Полураспад

Направился, как обычно, пешком через пригородный осенний березняк, который пожелтел, но еще не весь осыпался и стоял на своей листве, как на зеркале. Черноспинные поползни вились по серебряным стволам, малые синицы перепрыгивали с ветки на ветку, знакомая, рыжая, чуть седоватая к зиме белка шелушила шишку. Алексей Александрович пожалел, что не взял с собой горстку пшена. Прости! Постоял, глядя в раскосые глаза белки, свистнул - и она ответила ему невнятно через губу, как девка на базаре, плюющаяся шелухой семечек: мол, иди пока своей дорогой!..
      Алексей Александрович засмеялся... Сердце словно оттаивало... Подумал: надо бы все же приобрести, как делают все люди, участок земли и хорошие деревья посадить: смородину, вишню войлочную и российскую, яблоню, иргу... Что еще?.. Многолетние цветы... рябину, обязательно рябину, вон ведь какая у тропы стоит - словно бесшумный красный взрыв, вся в гроздьях спелой ягоды... Погладил ее шершавый ствол, тронул белую, мягкую под ногтем бересту березы и заторопился: его, наверное, ждут?
      В актовом зале Института биофизики собралось человек двести разного народу - и журналисты, и ученые. Круглолицая смешливая Елена Викторовна, с букетом желтых роз, подаренным ей, как выяснилось, Белендеевым (ах, сам Алексей Александрович не догадался купить!), рассказывала, как рассыпалось дело по обвинению в шпионаже. Что огромное воздействие оказали именно средства массовой информации. Что, видимо, к процессу подключились надзирающие инстанции. И что майор Сокол уволен.
      - Моей тут заслуги нет. Со мной они уже говорили по-человечески. А прежнего адвоката просто не пускали.
      - Женька трус! - воскликнул один из газетчиков. - Он обирает старух, обещая поднять им пенсии... Скоро будет фельетон.
      Алексей Александрович словно не слышал ничего этого. Он сидел за столом, кусая губы, бледный, и молчал. Потом встал и поднял руку. Все мигом затихли. О чем-то важном скажет?
      - Коллеги, - произнес Алексей Александрович, - все это уже не имеет никакого значения. А вот мы потеряли Илью Ивановича Кукушкина. Это был хороший человек, который... кричал, когда мы не умели... Прошу почтить его память.
      В зале поднялись, недоуменно переглядываясь. Ничего, потом порасспрашивают, поймут.
      - Спасибо.
      На этом практически можно было ставить точку. Но молодые папарацци с телекамерами загородили выход, они ждали от ученого ответов на три (всего три!) вопроса.
      Левушкин-Александров долго разглядывал их, и вдруг печальная усмешка сломала его сухие губы:
      - А можно для начала сам спрошу кое о чем?
      - Конечно, - кивнули длинноволосые и очкастые.
      - А почему вы так уверены были, господа, что я не продал интересы России? Сами же пишете, наука голодна, брошена... Что вы про меня знаете? Мне, например, однажды в камере приснилось, что продал...
      - Да ну! - возразила симпатичная, в кудрях, с прыгающим взглядом черных глаз (она сидела рядом с Артемом Живило) журналистка из пошлой, но популярной газеты "Бирюльки". - Моя мама знает вашу маму. Вы не из такой семьи, чтобы продавать.
      Как просто. А почему бы нет?
      - А теперь наши вопросы. Скажите, вы верили, что выйдете?
      - Сначала - да. Потом... Я рад, что у нас и в грозных структурах есть разумные люди.
      - Ха-ха-ха! - Журналисты развеселились.
      - Скажите, а почему, правда, вы бросили физику, стали заниматься биофизикой, почти биологией?
      - Понимаете... - Алексей Александрович сунул руки под стол и, сцепив, затрещал пальцами. - Я занимался плазмой, так сказать, огнем... и понял надо возвращаться к живому, оно под угрозой, дорогие мои...
      - Говорят, вы наделяете людей обидными кличками, которые уместны по отношению к животным?
      - А вы считаете, мы далеко ушли от животных? Дорогие мои, теплые и живые, мы произошли от общего живого тела и вернемся к ним, но на более высоком уровне... То есть я проповедую любовь, да, да, можете смеяться, почти как священник. И нам воздастся. - И он рассказал впервые на людях, какие видит параллели в языке людей, животных и даже птиц. Например, нежное слипание губ или языка с гортанью рождает у всех звук "м", "мнь", "мня", отсюда "мама", "миа"... А вот страх открывает горло, отсюда "о"... - Но, разумеется, я не затронул главного - это все скачет на мелодии, на волшебном коне музыки речи. Так что не подумайте, что я говорю лишь о неких структурах, которые можно записать словами.
      Он кивнул и поднялся.
      - Третий, третий вопрос! Положение в науке!
      - Ну, это и без меня вам понятно. Вы же умные, вы патриоты. К сожалению, поддерживаются не фундаментальные науки, а прикладные. Наука сегодня - как министерство по чрезвычайным ситуациям. Взорвался военный завод - ищем гениальное решение, как обезопасить страну от выбросов... Надо бы министра МЧС назначить главным академиком... Склепал удобную лопату вот тебе премия... Здесь трагедия наша. Лучшие открытия в стране сделаны в тридцатые годы, когда отношение к науке было уважительным даже у ЧК. Может быть, вернется это время?
      Зал охнул и засмеялся, решив, что Алексей Александрович опасно пошутил. Он и правда пошутил. Но уже играл с огнем - пусть ОНИ ТАМ задумаются. Если Россия оскудеет изобретениями, оборонная мощь очень скоро рухнет, и о нас начнут просто вытирать ноги...
      - Говорят, вы собрались уезжать? - Это крикнули уже вслед.
      Алексей Александрович не сразу расслышал - он подозвал в коридоре Артема Живило и обнял его.
      - О чем они?.. Может быть. - И уточнил: - Конечно.
      Журналисты побежали в свои редакции с сенсационной новостью: знаменитый сибирский ученый покидает Россию!
      29
      По случаю очередного своего отъезда на новую родину Белендеев заказал столы в ресторане "Полураспад" и пригласил весь цвет Академгородка, в том числе Кунцева и Марьясова с женами, Муравьеву и Марданова. Муравьева сидела, пасмурно глядя вокруг.
      А молодежь веселилась. Кучерявый Курляндский из ВЦ бегал по залу, слепя вспышкой, всех на память фотографируя. И в самом деле, у многих были торжественные лица.
      Через стол от Алексея Александровича хохотала, кокетничая, крутя фужер в руке, Шурка в крепдешиновом старомодном платье с оборками, но с вырезом размером с хорошую лопату. Рядом с ней устроились два парня, Нехаев и кандидат наук, старый холостяк Женя Коровин. Она загадочно улыбалась то бородачу, то Нехаеву, который в последнее время, как сказала Бронислава, всерьез ухаживает за Шурой и даже заменил ей дверь...
      Вчера перед сном подошел Митька, шлепая босыми ногами по полу (принципиально не надевает дома тапки, хочет, по методу Иванова, быть ближе к земле):
      - Пап, можно тет-а-тет поговорить?
      - Тет-а-тет? Давай. - Алексей Александрович прошел в его комнату, сел на стул. Как бы новыми глазами огляделся, увидел на стене плакат с белой смеющейся лайкой (кажется, тут прежде висел тигр? Мальчик тоскует по Тарзану?), на столике - тяжелый альбом для марок... Приподнял обложку белые яхты, золотистые корабли... Уж не собирается ли сам, как Одиссей, отправиться в странствия?
      Митя опустился, как любят подростки, на пол. Было видно, что волнуется (на одной щеке бледное пятно, на другой - красное) и хочет спросить о чем-то важном. Неужто снова про обвинение в шпионаже?
      - Пап, ты гений? Только честно.
      - Нет.
      - Почему?
      - Потому что несамостоятельный. Но я... способный. А ты? Ты уверен в себе?
      Митя не знал, видимо, как ответить. Лгать не хотелось. Однако и признаваться в слабостях... Он поджал ноги и устроился, как йог.
      - Ты должен верить в себя.
      - Почему?
      - Потому что мутация. Мутация для спасения нашего этноса. Видишь ли, элиту революция уничтожила, в ледяные болота загнала, мы - внуки и дети слабых. Нет, среди них тоже были яркие, но они, как трава из-под бетонной плиты, выглядывали... О, если б свобода!.. Так вот - нам она досталась, когда мы уже сформировались, а вы ею дышите с рождения. Будь уверенней! Это твое время! Твоя земля! И ты обязан стать... очень талантливым. Иначе здесь будут царствовать китайцы, корейцы, индусы... не важно кто.
      Сын долго молчал, потом кивнул.
      - Об этом я могу говорить своей... своей подруге?
      - Конечно. Если любишь ее.
      - Я ее давно люблю! - с вызовом ответил подросток. И правый кулак сжал, как это делал иногда отец.
      Алексей Александрович притянул сына к себе. Только как же совместить со всем этим собственное желание уехать прочь из этой страны? А никак! Можно работать во славу Отчизны и за ее рубежами!
      - Ты о чем думаешь? - шепнула Муравьева. - Отпусти нос. Где твоя мадам?
      Он, разумеется, пригласил Брониславу на банкет, причем она запрыгала, как дитя, словно боялась, что не пригласит. "Конечно, прибегу. Сразу после работы". Но что-то не видать жены. Стесняется, наверно. Знает, как многие еще недавно судили о ней: халда... не чета...
      Однако во многом ли она виновата? Когда юный Алексей пришел к ней в общежитие, там вместе с Броней веселились тертые девки-пятикурсницы. Бронька, может быть, подыгрывала им, изображая роковую женщину... Зло ведь идет по цепочке. Но теперь-то она другая?..
      - Айн момент! Уно моменто! - веселясь, бормотал Белендеев, шатаясь меж столами.
      Сегодня он был чрезвычайно наряден: перстни и запонки сверкали на нем, как елочные игрушки, курчавые волосы прилизаны, насколько сие возможно, он улыбается направо-налево. Грянул час его торжества - наверняка человек пять-шесть уговорил уехать.
      - Их бин хойте орднер, - добавил он подзабытую школьную фразу на немецком и даже подпрыгнул. - Руиг! - Приглашенная толпа наконец затихла. Друзья мои, - начал Белендеев ласковым, женственным голосом, сияя огромными очками и улыбаясь всем и вся, - современные идеи глобализма привели к тому, что нынче практически нет границ. Мы живем на одной земле, стоим, как в сказке Ежова, на одном ките... Или киту, как правильно? Только одни ближе к глазу, вторые - к плавнику...
      - Вы, конечно, плавник! - насмешливо бросил Марданов.
      - Может быть! - не обиделся Мишка-Солнце. - А вот Россия - глаз и сердце мира, наши - ваши - наши же! - ученые видят дальше всех, хотя икоркой кормят других... - Он запнулся. Он, конечно, этот экспромт с китом приготовил еще днем, но что-то вдруг разладилось в красивой речи. - Э, да что там! Кто знает меня, тот знает! Анна Константиновна, например. Из молодых да гениальных - Алексей Александрович... Да и вы, Вадим Владимирович, что нам делить?.. Я вас уважаю....
      - Я тоже, проклятье, - пробурчал польщенный Марданов, наливая себе водки. - Давайте за Россию нашу многострадальную и выпьем.
      Алексей Александрович не пил вина давно. И от одного бокала шампанского опьянел, как в юные годы. И вдруг услышал сам себя: оказывается, что-то говорит окружившим его милым людям - Кунцеву и Нехаеву, Муравьевой и Белендееву. Здесь же рядом стояла, кивая и почему-то конфузясь, с яблоком в руке его адвокат Елена Викторовна. Ага, ее Белендеев фамильярно обнял.
      - Я не ценил вас, мои друзья, - бормотал Алексей Александрович. - То есть ценил, но...
      - Мало! - не преминул сострить Мишка-Солнце.
      - Нет... то есть да... но был слишком закрыт...
      - Как СССР, - снова встрял счастливый Мишка-Солнце.
      - Однако нам нельзя, как на Западе, мы сами по себе, во всяком случае - наше поколение... Понимаете, с одной стороны, мы вечный коллектив... так рыбки ходят в океане ромбом или кругом. Но с другой - каждый Ваня на печи... и никакими деньгами его философию... тем более с такой бесцеремонностью, как на Западе...
      - Ты что-то не то говоришь! - остановил его Белендеев. - Господа! Объявляю танцы! Оркестр! - И на оркестровой площадке появились музыканты замерцал клавишами аккордеон, жидким золотом блеснул саксофон, встал стоймя контрабас, запрыгал чертиком скрипач Сашка. - Наши любимые мелодии!
      И погас свет, и грянул рок-н-ролл. Молодежь напряглась, но танцевать этот старый танец не умела. А старикам он был уже не под силу. Но Белендеев заказал его, видимо, чтобы показать свою неувядаемую энергию. Вытянул за руку в центр адвоката Елену Викторовну, и они стали очень даже лихо выкомаривать всякие броски и вращения под нарастающие аплодисменты собравшихся. И вдруг Алексей Александрович понял, что завидует Белендееву, его раскованности, энергии... А ведь Мишка-Солнце старше его раза в два... Надо, надо заняться собой.
      - Можно? - Перед ним давно уже стояла Шура Попова. Смутившись, Алексей Александрович вскочил из-за стола и, естественно, коленом задел его край, отчего стоявшая посередине бутылка шампанского подпрыгнула, соскочила на пол и разбилась.
      - Ах, вечно я!.. - бормотал Алексей Александрович, поднимая с пола самый крупный зеленый осколок.
      - Это к счастью, к счастью... - лепетала, также приседая, Шурочка.
      Подбежали Белендеев и официанты.
      - Алексей Александрович! Немедленно оставьте! Это не ваших рук дело...
      - Как же не моих! - сокрушался профессор Левушкин-Александров. - Я разбил...
      - Вот зануда! - смеялся Мишка-Солнце. - Вас дама приглашает!..
      - Извините! - Александр Алексеевич, разогнувшись, обнял за тонкую талию Шуру, она опустила скромно глазки, готовая танцевать, но тут музыка кончилась. - Извините, Шура.
      И как-то так вышло - не сразу отпустил ее, смутился сам, и смутилась она. Когда же заиграло старинное танго, Алексей Александрович хотел было сам пригласить ее на танец, но Шурочка уже танцевала с Володей Нехаевым, положив ему голову на плечо. Алексей Александрович поискал глазами Елену Викторовну - она сидела в компании с Кунцевым и Марьясовым. Их жен пригласили молодые ученые, и тяжелые матроны, полуоткрыв рты, как рыбы, ходили взад-вперед, косясь на украшения юных женщин.
      Алексей Александрович сел и забылся. Его не беспокоили. А когда он вернулся, как из сна, в происходящее, то увидел: неугомонный Белендеев снова вылез к микрофону, на ресторанный подиум. Подав знак музыкантам молчать, достал из кармана пиджака какие-то бумажки и, помахав ими, начал торжественно зачитывать:
      - Со мной едут: Левушкин-Александров... - В зале раздалось "ура!" Его лаборант Володя Нехаев... - Он перечислил около десяти человек, в том числе и Артема Живило, и Женю Коровина, и Вебера с Таней, любимых аспирантов Алексея Александровича. - Но это не все! Моим полномочным представителем здесь остается Кунцев Иван Иосифович. Мы сделаем ваш - наш! - институт филиалом преуспевающего университета в Бостоне! На договорах со мной будут работать: Марданов Вадим Владимирович, Муравьева Анна Константиновна, Золотова Елена Сергеевна... - По мере чтения списка в ресторане наступала полная тишина. Белендеев перечислил практически всех, кто сидел.
      Получалось, что отныне весь Академгородок будет работать на него. Спрыгнул со сцены и поднял бокал:
      - За наши успехи! За наши Нобелевские премии!
      - За успехи! - поддержал кое-кто Белендеева. Но многие почему-то неловко переглядывались и молчали. Словно протрезвели.
      "А потому что стыдно, - вдруг сказал себе Алексей Александрович, и кожа на его лице словно замерзла. - Нет, милые... Нет!"
      - Алексей Александрович хочет сказать! - зашумели вокруг, увидев его поднятую руку.
      - Я, собственно, хотел сказать... - Он медленно встал, стараясь больше не задеть стола (вызвав этим смех), тронул свой нос, и аспиранты, ожидая шутки, засмеялись. - Я, пожалуй, не поеду.
      - Что?! Что он сказал?! - ахнул издали Белендеев и побежал к нему меж столами. - Ты что, Алеша?!
      - Не поеду.
      - Да он шутит! - Белендеев схватил его за длинную руку. - Леша! "Алеха жарил на баяне!.." Или ты пьян?! Очнись, милый! Ты будешь там наш мозговой центр... один из номинаторов фонда...
      Алексей Александрович, хмурясь, оторвал руку, ничего не ответил и, сунув кулаки в карманы пиджака, опустился на стул. Белендеев тут же подсел рядом:
      - Я же тебе отдаю на первых порах половину своего дома. Тысячу зеленых в месяц... - В ресторане стало очень тихо. - Ну что, что ты такое придумал? - сердито шептал Мишка-Солнце. - Ты же был согласен! Газеты вон пишут...
      Алексей Александрович, как будто оправдываясь, пробормотал:
      - Чтоб мы очнулись, видно, нужно публичное оскорбление. Весь этот список слышать... Короче, нет.
      В зале наконец зашумели:
      - Он серьезно?
      - Или котировки хочет поднять?
      - А куда выше?
      - Но если он не поедет... А, Вадим Владимирович?
      - Ну не поедет - так не поедет. Что ж теперь, проклятье!
      Белендеев, озираясь, бросая растерянные улыбки вправо-влево, тихо увещевал народ:
      - Да успокойтесь, он шутит! - И, обняв Левушкина-Александрова, сказал в самое ухо: - Или что, Алексей? Тебя там сломали?
      Золотова пробасила:
      - Он струсил. Его государство опустило.
      - Все за вас болели! - донесся юношеский голос. - Ваши гневные слова в адрес властей предержащих доходили до нас. Вам верили...
      - И вот выручили из черных лап! - подхватил Белендеев. - А ты? - Он дудел рядом, как осенняя муха, продолжая время от времени посылать вокруг, как луч света, ободряющую улыбку.
      Левушкин-Александров отодвинулся, вытер ладонью ухо.
      - Что ж теперь, снова туда напроситься, чтобы вы мне поверили?
      - Если хочешь красиво выглядеть перед правительством, то давай, нищенствуй, живи тут... А если хочешь науку двигать вперед, она вне наций, она от гения... Не твои ли слова?
      - Но продаваться не намерен! И никому не советую.
      - А как же Сагдеев? Ты им восхищался. Или по одному можно уезжать, а вот так - сработавшейся командой - уже преступление? - Белендеев оглянулся и еле слышно добавил: - А как же Галя Савраскина? Ведь ждет! Я сделал для этого все!
      Левушкин-Александров, меняясь в лице, молчал.
      - Алекс, ты сам не знаешь, что говоришь.
      - Может быть. Воля твоя.
      - Ну, ты даешь! "Но я умру под этими березами..." - ядовито пропел Белендеев.
      - Может быть.
      Мишка-Солнце вскочил, хлопнул себя по лбу:
      - Они с ним что-то сделали! Они, наверно, тебе вкололи транквилизаторы... И ты сейчас уже не тот? Как, помните, после аварии Ландау уже был не Ландау!
      - Но тот хоть понимал, что он уже не Ландау, - сказал кто-то из молодых. - А этот не понимает.
      "Кто это сказал? Иркин? Редкая скотина. Хорошо бы уехал".
      - Не понимаю, - согласился, медленно вставая, Алексей Александрович . - Потому что я все тот же... До свидания, господа.
      - А нам-то как быть? - воскликнул умница Генрих Вебер. - Таня, почему молчишь? Что нас тут ждет, Алексей Александрович?
      Сидевшая возле него Таня Камаева во все глаза смотрела на своего руководителя. Она видела, что он решился, а ведь Алексей Александрович не тот человек, который просто так меняет решение.
      - Да, да... - загалдели молодые парни. - Сидеть тут за шестьсот рублей, изображать мыслительную деятельность... Нет же работы.
      Белендеев попытался остановить шум:
      - Я, я вам дам работу!
      Но они хотели услышать Алексея Александровича. Тот остановился у дверей, и люди услышали его дрогнувший голос:
      - У меня нет ничего. Единственное, что я могу, - отдать вам свою зеленую тетрадку. - Кстати сказать, к его возвращению на работу в лаборатории на своем месте стояли и кейс, и "жесткий диск" со всеми прибамбасами, и тетрадка лежала. - Там идей хватит многим... Я не смог осуществить по причине недостатка времени, а может, бездарности. Есть весьма денежные проекты - клянусь хлорофиллом! Даже при нашей тупой политике, если их раскрутить... Но раздам при одном условии - вы остаетесь. Хотя бы вот вы - Артем, Генрих, Таня, Женя, Володя... Остальных не имею права упрашивать. Но я уверен: не может Академгородок, давший стране столько гениев, превратиться в круглый ноль.
      Белендеев облапил его на выходе, он понимал, что вся затея рушится. Подпрыгивая, что-то шептал Алексею Александровичу, но тот не слушал. В голове у него гремел гул, только на этот раз веселый, - так бывает в весеннем березовом лесу, с первыми птицами и первым теплым ветром. Он все-таки сказал им. Хватит плыть по течению.
      В ресторане поднялся гомон, как в школе у младшеклассников. Тут еще и саксофонист, подмигнув Шурке, заиграл соло блюз.
      Анна Муравьева сидела, насупясь, и ничего не говорила. Золотова хрипло хохотала: втайне она радовалась, что Мишка-Солнце проиграл. Кунцев и Марьясов тонко улыбались друг другу - они-то ничего не теряли. Если такие, как Левушкин-Александров, остаются...
      Все знали о знаменитой тетрадке Алексея Александровича. Понимали, что предложения его многое значат. Но как же подписанные с Мишкой-Солнцем договора? Как поговаривали, каждый получил кто по триста, а кто и по пятьсот долларов аванса... А сам Левушкин-Александров на какие шиши собирается существовать? Или просто так брякнул - и моя хата с краю? Он-то не пропадет - талантливый... Однако ведь и честный. Еще в студенческие времена многим просто дарил мысли, оригинальные решения... за конфеты, которые тут же, смеясь, отдавал однокурсницам...
      Нет, он не бросит коллег. Но все же как, как он собирается спасать Академгородок? Знает ли сам?
      Алексей Александрович нервно обнял Белендеева и ушел.
      Банкет был сорван. Пир побежденных сорван.
      30
      Дома Алексея Александровича ждала старуха-мать. И телеграмма от Гали Савраскиной: ЖДУ.
      - Мам, - сказал он. - я вас не брошу.
      Ангелина Прокопьевна заплакала и прижалась к сыну, к его животу такой высокий у нее сын. Он сморщился - еще ребра ныли, - но она не помнила этого да и не должна помнить...
      О чем же она плакала? О вечной несвободе сына? Она же знала, что он любит Галю. Или она плакала о том, что не может помочь ему, честному и странному, выросшему под потолок, весь в отца, тихо-яростному человеку?.. Она бы сама сейчас не объяснила.
      За окном уже царила новая осень, мела по каменной городской земле новыми листьями, которые в стихах сравнивают с золотом, однако это золото имеет цену только раз в году, пока радует глаз... Но, с другой стороны, они гниют и становятся теплой крышей в лесу и в садах для множества крохотных существ, у которых тоже есть глаза, сердце и свой язык, который мы когда-то понимали и, может быть, когда-нибудь снова поймем...
      Митьки дома нет. Наверное, со своей девочкой в кино. Интересно бы знать, какое кино они смотрят? И если скажут, как вчера, что смотрели "Девять дней одного года", верить ли?..
      И всему тому, что я сам говорил в Доме ученых час назад - верить ли? Так ли я думаю действительно? Почему щемит горькая мука душу? Что с нами? Куда нам плыть, как спросил однажды Пушкин...
      Громада двинулась и рассекает волны...
      А еще птица-тройка скакала по белому свету, восхищая нас....
      А может, и нет ничего - ни корабля, ни тройки, лишь тайга с вековыми нетающими даже летом залежами льда по оврагам... Есть земля, набитая золотом и нефтью, и мы тут стоим, мелкие, робкие люди, недостойные этой сказочной земли, потому она и продана на наших глазах - кажется, вся с потрохами - говорящим по-русски жуликам с видом на жительство в дальних странах... И нам тут уже делать нечего. Изображать патриотизм? Какой патриотизм? С любовью вот к этой гнилой березе, на которой дети хотели покачаться, а она рухнула и придавила соседскому мальчишке ногу? Что делать?
      И вспомнились усмешливые слова покойного друга Мити: а делай, что делал. Если начал бриться, так и дальше брейся, пошел горную речку вброд переходить - не останавливайся... Так и будет. И нечего более изливать слова на измученную душу. Вспомни, что академик Соболев называл тебя вторым Резерфордом. Вспомни, что у тебя есть ученики, которые никогда не предадут. Вспомни наконец, что на Севере, на реке Кандара, живет скуластый сумрачный человек Катраев, который тоже не собирается никуда уезжать, он ждет на своем руднике от тебя помощи и обещает помочь тебе. Обещания, которые даются в тюрьме, на вес золота, не правда ли?
      Алексей Александрович снова набросил на плечи старую кожаную куртку и спустился на улицу встретить жену - она звонила с работы, она сейчас подбежит, жаркая, верная, белолицая...
      ЭПИЛОГ
      А все могло быть иначе...
      ...Хотелось во второй раз пойти в общежитие, но он сдержал низменную, жгущую, как окурок в кармане, страсть и остановился попить холодного квасу на углу. В эту секунду ему на голову упал кирпич с поддона, поднятого на тросах строителями... Он долго потом лежал дома с сотрясением мозга и, придя к нему в подвал на Набережной, Галя Савраскина читала сказку "Маугли"...
      А потом у них была свадьба в столовой No22, а Бронислава вышла замуж за Митю, пока он еще не погиб... Митя сам неуступчивый, он покорил эту белую лошадь...
      И они долго дружили - семья Алеши (где и сын Митька, конечно) и семья Дмитрия (где сын Алешечка).
      Просто надо было в свое время сделать шаг в любую сторону - и ты выныривал из прозрачной коробки предопределенности. Немного больше усилия и света на земле больше...
      Но и описанный год из жизни А. А. Левушкина-Александрова показывает, что талантливый человек всегда спасает других, а если получится - и себя.
      2000-2002 г.г.
      г.Красноярск