Изабелла не ответила ни на один из поставленных себе самой вопросов. Решение же приняла такое: в любом случае шевалье де Труа следует приблизить и обласкать. Он в высшей степени подозрителен, так пусть лучше будет все время на глазах.
      - И как вы нашли Святую землю, не обманула ли она ваши ожидания?
      - Ваше высочество, предпочитаю не иметь ожиданий, которые можно было бы обмануть.
      Принцесса улыбнулась. Шевалье не желает погрязать в трясине обычной светской беседы. Надобно попытаться навязать ему прогулку именно в этом направлении.
      - Тогда, может быть вы ответите, надолго ли вы в наших краях?
      - Не знаю, что ответить на этот вопрос. Равно как и на следующий. Ведь вы, Ваше высочество, собирались спросить у меня, не вредит ли мне, северянину здешний жаркий климат, верно?
      Изабелла подняла брови - однако.
      - Вы, я вижу, человек не любящий праздных разговоров, хотя по первым вашим словам трудно это было понять. Вы пели не хуже нашего нового трубадура. Теперь же я вижу, что ваш приезд в Яффу, к моему двору не был бесцельным, а может даже и не бескорыстным.
      Поклон, отвешенный де Труа, мог бы удовлетворить вкусу самого чопорного царедворца.
      - Ваше высочество, я буду искренен, но поверьте, искренность моя предназначена только для ваших ушей. Мне не хочется обижать всех этих господ...
      Принцесса, помедлив, сделала соответствующий жест и все присутствующие нехотя удалились, сгорая, разумеется, от любопытства.
      - Негр с опахалом не знает латинской речи?
      - Вы угадали.
      - А это? - де Труа указал на карлика.
      - Это всего лишь Био, я привыкла, сидя здесь, трепать его по волосам.
      - Я не смею покушаться на ваши привычки, но боюсь, что вы сами прикажете его удушить, когда наша беседа закончится...
      Био заныл как ребенок, пытаясь уползти. Изабелла разжала пальцы и позволила ему это сделать.
      - Надеюсь теперь все?
      - Да. Я начну издалека. Впрочем, даль эта недалека. Я ехал в Яффу отнюдь не для того, чтобы посетить ваш блестящий двор. Еще дома, в Лангедоке, будучи наслышан о достоинствах принцессы Изабеллы... но оставим это, достаточно сказать - все произнесенное мною выше, произнесено искренне. Так вот, помимо целей благочестивых, в Святую землю меня манило желание повидаться с рыцарем Рено из Шатильона.
      Изабелла гневно побледнела, этот урод позволяет себе все таки слишком много.
      - Вы вправе сердиться на меня, но поверьте, что бесцеремонность с которой я вторгаюсь в эту область, это бесцеремонность врача...
      - Что вы болтаете?! Какого врача?!
      - Который утешит страдания, и ваши, и того человека, что вам не безразличен.
      - Если вы решили быть бесцеремонным, то извольте быть хотя бы понятным.
      - Если говорить совсем просто - прибыв сегодня к графу Рено, я застал его в ужасающем состоянии.
      - Что вы вкладываете в эти слова?
      - На позавчерашней охоте конь понес графа и когда он прыгал через поваленное дерево, граф рухнул оземь и пролежал после этого ночь и весь день без сознания.
      - Вы хотите сказать, что Рено Шатильонский выпал из седла, недоверчиво усмехнулась Изабелла.
      - Нет еще такой лошади, что могла бы сбросить такого рыцаря, как граф Рено. Подпруга оказалась слаба. Но интересно не это, а то, что граф говорил в бреду, в те часы, когда он был без памяти.
      Здесь де Труа остановился, сделал он это специально, и расчет его оказался верен, принцесса не выдержала.
      - Что же он говорил?
      - Что любит вас, очень. Это легко было понять, он повторил это сто, наверное, раз. Труднее было составить мнение о причинах вашей ссоры. Но, по-моему, граф считает, что вы прогнали его потому, что разлюбили. Тут я должен остановиться, ибо не смею вторгаться в сферы столь деликатные, столь не предназначенные для чужого уха.
      Изабелла молчала. Кажется, общим фоном ее состояния была радость, но на этом фоне расцветало еще несколько чувств. Например, очень остро она ощущала свою растерянность и беспомощность. Желая что-то делать, куда-то бежать, она не видела ни путей, ни способов. И в этот момент, совет рыцаря с мозаичным лицом оказался как нельзя кстати, он упал на хорошо подготовленную почву:
      - Не мучьте себя, поезжайте к нему.
      - Я?! - возмущенно воскликнула Изабелла, испытывая при этом однако огромное облегчение. А действительно, все ведь так просто!
      - Вы, вы, и только вы! Представьте себе - он беспомощен, он слаб, он нуждается... Вы только представьте себе Рено Шатилъонского в таком состоянии. И тут являетесь вы, фея, волшебница.
      - Я сама явлюсь к нему в дом? - продолжала разыгрывать возмущение Изабелла, но уже без прежней страсти.
      - Не как знакомая дама или наследница престола, как спасительница. Не как возлюбленная, но как любящая, ибо как сказал Господь: любовь спасает и любимого, и любящего.
      Глаза Изабеллы налились ясным живым светом, невозможно было не заметить произошедшее в ней преображение. Но и в этом вдохновенном состоянии она осталась самой собой. Она сказала.
      - Я вижу, что вы печетесь о благом деле. Но я не верю в беспричинную щедрость, тем более душевную. Что вы ищете для себя? Не лгите ее высочеству.
      Де Труа поклонился.
      - Вам лгать действительно бессмысленно.
      - Что же вы замолчали?
      - Правда заключается в том, что никакой особенной, и тем более опасной для вас, цели у меня нет.
      Принцесса прищурила свои прекрасные глаза.
      - Все-таки, наверное, врете, но там посмотрим.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      МЕСТЬ
      Изабелла и Рено помирились. Все получилось так, как и предполагал Де Труа. Сломав оковы предрассудков и, не обращая внимания на окрики своей гордыни, принцесса помчалась к своему возлюбленному, бросилась на его ушибленную грудь, искренними слезами скрепила возобновление союза. Месяц возобновленной любви был еще медовее, чем первоначальный. Они сдували друг с друга пушинки, проводили все время вместе. Арнаут Даниэль услаждал их слух своими новыми канцонами. Медленно катилось к закату палестинское лето, растворяя каплю таинственной горечи в воздухе, что придавало чувствам Изабеллы и Рено возвышенность и драгоценность.
      В первые недели этого возобновленного союза, Реми де Труа невольно отступил на задний план. Оказанная услуга, уже не услуга, да и влюбленные нуждаются в общении с друзьями меньше, чем другие люди. Конечно некрасивый спаситель был принимаем и даже с охотой, но держался всегда в некотором отдалении, не старался выбиться на первый план, никому не навязывал своей беседы и не выказывал обиженного неудовольствия, no-поводу подобного к себе отношения.
      Разумеется все предложения о материальном возблагодарении за оказанные услуги он со сдержанным и пристойным негодованием отклонил. Придворная публика относилась к шевалье со все большей снисходительностью, сильное впечатление произведенное им в первый день стало блекнуть. Он казался неумехой, неспособным воспользоваться удачей плывущей прямо в руки. Такое к нему отношение укрепилось после того, как стало известно, что он отказался от пятисот бизантов предложенных ему от чистого сердца принцессой. Придворные смотрели на шевалье с тем чувством, с которым развращенный столичный безбожник, смотрит на религиозного фанатика из провинции.
      Апофеоз взаимообожания не может длиться вечно. Как не может вечно длиться наводнение, река рано или поздно входит в свои обычные берега, обнаруживая изгибы русла, узкие места, а иной раз и пороги. И в первый же день, когда граф Рено, выбравшись из постели, сообщил, что неплохо бы сегодня съездить поохотиться, Изабелла велела послать за де Труа, дабы он развлек ее беседою во время обеда, а главное на предобеденной прогулке.
      - Вы обещали когда-нибудь рассказать мне о том, что вас на самом деле привело в Яффу, согласитесь, я достаточно ждала.
      Де Труа погладил свою редкую бороду и поклонился. Все остальные придворные и волосатый карлик брели вокруг пруда с увядшими лилиями и находились на изрядном отдалении.
      - Действительно, месяц назад я обещал это. Но, поверьте, Ваше высочество, за этот месяц произошли кое-какие изменения. Тогда было, что сообщать, сейчас за этим общением почти ничего не стоит.
      - Отвратительное качество - все время выражаться столь витиевато, поморщилась принцесса.
      - Когда бы мысль, которую я хочу изложить была проста, то и речь моя своей простотой ей соответствовала бы. К тому ж, смею заметить, эта внешняя простота, и прямота часто обманчивы. Порой, человек, говорящий путано, всего лишь пытается выразить то, что думает на самом деле, а не повторяет чьи-то банальности.
      - Извольте, говорите как вам будет угодно, но скажите, что за дело привело вас сюда, где вы оказались ввергнуты в известную вам ситуацию, которую и разрешили к общему удовлетворению.
      Де Труа заметно помрачнел.
      - Не подумайте, Ваше высочество, что я увиливаю от честного ответа, как раз в этой моей уклончивости и выражается моя искренность. Все дело в том, что я потерял уверенность необходимости того, что должен был совершить.
      Эта фраза, конечно же, еще больше возбудила любопытство принцессы.
      - Я вам приказываю, наконец. Признаете вы за мною такое право, сударь?!
      - Всецело. И приказание ваше выполню, но только учтите, что заставляя меня излить мои признания, вы может быть наносите мне непоправимый вред, человеку вам преданному и преданность свою доказавшему.
      - Тем не менее, сударь, я поняла, что скрываемая вами тайна имеет ко мне прямое касательство и, стало быть, не одна лишь ваша судьба здесь подразумевается, но также, может быть, и моя честь. Так что, извольте говорить.
      Продолжая выражать своим видом крайнюю степень смущения и сомнения, де Труа оглянулся, словно в надежде, что кто-то из придворных догонит их и помешает разговору.
      - Я жду.
      - Первое мое преступление состоит в том, что я приехал к вам с письмом, и до сих пор не передал.
      - Однако!
      - Да, Ваше высочество, я никогда не лгал в том, что касается моей персоны, но иногда позволял себе недоговаривать.
      - От кого письмо?
      - Ваше высочество...
      - То есть вы собираетесь и теперь мне его не отдавать?! - возмущение Изабеллы было нешуточным.
      Де Труа достал из-под плаща пергаментный свиток.
      - Вот оно. Видите, за этот месяц оно даже успело слегка обтрепаться.
      Принцесса не удержалась и тут же сорвала печать. Письмоносец вежливо отступил на один шаг делая вид, что его интересуют картины природы позднего палестинского лета! И рассматривать было что. Поверхность пруда была покрыта широкими листьями кувшинок, пропущенное сквозь кроны смоковниц, солнце многочисленными струями обезвреженного света касалось влажной глади, проявляя ее тайно-зеркальные способности. Голоса людей, в июле завязавшие в душной влажности, теперь пользовались чистой августовской звучностью воздуха.
      - Вы знаете содержание письма?
      - Да, Ваше высочество.
      - И знали все это время? Ну конечно же, - усмехнулась принцесса сама себе, - и вы могли все это время скрывать его от меня, де Труа?
      Шевалье встал на одно колено и склонил некрасивую голову.
      - Я понимаю, что виноват и понимаю до какой степени виноват, но дерзаю просить о том, чтобы вы меня поняли.
      Ноздри принцессы раздувались, но не один только гнев был тому виной.
      - Говорите.
      - Прекрасно осведомленный о планах маркиза Конрада Монферратского, я прибыл в Яффу и не задумываясь выполнил бы его просьбу.
      - Что же помешало? - ехидно спросила принцесса.
      - Как вы уже, наверное, заметили, Ваше высочество, я человек пытающийся мыслить самостоятельно, и разобрав на месте состояние дел, я решил поступить по своей совести и руководствуясь своим пониманием природы человеческой. Ваш союз с графом Рено уже стал некоей легендой в государстве Иерусалимском и, когда я увидел, что в яви все еще благороднее и величественнее, чем в устах молвы, я рассудил, что не хочу быть разрушителем этого союза, ибо это было бы прегрешением против божеского умысла о человеке.
      - Рассуждая о божеском умысле не худо было бы помнить, что находитесь вы здесь по воле умысла человеческого, а именно маркиза Конрада. Как вы могли ослушаться его приказа? Это не укладывается у меня в голове!
      Де Труа отрицательно покачал головой.
      - Я не состою ни у кого на службе, даже у маркиза. Тем более у маркиза. Стало быть, никому я не подчиняюсь. И взялся выполнить его просьбу, и только просьбу. Но он не брал с меня слова, что я выполню ее при любых обстоятельствах. Мне не вменялось в непременное условие не видеть, не рассуждать, не приходить к самостоятельным выводам.
      Изабелла молчала, постукивая свитком пергамента по своей ладони.
      - Встаньте.
      Де Труа повиновался с благородной медлительностью.
      - Не будем впредь говорить об этом.
      - О чем, Ваше высочество?
      - О том, стоит ли мой легендарный роман с графом Рено, тех благ, что предлагает мне маркиз Монферратский. Отныне я запрещаю вам вторгаться в эту сферу.
      - Я понял вас, Ваше высочество, - стоически произнес шевалье де Труа.
      - И не смейте мне утаивать демонстрацию своего неудовольствия и навсегда оставьте этот тон. И потом... - Изабелла вдруг язвительно хмыкнула, - откуда у вас в человеке, претендующем на благоразумие, более того на глубокомысленность, такое трепетное отношение к любовным переживаниям. Эта область более приличествует моему трубадуру, нежели вам.
      Де Труа насуплено промолчал.
      - А-а, должно быть какое-нибудь глубокое сердечное разочарование! Это предположить нетрудно, учитывая вашу внешность, вашу любовь отвергла какая-то привередливая негодница? Но подобное разочарование, как раз, должно было бы, ополчить вас против женщин и чувств, ими вызываемых.
      - Ваше наблюдение, что с моей внешностью легко иметь сердечные разочарования, весьма тонко. Я не всегда был таков как сейчас. Я любил, был любим, но после одного пожара... в общем ваше подозрение об "негоднице", верно.
      - Не смейте на меня обижаться, ибо у меня и в мыслях не было вас обижать. Я просто говорю то, что вижу.
      - Я тоже. Когда чувствую необходимость сделать комплимент, то делаю его.
      Изабелла прищурилась.
      - Вы дерзите мне. Пусть тонко, но дерзите. Тем не менее я не намерена продолжать эту тему.
      - Готов поддерживать любую другую.
      Принцесса опять постучала свитком письма по ладони.
      - Вот вы мне скажите, до какой степени то, что пишет маркиз, серьезно?
      - Я знаю только, что супруга его скончалась. И, стало быть, его намеки о брачном союзе, с церковной точки зрения вполне основательны. Кроме того, всем известно, что среди владетелей нашего королевства маркиз и самый сильный и самый умный. Он бы не сделал предложения, не взвесив все последствия подобного союза.
      - Продолжайте.
      Де Труа с неохотою продолжил.
      - Что тут еще можно сказать. Также как для вас, возвышение принцессы Сибиллы было уязвлением, прежде всего потому, что она никак не могла быть признана серьезной соперницей, так и для маркиза, триумф ничтожного Гюи оскорбителен по тем же причинам. Монферрат всегда и всеми ставился выше Лузиньяна. И если бы не мощь Храма...
      Принцесса подняла руку.
      - Теперь скажите мне, не уловка ли это?
      Де Труа пожал плечами.
      - Я не могу влезть в душу маркизу и разглядеть во мраке, коим напитана всякая человеческая душа, что либо отчетливое. За одно могу ручаться, что послание это писано собственноручно маркизом Монферратским и даже в моем присутствии.
      Закусив задумчиво верхнюю губу, принцесса сделала несколько шагов по дорожке.
      - Ваше высочество, вы велите вашему мажордому Данже порыться в бумагах, не может там не оказаться какого-нибудь послания от маркиза. Сличите.
      - Сличим, сличим, - продолжая задумчивое дефилирование, пробормотала принцесса.
      - А что касается вашего опасения...
      - Какого опасения?
      - Вы ведь сейчас озабочены мыслью, не есть ли это способ скомпрометировать вас перед вашею сестрой, не так ли?
      Принцесса обернулась.
      - И что?
      - Если рассуждать логически, то маловероятно. Для чего маркизу подвергать себя риску быть разоблаченным. Ведь это он к вам пишет, а не наоборот. Ведь вы можете добиться к себе благосклонного расположения новой королевы, послать письмо марки за ей. Так зачем ему рисковать, когда вы сейчас, говоря откровенно, никакой серьезной опасности для Иерусалимского двора не представляете.
      - Сказано, хоть и обидно, но справедливо. Не такая я сейчас птица, чтобы тратить на меня стрелу. Так вы советуете мне довериться маркизу?
      Де Труа почувствовал, что слегка перегнул палку.
      - Я просто честно и до конца высказал свои соображения. О моем высшем мнении вам известно. Я бы повторил его сызнова, но изъясняться на эту тему, вами же не велено.
      - Правильно, - сказала Изабелла, - я еще ничего не решила. Мои письменные сношения с маркизом, даже самые невинные, стали бы оскорблением для графа Рено. Он слишком дорог для меня.
      - Слава Господу нашему, кажется я не ошибся в вас, - преувеличено радостно всплеснул руками де Труа, - разве можно сравнить любовь и власть. То счастье, то тихое, полноценное счастье, что дает нам любовь...
      Принцесса остановила его излияния надменным взглядом.
      - Не спешите. Я еще ничего не решила.
      Оставив принцессу в состоянии приятной задумчивости, де Труа вскочил в седло своего коня, щедро угостившегося овсом на дворцовой конюшне и, в сопровождении верного Гизо поскакал на окраину города, где отыскал дом, сложенный из плит светлого ракушечника с узкими бойницеобразными окнами. Когда-то в этом районе селились небогатые финикийские купцы и чины из местной мусульманской администрации. После латинского завоевания, район этот, по непонятным причинам, стал хиреть и по местным поверьям стал считаться нечистым. Улицы заросли по большей части бурьяном, в запущенных апельсиновых и грушевых садах гулял ветер. Одну из таких полузаброшенных вилл занимала госпожа Жильсон. Вокруг дома валялась в густой тени охрана шестеро ленивых на вид, - но знающих свое дело вооруженных людей. На появление де Труа с оруженосцем они не отреагировали никак - высшая степень почтительности, они показывали, что находятся с господином носителем странного лица в разных мирах, никак не пересекающихся.
      Внутри прибежище госпожи Жильсон не выглядело похожим на тюрьму. Эта обольстительная авантюристка всегда стремилась обеспечить себе максимум комфорта.
      Стены алькова были задрапированы настоящим китайским шелком, который стоил немногим дешевле листового серебра, по углам стояли плоские эллинистические светильники, завезенные в эти места еще вельможами Селевка, а после перенятые светской палестинской знатью. Хозяйка сидела на ложе, покрытом шкурами рысей.
      Госпожу Жильсон трудно было назвать красавицей в прямом смысле слова, но нельзя было не признать обольстительной. Искусством нравиться мужчинам она владела в совершенстве. Она пыталась, на всякий случай, пробудить интерес к себе даже в тех из них, которых боялась. Де Труа эта ее особенность смешила, но он своей иронии старался не обнаруживать, делал вид, что не понимает смысл ее кокетства.
      - Вы все сделали как я велел? - спросил он входя.
      - Да, - с деланной робостью в голосе ответила она, поправляя тонкую диадему на своих волосах.
      - Когда он должен приехать?
      - Я написала ему, что жду его всегда, и что мое сердце...
      - Но так можно просидеть здесь и прождать целый день.
      Госпожа Жильсон надула губы.
      - Мое письмо не могло оставить его равнодушным...
      Де Труа поморщился, красавица замолкла.
      - Вы твердо запомнили откуда у вас эти документы?
      - Если вы не считаете меня неотразимой женщиной, это не дает вам право сомневаться в прочих моих достоинствах. Я оказала ордену столько услуг, иногда такого рода...
      И этот монолог ей не суждено было договорить, два раза ее прерывал этот урод, а теперь это сделал приближающийся стук копыт.
      - Гизо! - крикнул де Труа.
      Юноша появился мгновенно.
      - Скажи этим дикарям, чтобы они попридержали свои топоры.
      Оруженосец бесшумно исчез.
      Де Труа отогнул драпировку и открыл небольшую потайную дверь. Прежде чем в ней исчезнуть, обернулся и погрозил госпоже Жильсон своим неправильно сросшимся пальцем.
      Граф Рено Шатильонский вошел в изящный альков тамплиерской шпионки походкой только что ожившей каменной статуи. Одежда его была покрыта пылью так, что каждым движением он рождал вокруг себя облака. Глаза смотрели выжидающе и проницательно.
      - О, Рено, как ты запылился, я прикажу принести тебе умыться?
      - Где письма? - глухо спросил граф.
      - Мы не виделись больше года, неужели ты не хочешь вспомнить о... жалобно спросила хозяйка, пытаясь принять позу пособлазнительней.
      - Письма! - Рено шагнул вперед, протягивая свою рыцарскую пятерню.
      - Но, Рено, это, наконец, обидно, - любая другая женщина нестерпимо страдала бы осознавая до какой степени бессильно ее кокетство. Впрочем, кто знает, может быть разочарование и отчаяние появившееся в облике госпожи Жильсон было, отчасти, искренним.
      - Я отдам их тебе, но только в обмен на проведенную со мною ночь, - с жалким вызовом сказала шпионка. Так ей было велено. Граф посмотрел на нее как на полоумную.
      - Если ты немедленно не предъявишь то, ради чего я сюда приехал, я тебя задушу вот этой самой рукою. О том как я бросаю слова на ветер, ты знаешь.
      - О, Рено, - сдавленно прошептала госпожа Жильсон, - письма там.
      - Где там! ?
      - Под светильником.
      Рено в два шага оказался рядом с тайником, резко наклонил его и из-под широкой бронзовой пяты светильника достал несколько расправленных листов пергамента. Из наклоненного светильника хлынуло горящее масло. Шелк драпировки вспыхнул. Хозяйка истошно завизжала. Не обращая на это никакого внимания, граф Рено вышел вон. На крик госпожи прибежали слуги и кое-как потушили занимавшийся пожар.
      Явился и де Труа из своего тайника.
      Шпионка плакала, она сама не знала чего ей больше жаль, дорогой драпировки или сорвавшегося свидания.
      - Не плачьте, - брезгливо сказал де Труа, - вы даже не представляете, как вы ему отомстили за его небрежность.
      - Как дорого бы я заплатила, чтобы не иметь нужды мстить ему, вздохнула госпожа Жильсон.
      Де Труа не рассчитывал на то, что несколько старых писем Изабеллы к Гюи Лузиньянскому расстроят отношения графа с принцессой. Он думал, что несмотря на всю свою вспыльчивость граф Рено даже не покажет своей возлюбленной, что эти письма у него. Эти слишком умственные, слишком деловые, но все же признания в любви, сделанные его обожаемой и столь пылкой в своих чувствах Изабеллой другому мужчине, лягут на самое дно его души и станут исподволь разрушать, начавшее было восстанавливаться, здание.
      Резонно было бы спросить: для чего он сам своими первыми шагами по прибытию в Яффу дал толчок к восстановлению их отношений. Такой вопрос задал бы де Труа тот, кто имеет поверхностное представление о складе человеческой души. На первый взгляд да, чего проще - люди и так в разлуке, в разрыве, еще один маленький толчок, скажем, в виде тех же писем, и они разойдутся навсегда. Но дело в том, что растянутые связи отнюдь не самые слабые. И попытка их разорвать привела бы к обратному результату, к самопроизвольному, неосознанному сближению. Находясь в отдалении от Изабеллы и получив в руки ее писания к этому ничтожеству Гюи, Рено, скорей всего, кинулся бы к принцессе, чтобы устроить последний скандал, заклеймить ее. Это, разумеется, привело бы к бурному объяснению меж ними, а бурные объяснения между влюбленными, как правило, кончаются объятиями.
      Де Труа пошел более длинным путем, но зато более верным. Он понял - для того, чтобы окончательно поссорить Рено и Изабеллу их нужно было сначала помирить.
      Шевалье предавался этим размышлениям, направляясь домой в сопровождении своего молчаливого и понятливого оруженосца. Они миновали несколько оливковых вил, большое скопление финиковых пальм, разрезали небольшую отару овец и, наконец, выбрались к городским воротам. Как обычно, перед закатом там собралось множество народу, одни мечтали до темноты попасть в город, другие надеялись из него вывезти то, что удалось наторговать. И то и другое, с точки зрения городской стражи, было подозрительно. Плюс ко всеобщему возбуждению людей, вопили ослы, блеяли овцы, издавали какие-то свои дикие звуки верблюды. И, разумеется, лаяли собаки.
      Пропуская вереницу мулов, груженую полосатыми бедуинскими тюками, де Труа не видел ее, он продолжал любоваться каверзной конструкцией, что выстроилась в его воображении. Теперь они оба, и принцесса и граф Рено отравлены и для каждого выбран идеальный яд. И даже обнимаясь в постели, они будут больше принадлежать не друг другу, но своим тайным, разъедающим душу мыслям. Постепенно эти скрытые язвы разрастутся до такой степени, что даже их любовь канет в жутких провалах взаимного недоверия.
      Мысль де Труа собиралась сделать еще один вираж над нарисовавшейся в его сознании картиной, но вдруг... тамплиер очнулся, будто ужаленный. Будто из иного мира проникла рука и тряхнула его за плечо. Он медленно, и как бы без всякой цели, огляделся. Нет, все в порядке, караван мулов медленно всасывается полуоткрытой пастью ворот. Клубится вечная пыль, стражник лупит нищего по спине древком копья. Что же случилось?!
      - Гизо, - сказал шевалье вполголоса, - не оборачивайся ко мне. Сейчас ты подойдешь вон к тому торговцу и купишь у него полдюжины перепелов. Только не спеши.
      Рыцарь спрыгнул с коня и отдал оруженосцу повод. После этого, он неторопливой походкой, огибая лужи ослиной мочи, переступая через корзины со смоквами и финиками, двинулся к крепостной стене, к драному шатру уличного гадальщика. Тот, как нахохлившаяся птица, сидел на потертом коврике, не обращая внимания на пыль, что равнодушно садилась на его лицо. Дела его шли плохо. Бывают времена, когда даже гадальное ремесло не кормит.
      - Приветствую тебя, глаз в будущее, - негромко сказал де Труа.
      Увидев перед собой столь солидного клиента, "глаз" засуетился, прихорашиваясь в профессиональном отношении, стараясь приобрести значительную осанку, и прокашливаясь, чтобы подготовить голос к произнесению сакраментальных суждений.
      - Что желал бы узнать высокородный господин и поверит ли назореянин пророчествам из уст почитателя Магомета.
      - Бросай свои кости и скажи, каков будет мой завтрашний день.
      - Завтрашний день? Спроси меня лучше о судьбе королевства, или о том, когда падет на землю звезда Эгиллай, или хотя бы о том, сколько будет сыновей у твоего старшего сына. Не приходилось мне слышать, господин, чтобы кто-нибудь из моих собратьев по ремеслу гадал на завтрашний день.
      Де Труа усмехнулся.
      - Почему же, о знаток мировых судеб?
      - Потому что в завтрашнем дне человек обычно уверен, и в счастливых его сторонах и в ужасных.
      - Ты увиливаешь от ответа, благороднейший из гадальщиков, но пусть будет по твоему. Посоветуй мне, человеку вдруг потерявшему уверенность в том, что завтрашний день наступит, что делать.
      Слезящиеся глаза старика вдруг остекленели и он испугано прошептал:
      - Поберечься.
      Еще это слово не было закончено, а де Труа уже успел обернуться и бросившийся на него человек с золотым кинжалом в руке, наткнулся на острие мизеркордии. Он умер сразу, не издав ни звука. Впрочем и так все было ясно. Рядом уже стоял Гизо с арбалетом наизготовку.
      - Он был один? - спросил де Труа.
      - Я смотрел внимательно, но больше никого не заметил, - ответил юноша.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ
      - Предоставляю вам право первого копья, шевалье, - сказал Рено Шатильон.
      - Благодарю вас, граф, - отвечал де Труа.
      Они стояли рядом, стремя к стремени, на пологом склоне холма. Внизу в чахлых колючих зарослях продвигалась волна истошного лая. Егеря двумя сворами собак загоняли какую-то крупную дичь. Этот вид охоты плохо прививался в субтропических, лишенных подлеска, лесах Палестины. Трудно также было привезти сюда как следует натасканных аквитанских собак. Животные хуже людей переносят тяготы морских путешествий.
      - Это белогрудый олень, - сказал прислушиваясь граф.
      - Олень? - в голосе де Труа послышалось разочарование.
      - Напрасно вы так, этот олень мало чем уступит вашему лангедокскому зубру.
      Затрубил рог.
      - Пора! - скомандовал граф и дал шпоры коню в четверть силы. Всадники, медленно набирая ход, поскакали вниз, к подножию холма. Вскоре им открылась такая картина: на небольшой поляне, осев на задние ноги, наклонив огромную, увенчанную крылатыми рогами голову, вращался разрывая копытами землю и дико храпя, мощный зверь.
      Он был окружен дюжиной истошно лающих, припадающих на передние лапы собак. Одна с перебитым позвоночником валялась тут же. Зверь с налитыми кровью глазами, время от времени, бил в ее труп копытом.
      - Прошу вас, де Труа, - крикнул граф, - когда метнете копье, проскакивайте подальше. Он обезумел, может повалить лошадь и переломать вам ноги.
      Тамплиер пришпорил своего жеребца, перехватил на ходу копье и понесся прямо в гущу схватки. Граф двинулся за ним несколькими мгновениями позже. Пролетая на полном скаку мимо храпящего чудища де Труа приподнялся на стременах и метнул свое тяжелое двенадцати фунтовое копье. Если бы мишень была неподвижной, он попал бы туда, куда целился, в шею чуть пониже загривка, но олень все время рвался из стороны в сторону, отпугивая распаленных схваткою собак, и, поэтому, острие попало в крышку черепа между рогами. Это место было защищено костным наростом толщиной в три пальца и олень от удара лишь слегка осел на задние ноги и ослеп на время. Удар этот его обездвижил, подготовив для повторной атаки графа Рено. Тот все сделал как следует, острие его копья вышло с другой стороны шеи. Егеря закричали, приветствуя успех своего господина.