Memento mori

«Звонил очень вежливый молодой человек...» Это были показания Чармиан, и Годфри не выдержал.

– Ну какой же он вежливый молодой человек, что он говорит-то? Думай ты головой, Чармиан!

– Все три раза он разговаривал очень вежливо, – сказала Чармиан.

– Простите, – сказал Генри. – Я, может, продолжу? А потом дам слово Чармиан.

Он дочитал показания Чармиан, и та сказала:

– Все правильно.

– Ну какой же он вежливый? – вопросил Годфри.

– Мистер Гай Лит, – объявил Генри, продолжая чтение. – Ну, Гай, конечно, не приехал...

– Гай поручил мне сообщить, – вмешался Алек, – что мы вольны обсуждать его показания как и сколько нам угодно, лишь бы не касались его частной жизни до тысяча девятьсот сорокового года.

– Еле таскается с двумя клюками, – заметил Годфри.

– Показания Гая, – сказал Генри, – по существу, не отличаются от прочих – с той, однако, любопытнейшей разницей, что ему звонят по междугородной из Лондона от шести до семи вечера, когда действует льготный тариф. По его мнению, это безобразничает какой-то школьник.

– Чепуха, – сказала дама Летти. – Это мужчина средних лет.

– Казалось бы, чего проще, – сказал Генри, – засечь междугородный телефонный звонок из Лондона в провинцию. Однако же полиция до сих пор не выяснила, кто и откуда звонит Гаю Литу в Стедрост.

– Вот именно, – сказала дама Летти. – Полиция...

– Впрочем, это мы обсудим позднее, – сказал Генри. – На очереди показания мистера Рональда Джопабокома – да, Рональд ведь тоже не приехал. Что такое с Рональдом, Джанет?

– Юнец, не более того, и, по-моему, хулиганистый, – отозвалась Джанет Джопабоком.

– Рональд, – прорычал Годфри ей в ухо. – Почему Рональд не приехал? Он же обещал быть.

– Ах, Рональд. Да, он должен был мне позвонить. Позабыл, наверно. Беда с ним. Я не дождалась и позвонила ему сама, но его не было дома. Право же, я нынче за Рональда отвечать не могу. Вечно он где-то пропадает.

Алек Уорнер вынул маленький блокнотик и что-то записал карандашиком.

– У Рональда, – сказал Мортимер, – впечатление такое, что звонит ему человек преклонного возраста, голос дрожащий и скрипучий, говорит умоляющим тоном.

– У него, должно быть, телефон не в порядке, – сказала дама Летти. – Звонит негодяй средних лет, говорит твердым голосом и зловещим тоном. И не забывайте, Генри, что я, к несчастью, общалась с этим типом чаще всех остальных.

– Да, друг мой Летти, вы, конечно, особенно натерпелись. Так, теперь ваши показания, мисс Лоттинвиль... «В три часа утра... Иностранец...»

В дверь просунулась голова миссис Мортимер.

– Чай готов, Генри, и ждет вас. Я накрыла в малой столовой, чтобы...

– Еще минут пять, Эммелина.

Она скрылась, и Годфри тоскливо поглядел ей вслед.

– И наконец мистер Роуз, – сказал Генри. – «Мне звонили на работу около двенадцати два дня подряд... деловой, официальный голос... мужчина пожилого возраста...»

– Вот это верно, – сказала дама Летти. – Только я бы назвала его голос зловещим.

– Он шепелявил? – осведомился Годфри.

– На этот счет мистер Роуз как будто ничего... Шепелявости не заметили, мистер Роуз?

– Нет, нет. Очень четкий выговор. Жена моя говорит – военный, но, по-моему, скорее правительственный служащий.

Все заговорили разом.

– Ну что вы, – сказала Джанет Джопабоком, – он просто...

– Это банда, – сказала дама Летти. – Наверняка орудует целая банда.

Мисс Лоттинвиль сказала:

– Уверяю вас, главный инспектор, это, несомненно, какой-то азиат. – Генри подождал, пока шум улегся, и спросил мистера Роуза:

– Вас самого устраивают ваши зачитанные показания?

– На сто процентов, – отозвался мистер Роуз.

– В таком случае продолжим обсуждение после чая, – сказал Генри.

– Но вы не зачитали показания дамы слева от меня, – возразила мисс Лоттинвиль. Слева от нее сидела миссис Петтигру.

– Мне никто ни с чем подобным не звонил, – отрезала та. – И показаний я никаких не давала.

В тоне ее был такой накал, что Алек Уорнер подумал: а ведь, пожалуй, лжет.

Миссис Мортимер сидела во главе щедро накрытого стола, держа наготове серебряный чайник.

– Иди-ка садись возле меня, – мягко сказала она Гвен, – поможешь передавать чашки.

Гвен закурила сигарету и боком пристроилась на указанном месте.

– И тебя тоже донимают этими звонками? – спросила у нее Эммелина Мортимер.

– Меня-то? Да нет, просто не туда попадают.

Миссис Петтигру доверительно сообщила миссис Мортимер:

– Лично я даже в толк не возьму, какие такие звонки. Между нами говоря, по-моему, все это выдумки с первого до последнего слова. Хотят обратить на себя внимание, и только. Как дети малые.

– Что за дивный сад, – сказала Чармиан.

* * *

Потом они снова собрались в столовой, где в солнечном свете бледно поблескивал каминный огонь. Генри Мортимер сказал:

– Доведись мне жить сначала, я вменил бы себе в обычай ежевечерне сосредоточенно размышлять о смерти. Я бы, так сказать, сжился с памятью о ней. Такая память жизненно необходима. Смерть, когда она подкрадется, не должна заставать человека врасплох: ожидание ее – залог полноты жизни. Постоянная сопричастность смерти оживляет бытие. Иначе оно теряет вкус: жить без этого чувства – все равно что питаться одними яичными белками.

Дама Летти внезапно спросила в упор:

– Генри, кто этот человек?

– Друг мой Летти, на такой вопрос у меня ответа нет.

Под ее пристальным взглядом ему показалось, что она чуть ли не его и подозревает.

– Летти думает, что это вы, – ехидно сказал Алек.

– Вряд ли, – возразил Генри, – дама Летти заподозрит во мне столько энергии и предприимчивости, сколько выказывает наш незнакомец.

– Все дело в том, – сказал Годфри, – чтобы положить конец безобразию. А для этого нам нужно найти его виновника.

– Я полагаю, – заявила Джанет Джопабоком, – что соображения мистера Мортимера относительно примирения со смертью чрезвычайно вдохновляют и утешают. В наши дни, увы, так легко пренебречь советами религии – примите мою благодарность, мистер Мортимер.

– Спасибо, Джанет, спасибо. Правда, «примирение со смертью» – это не совсем то, что я имел в виду. И, конечно, я уж совсем не собирался давать религиозные советы. Соображения мои сводятся к тому...

– Я восприняла вас в религиозном ключе, – сказала Джанет.

– Спасибо, Джанет.

– Бедный молодой человек, – опечалилась Чармиан. – Может быть, ему одиноко, хочется с кем-нибудь поговорить, вот он и звонит.

– Что ж, Генри, на полицию явно плохи надежды. Видимо, придется все-таки сделать запрос в парламенте, – угрожающе сказала Летти.

– Учитывая вопиющие расхождения ваших показаний, – сказал Генри, – полиция на известной стадии расследования предположила, что хулиганит не один человек, а целая банда. Применены были все известные научной криминологии методы расследования – и пока что совершенно безуспешно. Имелся, однако, постоянный фактор во всех ваших показаниях, а именно слова: «Помните, что вас ждет смерть». Вы знаете, это очень не худо помнить, хотя бы потому, что это чистая правда. Словом, память о смерти – это, я бы сказал, образ жизни.

– Словом, ближе к делу, – сказал Годфри.

– Годфри, – сказала Чармиан, – я совершенно уверена, что всем очень интересно выслушать Генри.

– Чрезвычайно утешительно, – сказала Джанет Джопабоком. – Продолжайте же, мистер Мортимер, прошу вас, продолжайте.

– Да, да, – сказала мисс Лоттинвиль, которой тоже понравились рассуждения Генри.

И миссис Роуз, с видом отрешенным и долготерпеливым, склонила голову в знак скорбного мудрого старческого согласия.

– Принята ли во внимание, – спросил Алек Уорнер, – возможность массовой истерии?

– С телефонным приводом? – удивился мистер Роуз, широко разведя руками.

– Чепуха! – сказала дама Летти. – Массовую истерию мы можем сбросить со счетов.

– О нет, – сказал Мортимер. – Сбросить со счетов мы ничего не можем. В этом вся наша трудность.

– Скажите, пожалуйста, – обратился Алек Уорнер к главному инспектору, пристально разглядывая его, – если бы вас спросили о вашем мировоззрении, вы бы назвали себя мистиком?

– Затрудняюсь вам ответить, поскольку меня никогда не спрашивали о моем мировоззрении.

– И все-таки вопрос в том, – сказал мистер Роуз, – кто же это пытается вселить в нас страх божий?

– И каков его мотив? – сказал Годфри. – Вот что меня интересует.

– Исходя из фактов, вопрос о мотиве должен всякий раз становиться заново, – сказал Мортимер. – Полагаю, всем нам ясно, что виновник в каждом случае тот самый, кого мы таковым считаем.

– Ты им разъяснил свою теорию? – спросила Эммелина Мортимер, когда все разъехались.

– Нет, ну что ты, дорогая. Я, наоборот, читал им маленькие философские проповеди, чтобы как-нибудь скоротать время.

– И понравились им твои маленькие проповеди?

– Некоторым дамам понравились. И девушка вроде бы не так откровенно скучала. Летти воспротивилась.

– Еще бы нет.

– Она сказала, что незачем было и собираться.

– Фу, как невежливо. И я-то старалась, чаем их поила.

– И прекрасный был чай. Ее «незачем» целиком относится ко мне. Боюсь, что это было предрешено.

– Какая жалость, – сказала Эммелина, – что ты не заявил им напрямик: «Кроме смерти, виновных нет». Вот бы я посмотрела на их физиономии.

– Это мое личное мнение. За них решать нельзя.

– А сами они за себя что, не могут решить?

– Нет, не могут. Пойду-ка я опрыскаю груши.

– Знаешь, милый, – сказала миссис Мортимер, – по-моему, с тебя на сегодня хватит. Я и то с ног падаю.

– С ними та беда, – сказал он, – что они думают, будто уголовный розыск, подобно господу богу, вездесущ и всеведущ. А мы всего-то навсего полицейские.

И он отправился в столовую почитать у камина. Но прежде он выровнял стулья вокруг стола, отставив некоторые из них обратно к стене, вытряхнул пепельницы в камин и постоял у окна, глядя, как смеркается: эх, вот бы погожее лето! Он еще не говорил Эммелине, что собирается летом обновить свою яхту, ради которой, выходя в отставку, пожертвовал автомобилем. И свежий влажный ветер засвистел у него в ушах.

Он вышел в прихожую на телефонный звонок, снял трубку и через несколько секунд молча ее положил. Как странно, подумал он, что мне всегда звонит женщина. Всем прочим достались мужчины, а мне почему-то эта женщина, вежливая и уважительная.

Глава двенадцатая

– Я ему так прямо и сказала, – сообщила миссис Петтигру миссис Энтони. – Все это, говорю, инспектор, полнейшая чепуха. Даме Летти Колстон что-то такое примерещилось, Годфри подумал – а я чем хуже, и пошло-посыпалось, один за другим. Умирать буду – скажу, что все это – чистые выдумки. Но он – нет, он со мной не согласился. Почему? А понятно почему. Если он скажет, что у дамы Летти просто воображение разыгралось, она его из завещания вычеркнет.

На самом деле миссис Петтигру в один прекрасный тихий день был-таки анонимный звонок, но она предпочла тут же об этом начисто позабыть. У нее была великолепная способность попросту вычеркивать неприятности и неудобства, словно бы их и не было. Спроси ее, например, правда ли, что восемнадцать лет назад ее лицо «отремонтировали», – и она бы даже удивилась, причем неподдельно, более того, в простоте душевной и шутки ради она бы назвала кой-кого из тех, кто «действительно» подремонтировал лицо или обновил еще что-нибудь путем косметической хирургии.

Так что миссис Петтигру совершенно убедила себя, что никакого непонятного голоса по телефону она слыхом не слыхивала; она не просто предала этот случай забвению, нет – она даже не сохранила никаких следов его в памяти: положила трубку и вычеркнула его из жизни.

– Навыдумывают с три короба и сами себе верят, – сказала миссис Петтигру.

– Чего там, – сказала миссис Энтони, – и правда ведь от смерти никуда не денешься. Но мне бы тоже не понравилось, если бы этот малый стал меня допекать. Ну уж я бы всыпала ему по первое число.

– Да нет же никакого малого! – крикнула миссис Петтигру. – Вы что, не слышите меня?

– Аппарат у меня в ухе, и я вас очень даже слышу. Нечего голос-то повышать.

Миссис Петтигру горько укоряла себя, как и всякий раз, когда унижалась до перебранки с миссис Энтони, забывая о том, что это ей вовсе не на руку. Чтобы хоть как-то отыграться, она удалилась из кухни с надменным видом и пошла искать Годфри.

Он сидел у камина и, как назло, разговаривал с Чармиан.

– Пожалуйста, Годфри, ну не надо снова долбить одно и то же. А, вот и вы, миссис Петтигру, – сказала Чармиан.

– Это не Тэйлор, – сказал Годфри с привычным раздражением.

– Оно и видно, – сказала Чармиан.

Он уныло поглядел на миссис Петтигру. Нет человеку в своем же доме никакого покоя. Его все больше тревожило новообретенное самообладание Чармиан. Не то чтобы он желал худа собственной жене, но неизменно он увядал в той мере, в какой она расцветала. Взглянув на жену, он подумал: это же ненадолго, потом ей обязательно станет хуже. Как иной раз бывает трудно, подумал он, немолодому человеку. Миссис Петтигру снова назначила ему свидание с поверенным, а оно ему вовсе не нужно. Конечно, раньше или позже придется все-таки повидаться с поверенным, но после вчерашней бессмысленной поездки в Кингстон и обратно он устал до умопомрачения. Еще этот полоумный Мортимер танцевал вокруг Чармиан, да и все вокруг нее танцевали, словно она бог знает кто, а не просто жалкая старая развалина, – и от этого болезненно припоминались прежние обиды: с давних пор он ошибочно считал каждый успех Чармиан ущербом для себя, и ему, в силу привычки, не могло быть хорошо, если ей не было плохо.

– Мы же вчера вечером все сто раз обсудили, – повторяла Чармиан. – Хватит уж разговоров. Я, например, люблю Генри Мортимера, и проехались мы, по-моему, замечательно.

Миссис Петтигру тоже была встревожена тем, что Чармиан воспрянула духом – видимо, после переиздания ее незапамятных сочиненьиц. На самом деле Чармиан окрепла еще и потому, что ей приходилось изо дня в день противостоять хамству миссис Петтигру. Миссис Петтигру даже стала опасаться, как бы она, чего доброго, не пережила Годфри. Чармиан надо отправить в пансионат; и давно бы отправили, если в не малодушие Годфри, который удерживал жену при себе, спекулируя на ее супружеском сочувствии.

Годфри покосился на свою ненавистную союзницу Чармиан, сидевшую по другую сторону камина, потом – на Мейбл Петтигру между ними, которой он боялся без памяти, и решил сегодня опять удрать от миссис Петтигру и съездить к Олив.

Миссис Петтигру подумала: я читаю на его лице, как в открытой книге. Книги она ни одной не открывала уже больше сорока лет: не могла сосредоточиться на чтении, но подумала именно так – и решила сопровождать его к поверенному.

Чармиан пошла прилечь после обеда, и к ней явилась миссис Петтигру. Чармиан открыла глаза.

– Вы стучались, Мейбл? Я не расслышала, – сказала она.

– Нечего было слышать, – сказала миссис Петтигру.

– Никогда не забывайте постучаться, – сказала Чармиан.

– Миссис Энтони, – сказала миссис Петтигру, – стала чрезвычайно рассеянна и стряпать больше не может. Три дня подряд, как вам известно, она все забывала солить. Вчера она подала гусеницу в тушеных овощах. В мясную подливу переложила чесноку – то есть она-то говорит, что думала, будто это сельдерей. И сегодня утром сварила Годфри яйцо вкрутую – он к нему даже не притронулся.

– Приглядывайте за нею, Мейбл. Своих дел у вас немного.

Все чувства миссис Петтигру, по наитию которых она жила, возмутились в ней при виде этой новоявленной независимости, которую Чармиан обрела за зиму. У нее перехватило горло, и, стоя возле постели Чармиан, она дышала часто и напряженно.

– Присядьте, Мейбл. У вас задышка, – сказала Чармиан.

Миссис Петтигру села. Чармиан поглядывала на нее, пытаясь сообразить, зачем она жалуется на миссис Энтони, что кроется за ее незамысловатыми словами: И на всякий случай успокаивалась мыслями о суррейском пансионате, так же как – она это знала – Джин Тэйлор в свое время облегченно вспоминала о своих сбережениях, когда жизнь с Колстонами начинала ее чересчур тяготить.

Задышка миссис Петтигру усилилась. Ее вдруг охватило нестерпимое раздражение, копившееся в ней по мере того, как поправлялась Чармиан. Ее мучило ощущение ужасной несправедливости – оттого, что Чармиан имела на Годфри столь неколебимое влияние, что и сама этого не замечала. Настолько он был ею заворожен, Что всю зиму поддавался угрозам и терпел утеснения, лишь бы не открылись его шашни в Испании и Бельгии с Лизой Брук. Стоило миссис Петтигру определенно намекнуть, что она располагает всей его перепиской с Лизой от 1902, 1903 и 1904 годов, как он Смяк и взволновался об одном: Чармиан не должна знать. Пусть знает Эрик, пусть кто угодно. Только не Чармиан.

Миссис Петтигру понимала, что вовсе не о чувствах Чармиан он так уж заботился. Это бы еще ничего. Подлинная причина была за пределами ее понимания, однако же сомневаться в ней не приходилось. Потому-то Годфри и был таким податливым в ее руках. Видимо, он боялся какого-то превосходства Чармиан, утраты своей гордости перед нею. И, хотя миссис Петтигру доила Годфри сверх всяких надежд, все же, сидя в спальне Чармиан, она была ужас как раздражена этой необъяснимостью авторитета Чармиан.

– У вас, видимо, небольшой приступ астмы, – заметила Чармиан. – Сидите спокойно и не делайте лишних движений – я сейчас позову Годфри, он позвонит доктору.

Миссис Петтигру думала о том финансовом скандале, который чуть не погубил колстоновскую фирму и который в свое время удалось кое-как замять: нужные документы на этот счет были в ее руках. Вот если бы Годфри опасался их публикации – тут бы она его поняла. Но его только и волновали письма к Лизе Брук и от нее. Ах, только бы не узнала Чармиан. Как бы не ущемить своего достоинства перед Чармиан, перед этой старой развалиной.

Чармиан протянула руку к звонку у изголовья.

– Сейчас Годфри вызовет доктора, – сказала она.

– Нет-нет, мне уже лучше, – заверила миссис Петтигру, почти овладевшая своим дыханием, ибо в деловых ситуациях у нее была самодисциплина монахини. – Пустяки, немножко нездоровится. Столько, знаете, хлопот с миссис Энтони.

Чармиан откинулась на подушку и устало обвела рукой свое сердцевидное личико.

– У вас и раньше бывали приступы, Мейбл?

– Это не астма. Пустяковый бронхит. – Лицо миссис Петтигру утратило темно-багровый оттенок. Дышала она, претерпев испытание, медленно и глубоко, и закурила сигарету.

– Большая в вас жизненная сила, Мейбл, – задумчиво сказала Чармиан, – если бы только ее по-хорошему применить. Я вашей жизненной силе завидую. Я теперь иногда чувствую себя очень беспомощно – друзей-то кругом нет. Редко кто из них приходит меня повидать. Это, впрочем, не их вина. После моего инсульта Годфри вроде бы очень против, чтобы меня навещали. А когда я была все время среди друзей, знаете, какая во мне была жизненная сила!

– Вам станет гораздо легче в пансионате, – сказала Мейбл Петтигру, – будто сами не понимаете. Все время с людьми, может, даже кто из друзей ваших иной раз выберется навестить.

– Это верно, что мне бы лучше в пансионат, – признала Чармиан. – Но ведь я здесь нужна Годфри.

– Это вы очень ошибаетесь, – сказала миссис Петтигру.

И Чармиан снова задумалась – что уж за такие секреты Годфри она там раскопала? Скандальное дело с колстоновской фирмой? Или подробности какой-нибудь его обыкновеннейшей измены? Ну конечно, с человеком вроде Годфри надо всегда делать вид, будто ничего не знаешь. У него же собственное достоинство. Только так – иначе с ним нипочем не проживешь. На минуту ей захотелось пойти и сказать Годфри: «Нет в твоем прошлом ну ничего такого, что бы меня хоть сколько-нибудь взволновало. Твои мнимые секреты я почти все знаю, а если Чего и не знаю, все равно ничуть не удивлюсь».

Но на это у нее не стало бы решимости. Он бы тогда – и наверняка – озлобился на нее. Никогда бы он не простил ей, что она пятьдесят с лишним лет разыгрывала неведение, а на самом деле все знала, словно она была в доме, а «дома» ее не было. В наказание за это он выдумает какое-нибудь такое угнетение...

Да и просто начистоту объясниться друг с другом – нет, это было бы ужасно. Это нужно было сделать давным-давно. И все-таки не нужно было этого делать. Вообще, многовато нынче откровенности в супружеской жизни: вот они, изволите видеть, современные нравы – рушится семейное согласие, может дойти до развода...

Не мешало ей, кстати, подумать и о своем достоинстве. Ей мучительно припоминались унижения от Годфри. За всякую похвалу, за малейшее признание она расплачивалась горько, мелко, мерзко.

Ничего, пожертвуем достоинством, подумала она, лишь бы его как-нибудь вызволить. Вот она, жизненная сила. Что мне остается – только оставаться с ним. И она позавидовала жизненной силе миссис Петтигру.

Миссис Петтигру встала и подошла к ее изголовью.

– Вы здесь Годфри просто мешаете жить, уезжали бы в пансионат. Смешно, понимаете, смешно, что вы ему будто бы нужны.

– Нет, не поеду, – сказала Чармиан. – И не мешало бы мне вздремнуть. Сколько времени?

– Я пришла, – сказала миссис Петтигру, – сообщить вам насчет миссис Энтони. Она больше готовить не может, а то все мы заболеем животом. Придется уж мне стряпать. Кстати говоря, вот она оставляет холодный ужин, а зачем? Я, например, не могу так ужинать. Да, придется мне стряпать.

– Как это мило с вашей стороны, – пробормотала Чармиан, соображая, что, собственно, миссис Петтигру имеет в виду: если она говорила что, то недаром.

– А то ведь, знаете, – сказала миссис Петтигру, – недолго и отравиться!

– Какой ужас! – сказала Чармиан.

– Да, отравиться,– сказала миссис Петтигру. – Так ведь легко отравиться. Подумайте, пожалуйста.

И ушла из комнаты.

Чармиан испугалась, и все же по старой памяти распознала в словах миссис Петтигру приметы дешевой мелодрамы. Страх, однако, возобладал, и, в страхе лежа на постели, она понимала, что миссис Петтигру ее спокойно отравит, если будет стряпать пищу. Отравить, правда, дело сложное, но миссис Петтигру наверняка знает, как это сделать бесследно. Чармиан думала, думала и все больше пугалась. Другая бы женщина, думала она, сказала бы мужу напрямик: «Наша экономка угрожает меня отравить», вмешала бы сюда друзей, сына, доктора. Но Годфри струсил донельзя, Эрик был враг, а доктор стал бы ее успокаивать: ее, дескать, донимают дурацкие старческие подозрения.

Значит, дело решенное, подумала Чармиан. Вот и кончился долгий мой долг перед Годфри. Поеду в пансионат.

Ей стало легче и проще. В пансионате она опять станет человеком, как было вчера у Генри Мортимера, а не запуганным инвалидом. Ей нужно уважение, нужно внимание. Может, и посетители будут. Да, ведь она сможет пригласить тех, кого Годфри не позволял. Пансионат недалеко от Стедроста. Может, даже и Гай Лит к ней тоже приедет. Гай Лит очень забавный.

Она услышала, как хлопнула наружная дверь, потом дверца машины. Сразу же застучали каблуки миссис Петтигру, сверху вниз, до самого выхода. Чармиан слышала, как она отворила дверь и крикнула: «Годфри, я с вами. Подождите!» Но машина уже тронулась, Годфри уехал. Миссис Петтигру снова хлопнула дверью и вернулась в свою комнату. Еще через несколько минут она протопала по ступенькам и ушла из дому.

* * *

Миссис Петтигру оповестила Годфри, что она поедет с ним к поверенному. И когда Годфри снова улизнул, она почти не сомневалась, что с поверенным он ее тоже надует. Она вмиг надела шляпку, накинула пальто и выскочила на улицу – искать такси.

Прежде всего она поехала к развалинам возле Кингс-роуд. Машина Годфри там и оказалась, но самого Годфри нигде поблизости было не видать. Она велела таксисту объехать квартал, надеясь перехватить Годфри, куда бы он там ни шел.

Между тем Годфри шел к Олив – минут семь ходьбы самым его быстрым шагом. Он свернул на Тайт-стрит, сутулясь больше обычного, потому что вдруг зарядил дождь. Хорошо бы у Олив был наготове горячий чай. И хорошо бы у Олив никого сегодня не было, а то ему придется валять дурака, спрашивать адрес ее дедушки. И Олив хорошо бы слушала как следует: она такая хорошая, внимательная слушательница. У нее, может статься, есть уже вести от Эрика. Интересно, какие у нее от Эрика вести. Олив обещала написать и объяснить Эрику, под большим секретом, какие у человека возникают трудности с миссис Петтигру. Она обещала, Что Эрик поймет. Эрик, разумеется, очень даже будет рад заново примириться с родителями. Эрик их Сильно разочаровал, но вот ему и случай показать себя. Эрик все уладит, и наверняка у Олив есть вести от Эрика.

Он распахнул дверцы подвального приямка. Ужас сколько там было мусора, в этом приямке. Урна набита до отказа: старые туфли, сумочки и ремешки торчали из-под крышки. По ступенькам были рассеяны газеты, жестянки, ржавая кухонная утварь, пустые бутылки всех размеров и надтреснутый светильник. Весенняя уборка, подумал Годфри, Олив выкидывает всю рухлядь. Бестолково и неопрятно. Все жалуется, что денег не хватает: ну, ничего удивительного.

На звонок его никто не ответил. Он подошел к зарешеченному окну гостиной и тут заметил, что окно не занавешено. Он заглянул внутрь и увидел, что комната пустая. Может, дом не тот? Он поднялся по ступенькам, внимательно проверил номер дома. Потом снова спустился и еще раз заглянул в пустую гостиную. Да, Олив определенно уехала. И как только он это понял, так ему тут же захотелось оказаться отсюда подальше. Тут что-то было таинственное, а Годфри совершенно терпеть не мог ничего таинственного. Олив, чего доброго, вляпалась в какой-нибудь скандал. Когда он был у нее на прошлой неделе, она словом не обмолвилась, что переезжает. Торопливо уходя с Тайт-стрит, он все больше и больше опасался какого-нибудь гадкого, внезапного скандала, и хотелось ему только одного – начисто убрать Олив из памяти.

Он пересек Кингс-роуд, купил вечернюю газету и боковой улочкой возвратился к своей машине. Прежде чем он подошел к ней, рядом с ним остановилось такси, а из него вылезла миссис Петтигру.

– Ах, вот вы где, – сказала она.

Он растерянно стоял, а газета свисала из его руки; миссис Петтигру платила за такси, а он был ошарашен собственной виноватостью. Именно и прежде всего виноватым он себя чувствовал перед миссис Петтигру. Никогда в жизни ни одна его мысль, слово или поступок не мучали его такой виной, какую он испытывал теперь, ожидая, пока миссис Петтигру расплатилась и спросила:

– Вы где были?

– Газету покупал, – сказал Годфри.

– Обязательно было надо здесь припарковаться, а потом сходить купить газету?

– Прогуляться хотел, – сказал Годфри. – Поразмяться.

– У вас свидание назначено, опоздаете. Поторопиться надо. Я просила вас меня подождать. Почему уехали без меня?

– Забыл, – сказал Годфри, усаживаясь в машину. – Забыл, что вы хотели ехать со мной. Торопился к поверенному.

Она обошла машину и села рядом с ним.

– Могли бы и дверцу растворить, – сказала она.

Он сначала даже не понял, о чем она говорит, ибо с давних пор под предлогом возраста перестал соблюдать старинные обыкновения вежливости и теперь был грубовато-небрежен, словно бы вполне в своем праве. А за ее словами, лихорадочно управляя машиной, он почувствовал опасную угрозу своему образу жизни.

Она взяла газету и взглянула на первую страницу.

– Скажите, пожалуйста, Рональд, – сказала она. – Вот он, Рональд Джопабоком посреди газеты. Фотография: ну да, он женился. Нет, вы глаза уберите, смотрите, как :едете, а то ведь недолго и... Осторожнее, красный свет.

Годфри затормозил на красный свет, и их резко дернуло вперед.

– Ох, да будьте же в самом деле осторожнее, – сказала она, – вообще, подумайте о других.

С газетного листа на коленях миссис Петтигру ему лучезарно улыбнулось дряблое лицо Рональда, стоявшего рука об руку с жеманной Олив. Заголовок над ними гласил: «Вдовец 79 лет женится на 24-летней».

– Олив Мэннеринг? – вырвалось у Годфри.

– Ах, вы ее знаете?

– Внучка моего друга-поэта, – сказал Годфри.

– Зеленый, Годфри, – усталым голосом сказала миссис Петтигру.

Он пустил машину с места в карьер.

– «Богатый биржевик на покое», – прочла миссис Петтигру. – Ну, она знает, что делает. «Миссис Мэннеринг, киностатистка и сотрудница Би-Би-Си... переехала из своей квартиры на Тайт-стрит в Челси...» – И головоломка мгновенно сложилась в уме миссис Петтигру. Словно бы внутренний голос заговорил, яснее ясного, и, взглянув на фотографию Олив, она в точности поняла, где пропадал Годфри, оставляя машину у разбомбленного здания.

– Да, Годфри, это, конечно, для вас большой удар, – сказала она.

Он подумал: господи, она все знает. Кротким агнцем поднялся он в контору к своему, поверенному: миссис Петтигру осталась ждать внизу, в машине. Он даже не попытался как-нибудь обойти ее, хоть и был у него такой маленький расчет, когда он наконец согласился изменить завещание. У него даже и в мыслях не осталось прежнего намерения ознакомить с фактами своего поверенного. Мейбл Петтигру знает все. Она может все рассказать Чармиан. И он распорядился насчет нового завещания, согласно которому сын получал ничуть не более, чем ему положено по закону, а все остальное миссис Петтигру; и даже доля Чармиан, буде она его переживет, подлежала опеке той же миссис Петтигру.

– М-да, – сказал поверенный. – Это, конечно, все не сразу, придется поработать.

– Извольте все это сделать безотлагательно, – сказал Годфри.