Но несмотря на запреты, значимость и мнение славянофилов в обществе были весомыми. Не случайно Сергей Соболевский, друг Пушкина, острослов и прежде всего знатный библиофил, помогавший общественным и частным лицам в собраниях их книжных фондов, ратовал за создание в Москве публичной библиотеки. Оттого и обращался к друзьям и надеялся на них. “Главное — составить значительный зародыш. Уломайте Кошелева и Хомякова как людей здешних… Это дело ваше, ибо у меня это сочтут библиоманией, а штука, право, важна. Стыдно в Москве не иметь русских книг в руках православных”.
После кончины императора Николая I и падения Севастополя, пока велись дипломатические переговоры на высшем уровне, московские писатели вновь приступили к учреждению очередного журнала. После долгих хождений и проволочек удалось приступить к изданию “Русской беседы”. Редактором и издателем назначили Александра Кошелева. Название журнала да и сами публикации полностью отвечали чаяниям славянофилов. Само слово “славянофилы” приводило петербургских чиновников буквально в ужасное состояние. Часто славянофилов принимали за лихих крамольников. Даже министр просвещения Н. С. Норов, приходящийся Кошелеву внучатым братом, не преминул заметить: “Ничего, продолжайте, как начали, и вы будете иметь во мне защитника. Признаться, я вас шибко боялся — думал, что вы занесетесь Бог весть куда. Нет, ничего. Вас ругают только журналы и газеты — это не беда”. Это ли не повторение нынешней истории? Продажная полузападная печать и сейчас ругает газеты и журналы, придерживающиеся православно-русского направления…
Через год после выхода “Русской беседы” Александр Иванович решил под видом приложения издавать книжки с безобидным названием “Сельское благоустройство”. Главной темой он избрал самый злободневный для крестьянства вопрос — освобождение от крепостного права. За их издание ему пришлось претерпеть немало нападок и словопрений. Одну из записок — “Депутаты и редакционные комиссии по крестьянскому делу”, где он излагает свои взгляды на этот важнейший предмет, Кошелев издал в Лейпциге.
Весть о внезапной смерти Хомякова Кошелев получил по эстафете в деревне и немедленно выехал в село Ивановское Рязанской губернии, где отслужил панихиду над временной могилой друга.
“Огорчение мое было глубокое; я чувствовал, как будто лучшая часть меня отошла из сего мира… Вечная память тебе, благовестителю!”
Шевыреву, находящемуся тогда в Вене, сообщил о смерти близкого друга Погодин. Все, кто знал Алексея Степановича, горько переживали утрату. В ответном письме Степан Петрович призывал и умолял Погодина: “Соберите о Хомякове все, все, все, с чем только соединена его память. Да не будьте так равнодушны. Ведь право стыдно. Умер Киреевский, уже четыре года, и до сих пор не изданы его сочинения. Ведь это нам непростительно. Двигай всех, буди всех, торопи всех. Пусть Хомяков никогда не умирает и всегда будет с нами своею жизнию, умом, сердцем, словом”.
В благотворительных делах Кошелев отличался особой щедростью. Он оказывал денежную помощь Павлову, когда тот возвратился из ссылки, и Ап. Григорьеву и Н. Мельгунову, когда они находились в тяжелом материальном положении. Он не жалел средств на издание сборников, журналов, газет (“Московский наблюдатель”, “Московский сборник”, “Русская беседа”, “Земство”), на издание словаря Вл. Даля и песен, собранных П. Киреевским, помогал И. Аксакову на газету “День”, оказывал помощь болгарам — всего и не перечислишь.
Издатель-редактор первого исторического журнала “Русский архив” П. И. Бартенев писал о своей надежде на то, что “история оценит его (А. И. Кошелева. — В. А.) заслуги русскому просвещению. Это был неутомимый борец за самобытность русской мысли, горячий друг и честный гражданин”.
Многочисленные знакомства в высшем свете и литературных кругах, образованность, личные и деловые качества снискали Кошелеву добрую славу. Он неоднократно отказывался от должности главного директора (министра финансов) Царства Польского, и только после милостивого приема у Александра II дал согласие. Как бы порадовались Киреевский и Хомяков, что их друг юности заслуженно поднялся на столь высокую ступень и верно служит отечеству!.. Апартаменты Брюлловского дворца в Варшаве стали не только его домом, но и местом работы.
1865-й год, Пасха. Надворный советник Кошелев награжден Звездой и лентой Станислава 1-й степени. Более двух лет Александр Иванович достойно являл себя на этом поприще, но по состоянию здоровья вынужден был подать в отставку.
Из старых друзей Кошелев поддерживал связь с И. Аксаковым, Ю. Самариным и М. Погодиным, “который чрезвычайно много работал и все глубже и глубже проникался духом нашей истории и очень был занят предстоящим съездом славян в Москве”.
В мае 1867 года состоялся съезд славян, приуроченный к первой Этнографической выставке. Первый обед участников съезда проходил у Кошелева — в дружеской домашней обстановке. Следующий обед организовал гостеприимный М. Погодин. Связи славянофилов со славянским миром оказались прочными, годы не ослабили их.
По роду своей деятельности Кошелев часто, особенно в зимние месяцы, бывал в Петербурге. Он любил Москву и другие русские города, но не мог привыкнуть к Петербургу и понять петербуржцев, да и не хотел. Как он отмечал, чиновники различных ведомств ничем не интересуются, и все их существование сосредоточилось “в сфере одной дворцовой жизни. Своим ушам не веришь, и уму кажется непонятным, как люди, прежде и умные, и даже либеральные, могли превратиться в существа и бездушные, и почти бессмысленные”.
Так родилась книга “Наше положение”, которую Кошелев снова издал за границей. Кроме известных “Записок”, публицистическое наследие Кошелева насчитывает 20 брошюр. Будучи известным публицистом, финансистом и агрономом, он пользовался заслуженным уважением в обществе до конца своих дней. Господь даровал ему долгую плодотворную жизнь. Александр Иванович дожил до того времени, когда стали свободно печатать все, что раньше запрещалось.
Похороны друзей — Гоголя, братьев Киреевских, К. Аксакова, Хомякова, расставание с которыми Александр Иванович тяжело переживал, не были такими всенародными, как похороны М. Погодина, Ю. Самарина и его самого. Российская пресса сообщала об их уходе, и провожали их в последний путь при большом стечении народа.
Дело славянофилов не забыто, оно не затерялось в веренице времени и продолжает жить в сердцах русских людей, всех тех, кому дорого свое Отечество, своя вера, свои корни, а значит, и родовая память. В памятной книге среди имен наших славных соотечественников нашлось место и для Александра Ивановича Кошелева. Над нашей страной пронеслось много бурь, принесших русскому народу немало бед и страданий. По крупицам, по частичкам восстанавливается историческая память и отдается дань незаслуженно забытым именам. Прекрасный образ своего соратника сохранил для нас замечательный поэт Иван Аксаков: “Этот живой, рьяный, просвещенный и талантливый общественный деятель и публицист, сильный и цельный духом, необычайно искренний и в своей внешности, и в речах, и поступках — не знавший ни угомона, ни отдыха, ни устали, бодрствовавший на работе до самого последнего часа своей жизни”.
Как писали и пишут некоторые литературоведы, с уходом из жизни славянофилов их дело на том и закончилось. Это мнение не только глубоко ошибочное, но и вредное. Как может закончиться любовь к родине, как может закончиться связь с родной землей и предками, оберегавшими ее? Ручеек славянофильства вытекал из чистого источника и среди мутных и засоренных течений сохранял свою чистоту и прямое направление.
К 50-летию Мурманской писательской организации
Николай ПЕРЕЯСЛОВ, Марина ПЕРЕЯСЛОВА “КРИТЕРИЙ ТУТ — МОРОЗНЫЙ…”
(“Мурманская литературная школа” в изданиях последних лет)
На первый взгляд, так сказать, теоретически, Мурманск — город не столько славянский, сколько, скорее уж, интернациональный, этакий наш “северный Зурбаган”, в котором, как и подобает портовому городу, перемешались всевозможные цвета кожи, разрезы глаз, государственные флаги и иноземные наречия. Ибо что такое в представлениях рядового россиянина Север европейской части России? Чудь, меря, влияние близкой Скандинавии. Дублёные ветром лица поморов. Рыболовецкие и военные корабли в портах. Разговоры о загранице. Финский акцент на городских улицах… И именно здесь, в Мурманске, произошло возрождение празднования Дня славянской письменности и культуры, посвященное памяти святых равноапостольных создателей славянской азбуки Кирилла и Мефодия, вылившееся в грандиозный Славянский ход по землям не только ближнего, но и дальнего славянского зарубежья, от Баренцева моря до Адриатического!..
Впрочем, всё это не столько, наверное, удивительно, сколько закономерно. Русский Север (в том числе его кольская часть) сохраняет в своих холодах национальный дух от протухания, вымораживая в нём бактерии космополитизма, западопоклонничества и чужебесия. Залетают, конечно, и сюда одурманивающие ветерки соблазна переделаться в этаких среднестатистических европейцев (тем более что вот она, Европа-то — рукой подать!), но Мурманск — это не Москва, над которой сегодня даже родным тучам не позволяют сойтись тогда, когда им это хочется сделать, разгоняя их с помощью новейших технологий. Сильнее, может быть, чем патриотически настроенные по отношению к своему городу депутаты и любящие его градоначальники, защищают Мурманск от национального и культурного обезличивания суровые северные ветры да очистительные русские морозы.
При внимательном взгляде на литературу Мурманской области нельзя не заметить, что её в первую очередь характеризуют такие отличительные качества, как строгость отношения к слову, можно даже сказать: опрятность внешней формы, и при этом — внутренняя теплота и даже, пожалуй, горение чувств и мыслей. И это тоже продиктовано условиями жизни на Кольском Севере — невозможностью ходить расхристанными на пронизывающем морозном ветру и необходимостью интенсивного вырабатывания своего собственного внутреннего тепла. Такое сочетание формальной строгости с душевным жаром характерно для творчества Виталия Маслова, Виктора Тимофеева, Николая Скромного, Бориса Романова, Владимира Сорокажердьева, Игоря Козлова, Алексея Колесова, Викдана Синицына, Александра Миланова, Михаила Орешеты, Свена Локко и других писателей этого сурового края.
При всём вышесказанном главное для мурманских писателей — правда авторского отношения к тому, что он в своём произведении изображает. Это можно сказать как о творчестве всех перечисленных выше писателей, так и о литературных портретах и сказках Надежды Большаковой, о поэзии и прозе Николая Колычева, краеведческих исследованиях Ивана Ушакова, стихах Надежды Новосёловой, Марины Чистоноговой и Елены Кожеватовой, записках учительницы Валентины Кузнецовой, авторских сказках Дмитрия Тараканова, а также о творчестве большинства молодых литераторов Мурманского берега.
Наверное, было бы странно, если бы живущие у моря писатели не писали о море, морском труде и своём родном городе-герое уже по самому, как говорится, факту родства с ними, но Мурманск является объектом поэтического воспевания здешних поэтов ещё и потому, что сегодня он, как горько заметил в одном из своих стихотворений Виктор Тимофеев, “последний российский причал”, на котором ещё не хозяйничают чужестранцы. Остальные морские порты России или уже почти все сданы, или уничтожены: “Беспечная русская слава / на страшном теперь вираже. / Россия — морская держава — / почти не держава уже. / На Балтике окна побиты, / на море на Чёрном беда, / и даже с каспийской орбиты / российские сходят суда. / Морская держава в тумане. / Потрёпан Андреевский флаг. / На Тихом, и то, океане / японские штормы свистят…” Слово, как мы помним из классики, это ведь тоже оружие, и большинство писателей-мурманчан это хорошо понимают. При всём авторском своеобразии и непохожести их друг на друга произведения мурманских писателей объединяет одна общая для них всех охранительная функция, направленная на защиту нашего национального менталитета от размывания его масскультурой и заграничными литературными веяниями, на сохранение в русском народе совести, отзывчивости, самоотверженности и чувства Родины. Именно об этом говорят в своём большинстве вышедшие в течение нескольких последних лет в различных книжных издательствах России произведения писателей Мурманской области.
Николай СКРОМНЫЙ. Перелом. Роман в 4-х книгах. Вступительная статья В. Владимирова. — Мурманск: Изд. “РЕЛИЗ”, 2001-2003.
Роман старшего судового механика Николая Скромного посвящен такой далёкой от моря и морских будней теме, как коллективизация российской деревни. Он напрямую продолжает им то, что начал своей “Поднятой целиной” Михаил Александрович Шолохов, что продолжил романами “Вечный зов” и “Тени исчезают в полдень” Анатолий Иванов, а затем — романом “Кануны” — Василий Белов. Но если об этих романах можно сказать, что все они, несмотря на различную оценку их авторами того, что происходило в русской деревне в 20-30-годы, написаны в духе крупных художественных полотен, посвященных анализу идеи коллективизации, то о тетралогии Николая Скромного можно утверждать, что она написана с позиций не столько вообще идейных, сколько — человечных. Политика, идеология — всё это ведь только жупел, при помощи которого власти тысячелетиями управляют народами, гоня их туда, куда это им выгодно. “Вот ты можешь объяснить мне, кто такой “троцкист”? — спрашивает один из героев романа Скромного другого. — Ни сам он, ни знакомые лагерщики, ни карлаговские заключённые-“троцкисты”, с которыми он разговаривал на эту тему, да, пожалуй, и сами судьи, объявляя приговоры, по словам осуждённых, не знали, что под этим подразумевается. И не могли дать точного определения этому понятию. Троцкистом мог быть назван и палач, сознательно и хладнокровно истреблявший с семнадцатого года цвет нации — таких довольно много было среди военных — ставленников и выдвиженцев Троцкого со времён гражданской войны; мог быть и тот, кто по своему скудоумию по-обезьяньи подражал им в поведении, помыслах и действиях; и тот, кто никак не мог остыть в классовой ненависти с тех же времён и, начиная всякое дело, прежде всего требован уничтожения “старого”. Но обвинялись в троцкизме очень многие толковые, дальновидные и работящие люди, в том числе партийно-хозяйственные работники, в чьих свежих мыслях, неожиданных и свежих решениях тупая бюрократия усматривала вредительские действия; обвинялись и те, кто, не щадя себя, работал во благо страны, бесстрашно обличал рутину, бездарность, паразитизм — всё, что мешало делу, губило инициативу…”.
Надо, наверное, сказать, что подобная запутанность трактовок сопровождает практически любой из политических терминов и определений, будь то “троцкист”, “коммунист”, “сталинист” или, скажем, сегодняшний “демократ”. Именно для таких случаев, предвидя наши затруднения, а то и невозможность разобраться в этой дьявольской софистике, Господь оставил нам универсальную формулу, сказав, что “всякое дерево познаётся по плоду своему” (Лк. 6: 44), и роман Николая Скромного “Перелом” — это и есть такая вот попытка взглянуть на плоды “дерева” коллективизации не сквозь призму идеологии апологетов социализма или их заядлых оппонентов, а сквозь трагизм и счастье простых людей, оказавшихся в роли вольных или невольных “воплотителей” этой идеи. Думается, что такая позиция художника является максимально приближенной к истине…
Владимир СОРОКАЖЕРДЬЕВ. Сорок стихотворений. Стихи. — Мурманск: Кн. изд-во, 2002. — 32 с.
Литература — это точно такое же жизненное пространство для человека, как и земля, и так же как земля бывает испоганена или отравлена захоронениями ядерных отходов, мусорными свалками, лужами пролитых нефтепродуктов, стекающими с тротуаров реагентами, отходами токсичных производств и другими следами “разумной” деятельности человека, так и современная литература всё чаще оказывается загрязнена и отравлена пошлостью, низменными страстишками, неуважением к слову, безнравственностью и убивающей всё вокруг себя, как проникающая радиация, бездуховностью. Книги, о которых наши предки говорили, что это “суть реки, напояющие вселенную”, сегодня превратились в реки, эту самую вселенную отравляющие, а потому каждый незнакомый сборничек ныне открываешь уже с опаской — не вреден ли он для души, не окатит ли тебя с его страниц зловонным смрадом степанцовско-приговской безвкусицы и бесстыдного сквернословия, а то и богохульства? От душевной-то грязи отмываться нисколько не легче, чем от грязи телесной…
С этой точки зрения читателям книги Владимира Сорокажердьева бояться абсолютно нечего, ибо он — один из тех немногих авторов, кто создаёт исключительно экологически чистую поэзию, от которой прямо-таки веет запахами девственного леса и тундры или свежестью незамутнённых озёр и кристально чистых речек, в которых играет упругая, сильная рыба. Поэт, краевед, член Союза писателей России, автор книг о подводниках-североморцах, Владимир Сорокажердьев безгранично любит родную кольскую природу и долгие дни проводит в охотничьих и рыбацких странствиях, оставаясь практически один на один с окружающей его тайгой или тундрой да распахнутыми над ними северными небесами. В этом кровном слиянии с окружающим миром нет деления на “свой” — “чужой”, ибо всё живое вокруг — будь то мышь в избе, рыба в реке, охотничья собака, котята, утки, облака или обычные грибы под ногами — воспринимается с одинаково родственной близостью. Так воспринимают мир дети, ещё не научившиеся отделять себя от всего, что находится вокруг, и ощущающие своим домом всё окружающее их пространство. Наверное, поэтому и многие из стихов Владимира Сорокажердьева кажутся немного “детскими” — к примеру, такие, как “Рыболов”, “Мышь”, “Утка”, “Лес”, “Лето”, “По грибы”, “О котах” и некоторые другие. Эта детская непосредственность в чувствах и не укрываемая за взрослым умничаньем любовь ко всему вокруг дают поэту и ключ для создания его удивительных по своей теплоте и нежности образов. Даже о простом огородном овоще он говорит как о лице одушевлённом: не “вымыт”, а — “умыт”, как человек.
К сожалению, мы забыли выученный когда-то в школе закон о том, что сила действия равна силе противодействия, и относясь к окружающему миру почти исключительно как к враждебной для нас среде, провоцируем тем самым и этот мир относиться к нам с такой же опаской и враждебностью. А поэзия Владимира Сорокажердьева учит нас входить в него с любовью и доверием, тогда и он ответит нам взаимностью и перестанет таить в себе угрозу и опасность. Как лес в одноимённом стихотворении, который кажется некоторым настолько злым и враждебным, что они им пугают детей, но который автор воспринимает исключительно по-родственному: “Там что ни пень замшелый — плаха, / там скрип деревьев, словно гром. /Но я вхожу в него без страха, /как в настоящий добрый дом”.
Ключом к дверям этого забытого нами дома как раз и является поэзия Владимира Сорокажердьева, помогающая нам восстановить чувство родства и гармонию наших взаимоотношений с миром.
Виталий МАСЛОВ. Проклятой памяти. Роман. — Мурманск: Кн. изд-во, 1991. — 232 с.
Роман Виталия Маслова написан им ещё накануне перестройки, когда и сам автор, и народ ещё верили в руководящую и охранительную роль партии, надеясь, что наличествующие в ней здоровые силы сумеют оказать должное сопротивление воцарявшимся тогда в стране тенденциям нравственного разложения, грабительского отношения к природным богатствам Отечества и вытравливающей из человека всё человеческое погони за наживой.
В основе сюжетного действия романа — история борьбы главного героя (его зовут Герман) и его единомышленников с высокопоставленными браконьерами, прилетающими на самолётах из областного центра и расхищающими рыбные богатства северных речек. Как им противостоять, если закон и власть находятся в их собственных руках? Герой Виталия Маслова пытается бороться против них силой оружия, стреляя по улетающему самолёту, но ему не даёт этого сделать один из его товарищей: “Но лётчики! Они-то при чём?! Как же их-то?!” — взывает он, выбив у него из рук нацеленное на самолёт ружье. “Каждый должен отвечать! — гневно отвечает на это Герман. — Знали, куда, и зачем, и кого везут! Мы привыкли кем-то прикрываться! Глядим — и не видим! Хватит — всякий из нас в ответе!..”
“Гражданская война”, — говорит он далее, давая точное определение тому, что начинало закипать в СССР на рубеже 90-х годов и что в скором времени и в самом деле вылилось в разделение единого некогда народа на смертельно противоборствующие друг с другом национальные, идеологические, религиозные и классовые лагеря.
Надо признать, что первый этап этой войны народ проиграл. Те, кто прилетал на наши девственные реки, прикрывая своё браконьерство обкомовскими мандатами, теперь просто-напросто скупили эти реки в свою собственность и огородили их от народа заборами. Но значит ли это, что мы проиграли их навсегда? Такие книги, как роман Виталия Маслова, продолжают кричать о необходимости борьбы за справедливое обустройство Родины, продолжают ранить душу болью за социальное неравенство, а значит, народ рано или поздно дозреет до того, чтобы в очередной раз повернуть историю на путь народовластия, сказав своё классическое: “Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!”.
И. О. КОЗЛОВ. Отход назначен на позавчера. Повесть, рассказы, стихи. — Дубна: “Феникс”, 2002. — 176 с.
Первую часть сборника прозы и поэзии Игоря Козлова составляют истории из судовой жизни. Автор — капитан дальнего плавания, и его морские походы, остановки в иностранных портах и общение с командой дали ему обильный материал для грустно-весёлых рассказов о бытии российских моряков периода “перестройки”. Проза Козлова написана легко и в то же время не без серьёзности взгляда на происходящие ныне с нашим флотом и нашей страной перемены; в них есть и юмор, и печаль от того, что Россия практически перестаёт быть морской державой.
Но если рассказы И. Козлова только воспроизводят отдельные эпизоды российского абсурда последних десятилетий, показывая этот абсурд через отдельные фрагменты судеб его персонажей, то завершающие книгу стихи прямым текстом выражают авторское отношение к тому, что случилось с Россией, а также к тем, на чьей совести лежит эта трагедия: “Я — моряк! Я не бездельник! / Не какой-нибудь буржуй! / Но всю жизнь тяну без денег, / Как дырявую баржу. / Вроде правильно всё… Вроде… / Но кого ты ни спроси — / Лишь отпетому отродью / Нынче сладко на Руси! / Объявить бы, как по судну, / По стране большой аврал! / Знаешь, Ельцина, паскуду, / Я бы лично расстрелял…”.
Наверняка найдутся такие, кто, прочитав эти строки поэта, скажет, что они отдают экстремизмом. Что можно на это возразить, кроме того, что посоветовать внимательно оглядеться вокруг? Ибо большего экстремиста, чем сегодняшняя российская действительность, трудно себе даже представить. А Козлов только с беспощадной прямотой и болью запечатлел эту действительность в своей поэзии. К примеру, в таких стихах, как “Продают пароход”: “Обнищала страна… Да, конечно же, да! / Потому что ворьё прикормилось у власти! / Продают пароходы, потом — города, / А потом — всю страну по частям на запчасти. / Продадут и сбегут. Мы останемся здесь. / Будем здесь вымирать терпеливо, но гордо. / Будет нечего пить. Будет нечего есть. / Будет некому плюнуть в продажную морду. / Но ещё ведь не поздно? Не поздно ещё / Одолеть в себе страх, побороть равнодушье. / И ворам предъявить окончательный счёт, / Пока Армия есть и имеет оружье!..”.
Начав цитировать стихи Игоря Козлова, очень трудно оборвать выпущенную на свободу цитату — настолько наболевшими кажутся строки поэта. Таково, в частности, стихотворение “Эти мысли не взять ни петлёй, ни свинцом…”, в котором лирический герой пирует с мертвецами ушедшей эпохи, подпевая им революционные песни и рассказывая о страшных переменах, произошедших в сегодняшней России: “А умолкнем — скажу им: “Людьми правит злато! / Молодые стоят, все — на Запад лицом, / Всё готовы продать за проклятый тот Запад!..”.
Стихи Игоря Козлова жёстки, но зато спасительно искренни — так врач предупреждает ещё здорового человека о губительном вреде курения для его организма: “Кто на Запад смотрел — тот увидит свой прах! / Остальные — восстанут живыми из мёртвых!..” Вот такие бы стихи печатать газете “Комсомольская правда”, чтобы соответствовать своему названию. А главное — чтобы спасать своих читателей от пути, на котором их ждёт только встреча со своим прахом…
Виктор ТИМОФЕЕВ. Мой мачтовый город. Стихотворения. Песни. Поэмы. — Мурманск, 2001. — 304 с.
Виктор ТИМОФЕЕВ. Гей, славяне. Стихотворения, поэмы. — Мурманск, 2002. — 202 с.
Виктор ТИМОФЕЕВ. Думай, русский медведь. Лирика. — Мурманск, 2002. — 16 с.
Для характеристики поэта и человека Виктора Тимофеева достаточно одного слова — патриот. Патриот Мурманска, патриот России, патриот славянства. И ещё — патриот поэзии, средствами которой он выражает все свои чувства: радость от ощущения жизни, любовь к родной земле и людям, впечатления от встреч и поездок… Но чаще всего, как сказал об этом в предисловии к сборнику “Гей, славяне” сам автор, стихи рождаются от боли. А причин для неё наше апокалипсическое время даёт более чем достаточно: “Какие бездны мерзости открылись! / Какие беды Родину трясут! / Перевернулся мир… Вверху — бескрылость, / Всемирный Блуд вершит свой Страшный суд. / Едва стоит несчастная Россия. / Народ в чужие рубища одет. / Жалеть людей — сердечной нету силы, / А презирать — душевной силы нет…”.
Стихи Виктора Тимофеева последнего периода предельно публицистичны, это почти что рифмованные политические манифесты, с тем только отличием от воззваний различных партий и движений, что они до самых краёв наполнены живыми, просто-таки кипящими чувствами поэта, которые автору порой с превеликим трудом удаётся удержать от впадания в экстремальные крайности. Хотя, надо признать, для этого и существуют сегодня весьма серьёзные основания: “Война в России. Мор. Пожар. Позор. / Курс — на погибель русского народа. / В Кремле, где сел пьянчуга, вор, позёр, / Тасуется краплёная колода. / Так что же — так и будем прозябать, / Надеяться на жалкие подачки? / И с потасовкой путассу хватать, / И с голоду впадать в запой и в спячку? /А может, НАДО БРАТЬСЯ ЗА ТОПОР?..”.
Будучи по всем признакам врождённым лириком, Виктор Тимофеев работает почти исключительно в жанре поэтической — социально-философской по своей направленности — публицистики, решая поэтическими средствами крайне болевые для нашего гражданского общества вопросы: “Русский вопрос! Поднимайся и спрашивай! / Что тут осталось у нас в кладовых? / Пепел, да гнилость, да мыши и шашели? / Пусто, как в драном кармане вдовы? / Спрашивай: быть иль не быть всему русскому? / Храмам сияти, а песням звенеть? / Полю пшеничному, тёплому, хрусткому / в хлебы свиваться и брагой кипеть? / Русский вопрос — не в укор белорусскому. / И украинскому он — не в упрёк. / Также — татарскому, манси, якутскому / русский как брат и как дружбы зарок. / Он поперёк — воровскому исчадию, / людям с гражданством двойным и тройным, / монстрам с двойною душой беспощадною, / вставшим войной против нашей страны…”.
Есть в мире одна закономерность, облечённая в формулу: “Когда говорят пушки — молчат музы”. Похоже, у неё имеется и обратное прочтение: “Когда молчат пушки, вынуждены говорить музы”. И сегодня, когда наша Армия ещё не сказала своего слова в битве за Россию, сражаться за неё приходится не пушкарям, а поэтам…
ПЛОЩАДЬ ПЕРВОУЧИТЕЛЕЙ. Литературно-художественный и общественно-политический альманах. — Мурманск, 2000-2004.
Издаваемый при поддержке администрации города-героя Мурманска и Мурманского городского совета депутатов альманах “Площадь Первоучителей” является мощной трибуной не только для писателей-мурманчан, но и для выступления других деятелей культуры области, а также учителей, политиков, учёных — всех, кому есть что сказать читателям во имя сохранения нашей национальной, культурной и государственной самобытности, во славу родной земли и истории. И сказанное, надо признать, звучит довольно веско.
Например, второй номер альманаха полностью посвящен творчеству почётного гражданина города Мурманска, почётного радиста СССР, почётного работника морского флота СССР (более 20 лет проработал на атомоходе “Ленин”), одного из инициаторов воссоздания в России праздника славянской письменности и культуры Виталия Маслова (1935-2001). B. C. Маслов — фигура для мурманских литераторов знаковая, его нравственный авторитет настолько высок, что собратья по литературному цеху в течение десяти лет доверяли ему руководство Мурманским отделением Союза писателей России. Но главное, конечно, не должность, а слово Маслова — весомое, честное, переполненное невыразимой болью за Россию и всё в ней происходящее… Она-то, эта боль, и сожгла его на самом пике его творческой и человеческой зрелости, когда бы только писать да писать, содействуя своим талантом укреплению духовной мощи Отчизны. Но нет, не дали — отняли главное дело жизни, извратили великий замысел…
“Официальный День славянской письменности всё безнадёжнее, — писал он в исповедальном эссе “На костре моего греха”, — в руках идейных его ненавистников, которых более всего страшит будущее единение славянское и величие… Похоже, ради этого, чтобы в руки взять, и сделали День официальным. Очередная бумага из Министерства культуры: оргкомитет очередного Дня письменности, ни одного писателя… Это — уже естественно и не вызывает удивления, знаем, с кем дело имеем.
Удивляет другое: митрополит, пока ещё включаемый в оргкомитет, молчит, благодушествует, не требует включения представителей хотя бы Союза писателей России, которые возвращали праздник на нашу землю…”
О том, что представляет собой Мурманская областная писательская организация сегодня, можно узнать из 4-го номера альманаха, целиком посвященного её 25-летнему юбилею. Он содержит биографические справки и образцы творчества всех поэтов и прозаиков Мурманского края, а также воспоминания о тех, кто уже ушёл, и анализ их творчества. Номер открывается напутственным словом ответственного секретаря писательской организации Николая Скромного, затем идут произведения мастеров старшего поколения — В.
