Может, к кому из подружек по вере завернула? Да где искать?
      Лишь на рассвете Алексею Александровичу сообщили по телефону из милиции, что гражданку Левушкину подобрала дежурная машина, старуха лежала ничком на тротуаре - видимо, поскользнулась, а встать не хватило сил... Так в снегу и валялась...
      Объяснить, где живет, не смогла, отвезли в ближайшую больницу, и только утром, придя в себя, она назвала свои адрес и телефон.
      Слабую и беспамятную женщину три дня продержали в больнице, потом с неделю мать болела дома. К счастью, воспаления легких не нашли, но температура не спадала, начался понос...
      Сынок, проходя мимо ее комнатки, демонстративно зажимал нос бельевой прищепкой - насмотрелся по телевизору. Заметив эти ужимки, Алексей Александрович зло щелкнул сына по затылку:
      - Не стыдно?
      Тут же из кухни выскочила жена:
      - Не бей мальчишку!.. Он сегодня пятерку получил.
      - Ну и что?
      - Тебе безразличны его успехи?.. Ты не хочешь, чтобы твой мальчик стал первым в школе? А там выиграл и грант Сороса? И поехал бы в Англию, например?
      Говорить с ней - не переговорить. И вообще она вдруг ненавистна Алексею Александровичу стала. Жрет много. И дышит шумно.
      Он шел куда глаза глядят и сам не заметил, как оказался у своего института. Возле дверей увидел сидевшего на снегу пожилого белого пса, помесь лайки и дворняжки. Правый глаз у него был красный, бедро ободрано до крови.
      - Ты чего, дружочек? - остановился Алексей Александрович.
      Пес угрюмо зарычал и поднялся.
      - Эх, ты! - буркнул Алексей Александрович. - А я хотел с тобой подружиться.
      Он просидел в лаборатории час или два, тупо, как тот пес на улице, уставясь в никуда... Даже Зеленая лаборатория с "Трубой очищения" сегодня вдруг показалась ему сомнительным предприятием в стране временщиков и воров, которым плевать на экологию. Мэр прав: вряд ли они станут платить за собственное просвещение, и неизвестно, как удастся рассчитаться за кредит с Марьясовым...
      Услышал голос Нехаева:
      - А-а-александрович, я до-домой?.. Или, может, нужен?
      Алексей Александрович нехотя повернул голову и спросил:
      - А нет ли у нас цэ два аш пять о аш? Грамм по сто.
      Нехаев весело хмыкнул:
      - А як же! - Будет повод поговорить по душам.
      И сел руководитель со своим старшим лаборантом пить спирт.
      И читал ему симпатичный человек стихи собственного сочинения. Запомнилась забавная рифма: гамадрил - говорил. Но кому какой гамадрил что именно говорил, думать не хотелось. Нехаеву часто снятся сны, будто он нагишом живет в Африке. И на следующий день в компании лаборантов он читает вирши про ту свою, африканскую жизнь.
      А у тебя какая вторая жизнь, Алеша? А твоя вторая жизнь - мысленная, в снах - стыдно признаться, с Галей Савраскиной, с Галей, Галинкой. Впрочем, она сейчас не Савраскина, а... то ли Шмидт, то ли Штейн.
      Но странно движется жизнь, странно направляет ее судьба: все эти годы, зная, что Галя работает в семидесяти шагах, в другом крыле ИБФ, Алексей ни разу туда не заглянул, да и она сюда не заходила. Хотя биологи из блока БИОС не раз приглашали Алексея поработать на них...
      И в этот момент Нехаев, разбавляя водой спирт, вдруг словно угадал мысли шефа:
      - А зна-знаете, у ребят из БИ-БИОСа вроде бы как снова де-деньги появились. Может, с ними задружиться?
      - Откуда деньги-то?
      - "Роскосмос" просыпается.
      - Да? - спросил Алексей и вдруг решился: - Пошли! Сию секунду! Сию микросекунду!
      Они бегом обогнули П-образный корпус ИБФ и оказались в темном коридоре с одной горящей желтоватой лампочкой.
      Нехаев потянул ручку - и их глазам предстала тесная лаборатория, уставленная осциллографами и служебными телевизорами. Спиной к вошедшим сидит в синем халатике молодая женщина, это она - Галя Штейн (или Шмидт). Нет уже на плече той бело-золотистой, дивной косы шириною в руку - волосы небрежно рассыпаны и словно мокрые. Ага, кажется, повела глазом. Но не обернулась.
      К гостям же направился, скаля квадрат, полный белых зубов, завлаб Исидор Мартынович Иванов. На могучем носу сидят синеватые и узкие, как крылышки стрекозы, очочки. Голос у Исидора громкий, но и одновременно воркующий, как голос голубя, усиленный микрофоном:
      - Кого видим! Ребята! К нам пожаловали аж дохтур аж наук и его анжинер-золотые руки и зеркальный зад... - Юмор у Исидора был эклектичный, смесь банального и пошлого. - Проходите же!
      Плохо видя от волнения, Алексей Александрович сделал несколько шагов и сел в углу на предложенный стул, рядом пристроился Нехаев, а супротив оказался Исидор и его "правая рука и нога" молчаливый Боря Егоров. Он, говорят, и руководил строителями, когда сооружали всю эту двухэтажную огромную систему БИОС, в которой - в одной из подземных комнат - живет и сегодня (полгода уже!) очередной испытатель, сеет пшеницу, жнет при искусственном солнце, и редко когда ему разрешается выходить на связь с "землей".
      Кому это теперь надо? Лет двадцать назад работы сибирских БИОС-ников гремели (если могут греметь засекреченные программы), скупой Королев не жалел им денег, результаты опытов предполагалось использовать в дальних полетах... Но затем наступила полоса небрежения, космонавтика пришла в упадок...
      Разумеется, это коснулось и темы "Электризация спутников", которой занимался в годы аспирантуры Левушкин-Александров, будучи тогда еще "чистым" физиком, и даже кое-что изобрел...
      Но неужто в самом деле снова наступает оживление, о чем и докладывает, торопясь и пытаясь в каждой фразе сострить, как Белендеев, руководитель проекта Исидор Иванов?
      - Мы не можем упустить такой момент... Он может склеить, как клей "Момент", наши лаборатории...
      А Савраскина как сидела спиной к вошедшим, так и осталась сидеть. Узкие плечи, тонкая шея... Пальцы бегают по клавиатуре, на пальцах никаких колец. Но это ничего не значит...
      - Галина Игнатьевна, - уже в который раз окликнул ее Исидор Мартынович и сокрушенно шепнул: - Занята. Серьезный товарисч.
      Впрочем, нет, наконец поздоровалась - полуоглянулась, кивнула, и снова пальчики плетут узор на клавиатуре. Алексею Александровичу хотелось вскочить, закричать... Но он слушал Исидора Мартыновича, что-то отвечал ему, и неожиданно быстро договорились, что лаборатория Левушкина-Александрова подключится к работе со своими фототрофами (например, травой по имени "чуфа") и гетеротрофами (теми же пекарскими дрожжами, сахаромицетами), с их управляемым культивированием.
      Кстати, чуфа куда лучше хлореллы утилизирует мочевину, и ее саму вполне можно есть. Для космонавтов находка...
      Алексей Александрович поручит эту тематику Ивану Гуртовому или Евгению Васильевичу. И станут ребята получать по семьсот, по тысяче рублей дополнительно. В наше время тоже деньги.
      А Савраскина так и не оглянулась.
      - Слушайте, это правду про вас рассказывают, Александрыч?.. Будто бы с утра по старинке явились в Институт физики, в лабораторию плазмы... ну, где раньше работали... и весь день там просидели...
      - Сказки! - раздраженно буркнул Алексей Александрович.
      Уже торопясь уйти, перед железными дверями он широко махнул рукой, задел какой-то крюк, торчавший из стены, и глубоко взрезал белую мякоть в основании большого пальца.
      Вот он, знак, да знак огромный, как нарисованный красный "кирпич" над дорогой! Сюда проезд закрыт. Вышел, сося руку, и побрел домой...
      Вокруг маячила толпа, мигали красные огоньки машин, было шумно и красочно. Но что это? Собака с красным глазом, с обкусанным боком... стоит возле светофора, ждет зеленого света. Значит, знавала лучшие времена, разбирается в правилах уличного движения.
      - Идем-ка со мной, дружок...
      И, диво, на этот раз пес не огрызнулся, а послушно пошел за ним.
      2
      - Проходи, старина. Мы тебя назовем Тарзан. Люди, у нас новость! - По дороге Алексей купил собаке дешевой колбасы, и новый друг не побоялся зайти с ним в расшатанный гремящий лифт.
      Но никто в квартире не откликнулся. Оставив пса возле двери, Алексей Александрович прошел в комнату матери. Мать плакала, сидя на койке, хлюпала носом и утирала глаза платочком.
      - Что, что? - растерялся Алексей Александрович. Увидел в дверях кухни сына. - Опять куда-нибудь привязал?
      - Да ты че! - заверещал Митька, отбегая от отца подальше и приседая в углу. - Это мамка...
      Из спальни выплыла супруга, в очень тесном белом платье до пят, без талии, вся - словно толстый мучной червь.
      - Зачем на ребенка кричишь? Пьяненький сегодня? Не надо вымещать отрицательные эмоции на нежных детях. Ты понюхай-ка...
      - Что, что?! - уже потише, но хрипел Алексей Александрович.
      - Я в магазин пошла, а ее за кашей последить...
      Да, на кухне пахло подгорелой кашей. Видимо, мать уснула.
      - Ну и что? - снова накаляясь, шипел жене Алексей Александрович. Из-за каши? Он готов был задушить Брониславу.
      - Но я прощаю! - пропела Бронислава.
      В дверях появилась мать Алексея и прошелестела:
      - А вот не надо мне ваших милостей!.. Я пенсию получаю. - Она так это сказала - никогда сын не видел столько презрения на ее маленьком лице. Сейчас пойду и принесу хоть десять килограммов!
      - Да перестань, мамочка! - Бронислава продефилировала к плите, виляя задом. - Я, собственно, из-за кастрюли... Немецкая...
      - Ну и что? - прокричал Алексей Александрович.
      - Ничего, - отвечала жена. - Говорю же, мелочь. Купим! Ой, кто это?! Она увидела пса. - Пупсик! - Пошла к порогу, протягивая руки.
      Пес привстал и зарычал, Бронислава обиженно остановилась.
      - Ну-у-у! Это ты на меня?! Зараза! - И повернулась к мужу: - Чья?
      - Теперь наша.
      - Ты что, с улицы привел? Я подумала, кто-то попросил на время... Фу! У нее синяк. И грязная. Нет-нет-нет!
      - Да, да! - закричал тонким голосом Алексей Александрович. - Да!
      Наступила тишина. Бронислава пожала плечами, захихикала:
      - Да ради Бога! Я пошла спать.
      Когда она удалилась, мать - все еще стоя на пороге в свою комнатку тихо сказала:
      - А еще Митя иконку забрал...
      - Ну пошутил я... - пролепетал, кривясь, Митя. - Я ребятам во дворе показывал. Мы на компас проверяли, действует или нет... У вас под кроватью, бабушка... я не успел на полку поставить...
      Алексей Александрович, пройдя в комнату матери, достал из-под кровати газетный сверток, развернул и подал матери черную прабабкину иконку, присел рядом. Старуха опустила голову.
      - Я же понимаю... Помирать пора, а я хожу тут, мешаюсь... И ем некрасиво... слепая тетеря!
      - Да перестань! - Сын взял ее за холодную, в голубых нитках тонкую руку. - Не говори так! Вот сделаем операцию, заменим хрусталики...
      - Чем же ужинать будешь, миленький?
      - Да творогу поем, какая ерунда. - Он обнял старуху.
      Прошло несколько дней. Митька по поручению отца с гордым видом выводил Тарзана во двор, пес был смирный и только на Брониславу рычал, пока однажды она ему не принесла с базара большую сахарную кость. Но на следующий же день, взявшись выгулять его, Броня вернулась с оборванным ремешком.
      - Сбежал! - заявила она с порога, шумно дыша. - Увидел какую-то собачонку и... вот, оторвал.
      Алексей Александрович, успевший привыкнуть к доброму молчаливому псу, недоверчиво смотрел на жену. Нет, кажется, не врет.
      - Может, найдется? - жалобно спросил Митька. - Он мне руку подавал!
      - Может, найдется, - согласилась Броня.
      Однако как ни всматривались утром и вечером отец и сын в бегающих в округе собак, Тарзана нигде не было. И даже мать, которая, кстати, никогда не любила зверей в доме (шерсть, пух от них!), вдруг посочувствовала:
      - Глаза у него были добрые.
      Казалось, снова в квартире наступил мир. Но вдруг за ужином Бронислава напомнила мужу:
      - Зря не купили дачу Севастьяновых. Сейчас за городом так хорошо...
      - Броня! - Он уставился на жену, не понимая, шутит она или говорит всерьез.
      - Ну нет так нет, - деланно улыбнулась жена. - Так и будем жить на уровне травы... при всех твоих талантах... Белендеев прав.
      - Он что, с тобой говорил?! - Алексей Александрович зубами скрежетнул. - Когда успела?
      Бронислава кокетливо повела круглым плечом.
      - Сегодня. Он снова в городе, лыбится, запонки золотые... размером с бильярдный шар.
      - Пошел он на хрен! - вдруг фальцетом выкрикнул Алексей Александрович. Вскочил и выбежал на балкон. Гиены! Не дождетесь! Значит, новый Чичиков снова приехал брать за горло Академгородок...
      Рядом мелькнула маленькая фигурка матери:
      - Сыночек, зачем столько сердца? Можно же спокойно объяснить. Ты весь в папу... А он, видишь, как рано сгорел...
      Алексей Александрович, кусая губы, пошел окатиться перед сном холодной водой. И следом Броня зашла почистить зубы - это несмотря на то, что санузел у них совмещенный и муж еще голый стоит в ванной. Косясь, промычала:
      - Вынес бы мусор.
      - Сейчас? - удивился Алексей Александрович.
      - Ну пусть тогда стоит до утра... Я тоже голая...
      Из-за приоткрытой двери их разговор услыхала мать.
      - Если все так будут относиться, как ты, Алешенька, к чистоте жилья... А еще некоторые высыпают прямо под лестницу... - Это что такое?! Она встает на сторону Брони?! - Правда же, сынок...
      "Она уже боится Брониславы, - сообразил с ужасом Алексей Александрович. - Пытается подольститься".
      Жена, услышав наставительные слова свекрови, только глазками поиграла, хмыкнула и уплыла в спальню.
      Сунув босые ноги в туфли, толком не вытершийся Алексей Александрович отвез на лифте пакет с мусором вниз, во двор, и вернулся. И долго сидел, глядя на кухне в экран маленького телевизора. Там играли в игру "О счастливчик".
      Бронислава мечтает и этот вариант как-нибудь испробовать. На днях в постели спросила игриво:
      "А вот ты знаешь? Кто был самым знаменитым царем в древней Персии?"
      Он не ответил.
      На следующий день мать снова, как в сентябре, задела ногой удлинитель, сама упала, расшибла коленку, и тяжелый утюг рядом грохнулся - опять на паркет. И снова треснула медовая дощечка паркета, уже другая, и, как два суслика из земли, две половинки встали торчком...
      - Она уже нарочно! - обрадовалась Броня. - Видишь? Издевается!
      Сумасшедший дом!
      Старуха, прихрамывая, пошла к порогу, стала одеваться.
      - Мама, ты куда? - крикнул сын. - Сядь и сиди.
      Мать молча открыла дверь и, как колобок, исчезла. Алексей Александрович быстро накинул кожаную куртку и нагнал ее уже внизу, на выходе из лифта.
      - У Светланы поживу! - с горестной решимостью сказала старуха. Значит, больно ей видеть, как сын страдает. И самой тяжело пресмыкаться. Наверное, думает, что без нее помирятся. - Упаси Бог, не упрекаю! Бронислава хорошая работница, я проверяла. Звонила еще тогда, как ты ее привел. Характеристики были хорошие...
      Произнося такие казенные слова, неужели мать не иронизировала? Это были слова ее молодости. Наверное, они казались ей до сих пор более основательными.
      Но что делать дальше? Ах, если бы с Галей поговорить! Только посоветоваться. Ну пора же, пора это сделать! Пока все мы живы!
      Проводив мать к Светлане, сказавшись очень занятым, Алексей Александрович выбежал вон и позвонил с улицы, из будки телефона-автомата (сотовый забыл дома). Указательный палец, застревая в дырочках диска, набрал старый, незабытый, горящий, как библейские огненные буквы, номер. Он не звонил ей сколько?.. Около десяти лет.
      - Это Алексей. Мне очень нужно посоветоваться! - Он задохнулся.
      Савраскина словно и не удивилась, не съязвила и не отказалась. Только тихо спросила, где он сейчас.
      3
      Они зашли в первое попавшееся кафе и заказали себе мороженое. Пить что-либо Галя отказалась, Алексей тоже не стал. Угнетаемый чувством глубокой вины и стыда, уткнулся взглядом в пластмассовый столик с рыжими пятнами от погашенных сигарет, но видел всем своим телом, лбом, ушами, руками, только ее.
      Она изменилась, конечно, - лицом стала темнее, наверное, летом загорала? Или это макияж? Глаза те же... огромные, чуть косо глядящие в никуда... И волосы как бы мокрые. А губы сжались жестко, как у швеи, которая иголку в губах держит...
      Рядом на столе - ее руки, на правой - серебряное кольцо. Но если ты демонстрируешь, что замужем, зачем пришла? Как товарищ?
      Они долго молчали, он не решался и слова сказать, все ждал чего-то. Наконец, Савраскина подняла глаза и проговорила почти спокойно (разве что гортанное что-то прозвучало в слове "никогда"):
      - Давай, Левушкин, прежде всего договоримся: мы никогда не будем вместе.
      - Потому что п-предал?
      - Я не знаю, как это называется... пусть никак. Но... мы были все-таки близкими, да? Поэтому я тебе зла не желаю. Не вздумай спиваться на моих глазах или вены резать. - Она догадалась? - Уезжай подальше.
      - Куда? - Он смог, наконец, посмотреть на нее.
      Но теперь уже она смотрела в сторону, на бармена.
      - Тебя приглашали в Англию... Да и Белендеев, конечно, сватал.
      - Сватал. А мама? - Про сына не стоит говорить. Больно ей будет слушать о сыне любимого когда-то человека...
      - Не поедет?
      - Старая, слепая...
      Галя уставилась на сверкающую ложечку. К мороженому оба не притронулись.
      - А в деревню? Ты когда-то рассказывал про Красные Петухи.
      - Да... - Алексей почувствовал, что краснеет от радости. Все она помнит. - Но при живых детях... на шею снохе? А у меня сейчас никаких денег нету.
      - Но ты мог бы у наших академиков занять... Там старух хорошо лечат. А ты же вернешься?
      - Конечно. - Алексей вдруг заволновался. - Конечно. - Ему показалось, что в слово "вернешься" Галя вложила особенный смысл. - Я обязательно...
      Однако Галя, видимо, чтобы чуть охладить разговор, добавила:
      - А я решила - в Москву, в докторантуру...
      Они опять замолчали.
      - Ты правда, Галя, не хочешь выпить коньячку? Зябко на улице.
      - А мы уже уходим? - Она взяла в руки сумочку.
      - Да что ты! - испугался Алексей. - Мы же еще...
      - Не хочу. И ты не пей. Это бегство от действительности, как сказала бы твоя мать.
      - Да. От живой советской действительности, от серьезных дел.
      - Жалко ее, - сказала Галя. - Я бы могла к себе взять... Моя-то умерла.
      - Да? - вырвалось у Алексея. Он действительно об этом не знал. Эгоист дерьмовый.
      - Но у меня две девочки... надо их поднимать.
      - Дочери?
      - Нет, сестренки... - Галя помолчала и вдруг жестко добавила: - Своих детей у меня не будет.
      - По-почему? - Алексею холодно стало от ее неожиданного признания.
      - Потому что... немилый человек был. Да еще пил... убегал от действительности. Вот и развелись. - Она снова взяла в руки сумочку и встала, собираясь уходить. - А теперь уже не будет.
      Безумно жалея Галю, он вышел вслед за ней в темную ноябрьскую ночь. Намеревался проводить, как прежде, но возле Старой крепости, на углу улиц Чернышевского и Лобачевского, она твердо сказала:
      - Дальше сама! - И чуть смягчила голос: - Позванивай. Или даже заходи в лабораторию. Мы же теперь над одной темой будем работать.
      - Да, да, - закивал Алексей и подумал: "Если не уеду..." И тут же понял, что не уедет.
      - И знай... я тебя не люблю. - Маленькая фигурка одинокой женщины скрылась за углом, за старыми кирпичными домами. Почему она так сказала? Почему?!.
      Явился он домой в час ночи, весь в снегу - долго еще бродил по городу. Ноги в ботинках закоченели.
      Супруга выплыла в прихожую босиком, в ночной сорочке, обняла его, большая, горячая.
      - Ты где так долго? - Она не позевывала, как обычно, видимо, не спала, чувствовала, как зверь, чем он мучается. И уже в постели шепнула: - Ты знаешь, у нас будет еще один ребенок...
      - Это как?..
      - Ты забыл, как это бывает?
      - У нас этого не должно было быть... - У Алексея голова закружилась. Этого еще не хватало!
      - Я тоже так думала, но, увы...
      Утром за чаем, когда сын сидел в своей комнатке и старательно переписывал из одной, с кляксами, тетрадки в другую, новую, Бронислава, покосившись на пепельное лицо мужа, буркнула:
      - Да пошутила, пошутила! - И деловито добавила: - Да и некогда сейчас. Я тоже кандидатскую заканчиваю. Знаешь, в наших архивах есть такие материалы... Вот бы все это в компьютеры загнать... Дал бы мне какого-нибудь мальчика, а лучше умненькую девочку.
      - Это можно, - ответил Алексей Александрович.
      В самом деле, почему бы ее энергию не отвлечь на работу? Тем более что в лаборатории у него появилась новенькая, в биофизике ни бэ, ни мэ, из чистых физиков ( аспирантка Муравьевой), но в программах-то разбирается. Вот ее и послать к Брониславе - будет вечерами там колдовать, дадут ей полставки, крохи, конечно, но всё дополнительные деньги...
      4
      Веснушчатая, длинноногая Шура Попова с радостью согласилась работать у жены шефа и очень скоро в госархиве сделалась своим человеком. Придя с утра на основную работу, докладывала:
      - Ваша жена такая умная... И там портрет ваш висит, рядом с портретами Ломоносова и Путина.
      - Прекратите! - Алексей Александрович хмурился. - Займитесь делом, Александра Николаевна.
      Старший лаборант Нехаев рядом хрюкает в кулак, ему смешно. Он ухаживает за Шурочкой с той поры, как она начала носить довольно легкомысленное платье с вырезом на груди, - словно прозрел, какая девица подрастает. Пока тянулась ненастная осень и батареи отопления были холодны, она пребывала в длинном свитере и джинсах - перемещалась по лаборатории как нечто бесформенное и мохнатое. А с ноября дали тепло, девушка подразделась, и Нехаев впечатлился.
      Однажды, когда Шура особенно красочно рассказывала, какая мудрая и обаятельная Бронислава, как завивает волосы - по принципу китайской философии "янь-инь" - завиток туда, завиток сюда, Алексей Александрович довольно долго слушал и вдруг с горечью спросил:
      - А вот если бы вы были моей женой... Вы бы меня любили?
      - Я? Конечно! - с придыханием ответила эта нескладная, но уже миловидная девушка в короткой юбке. Она порозовела. - Я, может быть, и так вас уже люблю...
      В гостях у БИОСников Алексей Александрович и Галина Игнатьевна если и встречались глазами, то вполне холодно, официально. Алексей Александрович так для себя и не понял: совсем они стали чужими или, наоборот, между ними что-то появилось соединяющее...
      Тем временем в город окончательно пришла зима - снег больше не таял, грянул морозец. И сынок Митя, впервые выехав на лыжах, упал и вывихнул левую ногу.
      Когда приятели приволокли его домой, он, бедненький, визжал, как заяц. Вызвали "Скорую помощь" - мощный сутулый врач дернул и вправил сустав. За несколько дней возле постели сына Алексей и Броня снова как бы сблизились. И поплакали, и поспали вместе, вечно зябнущий Алексей и жаркая женщина, разбросанная во все стороны, как белая Африка... И перестала она рыкать на вернувшуюся наконец от Светланы старуху, даже купила ей шерстяную кофту и умолила, буквально встав на колени, надеть ее:
      - Мамочка! Я же от чистого сердца! Ну прости, если что было не так... прости!
      И оттаявшая от неожиданной ласки мать Алексея, уронив слезинку, надела новую зеленую кофту... Снова мир, мир! И все же что-то надломилось в Алексее Александровиче, тоскливо ему и одиноко. Все время ждет нового удара судьбы. Может быть, на время для покоя все же развести женщин - в санаторий какой-нибудь матушку отправить?
      Но стоило лишь заикнуться об этом, как мать наотрез отказалась:
      - Сынок, нечего деньги переводить, я вполне здоровая. - Наверное, подумала, что ее прочат в дом для престарелых. А уточнять, уговаривать сын не стал. Потому что и это не выход.
      Однако мучайся-не мучайся, а жизнь идет своим чередом, тащит всех вперед, в будущее - так весенний ледоход уносил в детские годы на своей зеленой спине разорванную зимнюю дорогу с натрусанной соломой, лунки рыбаков, зазевавшихся собак и зайцев...
      И человек упирается лбом в новые загадки и новые соблазны. Случилась неприятность: Шуру, проживавшую в общежитии молодых ученых, обокрали. Она пришла на работу зареванная, рассказала, что ездила вечером на концерт Аллы Пугачевой, вернулась поздно, а дверь открыта.
      - И много пропало? - спросил Алексей Александрович.
      - Всё.
      - Что всё?
      Девушка рассказала, что унесли телевизор и чемодан с обувью и летними тряпками. Алексей Александрович позвонил участковому и пошел с Шурой в общежитие.
      Когда сотрудник милиции записал со слов Шуры перечень пропавшего, взял у нее заявление и ушел, Алексей Александрович вызвал с инструментами Нехаева, и мужчины за час-полтора починили дверь Шуры: поставили новый замок и обили жестью ее край, измочаленный фомкой. Затем Алексей Александрович притащил Шуре из лаборатории телевизор "Самсунг", подаренный ему прилетавшими год назад в Академгородок корейскими учеными.
      - А вас не поругают? - спросила Шура.
      - Нет, - отвечал Алексей Александрович и все не уходил. Нехаева он отправил на работу, а сам стоял у окна и смотрел вниз, на скверик, отделяющий это здание от другого, точно такого же. На бечевках сохнет белье, на скамейке сидит седая женщина с седой собачкой возле ноги.
      Шура что-то сказала.
      - Да?.. - спросил он. - Извините. - И повернулся к девушке.
      - Я ваши книги наизусть помню... "Три скачка России"... Где вы доказываете, что Россия развивалась скачками в согласии с ритмами Солнца...
      - Да перестаньте! - поморщился профессор. - Это ширпортреб.
      - А монография? - вызывающе спросила Шура, взмахнув локтями, как крыльями. И, расцветая всеми веснушками, стала очень красивой, похожей на один из женских портретов кисти Петрова-Водкина. Ей бы красную косынку. - Я ее тоже прочитала! Там гр-рандиозная мысль! - Она процитировала: "Не существует мало-мальски приемлемого, логичного понятия прогрессивной эволюции. Сегодня никто не может дать ответ на вопрос, ведет ли отбор автоматически к прогрессивной эволюции".
      Алексей Александрович смутился:
      - Эта мысль не моя, а Тимофеева-Ресовского.
      - Но разгадка-то ваша!
      - Если она верна... - Он сам не знал, о чем сейчас думает.
      - Как же не верна?! Вы... - И она вполне грамотно принялась объяснять ему его идею, за которую он, собственно, и стал доктором наук...
      Потом он рассказал ей, как в детстве рассердился, когда его приятель соорудил со старшим братом красивую загадочную машину (ящик) со всякими ручками, а он, Алексей, не мог догадаться, для чего она. Оказалось - ни для чего! Таинственное влекло, а когда выяснилось, что это обманка, Алеша ужасно расстроился... Лже-тайна.
      - Да, да, - шептала Шурка. - Тайна должна быть настоящей. Вот как у нас...
      И он остался у нее на ночь.
      Как студент-двоечник, стыдливо отворачиваясь от знакомых, сбегал в синих сумерках зимы в магазин, купил бутылку вина и торт, и они поужинали всем этим.
      Нет, он не тронул ее - они пролежали ночь рядом, напряженные...
      То, что он ее не тронул, она, конечно, оценила как благородство. Но и он, и Шура понимали - словно бы по молчаливому уговору, - что будут вскоре и другие, более сладкие и мучительные ночи...
      Однако прежде должен был состояться - и состоялся - тяжелейший разговор с женой.
      - Ты почему не ночевал дома? - Губы ее были словно известкой обметаны, как у работниц на побелке. Глаза впали и сверкали страшным лиловым высверком, как у ангорской кошки.
      Алексей Александрович молчал, словно впервые разглядывая ее. Эту женщину он больше не любил. Так же, как его больше не любила Галя Савраскина.
      - Скажешь, ночевал в лаборатории? - продолжала Броня. - Я там была в четыре утра - тебя не было. - И словно бы с грозной интонацией, но давая этим, может быть, даже против своей воли возможность мужу признаться в другом, более простительном грехе, простонала: - Пил?
      - Д-да... - с готовностью признался Алексей Александрович.
      - И где? - И сама же подсказала: - У Нехаева дома?
      Чтобы обелить Нехаева (или приберегая для другого случая?), Левушкин-Александров буркнул:
      - В общаге университета...
      - Очень мило. Доктор наук - со студентами? Или со студентками?! Бронислава шла по следу, сама пугаясь своих вопросов и все равно следуя логике жены. - Кто такие? Или и этого не помнишь?
      - Один мой дипломник... - врал, мучаясь, Алексей Александрович. Может, прямо вот сейчас и сказать: прости, полюбил другую, она добрая, тихая... Он... он получил долларами гонорар в "Sciencе". - И продолжал, заодно самоуничижаясь: - Я давно не получал, а он... четыреста зеленых...
      Поверила ли, трудно сказать. Но когда через неделю он опять остался на ночь у Шуры, утром, придя на работу, еще с улицы в окне лаборатории увидел Броню.
      Она сидела белая, как высокий мешок с мукой, в белой распахнутой шубе, посреди комнаты, а Нехаев расхаживал перед ней и размеренно говорил:
      - Нет, нет. Все вре-время про вас га-гаворит, какая умная, красивая... - И кивнул на дверь: - Вот и он. Подтвердит.
      "Зачем он так сказал? Господи, что придумать? В голове словно пламя крутится. А вот сейчас и отрезать, пока Шурки нет... прямо и сказать: ухожу. Оставляю тебе всё - и прощай. А маму куда? Разменяют квартиру. Маму она не выгонит - мамина фамилия в ордере".
      Броня молча смотрела на мужа. Он хмуро кивнул, повесил пальто на вешалку, шапку повесил - упала. Поднял - снова повесил. Хоть бы Нехаев снова что-нибудь плел.
      Жена отвела прыгающий взгляд. Она, кажется, обо всем уже догадывалась. А может, и нет?
      И тут как на беду - влетела веселая, румяная с мороза Шура в короткой серой шубке нараспашку. И, сразу все сообразив, звонким голоском, чтобы спасти его:
      - Извините, Алексей Александрович... Я... я в город ездила, у моей подруги мать болеет... доставали от давления... - И как бы только сейчас увидев гостью: - Здрасьте, Бронислава Ивановна.