Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Memento mori

ModernLib.Net / Триллеры / Спарк Мюриэл / Memento mori - Чтение (стр. 2)
Автор: Спарк Мюриэл
Жанр: Триллеры

 

 


– А по-моему, надо все-таки с ними, – возразил Годфри. – Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.

Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:

– Вот поганец, а считалось – критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком, – и актрисам покою не давал. Да ты его, наверное, помнишь не хуже меня.

– Нет, смутно, – отозвалась Летти. – У меня он успеха не имел.

– А он за тобой никогда и не волочился, – сказал Годфри.

* * *

Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.

– Рональд, сиди здесь и будь начеку, – сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный. Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом – в следующем, и поверх всего – грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.

– Летти, – позвал он, – иди сюда. Мы тут сидим.

– Дама Летти, – сказала Цунами над его головой, – переберитесь, пожалуйста, сюда и садитесь с нами, дорогая. Вот здесь, рядом с Рональдом.

«Снобы чертовы, – подумал Годфри. – Решила, небось, что Летти – важная особа».

Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом – нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят, да он и чашку-то в руке не удержит.

Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», – думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что из них он самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.

– Однажды я с Лизой крупно поссорился, – прорычал он. – Это когда она взяла в любимчики Дуйлана Тхомуса. – Так ему было благоугодно называть Дилана Томаса. – Да, да, Дуйлана Тхомуса, – сказал он, – Лиза в нем души не чаяла. Знаете, если меня отправят на небо, а там окажется Дуйлан Тхомус, то спасибо, я лучше отправлюсь в самое пекло. Зато же не удивлюсь, если Лизу отправили в самое пекло за паскудное пособничество Дуйлану в его стихоплетстве.

Джанет Джопабоком преклонила слух к речам Перси.

– Простите, что вы сказали о бедной Лизе? Я не расслышала.

– Я говорю, – был ответ, – что не удивлюсь, если Лизу отправили в пекло за поганое пособничество...

– Из уважения к моей незабвенной сестре, – сказала Джанет с дрожью во взгляде, – я попросила бы не обсуждать...

– Дуйлан Тхомус сдох от делириум тременса, – заявил, вдруг злобно возликовав престарелый поэт. – Улавливаете, а? Д – делириум, Т – тременс. Инициалы-то не зря даются!

– Во имя уважения к моей покойной сестре...

– Стихотворец называется! – фыркнул Перси. – Да Дуйлан Тхомус и знать-то не знал, что такое стих. Я однажды Лизе как сказал, так и сказал: « Ты, говорю, чертова дура, что содержишь этого шарлатана! Это же не стихи, это же хрен знает что!» Она не понимала, да и все вы хороши, но я говорю вам, что это не стихи, а МОШЕННИЧЕСТВО от первой до последней строчки!

Цунами повернулась вместе со стулом.

– Потише, потише, мистер Мэннеринг, – велела она, похлопав его по плечу.

Перси глянул на нее и прорычал:

– Ха! Да если у вас сатана спросит, вы знаете, что ему отвечать про дуйлан-тхомусовскую пфуэзию? – Он уселся прямо и осклабил зеленые клыки – поглядеть, как принят его вопрос, на который он тут же сам и ответил в непечатных выражениях, и миссис Петтигру воскликнула: «О боже мой!» – и отерла сложенным платочком углы губ. За соседними столами зашумели, подошла старшая официантка и заметила:

– Здесь такого нельзя, сэр!

Годфри все это было более чем отвратительно, однако, он подумал: а вдруг сейчас конец чаепитию? Пока все взирали на Перси, он украдкой прихватил два целлофановых пирожных сверху бутербродницы и запихал их в карман. Потом оглянулся и удостоверился, что никто ничего не заметил.

Джанет Джопабоком склонилась в миссис Петтигру.

– Что он сказал? – спросила она.

– Видите ли, мисс Джопабоком, – сказала миссис Петтигру, искоса поглядывая в зеркало на стене, – сколько я могу понимать, он едва ли не грубо отозвался о некоем джентльмене.

– Бедная Лиза, – сказала Джанет, и слезы выступили у нее на глазах. Она расцеловалась с родственниками и удалилась. Племянник Лизы с женою попятились к двери, но, не дойдя до нее, были отозваны Цунами обратно, потому что племянник забыл шарф. Потом, впрочем, им было позволено уйти. А Перси Мэннеринг остался сидеть, широко ухмыляясь.

К великому облегчению Годфри, миссис Петтигру заново нацедила ему чаю. Она и себе налила, но протянутую трясущейся рукой чашку Перси попросту не заметила.

– Х-ха! – сказал Перси. – Что, леди у нас обижены, не для их ушей, а? – Он потянулся к чайнику.

– Надеюсь, я не довел до слез Лизину сестру, – торжественно сказал он. – Мне это было бы крайне печально – зачем ее до слез доводить?

Чайник был тяжеловат для его нетвердых пальцев и опрокинулся, откинув крышку и устроив на скатерти бурный разлив с чайными листочками, окативший брюки Годфри.

Цунами поднялась, решительнейшим образом отодвинув стул. За нею к месту происшествия последовали дама Летти и официантка. Годфри обтирали губками, а Летти взяла поэта под руку и сказала ему: «Уходите, пожалуйста». Цунами, занятая брюками Годфри, крикнула через плечо мужу:

– Рональд, ты же мужчина! Помоги даме Летти.

– Чего? Кого? – всполошился Рональд.

– Очнись, Рональд. Ты что, не видишь? Помоги даме Летти вывести мистера Мэннеринга.

– Ой, – сказал Рональд, – кто-то, оказывается, чай пролил!

Он с ужасом уставился на залитую скатерть.

Перси стряхнул руку дамы Летти и, осклабляясь направо и налево, застегивая свой пыльник, удалился.

Для Годфри и миссис Петтигру освободили место за главным столом, рядом с Джопабокомами.

– Атеперь мы попросим свеженького чаю, – сказала Цунами. Все облегченно вздохнули. Официантки прибрали запакощенный стол. Зал благоустроился.

Дама Летти стала расспрашивать миссис Петтигру о ее планах на будущее. Годфри тревожно вслушивался в их беседу. Он отнюдь не был уверен, что бывшая экономка Лизы Брук годится для ухода за Чармиан.

Может, она старовата, а может, дорого запросит. Вон она какая вся эдакая, и в голове небось то же самое. И совсем ему не казалось, что Чармиан ее хорошо примет.

– То есть ничего определенного, сами понимаете, – вмешался он.

– Видите ли, мистер Колстон, я как раз говорила... – сказала миссис Петтигру. – Я говорю, что не могу так уж планировать, пока все не прояснится.

– Что прояснится? – спросил Годфри.

– Годфри, пожалуйста, не мешай, – сказала Летти. – У нас тут с миссис Петтигру свой разговор.

Она шлепнула локтем по столу и повернулась к миссис Петтигру, загораживая брата.

– А служба как, на ваш взгляд? – спросила его Цунами.

Годфри обернулся и поглядел на официанток.

– Что, все в полном порядке, – сказал он. – Та вот постарше, прекрасно, по-моему, обошлась с этим, как его, Мэннерингом.

Цунами закатила глаза, как бы взывая его о благодати.

– Я имею в виду, – сказала она, – обряд прощания с бедной Лизой в крематории.

– А, – сказал Годфри, – так бы и сказали «похоронная служба». А то вы просто сказали «служба», и я, естественно, подумал...

– И как же вам показалась похоронная служба?

– Да, вполне, – сказал Годфри. – Я даже и сам решил – пусть меня в свое время кремируют. Очень опрятно. А то мертвые тела в земле лишь загрязняют нам питьевую воду. Вы бы сразу так и сказали: похоронная, дескать, служба.

– А по-моему, она прошла как-то холодно, – сказала Цунами. – Мне вот, например, хотелось бы, чтобы священник прочел некролог бедной Лизы. Помнится, на прошлой недели, где я была, кремации – у бедняжки Рональда умер брат Генри – там читался некролог из «Нотингем гардиан», про его боевые заслуги и про его деятельность в АССМИЛ[2] и заботу о безопасности на дорогах. И как это все трогало. Ну а в чем дело, почему нельзя было прочесть некролог Лизы? Сколько писали в газетах про ее заслуги перед искусством – вот и надо было нам все это зачитать.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Годфри. – Это самое меньшее, что они могли сделать. А вы оформили заказом?

– Увы, нет, – вздохнула она. – Я предоставила распоряжаться Рональду. Словом, если сама не позаботишься...

– Поэты, они друг про друга всегда ужасно горячатся, – сказал Рональд. – У них, видите ли, очень личное отношение к поэзии.

– О чем это он там у нас говорит? – сказала Цунами. – Ах, он про мистера Мэннеринга, вот он о чем. Нет, Рональд, мы не про мистера Мэннеринга разговариваем. Мистер Мэннеринг ушел, с ним дело прошлое. Мы перешли на другие темы.

Когда они поднялись уходить, Годфри почувствовал, что сзади его толкнули под руку. Обернувшись, он увидел перед собой Гая Лита, скрюченного над клюками; его кругленькое детское личико было снизу искоса обращено к нему.

– Сняли пенки с похорон? – спросил Гай.

– Как то есть? – сказал Годфри.

Гай кивнул на оттопыренный карман Годфри с пирожными.

– Угощение для Чармиан?

– Да, – сказал Годфри.

– А Чармиан как вообще себя чувствует?

Годфри успел немного оправиться.

– Она в отличной форме, – сказал он. – Очень печально, – добавил он, – видеть такое человеческое несчастье. Ужасно, должно быть, когда не можешь передвигаться на своих двоих.

Гай хохотнул. Он продвинулся поближе к Годфри и чуть не ткнулся носом в его жилет.

– Ничего, любезный друг, – сказал он, – я в свое время напередвигался. И был не в пример прытче прочих.

По пути домой Годфри выкинул пирожные из окна машины. Ну вот зачем человеку эти чертовы лакомства? – подумал он. Они человеку совершенно не нужны, ему почти что нипочем скупить всю сегодняшнюю лондонскую выпечку – чего другого, а денег хватает. Зачем же человек их пихает в карман? Нет, не понять.

– Я был на похоронах Лизы Брук, – сказал он Чармиан, оказавшись дома, – то есть, точнее говоря, не на похоронах, а на кремации.

Чармиан помнила Лизу Брук, и недаром.

– Боюсь, что ко мне лично, – сказала Чармиан, – Лиза бывала не слишком доброжелательна, но это она себя показывала не с лучшей стороны. Есть такие натуры, у которых благородство души проявляется лишь с близкими по духу, однако...

– Гай Лит тоже был там, – сказал Годфри. – Почти что конченный человек, на двух клюках.

– Ой, какая он был умница, – сказала Чармиан.

– Умница? – переспросил Годфри.

Глядя на физиономию Годфри, Чармиан по-старушечьи скрипуче хихикнула в нос.

– Я как раз совершенно решил в свое время кремироваться, – сказал Годфри. – Так опрятней всего. Кладбища, они загрязняют водопроводную воду. Самое лучшее – кремация.

– Ох, я так с тобой согласна, – сонно сказала Чармиан.

– Нет, ты со мной не можешь быть согласна, – сказал он. – Католикам не полагается кремироваться.

– Ну, я в том смысле, что ты вообще-то прав, дорогой Эрик.

– Я тебе не Эрик, – сказал Годфри. – И никак ты не можешь думать, что я вообще-то прав. Спроси у миссис Энтони, она тебе скажет, что кремация не для католиков.

Он притворил дверь и настоятельно позвал миссис Энтони. Та со вздохом явилась.

– Миссис Энтони, вы католичка или как? – спросил Годфри.

– Да, католичка. Только у меня там на огне стоит.

– Вы в кремацию веруете?

– Ну как, – сказала она. – Особенно-то не хочется, чтобы тебя вот так – раз-два – и запихнули в печь. Я как-то считаю, что это в общем...

– Не важно, как вы это в общем считаете. Ваша церковь говорит вам прямо, что это не полагается. Церковь ваша не велит вам кремироваться, в чем все и дело.

– Да я же и говорю, мистер Колстон, чего тут приятного, ежели...

– Приятного, ежели... Да не в том речь, что вам ежели приятно. У вас выбора попросту нет, вы хоть это понимаете?

– Ну, я и всегда-то считала, что лучше похоронить по-хорошему, всегда мне, знаете...

– У вашей церкви такой порядок, – сказал он, – что вы кремироваться не имеете права. Вот несчастье с женщинами, своего же порядка не знаете!

– Понятно, мистер Колстон. Там у меня что-то на огне стоит.

– Я верую в кремацию, а вы нет... Чармиан, ты против кремации, слышишь?

– Да, Годфри, я против.

– И вы тоже, миссис Энтони.

– Слушаю, мистер Колстон.

– Это дело принципа, – сказал Годфри.

– А то как же, – сказала миссис Энтони и удалилась.

Годфри сделал себе виски с содовой покрепче. Он достал из комодика коробок спичек, свежее лезвие и принялся за работу, тщательно расщепляя надвое каждый тонкий древесный стерженек: в итоге спичек становилось два коробка. Время от времени, почти не отвлекаясь от работы, он со вкусом прихлебывал виски.

Глава четвертая

Родня Лизы Брук устроила поминальное чаепитие в кафе потому, что Лизин хампстедский кирпичный коттеджик остался жилищем миссис Петтигру, бывшей экономки Лизы. Кстати же выяснилось, что Лизино состояние почти целиком завещано было все той же миссис Петтигру, считавшейся среди родных черным ангелом в жизни Лизы. В этом своем предположении они были, как это часто бывает, странным образом правы, хотя породившие его подозрения все были неверны. Подозревая такое и сякое влияние миссис Петтигру на Лизу, они надеялись по возможности оспорить Лизино завещание, поскольку Лиза, составляя его, не пребывала в здравом уме и находилась, по-видимому, под сомнительным влиянием миссис Петтигру.

Само то, как оформлено завещание, доказывали они, свидетельствует о ненормальности Лизы в процессе его составления. Составлял завещание отнюдь не юрист. Это был всего лишь исписанный листок бумаги, заверителями выступали уборщица Лизы и дочь уборщицы. За год до смерти Лизы практически все ее состояние было завещано «моему мужу, если он переживет меня, или же моей экономке, Мэйбл Петтигру». Между тем, как заявляли родственники Лизы, ни о каком живом муже речи быть не могло. Старый Брук вообще давно скончался, да и развелась с ним Лиза еще во время той, Большой войны. Она явно была не в себе, доказывали родственники, раз упоминала о муже. Поэтому, настаивали они, данная бумажка законной силы не имеет. Но увы, их юристы не видели в ней ничего незаконного; единоличной наследницей явно оказывалась миссис Петтигру.

Цунами Джопабоком была в ярости.

– Рональд и Джанет, – говорила она, – являются, как ни крути, живыми наследниками. Мы будем бороться. Если бы Лиза было в здравом уме, никогда бы она не придумывала себе мужа. Наверняка миссис Петтигру подчинила Лизу своему влиянию.

– Ах, у Лизы всегда ведь какие-нибудь глупости были на уме, – отважился заметить Рональд Джопабоком.

– Ты, уж известно, любому делу помеха, – отрезала Цунами.

Поэтому-то и было сочтено разумным покамест не переступать порога Лизиной виллы «Гармония» – это во-первых, а во-вторых – пригласить миссис Петтигру на поминальное чаепитие.

Все это дама Летти объяснила мисс Тэйлор, которая всякого нагляделась за долгое время в услужении у Чармиан. Дама Летти как-то незаметно привыкла за последние месяцы выкладывать все мисс Тэйлор. Сверстницы Летти, те, что живо памятовали ее окружение, либо утратили память, либо оказались в закрытых богадельнях вдали от города; и так это было удобно, что мисс Тэйлор здесь, в Лондоне, что есть с кем все обсудить.

– Видите ли, Тэйлор, – говорила дама Летти, – они всегда недолюбливали миссис Петтигру. А между тем миссис Петтигру замечательная женщина. Я вот надеялась приставить ее к Чармиан. Но конечно, тут Лизино наследство, зачем ей работать. Ей, должно быть, за семьдесят, хотя она-то, конечно, говорит... Ну, говори не говори, а с Лизиными деньгами...

– Для Чармиан она никак не годится, – сказала мисс Тэйлор.

– Ох, подумавши, так, по-моему, Чармиан нужна твердая рука, если мы хотим оставить ее дома. Иначе придется отдавать ее в богадельню. Вы, Тэйлор, и представить не можете, как с ней мучается бедный Годфри. Что может, он, конечно, все делает. – Дама Летти понизила голос. – И знаете, Тэйлор, тут возникает проблема уборной. Нет возможности целиком свалить ее на миссис Энтони. Выходит так, что утром Годфри таскает горшки. Он не привык к этому, Тэйлор, он совершенно к этому не привык.

Выдался теплый сентябрьский денек, и мисс Тэйлор вынесли на террасу лечебницы Мод Лонг. Колени ее были укутаны одеялом.

– Бедняжка Чармиан, – сказала она. – Милая Чармиан. Вот так мы стареем, и все эти отправления почек и мочевого пузыря приобретают некую особую важность. Надеюсь, у нее хоть стульчак рядом стоит, а то знаете, как трудно взгромоздить на горшок дряхлые кости.

– Стульчак у нее есть, – сказала дама Летти. – Однако таким образом проблема решается лишь частично. Тут бы как раз замечательно помогла миссис Петтигру. Представляете, что она претерпела с бедной Лизой, когда ее хватил удар. Впрочем, о миссис Петтигру и речи нет ввиду Лизиного наследства. Со стороны Лизы просто смехотворно.

Мисс Тэйлор поникла головой.

– Это будет просто трагично, – сказала она, – если миссис Петтигру поступит к Колстонам. Чармиан эта женщина совершенно противопоказана. Не планируйте этого, пожалуйста, дама Летти. Вы ведь не знаете миссис Петтигру, как я знаю.

Дама Летти склонилась к мисс Тэйлор, и ее желто-карие глаза зажглись особым светом, будто взору ее предстала соблазнительная сцена.

– Вы, значит, полагаете, – жадно спросила она, – что было нечто такое, скажем – нездоровое, в отношениях между миссис Петтигру и Лизой Брук?

Мисс Тэйлор не стала притворяться, будто не знает, о чем речь.

– Не имею понятия, – сказала она, – как строились их взаимоотношения в прежние годы. Я знаю только одно – это и вам известно, дама Летти, – что в последние восемь или девять лет миссис Петтигру очень жестко обходилась с миссис Брук. И для Чармиан она не подходит.

– Именно ввиду этой ее жесткости, – сказала Летти, – я и хотела приставить ее к Чармиан. Чармиан нужно жесткое обхождение. Для ее же блага. Впрочем, это все пустой разговор – миссис Петтигру место не требуется. Как я понимаю, Лиза ей оставила практически все. А Лиза была, как вы знаете, очень состоятельная женщина, и...

– Отнюдь не поручусь, что миссис Петтигру в самом деле станет наследницей, – стояла на своем мисс Тэйлор.

– Ну нет, Тэйлор, – сказала дама Летти, – боюсь, что Лизиной родне надеяться не на что. Сомневаюсь даже, что им посоветуют дойти до суда. О чем судиться? Лиза до самого дня кончины была в полном рассудке. Миссис Петтигру, это верно, имела на Лизу нежелательное влияние, но Лиза до конца оставалась в здравом уме.

– Миссис Петтигру действительно крепко держала ее в руках.

– Я не сказала бы «держала в руках», лучше сказать «имела влияние». Раз уж Лиза была дурой, что...

– Вот именно, дама Летти. А мистера Лита случаем не было на похоронах?

– О, Гай Лит, он был. По-моему, вряд ли он долго протянет. Ревматический полиартрит с осложнениями. – Тут дама Летти вспомнила, что у мисс Тэйлор, кроме всего прочего, тоже был ревматический полиартрит, ну и что же, подумала она, надо ей считаться с фактами. – Крайне запущенная болезнь, – добавила дама Летти, – Он еле-еле передвигался на двух клюках.

– Это как на войне, – заметила мисс Тэйлор.

– То есть?

– Когда тебе за семьдесят, это как на войне. Друзья все сгинули или гибнут, и ты, словно на поле боя, пока живой – среди мертвых и умирающих.

Мысли у нее мешаются и принимают болезненный оттенок, подумала дама Летти.

– Или среди замученных военными переживаниями, – сказала мисс Тэйлор.

Дама Летти нервничала: ей хотелось кое о чем посоветоваться с мисс Тэйлор.

– Ах, оставьте, Тэйлор, – сказала она. – Вы буквально как Чармиан.

– Да, должно быть, – сказала мисс Тэйлор, – я переняла у нее массу навыков мышления и речи.

– Тэйлор, – сказала Летти, – я хотела с вами посоветоваться. – Она взглянула на собеседницу: насколько та слушает. – Четыре месяца назад, – сказала она, – мне начал звонить один аноним. И с тех пор все время звонит. Однажды, когда я гостила у Годфри, этот тип, – он, должно быть, за мной проследил, – передал мне через Годфри то же самое.

– А что он передал? – спросила мисс Тэйлор.

Дама Летти склонилась к уху Тэйлор и шепотом сообщила ей, что именно.

– С полицией вы связались?

– Да уж конечно, мы связались с полицией. Толку от них никакого, Годфри с ними имел беседу. Никакого толку. Они, кажется, полагают, что это все наши выдумки.

– Может, стоило бы переговорить с главным инспектором Мортимером – помните, он так относился к Чармиан?

– Зачем бы это я стала консультироваться с Мортимером? Мортимер вышел на пенсию, ему чуть ли не семьдесят. Вы-то не замечаете, а время идет. Вы живете в прошлом, Тэйлор.

– Просто я подумала, – сказала мисс Тэйлор, – что инспектор Мортимер, может статься, повел бы дело без ненужной огласки. Он, пожалуй, как-нибудь и пригодился бы. Мне он всегда казался необыкновенно...

– Какой там еще Мортимер. Нам нужен молодой, деятельный сыщик. Опасный сумасшедший позволяет себе бог знает что. Я, по-видимому, не первая и не последняя из тех, кто под угрозой.

– Я бы на вашем месте, дама Летти, не стала подходить к телефону.

– Тэйлор, милая, нельзя же все время жить с отключенным телефоном. Одна моя благотворительность – я ведь, знаете, Тэйлор, пока что не покладаю рук. Телефон обязательно нужен. Но все же, признаюсь, трудновато. Представьте сами, каково каждый раз подходить к телефону. Почем знать, вдруг снова услышишь это безобразие. С ума сойти.

– Помните, что вас ждет смерть, – проговорила мисс Тэйлор.

– Тише, – шикнула дама Летти, осторожно глянув через плечо.

– Дама Летти, а вы не могли бы просто не обращать на это внимания?

– Нет, не могу. Я пробовала, но это меня почему-то глубоко затрагивает. Цепкая, что ли, фраза.

– Может, так и надо, – сказала мисс Тэйлор.

– Как то есть?

– Ну, может быть, и надо помнить, что нас ждет смерть.

Опять у нее мысли мешаются, подумала Летти.

– Тэйлор, – сказала она, – я сама знаю, что мне надо и чего не надо помнить. Я, собственно, надеялась, что вы измыслите какой-нибудь способ засечь преступника, ибо мне, похоже придется взять это дело в свои руки. Вы случайно не разбираетесь в системе телефонной связи? Можно ли проследить звонки из телефонов-автоматов?

– В преклонном возрасте, – сказала мисс Тэйлор, – действительно трудновато привыкать к мысли, что нас ждет смерть. Лучше усвоить эту мысль с юных лет. Я подумаю, дама Летти, нет ли надежного способа выследить этого человека. Когда-то я неплохо разбиралась в телефонной системе, и я попробую припомнить, что знала.

– Мне нужно идти. – Дама Летти поднялась и спросила на прощанье: – Полагаю, Тэйлор, что вы здесь всем довольны?

– У нас в палате новая старшая сестра, – сказала мисс Тэйлор. – И не такая обходительная, как прежняя. Лично у меня жалоб нет, но кое-кого из нас это несколько взбудоражило, начались нелады с воображением.

Летти окинула взглядом солнечную веранду лечебницы Мод Лонг, где рядком, в шезлонгах, возлежали старухи.

– Счастливицы, – сказала дама Летти с некоторым вздохом.

– Да, разумеется, – согласилась мисс Тэйлор. – И все же они расстроены и перепуганы.

– Чем перепуганы?

– Боятся нашей старшей сестры, – сказала мисс Тэйлор.

– А что такое?

– Да ничего такого, – сказала мисс Тэйлор, – просто они ее пугают своей старостью.

– Ее пугают? Вы, кажется, сказали, что, наоборот, пациентки ее боятся.

– Это, по сути дела, одно и то же, – сказала мисс Тэйлор.

Мешаются, мешаются мысли, подумала Летти и сказала:

– В балканских странах крестьяне летом выставляют своих стариков из дому, чтобы те нищенством стяжали себе пропитание на зиму.

– В самом деле? – сказала мисс Тэйлор. – Какой действительно любопытный обычай.

Прощальное рукопожатие дамы Летти мучительным нытьем отдалось в ее ревматических суставах.

– Надеюсь, – сказала мисс Тэйлор, – что вы оставите расчеты на миссис Петтигру.

Дама Летти подумала: она ревнует к Чармиан всякого, кто будет за ней ухаживать.

Может, и так, подумала мисс Тэйлор, читая в глазах дамы Летти.

И, как обычно после ее ухода, она обдумывала разговор с нею и начинала понимать все яснее и яснее, почему Летти так часто ее навещает и почему ей это вроде бы даже и приятно, хотя в словах и поведении она не особенно стеснялась. Вражда у них повелась с давних пор – с любовной истории 1907 года, и дама Летти уж и позабыла, в чем было дело – нарочно позабыла, и таким образом сохранила в уме туманную, приятную вражду к Джин Тэйлор – без всякого смягчающего объяснения. Между тем мисс Тейлор до самых недавних пор очень помнила во всех подробностях свою любовную связь, и как потом дама Летти с ним обручилась, и как это кончилось ничем. Однако же с недавних пор, подумала мисс Тэйлор, чувства у меня те же, что у нее. Вражда заразительна. Мисс Тэйлор прикрыла глаза и сложила руки на пледе, прикрывавшем ее колени. Скоро придут сестры – разбирать бабунь по постелям. А пока что, томно-сонливо подумала она, приятны мне посещения дамы Летти. Я жду их, хоть и обхожусь с нею довольно-таки сурово. Может, потому, что мне теперь и терять почти что нечего. А может, и не оттого, а потому, что в этих с нею разговорах есть что-то радостное. Я бы, может быть, вообще очерствела, не будь старой толстухи Летти. А заодно-то хорошо бы ее использовать в этом казусе со старшей сестрой, хотя вряд ли что получится.

* * *

– Бабуня Тэйлор – Близнецы. «Нынешний званый вечер подарит вам все желанные развлечения. Отличный день для деловых начинаний», – зачитала бабуня Валвона второй раз за день.

– Вот-вот, – сказала мисс Тэйлор.

Терапевтическое отделение лечебницы Мод Лонг было разложено по постелям и дожидалось ужина.

– Все как есть почти в точности, – сказала мисс Валвона. – Стоит вам, бабуня Тэйлор, только справиться с гороскопом – и сразу узнаете, будут ли у вас нынче посетители. Или эта ваша дама, или тот джентльмен: звезды всегда предскажут.

Бабуня Тротски приподняла иссохшую головенку, с лицом низколобым и курносым, и что-то сказала. За последние недели она сильно сдала, и расслышать ее стало невозможно. Мисс Тэйлор разгадывала ее слова быстрее всех в палате, но мисс Барнакл еще быстрее изобретала их.

Бабуня Тротски повторила то же самое, то есть неизвестно что.

– Хорошо, бабуня, – отозвалась мисс Тэйлор.

– Что она сказала? – полюбопытствовала бабуня Валвона.

– Я не вполне разобрала, – сказала мисс Тэйлор. Миссис Ривз-Дункан, которая, если верить ей, некогда была владелицей бунгало, обратилась к мисс Валвоне:

– Вы обратили внимание, что в только что прочтенном нам гороскопе речь идет о званом вечере, а посетительница явилась к бабуне Тейлор в три часа пятнадцать минут пополудни?

Бабуня Тротски опять подняла свою несуразную коническую головенку и заговорила, усиленно кивая в подтверждение своих слов этим жутковато-изумительным черепным изваянием. Тут уж взялась толковать бабуня Барнакл:

– Она говорит – плевать на званый вечер. Какая, говорит, разница, что там предсказывают звезды, когда тут эта гадина сестра только и дожидается зимы, чтобы уморить всю палату пневмонией. Вы, говорит, гадайте по звездам, может, отгадаете, кого положат на наши койки. Вот что она говорит – а, бабуня Тротски?

Бабуня Тротски, снова подняв голову, мучительно силилась что-то выговорить, но потом изнеможенно откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Это самое она и сказала, – утвердила бабуня Барнакл. – И что верно, то верно. Вот придет зима, и некоторые особливо беспокойные у нее, голубушки, недолго протянут.

Негромкий ропоток прокатился по рядам постелей. Он стих с появлением сестры и возобновился, когда она вышла из палаты.

Зоркие глаза мисс Валвоны глядели сквозь очки в прошлое – этой осенью такое бывало часто, – и она видела воскресный день, отворенную дверь кафе, дивные сорта мороженого, которые готовил ее отец, и слышала чудесный гул фисгармонии, от сумерек и до закрытия.

– О, наш маленький зал, и пломбиры, и снежнянки, которые у нас продавались, – проговорила она, – и отец за фисгармонией. Снежнянки торчком в вазочках, такие твердые, продукция высший сорт. Посетители все говорили мне: «Как жизнь, Дорин», даже если заходили с девушками после кино. А отец садился за клавиши и играл первый класс. Он ее, фисгармонию, купил за пятьдесят фунтов, а по тем временам, между прочим, это были изрядные деньги.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13