящество замысла. Взять и заменить короля! Да на такое могли пойти только они.
      - И все эти годы?..
      - Уже пять лет.
      Д'Амьен с чувством выругался по-немецки, ибо во французском языке не имелось столь полноценного набора подходящих выражений. Но на самом деде внутренне он оставался почти спокойным.
      Он размышлял следующим образом: всему на свете приходит конец, где-то лицо платья обязательно переходит в изнанку, и даже столь удачно сработанная марионетка взбунтовалась.
      - Отчего же они не спешат вас уничтожить, раз вы вышли из под их подчинения?
      Король помолчал.
      - Не знаю. Но можете поверить, жду этого каждый день. Теперь вы видите, что весь ваш замысел рушится, когда у них в руках оказывается такой аргумент против моего указа.
      Д'Амьен тоже присел на край ложа.
      - На первый взгляд, да. Что же вы раньше не сообщили мне об этом чудовищном маскараде?
      - Я боялся, что вы не захотите иметь со мною дела.
      - Возможно так бы оно и было, - задумчиво и медленно сказал великий провизор. - Возможно. Вот чистоплюй Гонорий отказался бы точно. Да и итальянец, весьма возможно, тоже постарался бы оградить себя от такой дрожащей твари, какою являетесь вы, ваше подставное величество.
      Иоаннит говорил бесстрастно, отчего его слова производили особенно сильное впечатление на слушателя. Дыхание короля стало прерываться.
      - Но оставим смакование этих "если" до лучших времен, прежде всего надлежит разобраться, в каком положении мы пребываем сейчас.
      - В ужасном, - пробормотал король.
      Д'Амьен прошелся по комнате, машинально одернул кисейную хорасанскую занавесь и, пока она бесшумно рушилась, в голове великого провизора произошло калейдоскопическое перестроение мыслей, он снова был готов к борьбе.
      - Хватит причитать. Вы мне вот что скажите, Ваше величество, где сейчас находится настоящий Бодуэн.
      Ненастоящий помотал головой.
      - Не говорили мне ни тогда, ни тем более, теперь.
      - Жив ли он?
      - И этого тоже, ничуть не знаю.
      - Но какие-нибудь косвенные приметы, детали. Не казалось ли отношение к вам графа де Торрожа вдруг необъяснимо менялось. Не проскальзывало ли что-нибудь в его словах? Ведь, если бы он умер или опасно заболел, ваш статус несколько, ну, становился бы более весомым, понимаете?
      - Заболел? - король приподнялся на локте, - в самом начале, когда эта история только начиналась, кто-то из них проговорился, что король заболел проказой...
      - Проказой?! - глаза великого провизора вспыхнули. - Проказа, это не так мало.
      Бодуэн его не понял.
      - Да, тяжелая болезнь, - сказал он.
      Король был доволен, что хоть чем-то угодил графу. Он вообще испытывал огромное облегчение оттого, что поделился с ним своею тайной. Гром не грянул, Иерусалим не провалился под землю.
      - Чему вы так обрадовались! - осторожно спросил он Д'Амьена.
      - Тому, что мне не придется перетряхивать всю Святую землю в поисках этого истинного Бодуэна. Прокаженных, как правило, держат в лепрозориях, а их в королевстве ограниченное количество.
      - А почему вы уверены, что он именно в Палестине, они могли увезти его в Константинополь или на Сицилию.
      Граф поморщился, ему было лень объяснять самоочевидные вещи.
      - Им все время нужно было иметь его под рукой, чтобы в случае нужды, доставить в Иерусалим в течении двух-трех дней, не более.
      - А, понятно. Прямо за западной стеной города есть какой-то лепрозорий. Граф кивнул.
      - Знаю. Держать его здесь было бы слишком рискованно. Но не будем отбрасывать никаких возможностей. С нашего городского прибежища прокаженных и начнем. Я еще вот что хотел у вас спросить.
      - А почему вы так уверены что Бодуэн, этот настоящий, все еще жив? Все-таки пять лет болеет, проказа все-таки.
      - Если бы он был мертв, тамплиеры вели бы себя по-другому по отношению к вам. Они давно бы вас или прирезали, или... А так они спокойно сносят ваши шалости, зная, что все равно вы у них в руках. Д'Амьен уже полностью оправился после испытанного шока. Если в первый момент ситуация показалась ему катастрофической, то теперь, по зрелом размышлении, он был склонен признать ее лишь слегка усложнившейся. Были даже свои плюсы в том, что вдруг выяснилось. Во-первых, он нашел объяснение странному, самоуверенному бездействию тамплиеров в ситуации, когда они не могли не догадываться о предпринятых против них приготовлениях. Они явно уповали на этот свой самый мощный аргумент. Главная сила его была в том, что он был неизвестен иоаннитам. Теперь слава богу, все открылось. Теперь стала известна реальная сила врага. Лучше знать насколько он в самом деле силен, чем шарахаться, опасаясь того, чего может и не быть.
      На сухом птичьем лице великого провизора появилась улыбка, которую вполне можно было счесть зловещей. Увидев ее, его величество осторожно спросил.
      - Что же теперь будет, граф?
      - Ничего, - бодро ответил тот, - вернее, все будет по-прежнему.
      - Я понимаю, - вяло ответствовал король.
      - Вы облегчили душу, Ваше величество, - продолжил граф, - но избави вас боже, откровенничать еще с кем-нибудь. Это для вас смертельно опасно. Это вы понимаете?
      Бодуэн понимающе закивал.
      - Помимо того, что молчание послужит безопасности вашей персоны, вам, согласитесь, будет приятнее общаться с патриархом, Раймундом и Конрадом, если они будут по-прежнему видеть в вас настоящего монарха.
      - Да, да, конечно.
      - Выступление наше не отменяется. Готовьтесь произнести перед собранием выборных свою речь. День выступления даже не будет перенесен, если я сумею за неделю отыскать настоящего короля.
      - Вы хотите привезти его сюда? - тревожно поинтересовался Бодуэн.
      - Я хочу его зарезать, - сухо ответил Д'Амьен. Этот ответ вполне устроил заплаканного двойника.
      - Да, - граф остановился в дверях перед тем как выйти, - я забыл сообщить вам еще одно радостное известие.
      Король напрягся, ожидая еще какой-нибудь неприятности.
      - Умер, оказывается не только папа, но и великий магистр ордена тамплиеров.
      С этим Д'Амьен вышел.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      ПОВТОРНАЯ ВСТРЕЧА
      Шевалье де Труа домчался до Агаддина меньше чем за полтора дня. Он не стал приближаться к стенам крепости, которая явилась для него воротами в новый мир. Он свернул с каменистой выжженной тропы и пересек оливковые и апельсиновые рощи, окружавшие крепость. Он старался не столкнуться с людьми, будь то рабы или надсмотрщики и к вечеру оказался на той дороге, что должна была привести его к источнику св. Беренгария. Когда солнце всерьез занялось своим закатом, он увидел харчевню, где уже, по-видимому, ожидал человек, в руки коего следовало передать послание брата Гийома. Почувствовав, что волнуется, шевалье удивился, ведь не предстояло ничего серьезного или рискованного. Войти в харчевню, спросить баранью лопатку и местного просового пива. Все остальное - дело этого неизвестного. Несколько раз глубоко вздохнув, как его учили еще в подземельях замка Алейк, шевалье овладел своим состоянием. Пришпорил жеребца и тот, громко цокая копытами, въехал в широко распахнутые ворота. Едва миновав их, де Труа остановился и осмотрелся. Ничего, кажется, особенного. Двое голых по пояс поварских парней рубят ржавыми от вечной крови топорами недавно освежеванную тушу. Видимо для засолки. Это в самом углу двора у дверей кухни. Оттуда, время от времени, выкатываются клубы аппетитного пара.
      У коновязи топчется с десяток лошадей. На рассохшемся бревне, у самого входа, сидит старик в вытертой безрукавке и разбитых чувяках, глаза закрыты, что-то медленно жует. Из харчевни доносится равномерное бульканье голосов.
      "Ладно", - сказал себе шевалье, и, подъехав к коновязи, спрыгнул с коня. Оделся он, как и было ему велено, в кожаную, грубой работы куртку, серые шосы, на чреслах широкий с медными бляхами пояс. На поясе длинный латинский меч в небогатых ножнах, хочешь - гадай, кто это: разорившийся дворянин, дружинник местного барона, отлученный от церкви крестоносец, а может, просто охотник? Привязав коня и оглядевшись еще раз, нет ли где кого, шевалье не торопясь, поднялся по широким большим ступеням на веранду, образованную четырьмя массивными закопченными колоннами, поддерживающими крытый соломою навес.
      Внутри харчевни его не ожидали никакие чудеса. Шибануло в ноздри запахом горелого чеснока, пота и гнилой упряжи. В глубине, как водится, горел очаг возле него стояло несколько длинных столов. Основная масса гостей собиралась именно там. Мелкие местные дворянчики, приказчики, стражники, сменившиеся с дежурства возле источника. Да и просто голодранцы. Пили, как правило, пиво с подмешанным соком белены, отчего потом рвало под утро. Играли в кости, время от времени в спорных ситуациях хватались за кинжалы, но до настоящей поножовщины здесь доходило редко.
      И, что отметил шевалье, - не было ни одного сарацина. В этих пограничных поселениях в общем стиралась грань между поклоняющимися Христу и Аллаху, и, если в Иерусалиме или Аккре такая, чисто латинская харчевня была делом обычным, то подобную чистоту религиозных нравов здесь, в глухих предгорьях Антиливана, можно было расценить, как некую странность.
      Шевалье сел за свободный стол в темном углу и старался не смотреть по сторонам, чтобы не показать, что он ищет встречи с кем-то. За его спиной то и дело раздавались взрывы хохота.
      Подбежал сын хозяина, прислуживавший гостям в зале, и осведомился, чего господину угодно.
      - Баранины и пива.
      И то и другое принесли очень быстро, и то и другое было очень кстати, ибо гонец изрядно проголодался.
      Не прошло и нескольких минут, как сын хозяина появился снова.
      - Что тебе нужно? - сурово спросил шевалье де Труа.
      - Господин, что сидит в том углу - очень важный - просил узнать у вас, не соблаговолите ли вы объединиться с ним на сегодняшний вечер. Ибо он скучает без благородного собеседника.
      - Скажи, что я готов.
      Сзади послышались тяжелые, уверенно приближающиеся шаги. Шевалье мог бы спорить на что угодно, что они принадлежат рыцарю, причем не юному и далеко не последнему по родовитости и силе. Простолюдины шаркают подошвами при ходьбе, монахи передвигаются почти на цыпочках, женщины семенят. Так как это господин, ходят только рыцари.
      - Приветствую вас, сударь, - пророкотал под самым потолком харчевни сочный бас.
      Де Труа поперхнулся пивом, настолько был знаком ему этот голос. Обернувшись и рассмотрев лицо говорившего, он смог преобразовать свое удивление в слова. - Барон де Кренье?
      Барон был поражен еще сильнее, чем сидящий перед ним человек, это доказывалось тем, что он смог выговорить только один звук, глядя в столь знакомое и столь отталкивающее лицо.
      - Ты?
      - Садитесь барон, садитесь, не надо привлекать излишнее внимание.
      С трудом перебарывая окаменение членов, барон последовал этому совету. Попытался поставить принесенный с собою кувшин, но неловко разбил его, зацепив за столешницу.
      Тут же появилась пожилая женщина и начала безропотно прибираться. И пока она восстанавливала порядок, барон выпученными глазами разглядывал своего старого знакомого.
      - Ну, я это, я, неужели вы не можете привыкнуть к этому. Так можно и о деле забыть.
      - Так это ты? - спросил вновь рыцарь, никак не могущий отделаться от тяжелого потрясения.
      - А вы надеялись, что сгнил где-нибудь в сарае для масличных рабов?
      Барон трубно прокашлялся в ответ на эти слова.
      - Злишься? Почему?
      - Не до этого мне.
      Де Кренье протянул через стол широкую, отполированную как красное дерево с янтарными мозолями, рыцарскую ладонь.
      - Давай то что привез.
      Шевалье огляделся и быстрым, но несуетливым движением положил в ладонь барона кожаный футляр. Он тут же исчез в бесчисленных складках рыцарского олио.
      - А кто такой ты теперь? - не унимался барон, - судя по тому, что тебе доверили, живешь ты точно не в сарае.
      У шевалье слегка дрогнули ноздри и сузились глаза, вряд ли это можно было различить в полумраке харчевни.
      - Как бишь тебя звали. А... Да, забыл.
      - Барон, чем быстрее вы забудете о том, что когда-то я помогал вам в бытность вашу конюхом, на конюшне Агаддинской капеллы, тем лучше будет для нас двоих.
      Барон де Кренье нахмурился, ему трудно было в одночасье отвыкнуть от своего прежнего брезгливо-покровительственного отношения к этому уродцу. Он открыл рот, чтобы высказаться по этому поводу, но посланец великого капитула, заметив это, быстро и решительно сказал.
      - Что касается имени, то зовут меня шевалье де Труа и все, что мне говорится, я воспринимаю как носитель этого имени, в высшей степени благородного, как вы, наверное, поняли.
      Сколь ни был косен мозг провинциального тамплиера, де Кренье сообразил, что продолжать настаивать на своих воспоминаниях не стоит. Если братья из Иерусалимского капитула решили, что эта пятнистая рожа имеет право нагло носить настоящее дворянское имя, значит так нужно.
      - Уедешь завтра утром, на рассвете. Подойди сей час к хозяину и попросись на ночлег.
      Сказав это, де Кренье встал и, покачиваясь удалился. Треща старыми ступенями, поднялся на второй этаж, где вдоль галереи располагались комнаты для постояльцев. Исподволь наблюдая за своим бывшим господином, де Труа без труда определил, какую из них занимает де Кренье. Дальше шевалье сделал так, как было посоветовано. Попросил дать ему какой-нибудь угол до утра. Запер за собою дверь, через узкое окошко выбрался наружу и залег в кустах у ворот харчевни. В это время года луна появляется рано, так что огороженная частоколом громадная деревянная изба была как на ладони. Наблюдая за нею, шевалье размышлял над тем, какой важности дело предстояло де Кренье, если он счел возможным снести недвусмысленно выраженную словесную пощечину от молодого урода, еще не так давно получавшего полуобглоданные кости из его рук.
      Чутье подсказывало шевалье, что встреча, если она уже назначена бароном, произойдет этой ночью. А стало быть где-то поблизости, чтобы можно было добраться до места пешком, не будя округу грохотом копыт.
      Де Труа не ошибся в своих расчетах. Де Кренье грузно перебрался через ограду харчевни в том месте, где она была затенена кроною карагача. Движения рыцаря были затруднены, а его сопение было слышно тихой лунной ночью шагов за пятьдесят.
      Мягко, осторожно ступая де Труа заскользил за ним, петляя меж камней, так чтобы все время находиться в тени. Барон стремился к тому же, но получалось у него не столь ловко. То и дело он, во всем своем массивном великолепии, оказывался на виду на каком-нибудь лунном валуне. Двигался он вверх, в горы, в сторону от Беренгариева источника. Пройдя шагов семьсот-восемьсот, он остановился возле старого полузасохшего кедра, тяжело и часто дыша. Когда на него падал столб лунного света, было видно, что от него валит пар.
      Место встречи или всего лишь место отдыха? Ответ на этот вопрос явился сам собой, из кроны кедра бесшумно рухнул человек и тут же выпрямился перед неуклюже отшатнувшимся рыцарем. Шевалье инстинктивно еще глубже вжался в тень камня, возле которого присел шагах в тридцати от места рандеву. Так прыгать, как этот человек из кедровой кроны, латиняне не могли, этому не учили даже в тамплиерских палестрах. То, что приятель де Кренье был с востока, с сарацинского востока, не вызывало сомнений. Но это не сельджукский всадник, не египетский гулям, не курдский мерхас. Сердце шевалье колотилось, как сумасшедшее. Дохнуло чем-то знакомым. Знакомо пугающим.
      Свидание в кедровом мраке было коротким. Барон отправился тем же путем обратно. А его таинственный собеседник поспешил дальше в горы. Шевалье, не раздумывая, скользнул вслед за ним. Ему нужно было проверить кое-какие из своих, только что возникших подозрений. Для этого ему нужно было догнать собеседника барона. Тот, чувствуя себя в безопасности, не слишком скрывался, так, что следить за ним было нетрудно.
      Итак, думал он, оказывается у самых рьяных воителей за Христа, у рыцарей Храма Соломонова, есть какие-то связи с бандой фанатичных убийц из ассасинских замков! Голова шевалье работала стремительно и легко. В том, что преследуемый был ассасином, у него почти не было сомнений. Тогда получается, что даже, достигнув высот среди храмовников, он не сможет отомстить Синану. Внешняя враждебность белых плащей и красных поясов лишь ширма, за которою стоит тайная связь. И тогда, получается, что он, все претерпевший и всех обманувший, просто глупый ребенок, который сидит на полу между ног отца и старается поссорить его правую ногу с левой!
      Кровь прилила к лицу шевалье, стыд, боль и отчаяние кипели в этой крови. Ему казалось, что собранная по кусочкам кожа лопнет под напором этих неожиданных страстей. Оставалась одна надежда - этот таинственный собеседник барона все же не ассасин, хотя и очень похож. Был только один способ выяснить все с безусловной точностью - убить его. Де Труа стал осторожно сокращать дистанцию. Когда между ними осталось меньше двадцати шагов, неизвестный что-то почувствовал. Остановился, прислушался. Сделал шаг, опять остановился и оглянулся, так и стоял некоторое время, улавливая токи ночи. Потом успокоено обернулся и бормоча что-то себе под нос, может быть насмехаясь над своей подозрительностью, пошел дальше. Сделав шагов пять или шесть, снова замер. После этого у шевалье не было сомнений с кем он имеет дело. Именно так его учили определять крадется за тобой кто-нибудь или нет. Что ж, сказал он себе и вытащил из-за пояса метательный кинжал. И стоило неизвестному обернуться еще раз, как лезвие, блеснув в воздухе, вонзилось ему в грудь.
      Де Труа обыскал тело и нашел то, что рассчитывал найти. И вот, сидя на камне возле остывающего трупа и подбрасывая на ладони нож с коротким позолоченным лезвием - непременный атрибут каждого фидаина - шевалье размышлял, что ему теперь делать.
      Одно было несомненно - резко увеличивалось этой ночью количество тех, кому следовало отомстить. Орден тамплиеров, на который он так рассчитывал в борьбе с Синаном, сам теперь должен был быть подвергнут наказанию. То, что сейчас шевалье не представлял как это сделать, не имело значения. Мучительным раздумьям подобного рода де Труа предавался недолго. Слишком очевиден был общий вывод. Надо каким-то образом столкнуть замок Алейк с орденом и тогда он, Реми де Труа, отец Марк, Анаэль, Исмаил будет отомщен. Причем осуществлению этого замысла начало уже положено - он посмотрел на лежащий у ног труп ассасина. Будем считать, что орден храмовников нанес неожиданный, грубый удар по своему тайному партнеру, нарушая течение скрытных и, видимо, взаимовыгодных дел. Замок должен теперь, если в нем не иссякло самоуважение, нанести ответный удар.
      Шевалье встал и, еще раз взвесив в руке ассасинский нож, стал спускаться к харчевне.
      Интересно, что сейчас делает барон? Очень бы не хотелось, чтобы он, проявляя несвойственное ему рвение, прямо сейчас поскакал в Агаддин. Не должен, не похоже на него. Задание ведь выполнено, можно выспаться, как следует позавтракать и тогда уж трогаться.
      Барон был обречен дважды. Во-первых, как Кренье, человек посвященный в то, кем был рыцарь по имени де Труа всего год назад, он должен умереть, дабы у него не возникло желания поделиться своими воспоминаниями с капитулом. Во-вторых, он будет убит, как тайный посланец ордена и будет убит так, как это делают фидаины, чтобы у того же самого капитула не возникло сомнений в том, кто делает против него выпад.
      Перебравшись через забор харчевни, шевалье тихо подошел к коновязи и пересчитал лошадей. Кажется все на месте. Он собирался было вернуться по крыше в свою комнату, но услышал шаги, кто-то как раз покидал харчевню, шаги эти невозможно было спутать с чьими-то ни было. Де Труа понял, что недооценил своего бывшего хозяина. Для этого обжоры и выпивохи, служба, все-таки, прежде всего. Сейчас он заберется на коня и ускачет. Коня! Реми быстро осмотрел лошадей, у одного из породистых жеребцов висела на морде торба с овсом. Решил барон перед дорогой покормить своего верного друга. Шевалье нырнул под брюхо жеребцу и ассасинским кинжалом надрезал подпругу, так чтобы она лопнула на первой же сотне шагов.
      Барон освободил морду коня от торбы, отвязал повод от бревна коновязи, подвел к валуну с плоским верхом, которым пользовались здесь, чтобы взбираться в седло. Забрался, похлопал своего друга по шее, что-то пробормотал ему на ухо поощрительное и дернул поводья. Выскакал за ворота и, буквально через несколько мгновений, раздался вскрик и тяжелый глухой удар о землю. Выбежавший из ворот шевалье, при первом же взгляде на лежащего определил - мертв. С трудом перевернул тяжелую, покрытую кольчугой тушу на живот и воткнул ему свою позолоченную добычу в затылок.
      Затем он стремительно и бесшумно вернулся во двор, отвязал своего кона и даже, не накладывая седло, выехал на освещенную луной дорогу. Возле человеческого холма, с поблескивающей над затылком золотой искрой, он остановился. Какая-то у него появилась новая мысль. Он нагнулся, вырвал кинжал и спрятал его за пояс.
      К утру де Труа загнал своего коня. Ему повезло, что случилось это возле постоялого двора. Там он за небольшие деньги раздобыл довольно крепкую арабскую кобылу, ей, хотя и была недоступна стремительная иноходь сельджукского жеребца, брошенного на белой раскаленной тропе, но она бежала мягкой, неутомимой рысью и уже на рассвете следующего дня шевалье, покрытый плотным слоем известковой пыли, въезжал в южные ворота Иерусалима.
      Несмотря на рассветный час, он направился к орденскому капитулу, где велел доложить о себе брату Гийому. Стоявшие у ворот стражники о таком ничего не слыхали и позвали начальника стражи, тот тоже ничего не знал о монахе, носящем такое имя.
      Находясь в сильнейшем замешательстве и раздражении, де Труа вернулся в капеллу де Борже, ничего другого ему не оставалось. Приор встретил его более, чем сдержано, втайне он рассчитывал, что странный рыцарь изъят из его ведения навсегда.
      - Ваша келья занята, брат Реми. Не согласились ли бы вы отдохнуть здесь, в помещении кордегардии?
      Шевалье понял его нехитрую уловку. Приор не хотел его впускать внутрь в надежде, что пока он будет спать здесь в помещении для стражи, его снова востребуют. Возражать шевалье не стал, ибо сам рассчитывал на то же самое.
      И, как ни странно, и его ожидания и надежды господина приора, оправдались. Когда рыцарь проснулся, рядом с его ложем сидел юноша с постным лицом.
      - Вас ждут, господин, - сказал он.
      И уже через какой-нибудь час, они снова бродили с братом Гийомом под сводами платановой рощи. Шевалье терялся в догадках, кто он такой, этот монах. Почему о нем ничего не известно стражникам, несущим внешнюю охрану капитула? Ведет он себя как человек, который привык распоряжаться, и не привык чтобы ему прекословили. Почему он с непонятным упорством выбирает для общения с ним это, несколько, все же, необычное место. Роща конечно хороша, но это всего лишь роща, какое-то недоверие или несерьезное отношение видится в том, что рыцаря считают нужным держать вне строений капитула, как бы скрывая от него некие тайны, которые ему еще знать не положено. Но не полноправный ли он тамплиер? И для кого тогда эти тайны, в которые его не считают возможным посвятить?!
      Короче говоря, шевалье де Труа напрямик спросил об этом монаха. Тот не смутился.
      - Что ж, брат Реми, вы все поняли правильно. Или почти все, и почти правильно.
      - Что я понял?
      - Что не все принятые в орден рыцари одинаково посвящены в его тайны. Ни для кого из полноправных тамплиеров тайны эти не закрыты навсегда непреодолимой преградой. Просто в постижении есть некоторая постепенность. И в этом, поверьте, скрыт большой смысл.
      - И когда же этот путь посвящения начнется?
      - На него вы встали уже тогда, когда приняли на себя годичное послушание. Очередной шаг вы можете сделать в любой момент, хоть сегодня, а можете не сделать никогда. Я не играю с вами в кошки-мышки, я излагаю вам все так, как оно и есть.
      Шевалье на минуту задумался, он не чувствовал в словах монаха игры и сознательного издевательства и почему-то сразу поверил, что тот говорит правду.
      - Вы не спрашиваете, как я выполнил ваше поручение. Вам это неинтересно?
      Монах пожал плечами.
      - Зачем спрашивать. Если бы вы не выполнили его как следует то, думаю, начали бы наш разговор с оправданий.
      Де Труа криво усмехнулся, возразить было нечего.
      - А что касается инцидента со стражей, ведь вы хотели об этом спросить, правда? Так здесь все объясняется очень легко. Я не ждал вас так рано, потому была предупреждена лишь дневная стража, вы же приехали ранним утром. Кстати, отчего такая спешка?
      - Рвение, - быстро ответил де Труа, - я понимаю, насколько это не дворянская черта - исполнительность, но...
      - Не надо извиняться тогда, когда извиняться не за что. Вы хорошо сделали порученное вам дело, а у нас так мало людей, которые могут сделать что-то хотя бы посредственно.
      Шевалье несмотря на то, что его хвалили и, кажется, в самом деле были им довольны, испытывал легкий дискомфорт. В словах монаха чувствовалась едва уловимая двусмысленность. Или, может быть, она лишь чудилась ему?
      - Барон де Кренье ничего не просил мне передать на словах? - спросил брат Гийом.
      - Нет, мы разговаривали с ним очень коротко. Может быть он просто не успел.
      - Впрочем, он и не должен был мне ничего передавать.
      Как и во время прошлого разговора брат Гийом добрался до обомшелой стены капитула и остановился, с наслаждением греясь на солнце.
      - Так вот, возвращаясь к теме наших тайн. Сегодня вечером вы, в числе еще нескольких десятков братьев, пройдете посвящение второй степени и узнаете, чем является орден наш на самом деле.
      "Ну вот", - неопределенно подумал шевалье, погружая ладони в горячий мох.
      - Посвящение это произойдет здесь, вон в том здании, видите с высокими окнами.
      - Да, вижу.
      - После этого мы сможем беседовать с вами не только в пределах этой рощи. И это будет не единственным приобретенным вами правом. В качестве посвященного.
      - Благодарю вас, - сказал шевалье. Нетрудно было понять, что его решили выделить. Почему? Не из-за одного же удачно выполненного поручения.
      "Удачно", - улыбнулся про себя де Труа. И кто он все-таки такой этот необыкновенно самоуверенный тип? Кажется, даже по манерам и приемам общения, не рыцарь.
      - Собственно говоря, благодарить вам некого, ибо ваше посвящение, необыкновенно раннее, прошу заметить, происходит по большей части ввиду особого стечения обстоятельств. Ваши личные качества тоже сыграли при выборе вашей кандидатуры определенную роль, но не решающую. В основном обстоятельства. Вы, наверное, хотели бы узнать какие именно?
      Шевалье сковано кивнул.
      - Было бы интересно.
      - Месяц назад умер граф де Торрож, великий магистр ордена нашего.
      - Я ничего об этом не слышал.
      - А об этом никто ничего не слышал. О его смерти будет объявлено сегодня, во время заседания великого капитула, на котором будет выбран новый великий магистр. Так делается для того, чтобы орден ни на один час не оставался без своего управителя, дабы не соблазнять многочисленных врагов своим беззащитным видом. В течение месяца собирались со всей Европы магистры орденских областей. Наконец, собрались и вот, в честь такого редкостного собрания, решено произвести торжественное посвящение и приобщение великих орденских тайн для группы наиболее отличившихся и достойных рыцарей. Теперь вы все знаете.
      Шевалье кивнул.
      - Да, теперь я все понял.
      - За час до полуночи вы должны быть здесь в торжественном рыцарском облачении.
      - В этой роще? - спросил де Труа, косясь в сторону двух белых колонн обозначающих, по приметам прокаженного короля, начало лабиринта, обязанного привести к Соломонову кладу.
      - В этой роще. Здесь будет много народу в эту ночь, но вы ничему не удивляйтесь. И ничему, что произойдет после того, как вы покинете эту рощу, тоже не удивляйтесь.
      - Вы говорите, что посвящение будет вон в том храме?
      - Да.
      - Спасибо, брат Гийом. Теперь не осталось никаких неясностей.
      Опустив голову на грудь, шевалье де Труа медленно ехал по узкой Иерусалимской улочке в районе башни Давида. Он размышлял. Вот как значит устроена жизнь. Пока он стремился изо всех сил попасть хоть в самые ничтожные прихожие орденского Храма, пока карабкался срывая ногти, пока терпел унижения и побои, в надежде достичь запретной цели, пока убивал, воровал, предавал и обманывал во имя ее, она оставалась недостижимой. Стоило ему разочароваться, стоило ему посмотреть по сторонам в поисках новой цели, стоило ему наплевать на тамплиерский плащ, как орденские тайны сами падают ему под ноги. Никаких не требуется усилий, чтобы разомкнуть таинственный круг, он размыкается сам. Его не просто впускают, его тянут туда.
      Как только перестаешь хотеть, тут же получаешь все, чего хотел!
      Не будь на территории капитула Соломонова клада, и не будь у него ключа к нему, шевалье и не подумал бы являться на сегодняшние ночные бдения. Ненависть у него была сейчас сильнее любопытства. И он радовался, что догадался вытащить ассасинский кинжал из глупой башки де Кренье. Эту позолоченную улику можно с большей пользой применить здесь в Иерусалиме. Сегодня взаимовыгодной и тайной дружбе Храма и замка Алейк будет нанесен сильный удар.
      А что касается клада...
      Во время выборов великого магистра под покровом массового празднества, ему будет легче сделать то, что он задумал. Все складывается так, как если бы он сам все складывал.