Я не была, конечно, в том возрасте, когда при его произнесении представляется "Лебединое озеро" и юноша в короне, но тем не менее... Мы летели в Марбейю в одном самолете. Когда Володя знакомил меня с ним, я увидела необыкновенно элегантного, худого, высокого человека с аристократическим лицом, мягкими карими глазами и обаятельной улыбкой. Два дня, что мы провели в Марбейе, они с Луисом обсуждали возможность переезда "Виртуозов Москвы" в Испанию целым коллективом. Володя поделился с Луисом своими опасениями по поводу того, что оркестр разваливается: все начинали роптать, некоторые разбегались, - и все-таки основной состав "Виртуозов" не хотел расставаться. Музыканты поставили перед Спиваковым задачу уехать вместе. Это случилось на концерте в Бельгии в тот день, когда Володе исполнилось 45 лет. После концерта в Брюсселе был праздничный ужин, плавно перешедший в "производственное совещание". Луис обещал подумать, можно ли найти пристанище для оркестра где-то в Испании.
      В Марбейе мы жили в доме у его друзей, где он тоже останавливался - своего дома в Марбейе у Луиса не было. Любопытно: когда мы говорим "королевская семья", нам кажется, что это люди по определению очень богатые, как в Великобритании, например. В Испании не так, они отнюдь не богаты. Вообще, испанская монархия стоит особняком. Я не представляю, в какой еще стране королевская семья вызывает такое почтение и такую всенародную любовь. Испанцы действительно чувствуют себя детьми правящего короля. Вся семья достойная, здоровая, многие члены королевской семьи работают, живут очень скромно, и это тоже приближает их к своему народу. В этой стране - уникальная конституционная монархия, любовь народа к представителям которой абсолютно искренна.
      Во время нашего пребывания в Марбейе прилетела Елена Образцова, очень дружившая с Луисом и его друзьями. Атмосфера была необыкновенная. Вечером Лена стала петь и какая-то испанская девушка, претендовавшая на то, что умеет играть на фортепиано, открыла ноты романса "Ямщик, не гони лошадей..." и не смогла с листа прочитать. Я предложила попробовать (тогда я еще не очень отдалилась от своих занятий в музыкальной школе, тем более что всю жизнь любила аккомпанировать). Но сев за рояль, осознала, для кого придется играть: рядом сидят мой муж и герцог Бадахос, поет Образцова. Вышла я из этого эксперимента почти с честью - Елена Васильевна умудрилась допеть про ямщика до конца. Володя же сидел с той стороны рояля, где хорошо видны колени пианиста. С тех пор он иногда вспоминает: "Моя бедная девочка, не могу забыть, как тряслись твои коленки". На педаль я попадала с трудом - не могла остановить дрожь.
      Сам Луис потрясающе играл на рояле, знал музыку, пел. В те дни мы с ним лазили по горам и мечтали. Мечтали всем вместе сложиться и купить там землю (тогда Марбейя была отнюдь не популярным курортом), - эдакая космополитичная маниловщина. Друзьям Луиса, хозяевам дома, где все мы остановились, уже принадлежала часть горы. Там было плато под названием La Cantera, природный амфитеатр, откуда были видны Гибралтар и Марокко напротив. Мы строили планы организации музыкального фестиваля. Владельцы мечтали разделить землю на кусочки, назвать улицы именами Моцарта, Верди, Вагнера, Шопена, Чайковского. Хозяйка действительно организовала общество по продаже земли под названием Marbeya Sierra Blanca. По этой горе мы и лазили с Бадахосом. Он расспрашивал:
      - У нас обращаются "сеньор" и "сеньора", а у вас?
      - У нас говорят "товарищ", - отвечала я.
      - Значит, это товарич Спиваков, а я кто?
      - Ты - товарич Бадахос.
      Он ужасно смеялся, когда я его так называла, этот принц крови. Володю он называл Маэстро, а меня - мадам Маэстро.
      Володя знал, что Луис тяжело болел, много лет серьезно лечился в Хьюстоне, но он совсем был не похож на человека, больного раком. Однажды он сказал:
      - Я так счастлив, что переборол рак, хоть и знаю, что это не навсегда. Моя любимая дочка Симонетта выходит замуж. Я - счастливый отец, у меня еще двое сыновей, скоро будут внуки. Когда я умру, а я, конечно, умру от рака, я хочу, чтобы на моей могиле было написано: "Этот человек умел дружить".
      Когда мы вернулись из Марбейи, где провели два счастливых дня, в Мадрид, было десять часов вечера. В Москве в магазинах тогда не было ничего, у Володи, как и у всех москвичей, имелась карточка, по которой можно было купить сахар, а на обороте написано: "Женат, двое детей". Мы привыкли привозить детям подарки. Референт принца провожал нас в гостиницу и по дороге обещал завезти в один из круглосуточных магазинов сети VIPS. Я была совершенно потрясена этим огромным магазином, где было все, от хамона (испанской ветчины) и сыров до рубашек, газет, духов, игрушек. Что бы тебе не понадобилось среди ночи, ты найдешь там. Я набрала гору всего, а референт принца, потрясенный, не понимал:
      - Вы же выдающийся маэстро, герцог Бадахос сказал, что вы один из первых скрипачей мира. У вас в стране что, нет сыра и памперсов?
      Я не случайно рассказываю об этом так подробно. Впоследствии магазин VIPS имел в нашей жизни некоторое значение. Точнее, его владелец.
      Луис Бадахос вскоре нашел, куда пристроить оркестр. Его племянник, сын короля Испании принц Астурийский возглавляет фонд, один из самых значительных в Испании. Ежегодно Фонд принца Астурийского присуждает премии в области искусства, литературы, спорта, науки, равноценные по престижу Нобелевской премии. Поскольку при фонде существует хор, родилась идея - иметь кроме хора еще и оркестр, но чтобы привезти его, надо было найти деньги.
      Вообще-то раньше музыкальная культура в Астурии была на нуле. Во второй раз мы приехали в Марбейю уже на переговоры с президентом фонда, Пласидо Аранго - одним из самых крупных бизнесменов Испании. Только он и мог решить эту задачу. С тех пор мы дружим с этим человеком, он стал крестным отцом нашей младшей дочки Ани и ближайшим моим другом. Он-то и оказался владельцем и основателем всех этих магазинов VIPS. Пласидо часто шутит с Анечкой:
      - Когда приедешь в Мадрид, иди в VIPS, скажи, что ты моя крестница, и получишь бесплатно всех кукол Барби.
      Первый и последний фестиваль в Марбейе все-таки состоялся в 1990 году, но из-за того, что не смогли создать инфраструктуру, он не смог подняться на должный уровень. На открытие - два концерта на плато - пришли все владельцы домов в Марбейе: Шон Коннери с женой, вдова Артура Рубинштейна, Гунилла фон Бисмарк, принцесса Ирана Сорайя. Помню, когда Володя заиграл "Времена года" Вивальди, поднялся дикий ветер, и организаторы концерта ползали, подбирая нотные страницы и прикрепляя их к пюпитрам чуть ли не бельевыми прищепками. Но все очень впечатляло - темная дорога, феноменальное освещение. На первый концерт приехал наш друг герцог Бадахос, болезнь его опять обострилась, и он только что прошел курс химиотерапии. Луис появился с доньей Пилар. Меньше чем за полгода он изменился так, что, казалось, прожил десять лет жизни. Постаревший, осунувшийся, исхудавший, почти лысый, он бросился ко мне и обнял.
      - Даже если бы мне сказали, что я умру этой ночью, я не смог бы пропустить концерт твоего мужа сегодня вечером, - сказал он мне. - Пусть бы потом он сыграл надо мной, умершим, какую-нибудь серенаду.
      На другой день мы пришли на официальную встречу с господином Аранго, в дом друзей Луиса, чтобы "добить" идею контракта. Эта комичная история стала мне уроком на всю жизнь. Я поняла, что в любой ситуации надо оставаться естественным - это самый главный показатель элегантности. Главное соответствовать ситуации. В Марбейе стояла жара - сорок градусов в тени. Я надела легкомысленное платье на бретельках, и мой муж пришел в ужас:
      - Ты сошла с ума, ты что, пойдешь в таком декольте? Ты понимаешь, кто эти люди? Она - сестра короля! Немедленно надень чулки и что-то поприличнее.
      Сам он надел по такому случаю галстук. Первое, что я увидела в доме друзей Луиса, - его самого, сидящего в тени в льняной рубашке и шортах, а потом, выйдя к бассейну, обнаружила там лежащих дам, среди которых - сестру короля донью Пилар в купальнике с толстым слоем крема на лице, мокрыми волосами, затянутыми в узел. При виде нас они радостно начали звать меня купаться с ними. Я поняла, как нелепо выгляжу, и начала злобно шипеть на Спивакова, который заставил меня переодеться.
      Потом донья Пилар принесла сумку, наполненную вещицами, завернутыми в бумагу. Оказалось, они с Луисом утром гуляли по броканту и решили купить мне подарок. Этот подарок путешествует со мною всюду - туалетный набор из старинного фарфора: маленький подносик, два подсвечника и две коробочки бледно-зеленые и розовые цветы на белом фоне.
      Накануне нашего решающего разговора с доном Аранго одна дама преподала мне урок: нельзя ходить на встречу в темных очках, поскольку человек, с которым ты общаешься, должен видеть твои глаза. Это при испанском-то солнце. Мы с ним долго потом смеялись. От дона Аранго зависело будущее всего оркестра, не только мое. Я, запуганная, увидела человека, глаза которого излучали юмор. Он сам себя называл "мачо мексикано", не пропускал ни одной красивой женщины, на дух не принимал классической музыки, обладал одной из самых полных коллекций живописи ХХ века. Я сказала ему много времени спустя:
      - Мне запретили надевать темные очки, а ты сидел в поло "Лакост" и плевал на то, что я слепла.
      Он галантно отвечал:
      - Конечно, если бы ты была в очках, я бы еще подумал, давать ли деньги вашему оркестру, но, увидев твои глаза, сразу понял, что я пропал.
      - Почему ты все-таки дал деньги на оркестр, ты же не понимал классической музыки?
      - Для меня классическая музыка всегда была как недостижимая женщина, которую даже в мечтах не можешь завоевать.
      Когда условия контракта были обговорены окончательно, выезжать в Испанию собрались не только "Виртуозы Москвы", но и члены их семей. Под это дело многие прихватили братьев и сестер, детей от первого брака, свекровей, близких и дальних родственников, а кое-кто и домашних животных. Наш директор Роберт Бушков говорил, что по звонку из королевского дома испанское консульство в Москве молниеносно ставило резидентские визы в сотни паспортов. В 1990 году! Самолет людей! Три автобуса! В оркестре было двадцать восемь человек, каждый вывез в среднем по пять членов семьи. Володя посмотрел на выгружающееся из автобусов "племя" и спросил:
      - А это кто?
      Те, кто остались жить в Испании, наверное, сейчас не хотят вспоминать, благодаря кому и как они оказались там. Ведь Астурии в тот момент мы были не нужны. Потом уже ситуация изменилась.
      Спустя год Луис выдавал дочь замуж. Он уже был вынужден носить парик:
      - У меня голова как колено.
      Когда он уже не мог прийти на концерт, Володя с квартетом сыграли для него камерный домашний концерт. Он держался, так как не мог умереть, пока не поведет к алтарю свою дочь. В день свадьбы Луис надел парадный наряд с лентой через плечо и был необыкновенно красив на церемонии бракосочетания своей дочери. Спустя два месяца он умер.
      По испанскому обычаю человека сначала хоронят, потом спустя какое-то время устраивают поминальную мессу, во время которой играет орган. Донья Пилар решила нарушить протокол.
      - Мой муж хотел, чтобы на его поминальной мессе играл Спиваков, - сказала она.
      Наверху, где в католическом соборе располагается орган, поместили оркестр. Володя стоял лицом к алтарю. Играли музыку Баха, Вивальди, Альбинони, Моцарта - все, что любил Луис. На Володе была черная рубашка с широкими рукавами. Я оборачивалась на хоры, и меня не оставляло странное чувство, что он похож на черного ангела со скрипкой, парящего под сводами. На поминальной службе король с королевой, как и священник, сидели лицом к публике. Королева очень сосредоточенно слушала, плакала, а король засыпал. И она тихонечко подталкивала его локтем.
      По окончании мессы все подошли к Пилар, а когда Володя спустился с хоров, она выбилась из окружающей ее толпы, кинулась к нему на шею, обняла.
      Однажды Володя играл концерт во дворце специально для королевской семьи перед званым ужином. Донья Пилар чуть-чуть иронично шутила, что ее брату наступил медведь на ухо и это прогрессирует с годами. Не секрет, что король Хуан-Карлос абсолютно не любит и не понимает классическую музыку. Любимое занятие - сесть на мотоцикл и удрать от охраны, погонять ночью по Мадриду. Как-то у него кончился бензин, он остановился на заправке, но денег у него не было. Тогда король снял мотоциклетный шлем, и рабочий на бензоколонке упал на колени. Это рассказывал мне друг юности короля, проведший с ним детство в Сан-Себастьяне. Их отцы дружили. Хуана-Карлоса буквально заставляли по субботам слушать симфонический оркестр, и он тоскливо предлагал приятелю:
      - Ну что, Хавьер, пойдем послушаем этих раскартрипос (по-испански "раскар" - чесать, "трипос" - кишки).
      Хуан-Карлос известен всей Испании своей любовью к спорту. Его стихия морские регаты, лыжи, футбол. А вот королева в детстве пела в хоре, знает слова всех ораторий.
      С принцем, патроном оркестра, мы стали видеться довольно часто. Любовь к нему в Астурии такая, что то и дело слышишь:
      - Какой у нас красивый принчипе! Прямо как Карлос Мата.
      А Карлос Мата - латиноамериканский артист, главный герой очень популярного сериала "Девушка розы", снискавший всенародную любовь.
      Принц - изумительно обаятельный юноша. Но он не изображает из себя будущего короля, он просто есть - будущий король. У него было много романов, которые народ обсуждает. Ему все время стараются подсунуть принцессу из хорошего дома, а он выбирает потрясающе красивых девушек. У них все пытаются найти хоть каплю голубой крови, не находят, а, наоборот, обнаруживают, что в основном девушки - из "трудных" семей.
      На всех фотографиях с ним мы с Володей стоим, задрав головы: принц очень высокого роста.
      В 1990 году знаменитые ежегодные астурийские премии вручались Элизабет Тейлор, Нельсону Манделе, Сергею Бубке. На эти три дня Астурия оживает, Овьедо превращается в центр Испании. Гостиница "Реконкиста", бывшая резиденция королей, трещит от наплыва посетителей. На первом приеме в типичном мавританском дворе гостиницы к принцу и королеве может подойти любой человек из народа. Мужчины склоняют голову, женщины делают реверанс - и только потом разговаривают. Я волновалась, что не сумею. Хотя мне, как не испанской подданной, делать реверанс было необязательно. Я попыталась "упасть" в реверансе, принц бросился меня поднимать. Спросил, нравится ли мне астурийская музыка, я ответила по-испански, он изумился, что всего за два месяца я уже приобрела астурийский акцент. И сразу перешел на "ты". Повернулся спиной к очереди жаждущих с ним пообщаться и продолжал беседу со мной. Королева спросила:
      - Где твой муж?
      "Ты" они говорят не от пренебрежения, а от расположения. Ей хотелось послушать скрипку, а Володя, к сожалению, уехал на концерты. Но зато когда он все-таки сыграл для королевы и ее подруг, она прислала письмо с благодарностью. Мы привезли ей в подарок к Пасхе резное синее стеклянное яйцо из Петербурга. Королева София - женщина очаровательная, умная, тонкая, организованная, воплощение женского и королевского достоинства.
      Донья Пилар и Луис подарили нам свои огромные фотографии в очень красивых рамках - так принято в семье. То же самое сделал принц. Королева прислала нам свою фотографию с Володей в изысканной палисандровой рамке с надписью. С тех пор я люблю дарить рамки, правда, без своих фотографий.
      МИМИ
      Мишель Глотц - личность уникальная. По паспорту ему 71 год, все говорят, что больше. Я так не думаю, мне кажется, просто он из тех людей, о ком говорят: "крепко пожил". Бывает, что люди физически быстро старятся, но внутренне остаются молодыми. Удивительно, но я помню Мишеля с первой минуты, когда увидела его. Хотя тогда нас никто не познакомил. Просто судьба подала легкий знак.
      30 апреля 1989 года в Париже продавали ландыши. Во Франции один ландыш (буквально!) дарят 1 мая на счастье. Он стоит безумно дорого. На улицах накануне 1 мая через каждый метр стоят торговцы ландышами. В тот день Спиваков играл концерт Чайковского в зале "Плейель".
      Тогда Володя ездил еще по линии Госконцерта и сотрудничал с продюсером Альбером Сарфати, занимавшимся в основном мюзиклами и эстрадными шоу. Человек он был широкий, щедрый, любивший красиво пожить, знал весь Париж. Альбер поселил нас в изумительной гостинице "Рафаэль" на авеню Клебер рядом с Триумфальной аркой. Элегантный отель, на стенах в холле - настоящий Тернер.
      На концерте в зале "Плейель" мы сидели с Альбером за литерным рядом, и после первой части зал вдруг взорвался аплодисментами. Теперь я уже знаю, что нередко западная публика после первой части большого концерта аплодирует. Получается как бы отдельное произведение. А тогда безумно всполошилась. Почему хлопают? Альбер, всегда любивший розыгрыши, еще и подшутил:
      - В "Плейель" сегодня все пришли впервые, концерта Чайковского никто не знает, поэтому решили, что это уже финал. Видишь, перед нами сидит седой человек? Это импресарио Караяна Мишель Глотц. Вот и он тоже не знает хлопает.
      Мне это запало в душу - импресарио самого Караяна! Караян казался мне небожителем. В антракте я смотрела неотрывно на этого седого человека, который был даже чем-то похож на Караяна. К тому времени они дружили уже тридцать лет. Волосы у Мишеля стояли чубом, как у Караяна, носил он, как и Караян, водолазки. Он повернулся к Альберу и жестом показал: "Потрясающе!"
      История имела продолжение. Прошло время, в 1992 году Альбер умер. Володя, человек верный и преданный, остался клиентом его бюро, которое возглавила жена Альбера Лили. Опыта она не имела никакого. Ее продюсерская деятельность началась с нашей легкой руки. Однажды Альбер в глухие восьмидесятые привез ее в Москву - элегантную женщину, в прошлом балерину, сходившую с ума от скуки, и мы повели ее на спектакль Бориса Эйфмана "Мастер и Маргарита". Альбер хотел, чтобы она попробовала привезти на Запад какой-нибудь балетный коллектив. С ней случился шок: "Пора пришла, она влюбилась". Думаю, это была ее послед-няя любовь и лебединая песня. Эйфман - обаятельный человек, такой мужчина-ребенок, которому нужно, чтобы его любили. Лили сошла от него с ума. Любой ее разговор с тех пор начинался с вопроса:
      - Здравствуйте, вы видели спектакли Бориса Эйфмана?
      Она стала привозить его спектакли в Париж каждый год, все тумбы были обклеены фотографиями Бориса с какой-нибудь абстрактной балериной. Но в Европе его так и не оценили, как в США, хотя Лили проникла всюду, даже на телевидение.
      Когда Альбер умер, ей досталось готовое бюро, и она чувствовала себя полноценным продюсером. Наши отношения, однако, катились под откос. Лили набрала непрофессиональную команду, взяла на работу свою дочь и некую особу, которая раньше подвизалась при Спивакове. Мудрый Альбер работал с той дамой только по разовым контрактам, теперь она получила власть. Ситуация складывалась тупиковая. Будучи не в состоянии организовывать Спивакову концерты и заниматься на должном уровне его гастрольной деятельностью, будучи совершенно незаинтересованной в продолжении его карьеры, перед каждым концертом мадам Сарфати говорила: "У нас проблемы". После концерта все повторялось. Оказывается, Спивакова не любит пресса. Спивакова не любит публика. Он уже не играет на скрипке. Если же у него и есть какие-то концерты, то только благодаря им, благодаря тому, что они работают не покладая рук. Самое страшное, что он и сам стал в это верить. Это длилось года три огромный срок. Вдруг я увидела, что он теряет себя. Я увидела, что нет того Спивакова, который выходил на сцену, и скрипка начинала петь. Я вдруг услышала, что скрипка скрипит, что пальцы дрожат, что смычок - жесткий. И сам он стал чужим. Я понимала, что он переживает творческий кризис. Его кризис скрипача совпал с тем периодом, когда дела у "Виртуозов Москвы" в Испании стали идти откровенно плохо. Обвинял он во всем себя.
      Он больше не мог работать с этим бюро, но боялся остаться без них. Я просила его уйти от этих баб, освободиться. Он отвечал:
      - Кто будет мне делать концерты, кому я нужен?
      Как-то перед выступлением он сказал мне фразу, от которой я буквально захлебнулась:
      - Оставь меня, я на финишной прямой! Доигрываю последние пассажи.
      Спивакову было пятьдесят лет. Он уже не играл больших концертов, его не приглашали. "Виртуозы" медленно чахли, раз от раза он играл маленькие сольные концертики. Лили оказалась в Европе беспомощной, но отпускать его не хотела. Все время прижимала к ногтю. В агентстве была своя политика. Платили очень нечестно и плохо, принося деньги в конверте и никогда не показывая контрактов. Все дошло до дикого конфликта. Я требовала от г-жи Сарфати, чтобы она работала с моим мужем, как он того заслуживает, либо не работала вовсе. На что она отвечала, что мое место - кухня, котлеты, пеленки и дети (Аня только родилась).
      - Не учите меня моей профессии, - говорила она.
      Наконец дошло до того, что Володя и сам убедился в их профессиональной беспомощности и жадности. Они увидели, что он склоняется на мою сторону, и стали откровенно хамить. Последней каплей, после чего Володя ушел из бюро, был следующий инцидент. Мадам Сарфати заявила, что с "Виртуозами Москвы" больше работать не станет, но со Спиваковым будет продолжать. После последнего концерта "Виртуозов" организовывался ужин, на который Володе пришел пригласительный факс: "Ты, конечно, приглашен, но без жены. Лили Сарфати".
      Я понимала, что расчет сделан тонкий. Его не хотят там видеть, но если он откажется прийти без жены, мадам Сарфати соберет оркестр, как и случилось, и выступит:
      - Я бы продолжала с вами работать, но Спиваков такой нехороший человек, а жена его такая мразь, что из-за этого мы с вами расстаемся.
      Володя не пошел. Меня не удивило, что в оркестре многие восприняли ее версию как правдивую. Заключительный аккорд был такой: на концерте она прислала Володе в артистическую цветы - как назло, огромный букет лилий. Володя не выносит лилий, у него аллергия. Я сразу отправила букет за дверь. Когда Лили увидела свой букет где-то на стуле в коридоре, обиде не было предела.
      Володя ушел из бюро. Вернулся домой и сказал:
      - Я ушел, я свободен. Теперь у меня много времени. Есть импресарио в Америке, Германии и Италии, но концертов у меня будет гораздо меньше.
      Я открыла "Желтые страницы". В памяти высветился тот концерт пять лет назад и имя: Мишель Глотц. Я знала, что его фирма называется "Musicaglotz". В Париже масса замечательных импресарио, у которых в активе гораздо больше звезд, чем у Глотца. Но я искала именно его.
      - Здравствуйте, я жена господина Спивакова. Можно ли поговорить с господином Глотцем, - сказала я секретарше.
      - Подождите минуту, - ответила она.
      - Мой муж завтра уезжает в Соединенные Штаты, если возможно, назначьте мне встречу сегодня - либо через два месяца.
      Через десять минут она перезвонила, чтобы сказать:
      - Месье Глотц ждет вас немедленно.
      Потом выяснилось, что в бюро происходило следующее: секретарша сказала, что звонит жена Спивакова и просит о встрече. Правая рука Глотца Тереза Дарас, вместе с которой тридцать пять лет назад они создали бюро, выронила чашку:
      - Мишель, ну что вы молчите! Вы понимаете, кто вам звонит? Вы же этого всегда хотели и ждали!
      Он принял нас мгновенно.
      И Володя испугался этой встречи. Может быть, еще и потому, что голос Мишеля не всегда всем приятен, в особенности когда его не знаешь. В общем, мой муж побрился, надел белую рубашку, галстук и от волнения схватил какие-то статьи и биографии, чего никогда не делает.
      Мишель тоже волновался. Он потом признался мне:
      - Я никогда не мог забыть того концерта Чайковского. Господь знает, скольких скрипачей я слышал в своей жизни, но когда он начал играть, я подумал: что-то ненормальное, наверное, подзвученная скрипка. Так не бывает, наверное, сонаризированная. Я знаю акустику "Плейель", я слышал тут тысячу скрипачей. Я никогда не слышал такого звука. Не в моих правилах уводить артистов у коллег. Но как я тогда позавидовал Альберу! Он, который обычно возит цирки и мюзиклы, даже не понимал, что у него в руках.
      Мишель потребовал, чтобы Володя все рассказал ему, как доктору, и испугал:
      - Я возьму вас с одним условием: вы будете играть концерты как нормальный скрипач. Что вы мне говорите, будто не играете ничего, кроме Чайковского! Вы не играете Брамса, Прокофьева, Сибелиуса, Шостаковича? А из Моцарта - один концерт? Я знаю, вы все это играли. Куда это делось? Вы будете это играть. Ваши "Виртуозы Москвы" меня не интересуют, дирижерские концерты я вам буду доставать, но после того, как я снова по кирпичику восстановлю то здание, которое называется: скрипач Владимир Спиваков. После Каллас и Караяна меня меньше всего заботит реноме. Мне хочется работать с теми артистами, в которых я верю. В вас я верю.
      Я по гроб жизни благодарна Мишелю за то, что он, фактически своим упорством, верой, тем посылом, который умеет передать артисту, вдохнул в Спивакова новые силы. Он дал ему возможность заиграть снова. Без Мишеля бы это не случилось. Перед каждым концертом он приходит и говорит Володе "toy-toy-toy", "merde" и по-итальянски "boca lupo" (буквально "в пасть волку") - эквиваленты нашего "ни пуха ни пера". Недавно Володя сказал:
      - В те годы, когда другие скрипачи прекращают играть, я только начинаю. Это полностью заслуга Мишеля.
      Он сразу нашел множество приглашений в замечательные оркестры. За пять лет Володя восстановил весь свой репертуар крупной формы, выучил несколько новых концертов. Получил контракт на запись цикла "Спиваков играет концерты ХХ века". Сделал несколько сольных программ. Началась работа, не шоу, - то есть то, к чему он имеет прямое призвание, а ведь до встречи с Мишелем Володю на Западе стали сбрасывать со счетов. Это дико и не дико. Чтобы там ни говорили, он в первую очередь скрипач. В России он играл и играет сольных концертов значительно меньше, чем за границей. Большой зал Консерватории действует на него как плаха. Он боится взойти на этот костер.
      О Мишеле можно говорить бесконечно. Начинал как пианист. Брал уроки у Маргариты Лонг. Потом переквалифицировался и стал вести музыкальные передачи на радио, потом стал музыкальным продюсером в фирме звукозаписи. У него абсолютнейший слух. Он знает всю музыку мира. Он из последних могикан, из породы людей, какими были Сол Юрок, Сэмюэль Ниффельд, возивший впервые Володю в Америку. Лет десять назад Мишель написал очень интересную книгу "Как открывать богов. Профессия - импресарио". Практически, он вы-учился этой профессии с нуля, поставил на ноги созданное им бюро. В одной из передач о Марии Каллас я видела интервью с ним, молодым и самоуверенным. В том интервью он рассказывал о приезде Каллас в "Метрополитен". И я поняла, что имел в виду один из старых музыкальных агентов, когда говорил:
      - Ты знаешь, почему мы ненавидим твоего Глотца? В то время когда он был правой рукой Караяна и властвовал над "Deutsche Gramophone" и на Зальцбургском фестивале, он достал всех организаторов концертов. Он диктовал, кто с кем будет играть и записываться.
      На тех, кто мало знает Мишеля, он производит впечатление человека самоуверенного и не очень любезного. Когда он был молод, у него были силы и власть, которыми он пользовался. Сейчас он потерял такое безграничное влияние. Люди либо не принимают его, либо перед ним преклоняются.
      Мишель - человек глубоко порядочный, он не способен на низменные интриги. Зато способен на вспышки гнева, не прощает предательства. В Мишеле покоряет (и Володя не исключение) его знание музыки. Для него небезразлично ощущение музыканта на сцене. На первом плане для него - артист, а потом уже товар-деньги-товар. Как-то госпожа Сарфати мне сказала:
      - Для того чтобы быть импресарио, не важно знать музыку. Важно уметь продавать.
      У Мишеля абсолютно другая психология, я понимаю, что она не вписывается в систему координат, поскольку на мировом рынке артиста большей частью используют как товар. Талант эксплуатируется и краеугольным камнем становится гонорар, престиж, шумиха. Для Мишеля главное - самочувствие артиста. Он может взбеситься, если артист отменяет концерт, не потому, что теряет на этом деньги, а потому, что артист не берет новую высоту или проявляет трусость. Когда бывают неудачный концерт или неважная критика, у Мишеля в запасе полный карман анекдотов и баек.
      - Плохая критика? Тебя это волнует? Это должно волновать меня - я импресарио. Я его продаю. Его больше сюда не пригласят? А мне насрать! Ни на одного артиста не бывает только хорошей критики.
      Одна из его любимых историй о том, как в Ла Скала освистали Марию Каллас. Она очень плохо видела, но, естественно, на сцену выходила без очков. Контактных линз тогда не было. Мария вышла на сцену, зал был забит поклонниками Ренаты Тибальди, и ей кинули пучок моркови. Думая, что это букет, она подняла его, кланяясь. Но, уже поняв, что это морковь, она понюхала пучок, как букет роз, и продолжала раскланиваться, как будто ничего не случилось.
      Очень смешной эпизод касался какого-то критика, который получил ответ от Макса Регера на свою статью: "Дорогой господин, я пишу вам, чтобы сообщить, что сижу и читаю вашу статью в самом маленьком помещении моего дома, догадайтесь, в каком. Сейчас ваша статья перед моими глазами, но через минуту она будет под моей задницей". Этот анекдот Мишель мне всегда напоминает, а я посвящаю его нескольким московским критикам из разряда "инномабиле".
      Его истории о годах, проведенных рядом с Караяном, с пианистом Алексисом Вайзенбергом (с которым у него был страстный роман и которого Мишель поднял на огромную высоту), удивительны. Он пережил с Алексисом драму. В какой-то момент волнение пианиста перед выходом на сцену переросло в паранойю. Он записал массу дисков, выступал с самыми известными дирижерами, но постепенно его самокритичность, граничащая с самоедством, дошла до того, что он стал бояться выходить на сцену и не мог найти в себе силы побороть волнение. Я была свидетелем, как Мишель с присущим ему умением вселять надежду и поддерживать огонь попытался совершить это с Алексисом, но проиграл. Года четыре назад в небольшом сборном концерте в Париже было объявлено возвращение великого Вайзенберга. Лет десять он не выступал, только занимался с утра до ночи. За кулисами я увидела картину: Алексис в теплом синем пальто, шарфе, перчатках, лицо - цвета мела, вокруг суетился Мишель, еще бледнее. Он кричал: