“Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры

По отношению к Маргарите, если бы её желание ущемляло интересы Воланда, тот мог оставить её без обладания мастером, например, поймав её на сочетании двух обстоятельств: во-первых, своей договорённости с нею исполнить одно единственное её желание и, во-вторых, на её обещании Фриде ходатайствовать за неё о том, чтобы ей не подавали больше платок, которым Фрида удушила прижитого ею вне брака младенца [32]. Кроме того, нелишне обратить внимание и на то, что Воланд исполняет желание Маргариты после её недвусмысленного обещания служить ему, данного ею по завершении бала: «…если я ещё нужна вам, то я готова охотно исполнить всё, что вам будет угодно» [33].

Всё это говорит о том, что обвинения М.А.Булгакова в том, что в его романе властителем Мира является Сатана, представляют собой заведомую напраслину, возводимую на писателя либо злоумышленно, либо в результате слепоты, обусловленной подневольностью сторонников такого рода мнений иным представлениям о Боге и Его Промысле. Всё приведённое также показывает, что роман “Мастер и Маргарита” в его существе действительно — трактат об отношениях людей с Богом, с Сатаной, а не столько юмористическое произведение о самовлюбленных дурёхах, которые решили приукрасить себя модными шмотками, косметикой, бижутерией и парфюмерией на сеансе чёрной магии в театре Варьете, завершившемся, как и было обещано Воландом, буквально полным разоблачением некоторых из них [34] и крахом “кредитно-финансовой системы”, основанной на обращении «фантиков» от «Ессентуков» и «Абрау-Дюрсо» [35].

Но лежит этот трактат действительно не в русле библейских «богословских» традиций. И это приводит к вопросу о том, чьё «богословие» — М.А.Булгакова или церкви, доведшей за 1000 лет своего пребывания в народах Руси-России до оголтелого атеизма, — ближе к истинно Божьему Предопределению бытия.

В связи с постановкой этого вопроса необходимо пояснить ещё одно обстоятельство: события романа имеют место в России. Россия-Русь — одна из региональных цивилизаций планеты, вбирающая в себя на протяжении всей истории многие народы. Как можно понять из истории, смысл бытия Руси не в том, чтобы «показывать другим народам, как не надо жить», что думают многие. Смысл бытия Русской региональной цивилизации в другом:

Русь — самозабвенное зеркало Мира в том смысле, что после гибели предшествующей неправедной глобальной цивилизации человечество почти полностью лишилось осознанной памяти о ней, утратив её культуру, а в становлении культуры новой глобальной цивилизации, которая объединит всё человечество в человечности, Русь вбирает в себя все другие культуры и несущие их народы по мере того, как непредвзято-самозабвенно решает в своей жизни вопрос «что есть истина из всего того, с чем она имеет дело в своей жизни?»

Иными словами мы — Русь — цивилизация меры — установления соразмерности:

· если мы не ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то в границы Руси вливаются новые народы, а их культуры, освободившись от какой-то прежде свойственной им порочности, вливаются в культуру самой Руси, обогащая её свойственной им истиной;

· если мы ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то к ошибочно решенному в прошлом вопросу Промысел возвращает нас снова и снова до тех пор, пока мы не придём к истинному ответу на него.

При этом земли и народы вливаются в Русскую многонациональную цивилизацию, становясь русскими. И этот процесс лежит, по нашему убеждению, в русле Промысла. Мы — Русь — задаём тот «общий аршин», о котором писал Ф.И.Тютчев, но мы задаём его на будущее; а во всякое настоящее другие пытаются измерить нас полученным от нас же некогда в прошлом [36] и обречённом к отмене стандартом.

Именно по этой причине, — являющейся сутью региональной цивилизации Руси на этапе становления человечности после краха предшествующей глобальной цивилизации, — мы безрассудно легковерны, доверчивы, и очертя головы бросаемся во всевозможные начинания, скоропостижно уверовав в нечто новое и полностью отрекшись от своего недавнего прошлого. Но скороспелая фанатичная вера во что-либо у нас краткосрочна и возникает только при выходе из кризисов развития, в которых выражаются наши же прошлые уходы от своевременных ответов на вопрос «что есть истина?» и наши же прошлые ошибки в такого рода ответах. Потом она также быстро, как и пришла, проходит, и мы начинаем сомневаться в том, что прежде успело стать неусомнительной фанатичной верой и начинаем испытывать её на истинность, в убеждённости, что истина устоит во всяком испытании Жизнью, а ложь и ошибки рухнут [37]. Это касается всего: как вероучений и богословских доктрин, заведомо не подтверждаемых в искусственно поставленных экспериментах (но истинность которых может подтвердить либо опровергнуть только сама Жизнь, текущая в русле Предопределения Божиего), так и научных гипотез и теорий, которые могут быть подвергнуты проверке экспериментом.

Единственное в чём большинство никогда на Руси не сомневалось, так это в том, что Всевышний Бог, предопределивший бытие Мироздания, есть и, что с Ним дoлжно человекам жить в ладу. Да и многие из тех, кто в эпоху государственной идеологии материалистического атеизма утверждали, что Бога нет, всё же в жизни вели себя по совести, которая чувствовала, что Бог есть и жить надо, воплощая в реальность ощутимый совестью Промысел.

При этом Русь не помнит в своей истории фактов, когда в ней рождались пророки — восприемники откровений Свыше, которые бы становились основой господствующих на Руси вероучений. Все вероучения, которые ныне господствуют, заместив собой языческие верования народов, живущих в границах Русской цивилизации, — привнесены извне. Они так или иначе были приняты народами, но и после этого русские разных национальностей спорили об образе Божием (т.е. о своде представлений обо всём Божественном как таковом) и о том, что представляет собой лад человеков и Всевышнего Бога по существу и по форме. Мы всегда спорили об этом среди себя, и многие вопреки господствующим традициям прямо оглашали то, что было у них на душе. Вопрос всегда состоял и состоит только в том, Бог ли положил это на душу, либо кто-то был одержим и истово шёл против Промысла, фанатично призывая при этом Бога себе в помощь. И эти споры наши всегда были непонятны иностранцам. Мы же — в стремлении обрести истину и воплотить её в жизнь — были беспощадны и к себе, и к окружающим в этой жизни, уповая на милостивый Суд Божий. И надо полагать, что именно за это неискоренимое стремление к выявлению и воплощению Правды-Истины в повседневную жизнь нам прощалось и прощается Богом многое из того, что не прощалось другим, ныне исчезнувшим культурам.

Всё это, относящееся к историческому периоду испытаний на истинность библейской культуры, нашло выражение в творчестве русских художников. И этот процесс, по нашему мнению, хорошо иллюстрирует следующий ряд:

В.Г.Перов “Спор о вере”

В.И.Суриков “Боярыня Морозова”

В.И.Суриков “Утро стрелецкой казни”

В.И.Суриков “Меншиков в ссылке в Березове”

В.Г.Перов “Суд Пугачева”

В.Г.Перов “Сельский крестный ход на Пасху”

В.Г.Перов “Монастырская трапеза” [38]

В.Г.Перов “Чаепитие в Мытищах”

В.Г.Перов “В сельской церкви”

Из этого должно быть понятно, что так дальше жить было нельзя, вследствие чего библейская культура на Руси в 1917 г. рухнула. При этом было бы напраслиной возлагать на Советскую власть какую-то особую ответственность за искоренение из общества жизнеспособной веры. Как свидетельствует в своих воспоминаниях один из вождей белого движения генерал А.И.Деникин, в первую же неделю после отречения от престола императора Николая II в действующей армии 80 % солдат перестали ходить к исповеди к полковым священникам. После Великой Октябрьской революции количество обращавшихся к полковым священникам сразу же сократилось ещё в десять раз. При этом в гражданской войне церковные иерархи в своём большинстве — вопреки заповедям Христа по вопросам организации общественной жизни [39] — выступили против преображения общества на принципах, исключающих паразитизм одних людей на труде других, к чему стремилось трудовое большинство простонародья, и поддержали прежнюю правящую “элиту” — сторонников возобновления одной из эксплуататорских формаций. Поэтому в прошлом и ныне все те, кто представляют государственное подавление деятельности церковных иерархов как политику искоренения веры в народе, — просто лгут, подменяя одно явлением другим (сдуру или по умыслу — значения для общества не имеет).

Последнее, что мы испытали на истинность, и отвергли как вздорную ложь — материалистический атеизм в формах марксизма-ленинизма, но и из него мы извлекли и вобрали в себя те зёрнышки здравого смысла, которые в нём всё же были [40], и на которые мы “купились” в прошлом, поверив, что и остальное в нём добротно, когда он появился в культуре человечества и пришёл в Россию.

Но к испытанию на истинность материалистического атеизма мы перешли только после того, как нас обмануло исторически реальное библейское христианство: обещали Царствие Божие на Земле, а что получилось? — сразу же после крещения Руси, произведённого вопреки всем Христовым заповедям огнём и мечом, началась феодальная раздробленность некогда единой славянской языческой цивилизации [41]; трёхсот лет не прошло — нашествие и иго; потом борьба за объединение Руси и возвращение отторгнутых от неё земель; потом смута; потом крепостное право; потом внутренние войны крестьянские; потом войны внешние начала ХХ века, в которых одуревшая толпа-“элита” пыталась осуществить свои цели, проливая реки крови людской.

Если иерархи церкви действительно научали тому, чему якобы они учили, — это означает: то, чему они учили, — не истина, поскольку все эти и другие бедствия эпохи после 989 г. — результат того, что веропоучения, свойственные иерархии церкви, господствующей на протяжении последнего тысячелетия, были приняты за чистую истину, хотя содержали в себе ошибки и заведомую злонамеренную ложь. В близкую к нулю эффективность церковного пастырства мы не верим: научали народ надёжно, но не чистой истине, а почти что чисто демонической отсебятине, которую паства и воплощала в жизнь в пределах границ Божиего попущения [42].

Сказанное не означает, что Иисус вводил людей в заблуждение. Сказанное означает, что было изолгано, сокрыто и стало недоступно народам: в том числе, и разноплеменным русским народам Русской цивилизации, развивающейся в последние несколько столетий в границах единого общего всем её народам государства.

Испытания на истинность материалистического атеизма и традиционного библейского православия также нашли своё выражение в романе М.А.Булгакова. Действие романа начинается в эпоху материалистического атеизма на Патриарших прудах.

Почему не в ЦПКиО им. А.М.Горького как символе расцвета именно этой эпохи? — а потому, что пруд это не обязательно вырытая большая яма, заполненная талыми, грунтовыми или дождевыми водами. Пруд может быть сделан и за запрудой [43], которой перегораживается овражек, где есть ручей или родниковый ключ. По существу действие в романе в переносном иносказательном смысле начинается на Патриарших запрудах, которые обратили в гнилое зловонное болото всё то, что проистекает из Родника воды живой истинно христианской веры:

«Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать» (Иоанн, 4:10 — 15).

Вода — издревле общепринятый в иносказаниях символ для обозначения знаний и в целом — культуры, их несущей в преемственности поколений. Так что М.А.Булгаков намекнул точно: в основе эпохи материалистического атеизма, в которую началось действие романа, лежат Патриаршие запруды. «Патриаршие пруды» — это не случайность: у М.А.Булгаквова был выбор: в Москве есть и Чистые пруды, но он предпочёл определить местом начала действия романа — Патриаршие запруды.

В отличие от М.А.Берлиоза, второму материалистическому атеисту — Ивану Бездомному удалось выжить в непосредственном общении с Сатаной. Но страху Иван натерпелся, опасность общественной в целом значимости осознал и в целях борьбы с нею решил прибегнуть к помощи не только НКВД [44], но и вернуться к исторически сложившейся на Руси религиозной традиции. Иван спёр в квартире, куда он зашёл, бумажную иконку и венчальную свечку и приступил к обороне столицы от Сатаны и воинства его под их, как ему казалось, надёжной защитой.

Хоть заповеди и предостерегают от воровства, но в данном случае можно признать, что Иван (под воздействием пробуждения в нём зачатков веры) мобилизовал, реквизировал эти культовые предметы в порядке личной инициативы для обороны всего народа от нагрянувшей в Москву нечистой силы, т.е. по существу это не было воровством. Но попытка обеспечить оборону населения от нагрянувшей в Москву нечистой силы на основе возврата к традиционному вероисповеданию оказалась неэффективной: идеалистический атеизм, провозглашающий бытие Божие, но проповедующий ложное вероучение, — не лучше многобожия и идолопоклонства, которое он сменил. В результате Иван, прибегнув к нему, попал в психиатрическую лечебницу в качестве пациента, на какую перспективу Воланд ему ранее и намекал.

Эта сюжетная линия — прогноз в иносказательной, художественно-образной форме о бесперспективности для России попытки вернуться к прошлым, изжившим себя системам мировоззрения и верований. Хотя с таким прогнозом библейски-“православно” верующие не согласятся, но раздувание кадила изжившего себя культа обрядоверия [45] — попытки вернуться в прошлое, и это удел сатанизма, на что прямо указано в романе:

«…мастер (…) сказал:

— Ах, не осуждайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живёт другой человек, и вообще не бывает так, чтобы всё стало, как было. (…)

— Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд. — Это верно [46]. Но мы попробуем».

Конечно, изнасиловав настоящее, из него иногда удаётся вылепить вожделенное, в том числе и вожделенное прошлое, но — только на некоторое время: потом грядущее врывается в жизнь, разрывая изнутри окаменелость такой “лепнины” и развеивая её в прах, недостойный поклонения.

3. Злых людей нет на свете

В психиатрической лечебнице Иван, силою непреодолимых для него обстоятельств, был принуждён заняться делом наипервейшей полезности во всяких предкризисных и кризисных ситуациях: переосмыслением своей прошлой жизни и намерений на будущее. Таким образом, попадание в клинику для Ивана (как и для многих реальных людей, не способных вырваться своею осмысленной волей из влекущего их по жизни потока суеты) явилось промыслительным благом, поскольку в противном случае он до конца своих дней писал бы стихи — «чудовищные!» (по оценке его совести), от которых ему самому было тошно.

В романе эта психиатрическая лечебница — узел, в котором сплелись сюжетные линии, содержащие различные фрагменты истории «про Пилата». Эта сюжетная линия, представлена тремя фрагментами:

· первый (гл. 2) условно можно назвать «Евангелие от Воланда», — его, доходящее до явственной очевидности, повествование о событиях начала нашей эры, имевших место 14 числа весеннего месяца нисана в городе Ершалаиме, Берлиозу и Бездомному, пока они втроём сидели на скамейке на Патриарших запрудах и каждый по-своему “ожидали трамвая”;

· второй (гл. 16) — сон, приснившийся накачанному успокоительными Ивану Бездомному во время его пребывания в психиатрической лечебнице;

· третий (гл. 25) — вновь овеществлённый Воландом один из сожжённых экземпляров рукописи романа мастера о Пилате (при материализации рукописи, Маргарита, восхищаясь Воландом, сморозила глупость: «Всесилен, всесилен!» — хотя всесилен и всемогущ только Бог).

Большей частью именно этот сюжет «про Пилата» литературоведы и читатели, одинаково обладающие демоническим строем психики, и отождествляют с богословскими воззрениями самого М.А.Булгакова, не доводя до конца мысль о том, что он для выражения якобы своего мнения выбрал в общем-то неблаговидных «лирических героев». Это обстоятельство — неблаговидность «лирических героев» и мест действия, в которых открывается читателю этот сюжет, — и приводит нас ко мнению, что «Евангелие от Михаила» не замаскировано им под «Евангелие от Воланда» или «роман в романе», написанный мастером, по отношению к которому все прочие сюжетные линии являются несущей основой и обрамлением; а что «Евангелием от Михаила» является весь роман в переплетении всех его сюжетных линий без исключения или отдания избирательного предпочтения какой-то одной из них. При этом многое, в силу специфики вовлечённых в сюжет персонажей, просто недопустимо понимать прямо и буквально, поскольку в противном случае неизбежен логический приход к глупостям, подобным следующей:

«В мае 1939 года Булгаков внес коренные изменения в этот эпизод: перед Воландом появляется Левий Матвей с просьбой (выделено жирным В.Лосевым) Иешуа о том, чтобы сатана «взял с собой мастера и наградил его покоем». Таким образом, Булгаков в более поздней редакции отходит от концепции подчинённости «царства тьмы» «царству света» и делает их, по крайней мере, равноправными» (Виктор Лосев, Комментарии к публикации глав из ранних версий романа в журнале “Слово”, № 8, 1991, стр. 74).

Этот эпизод мы прокомментируем позднее, а теперь вернёмся к сюжету «про Пилата» в целом. Теми, кто знаком с новозаветными текстами, он воспринимается как ещё одна версия, повторяющая новозаветные сообщения, хотя и отличающаяся от них в некоторых деталях, которые — в зависимости от соотнесения их с другими обстоятельствами либо изолированного их рассмотрения — представляются либо незначительными, либо чрезвычайно важными. При этом с точки зрения большинства, не являющегося хранителями веры в безупречную точность канонических библейских повествований, каких-либо особых разночтений с каноническими текстами в этом сюжете нет. Всё едино при поверхностном взгляде: арестовали по доносу Иуды; синедрион приговорил к смерти и передал приговор на утверждение прокуратора; прокуратор не хотел утверждать смертный приговор, но под давлением угрозы доноса на него самого римскому императору Тиберию смалодушничал и утвердил приговор; распяли вместе с разбойниками; умер на кресте; погребли, правда не так и не там, как об этом повествуют канонические новозаветные тексты… Хотя в этом сюжете нет, во-первых, того, что делал Иешуа до ареста; во-вторых, того, что произошло после погребения тела, тем не менее всё узнаваемо, а не сказанное известно из общей всем библейской культуры. Чего тут особенного?

Для большинства не встаёт вопрос, насколько совпадет то, что оставил в умолчаниях М.А.Булгаков, с тем, что прямо сказано в новозаветных текстах. Тем более для них не встаёт и вопрос, проистекающий из первого: насколько совпадают и в чём именно расходятся умолчания с одной стороны М.А.Булгакова, а с другой стороны авторов, цензоров и редакторов новозаветных текстов?

Но, чтобы продолжать рассмотрение этой сюжетной линии и связанных с нею вопросов далее, необходимо вспомнить, что многие писатели утверждали, что их персонажи живут в их произведениях самостоятельной жизнью, независимо от воли и намерений автора произведения. Происходит это потому, что автор, задумав персонаж, воображает в своей психике некую личность, наделяя её по своему разумению нравственностью, знаниями, мировоззрением и всем прочим, что характеризует всякого индивида. После этого в психике автора образуется более или менее самостоятельный алгоритмический модуль, представляющий собой художественный образ-персонаж, который и действует в сюжете “автоматически”, на основе всего того, чем снабдил его автор в «виртуальной реальности» измышленного им мира. Эта концепция художественного творчества и объясняет, почему зарождённая и вызванная к личность персонажа действует в сюжете более или менее независимо от самого автора, чья психика работает на основе иной нравственности, иных знаний, иной алгоритмики мышления.

Соответственно такому пониманию художественного творчества, не писатель, создав какую-то сюжетную линию, распределяет её «театральное разыгрывание» между персонажами, а воображённые им персонажи «живут реальной жизнью» в психике автора, слагая в воображаемом им мире эту сюжетную линию поочерёдно или параллельно, взаимно дополняя или опровергая друг друга, а внутреннее видение автора при сём только присутствует. При этом некоторые персонажи, обладая определённой самостоятельностью в психике автора, могут опираться на общие для них массивы информации, известной автору, и выделенных для какой-то группы персонажей в его психике; либо через психику автора иметь непосредственный доступ к информации эгрегоров [47], в которые вхож автор, даже если он не имеет осознанного доступа к этой информации или отрицает возможность её существования где-то кроме как в мире его произведения. В такой концепции и в жизненной практике художественного творчества на авторе остаётся задача обеспечения достаточного количества персонажей, коррекция их личностных качеств, а через это — настраивается алгоритмика их взаимодействия в сюжете произведения. Иногда произведение получается с первой попытки на одном дыхании, а иногда на настройку алгоритмики развития сюжета и его отдельных фрагментов уходят десятилетия [48].

Всё это подобно компьютерной игре, но создание которой и отработка её алгоритмики протекают в психике автора, а не в программной среде ЭВМ.

Только в таком режиме творчества художественное произведение получается «как живое». При конструировании сюжетной линии самим автором с последующим распределением её «театрального разыгрывания» между сконструированными им же куклами-марионетками, раскрашенными под персонажи, получается безжизненная «музыкальная шкатулка», которая приводится в движение энергетической “пружиной”, разворачивающейся сначала из психики самого автора, а потом из психики читателя.

Примером такого рода психо-механических подвижных конструкций, вампирически работающих за счёт энергетики читателя, являются “Бесы” Ф.М.Достоевского, который и сам признавал, что этот его роман — результат конструирования сюжета с наперёд заданными итогами [49]. У М.А.Булгакова же в “Мастере и Маргарите” получилось взаправду «как в жизни», но никак не мёртвая вампирическая психо-механическая конструкция.

Поэтому, прежде чем перейти к рассмотрению вложенного сюжета «про Пилата», надо перечислить основных персонажей всего романа, непосредственно соприкасающихся с этим сюжетом:

· прежде всего, это анонимный рассказчик, которому автором дано быть свидетелем развития всех сюжетных линий современности, просматривать сны других персонажей, читать их мысли, а потом рассказывать об этом, переплетая различные сюжетные линии между собой;

· Воланд, представляющий собой образ Сатаны, сложившийся в психике самого М.А.Булгакова на основе неформального богословского образования в семье и его собственных наблюдений за потоком событий в реальной жизни;

· мастер, суть которого ясна без особых пояснений: занимался наукой, впал в «кризис жанра», в результате чего от научных исследований отошёл и начал разрешать свои нравственно-мировоззренческие проблемы (осознаваемые и не осознаваемые им внутренние противоречия в психике) в художественном творчестве, что привело его ещё к одному кризису, в котором он и увяз безысходно;

· Маргарита, к интеллектуально-рассудочной разработке и обеспечению сюжета «про Пилата» сведениями о фактах религиозной истории человечества — отношения не имеет: по отношению к этому сюжету — она один из первых увлечённых им читателей и, возможно, — непосредственно вдохновлявшая мастера на творчество «муза», поскольку психологически, и прежде всего эмоционально, мастер был зависим от неё почти что полностью.

· Иван Понырев, носитель литературного псевдонима «Бездомный», которого можно было бы именовать параллельно его основному псевдониму и вторым псевдонимом: Дурдомный.

Но если это были персонажи, которых по отношению к сюжету «про Пилата» можно назвать первичными, то в самой этой сюжетной линии есть и вторичные персонажи, не в том смысле, что они обладают второстепенной значимостью, а в том смысле, что они сами — такие, как они предстают в романе, — порождение названных первичных персонажей: Воланда, Бездомного, мастера, от лиц которых в романе происходит изложение сюжетной линии «про Пилата». Вследствие этого вторичными персонажами оказались сам Пилат, Иешуа, Левий Матвей, глава санхедрина (синедриона — в другой транслитерации; в переводе на русский — верховный совет) первосвященник Каифа [50]. Поэтому следует различать, когда о ком-то из них говорит анонимный рассказчик (свидетель всему им описываемому), а когда о них же говорит кто-то другой из первичных персонажей. При этом все первичные персонажи, связанные с сюжетной линией «про Пилата», объединены некими общими для них массивами информации, свойственной как психике самого М.А.Булгакова, так и доступной через эгрегоры, на которые она была замкнута. На основе массивов этой информации действуют первичные персонажи, и из них они выбирают сведения о вторичных персонажах, сообразно приданным им М.А.Булгаковым нравственности, мировоззрению, алгоритмике психики и прочим личностным возможностям каждого из первичных персонажей. В основе этих массивов информации лежит как реальная история (большей частью памятная эгрегориально), так и её отображение в исторических мифах, свойственных культуре человечества, которые во многом отличаются от реальной истории, поскольку мифы выражают осмысление истории людьми, а не Божий Промысел, осуществляющийся в глобальном историческом процессе, в предопределении его смысла самим Богом.

В результате сюжетная линия «про Пилата» складывается как взаимоприемлемый компромисс между первичными персонажами, и в ней находит своё отображение — неброское, как и в реальной жизни [51], — Промысел Божий; точнее не сам Промысел как таковой, а харaктерно-образное представление о Промысле, сложившееся в психике М.А.Булгакова, соответствующее сказанному в гл. 19 3-ей книги Царств и отображённое им в сюжет романа.

Ни Воланд, ни Дурдомный, ни мастер — не оспаривают фрагментов сюжета, представленных двумя другими рассказчиками, а стечение обстоятельств таково, что персональные авторские права на роман «про Пилата» достаются мастеру, который запечатлел на бумаге то, что витало в коллективном бессознательном измышленного Булгаковым мира, в котором протекала жизнь первичных персонажей. При этом из них только сознание Воланда было современником описываемых в истории «про Пилата» событий, вследствие чего всё остальное можно рассматривать частично как сатанинские наваждения в психику уклоняющихся от водительства Божиего. Но поскольку и сам Воланд действовал в границах промыслительного попущения Свыше, то и его рассказ не бесполезен и не бессмысленен для тех, кто искренне целеустремлён обрести истину.

Конечно, Воланд скрыл из того, что ему было известно, всё, ознакомление с чем людей считал вредным для осуществления своих намерений как в отношении своих собеседников персонально, так и в отношении всего человечества. Где-то он солгал или предоставил возможность обмануться другим; что-то выболтал вредное для себя по гордыне, исходя из предубеждения, что «эти тупицы» не поймут сообщаемого им так, как дoлжно, утвердиться в каком мнении очередной повод Воланду немедленно же предоставил Берлиоз, направив свои стопы под трамвай. Что-то Воланд выболтал по ограниченности его миропонимания и ограниченной способности предвидеть последствия. Ну а главное:

На протяжении всей своей истории отпадения от Бога Сатана сам неоднократно впадал в самообман [52], вследствие чего и его память и алгоритмика психики не могла не накопить изрядного груза ошибок и заблуждений, которые он не способен выявить и устранить, упорствуя в своём пребывании не в ладу с Богом.

Это означает, что по существу М.А.Булгаков, не будучи признанным дипломированным богословом, работал над проблемой: рассмотрение по существу возможности имитации Откровения Свыше Сатаной в пределах принципиально возможного попущения Сатане на такого рода действие. От её уходят богословы всех без исключения вероучений как по отношению к тому, что проповедуют они сами, так и по отношению к тому, что исповедуют и проповедуют инаковерующие.