Не всё

      Но таких эпизодов было крайне мало. В основном же, заняв стратегические позиции во главе своих оркестров, каждый из них все эти годы старался как будто доказать другому свою самодостаточность. Окружающие подыгрывали, аплодировали, перемывали кости, очень преуспевая в последнем. В общем нашем кругу возникло некое негласное правило: куда приглашали Башмета, туда не звали Спивакова - и наоборот. Я сильно это переживала, понимая, как это все нелепо, как они оба себя обкрадывают, но все мои попытки их помирить оканчивались тотальными провалами. Так же страдала от их необщения пара очень близких друзей, особенно Гриша Ковалевский, не раз получавший и от Юры, и от Вовы за свои миротворческие демарши. В основном же ситуация дошла до точки невозврата.
      И вот, недавно встретив меня в ресторане "Пушкинъ" (дело было в конце марта 2001 года, 1 апреля начинался фестиваль, посвященный столетию Большого зала Консерватории), Юра предложил Володе выступить с ним на открытии фестиваля, конечно же, с "Симфонией-концертанте". К счастью, Спиваков был на гастролях. К счастью, потому что уровень того фестиваля настолько не соответствовал престижу зала и солистов, принимавших в нем участие, что многие из них не могли потом скрыть своего разочарования. Володя же, узнав о предложении Башмета, сделал ответный шаг: пригласил Юру сыграть вместе, 2 октября 2001 года, то же произведение в том же зале в один из вечеров фестиваля "Владимир Спиваков приглашает...".
      По мере приближения этой даты все друзья крестились, стучали по дереву, дули на воду, плевали через плечо по три раза! Сенсация с пол-оборота была в общем-то прогнозируема: билеты на 2 октября разошлись задолго до начала сезона. Обидно только, что в основном шли не на Моцарта, не на Башмета со Спиваковым, а на объявленное перемирие. В "лучших" традициях жанра, была одна предконцертная репетиция, прерывавшаяся установлением телекамер, журналистами, чаем, перекуром. Но встретились Юра с Володей так, будто расстались вчера, хотя и не виделись несколько лет. Я вдруг поняла, почему их даже иногда путают: при полной внешней и внутренней несхожести, эти двое очень похожи. Сочетание хулиганства и серьезности, азарта и собранности, легкости и глубины...
      Когда оркестр уже сидел на сцене, а публика, затаив дыхание, готовилась увидеть, наконец, "любимцев", последние очень долго не выходили - то ли разыгрывались, то ли просто решили пошутить. Народ же в зале и на сцене, особенно те, кто был в курсе ситуации, пребывал минут семь в предобморочном состоянии: вдруг эти двое опять поругались и концерта не будет?
      Наконец они вышли на сцену, уже не те, что двенадцать лет назад, - вышли два не очень молодых "мальчика", два мудрых человека, у каждого из которых за плечами уже не одна потеря, не одно переживание. И стало ясно, что главное отличие больших музыкантов от остальной части человечества заключается в том, что им доступно возвышаться над суетой. Оказалось, эти двое могут сказать друг другу все, что захотят, звуками, не произнеся ни слова, спросить, ответить, упрекнуть, обнять, понять, простить. Так это и случилось. Спиваков и Башмет играли в тот вечер так, как будто были одни в этом зале, в этом мире.
      В тот момент в мыслях своих я жгла все те письма, что в свое время не смогла или не успела написать Башмету. Потому что знаю, как легко сломать человеческие отношения и как трудно их построить. Еще труднее - сохранить. Когда закончился долгий ужин после концерта, отзвучали тосты, разошлись гости, далеко за полночь я наблюдала забавную идиллическую картину: за огромным опустевшим столом сидели, прижавшись головами друг к другу, Володя и Юра и о чем-то шептались долго-долго. Надеюсь, что не в последний раз. Война окончилась, господа!
      МАЭСТРО ИЗ ДАВЫДКОВА
      Помню, во время гастрольного тура "Виртуозов Москвы" по Германии, кажется, это было в конце 80-х годов, мы с Володей сидели в холле одного из очередных отелей. И вдруг к входу подъехал лимузин, из которого вышел человек в странном наряде: на нем была вязаная лыжная шапочка, старый-старый синий тренировочный костюм, как из "Военторга". Все это дополнялось обувью, похожей на голландские сабо. Он стал вытаскивать из багажника сначала чемодан, а потом - рыбацкие снасти.
      - Смотри, это Светланов, - сказал мне Володя.
      В то время я еще не была с ним знакома, а посему не могла знать, что Светланов - заправский рыбак. Это его вторая страсть - после музыки.
      Отношения Светланова с Володей проходили разные этапы. Одно время он был очень обижен, потому что несколько музыкантов из Госоркестра ушли к Спивакову в момент создания "Виртуозов Москвы". Но человек он не злопамятный, хотя обидчивый. И очень поддается чужому влиянию. К сожалению, временами это влияние бывает не самым позитивным. Может быть, в молодости было иначе, но с годами, как это часто случается с талантливыми людьми, он оказался беспомощным и совершенно неприспособленным к жизни. Весь груз принятия решений лежит на его жене, Нине Александровне. Мы стали общаться со Светлановым в тот период, когда напрямую с ним говорить уже было нельзя. Нужно было общаться с Ниной Александровной, а она, так и быть, передавала ему то, что сочтет нужным. Если она вас допустит до Евгения Федоровича - это большое достижение. Подойти к нему можно, но говорить - только в ее присутствии. Нина - человек, мягко говоря, непростой, довольно субъективный в своих оценках и рабски преданный Светланову. Но из-за этой своей преданности она часто неспособна отличить правду от неправды, разумное от неразумного. Отношения у меня с ней никогда не складывались, да я и не стремилась, чтобы сложились, хотя это мешало моему общению с выдающимся музыкантом. К Светланову у меня всегда было чувство нежности, смешанной с восхищением, чего я выразить никогда не могла, поскольку не имела такой возможности. Однажды я пришла за кулисы после концерта в Москве. Когда мы с Володей подошли к дверям артистической, появилась Нина Александровна и сказала:
      - Проходи, Володечка. А вам нельзя - он голый, - и пихнула меня в грудь.
      Поскольку это был период, когда Володя очень много и тесно сотрудничал со Светлановым, мне показалось, с ее стороны не совсем прилично выталкивать из артистической не случайную поклонницу, а жену коллеги. Тем более что видеть полуголого артиста после концерта мне доводилось не раз: ничего принципиально нового! Это была моя первая и последняя попытка подойти к Евгению Федоровичу и выразить ему все, что я чувствую.
      А чувствовала я всегда после его концертов необыкновенное душевное обновление. Когда он дирижирует - это такая мощь, что не задаешь себе вопроса, как это происходит, просто следуешь за этим огромным потоком, сметающим все на своем пути. У него всегда очень четко вырастают кульминации в музыке. В его исполнении "Поэма экстаза" Скрябина - ни с чем не сравнима. Или когда он дирижирует симфонии Малера... Кстати, на Западе ему не давали дирижировать Малера, там бытует мнение, что русский дирижер должен дирижировать русскую музыку - Чайковского, Мусоргского, но не западных композиторов. Впервые во Франции Светланов продирижировал Малера на фестивале в Кольмаре. Володя дал ему карт-бланш, приехали импресарио, продюсеры, все увидели этот фейерверк. Когда оркестр стал впоследствии пинать Светланова, я вспомнила, как ко мне подошла на том концерте одна виолончелистка, раскрасневшаяся от восторга, и сказала:
      - Все-таки какой же у нас шеф! Замечательный!
      Похвала от самих оркестрантов дорогого стоит. Оркестрантов вообще ничем нельзя удивить. Те, кто, к примеру, изо дня в день видели перед собой Караяна, Аббадо, привыкают, им кажется - это нормально.
      Наша встреча в Кольмаре была связана с очень забавной историей. Когда наконец мы получили согласие на приезд Светланова на фестиваль, надо было выполнить множество мелких и крупных условий агентов маэстро. Комната в гостинице должна была быть с абсолютно светонепроницаемыми шторами, окна надо было чуть ли не заклеить черной бумагой, чтоб ни один луч света не проникал, так как он не переносит дневного света. Комната Нины Александровны должна быть точно под его, чтобы, проснувшись, он мог постучать палкой и она бы тут же явилась на зов. По меню были требования, сильно отличающиеся от французских правил и распорядков. Хозяйка нашей гостиницы, этакая Мирандолина, лично следящая за каждым номером, суетилась изо всех сил. В этом отеле каждый номер носит имя композитора, кто-то живет в "Бахе", кто-то в "Генделе", в "Вагнере". Хозяйкой продумано все до крючка и мыльницы, она - немка, обожающая порядок. Светланов приехал уставший и тут же удалился к себе. Стояло жаркое лето. И в речушке, текущей под окнами гостиницы и называемой Маленькой Венецией, дико квакали лягушки. У них был какой-то брачный месяц, пора любви, в которой они объяснялись друг другу. Крики раздавались душераздирающие, нечеловеческие. Вова сказал:
      - Ты увидишь, в каком настроении он встанет завтра. Я знаю его характер может развернуться и уехать.
      Всю ночь хозяйка гостиницы бегала по берегу с огромным сачком, пытаясь поймать лягушек и гоняя их. Всю ночь мы не спали, с ужасом прислушиваясь к лягушачьим серенадам.
      Наутро Светланов спустился к завтраку в благодушнейшем настроении, в сиреневой шелковой рубашечке, тихо попросил себе чаю. На осторожный вопрос, как он спал, отвечал:
      - Замечательно.
      Тогда я задала прямой вопрос:
      - Неужели вам не мешали лягушки?
      - Ну что вы! Сатенька, я обожаю эти звуки. Вы знаете, у меня с лягушками связаны ностальгические воспоминания. - И, нежно посмотрев на свою супругу, добавил:
      - Дело в том, что, когда я сбежал к своей Ниночке, она жила в селе Давыдково, где протекала река Сетунька. Так там всю ночь квакали лягушки.
      Мы не успели придумать, что специально заказали ему лягушек.
      Очень скоро у них со Спиваковым сложился потрясающий творческий союз, такой тесный, что Светланов часто отдавал Володе оркестр - и слушал, как Володя дирижировал. Тогда он впервые услышал переложение для оркестра "Детского альбома" Чайковского, и, едва отзвучала последняя пьеса "Вечерняя молитва", в тишине раздался скрипучий, надтреснутый голос Светланова:
      - Браво!
      Когда он приезжал на фестиваль и втягивался в фестивальную жизнь, вел себя как свой, родной. Музыканты все равны: кто генерал, кто солдат - не разбирают. Однажды в кольмарской синагоге была специальная акция, всех попросили надеть кипу. Видели бы некоторые злопыхатели, упрекавшие Светланова в антисемитизме, как он покорно надел кипу, сел в первый ряд зрителей и прослушал весь концерт.
      Евгений Федорович приезжал на Кольмарский фестиваль с оркестром четыре года подряд. К сожалению, мы начали получать прямые упреки от корпораций, дающих деньги, в прессе стали подниматься недовольные голоса, синдикат французских артистов написал петицию о том, что летом Францию заполоняют музыканты из Восточной Европы, в то время как многие французские дирижеры и музыканты сидят без работы. Светлановскому Гос-оркестру не повезло - он был выбран в качестве примера, хотя никто не отрицал его профессиональных преимуществ. Мы же не являемся хозяевами фестиваля, поэтому по окончании последнего концерта фестиваля Володя подошел к Евгению Федоровичу в артистической. Тот сидел, накинув полотенце, с вопросом в глазах. Конфликт Спивакова с офисом Сарфати уже назрел, они, конечно, напели Светланову, что мы выгоняем его с фестиваля, что мы "выжали его, как лимон", что "Спиваков на имени Светланова поднял престиж фестиваля, а теперь, максимально использовав его, хочет выкинуть оркестр и Светланова". Володя объяснял, что обязан хотя бы раз пригласить французский оркестр и сделать паузу, и казалось, Светланов воспринял это нормально. Но, как выяснилось, дико надулся. Началась обида, которую невозможно было никак нейтрализовать - вместо общения со Светлановым пришлось бы вступать в объяснения с Ниной, но с ней часто кажется, что говоришь на разных языках. К тому же, настроенный против нас "инномабиле", Светланов не хотел даже подходить к телефону, когда звонил Володя. Спиваков переживал разрыв очень болезненно, но, в конце концов, он не тот человек, который выясняет отношения, тем более что его совесть была чиста. Несколько лет мы не общались. Ситуация усугубилась еще тем, что директор Госоркестра Георгий Агеев захотел уйти от Светланова. Мы с ним учились вместе в институте, и однажды в разговоре Георгий сказал, что уходит, поскольку не имеет возможности обсуждать планы напрямую с художественным руководителем оркестра и устал быть мальчиком на побегушках. Ему предложили сразу несколько мест, но моя "вина" в том, что я посчитала: лучшего директора "Виртуозам Москвы" не найти.
      Наши взаимоотношения со Светлановым полностью разладились - до того момента, когда 28 декабря 1999 года им с Володей вместе вручали в Кремле ордена "За заслуги перед Отечеством". Светланов приехал один, опоздав. Вручение было историческое, так как два дня спустя Ельцин сообщил о своей отставке. Все было очень забавно. Борис Николаевич вышел к микрофону и сразу стал шутить.
      - Мне тут написали спич - видите, толстый. - Потом хитро подмигнул: - Мы сейчас его побоку, и я скажу своими словами, потом всех награжу. Сегодня только Президент без награды. Обычно как было: вас награждали - и нас награждали. Вот в этом замечательном зале. Вы помните, на что он был раньше похож? Он был похож на кишку. Сначала награды, потом выпьем по фужеру шампанского. - Тут опять хитро подмигнул: - Потому что протокол говорит: только по одному фужеру, а больше мне - ни-ни. Потом все разойдемся по интересам. Сейчас я надену очки, для журналистов. - Он начал позировать - так лучше (сделал гримасу) или так (сделал другую). - Сняли? Ну, с Богом! Уходите, - бросил Ельцин журналистам и телевизионщикам.
      Мы все смеялись, видя, что он в ударе. После награждения, когда все стали чокаться, мы с Володей развернулись, чтобы подойти к Евгению Федоровичу. Видимо, эта мысль возникла у нас параллельно, потому что он сам уже шел нам навстречу. Прижав Володю к сердцу, со слезами на глазах Светланов сказал:
      - Давай поклянемся друг другу, здесь, в этом святом зале, что мы никогда друг друга не покинем, никогда не сделаем ничего дурного. Я за тобой слежу, ты держись. Ты - большой музыкант, запомни. Фотографа сюда!
      Он обнял нас, и два орденоносца стали фотографироваться.
      После того как Евгений Федорович ушел из своего оркестра из-за назревшего конфликта, первое, что сделал Володя, поднял трубку и позвонил Светланову:
      - Евгений Федорович, Российский национальный оркестр в вашем распоряжении.
      Правда, опять пришлось говорить это не ему лично, а сперва Нине Александровне.
      - Не говорите, - возражала она, - нам сказали, что ни одного русского оркестра Светланову больше не предоставят.
      Володя выдержал паузу:
      - Во-первых, Нина Александровна, я бы мечтал поговорить с Евгением Федоровичем лично, а во-вторых, я могу отвечать за тот оркестр, которым руковожу я. Так вот, до тех пор, пока им руковожу я, он всегда в распоряжении Евгения Федоровича.
      Мы получили очень трогательный факс от Светланова. В прошлом году они уже планировали поездку Светланова с РНО в Японию, но тот заболел. Я очень надеюсь, что все получится. В конфликте с Госоркестром, на мой взгляд, вина не дирижера, а его окружения, влиявшего на него самым негативным образом, не понимая, к чему это приведет.
      Конечно, он был очень обижен тем, что ему не дали возможности ответить и высказаться. В любом конфликте между коллективом и лидером виноваты обе стороны. Нельзя обвинять оркестр, взбунтовавшийся против нищенского существования, и нельзя обвинять большого художника, наивно доверившегося недобросовестным людям. За последние годы его убедили в том, что "оркестр подождет". Он отказывался от поездок, отказывался приглашать талантливых дирижеров. И великий оркестр очутился в вакууме, потерял возможность выступать. Светланов был за них в ответе, потому что без него оркестр не был востребован. Музыканты играли на похоронах, разгружали вагоны, жили в нищете. Коллектив взорвало изнутри, потому что все равно быт определяет сознание. Когда ты голоден, никакой авторитет не поможет. Когда Евгений Федорович спохватился, было поздно уже обращаться к оркестру напрямую. Они переступили грань взаимопонимания.
      Светланов - музыкант-гигант, вписавший отдельную страницу в историю русской музыки! Он записал всю русскую музыку, создал ее звучащую энциклопедию. И все равно мне кажется, что его до конца не оценили, не использовали весь его потенциал. Ни у нас в России, ни в мировых масштабах.
      Мое первое впечатление от него: задолго до личной встречи, в юности, я увидела Светланова на экране телевизора. Отлично помню этого человека в водолазке. Он вдруг протянул руку к экрану и сказал, обращаясь ко всем:
      - Не спешите выключать телевизор.
      И я погрузилась в его рассказ. Меня потрясло, что можно так просто и точно говорить о классической музыке.
      "СКРИПКА
      И НЕМНОЖКО НЕРВНО..."
      У каждого скрипача особые отношения со скрипкой. Мой папа говорил: "Моя первая жена - это скрипка". Многие музыканты воспринимают скрипку как любовницу. По-французски скрипка - существительное мужского рода. Но мне кажется, скрипка - женщина, и отношения с ней если не эротические, то чувственные. Недаром некоторые части инструмента называются голова, грудь (верхняя дека). Когда необходим ремонт, вставка, говорят, что у скрипки инфаркт. У скрипки бывает свой характер, свои болезни, настроения, она обижается, бывает счастлива, реагирует на эмоции скрипача, может быть капризной или послушной, в зависимости от того, как к ней относятся.
      Володя говорит, что, если в его отсутствие кто-то прикоснется к его скрипке, в ней нарушается молекулярный состав. Поэтому никто никогда ее не трогает.
      Я убеждена, что скрипка - существо одушевленное. Со скрипками происходят мистические истории и загадочные приключения. Скрипка - это загадка. Когда создают скрипку (пусть даже современные мастера), непонятно, как из какого-то кусочка дерева получается инструмент с таким голосом. Володя всю свою скрипичную карьеру сделал на итальянской скрипке мастера Гобетти из Венеции. У Володиной Гобетти был "инфаркт" - вставка из современного дерева на верхней деке. Замечательный французский скрипичный мастер Этьен Ватло говорил, осматривая ее со всех сторон:
      - Она не должна звучать, не понимаю, почему она вообще звучит.
      А она звучала в руках Володи фантастически. Один старый питерский мастер как-то сказал:
      - Вовочка, с тобой хорошо продавать скрипки - любая кастрюля через три минуты начинает звучать.
      Это правда - у Спивакова уникальный звук, и не я это придумала; редкий дар владения звуком, способность извлекать свой особенный звук. Думаю, из-за Гобетти он отчасти перестал в свое время обращаться к концертам крупной формы. Когда его спрашивали, почему он прекратил играть Брамса, он отвечал, что не может добиться на ней того, что хотел бы услышать. Она не могла дать тот звук, к которому он стремился. Допустим, у балерины есть определенные физические возможности - в силу природных данных она что-то может станцевать, а что-то нет. Так и скрипка. Володя как-то "химичил", используя свои профессиональные секреты, скрипка задыхалась и, что странно, хуже всего чувствовала себя именно в Венеции, у себя на родине. Она кашляла, скрипела, шамкала, как будто у нее начинался дикий ларингит и катар. Вела она себя там омерзительно.
      Володя всегда говорил, что денег купить Страдивари у него не будет никогда и что свою жизнь скрипача он уже прожил. Иметь Страдивари - это мечта любого скрипача. Он считал, что она неосуществима - и Бог с ней. Брать из государственной коллекции он не хотел, хотя ему предлагали. Считал, что скрипка должна жить с музыкантом, принадлежать ему. Он вообще в чем-то собственник: не любит снимать квартиры, предпочитает купить, не любит брать вещи напрокат - предпочитает иметь свои.
      У меня всегда была мечта, что появится кто-то, который или купит, или подарит, или даст Спивакову в пожизненное пользование настоящую скрипку. Но мечта оставалась мечтой. Однажды он готовил концерт Брамса в Мюнхене. Приехал очень известный коллекционер скрипок со странным именем Модерн, позвонил Володе, попросил разрешения показать инструменты из своей коллекции. Приехал и - выложил у нас на кровати пять-шесть уникальных скрипок: Гварнери дель Джезу, Страдивари. Одну из Страдивари Володя взял, заиграл на ней первую фразу концерта Брамса - помню, я вышла из номера, потому что у меня перехватило горло от острого чувства несправедливости. Я подумала о том, что скрипка стоит таких денег, каких у нас никогда не было и не будет, купить эту скрипку нам некому. И она будет храниться в каком-то банке или попадет в руки какому-нибудь японцу, который станет выводить на ней пассажики один быстрее другого. Еще я думала о том, что эти драгоценные скрипки были сделаны для того, чтобы звучать, соприкасаться с руками великих исполнителей, вибрировать вместе с кровью, текущей по жилам скрипача. В скрипке заводится жучок. Скрипки стареют и сыреют, если на них долго не играют. Как жемчуг, который умирает, если не соприкасается с женской кожей. Только скрипки умирают значительно быстрее, чем жемчуг, который мертвеет спустя 300 лет. А скрипку, если на ней не поиграют лет тридцать, надо восстанавливать и восстанавливать.
      Настоящая скрипка - такой раритет, что становится наилучшим вложением денег. Если Давид Федорович Ойстрах в свое время мог себе позволить купить Страдивари, то для поколения Володи (из сорока лет карьеры тридцать приходились на работу на Советский Союз и Госконцерт) это было недоступно. Так что коллекционер собрал скрипки и исчез.
      Порой случалось, что Володя брал у кого-то шикарный инструмент - и откладывал. Один итальянский скрипач имел аж две превосходные скрипки, но у него была очень богатая жена. В этом Спивакову не повезло. Я часто плакалась нашему импресарио Мишелю Глотцу, что, мол, вот бы купить Володе скрипку!
      Однажды, три года назад, он играл в Париже концерт Чайковского с "Оркестром де Пари". И на концерт пришел Володин старший сын Саша, которому сейчас 31 год. Он скрипач, очень дружит с Вадимом Репиным и многими музыкантами. С ним был знакомый, с которым они зашли за кулисы. Знакомый звали его Эдуард - оказался милым человеком, музыкантом, давно эмигрировавшим из Латвии, и одним из самых крупных торговцев скрипками на сегодняшний день. Вместе с неким американцем, который скупает отличные инструменты, он создал фонд и продает скрипки. Через его руки проходит все лучшее. Конечно, такие скрипки должны иметь сертификат. На аукцион они выходят только при наличии двух сертификатов авторитетнейших экспертов (если имеется в виду Страдивари, то это либо лондонский скрипичный мастер Бир, либо парижский - Этьен Ватло, живая легенда).
      Эдуард говорит:
      - Маэстро, я потрясен вашей игрой, но скрипка у вас - дерьмо.
      Я даже как-то замялась.
      - Хотите, завтра я принесу вам показать настоящий инструмент?
      Назавтра он привозит три инструмента, каждый из которых звучит превосходно, но один - феноменально. И тут меня начинает колотить, мои мозги мучительно напрягаются. Как же так, надо же что-то придумать! Володя поиграл, потом всех усадил пить чай:
      - Вы очень славный парень, вы мне нравитесь, но у меня нет таких денег. Мне негде взять двух с половиной миллионов долларов.
      На другой день Володя уехал, а я позвонила Эдуарду:
      - Эдик, прошу вас, не продавайте эту скрипку. Я буду искать деньги.
      Он ответил:
      - Я сразу понял, что с вами можно иметь дело.
      Я попросила, прежде чем начну обращаться к людям, заручиться сертификатом Этьена Ватло. Эдуард согласился поехать к Ватло. Ватло - снайпер. Он уникально чувствует, как и что наладить - как чуть-чуть подвинуть душку, чтобы скрипка зазвучала божественно. У него в мастерской - коллекция фотографий всех великих скрипачей, начиная от Жинет Неве и заканчивая Анн-Софи Муттер, которая называет его "мой доктор". Он трогательно носится с каждым инструментом, сейчас, правда, уже меньше. Определяет он скрипку так: сидя в одном углу комнаты, он по появившемуся фрагменту угадывает все - мастера, дату, место создания. Руки Ватло затряслись, он сказал:
      - Это "Страд", 1712 или 13-й год. Дайте сюда. В это время он сделал две скрипки, одну из которых я держал в руках. Видимо, это вторая.
      Как он это делает? Непонятно! Эдуард был потрясен. Он действительно принес Страдивари 1712 года. Причем в дате на этикете 2 переправлено на 3 - видимо, мастер делал скрипку два года. Дата пишется внутри, это видно в прорези эфы под подставкой. Называется пергамент или бумажка, на которой чернилами пишется дата, - "этикет", она наклеивается изнутри на нижнюю деку. Столько было фальшивых этикетов - несметное количество. Скрипка оказалась в идеальном состоянии. Она называлась "Хримали" (или "Гржимали") и, наверное, принадлежала скрипачу, написавшему для скрипки "Этюды Гржимали". Он выступал в России, и возможно, скрипка эта тоже когда-то побывала в России. Но это доподлинно не известно. Она долго лежала в каком-то банке, кто на ней играл - неясно.
      Мы вышли от Ватло, сели с Эдиком курить на rue de Rome, где располагаются все скрипичные мастера в Париже.
      - Ну что, теперь надо искать два с половиной миллиона, - сказал он.
      - Ты понимаешь, что, когда на ней поиграет Спиваков, она будет стоить три?
      Но у меня и двух с половиной не было. Тогда я позвонила своему дорогому Пласидо в Испанию, человеку очень богатому, который, я знала, хотел бы попробовать вложить деньги в скрипки. Как известно, эти вклады только растут, тем более что скрипка застрахована. Он ответил, что с двух миллионов бы не начинал.
      - Нельзя ли что-нибудь за миллион?
      - За миллион нельзя, - ответила я. - Спиваков всю жизнь играет на такой скрипке, что сейчас ему нужна либо эта, либо никакая другая.
      Он вполне резонно возразил, что если вложить два миллиона в бизнес, они принесут не три миллиона, как скрипка, а десять. Я повесила трубку.
      Потом я позвонила Мишелю Глотцу, у которого есть друзья, очень любящие музыку и Спивакова.
      - Пожалуй, полтора миллиона они дадут, - ответил Мишель.
      Я перезвонила испанцу:
      - Ты согласен дать миллион?
      - Ты что, за пятнадцать минут нашла недостающие полтора?
      - Нашла, - сказала я.
      Я торговалась, мне было стыдно, меня ломало, все болело внутри. "Господи, - думала я, - ну почему это так недоступно для моего мужа - человека, которому сам Бог велел играть на Страдивари?"
      Тем временем Мишель договорился с французами, а когда испанский друг услышал, что они дают больше, его заело:
      - В конце концов, я крестный твоей дочери, давай пополам, - заявил он.
      Договорились пополам. Володя ничего не знал, в течение лета формальности были улажены. Глотц нашел адвокатов, которые оформили так называемое "soсiety" - общество, в которое входят обе семьи. По условиям контракта они имеют равное количество своих долей. Скрипка предоставлена Спивакову в пожизненное пользование. А когда она вернется к владельцам, их наследники делят по равным долям ту цену, которую она будет иметь на тот момент. Думаю, они не прогадали. Мишель приехал со всеми бумагами к нам на юг, где мы отдыхали в конце августа. Вышел к Володе, сидевшему у бассейна, посмотрел на него своими ярко-голубыми глазами (он очень похож, когда летом загорелый, на худого египетского кота с острыми ушами), обнял его за плечи и сказал:
      - Послушай, когда мы вернемся в Париж, с 10 сен-тября ты будешь играть на Страдивари. Я привез все бумаги.
      Володя получил скрипку за неделю до сольного концерта в театре "Champs Elysees".
      Я помню ту сцену, когда Эдик привез к нам домой эту скрипку. Володя занимался на своей Гобетти. Странное ощущение - он играл на ней не отрываясь, как бы прощаясь, все время оборачиваясь, не звонят ли в дверь. Я стояла на балконе и увидела такси, откуда вышел Эдуард со скрипкой. Раздался звонок, Володя положил Гобетти на стол, встретил Эдика и взял Страдивари. Начал ее обыгрывать, а у Гобетти был такой потерянный вид, как у брошенной старой женщины, которой предпочли молодую красотку. Красотку с норовом, надо сказать, но в решающий момент умеющую выдать все, на что она способна. Гобетти так и лежала, обсыпанная чуть-чуть канифольной пылью, как пеплом. Я смотрела и думала: "Теперь она отдохнет". Надо сказать, что Володя ни разу к ней больше не притронулся.
      Это была любовь с первого взгляда. Как-то давно один американский коллекционер предложил Спивакову скрипку с условием, что он может брать ее в любой момент. Володя поиграл на ней дня три и вернул с запиской: "Я понял разницу между любовью и страстью". Любовь была к Гобетти, а к той он испытывал временную страсть. Чувство, возникшее у него к Страдивари, похоже, затянулось. У музыкантов странные отношения с инструментами. Ростропович, сделавший всю карьеру на Сториони, купил знаменитого раненого Страдивариуса (по легенде, Наполеон задел его своей шпорой - поди проверь, действительно ли на ней след от шпоры Наполеона). Но в последнее время все чаще опять берется за Сториони.
      Спиваков играет на Страдивари последние четыре года благодаря тем людям, которые не пожалели денег, рискнули, поверили, которые настаивают на том, чтобы нигде не упоминалось, кому эта скрипка принадлежит. Они не хотят делать себе рекламу. Старые инструменты, на которых играли великие, называются "экс-Менухин" или "экс-Ойстрах". Наверное, когда-нибудь эта скрипка будет называться "экс-Спиваков"...
      ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?
      Как-то Женю Кисина спросили, давно ли он знаком со Спиваковым. Женя ответил, прищурив глаза и как бы считая про себя, с присущей ему уверенностью:
      - Больше половины моей жизни.
      Это правда. Сейчас ему тридцать, а знаем мы его с 1984 года, когда ему было двенадцать, а на вид - лет восемь.
      Впервые Володя пригласил его выступать с "Виртуозами Москвы" в Ереване.