Шевалье ударил тяжелой перчаткой свою кобылу между ушей и она затрусила резвее.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
      В ОЖИДАНИИ РАЙМУНДА
      - Иди, седлай коня, - велел граф Раймунд Триполитанский своему оруженосцу, после того, как тот стянул ему на спине последние ремни, которыми крепились наплечники. Когда юноша выбежал, Раймунд несколько раз прошелся по комнате, поводя руками, проверяя не нарушилась ли свобода движений, требующаяся воину в бою. На лице его отображалась задумчивость и сосредоточенность. Итак, многое может решиться уже сегодня. По настоянию великого провизора всем участникам заговора надлежало собраться к ночи в королевском дворце. Необходимость вводить в действие войска могла возникнуть в любой момент и, поэтому, лучше было бы всем военачальникам находиться в одном месте, - только так можно было обеспечить согласованность действий.
      Насколько знал граф, делегации выборных также содержались наготове. Д'Амьен настаивал на необходимости действовать строго по уложению Годфруа, дабы впоследствии иметь в руках дополнительный аргумент в будущих переговорах с курией, Филиппом-Августом, Ричардом Львиное Сердце, или Фридрихом Барбароссой. Обычно этому институту власти никто особого значения не придавал, да и сейчас, ввиду своей громоздкости, собрание выборных делегаций, очень усложняло конструкцию заговора. Многие говорили об этом Д'Амьену, но он был непреклонен.
      Что ж, может быть ему виднее, думал мрачноватый гигант Раймунд, вдумчиво двигая правым плечом, недовольный креплением соответствующего наплечника. Может быть прав, да, но напрасно он себя ведет так, как будто уже стал полноправным властителем Палестины. Настоящий передел власти начнется уже после падения общего врага, после того, как бело-красный плащ будет втоптан в пыль Святой земли. Раймунд прекрасно понимал, что его сюзерен Филипп-Август обязательно захочет вмешаться в здешние дела, в случае ухода с арены Бодуэна, а оно, судя по всему, тоже не за горами.
      Одно ясно - никому нельзя доверять до конца, и менее всего нынешним друзьям-союзникам.
      В комнату вбежал запыхавшийся человек в черном, очень пыльном балахоне.
      - Фландо? - удивился граф.
      - Да, мессир, это я.
      - Что ты делаешь здесь, бездельник! ?
      - Час назад к нам прискакал какой-то итальянец я сообщил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.
      - Почему вы его не повесили?
      - Он знал условный сигнал.
      Граф Раймунд выругался.
      - Запомни Фландо, пока я жив, мои войска будут перемещаться только по моему приказу.
      - Но...
      - Езжай туда, где я велел тебе находиться.
      Черный балахон кивнул и попятился.
      Граф, все еще раздраженно скалясь, подошел к окошку за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели истребительная жара и ни капли дождя. Над городом кружила мельчайшая, неощутимая кожей пыль. Ее как бы поднимало над крышами города, скопившееся под ними напряжение.
      "Пора", - подумал Раймунд. Пора ехать во дворец, пора начинать действовать. Граф подошел к небольшому сундуку обитому железными полосами, повернул ключ в замке, поднял крышку, достал два кошелька из белой кожи, наполненных константинопольскими цехинами. Вполне может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, как говорит Д'Амьен. Не его ли стараниями, кстати? А может все же оставить цехины здесь, под охраною?
      Раймунд на некоторое время задержался в сидячем положении перед своим сундуком, взвешивая в руке белые кошельки, а также все за и против того, брать ему их с собою или нет. Ему не суждено было решить эту не слишком философскую проблему. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась со стороны окна мгновенная тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился золотой кинжал.
      Шевалье не дал графу упасть на спину и тем самым смазать картину преступления, он уложил его лицом вниз. Развязал один из белых кошельков и высыпал его содержимое на спину поверженному, чтобы не возникло никаких сомнений относительно мотивов убийства. Не ограбление.
      Проделано все было очень быстро и бесшумно. Старая сноровка восстанавливается быстро. Когда в комнату вбежал оруженосец с известием, что лошади оседланы, он застал только что описанную картину, за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.
      - И на что вы теперь рассчитываете де Созе? - ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.
      - Не знаю, мессир, - подавленным голосом отвечал рыцарь, - может быть на христианское снисхождение.
      Лицо Д'Амьена исказила судорога.
      - Снисхождение? Вы сказали снисхождение?!
      - Да, мессир. Вы велели нам убить Рено из Шатильона, мы честно пытались это сделать. Двое погибли, я изувечен, - де Созе поднял правую руку и из рукава показалась то, что осталось от кисти. Было видно, что эта демонстрация доставляет рыцарю боль.
      - Мне кажется, что сослуженная нами служба стоит трехсот бизантов.
      - Вы должны были не попытаться убить Рено, а убить его. Надо было подумать головою, раз плохо работают руки.
      - Мессир...
      - Нет, нет и нет, я не считаю, что долг уплачен. Меня не интересует количество пролитой вами крови. Я знаю только, что Рено жив и приятно проводит время в объятиях красавицы Изабеллы.
      - Всегда считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих, но теперь меня мучит вопрос, куда сей достославный орден девает деньги, которые он выжимает из нищих?
      Д'Амьен брезгливо поморщился.
      - Неуместное острословие сгубило много людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.
      - Так или иначе, денег у меня нет, - усмехнулся рыцарь.
      - Зря вы думаете, что я этого не знаю, и зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.
      Де Созе побледнел.
      - У ордена госпитальеров, вечно пекущегося, по вашему тонкому замечанию, о споспешествовании болящим нищим, есть неподалеку от Тивериадского озера соляные копи, дающие нам небольшую толику необходимых нам средств. Вот туда вы отправитесь отрабатывать не только свой собственный долг, но и те деньги, что должны остались ордену ваши друзья, столь благоразумно и своевременно ушедшие из жизни. Увести.
      Последнее слово было обращено к двум вооруженным людям, стоявшим у дверей. Когда де Созе уволокли вместе с его проклятиями в адрес "святош-кровопийц", Д'Амьен откинулся на высокую спинку кресла. Набранная из полудрагоценных камней планка, приятно холодила затылок. Граф был недоволен собой. Сорвался, все-таки сорвался. Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правда говорят, что Изабелла девица - хотя какая она теперь девица! - благоразумная и преамбициозная. Очень уж она хочет стать королевой, и не может не понимать, что роковой Рено не приобретение, а препятствие на ее пути к короне. Наверное хорош в постели, но совершенно невозможен на троне. Говорят, что Шатильоны родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что может быть, согласится закрыть глаза, а главное уши, на юношеские прегрешения Изабеллы. Может статься, что здесь нет еще окончательного поражения. И вообще, об этом - потом. Это терпит.
      Комната, в которой сидел Д'Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале с другой. Великий провизор выбрал ее здешней своей резиденцией за удобство: и тихо, толстенные стены, и до всего близко.
      Доложили, что прибыл Савари.
      - А где патриарх?
      - Его святейшество и господин маркиз сейчас на первом этаже, - доложил Султье, бывший секретарь короля, теперь охотно обслуживавший своего истинного хозяина.
      - Что они там делают?
      - Выбирают, я думаю, покои, где бы они могли остановиться. Ведь может быть придется провести здесь не один...
      - А граф Раймунд?
      - Его ждут.
      - Как только он появится, тут же известите меня.
      Султье поклонился.
      - А теперь пригласите Савари.
      Д'Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун несколько не в себе.
      - Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она не была.
      - Я в ужасе.
      - Я же сказал - суть!
      - Сегодня я обнаружил под подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.
      - Песнями?!
      - Вот послушайте.
      "Друг милый Аламанда, как в тумане
      Я обращаюсь к вам, узнав о плане
      Сеньоры Вашей, что меня тираня,
      Жила и вот сейчас стоит на грани..."
      или вот:
      "Все время хочет мой язык
      Потрогать заболевший зуб,
      А сердце просится в цветник,
      Взор тянет в поле вешних куп,
      Слух в томном сладострастье..."
      - Хватит, Савари! Я все понял, наша прекраснодушная дурочка хлебнула из отравленного источника.
      - Я провел следствие, мессир, вы же знаете, как я педантичен, но пока даже мне не удалось установить, где находится брешь, через которую...
      Д'Амьен несколько раз сардонически усмехнулся.
      - Другими словами пока вы занимались своею болтовней, принцесса Сибилла предпочитала... Кто он?! - вдруг сменив тон крикнул великий провизор.
      - Не вполне понимаю...
      - Я не верю в то, что она томится вообще, безотносительно, я уверен, что она томится по кому-то.
      Савари прижал руки к груди.
      - Клянусь, она не видела за последние полгода ни одного человека мужского пола, кроме как в монашеском одеянии, или в одеянии из гниющих язв в наших госпиталях.
      Великий провизор уже совладал со своими чувствами.
      - Я считал вас неглупым человеком, а теперь начинаю в этом сомневаться. Кто вам сказал, что для того, чтобы влюбиться, женщине нужно видеть предмет. Слов, написанных на бумаге, иной раз вполне достаточно, чтобы возбудить женское воображение до крайней степени.
      Проповедник покраснел.
      - Возможно я что-то упустил и кто-то передавал ей...
      Д'Амьен снова откинулся в кресле.
      - Прав был Карл Великий, когда запрещал обучать дочерей грамоте. А вы...
      Проповедник покаянно склонил голову.
      - Ладно, - махнул рукой великий провизор, - что мне от вашего самобичевания, если мне нужно будет вас вздернуть, я сделаю это без вашего одобрения. Немедленно - в монастырь. Поставьте на ноги всех. Возьмите пару специалистов из подвалов госпиталя св. Иоанна. Уже завтра я должен знать, кто владеет мыслями нашей дорогой наследницы престола. И не появляйтесь с неопределенным ответом. Пусть даже выяснится, что она влюблена в де Ридфора. Я предпочитаю знать это, чем не знать ничего.
      - Пытать принцессу? - потрясенно спросил Савари.
      - Да вы совсем спятили от переживаний.
      - Да, да, - суетливо забормотал проповедник, - надо найти того, кто передает письма, он должен знать от кого они.
      Савари испарился.
      Секретарь сообщил, что патриарх и Конрад Монферратский сидят у его величества и ужинают.
      - А Раймунд?
      Секретарь развел руками.
      - Эта задержка начинает меня раздражать. Даже не так, раздражала она меня уже час назад. Еще немного и она начнет меня пугать. Насколько я знаю, он становился в тамплиерском квартале?
      - Да, в доме бондаря у башни Давида.
      - Так вот, отправьте туда людей. И не кого-нибудь, а человек пять-шесть поопытней.
      Секретарь поклонился.
      - За дверьми ожидает господин де Сантор.
      Великий провизор кивнул, мол, давайте.
      Заячья губа придавал де Сантору чуть улыбающееся выражение. Д'Амьен давным-давно к этому привык, сейчас же вдруг обнаружил, что это ему не нравится. Или, может быть, де Сантор и в самом деле слегка улыбается. Чему бы это?
      - Говорите.
      - Мы не ошиблись в наших расчетах. Выборы состоятся сегодня ночью.
      - Ночью? - хмыкнул великий провизор, - у них всегда так, не могут без балаганщины и черных тайн.
      - Вы правы, мессир, обряд черного посвящения тоже предполагается. Сразу вслед за выборами.
      - Ну это пусть. Этой стороной вопроса мы займемся, когда поставим их на колени. Они ответят за все свои мерзости. Как говорят ирландские братья устав чужого монастыря никогда не кажется разумным, - Д'Амьен слегка задумавшись, прищурился и принялся теребить свою короткую бородку тонкими острыми пальцами.
      - Ходят разные рассказы о том, чем они там занимаются во время ночных месс, но я согласен, что сейчас не время об этом... - сказал де Сантор, в основном для того, чтобы что-нибудь сказать.
      Великий провизор совсем закрыл глаза, решая внезапно вставшую пред его сознанием задачу.
      - Да, момента лучшего не будет, - опять осторожно сказал де Сантор.
      - Что? - негромко спросил граф.
      - Что, если мы хотим добиться наилучшего результата, то выступать нам нужно непременно завтра рано утром. Шестьдесят пар курьеров с удвоенными лошадьми ждут в конюшнях у северных ворот. Люди Раймунда и Конрада изнывают, они уже на грани бунта...
      Д'Амьен открыл глаза и холодно посмотрел на своего помощника.
      - Зачем вы мне все это пересказываете? Или думаете, что я всего этого не знаю?! Не понимаю, что таких ночей, как сегодняшняя, у нас может больше не быть?!
      - Так почему же... - не удержался помощник, - что заставляет вас медлить.
      - Есть, есть стало быть обстоятельство, есть заноза, мешающая мне воспользоваться всеми нашими преимуществами и всеми нашими приготовлениями. Вы думаете, это кресло?! - Д'Амьен ударил ладонями по подлокотникам и вскочил. - Вы думаете, это кресло?! Нет, это адская сковорода, и я поджариваюсь на ней уже несколько дней подряд. Я хочу, может быть, больше всех вас вместе взятых, отдать приказ, но не могу! Потому, что боюсь! Да, да, боюсь все провалить. Надолго, может быть навсегда! Понимаете меня?
      - Не совсем.
      - Когда-нибудь, может быть совсем скоро, я расскажу вам о причине моих нынешних терзаний и вам станет нестерпимо стыдно, за ваше стремление что-то мне советовать в такой момент.
      Де Сантор опустил голову. Он неплохо знал великого провизора и понимал, что когда тот находится в подобном состоянии, спорить с ним не только бесполезно, но и опасно. С другой стороны, его донимало зверское любопытство - что это за тайна, которую Д'Амьен своему довереннейшему помощнику не в состоянии сейчас сообщить.
      Старик, словно в развернутом свитке, читая чувства де Сантора, сказал.
      - Вы не должны обижаться. Пройдет, я думаю, не более двух-трех дней и я смогу удовлетворить ваше любопытство. Если бог видит наши усилия, то он позволит сделать это раньше.
      А сейчас мы пойдем к нашим друзьям и соратникам. И я надеюсь, вы будете в предстоящем разговоре поддерживать меня, сколь бы справедливыми не казались вам слова патриарха и Конрада.
      Д'Амьен все предугадал правильно, стоило ему появиться, как на него посыпались недоуменные вопросы. Он выслушивал их с невозмутимым видом, все эмоции его выплеснулись в предыдущем разговоре.
      - Насколько я понял состояние дел, - сказал маркиз, - несмотря на то, что мы тут так яростно говорили, несмотря на очевиднейшую необходимость действовать немедленно, вы не хотите отдавать приказа?
      - Да, - отвечал великий провизор.
      - Даже под угрозой того, что другой столь удачной возможности у нас может и не случиться в будущем.
      - Вы преувеличиваете губительные последствия моей медлительности. Может статься, что они будут немалы, но слишком поспешные действия могут привести к настоящей катастрофе.
      Маркиз Монферратский всплеснул руками и выразительно помотал головой. Его святейшество выражал ему полное сочувствие всем своим видом. Король был тих как мышь. И если бы патриарх с маркизом не были сами так взвинчены, они, конечно, обратили бы внимание на необычность его поведения.
      Конрад снова заговорил.
      - Не знаю, может быть граф Раймунд найдет слова, которые бы вас убедили.
      Патриарх кивнул и одобрительно пробормотал.
      - Будем надеяться.
      - А где он, кстати, граф Триполитанский? - спросил осторожно король, радуясь возможности хоть как-то себя проявить.
      - Мне почему-то кажется, - многозначительно произнес граф Д'Амьен, что отсутствие графа Раймунда не случайно.
      - Что вы имеете в виду? - резко поднял голову Конрад. - Предполагаете предательство?
      - Слово предательство произнесли вы, маркиз, - развел руками великий провизор, - я лишь высказал мнение, что в такой момент столь длительное отсутствие одного из важнейших участников, должно иметь очень серьезную причину. Да, такой причиной мог бы быть внезапный переход графа Раймунда на сторону храмовников, но мне не хотелось бы так думать.
      - Это было бы... - воскликнул и запнулся король.
      - Вот именно, Ваше величество, ничего хуже не придумаешь. - Но я не могу в это поверить, - теребя расшитую золотом перевязь, сказал патриарх.
      - Вы слишком торопитесь, - урезонил его Д'Амьен, - готовиться надо к самому худшему, но предполагать мы имеем право все что угодно.
      Появился Султье. Взгляды обратились к нему. Вид у него был ошарашенный.
      - Только что...
      - Громче! - крикнул Конрад запнувшемуся секретарю.
      - Донесли, что у себя в доме убит граф Раймунд.
      - Убит? - взвизгнул патриарх.
      - Ну, слава богу, - прошептал Д'Амьен, но многие услышали его шепот.
      - Как убит? Поединок или подосланными людьми? - потребовал Конрад.
      - У него в затылке торчал золоченый кинжал. Труп был осыпан монетами. Специально старались показать, что это не ограбление.
      - Это ассасинский метод, - задумчиво сказал Д'Амьен, - только с какой стати Раймунд? Впрочем, с полгода назад или раньше, он разорил одно осиное гнездо исмаилитов.
      - Месть? - патриарх растирал себе виски, - почему они не отомстили ему сразу? Почему подгадали к такому моменту. Всем известно о связях тамплиерского капитула с этими сарацинскими крысами.
      - Может быть и не всем, но для сведущих людей это не тайна, - сказал Д'Амьен. - Но все равно, я не спешил бы с выводами.
      - Мы вообще как-то разучились спешить, граф, - уязвил его Конрад.
      - Оставлю эту шпильку на вашей совести, маркиз.
      - Еще одна, граф. Что вы имели в виду, когда в ответ на известие о смерти Раймунда, восславили господа?
      - Я поблагодарил его за то, что он предпочел убить графа Триполитанского, чем дать ему перейти на сторону наших врагов.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      ПОСВЯЩЕНИЕ
      К воротам капитула шевалье де Труа подъехал в полной темноте. Громадное мрачное строение ничем не выдавало того, что затевалось у него внутри. Никаких признаков присутствия десятков, а может быть и сотен вооруженных людей. Никаких звуков, никаких отблесков кострищ.
      У входа спросили у шевалье пароль приглушенным голосом, он ответил столь же приглушенно и был впущен.
      За воротами ему сразу помогли сойти с коня и шепнули на ухо, что он может о нем не беспокоиться.
      Здесь тоже царил мрак, но уже ощущалось присутствие большого количества людей. Они или стояли небольшими темными группками, или передвигались неторопливо и, по возможности, бесшумно.
      Шевалье направился к тому месту, где несколько часов назад беседовал с братом Гийомом, в платановую рощу, и здесь было все то же. Люди в темных плащах, едва слышные голоса. Он огляделся; слева от него, как раз в том месте, где, должно быть, находился вход в указанный братом Гийомом собор, горело два перекрещенных факела. Это был условный знак, туда следовало направить свои стопы тому, кто собирался принять участие в процедуре тайного посвящения.
      Ждать пришлось недолго. По темной, разреженной толпе, напитавшей платановую рощу, прошел, наподобие легкого ночного ветерка, какой-то слух и вся темная масса стала постепенно, не торопясь, но неуклонно сдвигаться в сторону перекрещенных факелов.
      Монах говорил, что сегодня должны принять посвящение несколько десятков человек. Во дворе капитула народу было в несколько раз больше. Видимо, здесь были и те, кто будет осуществлять прием. Так или иначе, при таком скоплении народа, вряд ли кто-то обратит внимание на отсутствие одного претендента, а если заметят и захотят задать вопросы по этому поводу, то уж точно отложат это дело до утра. К утру шевалье рассчитывал быть уже далеко от Иерусалима.
      Ночь была жаркая и влажная. Покрывало темноты было соткано из мириадов цикадных трелей, легкие порывы ветра приносили сладковатые запахи ночных субтропических соцветий.
      Ничего из этой ночной роскоши де Труа не замечал. Мягко ступая в своих кожаных германских полусапожках, он двинулся в сторону, противоположную той, что влекла всех остальных. Он хорошо ориентировался в темноте и даже ощущал ее своей союзницей.
      Наконец, вот они эти рудиментарные колонны и чернильно-черная щель между ними. С неудовольствием де Труа обнаружил, что у него дрожат руки. Теперь уж волноваться глупо. Что и кто может ему помешать?
      И он шагнул из темноты во мрак.
      В каменной прорези было еще жарче и влажнее. И неудивительно, она вела к подземным резервуарам с водой, испокон веку запасаемой на случай внезапной осады. Сбежав по трем скользким ступенькам, де Труа, следуя указаниям Бодуэновой таблички, сразу же повернул направо. Под ногами хрустела какая-то зелень, остро пахло раздавленными растениями. Теперь еще один поворот направо, ибо, если повернешь налево, то окажешься на дне глубокого отвесного колодца в компании двух несимпатичных скелетов.
      Еще две ступеньки, после этого нужно быть осторожным, свод становится совсем низким, несколько метров пришлось, вообще, ползти на животе. Дышать стало тяжело. И становилось все тяжелее. Воздух в этой каменной глотке не менялся, видимо, годами. Но потерпеть надо. Если верить плану прокаженного короля, он уже прошел большую часть предварительного лабиринта. Здесь надо как следует ощупать стену. Да, вот она каменная кладка, король утверждал, что разрушить ее не составит труда. Камни здесь, едва-едва, только для виду, сцеплены раствором. Хитроумные и пытливые братья-тамплиеры видимо не раз добирались до этого места и, обнаружив, что дальше пути нет, дальше лишь главная водная цистерна, выдолбленная в скале, поворачивали назад. Они не стали замуровывать этот канал наглухо из соображений, кажется, вентиляции, чтобы вода не протухала.
      Несмотря на ненастоящий характер кладки, шевалье пришлось попотеть. Прихваченный им с собою лом, оказался не железным, а бронзовым, на него нельзя было налегать как следует - гнулся. Работать приходилось на четвереньках, упираясь спиною в шершавый свод, обливаясь потом, срывая кожу с рук.
      Выломал-таки, сначала один камень, потом второй. Пахнуло прохладой и влагой, где-то в полном мраке впереди - ощущалась вода. Ощущалась не как какая-нибудь лужа, а как огромная, затаившаяся тяжесть.
      Шевалье почему-то вспомнилась его схватка с Мертвым морем. Тогда он потерпел поражение, сейчас предоставляется случай настоять на своем.
      Де Труа стал раздеваться, оставил на себе только сделанную по эфиопскому образцу набедренную повязку. В ней был спрятан набор самых необходимых вещей. Нож и яд. В руках он держал свой бронзовый лом, его роль в этой жизни еще не была сыграна до конца. Одежду шевалье обмотал вокруг одного из камней и бросил в воду, дабы скрыть следы. Вода равнодушно проглотила улику. Пора. Де Труа прочистил, насколько это здесь было возможно, свои легкие. Король предупреждал, что в цистернах водятся слепые тритоны, специально выловленные в подземных горных речках, без них вода давно бы зацвела и прокисла. Они не ядовиты и не опасны, бояться их не надо, если один из них подплывет и ткнется в лицо или в грудь. Это просто из любопытства. Шевалье передернуло при мысли об этом. Но хорошо, что вспомнил, если бы встреча произошла под водой случайно, можно было бы от неожиданности захлебнуться.
      Еще раз глубоко вздохнув, мягко спрыгнул в холодную воду. Да, она была очень холодна, что так контрастировало с душной, ночной жарою. Главное добраться сразу до противоположной стены, не начать плавать вдоль цистерны. Она? Что-то скользкое, мохнатое, большое. Как она поросла водорослями! Теперь надо двигаться вправо и побыстрее. Ради экономии воздуха. Поверхность воды вплотную подходит к потолку и пополнить запасы воздуха будет негде. Отыскать обратную дорогу к колодцу, через который он нырнул, в такой темноте, немыслимо.
      Перебирая руками по медленно волнующимся липким подводным травам, шевалье стал сдвигаться вправо. Вот первое указанное углубление в стене, через два метра должно быть второе. Что-то нервно рванулось из-под пальцев! Спасибо королю, что предупредил, обязательно бы поперхнулся. Воздуха уже не хватало. Вот оно, второе углубление. Следуя все тем же указаниям прокаженного, де Труа забрался внутрь него, уперся ногами в скользкий и слегка пологий нижний край и стал спиною поднимать крышку. Сначала никакого впечатления. Он должен был бы испугаться, но сначала удивился. Он не мог поверить в то, что король его обманул. Не мог, не мог, не мог! С каждым разом он все сильнее упирался спиною в плиту, что, якобы, закрывала путь наверх, путь к свету, богатству. И чудо произошло, первым его проявлением была вспышка света, потом порыв свежего воздуха. Де Труа едва не рухнул обратно на колени. Но устоял. Отдышался. Отодвинул с гранитным скрипом плиту. В глазах рябило, грудь разрывалась от нахлынувшего воздуха. Трудно было что-то рассмотреть и понять. И в этот момент шевалье услышал.
      - Ну что же вы остановились?
      Голос был знакомый, слегка лишь видоизмененный каменной акустикой. Но почему здесь?! Что это значит?! Выходит ничего не получилось?! Целая буря мыслей и чувств сотрясала душу шевалье де Труа.
      - Идите, сюда, идите. Обратной дороги все равно нет, - приветливо сказал все тот же голос.
      Все еще не в силах преодолеть этой ряби в глазах, шевалье с шумом высвободил ноги из черной воды, выбрался на поверхность сухого каменного пола. Пещера. Да это была пещера, грубо вырубленная в скале. В левом от шевалье углу ее, сидел на камне, покрытом шкурою, человек в монашеском одеянии. Видимо он и говорил. Вокруг него на каменных выступах горело несколько глиняных светильников.
      - Вы напрасно оглядываетесь, - сказал монах, и только тогда шевалье понял, что это брат Гийом. Мыслительная каша в голове продолжала кипеть. Где золото, обещанное прокаженным? Как ему себя вести - тамплиеру, бежавшему от тайного посвящения? Что ему делать, оказавшись в этой странной ловушке?
      Первыми сказанными шевалье словами были самые простые и естественные:
      - Значит он меня обманул.
      - Нет, - сказал монах, - король Иерусалимский Бодуэн сказал вам правду. Некогда здесь и в самом деле находились некие сокровища. И даже совсем недавно.
      - Что значит некие? - мрачно спросил шевалье, смахивая мокрые волосы со лба.
      Брат Гийом показал в сторону одного из светильников, там лежала кучка одежды.
      - Знаете, вам лучше одеться. Насколько я представляю ситуацию, нам предстоит довольно продолжительная беседа.
      Помедлив секунду, шевалье подчинился этому совету и нашел в указанном месте шерстяные шоссы и просторное блио.
      - Одевайтесь, одевайтесь и выбросите оружие, которое вы захватили с собой, выбросите, чтобы не совершить с его помощью какую-нибудь глупость, до того, как я объясню вам, что совершать ее бесполезно.
      Сбросив промокшую набедренную повязку, шевалье облачился в сухое платье.
      - Так что же вы имели в виду, брат Гийом, под словом "некие" сокровища.
      - По преданию, здание капитула стоит как раз на развалинах конюшен, некогда воздвигнутых самим Соломоном. Естественно, что молва связала схороненные здесь ценности с именем этого легендарного правителя. Я имел возможность изучать эти "сокровища", и, даже, не считая себя знатоком иудейских древностей, могу с уверенностью и убежденностью утверждать, что большая их часть никакого отношения к библейскому царю иметь не могла. Относительно меньшей части можно спорить. Но, по-моему, это были бы несущественные споры. В кубышке любого современного иудейского менялы или тамплиерского банкира можно найти все - от статеров Александра Великого и Ахеменидских монет, до мараведисов современной Альморавидской чеканки.
      - Ну, хорошо, - шевалье похлопал себя по бокам, обживая новую одежду, то, что золото было не соломоновым, меня не слишком расстраивает. Но где оно?
      - Еще при правлении нашего прокаженного Бодуэна мы его отыскали. Убывая к месту своего прижизненного погребения, бедняга не знал, что владеет тайной, лишенной содержания.
      Де Труа уже несколько успокоился, он понял, что если его убьют, то не прямо сейчас и старался задавать побольше вопросов, чтобы получше сориентироваться в ситуации.
      - А для чего его было тогда удерживать среди живых? Ведь слух о том, что он находится в лепрозории мог распространиться широко. Никто не позаботился даже об отдельной камере для него.
      Брат Гийом погладил свое колено.
      - Вы перескакиваете через несколько ступенек лестницы, по которой нам надлежит, не торопясь сегодня с вами подняться. Но чтобы покончить раз и навсегда с этим ответвлением разговора, я скажу вам, что лепрозорий у нас в Святой земле почти всегда и сумасшедший дом. Очень многие, попав в объятия проказы, повреждаются в уме и начинают считать себя королями, пророками и ангелами господними. Нашим радением во многих из них появилось сразу по несколько Бодуэнов. И чем больше наш настоящий Бодуэн кричал, что он король, тем меньше было желающих ему верить. И бродившие по королевству слухи, ни на кого не произвели никакого впечатления, кроме одного человека.
      - Кого же?
      - Двойника Бодуэна, который оставался в высшей степени послушным, зная, как легко его можно вернуть к прежнему ничтожеству до тех пор, пока где-то живет настоящий король. Но так продолжалось лишь до поры до времени.
      - И что же случилось?
      Брат Гийом указал шевалье на естественное каменное сиденье рядом с собой.
      - Садитесь, мне неудобно все время задирать голову, разговаривая с вами.
      - Я еще не полностью пришел в себя.
      - Сегодня, смею вас заверить, вам придется сделать много неожиданных открытий. Некоторые будут для вас столь неожиданными, что я посоветовал бы вам готовиться к восприятию их сидя.