— Как не лезет? — удивляюсь.
— Так — не лезет и все. Mamalona! Мне больно!
— Ты их правильно вставляешь? Туда? — озабоченно осведомляется Танька.
— Открой! — требую. Щелкает замок. — Возьми прокладку.
Дитя с кислым видом вертит упаковку:
— Это что? Mashiker nekra? Доска для серфинга, Sentako itay?!
— Извиняй, подружка, но ничего другого пока предложить не можем.
Опускаюсь на колени, прикрепляю к новым трусикам, натягиваю. Полина не возражает, но и не помогает.
— Дальше сама, — киваю на только что укупленное обмундирование.
Недовольное хрюканье, но черные брюки и блузка надеваются.
Alevai eize kelev ya\’anos et ima shelha ve otha gam. Теперь надо кого-нибудь убить, — бурчит.
— Это еще зачем?
— Leh timzoz… Чтоб не зря в трауре париться!
— Юмор — лучшее средство от менструального недомогания, — одобряю. — А теперь — домой и в постельку. На неделю.
33. Почти по Роб-Грийе
— Я хочу тебя, — бормочет он, расстегивая блузку.
— Хотеть значит созидать, — от нетерпеливого дыхания на шее щекотно.
— Тогда я трахну тебя без презерватива, — пальцы крепко ухватываются за соски. — Грудь женщины — величайшее изобретение, одновременно полезное и приятное…
— Но… но почему именно я? — недоумение достойно вознаграждения. Тела продолжают танец страсти, освобождая ум, — редкое мгновение истинного просветления.
— Давно заметила, что один юноша избегает встречи. И вот однажды вечером, возвращаясь домой, встретила его в «Пеструхе» сидящим за столиком и смотревшим усталым взором на улицу. И вспомнилось, что не в том опасность, что станет он добрым, а в том, что станет наглым, насмешливым и равнодушным…
— Значит, это нечто вроде лекции?
— Семинарского занятия. Факультатива по практической философии жизни…
Отстранение.
Вот лежит женщина. У нее гладкое тело, и лишь внимательный взгляд отмечает крохотные пупырышки под мышками и на голом лобке — свежие следы бритвы, избавившей плоть от эфемерной стыдливости, подставив бесстрастному свету нежную область гениталий. Руки женщины заброшены за голову и крепко сжимают никелированные решетки кровати. Ноги согнуты в коленях, широко раздвинуты. Хорошо видно как вагина принимает в себя, втягивает полными красными губами с темной каймой пигментации напряженный фаллос. Словно тугой бутон поддается теплу страстного солнца, распуская лепестки, открываясь, расширяясь, орошая влагой нетерпеливые лучи. Слышится дыхание, стоны. Воздух пропитан запахом совокупления. Пальцы женщины терерь цепляются за спину мужчины. Крохотные царапины и краснота. Колени все шире — полное доверие, полное раскрытие. Мужчина все резче проникает вглубь, ощущая близость семяизвержения. О, как прекрасно соединение извечно созданного друг для друга!
Это происходит с телом, но не с душой. Душа рядом, с холодным любопытством смотрит на очередную феерию соития.
Стыд? Разочарование? Расчет? Послушное тело, подобно корове ведомое опытным пастухом на благое пастбище или под нож мясника. Безумное расточительство природы, всегда берущей количеством даже тогда, когда видится лишь качество. Взаимный обман инстинктов, тонких механизмов, что настраивались миллионы лет, совершенствовались единственно ради зачатия и продления рода. Идеальные машины совокупления, трущиеся гениталии — шедевры биотехнологического творчества природы.
Что такое разум? Разум есть обман инстинкта, так же как секс есть обман стремления к размножению. Химический триггер взведен, канальца переполнены семенем, крошечные существа, подхлестывая себя жгутиками, готовы устремиться в теплые глубины к покоящейся в терпеливом ожидании яйцеклетке. Но… вновь ложь, только ложь доставляет то, что почитается за истинное наслаждение.
Фаллос выскальзывает из вагины, оплетенный тонкими нитями тягучей жидкости, багровый от близкого семяизвержения. Женщина требовательно стонет. Напряженное влагалище не смыкается, темнеет влажная щель между распухшими складками, но фаллос начинает свое путешествие вверх, прочерчивая по телу тонкую слизистую полоску, точно странный моллюск. Лобок, венерин холм, пупок, живот… Все выше и выше к почти подростковым грудям, увенчанным крошечными напряженными сосками. Но и это не конечная остановка. Обман будет изошренней! Мужчина почти усаживается на грудь женщины, держится за решетки изголовья и требовательно упирается естеством в ее подбородок, губы. Одна ее рука спускается ко все еще раскрытой вагине, к напряженному клитору, другая обхватывает фаллос. Ложь… Ложь… Физиологическая ложь… Психологическая ложь…
Случайные любовники. Думают ли они о чем-то ином, кроме как о себе? Что видит равнодушная душа в письменах слитых воедино тел, в которых нет ничего общего, кроме неистребимой страсти к оргазмированию? Есть ли хоть гран оправдания бесстыдству совокупления?
Язык женщины заученными движениями скользит по горькой головке, ощущая вкус собственной вагины и капли нетерпеливой спермы. Пальцы погружаются во влагалище, в неудовлетворенную тьму — слишком тонкие эрзацы эрегированного фаллоса, теребят крошечный похотник — рудимент члена. Мужчина, балансируя на грани, даже здесь пытается проникнуть глубже — в горло, в пищевод. Куда ни ткни, у женщин везде вагина. Почему бы и нет? Резкий рывок во что-то обволакивающее и пульсирующее, невозможно глубокое, живое, женская ладонь теребит мошенку, и это последний рубеж…
Головка пульсирует и разряжается. Женщина дергается в таком же индуцированном оргазме — искрящая катушка порождает хаос помех, беспорядочное наложение стыда, облегчения, стремления вздохнуть, выплюнуть, сглотнуть, жалось, ненависть, нежность — миллионы феноменальных модальностей, среди которых отыскиваются спектральные линии сладострастного поглощения.
Она лежит, закрыв глаза. Недостаточно для полной разрядки. Внизу копится тяжесть неудволетворенного желания, но мастурбировать сейчас кажется неправильным, непрофессиональным. Она лишь очень дорогая вагина, ее дело глотать сперму всеми возможными способами и симулировать оргазм, если очередного партнера подобное возбуждает, то есть стонать, выть, кричать непристойности, требовать, чтобы vyyebali ее pizdu, чтобы взяли ее в зад, чтобы кончали на нее, а она бы корчилась под холодным взором восседающей рядом души, измазанная семенем, падшая в такие бездны, откуда вершины кажутся недосягаемыми.
И словно услышав, мужчина склоняется к ее уху. Очередная фантазия накаченного афродизиаком фаллоса. Женщина переворачивается на живот, встает на четвереньки. И вновь бесстыдно открытая вагина, но головка равнодушно скользит мимо и упирается в анус. Щека прижимается к подушке, руки раздвигаю ягодицы, нужно особым образом напрячься, чтобы впустить в себя член. Там уже все разработано, нет ни капли болезненных ощущений, лишь тонкая жилка стыда бьется в какой-то иной жизни.
Наверное, это совсем не то, что отдаваться любимому, со всей страстью подарить ему в полное владение собственное тело, жаждать ощутить его везде, в самых укромных и запретных уголках. Наверное. Душа молчит.
Все стало неважным. Человек потерялся в мире им же созданных симулякров: бог, жизнь, смерть, чувство, мысль, невинность… Нет ни одной категории, которую бы не извратили, разрушили, затерли, точно мелкую серебряную монетку. Кунсткамера уродцев идеального мира. Чудовищные мутанты, порожденные Веком Прагматизма. Человек есть то, что следует искоренить. Ему нужны пляски на канате и ему плевать, если Бог мертв. Сколько нужно знамений, дабы понять всю преступную бесмысленность расхожей фразы: «Бог в небесах, и, значит, все в порядке»? Великий Пан умер!!!
Женщина цепляется за подушку, подаваясь вперед от каждого толчка. Ее лицо иногда морщится — то ли от сладкой муки, то ли просто от чересчур резкого проникновения фаллоса. Что может быть естественнее с точки зрения сладострастия и что может быть противоестественнее с точки зрения природы? Человек не более, чем грязевой поток, и нужно обратиться морем, чтобы без опаски принять его в себя и не сделаться нечистым. Она ждет, капли пота стекают по вискам. Усталость. Приторно-раздражающая усталость перевозбужденного тела. Афродизиак просачивается и в нее, пропитывает пещерки и ложбинки, туго натягивает физиологические пружинки.
Фаллос входит и выходит из анального отверстия, вдавливая и выдавливая тягучие капли смазки. Тела стонут. Мужское тело крепко держит женское за талию, помогая себе руками насаживать его на эрегированный член. Женское отпускает свои ягодицы, левая рука привычно ложиться на раскрытое лоно, проникает внутрь пальцами, правая тянется дальше между бедер, нащупывает мошонку, осторожно сжимает ее. Не слишком удобная поза, высшая математика совокупления, лишь бы приблизить долгожданный момент.
Грех? — размышляет холодная душа. Разве они не настолько ничтожны эти два тела, что и грехи их ничтожны, мелки? А если быть человек потому взбунтовался против Бога, что более не мог переносить сознание собственной ничтожности?! Грех — расстояние между человеком и богом… Чересчур лестное мнение о человеке. Безумный Фридрих погорячился в своем комплементе. Где есть расстояние, там есть и соседство — фамилярное подергивание Создателя за рукав, обиженное хлюпанье носом, ради которого пришлось распять часть себя на позорном кресте.
Недостающая книга Святого Писания, созданная конченным безумцем — последний всплеск Откровения, который уже не могла вмещать душа правозвестника Сверхчеловека. Да и был ли он правозвестником?! А если в его последнем лобызании умирающей лощади на полуденной площади Турина со всей отчетливостью раскрывалась его такая человеческая душа? Пророк умершего Бога. На Бога надеялись, Бога любили, в Боге сомневались и призывали его на суд, но никто еще столь страстно и боговдохновенно не проклинал Бога, как Ницше.
Если Бог умер, то что есть истина? Истина верующего или истина атеиста? Что есть грех? Послушание заповедям или вкушение запретных плодов? Или он не был безумен?! Разве в его глазах видна хоть одна капля безумия? Пророк замолк, ибо больше некому вещать его устами…
Стоны и крики, агония последнего семяизвержения, капли спермы, вытекающие из еще открытого сфинктера, опадающий натруженный пенис. Апатия полностью разряженных батареек.
Мужчина отваливается на бок противной брюхатой пиявкой, закрывает глаза, потому что в его партнерши не остается ни капли сексуальности — тощее тело с покрасневшей кожей и распухшими гениталиями. Женщина сползает с кровати, морщась от холодного пола и липкости в промежности, бредет к туалету, долго мочится, разглядывая колени. Струйка журчит, остатки спермы подсыхают протвной пленкой. Хочется быстрее забраться в ванну. Наверное, так себя чувствует опыленный цветок, по которому потопталась пчела, запустив бесцеремонный хоботок в самую глубь пестика, приходит в голову смешная мысль.
34. Платяной шкаф
Усталость. Обреченность. Шумит вода, заглушая мысли. Вялые мыслишки. Холодно. Съеживаешься, стискиваешься, заталкиваешь самое себя в привычную скорлупу тела. Что оно такое? Мимолетность… Дни, месяцы, годы — вампиры, выпивающие жизнь из кожистого сосуда. Волосы свешиваются сосульками на лоб. Кровь отступает вглубь. Кто-то придумал странных существ — ни мужчин, ни женщин, которые обретают пол лишь на период размножения. Киммер, вот словечко. Быть по уши в киммере. Поэтому люди их шокируют своей постоянной сексуальной идентификацией, что признается извращением.
А что вообще можно считать извращением? Испражнение при половом акте? Кто-то любит, когда на него писают. Ха-ха! В нежном детском возрасте одна девочка попросила одного мальчика пописать ей на руку, ведь так интересно посмотреть как они используют странную штучку. Взамен она пообещала показать ему, как писают девочки. И чего здесь больше? Обычного животного желания, детского любопытства или предчувствия собственной развратности?
То маленькое детское, в некоторой степени эротическое, приключеньице — лишь тайна двоих. Странное и до сих пор такое живое переживание единения… не физического, конечно же, а иного, не выразимого… Нет слов как-то определить происходящее, лишь ощущение горячего, внутреннего, того, что принадлежало кому-то другому, было частью его, и вдруг вышло, омыло подставленные ладошки. И — ответная благодарность за лицезрение подлинного чуда, еле уловимое предчувствие, что пальчики странного любовника подрагивают от желания каснуться загадочной складочки, когда тельце подается навстречу… Было ли соединение? Биение сердца, смущение, запах мочи, в которой еще не существовало оттенка интимного физиологического отправления, почему-то постыдного.
Люди недостаточно ценят себя, если рассказывают кому-то о себе. Переживания — не болтливы, они лишены слов. Для чего у человека есть слова, с тем он уже покончил. Поэтому так бессмысленно все то, что обзывается «социальным взаимодействием». Оно не в состоянии разрешить ни одной, даже самой ничтожной человеческой проблемы. А никаких иных проблем в мире вообще нет.
«Я видела, как ты трогаешь себя…»
«Убирайся!»
Злость, раздраженность, стыд. Лучше всего, действительно уйти, похихикать, но непривычно тепло, истома случайно увиденного — багровое, раздутое, зажатое в ладони — удерживают на месте.
«Я читала, что для твоего возраста это вполне нормально!»
Забираешься на его кровать и в каком-то неосознаваемом кокетстве, соблазнении, поддразнивании подбираешь ноги.
«Проваливай!»
Он косит глаза и тут же отводит. Понятно, что он увидел. Нечто происходит. Тонкое, необъяснимое, чему уже давно подобраны шершавые взрослые слова — инцест, совращение несовершеннолетних, извращение, грех, грех, грех! Она предчувствует — он должен встать, отвесить ей оплеуху и выкинуть из комнаты. Боится, что она расскажет? Чепуха, она никогда никому ничего не расскажет. Тут другое… Или он боится встать, потому что ЭТО еще напряжено? Он не может спрятать ЭТО снова в ширинку?!
«Интересно, а нормально, что ты возбуждаешься, разглядывая трусики малолетки?»
После такой насмешки он точно должен ударить ее. Но он продолжает сидеть почти неподвижно, скорчившись так, чтобы закрыться, спрятаться, но проклятая эрекция не проходит. Стояк, вот как такое называется в школьных туалетах. Мгновенный стояк от разглядывания буферов соседки, от мелькнувших под юбкой-разлетайкой трусиков, да просто от мыслей, навязчивых фантазий, от которых не спасает никакая алгебра и уж тем более физкультура, ведь тогда они, ОНИ, эти таинственные, хихикающие, страшно притягательные существа появляются из недр своей раздевалки в чем-то уж совсем обтягивающем…
Она болтает о трусиках?! Он извращенец?! Извращенец только потому, что одиннадцатилетняя вредина тоже женщина… ну, почти женщина?! Прозрачная капелька проступает, и он с ужасом смотрит на предательскую часть своего тела. Теперь никогда не скрыться от тайных желаний и позывов — вот она, анатомическая часть совести, стыда, страха.
«Если хочешь, я тебе помогу».
Он не слышит. Невозможное невозможно услышать.
«Если хочешь, я тебе помогу», повоторяет она. Сердце готово выскочить из груди. Кто-то там, внутри, бьет по нему огромным молотом. Дыхание учащается. Становится жарко.
«П-п-правда?»
Нет! Нет! Он ослышался! Фантазия! Еще одна грязная фантазия! Это даже хуже, чем представлять математичку! Сколько раз он грезил о том, как она оставляет его на дополнительные занятия… или приглашает к себе домой на факультатив… Что бы потом не происходило в подобных выдумках, но стоило ей наклониться к нему, прошептать жарким шепотом: «Давай займемся кое-чем более интересным…», как… Странно, но он никогда не доходил в воображении до того, что собственно и называлось столь противным, каким-то скользким и корявым словечком «yoblya». Неисправимый романтик кончал гораздо раньше.
Ей все еще смешно, хотя и она чувствует, что они пересекли грань — невидимую, не ими установленную — грань, отделяющую невинность от… от чего-то другого. Даже мастурбация невинна по сравнению с той неизведанной страной, в которую они только что вместе вошли… И еще ей кажется, что все, что случится дальше, — абсолютно неважно. Она даже может встать, прикрыть трусики юбочкой и уйти к себе в комнату, но ни одно, ни одно! последующее действие не отменит произошедшего.
«Как ты хочешь, чтобы я встала?»
Ей кажется, она говорит нормальным голосом или даже громче, но на самом деле она шепчет.
Опавший было эрегированный страх, багровая совесть от ее шепота вновь напрягаются, багровеют, достаточно движения рукой, чтобы исторгнуть, наконец-то, из себя напряжение, разрядиться белесым и липким, и черт с ней, пусть смотрит, пусть смеется, но ведь это лучше того, что сейчас произойдет… Изменение. Внезапное изменение. Ему кажется, что где-то глубоко внутри появилось и застыло нечто ледяное, холодное, отвлеченное. Он и не он. Желание и покой. Стыд и уверенность. Появилась, окрепла, поселилась навсегда. Душа оказалась примитивным листком бумаги — скомканным страхами, насмешками, ложью, стыдом, задрипанная промакашка, которую прикладываешь к миру, пытаясь очистить свою жизнь от чернильных пятен помарок. Но теперь возникло новое измерение, развернулось из точки стыда и страха, напряглось между пальцами.
Или все его мысли — только ее выдумка? И он ни о чем таком не думает? А думает лишь об одном… Но возврата нет. Дверь платяного шкафа захлопывается, снаружи слышатся голоса взрослых — неразборчиво угрожающие, раздраженные, и остается лишь один путь — дальше и дальше, в ледяную страну пробужденной чувственности.
«Встань… встань… на четвереньки, п-п-пожалуйста.»
Она больше не ехидничает. Она поворачивается, упирается коленями в податливый матрас, подтягивает подушку и прижимается к ней щекой. Рукой сдвигает край юбочки вверх. Неужели такое возможно? Что за бред?! Как одиннадцатилетний ребенок может вести себя так?! А как же воспитание? Скромность? Стыд? Страх, в конце концов?! Нет ответа. Происходящее просто случается. Без причин. Без объяснений. Девочка бежит все дальше сквозь незнакомый лес, ощущая странное освобождение и… и еще что-то, чему у нее нет ни собственных, ни подслушанных слов. Возбуждение от которого пылают щеки, по рукам ползают вялые осенние мурашки, а ТАМ становится влажно, но не так, как будто проступило несколько капелек от нестерпимого желания пописать, а иначе… иначе… иначе…
Она не видит, что происходит сзади. Слышится скрип стула, шорох шагов, дыхание. Она немного поворачивается — он стоит над ней, штаны и трусы спущены до колен, неряшливо свисают майка и рубашка, прикрывая происходящее почти целомудренно. Рука двигается медленно, сонно. Он смотрит на ее откляшненную попу, ноги, разглядывает трусики, притрагивается дрожащими пальцами к их резинке:
«Ты… ты…»
Ну же! Чего еще?! Они покинули Страну Детского Целомудрия и на всех парах приближаются… приближаются… к чему? Кто может сказать — каков конечный пункт их движений?
«Ты не могла бы спустить… спустить… трусики?»
«Хи, хи, я же сказала, что сделаю все, что захочешь».
Щека упирается в мягкую подушку, глаза закрыты, руки вытянуты назад. Какая нелепая поза! В ней нет ничего — ни превосходства, ни соблазнения, ничего такого, что говорило бы само за себя. Так можно встать, если болит живот, если изображаешь из себя потягивающуюся кошку. И что? Если делаешь это утром, в своей постели, то на тебе тоже нет никаких трусиков! Где же тогда находится стыд? Где тогда находится страх? Их нет! Вот что она понимает в то краткое мгновение, когда пальчики подцепляют резинку и стаскивают трусики к коленкам.
Горяцие ладони ложатся на ягодицы, осторожно сжимают их.
«Хи-хи! А как ты будешь дрочить?»
Руки отдергиваются, но потом вновь ложатся на попу. А потом… потом она чувствует прикосновение, особое прикосновение, пока еще стыдливое, осторожное, как бы вопрошающее, знакомящееся с обнаженным и все же женским телом. Внизу живота становится совсем горячо, удивительное, нетерпеливое, словно бы щекочущее ощущение, от которого коленки разъезжаются настолько, насколько позволяют спущенные трусы.
Она зажмаривается, крепче обхватывает подушку, но кто-то чужой шепчет ее губами:
«Только не надо это туда… пожалуйста…»
Туда? «Это», «туда», «кончить», «трогать» — обычные слова. Каждый повоторяет их сотню раз на день, не подразумевая что-либо постыдное, неприличное. Слова с двойным дном, внезапно приоретающие каким-то невероятным волшебством однозначную связь с тем, что происходит сейчас… Это. Туда.
«Я не буду… не буду…»
Лихорадочное обещание, руки вцепились в талию, эвфемическое проникновение в незрелое тельце, поначалу трудное, но затем все более легкое, все более скользское. Твердое, горячее трется о складочки, боль от пальцев, хочется крикнут: «Полегче!», но еще больше хочется распластаться нелепой лягушкой, раскрыться полностью, растворить и раствориться… Но внезпно все прекращается. Она еще стоит в этой странной позе, он лежит рядом и виновато смотрит.
«Извини… но я, кажется, тебя испачкал.»
Прекрасная заколдованная страна, куда случайно вошла дочь Евы, подчиняясь древнему пророчеству. В чем тайна подлинного пророчества? В том, что предсказанное можно предотвратить? В том, что предсказанное невозможно предотвратить? Или лишь в том, что смутные, казалось бы, слова открывают подлинный смысл происходящего? Ведь дело не в том, что происходит, а в том, какой смысл оно имеет.
Говоря сухими, шершавыми словами, тогда она чуть не лишилась девственности. Физически. Хотя из данного мгновения, из ванны с остывающей водой все видится иначе. Что произошло бы, потеряй она тогда эту дурацкую перепонку во влагалище? Ведь та растленная девочка была вполне готова. Если что и винить, то подростковый гиперсексуализм, когда достаточно провести пару раз по девчоночьей промежности, чтобы выкинуть сперму. Однако… Юношеские силы быстро восстанавливаются. Надо не вскакивать с кровати, растирая по животу и бедрам липкие капли, торопливо натягивая трусики и изумляясь — какое все там красное, напухшее, зудящее. Надо не…
Бессмыслица. Чтобы не произошло тогда дальше, ничего нового в состоявшийся импринтинг оно уже не смогло внести. Одиннадцатилетняя девочка соблазнила мальчика, но плотские утехи внезапно оказались менее острыми и привлекательными, нежели утехи мысли. Чтобы мыслить необходимо совокупляться — вот загадка ее жизни. Впрочем, только ли ее? Не проистекает ли любая сколь-нибудь значимая мыслительная деятельность из интуиции тела?
Фаллос и есть… основная интуиция платонизма, его первичный пра-миф… именно фаллос, напряженный мужской член со всей резкостью своих очертаний. Платонизм строится на непорождающем фаллосе, на фаллосе без женщины, на однополой и безличностной любви.
Отсюда — педерастия, любовь к мальчикам — бесплодное эякулирование в квадрате — в анус еще незрелого, детского тела.
Вот откуда произрастает древо философии — из гениталий и сексуальных извращений.
35. Новейшая картография рая и ада
— Ты долго, — упрек. Расслабленная поза, всклокоченная борода.
— Думала… вспоминала… — забираюсь под одеяло.
— И о чем?
— Не поверишь…
— Нечто особо извращенное? — рука упокаивается на складочке. И что их так там притягивает?
— О ранних половых сношениях… об инцесте… о педерастии… об эрегированном фаллосе… о философии, короче говоря.
— Замуж тебе надо, подруга, — выносится вердикт.
— Ты о штатном yebarye? Не поможет… имеется уже такой опыт. Пришлось выгнать.
— Почему?
— Zayebalas\ крышку унитаза опускать.
Барбудос не находит контраргумента против столь железного довода и тянется за сигаретой. Одеяло сползает.
Внезапно заинтересовываюсь собственными сиськами — ощупываю, тереблю.
— Тебе не кажется, что они выросли?
— Комплексуешь? Роди — получишь прекрасные дойки.
— Уж лучше кошек завести. Не люблю пищащее, сопливое. И пахнут они противно!
— У кошек котята бывают…
— Котят утопить можно, — возражаю.
— Неотразимый аргумент. Как часто изюминка в женщине превращается в тараканы в ее мозгах…
— Там нет тараканов, там только крысы — большие, жирные крысы!
— Почему ты этим вообще занимаешься?
— Ха! Когда спрашивают, почему этим занимаешься, то обычно хотят, чтобы у них отсосали. Желаешь, чтобы проглотили твое семя? — тереблю уставшего дружка. В каких только закоулках тела он не побывал. В этом смысле он осведомленнее, чем душа.
Палец в ответ проникает внутрь.
— Я не об этом. О философии. Я слышал, что на ней можно хорошо заработать?
— Немерянно, — раскрываюсь, подаюсь навстречу. Что-то сегодня похоть льется через край. — Кстати, а каково твое мнение об атомарных фактах?
— О чем?
— Ляг вот так… спокойнее… — располагаюсь сверху, упираюсь в грудь, которую хочется назвать богатырской. Не знаю, не с чем сравнивать, на богатырях не сидела. — Так вот, согласно гипотезе Бертрана Рассела, языковая вселенная имеет атомарную структуру, конгруэнтную структуре окружающей нас реальности. Если мы хотим упорядочить наши представления о мироздании, то необходимо редуцирвать все излишние, искусственно введенные элементы языка естественного… Потереби их языком… они хоть и крошечные, но чувствительные…
— Так?
— Замечательно!
— Продолжай…
— А ты… хи-хи… слушаешь?
— Рот и руки заняты, но уши у меня свободны…
— Ах, ну конечно… благо, что у вас, мужчин, две головы… Одна изучает душу, другая — влагалище… Подожди… не жми так сильно, тут тебе не осцилограф… Круговое движение, осторожнее… Ты разве не знаешь, что клитор — рудиментарный пенис?
— Знаю.
— Вот и ласкай его, как ласкаешь собственный член, если женщины рядом нет… Так лучше… гораздо лучше… Аналогия в практике научного исследования — великая вещь!
— Ты отвлеклась от атомарных фактов…
— А ты кое-что сделаешь для меня? — шепчу. Смущаюсь?
— Что? Палец — туда?
— На Востоке туда вводят нанизанные на нитку яшмовые шарики, а затем осторожно вытягивают.
— Что за извращение! Хорошо, попробую…
— Не надо пробовать, делай! А возвращаясь к атомарным фактам… Ну, скажем, с такой точки зрения выражение «А любит Б» будет не соответствовать требованиям логической корректности, ибо… глубже… глубже…
— Как шахтер…
— Это почему?
— Настоящие шахтеры идут глубже и остаются дольше!
— Надо дать настоящему шахтеру… а лучше — парочке…
— Но ведь у тебя три дырочки…
— Насмотрелся порнушки, милый!
— Неужели комбинированные съемки?!
— Не комбинированные, но радость соития при такой комбинации сильно преувеличена. Нельзя войти в резонанс. Кто-нибудь да будет мешать.
— Ты права. Задачку можно свести к случаю четырех взаимосвязанных осцилляторов… Хм, действительно, резонансного решения нет… хотя… если наложить граничные условия… Сложное дифференциальное уравнение…
— Эй-эй! Физик! Не отвлекайся! Как практик говорю — решения не существует… если три внешних осциллятора полностью независимы… зато если они взаимосвязаны… а два пальчика?
— Я сейчас почувствую свой член в твоем влагалище…
— Хи… заодно и подрочишь…
— Сама не возбуждайся… Что там не соответствует логической корректности?
— А… а-а-атомы логически совершенного языка должны однозначно соответствовать актам… то есть, фактам! Вместо того, чтобы говорить «А любит Б» нужно сказать, например, «А ввел половой член во влагалище Б, пальцем правой руки массирует ее клитор, одновременно введя два пальца левой руки в анальное отверстие Б, при этом язык А совершает круговые движения попеременно вокруг правого и левого соска Б. Б совершает медленные фрикционные движения, правой рукой сжимает мошонку А, левой рукой держась за решетку кровати».
— Любопытно… То есть имеется некий конечный набор, ну, скажем, базисных векторов, по которым должна раскладываться любая синтаксическая функция… Но, ведь функция «любовь» включает не только любовь между мужчиной и женщиной. Как быть с полиномизацией родительской любви? Любви к Богу? Да, мало ли к чему — любви к трем апельсинам, например…
— Милый… не отвлекайся… ты думай, но не отвлекайся…
— Не могу думать и трахаться…
— Ты все можешь… скоблить… смыкаться… тараканить… превращать тело в душу… А у любви только один единственный вид — тот, которым мы занимаемся. Нет никакой родительской любви, есть лишь сублимированное желание инцеста… нет никакой любви к апельсинам, лишь тяга к самоудовлетворения через мастурбацию…
— Апельсинами?!
— Говорят, если в апельсине проделать отверстие, надрезать кожицу мякоти и капнуть туда геля для душа, то ощущения будут неотличимы от проникновения в почти что девственное влагалище. Ты когда-нибудь проникал в почти что девственное влагалище?
— Я читал об этой загадочной перепонке в девичьем пирожке, но думаю, что здесь больше выдумки… Никогда не встречал девственниц…
— О темпора, о морес! — замираю в некотором изумлении. — А как же студентки? Аспирантки? Милые, свежие школьницы, дрожащими руками на экзаменах натягивающих миниюбку на голые коленки? Неужели не чпокнул ни одну?
— Видимо их всех чпокнули до меня, — грустит Барбудос. — А на что похоже, когда в твое девственное лоно проникает член?
— Ты меня спрашиваешь?
— Ну… тебя, конечно же… У меня нет лона.
— Когда тебе в первый раз в pizdu засовывают huj, то ничего особенного не ощущаешь. Все эти оргазмирующие свежедефлорированные девственницы — выдумка неуверенных в себе самцов.
— Понимаю… Но попробовать хочется…
— Можно зашиться, если есть такое желание… Желание клиента для бляди — закон! Гименопластика — ерундовая операция.
— Плеву можно восстановить?!
— Не проблема. Зашиваешься и вновь чиста — если не перед богом, то перед перспективным супругом хотя бы…
— А смысл?
— А где ты видел в жизни смысл? Эй, да ты совсем отвлекся! Сачкуешь? Тогда вот тебе… вот…
— Вика… Вика… я… я… люблю тебя!
Лежу на широкой богатырской груди, пощипываю обильную растительность, прислушиваюсь к медленному, густому движению сока любви, истекающему из нефритовых ворот. Хорошо и покойно. Отлюбились по полной. Nayebalis\.
