- Гизо! - прохрипел он, извиваясь, схватившись руками за горло. - Гизо!
      Оруженосец мгновенно явился на зов. Хозяина била тяжелая крупная дрожь, он страшно выгибался в кресле, глаза его закатывались.
      - Гизо! - хрипело он, - Гизо! Подойти ко мне, подойди!
      Это приказание своего господина, хотя оно судя по всему совпадало с последней волей, оруженосец выполнять и не подумал. Было видно как ему страшно. Он остался стоять там где стоял, издали наблюдая за агонией отравленного им хозяина.
      - Гизо! Г-г-г-ыз-з-о! - еще несколько судорожных рывков и Реми де Труа замер там, где только что сражался с внезапно подкравшейся смертью. Оруженосец еще некоторое время постоял без движения на прежнем расстоянии. Он все еще боялся подойти, будь его воля, он бы вообще не стал бы подходить, но ему было приказано снять с мертвого его перстень. Нельзя, чтобы он попал в чужие руки.
      Гизо перекрестился, достал из ножен кинжал и начал медленно приближаться к мертвецу. Если бы у него спросили чего он, собственно, боится, он бы не смог ответить. Перстень был надет на средний палец правой руки, лежавшей на подлокотнике кресла у стены. Гизо медленно потянулся к нему своей левой рукой, ухватился двумя пальцами за кусок серебра и попытался стащить с руки убитого. Но он сидел плотно. Требовалась помощь второй руки. Пришлось взять кинжал в зубы и наклониться всем телом... Дальнейшее произошло мгновенно. Схватив за рукоять кинжала, де Труа располосовал ему рот чуть ли не до затылка.
      Прежде всего шевалье переоделся, кровь, хлынувшая из разорванной пасти предателя, сильно залила костюм. Ах Гизо, Гизо, мысленно приговаривал шевалье, распаковывая узел с одеждой и выбирая себе блио понеприметнее. То, что мальчишка действовал не по собственному наитию, было ясно без обсуждения. Рассмотрения заслуживало то, почему он решил сделать это именно сегодня, то есть после того как узнал - дело, ради которого они прибыли в Яффу, сделано.
      Вот, значит, какой благодарности я заслужил от вас, брат Гийом. Интересно, на каких струнах в душе этого волченыша сыграл голубоглазый монах. Де Труа хотел было кликнуть охранников, чтобы они помогли ему прибрать в комнате и унести труп, но раздумал. Кто мог знать, какие получили указания эти бессловесные лентяи.
      В полный рост встал вопрос: что же теперь делать? Стараясь рассуждать спокойно и неторопливо, де Труа хотел было снова сесть в кресло, но оно было в крови. Итак, как ни рассуждай, хоть спокойно и неторопливо, хоть вопи от страха, реальность такова: две самых больших силы Европы и Азии считают его своим врагом и собираются убить. Бороться с ассасинами, имея за спиною Храм, это еще куда ни шло, но что делать, если и те и другие мечтают о том, чтобы он исчез с лица земли? Для начала, пожалуй, следует покинуть место, которое должно было стать его могилою. Рассовав по карманам деньги, де Труа осторожно открыл решетку, ему были лучше, чем кому-либо известны секреты здешних запоров, осторожно выглянул и огляделся. Тихо и ничего подозрительного. Он бесшумно выскользнул наружу, присел в тени смоковницы, снова прислушался и, протянув руки, взял с подоконника труп птицы. Конечно она появилась не просто так. Это жест высшей силы, вмешавшейся в неловкие козни людей. Неплохо бы из нее сделать чучело и поставить на столе.
      Пробравшись через сад, де Труа оказался на территории соседней виллы, стараясь и там никому не попадаться на глаза, он стал пробираться по направлению к городу. Через час он уже был у городских ворот. Там он купил себе облачение бедуина, обмотал лицо белой тканью, как это делают представители некоторых племен.
      Немедленная и непосредственная опасность миновала, шевалье почувствовал себя увереннее. Приятно осознавать, что враг не знает где ты. Там же он купил коня и привязал пока возле караван-сарая.
      Слоняясь в разношерстной базарной толпе, он по прежнему старался сообразить, что же ему делать дальше. Будущее ему представлялось идеально черным, без единого просвета. Ему хотелось отомстить брату Гийому ничуть не меньше, чем когда-то Синану, но ни то ни другое было не осуществимо. Брат Гийом был, пожалуй даже в большей сейчас безопасности, чем некогда Старец Синан. Ему ли было не знать, насколько разветвлена шпионская сеть Храма, уже к концу дня, когда станет известно о смерти Гизо, несколько десятков ищеек в Яффе и ее окрестностях будут осматривать каждый камень в поисках отступника, осмелившегося не умереть по приказу ордена. Госпожа Жильсон, была ему дана, скорее не в помощницы, а в надсмотрщицы.
      Конечно, они попытаются представить себе, где он постарается спрятаться, по какой дороге побежит. А он и сам не знает пока ни того, ни другого. Впрочем нет, человеком, на поддержку и сочувствие которого он мог бы рассчитывать, был Саладин. Он не любит ни ассасинов, ни тамплиеров, и достаточно силен для того, чтобы защитить человека, которого захочет защитить. Эти мысли обязательно придут в голову брату Гийому и дорога через Тивериаду в курдские горы будет перекрыта первой. Пожалуй, до этого додумается даже местный комтур, ему не придется ждать для этого указаний из верховного капитула. Тогда остается порт. Яффская гавань была невелика, не то, что в Тире, или Аскалоне. Как человек сугубо сухопутный, де Труа не любил море и из всех кораблей доверял только верблюду. Но здесь не приходилось привередничать. Денег у него хватило бы для того, чтобы уговорить капитана любого корабля отплыть немедленно и куда угодно. Хоть в Константинополь, хоть в Лондон.
      Де Труа спустился к порту, осмотрел его со всей возможной внимательностью. В порту ему не понравилось, в воздухе чувствовалось даже в этот ранний час, какое-то напряжение. Как-то не по обычному были озабочены люди, а у выхода из гавани виднелись четыре галеры с веслами в три ряда. Кто знает, может быть им уже дан приказ осматривать каждое выходящее из гавани судно. Для очистки совести де Труа спустился на саму пристань и потолкался среди корабелов, грузчиков, нищих, прислушивался к разговорам, присматривался. В конце концов, пришел к выводу, что как бы там ни было, лучше ему остаться на суше. Море его не спасет. А Саладин не защитит. Здесь необходимо нечто другое.
      Припекало солнце. В порту Яффы пахло как и в любом другом: тухлой рыбой, водорослями, смолой, мокрой пенькой. Де Труа зашел в небольшую темноватую харчевню, хотел было потребовать просового пива, но не успел.
      Конечно же "другое"! Другой человек! ! Граф де Ридфор, великий магистр ордена тамплиеров. Брат Гийом и его тайный синклит, это еще не весь орден и великий магистр больше, чем кто-либо должен это осознавать. Он не может не хотеть сокрушить власть ордена в ордене и будет чрезвычайно благодарен за помощь в этом деле.
      Шевалье вышел из харчевни, от прежней растерянности не осталось и следа. Радовался он не столько тому, что ему кажется удастся спасти свою попорченную шкуру, сколько возможности вернуть тому голубоглазому, самодовольному предателю его подло задуманный удар. Он вспомнил о разговоре над "картою" Палестины и представил себе, как пересказывает его графу де Ридфору, и как глаза у того лезут на лоб.
      Немедленно в дорогу, немедленно. Единственное место, где брат Гийом его не ждет, это Иерусалим.
      Де Труа быстро поднялся по узкой, пыльной улочке на базарную площадь, пересек ее, направляясь к караван-сараю, возле которого оставил своего коня. Он шел так быстро, что едва успел остановиться, увидев, что возле коновязи, где был привязан его жеребец, стоят два стражника. Они стояли и просто разговаривали. Рядом толклись какие-то люди. Вяло переругивались две женщины. Поварята таскали вязанки хвороста на кухню. Де Труа поплотнее укутал лицо и прошел внутрь двора. Что здесь делают стражники? Может быть и ничего, может быть просто зашли навестить знакомую шлюху. На втором этаже жили две распутные гречанки. Может эти стражники просто ждут своей очереди, но почему именно возле коновязи? Шевалье обежал внимательным взглядом окрестные дома, окна, открытые двери, отметил мысленно каждого из снующих по двору и перед воротами караван-сарая. Кажется ничего подозрительного.
      Нет, не стоит этот конь того, чтобы из-за него рисковать. Не стоит! Шевалье неторопливо вышел со двора, даже не покосившись в сторону коновязи. Пусть конь достанется хозяину караван-сарая, зато я не достанусь никому, подумал де Труа, быстрым шагом направляясь к городским воротам. Коня можно будет купить и где-нибудь на вилле в предместье. Дорога на Иерусалим охраняться не будет. Скорей всего. И через два дня история ордена тамплиеров сделает крутой вираж.
      Шагов за сто от городских ворот, огибая повозку с фруктами... Короче говоря, ворота были заперты. Это утром-то! Возле них толпилось десятка полтора вооруженных людей, которые с удовольствием предавались прибыльному делу обыска. Гвалт стоял страшный.
      Значит труп Гизо уже обнаружен. И не только обнаружен. Уже приняты все необходимые меры.
      Де Труа пришлось вернуться в город, на рыночную площадь в толпу поглубже. Он проклинал себя за то, что потащился сам в эту мышеловку, вместо того, чтобы дождаться темноты в лесу. Хотя, с другой стороны, он ведь пробирался в город как раз из соображений безопасности. Здесь легче затеряться.
      Шевалье не слишком расстроился. Придется дождаться темноты. Яффа не замок Алейк, ночью выбраться из нее не такая уж неразрешимая проблема. Однако, как быстро все пришло в движение. Еще полдня назад он и подумать не мог, что из всесильного эмиссара ордена храмовников он превратится в обложенного со всех сторон зверя.
      Но отчего они уверены, что он все еще здесь? Хотя, пожалуй, подобные строгости распространяются как волны наводнения по всей Палестине. Не такая уж большая сложность, обладая возможностями ордена, отыскать человека со столь запоминающимися чертами лица, как шевалье Реми де Труа. Судя по той энергии с которой предприняты первоначальные меры, ордену желательно остановить брата Реми на самых первых его шагах. В такой ситуации слишком большая роскошь позволить себе бесцельно прошляться по городу целый день в ожидании темноты. Да еще и неизвестно каким образом они станут охранять городские стены ночью. Наверное, строже чем обычно. В распоряжении комтура не может не быть людей опытных в подобных делах.
      Стражники не только стояли у ворот и на постоялых дворах, они разгуливали по улицам, вид у них был не слишком озабоченный, но надо думать, что по городу шныряют люди относящиеся к своим обязанностям более ответственно.
      Интересно, как им описали того, кого следует искать? Мысль де Труа скакала как обезумевший всадник, он все острее ощущал, что воздух Яффы, это воздух западни. Да, они ищут бородатого урода в одежде латинского рыцаря. Бородатого! Шевалье поискал глазами шатер брадобрея. Если удалить с подбородка эту длинную пегую поросль, это несколько затруднит задачу ловцов. К тому же как-то надо коротать время до вечера.
      Лысый, толстый араб посмотрев в лицо Реми де Труа, пожевал сочными губами, брезгливо сказал.
      - Прокаженных не бреем.
      Де Труа молча отошел.
      На городском кладбище он сорвал с себя одежду и старательно превратил ее в лохмотья, облачившись в них, он щедро посыпал себя пылью. От обуви пришлось отказаться совсем. Шевалье прошелся босиком по лужам и ноги покрылись толстой грязной коркой. Труднее всего пришлось, как ни странно, с деньгами. Не исключено, что эти шакалы у ворот захотят обыскать и прокаженного, их не может не удивить наличие у него кошелька с полутысячей цехинов. Деньги пришлось выбросить, кроме дюжины самых мелких монет - надо все же, чтобы стражникам досталось хоть что-нибудь, иначе они могут осерчать. Шевалье спрятал под треснувшей каменной плитою столь обременительное золото, повесил на шею медный колокольчик, купленный в лавке у порта, и побрел к воротам. Ему не пришлось ждать в огромной толпе скопившейся там. Звук маленького колокольчика раздвигал толпу не хуже боевого слона.
      Стражники его все же обыскали, брезгливо морщась, нашли монеты и бросили их в горевший тут же костерок для уничтожения заразы. Де Труа попробовал возмущаться, крича проклятия по-арабски и арамейски, пока не получил удар меж лопаток тупым концом копья. С этою печатью он, счастливый, покинул город Яффу.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      ТОФЕТ
      По преданию, во время возведения храма Соломонова сюда свозился строительный мусор. С тех пор всегда, при всех династиях и при всех завоевателях, Тофет служил свалкою Иерусалима. И при Хасмонеях, и при Ироде, и при Пилате. Город разрушал Навуходоносор и уводил жителей в плен, но свалка оставалась на своем месте. Город сжигал Тит, свалка переживала чудовищный пожар и презирала усилия и неистовство врагов города. Тот кто начинал отстраивать Иерусалим заново брал точкою отсчета Тофет.
      Испокон веку, может быть, тоже с тех легендарных соломоновых времен, здесь жило какое-то особенное племя. Оно могло существовать только здесь, в атмосфере непреходящих миазмов, в окружении разлагающегося вещества. Тутошние люди, как дельфины, выброшенные на берег, не могли долго дышать чистым воздухом, им требовалась среда более плотная. В город они наведывались лишь затем, чтобы украсть чего-нибудь. В Тофете они рождались и умирали. Низкорослое племя с ломкими черными волосами. Их никто не трогал, ибо бороться с ними было все равно, что бороться с навозными червями. Жили они большими семьями, напоминающими стаи. Они нередко враждовали между собой. Месторасположение этих стай можно было определить по вечно курящимся дымкам от огня поддерживаемого в очагах. Очаги эти служили не только бытовым целям, но и являлись центрами какого-то смутного огнепоклонничества. Вероятно люди эти скоро выродились бы до животного состояния, не живи они рядом с таким большим, богатым и многообразным городом, помимо своих многочисленных и очень сложных отбросов он поставлял им еще нечто, был предметом ненависти, интереса, страха и уважения.
      Добравшись до Иерусалима, де Труа обосновался в Тофете, сколотил себе нечто вроде хижины из гнилых досок. Стоял на дворе сентябрь, время теплое, так, что можно было обходиться без огня. Де Труа не хотел привлекать к себе ни внимание орденских шпионов, ни интерес местных жителей. Несмотря на свою невоинственность, чужаков они не любили, а с городскими нищими так и вообще враждовали, полагая что место тех на задворках королевского дворца.
      Несколько дней шевалье пролежал в своем укрытии, раздумывая над планом дальнейших своих действий. Строго говоря, в плане этом был всего лишь один пункт, надо было каким-то образом попасть в город. Иерусалим, казалось бы, не Яффа, затеряться здесь намного легче, но, с другой стороны, и количество любопытных глаз здесь намного больше. Брат Гийом наверняка принял во внимание тот факт, что шевалье де Труа не удалось поймать в Яффе, оценил его изворотливость, а может быть даже и вычислил его замысел. Это тоже не исключено. Но если так, то город наводнен шпионами, а дворец великого магистра находится под особым круглосуточным наблюдением.
      Примерно на пятый день де Труа ощутил, что его присутствие начинает нервировать жителей Тофета. По крайней мере членов ближайшей к нему стаи. Он то и дело ловил на себе взгляды быстрых детских глаз из-за какой-нибудь кучи мусора. Дети лихо передвигались по этим нагромождениям на четвереньках, умело прятались и замирали как ящерицы. Иногда они подбирались так близко, что он слышал, как они шушукаются и хихикают.
      На рассвете де Труа пробирался к тому месту, где появлялись повозки, груженые новыми порциями нечистот и мусора. Он надеялся, что сможет договориться с кем-нибудь из возчиков, чтобы они передали некую весточку в город. Но скоро отказался от этой идеи. Во-первых, было неизвестно, здесь ли сейчас великий магистр, и каким образом обыкновенный золотарь убедит тамплиерскую охрану, чтобы она пропустила его к графу де Ридфору. Да и почему этот золотарь согласится выполнить такую подозрительную просьбу, ведь заплатить ему де Труа было нечем.
      Внимание детей Тофета становилось все назойливее. Вначале они, видимо побаивались страшного человека, но постепенно привыкли, ибо их собственные родители навряд ли были красивее мнимого прокаженного. Живя среди грязи, вони, в центре мирового разложения, легко привыкаешь к зрелищу изнанки жизни. У де Труа появилась мысль приручить кого-нибудь из этих зверенышей, все с той же целью - использовать в качестве посланца. И он попробовал бы, но не успел. Однажды утром в его хижине стало вдруг темно. Де Труа приоткрыл глаза и рука, державшая рукоять кинжала, сжалась. Нет, это был не стражник, не рыцарь, и даже не горожанин. Кто-то из местных, только покрупней ребенка.
      - Чего тебе надо? - глухо спросил де Труа.
      - Выходи, - сказал гость и отпрянул от лаза в мусорную нору.
      Шевалье неторопливо выбрался наружу. Их было пятеро, невысокие коренастые мужички с плоскими, грязными лицами, и слезящимися от вечного дыма глазами, они держали короткие копья наизготовку.
      - Что вам надо? - спросил тамплиер.
      - Кто ты?
      - Так вы пришли знакомиться?
      Они все, как по команде, отступили на шаг и подняли копья повыше.
      - Ты должен уйти, - заявил самый коренастый и грязный, видимо, вожак.
      - Почему? Я же вам не мешаю, не ем вашу еду.
      - Иди в лепрозорий.
      Он слишком умело притворялся прокаженным, они поверили ему и теперь выгоняли, чтобы восстановить привычный порядок жизни. Короли живут во дворце, нищие за дворцом, сами они живут в Тофете, а прокаженные в лепрозории.
      Де Труа коснулся своего лица.
      - Это не проказа.
      - Все равно уходи.
      - Должна же быть причина!
      - Не должна, - заявил вожак, - но тут же объяснил, - заболел мой сын. Тебя не было - не болел, ты пришел - заболел.
      - Покажи мне его, - сказал успокаивающим голосом де Труа.
      - Нет, - запальчиво крикнул вожак, - ты сейчас уйдешь, или мы тебя убьем.
      - Если вы меня убьете, твой сын умрет.
      Вожак ничего не ответил на это заявление, можно было подумать, что поверил. Хоть немного, но поверил. Де Труа, почувствовав это, поспешил развить успех.
      - Я умею лечить всякие болезни. Если ты убьешь меня, ты убьешь своего сына. Бог не велит убивать. Христос не велит, Магомет не велит, дымный огонь тоже не велит.
      С этими словами де Труа достал из-за пояса свой кинжал и бросил его под ноги вожаку. Яркие белки полузвериных глаз налились кровью, широкие ноздри раздулись - он думал.
      - Если убьешь меня, убьешь своего сына.
      Вожак решился.
      - Идем.
      Сопровождаемый настороженным конвоем "лекарь" обогнул несколько небольших холмов сложенных из доисторических, окаменевших нечистот и оказался посреди табора. В неуклюже, но прочно сложенном очаге горел огонь, к нему жалось несколько дряхлых, беззубых, почти облысевших старух. Бегали голые чумазые ребятишки. Повсюду валялись кости, камни. На четырех криво вкопанных шестах была натянута шкура какого-то зверя, образуя крышу от дождя. Под ней, на куче гнилого тряпья валялся мальчишка лет четырнадцати, явно "наследник". Инфант. Смердело на стоянке еще сильнее, чем в целом по Тофету. Люди, если разобраться, сами по себе иногда гаже любых отбросов.
      Конечно, де Труа никогда не учился лекарскому искусству, но и он с первого взгляда определил, что мальчишка не жилец на этом свете. Живот у него вздулся, руки и ноги покрывали большие лиловые волдыри. Он не моргнув глазом "лекарь" сказал.
      - Это городская болезнь.
      - Ты можешь вылечить его? - с надеждой спросил отец больного. Точный диагноз почему-то всегда вселяет надежду в родственников умирающего.
      - Да, могу.
      - Тогда лечи, я дам тебе все наши лекарства, - по знаку вожака тут же принесли большую грязную тряпку, на которой валялись обожженные кости, обглоданные корешки и свежие кошачьи внутренности.
      Де Труа, для виду, тщательно исследовал "аптеку" и сказал.
      - Нет. Это хорошие лекарства, но от городской болезни помогают только городские лекарства.
      - Я не пущу тебя в город, ты убежишь! - сказал вожак проницательно.
      - Я не убегу, я буду сидеть здесь, - сказал де Труа садясь на тряпки рядом с мальчиком, - и если он умрет, вы меня убьете.
      - Убьем, - убежденно сказал вожак.
      - Но если мы попробуем городские лекарства, он не умрет.
      - Где твои городские лекарства?
      - В городе, - вздохнул "лекарь". - За ними надо кого-нибудь послать.
      Вожак огляделся выбирая, кого бы.
      - Нужен тот, кто хорошо знает город, - сказал де Труа.
      - Мой брат пойдет, - решил, наконец, вожак и подтолкнул к шевалье крепкого парня одетого более менее сносно по здешним меркам.
      - Его не пустят м-м... в аптеку, у вас есть чистая одежда.
      Общими усилиями гонца кое-как экипировали.
      - Найдешь дом барона де Бриссона, он живет у шпионских ворот, знаешь?
      - Знаю.
      - Повтори: барон де Бриссон.
      Абориген повторил довольно удовлетворительно.
      - Передашь ему вот это, - де Труа передал ему свой тамплиерский перстень. Дорогая вещица странно смотрелась на дне этой выгребной ямы.
      - Что он должен сказать? - спросил вожак.
      - Чтобы барон немедленно ехал сюда. Он возьмет с собой все лучшие лекарства. Только скажи ему, чтобы он поспешил. Покажешь ему дорогу.
      - Иди! - скомандовал вожак и гонец сразу же стал карабкаться вверх по мусорной куче.
      - Скажи ему, чтобы спешил изо всех сил, иначе будет поздно, - крикнул ему вслед де Труа.
      Шевалье остался сидеть рядом с больным, держа его за руку. Мальчику было плохо. Время от времени тело сотрясалось от сильного, внутреннего кашля, на губах выступало несколько больших белых пузырей и он что-то быстро-быстро начинал бормотать. Ни слова нельзя было разобрать, не было понятно на каком он языке бредит.
      Все родственники болеющего собрались рядом, обсели "больницу" кругом. Сидели на пятках, уперев локти в колени и положив подбородки на руки. Они не желали пропустить ни одной секунды развлечения. Все происходящее с больным подробно комментировалось, сообщали они друг другу и свое мнение о методе лечения "чужого доктора". Насколько мог разобрать их болтовню де Труа, они оценивали его действия в целом положительно и были уверены что Сети, так звали мальчика, выживет. Те, кому приспичивало отойти по нужде, старались сделать это быстро и при этом не упуская из виду арену публичной болезни. Им сообщали о том, что Сети, например, пустил пену, что нога его делает "вперед-назад".
      Мужчины с копьями тоже очень заинтересовались городской медициной, они уселись в задних рядах публики, как и положено взрослым, и не выпускали из рук оружия. Внимательнее всех был отец больного, он в основном молчал, раздувая ноздри.
      У де Труа затекла рука, которой он сжимал руку Сети, и он был вынужден сменить ее. Это действие произвело фурор среди присутствующих. Вот как оказывается можно лечить по-городскому! Сети перестал пускать пену, и все были уверены, что это произошло от перемены лекарских рук. Они даже стали подбадривать шевалье, давай, мол, давай, видишь, ему становится лучше. Они кричали и Сети, наклонившись к его уху, чтобы он держался, отец нашел хорошего лекаря и скоро привезут городские лекарства. Мальчика вновь стали изводить приступы кашля, потом они сменились крупной непрерывной дрожью. Пена на его губах стала краснеть. Де Труа понял - это все. Еще немного и он умрет. Он тоскливо оглядел вершины мусорных куч, окружавших становище. Что, если де Бриссона нет дома? Пульс у Сети исчез, собственно он был уже мертв. Но что было его душой, неохотно отлипало от грязного тельца. Шевалье лихорадочно соображал, что ему делать. Он понимал, что не проживет и нескольких мгновений после смерти этого парня. Он наклонился к его воспаленной голове и сделал вид, что что-то шепчет ей на ухо. Мальчик наконец умер, но выглядело это так, будто "лекарь" уговорил его заснуть. Де Труа оглядел окружающих.
      - Он спит. Пока не привезут лекарства.
      Толпа зрителей возбужденно загалдела, обсуждая сообщение.
      - Тише, вы разбудите его.
      - Тише! - приказал вожак, - Сети спит.
      Следующие несколько часов напоминали бесконечный дурной сон. В полном молчании, среди густой дымной вонищи разлагающихся отбросов, под взглядами десятков пар любопытствующих глаз, рука об руку с быстро холодеющим трупом, де Труа продолжал сжимать своими пальцами кисть мальчика - в этом был символ осуществляющегося лечения.
      "Даже если барон дома, он может просто отказаться ехать на эту помойку".
      Наконец наступил момент, когда де Труа показалось, что эти глазастые статуи начали о чем-то догадываться. Особенно дети. Где же этот дьяволов гонец! ?
      Один какой-то мальчишечка, по детской невинности своей, презревший строгое приказание "чужого доктора" не приближаться к месту лечения, как-то прополз за кучами тряпья и лизнул брата любопытным языком в мочку уха и тут же вскочил с веселым объявлением.
      - А Сети сдох! А Сети сдох!
      Жители Тофета соображают медленно. Вожак и другие мужчины медленно поднялись с корточек, выставляя свои копья. Де Труа не знал, что им говорить. Вернее знал, что говорить, что бы то ни было, бессмысленно. Сейчас они сообразят, что их обманули и тогда...
      Копья поднялись в руках дикарей.
      - Эй вы, твари! - донесся откуда-то сверху грубый начальственный голос, - ну-ка бросайте свои палки!
      Вожак попытался было что-то крикнуть в ответ, но все его "воины" немедленно выполнили приказ. Мыслимое ли дело, чтобы житель Тофета не подчинился человеку в белом плаще с красным крестом?!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      ПОДВИГИ РЕНО
      За Иорданом имеется гряда невысоких гор, иногда подходящих к реке вплотную, а за этой грядой расположена сухая каменистая степь. Путешествовать там можно только очень хорошо зная расположение источников. У Рено была старая карта, составленная еще во времена первого крестового похода, кроме того ему удалось нанять двоих арабов проводников. "Войско" графа состояло из тридцати примерно рыцарей, которых неудачи и несчастья довели до того, что они готовы были пуститься в любую авантюру ради денег. Не у всякого был даже свой оруженосец. Своему знаменитому предводителю подчинялись они беспрекословно и верили в его счастливую звезду.
      О цели своего предприятия Рено Шатильонский сообщил своим соратникам в самых общих чертах. Мол, собирается он добиться славы в войне с сарацинами, отомстить за недавние набеги гулямов дамасского эмира. Соратники согласно кивали, понимая, что война ради славы, как правило, приносит хорошую добычу.
      Рено был мрачен, в нем не было заметно того возбуждения, которое обычно сопровождает начало любых военных действий. Тот, кто взялся бы присмотреться к графу повнимательнее, сказал бы, что скорей всего знаменитому вояке наплевать на то дело, которое он затевает. Но некому было присмотреться, среди спутников Рено не было людей созерцательного склада.
      Всеми приготовлениями руководил мажордом графа, Филомен. Он хорошо знал все привычки и обыкновения хозяина, и постарался, чтобы экспедиция была подготовлена не хуже, чем всегда.
      В октябре, в Палестине жара начинает спадать, но все равно, человеку облаченному в железные доспехи, лучше передвигаться в утренние и вечерние часы. К вечеру первого дня, войско добралось до старинного колодца, возле которого два сирийца поили небольшую отару овец. Появление назорейских рыцарей не произвело на них особого впечатление. Последние годы в здешних местах, в общем-то, царил мир, к тому же эти пастухи считали себя подданными султана Саладина. Когда у них, по приказу Филомена, начали отбирать овец для рыцарского ужина, они возмутились.
      - Что они там кричат? - спросил Рено.
      - Не понимают, почему они должны отдать нам своих овец.
      - Повесить!
      - Но-о, - Филомен был человек совершенно бессердечным и сам считал, что эти крикуны заслуживают наказания, но повесить?!
      - Прошу прощения, мессир, я не ослышался?
      - Да, повесить, того что постарше.
      - Мессир, если уж вешать то обоих. Второй побежит в деревню...
      - Я непонятно выразился!
      Через минуту седой, загорелый до черноты старик в красных стоптанных чувяках бесшумно болтался над источником, на ветке сухого карагача.
      Дальше продолжалось в том же духе. Рено упорно скакал на восток и делал вещи, которые были нелепы с любой точки зрения. Десятка полтора человек было казнено за прегрешения даже меньшие, чем брань старика возле колодца. Подожжено и развеяно по ветру три небольшие деревеньки. Добыча была ничтожной и из нее граф не требовал себе доли. Рыцари удивлялись, осторожно пожимали железными плечами, тихо сплетничали, когда рядом не было Филомена.
      Протянулся извилистый пыльно-дымный след по заиорданским степям. Когда эмиру Хасманта донесли об этом, он сначала не поверил. К мирной жизни привыкаешь также, как к бесконечной войне. Он долго даже не хотел посылать людей, чтобы проверить правда ли, что назорейский отряд грабит пограничные села и угоняет скот. Когда он все-таки сделал это, то надеялся втайне, что это известие окажется ложным, или хотя бы сильно преувеличенным. Кому, как не эмиру было знать, что особого богатства в тех местах не награбишь.
      Рено Шатильонский становился все мрачнее и замкнутее. Пролитая кровь возбуждает только новичков, и только в первый момент, потом она ложится камнем на сердце. Рыцари между собою уже все громче говорили о том, что такими военными действиями особой славы не добьешься.
      Однажды, рано утром, рыцари Рено Шатильона пересекали сухую долину, направляясь к источнику под названием Бен-Хальнас. Солнце поднялось уже высоко и палило как летом. Кони еле-еле передвигали ноги, рыцари везли свои шлемы на остриях копий, головы были покрыты белыми льняными покрывалами. Время, казалось, запеклось на жаре и сколько лошади не будут дробить копытами мелкие камни, из этой долины не выбраться никогда.
      Филомен первым заметил, что по неширокой лощине спускающейся с левого склона в долину движется караван. Вернее, он решил сначала, что это мираж. Верблюды, погонщики, белые полотняные беседки на верблюжьих горбах, тюки, всадники. Разбуженные его криком, рыцари очнулись разом от сонной одури и уставились в ту сторону, куда указывала нагайка Филомена.
      Караванщики тоже заметили назореев и остановились, караван замер.