Memento mori

– А сами-то вы, мистер Колстон, может, еще немного поразмыслите? Миссис Петтигру – она кто, экономка у вас?

– Безотлагательно, пожалуйста, – сказал Годфри. – И будьте любезны, никаких проволочек.

– Омерзительно, – сказал он потом Чармиан. – Ему под восемьдесят, а он женился на двадцатичетырехлетней девушке. Омерзительно, другого слова не подберешь. К тому же он еще глух как пень.

– Годфри, – сказала она, – в воскресенье утром я уезжаю в пансионат. С доктором я договорилась, в банке все устроено. Из фирмы «Общие тетушки» завтра приедут, сложат мои вещи. Меня проводит Джанет Джопабоком. Тебя я вытаскивать не хотела, Годфри. Ты бы, пожалуй, расстроился. Знаешь, меня вконец извели эти телефонные звонки. Они меня просто в могилу сведут. Мне телефона больше и видеть не надо. Я говорила с Летти, она меня поддерживает. Миссис Петтигру тоже думает, что это наилучшее решение – правда, Мейбл? Вообще все в один голос. Ну, мне, конечно, очень грустно. Однако же раньше или позже, ты и сам часто говорил...

– Да ты же и думать не думала про эти телефонные звонки! – закричал он. – Ты же на них внимания на обращала!

– Ох нет, нет, очень обращала. И больше сил нет терпеть.

– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.

– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.

– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.

– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.

Он понимал, что их обеих ему не переспорить.

Глава тринадцатая

– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.

– Ты свою реакцию зафиксировал?

– А как же.

«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.

– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.

Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.

– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.

– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?

– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.

– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?

– Не знаю.

– То есть ты в это время спала, – сказал он.

– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.

– Так что, смерть ее была беспокойная?

– Да, для нас очень беспокойная.

– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.

На секунду она его совершенно возненавидела.

– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.

Внезапно он почувствовал к ней ненависть.

– Докажи, – сказал он.

– Опровергни, – устало возразила она.

– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?

– Все бы ничего, да вот катаракта.

– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?

– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.

– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.

– Нет, – сказала она.

Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.

– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.

– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?

– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.

– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.

Он взялся за шляпу.

– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.

– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей.

Мисс Валвону, мисс Дункан...

– И этих?.. – он повел толовой в сторону долгожительниц.

– А-эти – наше memento mori[4]. Вроде как у вас телефонные звонки.

– Что ж, тогда до свидания, Джин.

– Ох, Алек, ты, пожалуйста, пока не уходи. У меня есть к тебе одно важное сообщение, только ты посиди спокойно и дай мне собраться с мыслями.

Он сидел спокойно. Она откинулась на подушку, сняла очки и промокнула платочком воспаленный глаз. Потом водрузила очки на место.

– Мне надо подумать, – сказала она. – Разобрать, что когда было. Я все даты помню, и за минуту-другую приведу их в порядок. А ты, чтобы зря не ожидать, поговори-ка с новой пациенткой, той вон, в постели бабуни Грин. Ее зовут миссис Бин. Ей девяносто девять, в сентябре исполнится сто.

И он пошел разговаривать с миссис Бин, чье личико утонуло в подушках, беззубый ротик раскрылся маленьким овалом, беловатая кожа туго обтягивала черепные выступы, и глаза по-детски пристально глядели из глубины глазниц, а жидкая седая поросль волос топорщилась надо лбом. Головенка ее непрерывно и слабо кивала. Только что женская палата, подумал Алек, а то бы совсем никак нельзя было понять, старик это или старуха. Она походила на его знакомого – сумасшедшего из Фолкстона, который с 1918 Года мнил себя Господом Богом. Алек заговорил с миссис Бин: и ее вежливый и связный ответ был, казалось, сыгран на простенькой свирельке, вправленной в грудную клетку, – таким тонким переливом прозвучало ее дыхание.

Он перешел к мисс Валвоне, выказал должное уважение и выслушал от нее свой нынешний гороскоп. Он поклонился миссис Ривз-Дункан и помахал рукой другим знакомым пациенткам. К нему подошла одна из долгожительниц и, пожав ему руку, сообщила, что идет в банк; затем она удалилась из палаты, и вскоре сестра привела ее обратно со словами: «Ну, вот и в банк сходили».

Алек внимательно наблюдал, как довольная пациентка вернулась в гериатрический угол; он размышлял о том, сколь часто престарелые лепечут о банке. И вернулся к постели Джин Тэйлор, которая сказала:

– Ты сообщишь Годфри Колстону, что Чармиан изменила ему через год после свадьбы, и эта ее связь тянулась много лет. Началась она летом тысяча девятьсот второго года, когда Чармиан снимала виллу на берегу Женевского озера, и до конца года она часто бывала у него в квартире на Гайд-Парк-гейт. Это продолжалось в тысяча девятьсот третьем и в тысяча девятьсот четвертом: осенью, помнится, Чармиан поехала в Пертшир, а Годфри не мог отлучиться из Лондона. Далее – в Биаррице и в Торки. Запомнил, Алек? Любовником ее был Гай Лит. Она продолжала встречаться с ним у него на квартире, на Гайд-Парк-гейт и в тысяча девятьсот пятом – до самого сентября. Слушай внимательно, Алек, тебе придется в точности сообщить Годфри Колстону все факты. Значит, Гай Лит. Она порвала с ним, я отлично помню, в сентябре тысяча девятьсот седьмого: мы были в Доломитах, и Чармиан заболела. Держи в уме, пожалуйста, что Гай на десять лет моложе Чармиан. Потом, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, их связь возобновилась, и продолжалась восемнадцать месяцев. Примерно в это время мы снова сошлись с тобою, Алек. Гай хотел, чтобы она бросила Годфри, и уж я-то знаю, что она об этом частенько подумывала. Но она же знала, что у Гая – женщина за женщиной, Лиза Брук в том числе, ну и прочие. Чармиан никак не смогла бы всерьез положиться на Гая. Но она по нему так скучала, он ее очень забавлял. Тогда-то она и стала католичкой. Так вот я хочу, чтобы ты все это сообщил Годфри. Он ни разу не заподозрил Чармиан, у нее все было шито-крыто. Карандаш есть, Алек? Ты лучше запиши. Начнем с тысяча девятьсот второго года...

– Знаешь ли, Джин, – сказал, он, – это может худо обернуться для бедняги Годфри и для Чармиан. То есть я никак не возьму в толк, с чего это вдруг тебе захотелось после стольких лет предать Чармиан.

– Мне и не хочется, – возразила она, – но я это сделаю, Алек.

– Да Годфри и так, наверно, знает, – сказал он.

– Знают об этом только Чармиан, Гай и я. Еще Лиза Брук знала, и очень жестоко шантажировала Чармиан. Из-за этого Чармиан и попала тогда в нервную клинику. А Гай Лит женился на Лизе прежде всего затем, чтобы ее умаслить и отвести от Чармиан угрозу скандала, и, хотя женаты по-настоящему они никогда не были, все же в брак этот Гай вступил ради Чармиан, тут, спору нет, его заслуга. Вот у кого обаяния было подлинно через край.

– Он и сейчас не без обаяния, – сказал Алек.

– Да? Впрочем, не сомневаюсь. Так, Алек, ты запиши, ладно?

– Джин, ты об этом пожалеешь.

– Алек, если ты откажешься, мне придется просить даму Летти, а уж она не упустит случая испортить Чармиан как можно больше крови. По-моему, необходимо избавить Годфри Колстона от нравственной робости перед Чармиан – ну хотя бы попытаться. Я думаю, если он узнает о неверности Чармиан, то перестанет бояться разоблачения. Пусть его идет к Чармиан и злорадствует. Пусть его...

– Чармиан будет поражена. Она тебе доверяет. – Он, казалось бы, выдвигал возражения, но она-то знала, как его затрагивает и раззадоривает ее просьба. Бывало, он без зазрения совести чинил любые неприятности для утоления собственного любопытства, пусть-ка теперь сослужит ей службу.

– Есть время хранить верность и время скончания верности, и Чармиан пора бы об этом знать, – сказала она.

Он взглянул на нее с особым любопытством, как бы выискивая в ее лице что-то ранее не замеченное, некую потаенную зависть.

– Чем религиознее человек, тем больше он меня озадачивает, И я все-таки думаю, что Чармиан будет очень неприятно.

– Чармиан тоже религиозная женщина.

– Нет, всего-навсего женщина со своей религией. – Ему всегда казалось странно, что мисс Тэйлор, воцерквившись лишь затем, чтобы сделать удовольствие Чармиан, стала куда более истовой католичкой.

Он зафиксировал все, что желала сообщить мисс Тэйлор.

– Объясни ему, – сказала она, – что сведения исходят от меня. Руки плохи, а то бы я сама написала. И передай от меня же, что ему нечего бояться миссис Петтигру. Вот несчастный старик.

– А ты Чармиан когда-нибудь завидовала? – спросил он.

– Еще бы, – сказала она. – Бывало.

Записывая подробности любовной связи Чармиан, Алек прикидывал, согласится ли Годфри Колстон измерить пульс и температуру до и после разговора. Скорее, пожалуй, не согласится. Гай в этом смысле пошел навстречу, но Гай уж такой человек. А все-таки попробовать.

* * *

– Вы знаете, Тейлор, – сказала дама Летти, – я чувствую, что мне больше не по силам вас навещать. Эти негодяи меня просто допекли, и к тому же теперь, когда я толком не сплю, нервы мои не выдерживают этого зрелища старческого распада. Очень все-таки удивительно, зачем их сохраняют в живых за счет государства.

– Я со своей стороны, – сказала мисс Тэйлор, – была бы рада-радешенька спокойно умереть. Но доктора, услышав это, пришли бы в ужас. Они так гордятся новыми препаратами и новыми методами лечения – у них все время что-нибудь новое. Иной раз боязно, что при нынешних темпах развития науки и умереть-то не удастся.

Дама Летти взвесила это заявление, чересчур, пожалуй, легкомысленное. Взвешивая его, она грузно пошевелилась в кресле, насупилась и подвыпятила дряблые губы.

– Разумеется, сберегать людям жизнь всегда хорошо, – подкинула удобную фразу мисс Тэйлор.

Дама Летти поглядела на долгожительниц, которые как раз в это время были совершенные паиньки. Одна старушечка сидела в кровати и распевала что-то вроде песни; другие принимали посетителей, которые большей частью отсиживали положенное время со своей древней родней без особых разговоров, изредка прерывая молчание какой-нибудь семейной новостью, громким голосом сообщенной полуотсуствующим родственникам, и безучастно выслушивали, как те отзывались клохтаньем, гуканьем или чем-то более осмысленным. Прочие долгожительницы пристроились в дальнем углу у телевизора, смотрели и высказывались. По совести, ни на кого из них нельзя было пожаловаться.

Однако Летти с первых минут была нервозней обычного. Она не обратила внимания на приветствие мисс Тэйлор, придвинула кресло вплотную к постели и начала без обиняков:

– Тэйлор, мы все вместе ездили к Мортимеру. Это была совершенно бесполезная...

– Да, да, мистер Уорнер мне говорил вчера, что...

– Абсолютна бессмысленная. Мортимеру доверять нельзя. Полиция, конечно, покрывает его. Он, должно быть, обзавелся сообщниками: один, видимо, юнец, другой – человек средних лет, шепелявый, затем еще иностранец, потом...

– Главный инспектор Мортимер, – сказала Тэйлор, – всегда казался мне сравнительно нормальным человеком.

– Нормальным – еще бы нет, конечно, он нормальный. Я и не говорю, что ненормальный. Я сделала большую ошибку, Тэйлор, когда оповестила его, что он упомянут в моем завещании. Он всегда так нарочито вникал в комитетские нужды, такой был отзывчивый. Теперь-то я раскусила все его расчеты. Он не ожидал, что я так долго проживу, и вот ищет способа запугать меня и сжить со свету. Я его, разумеется, вычеркнула из завещания и окольным путем дала ему об этом знать – в надежде, что он уймется. Но, он наоборот, озлобился и утроил свои усилия. Прочим всем звонят лишь для прикрытия, понимаете, Тэйлор, это ложные звонки, для прикрытия, понимаете? И похоже, Эрик орудует с ним заодно. Я писала Эрику, и он ничего не ответил, что уже само по себе подозрительно. Словом, их главный объект и настоящая жертва – это я. Мало того, они пошли дальше. Вы помните, недели три назад я распорядилась, чтобы мне отключили телефон?

– Да-да, – сказала мисс Тэйлор, прикрыв утомленные глаза.

– Ну так вот, вскоре после этого я как раз ложилась спать и могу поклясться, что услышала шум возле окна спальни. Как вы знаете, окно мое выходит...

С месяц назад дама Летти взяла в обычай каждый вечер перед сном обыскивать свой Дом. Лишняя предосторожность никогда не помешает. Она обыскивала дом сверху донизу, шарила под диванами, заглядывала под кровати, раскрывала шкафы. И все равно повсюду раздавались скрипы и непонятные звуки. Ночной обыск сада и дома занимал минут сорок пять, и к концу обыска дама Летти так уставала, что ей не под силу было успокаивать свою горничную. Через неделю такой жизни Гвен объявила, что в доме водятся привидения, а дама Летти – полоумная, и сбежала.

Так что, когда дама Летти навестила мисс Тэйлор в лечебнице Мод Лонг, долгожительницы пришлись ей отнюдь не под настроение.

– Я бы на вашем месте, – отважилась заметить мисс Тэйлор, – все-таки известила бы полицию о своих подозрениях. Если кто-то норовит забраться в дом, то полиция, конечно же...

– Полиция, – объяснила дама Летти изнеможенно-терпеливым голосом, – покрывает Мортимера и его сообщников. В полиции вообще рука руку моет. И Эрик заодно с ними. Они все заодно.

– Хорошо бы вам немного отдохнуть в санатории, где-нибудь на природе. Вы, должно быть, очень вымотались.

– Это мне-то? – изумилась дама Летти. – Нет, Тэйлор, пока все физические способности при мне и я могу передвигаться на собственных ногах, никаких санаториев. Я ищу новую горничную, женщину постарше. Теперь так трудно найти кого-нибудь – им всем подавай телевизор. – Она поглядела на престарелых пациенток, обсевших телеэкран. – Пустейшая растрата государственных средств. Омерзительное изобретение.

– Право же, именно для подобного случая изобретение как нельзя более уместное. Он их целиком занимает.

– Тэйлор, я к вам больше прийти не смогу. Это чересчур выбивает меня из колеи.

– Поезжайте отдохните, дама Летти. Забудьте вы о своем доме и о телефонных звонках.

– Даже частный детектив, которого я наняла, стакнулся с Мортимером. Мортимер всем этим заправляет. А Эрик...

Мисс Тэйлор промокнула больной глаз под очками. Ей хотелось закрыть глаза и отдохнуть, она никак не могла дождаться звонка, обрывающего час посещений...

– Мортимер... Мортимер... Эрик... – продолжала дама Летти. Мисс Тэйлор почувствовала, что теряет всякое терпение.

– Как я понимаю, – сказала она, – звонит вам по телефону сама Смерть, извините за метафору. И совершенно ума не приложу, дама Летти, как это можно пресечь. Раз вы не помните о смерти, то смерть сама вам о себе напоминает. И коли уж вам эти напоминанья не под силу, то лучше всего езжайте отдохните.

– Вы, кажется, совсем рехнулись, Тэйлор, – сказала дама Летти, – и я больше ничего не могу для вас сделать.

Она вышла из палаты, потребовала к себе старшую сестру и сообщила ей, что, по всей видимости, мисс Тэйлор утратила рассудок и подлежит усиленному наблюдению.

* * *

Когда Гвен ушла от дамы Летти, она, естественно, рассказала своему парню про ночные обыски, как сумасшедшая дама рыскала по дому, тыкалась во все углы и совалась во все шкафы, как она выходила в сад и шарила под кустами электрическим фонариком, то-то у нее со зрением и стало плохо.

– Я говорю, позовем полицию, – говорила Гвен. – Нет, ни за что, полиции она не доверяет. А чего доверять, там над ней смеются. Ой, ну у меня прямо мурашки по коже – ведь это только прислушайся, так услышишь шорохи во всем доме, и в темноте бог знает что привидится, а я как забоюсь, выгляну в сад, то ничего, а то на нее и наталкиваюсь. Ой, ну в доме, ей-богу, привидения завелись. Терпежу никакого не стало.

Парень Гвен решил, что история дай бог, и рассказал ее на работе, а работал он строителем.

– Моя девушка была в услужении у одной старушенции с титулом – дама, что ли, не то графиня, вообще в Хампстеде живет... Так она, говорит, каждый вечер дом обыскивает... Ей все грабители чудятся... А полицию на дух не выносит... Ну, девушка моя на прошлой неделе ей сделала извините, хватит уже...

– Есть такие, совсем чокнутые, – заметил один его приятель. – Вот я тебе расскажу. Война была, и я у одного полковника Служил денщиком, так...

Вот и случилось, что новенький рабочий, сам не из уголовников, услышал, чего рассказывает дружок Гвен, а у него был один знакомый мойщик окон, который за такой рассказ мог запросто отвалить, два, если не три фунта. Только был в точности адрес нужен.

– Графиня-то эта, говоришь, где живет? – спросил он. – Хампстед я вроде весь знаю, аж до лесопарка.

Дружок Гвен сказал:

– Она в самом что ни на есть Хэклтон-райз. Девушка моя говорит, старуху, того и гляди, свезут в желтый дом. Она из этих, знаешь, из тех самых – читал в газетах? – ну, которым звонят. Она и телефон отключила...

Мойщик окон сам такими делами не занимался, но дело было, видать, денежное. Он сказал кое-кому, там проверили и через день-другой кинули десять фунтов, даром что старуха оказалась никакая не графиня. Мойщик окон отстегнул сколько следует тому молодому, заметив при этом, что сказали... не все верно и что пока лучше попридержать язык за зубами.

Таким образом дом дамы Летти и ее ночные блуждания попали под самый пристальный обзор.

В последний раз навестив мисс Тэйлор, она вернулась в Хампстед в начале шестого и высадилась из такси у агентства по найму – узнать, не подыскалась ли еще для нее постоянная прислуга средних лет с безупречными рекомендациями? Нет, дама Летти, пока не подыскалась, но поиски ведутся неусыпные. До дома" она дошла пешком.

Она угрюмо сготовила себе чаю и выпила чашку тут же, на кухне, стоя. Потом с пыхтеньем поднялась к себе в кабинет и села за письмо Эрику. Ручка перестала писать. Она перезаправила ее и продолжала:

«Лишь из сострадания к твоей бедной матери, которую пришлось отправить в пансионат, и к твоему несчастному старику отцу, так много сделавшему для тебя и чье здоровье слабеет день ото дня, я прямо-таки требую, чтобы ты по крайней мере отозвался и объяснил бы свое молчание. Знаю, в твоих отношениях с родителями накопилось немало горечи. Но в настоящее время, на склоне их лет, с тебя, конечно, особый спрос, твой черед идти навстречу. Тем более как раз на днях твой отец говорил мне, что он охотно поставил бы на прошлом крест. Собственно говоря, он даже просил меня написать тебе в этом смысле».

Она остановилась и поглядела в окно. Незнакомая машина подкатила к дому напротив. Кто-то приехал к Диллингерам, не знают, видимо, что Диллингеры в отъезде. Потянуло холодом, и она встала задернула шторы. Мужчина сидел в машине за рулем. Она задернула шторы, и он отъехал. Она вернулась за стол и продолжала:

«Не надо думать, будто я не знаю, чем ты был занят в Лондоне и как ты пытаешься меня запугать. И не надо думать, что я хоть сколько-нибудь встревожилась».

Эти строчки были тут же вычеркнуты. Они к ее замыслу не шли. Сначала-то она и собиралась написать в этом роде, но, рассудив – ах да, припомнила она – у нее решено было как-нибудь помягче воззвать к его совести. С такими, как Эрик, надо хитрить. Она взяла другой лист и начала сначала, вдруг задержав, перо, когда ей почудился непонятный звук.

«В мыслях у меня лишь твоя бедная мать, которая сейчас в пансионате, и твой несчастный старик отец, дряхлеющий со дня на день, вот и поэтому я...»

Она дописала письмо, адресовала его, запечатала и позвонила Гвен, чтобы не упустить шестичасовую почту. Потом она вспомнила, что Гвен уже нет.

Дама Летти растерянно положила письмо на столик в прихожей и решила, что надо поужинать и послушать новости.

На ужин она приготовила паровую рыбу, съела ее и вымыла посуду. И слушала новости до половины десятого. Потом выключила приемник, пошла в прихожую и простояла там минут пять, не послышится ли чего. И в самом деле, звуки слышались – из кухни, справа из гостиной и сверху.

Еще сорок пять минут она тщательно обыскивала дом и сад перед домом и позади него. Потом она заперла и закрыла на засов обе двери. Затем заперла все комнаты и взяла с собой ключи. И наконец медленно поднялась в спальню, через ступеньку, затаив дыхание, останавливаясь послушать. Нет, как хотите, а на крыше кто-то есть.

Она заперла за собой дверь спальни и приперла ее стулом. Нет, как хотите, а в саду кто-то есть. Завтра надо будет потребовать от члена парламента, чтобы он ответил. На предыдущее письмо он не отозвался – в понедельник она отправила его или во вторник? Ну словом, пора бы и ответить. Полиция вся подкуплена, ничего себе. Надо сделать запрос в парламенте. Есть же где-нибудь защита. Она протянула руку и пощупала тяжелую трость, прислоненную к ее постели. И наконец заснула. Проснулась она внезапно, от звонка в ушах, и была ошеломлена действительно.

Она включила свет. Пять минут третьего. Возле ее туалетного столика стоял мужчина, ящики были выдвинуты и перерыты. Он обернулся и поглядел на нее. Дверь в спальню была открыта. В коридоре горел свет, и она слышала, там кто-то ходит. Она вскрикнула, схватила трость и поднялась с постели, когда раздался голос из коридора: «Хватит, пошли». Человек у столика подумал-подумал, потом подскочил к Летти. Она разинула рот и выпучила на него свои желто-карие глаза. Он вырвал трость из старушечьей руки и несколькими ударами набалдашника размозжил ей череп. Восемьдесят один год ей не исполнился.

Глава четырнадцатая

Прошло четыре дня, пока молочник заметил, что бутылки стоят на ступеньках у дамы Летти и никто их не берет, а потом вошла в дом полиция и нашла труп, торчащий из кровати.

Между тем Годфри совершенно не удивлялся, почему нет вестей от Летти. Телефон ее был отключен, и она редко давала о себе знать. Да и вообще, у него были другие заботы. Приходил тут Алек Уорнер с этим удивительным, несуразным, пакостным и, однако, живительным сообщением от Тэйлор. Ну, Уорнера он, конечно, выгнал из дому. Алек вроде бы этого и ожидал и удалился, когда Годфри сказал ему «Вон отсюда», словно актер, отыгравший свою роль. Однако оставил бумажный листок с перечнем дат и описью мест. Годфри изучил этот документик и вдруг почувствовал себя, впервые за несколько месяцев, почти здоровым. Он вышел из дому и в рассуждении, что делать дальше, выпил виски с содовой. Потягивая виски, он от души презирал Гая Лита и все же с удовольствием думал о нем как о причастном к этому новому, благодатному ощущению. Он заказал еще виски и хихикнул, представив Гая, согнутого в три погибели над своими двумя клюками. Все бы ему пакостничать, поганцу несчастному.

* * *

Гай Лит сидел у себя в кабинете по адресу Старые Конюшни, Стедрост, Суррей, усердно трудясь над своими мемуарами, публиковавшимися частями в журнале. Усердие было отнюдь не умственное, а чисто физическое. Его пальцы, скрюченные вокруг толстого стержня большой авторучки, двигались с трудом. Может, еще год-другой сгодятся – если только могут на что-нибудь сгодиться эти искривленные, шишковатые... Он время от времени укоризненно поглядывал на них – ну, еще год, может, прослужат, если зима позволит. Как, однако, в старости опрощается жизнь, думал Гай, – ведь кажется, защищен всем привычным домашним уютом, а погоде подвластен больше, чем юный полярник в арктических льдах. И как просто самоутверждаются законы физики, сокрушая человеческие замыслы. У Гая было расслабление коленных суставов: при всякой попытке ступить на одну ногу она тут же подкашивалась и подшибала другую. И хотя он не упускал случая горько заметить: «Вот сволочь какая, этот закон тяготения», однако же большей частью был вполне весел. Еще он страдал ревматизмом шейных мышц, из-за которого приходилось жить с вытянутой и искривленной шеей. Но он по мере сил приноровился к этим телесным изъянам, глядя на все искоса и передвигаясь с помощью слуги на автомобиле или же на двух клюках. К слуге своему, богобоязненному, подобострастному и тишайшему холостяку ирландцу, он питал самые теплые чувства и называл его в глаза Тони, а за глаза Иисусликом.

Тони принес утренний кофе и почту, которая всегда запаздывала. Он положил два письма возле разрезного ножа, поставил кофе перед Гаем, оправил брючные складки, переступил с ноги на ногу и просиял. Он постоянно возносил девятидневные моления за обращение Гая, хотя тот и говорил ему:

– Чем больше вы за меня молитесь; Тони, тем пуще я коснею в грехе. То есть коснел бы, будь у меня малейшая возможность грешить.

Гай вскрыл конверт побольше: там оказалась верстка – новые главы его мемуаров.

– Эй, Тони, – сказал он, – почитайте-ка верстку.

– Ах, вы же знаете, что я не умею читать без очков.

– Мягко сказано, Тони, – ибо в очках Тони тоже не очень-то умел читать: разве что в случае крайней необходимости, водя пальцем по строчкам, слово за словом.

– Воистину, сэр, это весьма прискорбно. – И Тони исчез.

Гай вскрыл другое письмо, и ухмылка его показалась бы зловещей, если не знать, что она была такая просто из-за искривленной шеи. Письмо было от Алека Уорнера.

"Дорогой Гай,

увы, я послал Перси Мэннерингу очередную порцию Ваших мемуаров. Он все равно бы их прочел. Увы, он, кажется, несколько расстроен Вашими новейшими отзывами о Доусоне.

Поблагодарив меня за присылку журнала, Мэннеринг сообщил, что намерен Вас повидать – по-видимому, с целью беседы. Надеюсь, он Вам не очень досадит, а Вы не будете к нему слишком отроги.

И я убежден, что Вы не откажете мне, любезный друг, измерить его пульс и температуру при первой возможности, как только кончите беседовать. Еще бы лучше во время беседы, но это может оказаться затруднительным. Любые Ваши наблюдения относительно цвета его лица, характера речи (ясности и т. п.) и вообще поведения во время беседы были бы, как Вы понимаете, необычайно желательны.

Мэннеринг явится к Вам завтра, т. е. в тот самый день, когда, надеюсь, Вы и получите это письмо, – примерно в 15. 40. Я объяснил ему расписание поездов и рассказал в подробностях, как до Вас добраться.

Итак, любезный друг,

остаюсь Вашим покорнейшим слугой

Алеком Уорнером".

Гай вложил письмо обратно в конверт и позвонил в пансионат, где теперь пребывала Чармиан. Нельзя ли, спросил он, навестить ее сегодня во второй половине дня? Сестра пошла справилась и ответила, что можно. Тогда он велел Тони подать машину в 15. 15.