К 60-летию со дня рождения Н. С. Лебедева
 
      Мне хотелось бы поделиться с читателями своими воспоминаниями и размышлениями о Николае Сергеевиче Лебедеве не только потому, что это был выдающийся русский композитор, создатель замечательных произведений, в первую очередь — духовной музыки, к тому же дорогой мне человек. По моему глубокому убеждению, в его лице перед нами предстаёт новый тип русского человека, рождённый нашим временем, и именно с такими людьми связаны мои надежды на скорое возрождение России. Через судьбу и творчество Лебедева раскрываются некоторые важные стороны русской жизни конца XX века.
      Начало нашей дружбы
      В 1989 году в Москве состоялся Первый фестиваль православной духовной музыки. В то время я принимал деятельное участие в работе Московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, которое и выступило организатором фестиваля, и потому знаю о малоизвестной стороне подготовки этого мероприятия, сыгравшего важную роль в становлении патриотического направления в отечественной культуре.
      Душой этого начинания в МО ВООПИиК была его ответственный секретарь Лидия Михайловна Бродицкая, а главным организатором — музыковед Георгий Георгиевич Поляченко. Остальные члены этого нигде не оформлявшегося Оргкомитета выполняли многочисленные, часто внезапно возникавшие, поручения главных организаторов. Моральную поддержку фестивалю оказала Русская Православная Церковь.
      Действовать нам приходилось втайне. Хотя после торжественного празднования 1000-летия крещения Руси обстановка в стране значительно изменилась, уже вовсю шла “перестройка” и “демократы” завоёвывали одну “свободу” за другой, для русского патриотического движения эти свободы оставались лишь на бумаге. Малейшее открытое выражение национального русского чувства подвергалось осуждению со стороны “демократической” критики, которая немедленно сигнализировала “наверх” об опасности “русского национализма”. Всё это хорошо известно, в том числе и из публикаций в нашем журнале.
      А работа по организации фестиваля предстояла огромная: нужно было отыскать хоровые коллективы, согласные принять участие в этом мероприятии, арендовать зал, и не какой-нибудь, а Колонный зал Дома Союзов (впоследствии концерты фестиваля проходили также в Большом и Рахманиновском залах Московской консерватории), отпечатать пригласительные билеты, буклеты, программы концертов и пр. Сейчас для выполнения такой работы понадобилось бы, наверное, не менее полугода, а тогда нужно было всё это сделать за две-три недели. И стало это возможным только благодаря энтузиазму всех вовлечённых в эту работу.
      В нашей инициативной группе выделялась замечательная женщина, талантливый музыковед Ирина Давыдова-Лебедева. Используя личные связи на общее благо, она отпечатала в типографии всё необходимое.
      Надо было видеть физиономии высокопоставленных чиновников, когда они получили пригласительные билеты в Колонный зал на открытие фестиваля! Это было для них неожиданным “новогодним подарком” (фестиваль проходил с 1 по 3 января). Но отменить это уже заявленное на всю страну мероприятие ни у кого не хватило бы духу. И фестиваль состоялся, каждый концерт проходил с огромным успехом и завершался горячей овацией.
      На церемонии открытия, в перерыве, Ирина подошла ко мне в сопровождении мужчины с окладистой бородой и сказала, что хотела бы представить мне своего мужа, композитора, музыка которого прозвучит в концерте. Так началось наше с Николаем Сергеевичем знакомство, вскоре перешедшее в такую дружбу, какая бывает только между духовно близкими людьми.
      Первой искрой для возникновения такого чувства, как мне кажется, стала моя реплика: “Я — русский православный советский человек”. Николай Сергеевич принял эту формулу как свою собственную.
      Мне общение с Лебедевым было приятно ещё и потому, что увлечений в его жизни, таких, как футбол и прочие мужские радости, не было. Он “знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть”, жил сочинением музыки, искусством и постоянным размышлением о глобальных законах человеческого бытия, о месте искусства в жизни, о его связи с властью и т. д. Поэтому каждая встреча с ним обогащала меня новыми знаниями или нестандартными мыслями, которые рождались у него повседневно.
      В том же 1989 году в Москве состоялась учредительная конференция Союза духовного возрождения Отечества, объединившего патриотические организации Москвы, Тюмени, Новосибирска, Минска, Еревана, Усть-Каменогорска и нескольких других городов. Меня избрали председателем этой новой патриотической организации (я до этого вёл переговоры с Василием Ивановичем Беловым, Валентином Григорьевичем Распутиным и Виктором Петровичем Астафьевым, предлагая каждому из них этот пост, но они отказались в силу занятости другими делами). Наш Союз развернул активную работу по пропаганде национальных патриотических ценностей и в Москве, и на периферии. В Москве, Тюмени, Новосибирске, Челябинске прошли десятки интересных вечеров с участием православных священнослужителей, писателей, музыкантов. Лебедев принимал в этой работе деятельное участие, а скоро возглавил Московское отделение нашего Союза.
      Именно во время его руководства Московским отделением оно перешло от проведения вечеров к более углублённой теоретической работе. Начал плодотворную деятельность идеологический семинар Союза, особенно когда после докладов историка Михаила Саяпина проходили дискуссии по теме “Русская национальная идея”. В 1992 году начала выходить наша газета “Русский путь” тиражом 10 тысяч экземпляров. Я был инициатором этого предприятия, которое стало одним из немногих предметов моих с Лебедевым разногласий: он считал, что в век господства телевидения, зомбирующего людей, малотиражная газета никакого влияния на жизнь страны не окажет. И хотя “Русский путь” выходил до 1994 года, Лебедев и тут оказался прав.
      Николай Сергеевич и я участвовали также в работе Совета по культуре, который собирался в 1993 году в Доме Советов при Руслане Хасбулатове. К сожалению, этот Совет просуществовал недолго в силу известных трагических событий.
      Николай Сергеевич принимал происходившее в стране близко к сердцу, покупал и штудировал множество газет, слушал российское и зарубежное радио, смотрел разнообразные телепередачи и всегда как-то по-особому осмысливал узнанное, новостями спешил поделиться — то в часовом разговоре по телефону, то при личной встрече. В том, что власть либеральных реформаторов, называвшихся тогда “демократами”, недолговечна, он никогда не сомневался.
      Лебедев — русский человек
      Основой мировоззрения Лебедева был патриотизм, он ощущал себя и свою музыку частью русской жизни. Как невозможно представить рыбу, живущую вне воды, так и композитора Лебедева, творящего вне России.
      В 1972 году, когда он еще учился на IV курсе Ленинградской консерватории, туда приехала делегация шведских музыкантов — профессор по композиции и с ним несколько студентов. Профессор предложил Лебедеву после окончания обучения переехать в Стокгольм и преподавать там в консерватории. Ему тут же стали завидовать (тогда ещё почти все считали, что на Западе “земля обетованная”). Но он сразу твердо отказался. Жена спросила его, почему он не хочет ехать. Ответ был оригинальным:
      “На Западе процесс искусства давно окончен. Коммерция его погубила окончательно. А в Швеции процесса искусства и вовсе никогда не существовало. Если я когда-нибудь по какой-либо причине перестану писать музыку, то лучше уеду к тебе на родину в Херсон и буду с твоим папой выращивать на даче розы. Это единственное занятие, которым я смогу заниматься с удовольствием и в приятном обществе”.
      Патриотическая направленность творчества Лебедева выражалась, в частности, в обращении только к национальным сюжетам. Музыку он писал исключительно вокальную, так как считал, что наш национальный жанр — хоровое пение, как народное, так и церковное.
      Лебедев — русский композитор, опирающийся на национальную традицию, суть которой составляет православная гуманистическая направленность, то, что иностранцы называют “загадочной русской душой”.
      Когда-то Мусоргский в одном из писем высказал опасение: “Канкан нас забьёт”. Чтобы этого не случилось в наши дни, нужно что-то противопоставлять всевозможным проявлениям умственной импотенции — всем этим “инсталляциям”, “детям розенталя” и “шедеврам”. Произведения, смакующие “дно” человеческих отношений, были Лебедеву глубоко чужды и вызывали у него отвращение. Его сочинения — достойное противопоставление этому упадочническому “творчеству”.
      Лебедев — православный человек
      Я не считаю себя вправе говорить о вере Лебедева и его жизни в Церкви, но то, что он был настоящим православным христианином в жизни, для меня не подлежит сомнению. В данных заметках я ограничуcь православной темой в его творчестве.
      Интерес к православной музыке был присущ Лебедеву с юности. Он часто ходил в действующие храмы Ленинграда. Во время обучения музыке Николай Лебедев и Ирина Давыдова ездили в фольклорные экспедиции в русские деревни. Там им открылся целый мир народной культуры и народного хорового пения. Николай обязательно узнавал, где сохранились действующие церкви, и старался туда попасть. Часто для этого ему приходилось преодолевать по бездорожью по пять — десять километров. Церкви обычно были деревянные, иконки в них бумажные, вся паства — несколько старушек. Тем не менее церковная служба производила на него сильное впечатление.
      С 1977-го по 1980 годы Лебедев несколько раз отдыхал в Печёрах Псковских и почти всё время проводил в знаменитом монастыре, слушая пение и колокольные звоны, проникаясь духовной атмосферой этого святого места.
      Вот запись Лебедева в дневнике, относящаяся к 1970 году: “Все виды искусств, включая и светскую музыку, не обошли религиозную тему. Достаточно вспомнить монолог Сусанина “Чуют правду…” из оперы Глинки, написанный в форме молитвы. Пример этот не единичен…” И далее: “Для крестьянства характерен так называемый духовный стих, представляющий собой синтез церковного песнопения и народной песни”.
      В одном из своих интервью он прямо говорил: “У всякого времени свои радости и беды, свои молитвы. Как можно было в нашу трагическую эпоху не обратиться к Богу? Трагический аспект моей “Литургии” — он от нашего времени. Кроме того, в православии для нас, русских, есть ещё и проявление национальной идеи, идеи всеобщего объединения по вере”.
      Там же Лебедев назвал своими предшественниками и даже учителями церковных композиторов прошлого: “Как автор хоровой музыки, я, конечно, не мог не ощутить на себе влияния свиридовского творчества, а оно, в свою очередь, восходит к Рахманинову. Но самое непосредственное воздействие я испытал со стороны Павла Чеснокова, которого мог бы назвать даже одним из своих учителей. Его музыка очень выпукла, образна, драматургически точно выдержана.
      Чесноков прекрасно, может быть, лучше всех духовных композиторов понимал дух и смысл литургии, смысл молитвы. В отличие от Рахманинова — художника, постоянно испытывавшего влияние светского окружения, Чесноков как регент и выходец из духовной среды очень хорошо чувствовал и тонко передавал молитвенное настроение. В этом — секрет необычайно сильного воздействия его церковной музыки.
      Этим объясняется и стопроцентный её контакт с публикой. Если музыку Рахманинова мы воспринимаем благодаря совершенству формы, красочности палитры, то при восприятии песнопений Чеснокова слушатель полностью отрешается от этих проблем, целиком отдаваясь воздействию выраженного в музыке молитвенного настроения, особой — духовной — чувствительности. Считаю, напрасно церковники упрекали его за пышность, чрезмерную чувствительность”.
      Упрёки критиков, осуждавших Чеснокова и Гречанинова за преувеличенную эмоциональность, “оперную” напыщенность стиля, неуместную, по их мнению, в духовной музыке (эту точку зрения разделяют и некоторые из наших современников), Лебедев считал несправедливыми: “Чесноков, Гречанинов страдали более от сухих регентов, чем от претензий малоодарённых композиторов-графоманов, композиторов-гармонизаторов канонических распевов. А теперь их, равно как и всех других авторов музыки, рассчитанной на подлинно духовный, непосредственный контакт со слушателями, осуждают композиторы, музыканты, которые свои модернистско-эстетические устремления и средства, наработанные в светской музыке, пытаются перенести в музыку церковную…”
      Но Лебедев не был и рабом церковной традиции, он не считал, что чем ближе музыка к глубокой старине, тем лучше: “Для русской духовной музыки важна, конечно, и византийская традиция, прерванная в петровскую эпоху. Возрождение её произошло на рубеже XIX и XX веков. Однако ретроспекции к знаменному распеву мне не нужны. Они интересны как музейный документ, их полезно слушать, но если все начнут писать в стиле знаменного распева, это будет очень скучно. Я считаю необходимым исходить в своём творчестве из достижений нашей духовной музыки начала XX века, а не возвращаться к её средневековым истокам”.
      На замечание, что другие современные композиторы используют знаменный распев, Лебедев возражал: “Они дают старинные распевы в очень опосредованном, переработанном, живом виде, а простое цитирование мне представляется мертворождённым”.
      Вскоре после переезда в Москву Лебедев познакомился с хоровым дирижёром Валерием Максимовым. Чутьё музыканта и потомка регентов подсказало Максимову, что призвание Лебедева — писать духовную музыку. По просьбе Максимова Николай Сергеевич написал три номера из “Литургии святого Иоанна Златоуста”. Максимов же и стал первым исполнителем духовных произведений Лебедева.
      После этого духовная музыка стала основным жанром в творчестве композитора до самой смерти. Им написаны “Литургия”, “Всенощная”, “Святые Страсти Господни” и ряд других сочинений, в том числе “Акафист преподобному Тихону Лусскому, всея России чудотворцу” в честь возрождения основанного им в 1498 году Свято-Николо-Тихонова монастыря. Работал он и над акафистом одному из величайших и наиболее почитаемых русских святых преподобному Серафиму Саровскому. Прекрасную музыку сочинил Лебедев на два стихотворения Георгия Поляченко (“Ангел” и “Молитва”).
      Его музыку полюбили и слушатели (некоторые приходили даже на репетиции), и исполнители. Знаменитый бас Большого театра Владимир Маторин, первый исполнитель партии диакона в “Литургии”, сказал: “Эта музыка производит настолько сильное эмоциональное впечатление, что я долго не мог начать её петь. От волнения в горле даже были спазмы”.
      Я помню впечатление от первого исполнения “Литургии” Лебедева. Зал принял её восторженно, а я получил ответ на тот вопрос, который давно задавал сам себе: “Может ли современный композитор написать “Литургию” или “Всенощное бдение” так, чтобы любой православный человек сказал: “Это — ново, конечно, этого не было, но это — наше, это — православное”.
      И вот Николай Лебедев сочинил “Литургию”, мой знакомый архитектор Олег Журин по чертежам П. Д. Барановского восстановил Казанский собор на Красной площади в Москве. Не иссякнет родник талантов, питающий русское искусство.
      Со всех концов страны Лебедев получал письма от хормейстеров с выражением восторга и просьбами прислать ноты. Это было золотое время для возрождения исконно русского жанра — хорового пения, бывшего в последний период советской власти несколько в тени. Нужен был новый репертуар, соответствующий интересам и публики, и музыкантов. Многие композиторы в это время начали писать духовные произведения, но и тут оправдались евангельские слова “много званых, но мало избранных”. Пальму первенства исполнители отдали Николаю Лебедеву, который стал писать духовную музыку не тогда, когда на неё возникла мода, появился спрос, а тогда, когда об этом другие ещё и не помышляли, и двигало им не желание “попасть в струю”, а потребность души, идея служения. То, что Лебедев, мирянин, после долгого перерыва возродил русскую духовную музыку, можно определить только одним словом: подвиг. Подвиг творческий, подвиг гражданский и подвиг личный.
      Произведения Лебедева неизменно исполняются на фестивалях православной духовной музыки, на фестивалях “Московская осень” и в филармонических концертах в России и за рубежом, в Европе (во Франции, в Германии, в Польше, в Англии) и в Америке, вызывая восторженный приём у слушателей и положительные отзывы критики. Постоянно звучат они и на радио (“Орфей” и др.). Отрывок “Верую” из “Литургии” Лебедева, как образец современной русской духовной музыки, включён графом П. П. Шереметевым, ректором Русской консерватории в Париже, в “Антологию русской духовной музыки”, издающуюся во Франции.
      Николай Сергеевич был прекрасно образованным человеком, великолепно знал всё о музыке, а о великих композиторах и исполнителях мог рассказывать так, будто он был их собеседником при их жизни. Но у него были и глубокие познания в богословии и святоотеческой литературе. Мы с ним много раз говорили о православии, об угрозе экуменизма и сатанизма, о толкованиях Апокалипсиса, и меня поражало то, что он неизменно находил светлую сторону любой проблемы, был уверен в конечном торжестве добра над злом. Думается, без этого внутреннего стержня он не смог бы создавать свои произведения, очаровывающие нас и сегодня именно в силу заложенного в них светлого начала.
      Порой сами события в музыкальной жизни наводили нас на обсуждение проблем, связанных и с политикой, и с религией. Помнится, зашла речь о “Литургии оглашённых” композитора Рыбникова, в которой использованы тексты Евангелия, Будды, Магомета, западных философов. Николай Сергеевич резко отрицательно относился к покушениям на чистоту веры, а в данном случае закончил свои размышления вопросом: “Далеко ли от таких опусов до идеи мирового правительства, до идеи мировой религии?”
      Лебедев — советский человек
      В окружении Лебедева в его студенческие годы было немало диссидентствующих юношей и девушек, попадались и диссиденты постарше, но его эти веяния никак не затронули. Художников-диссидентов Лебедев не одобрял, считая, что их поведение — это политиканство, которое не красит творческого человека. Сетования на цензурный гнёт он отвергал, заявляя: “Запреты существовали всегда. Но во все времена, в том числе и во времена “великих деспотий”, всегда были художники, своим талантом и гражданской, а не политической позицией привлекавшие слушателей”.
      У меня есть все основания утверждать, что Лебедев был вполне советским человеком. Правда, он никогда не показывал своей приверженности власти, отвергал лестные и материально выгодные предложения написать “официоз”.
      Лебедев не искал и не жаждал никаких наград и почестей, не участвовал в конкурсах, даже считал это недостойным для творческого человека, ведь “искусство — не спорт, где все призы получает тот, кто быстрее бегает или выше прыгает. Художники могут быть разные и замечательные по-своему”. По его убеждению, “самая большая награда для художника — любовь слушателей и уважение исполнителей”.
      Советскую политику в области образования и народного просвещения и систему воспитания художественных кадров Лебедев ценил чрезвычайно высоко. По его словам, тогда по всей стране целенаправленно отыскивали талантливых детей, создавали музыкальные интернаты, школы-десятилетки при консерваториях и другие специальные художественные учебные заведения с прекрасной материальной базой, туда привлекали лучших педагогов. В этих школах возникла творческая атмосфера, там учились одержимые дети, которые подчас вставали в четыре часа утра, чтобы до начала занятий порепетировать, отточить мастерство. Страна покрылась сетью Дворцов культуры, университетов культуры, лекториев, библиотек, возникло множество кружков, народных театров, самодеятельных оркестров, спортивных сооружений. В каждом городе был драмтеатр, в крупных городах — даже оперные (самые дорогостоящие) театры. И всё это было доступно всем желающим, даже в Большой театр — на хоры — билет стоил 30 копеек. То, что можно было представить себе где-нибудь при дворе Медичи для очень узкого круга избранных, было в каждом крупном советском городе. Далеко не все использовали эти уникальные возможности, но это уже другой вопрос, связанный с природой человека…
      Это был для нашей культуры какой-то золотой век. Никогда ещё Россия не переживала такого восторга творчества. У Лебедева было ощущение, что ещё одно поколение — и Россия станет самой просвещённой страной мира. Нашу страну враги подкосили на самом взлёте.
      Интересно, что Лебедев предчувствовал такой поворот событий. Мне рассказывали, что сразу после избрания Горбачёва генсеком он высказывал опасения, что стране предстоят трудные времена. А о том, что такое “рынок”, он знал очень хорошо. Когда “всероссийский базар” был в разгаре, ему пришлось столкнуться с этой стихией воровства на практике.
      Как-то у Лебедева обострился бронхит, и его положили в больницу. Главный врач прямо сказал ему, что необходимо провести дорогостоящее обследование. Заплатить нужно было, кажется, миллион рублей. Выписавшись из больницы, Николай Сергеевич пришёл в Союз композиторов и рассказал о требовании медиков. В Союзе ему сказали: “Деньги, конечно, немалые, но композитор Лебедев нам дороже. Спроси у этого врача номер счёта, на который нужно перевести деньги”. Лебедев позвонил врачу и спросил номер банковского счёта больницы. И тут врач потерял к деньгам всякий интерес. Ему, оказывается, нужны были наличные, которые можно просто прикарманить. А скоро выяснилось, что требуемое обследование можно провести в районной поликлинике и бесплатно. Вот вам и “рынок” со всеми своими прелестями.
      Лебедева эта рыночная стихия беспокоила не только “вообще”, но и применительно к области музыки. “В целом, по сравнению с прошлым веком, — говорил он, — ситуация разительно ухудшилась, поскольку весь XX век музыка уходила от человека. В профессиональной среде постоянно насаждалась идея, что художник выше публики, что он “должен находиться в башне из слоновой кости”. В создании её артисты, к сожалению, преуспели”. И если на это засилье формализма наложится ещё и девиз “купи-продай”, отечественной музыке будет нанесён неисчислимый ущерб.
      Устремлённый в грядущее
      Известный русский религиозный философ Николай Бердяев, до того как его выслали из нашей страны, успел познакомиться с советскими выдвиженцами и на основании своих наблюдений писал впоследствии, что в СССР возник новый антропологический тип русского человека, который он оценил высоко. Я ещё застал последних представителей этой когорты, в частности, нескольких сталинских наркомов, с которыми довольно тесно общался и по службе, и в быту. Но к нашему времени этот тип деятелей исторически изжил себя и физически исчез.
      Поиск того типа русского человека, с которым можно связать надежды на возрождение России, целенаправленно не ведётся, хотя публикации о русском и советском характере время от времени появляются.
      Николай Сергеевич Лебедев, по моему убеждению, был прообразом такого типа русского интеллигента, для которого цель жизни заключалась не в личной карьере, а в служении народу своим творчеством, которое всегда имело духовное, космическое звучание. У него редкостный талант сочетался с необычной для творцов личной скромностью и одновременно с высоким чувством собственного достоинства, сознанием важности его трудов, имеющих как сиюминутное, так и вечное значение. Эта светлая личность могла бы служить примером тех, “делать жизнь с кого”. Рождённый для творческого подвига, он его и совершил, только времени ему судьба отвела слишком мало.