– Нам ее представили в Канне, – сказала Чармиан, ободренная утренним прояснением памяти, – ведь так?

– Да, да, – подтвердил Годфри, – это было примерно в тысяча девятьсот десятом.

– И она вскочила на стул, огляделась и воскликнула: «Ну и ну! Да тут у вас вся королевская семья в куче: смердит – не продохнешь!» Помнишь, мы еще ужасно смутились, и...

– Нет, Чармиан, нет. Вот тут ты путаешь. На стул – это вскочила одна из сестер Лилли. И не тогда, а гораздо позже. Лидия Мэй была совсем не такая, очень воспитанная девушка.

Миссис Петтигру положила две пилюльки поближе к тарелке Чармиан, теперь уже безмолвно. Чармиан сказала:

– Мне нельзя превышать дозировку, – и дрожащей рукой вернула их в пузырек.

– Чармиан, милая, прими свои таблетки, – сказал Годфри и шумно прихлебнул кофе.

– Я уже приняла две таблетки, я это отчетливо помню. Четыре могут повредить.

Миссис Петтигру возвела глаза к потолку и вздохнула.

– Чего же ради, – сказал Годфри, – я оплачиваю огромные докторские счета, раз ты не хочешь принимать, что тебе прописано?

– Годфри, я не хочу отравлять себя чрезмерными дозами. К тому же счета оплачиваются из моих денег.

– Отравлять, – повторила миссис Петтигру и уронила салфетку, словно потеряв всякое терпение. – Я попросила бы.

– Или попросту ухудшать себе самочувствие, – сказала Чармиан. – Нет, Годфри, не желаю я принимать эти таблетки.

– Ну, знаешь, – сказал он, – если уж на то пошло, так я тебе скажу, что ты адски затрудняешь нам всем жизнь, и мы совершенно не будем в ответе, если у тебя из-за твоих капризов случится приступ.

Чармиан заплакала.

– Я знаю, ты хочешь упрятать меня в пансионат.

В гостиную вошла миссис Энтони – собрать со стола.

– Что такое, – сказала она. – Кто это вас хочет упрятать в пансионат?

– Мы тут немного расстраиваемся, и все по пустякам, – сказала миссис Петтигру.

Чармиан перестала плакать. Она обратилась к миссис Энтони:

– Тэйлор, вы видели сегодня с утра мой чайный поднос, когда его принесли от меня?

Миссис Энтони как будто не уловила вопроса, хоть и расслышала его: она почему-то почувствовала, что в нем есть какая-то загвоздка.

Чармиан повторила:

– Вы видели...

– Вот что, Чармиан, – сказал Годфри, предвидя, что ответ миссис Энтони и предыдущее утверждение миссис Петтигру могут в чем-нибудь не сойтись. А он был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы помешать конфликту между ними. Его уют, весь уклад его жизни зависел от миссис Энтони. Без нее ему вообще, того и гляди, придется оставить дом и перебраться на жительство в какой-нибудь отель. И миссис Петтигру, раз уж наняли, надо удерживать, а то придется отправлять Чармиан в пансионат.

– Вот что, Чармиан, хватит с нас шума из-за твоих таблеток, – сказал он.

– Что вы спросили про чайный поднос, миссис Колстон?

– Было на нем что-нибудь, когда его принесли из моей комнаты?

Миссис Петтигру сказала:

– Конечно же, ничего на нем не было. Таблетки ваши я положила обратно в пузырек.

– На подносе была чашка с блюдцем. Принесла его миссис Петтигру, – сказала миссис Энтони, стараясь как можно точнее ответить на вопрос, все еще ее смущавший.

Миссис Петтигру принялась с дребезгом громоздить посуду на поднос миссис Энтони. Она сказала ей:

– Пойдемте, милая, у нас с вами дел в избытке.

Миссис Энтони чувствовала, что она как-то подвела Чармиан, поэтому в дверях, следуя за миссис Петтигру, она скорчила ей в спину гримасу.

Когда они вышли, Годфри сказал:

– Вот смотри, какой из-за тебя переполох. Миссис Петтигру прямо вне себя. Если она от нас уйдет...

– А-а, – сказала Чармиан, – ты мстишь мне, Эрик.

– Я не Эрик, – возразил он.

– Но ты мне мстишь.

Пятнадцать лет назад, на семьдесят первом году жизни, когда память ее начала понемногу слабеть, она приметила, что Годфри обращается с нею так, будто наконец дождался своего часа. Сам-то он вряд ли это сознавал. Это была естественная реакция после долгих лет совместной жизни с одаренной женщиной, знаменитой писательницей, – лет, исполненных постоянного ощущения, что он ее милостью жнет, где не сеял.

С семидесяти до восьмидесяти Чармиан ни разу не попрекнула его за хамское обхождение. Она принимала его новую первенствующую роль как должное, пока не ослабела настолько, что стала почти во всем физически зависеть от него. И лишь теперь, на девятом десятке, она часто повторяла фразу, которую прежде сочла бы неблагоразумной: «Ты мне мстишь».

Нынче, как и всегда, он отозвался: «Вздор какой, за что мне мстить?» Он и правда не знал, за что бы это. Он лишь замечал, что ей так и мерещится преследование: отрава, месть; еще Чего выдумает?

– Ты дошла до такого состояния, что воображаешь, будто все кругом в заговоре против тебя, – сказал он.

– И чья же это вина, – спросила она непривычно резко, – что я дошла до такого состояния?

Вопрос ее вконец его рассердил, отчасти потому, что он почуял в нем куда больше здравого смысла, чем в других обвинениях, отчасти же потому, что он не мог на него ответить. Он ощутил тяжкое бремя семейных забот.

Ближе к полудню, когда пришел доктор, Годфри задержал его в передней.

– С нею сегодня адски трудно, доктор.

– Ну что ж, – сказал доктор, – это как раз признак оживления.

– Если и дальше так пойдет, придется подумать о пансионате.

– Оно бы, может, и неплохо подумать, если только ей понравится эта мысль, – сказал доктор. – В домах призрения гораздо лучше поставлен постоянный уход; и были у меня пациенты не в пример тяжелее вашей жены, которые изумительнейшим образом шли на поправку, оказавшись в комфортабельном пансионате. А сами вы как себя чувствуете?

– Я-то? А как я, по-вашему, могу себя чувствовать, когда все домашние заботы ложатся на мои плечи? – огрызнулся Годфри. Он указал на двери, за которыми ждала Чармиан. – Идите-ка вы к ней, – сказал он, обделенный сочувствием и поддержкой, на которые рассчитывал, и смутно обозлившись на эту докторскую болтовню, будто Чармиан едва ли не станет лучше в пансионате.

Доктор взялся за круглую дверную ручку.

– Не стоит так уж удручать себя домашними заботами, – сказал он. – Гуляйте как можно больше. Жена ваша, это я вам твердо говорю, может изумительно поправиться в пансионате, если уж придется. Иногда это такой стимул! Конечно, возраст... и она против... но все же есть большой шанс, что она прямо-таки воспрянет. У нее ведь необычайная способность к регенерации, точно есть некий тайный источник...

«Ну, ловок, – подумал Годфри. – У Чармиан тайный источник, а я плати по счетам».

И он яростно перебил:

– По правде сказаться иной раз так и думаю, что поделом бы ей. Вот хоть и сегодня утром...

– Уж и поделом, – сказал доктор. – Мы, знаете, не рекомендуем пансионаты в виде карательной меры.

– Вот сукин кот, – сказал Годфри, и доктор, который полуоткрыл дверь к Чармиан, наверняка это отлично расслышал.

Как только доктор вошел, отворилась двустворчатая стеклянная дверь из сада, и в комнате появилась миссис Петтигру.

– Не по сезону приятная погода, – сказала она.

– Н-да, – сказал доктор. – Доброе утро, миссис Колстон. Как вы нынче себя чувствуете?

– Ах, мы сегодня утром, – сказала миссис Петтигру, – не стали принимать наши таблетки, представляете себе, доктор.

– Ну, это не имеет значения, – сказал он.

– Приняла я их, – сказала Чармиан. – Я их приняла перед утренним чаем, а они хотели меня заставить принять еще раз за завтраком. Я точно знаю, что перед утренним чаем, и подумайте, если бы я второй раз...

– Это, в общем-то, не имеет значения, – сказал доктор.

– Но простите, – сказала миссис Петтигру, – ведь это же опасно – превышать назначенную дозу.

– Постарайтесь на будущее установить четкий распорядок – сколько-то и тогда-то, – сказал он миссис Петтигру. – Вот и не будет ошибок ни с чьей стороны.

– С моей стороны и не было ошибки, – сказала миссис Петтигру. – У меня с памятью все в порядке.

– В таком случае, – сказала Чармиан, – под вопросом ваши намерения. То есть что побудило вас предложить мне вторую дозу. Тэйлор знает, что я принимаю таблетки по-заведенному. На подносе я их не оставляла.

Доктор взял ее руку, чтобы посчитать пульс, и сказал:

– Миссис Петтигру, вы нас на минуточку извините...

Она удалилась со звучным глубоким усталым вздохом, а на кухне с места в карьер принялась отчитывать миссис Энтони за то, что она «сегодня утром встала на сторону этой полоумной».

– Никакая она не полоумная, – сказала миссис Энтони. – Она ко мне всегда хорошо относилась.

– Да, она не полоумная, – сказала миссис Петтигру, – тут вы правы. Она хитрая и ловкая. И не такая слабенькая, как представляется, уж будьте уверены. Я за ней так это незаметненько наблюдала. Когда ей надо, она свободно разгуливает.

– Не когда ей надо, – сказала миссис Энтони, – а когда самочувствие позволяет. Да что говорить, я же у них девять лет, так или не так? Миссис Колстон понимать надо, у нее бывают хорошие дни и дни из рук вон. Кому ее понимать, как не мне.

– Дикая нелепость, – сказала миссис Петтигру, – чтобы меня, в моем положении, обвинять в отравительстве. Да если бы я собралась ее отравить, я бы уж, смею вас заверить, не так взялась за дело, я бы уж как-нибудь не стала на глазах у всех пичкать ее лекарствами.

– Видать, что нет, – сказала миссис Энтони. – Ну-ка посторонитесь, – сказала она, подметая пол, и без того чистый.

– Вы как со мной разговариваете, миссис Энтони?

– Вы вот что, – сказала миссис Энтони, – муж мой, как он теперь весь день дома, так ему очень не по нутру эта моя работа. Я тут почему – люблю побыть сама по себе, а то замужняя жизнь станет поперек горла. Но между прочим, мне семьдесят, ему шестьдесят восемь, нам и пенсии хватит, и ежели удовольствия от вас, то позвольте сказать «до свидания». Я с нею нянчилась без вас битых девять лет и могла бы дальше, если не мешать и не устраивать.

– Я поговорю с мистером Колстоном, – сказала миссис Петтигру, – и в точности передам ему ваши слова.

– Ну, с ним-то, – сказала миссис Энтони. – С ним идите говорите. С ним мне «здравствуйте – до свидания». Я об ней волнуюсь, не про него. – И миссис Энтони смерила собеседницу вызывающим взглядом.

– То есть вы что именно имеете в виду? – спросила миссис Петтигру. – Вы, собственно, о чем?

– Это сама гадай, – сказала миссис Энтони. – Мне им обед готовить надо.

Миссис Петтигру пошла искать Годфри, который между тем ушел. Она вышла из парадного, подошла к стеклянной двери, прошла в комнату. Она увидела, что доктора нет, а Чармиан читает книгу. Ее передернуло от зависти, когда она подумала, что вот если бы она раскапризничалась, то не пришел бы небось знаменитый доктор, не стал бы с нею мило разговаривать плюс, конечно, дорогой укол, чтобы только она успокоилась и почитала бы книжечку, поставив в доме всех вверх дном.

Миссис Петтигру пошла наверх по спальням, поглядеть, все ли там на месте, все ли прибрано, а на самом деле – чтобы остыть и прикинуть. Она сердилась на себя, что у нее вышел разговор с миссис Энтони. Надо было держаться свысока. Правда, всегда было то же самое – даже у Лизы Брук: как ей нужно было вожжаться с прислугой, так она сама опускалась на их уровень. Виною, конечно, добросердечие, однако все-таки это слабость. И неверный тон, думала она, был взят с миссис Энтони: нужно было сразу установить дистанцию и воздерживаться от признаний. Эти мысли породили у миссис Петтигру ощущение сделанной глупости, для многих равнозначное чувству вины. В этом духе она покаялась – и решила, стоя возле аккуратно прибранной постели Чармиан, что уж впредь она себя поставит и укажет миссис Энтони ее место.

Запах горелого обволок лестницу и проник в спальню Чармиан. Миссис Петтигру внюхалась, перегнувшись через перила. Потом прислушалась. Из кухни ни звука – никто не спешил гасить горелки и вызволять кастрюли. Миссис Петтигру спустилась до половины лестницы и послушала еще. Из комнаты, где сидела Чармиан, доносились голоса. Они там судачили с миссис Энтони, жаловались друг другу, а тем временем духовка чадила, картошка обугливалась и выкипевший чайник раскалялся на горящей конфорке. Миссис Петтигру вернулась и взошла по лестнице еще на один пролет – к себе в комнату. Там она достала из ящика комода связку ключей, выбрала из них четыре, положила их в черную замшевую сумочку, которая постоянно была при ней, как бы в знак ее положения в доме, и спустилась в спальню Чармиан, где принялась примерять к секретеру ключ за ключом. Третий подошел. Рыться в бумагах она не стала, напротив, снова закрыла и заперла секретер. И тем же ключиком попробовала ящички. Они не открывались. Она прибрала ключик в особое отделение сумочки и примерила другие. Эти тоже не подходили. Она вышла на лестничную площадку, где запах горелого уже просто бил в нос, и опять прислушалась. Миссис Энтони по-прежнему сидела с Чармиан, и миссис Петтигру рассчитала, что когда она выскочит, то минут как минимум десять будет достаточно занята. Она вынула из сумочки пакетик жевательной резинки и вскрыла его. Там было пять пластинок. Пакетик с тремя пластинками она положила обратно в сумочку, а две пластинки взяла в рот. Она села на стул возле открытой двери и несколько секунд старательно их разжевывала. Потом она послюнила пальцы, вынула изо рта размягченную резинку и расплющила ее. Смочив языком гладкую поверхность, она прижала резинку к замочной скважине одного из ящичков, быстро отняла и положила на ночной столик Чармиан. Она извлекла затем еще две пластинки, разжевала их, послюнила комок и притиснула его к скважине другого ящичка. Потом вскинула сумочку к локтю и, бережно держа в обеих руках комочки с оттисками между большим и указательным пальцем, поднялась к себе. Она осторожно положила твердеющие комочки в ящик, заперла его и отправилась вниз, в дым и смрад.

Миссис Энтони выбежала из оранжерейной в тот самый момент, когда миссис Петтигру появилась на лестничной площадке.

– Мне показалось, – спросила миссис Петтигру, – или что-нибудь горит?

Спустившись на кухню, она застала миссис Энтони в хлопотах: та держала под краном шипящую, дымящуюся кастрюлю. Синее облако медленно выползало из щелей духовки. Миссис Петтигру открыла духовку и отпрянула, охваченная чадом. Миссис Энтони уронила кастрюлю с картошкой и бросилась к духовке.

– Газ выключите, – сказала она миссис Петтигру. – Боже мой, пудинг!

Миссис Петтигру, отфыркиваясь, приблизилась к духовке и выключила газ; затем, взахлеб кашляя, выскочила из кухни и пошла к Чармиан.

– Что-нибудь горит? – спросила Чармиан.

– Пудинг и картофель превратились в уголья.

– Ох, я тут заболталась с Тэйлор, – сказала Чармиан. – Какой ужасный запах, правда? Может быть, проветрим?

Миссис Петтигру отворила стеклянную дверь, и сгусток синего дыма послушным призраком выплыл в сад.

– Годфри, – сказала Чармиан, – ох, он ужасно рассердится. А сколько времени?

– Двадцать минут, – сказала миссис Петтигру.

– Двенадцатого?

– Нет, первого.

– О, господи. Подите, пожалуйста, посмотрите, как там справляется миссис Энтони. Годфри будет с минуты на минуту.

Миссис Петтигру осталась у открытой двери.

– Мне кажется, – сказала она, – миссис Энтони теряет обоняние. Как-то она старовата для своих семидесяти, вы не думаете? Вот уж кому семьдесят, так все семьдесят. Ну не странно ли, что дом полон гари, а ей все нипочем?

Из кухни за углом, где миссис Энтони все обдавала водой, доносилось яростное шипение.

– Я тоже никакого запаха не почувствовала, – сказала Чармиан. – Боюсь, что я ее заговорила. Бедняжка, она...

– А вот и мистер Колстон, – сказала миссис Петтигру и отправилась в прихожую ему навстречу.

– Что за черт, почему горит? – сказал он. – Пожар у вас, что ли?

Из кухни выскочила миссис Энтони и объяснила ему, что случилось, вперемешку с обвинениями, жалобами и уведомлением об уходе через две недели.

– Пойду приготовлю омлет, – сказала миссис Петтигру и, возведя глаза к небу за спиной миссис Энтони – так, чтобы видел Годфри, – исчезла на кухне, пошла разбирать беспорядок.

Но Годфри есть не захотел. Он сказал Чармиан:

– Все из-за тебя. Весь дом вверх дном – и только оттого, что ты заупрямилась насчет таблеток.

– Лишняя доза могла бы мне повредить, Годфри. Откуда мне было знать, что таблетки безвредные.

– Какая там лишняя доза. Я лично хотел бы знать, почему эти таблетки безвредные. То есть как понимать, что этот тип прописывает тебе две, а ты можешь, за здорово живешь, принять четыре; что же это за лечение, черта ли тебе в этих таблетках? Вот заплачу этот раз по счету и прогоню его. Возьмем другого доктора.

– Не стану я лечиться у другого доктора.

– Миссис Энтони уведомила об уходе, ты хоть понимаешь, что это значит?

– Я уговорю ее остаться, – сказала Чармиан. – Она сегодня утром переволновалась.

Он сказал:

– Ладно, я опять пошел на улицу. Вонища стоит жуткая.

Он сходил надел пальто и вернулся со словами:

– Ты уж позаботься, чтобы миссис Энтони передумала. – Он знал из прошлого опыта, что этого может добиться только Чармиан. – Это самое меньшее, что ты можешь сделать после того, как твоими стараниями...

Миссис Петтигру и миссис Энтони ели омлет, сидя в пальто, потому что окна нельзя было закрывать. За едой миссис Петтигру снова разругалась с миссис Энтони и потом очень корила себя за это. Ну что же я, виновато думала она, что же я никак не могу выдерживать с ней дистанцию, это бы мне как раз на руку.

Миссис Энтони до вечера просидела с Чармиан, а миссис Петтигру, как бы в порядке действительного покаяния, взяла оба комка жевательной резинки с отчетливыми оттисками замочных скважин и отвезла их одному человеку в Кэмберуэлл-Грин.